Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Фрэнк Герберт, Брайан Герберт, Кевин Дж. Андерсон
ПУТЬ К ДЮНЕ
Посвящение Беверли Герберт
Во всей литературе вряд ли найдется что-нибудь более трогательное, чем посвященные Беверли Герберт три страницы, которыми заканчивается «Капитул Дюны», книга, которую Фрэнк заканчивал на Гавайях, сидя у постели умирающей жены. Вот что писал он о ней, своей любящей жене и преданном друге, не оставлявшем его на протяжении всех тридцати семи лет супружеской жизни: «Разве удивительно после этого, что я оглядываюсь на прожитое с ощущением счастья, которое никогда не смогу выразить суетными словами? Разве удивительно, что я не хочу забывать ни одного мгновения этой жизни с Бев? Многие другие встречались с Бев, коснувшись лишь краешка ее жизни, я же разделил с ней эту жизнь без остатка, и все, что она делала, укрепляло мои силы. Я не смог бы оказать ей ту поддержку, ту помощь, которая была так необходима ей в последние десять лет ее жизни, если бы она, не требуя ничего взамен, не жертвовала собой для меня всю нашу совместную жизнь. Я считаю, что в этом было мое главное достояние и чудесная привилегия».
Более раннее посвящение к «Детям Дюны» раскрывает глубины иного измерения души этой замечательной женщины:
Посвящается Бев:
Из чудесной преданности нашей любви, ради счастья делить с ней красоту и мудрость, ибо это они — ее красота и мудрость — вдохновили меня на написание этой книги.
Фрэнк Герберт лепил леди Джессику Атрейдес по образу и подобию Беверли Герберт, черты характера которой легли в основу кодекса Общины Сестер Бене Гессерит. Беверли была настоящей спутницей писателя, его интеллектуальным alter ego. Она была вселенной Фрэнка Герберта, его вдохновением и — более чем кто-либо другой — его духовным наставником на пути к Дюне.
Более раннее посвящение к «Детям Дюны» раскрывает глубины иного измерения души этой замечательной женщины:
Посвящается Бев:
Из чудесной преданности нашей любви, ради счастья делить с ней красоту и мудрость, ибо это они — ее красота и мудрость — вдохновили меня на написание этой книги.
Фрэнк Герберт лепил леди Джессику Атрейдес по образу и подобию Беверли Герберт, черты характера которой легли в основу кодекса Общины Сестер Бене Гессерит. Беверли была настоящей спутницей писателя, его интеллектуальным alter ego. Она была вселенной Фрэнка Герберта, его вдохновением и — более чем кто-либо другой — его духовным наставником на пути к Дюне.
Предисловие
Из всех людей, каких я знал и встречал, мало найдется таких, кто умел бы так радоваться жизни, как Фрэнк Герберт. Он смеялся, шутил и писал больше, чем какой-либо из известных мне писателей. Жизнь его начиналась в скромных условиях, он пришел в этот мир на берегу реки Пуялуп, как раз напротив того места, где родился и я, и всегда страстно любил бродячую жизнь на природе, а о людях судил по их способности к творчеству и по тому, как они встречают невзгоды — с юмором или исходя желчью. Юмор помогал ему переносить трудности и радоваться тому, что он сумел подняться над ними. Фрэнк был убежден в том, что образ страдающего на чердаке писателя был навязан издателями, которые попросту не желали платить авансы. Единственной валютой, которую по-настоящему ценил Фрэнк, было время, отведенное для творчества.
— Видишь ли в чем дело, Рэнсом, — говаривал он, — поездка первым классом позволяет писать.
Не склонный к показухе, он всегда пользовался теми удобствами, какими хотел, но никогда не проявлял экстравагантности и эпатажа, хотя и имел такую возможность; его всегда тянуло к природе. Радость, которую он испытывал ПД (После Дюны) вылилась в новые литературные изыскания и поддержку других авторов, которым он всегда желал успеха; Фрэнк предлагал возможности, а не раздавал милостыню, говоря: «Лучше я подам человеку руку, чем стану на него злиться». Как это перекликается со словами любимого мною Достоевского: «Сначала накормите людей, а потом спрашивайте у них добродетели».
Для Фрэнка все вещи на свете распадались на две основные категории: он/она/оно либо помогали ему писать, либо мешали. Мое отношение к внешнему миру было примерно таким же. Мы знали друг о друге по успешным публикациям, но замечали мы эти успехи только потому, что оба родились и выросли в Пуялуп-Вэлли, потому что наши отцы служили в полиции одного округа и потому что были женаты на родственницах. В начале семидесятых мы переехали в Порт-Таунсенд в одну и ту же неделю и узнали об этом факте только из публикаций местных газет. Вот тут-то мне наконец захотелось лично познакомиться с ним, но я не желал отвлекать его от работы. Когда-то Фрэнк был автором «Геликса», моей любимой богемной газеты, выходившей в Сиэтле. Он писал для нее короткие рассказы под псевдонимом «Г. Берт Фрэнк». Я отправил ему почтовую открытку на это имя, упомянув, что обычно пишу до полудня, но иногда готов встречаться с ним за чашкой кофе. На следующий день в десять минут первого раздался телефонный звонок: «Привет, Рэнсом. Это Герберт. Как там насчет кофе?» Так началась эта пятнадцатилетняя традиция почти ежедневных встреч за кофе или обедом.
Фрэнк считал поэзию чистейшим проявлением языка, его, если можно так выразиться, дистиллятом — будь то рифмованный или белый стих. Он жадно читал поэзию в «толстых» и «тонких» литературных журналах, и сам писал стихи, справляясь с жизненными и писательскими проблемами. Будучи совсем молодым человеком, он понял, что может извлечь нечто полезное из своего нехудожественного прозаического стиля, который был более удобочитаемым, чем большинство журналистских стилей того времени. Этот прозаический стиль, верный глаз в отношении деталей, умение слушать и слышать народную речь, постоянно звучавший в его ушах вопрос «А что, если?» — все это совершенно естественно привело его в художественную литературу. Успех пришел к Фрэнку в прозе, но поэтическое вдохновение заполняет его записные книжки и литературные произведения стихами.
Мой первый поэтический сборник «Обретение истинного Севера и жизни» был номинирован на Национальную книжную премию одновременно с номинацией «Ловца душ» Фрэнка. Возможно, если бы мы с Фрэнком были оба прозаиками или, напротив, оба были поэтами, то наши отношения сложились бы по-иному. Но в тот день мы выпили кофе, наговорили друг другу массу комплиментов и занялись взаимным подстрекательством относительно того, не стоит ли рискнуть и сменить жанр, занявшись, например, написанием киносценариев. Правда, самый большой риск, угрожавший нашей дружбе и литературной репутации, возник позже, когда мы выступили в соавторстве, написав и подписав своими фамилиями «Ящик Пандоры». Фрэнк с самого начала говорил, что если книгу опубликуют, то мы оба подвергнемся критике за эту совместную работу. Люди скажут, что у Фрэнка Герберта кончились идеи, а Билл Рэнсом оседлал талант Мастера. Когда такие заявления и в самом деле прозвучали, мы были психологически к ним готовы, так как предвидели их заранее. Обстоятельства, приведшие нас к литературному сотрудничеству, в действительности были сложными, но личное соглашение оказалось на удивление простым: чего бы ни хотел каждый из нас, эти желания не должны встать на пути нашей дружбы. Мы скрепили этот уговор джентльменским рукопожатием. Действительно, ничто не смогло поколебать нашу дружбу, даже желание издателей опубликовать книгу под именем только Фрэнка Герберта (аванс, который нам предложили за такой вариант, был в десять раз больше, чем тот, который нам обязались выплатить за книгу с двумя именами на обложке). Издатели были согласны и на псевдоним, но проявили непреклонную твердость, утверждая, что факт совместного написания книги двумя авторами снизит ее популярность у читающей публики; они проявили такую же твердость и в том, что пожелали вести переговоры с одним Фрэнком. Кроме того, начальники полагали, что моя известность в поэтических кругах не принесет никакой пользы в рекламе книги. Поэтому, каково бы ни было окончательное соглашение, я должен был получить двадцать пять процентов, а Фрэнк семьдесят пять. Фрэнк целыми днями висел на телефоне, а потом купил билет и улетел в Нью-Йорк. Он вернулся домой с контрактом, и, судя по его рассказу, весь разговор с издателями свелся к упрямому повторению одного и того же заклинания: «Половина работы — это половина аванса и половина окончательной выплаты». Фрэнк согласился на девяностопроцентное снижение ставки, но добился указания моего имени на обложке и равной оплаты. И это только один пример силы его характера и верности в дружбе.
Игра стоила свеч. Мы узнали, что рецензия на книгу выйдет в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс», и я занервничал. «Спокойствие, Рэнсом, — невозмутимо заметил по этому поводу Фрэнк. — Даже уничтожающая рецензия в „Нью-Йорк таймс“ обеспечит продажу десяти тысяч экземпляров в твердом переплете на следующий же день». Джон Леонард написал чудесную рецензию, и мы были раскручены. Теперь издатели пожелали, чтобы мы написали еще две книги — «Эффект Лазаря» и «Фактор вознесения»; при этом мы больше не слышали рассуждений об одном авторе на обложке. Это было неплохо для двух деревенских парней, бегавших в детстве по лесным тропинкам, и случилось так лишь потому, что мы всегда были заинтересованы только в смысле повествования.В нашей совместной работе не было конфликта двух «я», главным образом потому, что Фрэнк не отличался эгоистичностью в отношении своего авторства. Именно от Фрэнка я узнал, что «автор» существует ради «истории», а не ради внешнего эффекта, а хорошая история призвана делать только две вещи — информировать и развлекать. Информирующая часть должна быть достаточно интересной для того, чтобы читатель мог жить в истории, не чувствуя себя безмолвным прихожанином на проповеди. Писать же развлекательную историю, не содержащую никакой полезной информации — это все равно что даром губить хорошие деревья, переводя их на бесполезную бумагу.
Фрэнк считал поэзию вершиной и квинтэссенцией человеческого языка; кроме этого, он был уверен в том, что научная фантастика — это единственный жанр, предмет которого есть попытка определить, что значит быть человеком. Мы используем в сюжетах контакты с инопланетянами или с инопланетной действительностью только как испытание человеческих взаимоотношений или как фон для их изображения. Герои научной фантастики решают свои собственные насущные проблемы — никакое волшебство и никакие боги не приходят к ним на помощь, — но иногда людям приходится изобретать кое-какие ухищрения, чтобы спасти свои драгоценные шкуры. Люди обращаются к книгам, чтобы увидеть, как другие люди решают жизненные проблемы. В жизни и творчестве Фрэнк не уставал восхищаться человеческой решимостью и изобретательностью. Для него в этом факте был и определенный практический интерес. «Помните, Рэнсом, — говорил он, — инопланетяне не покупают книг. Их покупают люди».
Фрэнк разводил кур, и делал это первоклассно, по последнему слову птицеводства. Его курятник представлял собой двухэтажное, обогревавшееся солнцем строение, с автоматическими кормушками, примыкавшее к саду, для удобрения которого он использовал птичий помет. Рядом с курятником, правда, из милости к птицам вне поля их зрения, находился настоящий мясоперерабатывающий комбинат с дровяной печью, пароваркой и автоматической установкой для ощипывания кур. Всякая деятельность, какой Фрэнк занимался в жизни, была игрой, изобличавшей в нем жизнерадостного и изобретательного человека. Он восхищался такими очень интеллектуальными писателями, как Эзра Паунд, но питал настоящую слабость к другим синим воротничкам писательского цеха, к писателям-самоучкам, стремившимся исследовать природу человека, — таким, как Хемингуэй и Фолкнер.
Сочинения Уильяма Фолкнера оказали на творчество Фрэнка большое влияние; во всяком случае, в том, что касается создания правдоподобной вымышленной вселенной, построенной на сложной генеалогии. В научной фантастике Фрэнк видел великую возможность сообщить широчайшей аудитории «самые важные вещи». Он был очень тронут речью, произнесенной Уильямом Фолкнером в 1950 году во время вручения ему Нобелевской премии, и Фрэнк всей душой проникся словами этой речи и выразил эти чувства в своем творчестве: «… пишущие сегодня молодые мужчины и женщины забыли о проблеме конфликта человеческой души, но именно он, и только он, создает хорошего писателя, ибо только об этом конфликте и стоит писать, только он один стоит мук и соленого пота… Если в повествовании нет места и вечной правде души, и старым универсальным истинам, то любая самая красивая история есть нечто эфемерное и обреченное забвению, а суть писательства — любовь, честь, жалость, гордость, сочувствие и жертвенность». Литература сама по себе есть основание любой человеческой культуры, и любой писатель должен с уважением относиться к этой ответственности.
У Фрэнка был ангел-хранитель, любой ценой защищавший его самого и его творчество на протяжении почти четырех десятилетий, — Беверли Стюарт Герберт. С ним она провела медовый месяц в шалаше у костра; ради него она ехала с ним в какую-то мексиканскую деревню, где их дети спали в коробке, пока он писал; она уговаривала его бросить литературную поденщину и начать писать о том, что он любил, — и будь что будет. Она обладала каким-то сверхъестественным радаром, улавливавшим фигляров, нахлебников, мошенников и других проходимцев и глупцов, хотя, правда, в этом искусстве Фрэнк не уступал своей жене. Немногим удавалось пройти мимо Бев и познакомиться с Фрэнком. Но она обладала дипломатическим талантом и тактом, позволявшим ей одновременно защитить и Фрэнка, и самолюбие, и собственное достоинство домогавшихся знакомства с ним визитеров. Позже, за кофе и домашними пирогами, наступало время веселых шуток и розыгрышей.
Именно Бев предложила нам вместе написать роман. Она была первым читателем и критиком Фрэнка, и он очень серьезно относился к ее мнению. За ежедневным кофе мы просто ради удовольствия всячески переиначивали фабулу будущего романа. Слушая нас, Бев сказала: «Вы, двое, напишите эту историю и выбросьте ее, наконец, из головы». Каждый из нас взялся за этот проект по своим особым причинам. Я хотел научиться выдерживать сюжетную линию на протяжении всего длинного романа, Фрэнк же хотел попробовать себя в соавторстве, так как вынашивал планы заняться написанием киносценариев, которые вообще требуют коллективного труда. Мы оба получили то, что хотели, и Фрэнк прокомментировал это со своим обычным остроумием, обозначив этот процесс как «интимный акт сотрудничества двух взрослых людей по обоюдному согласию».
Но не все наше сотрудничество было столь праздничным. Мое соавторство с Фрэнком отмечено и нашей общей печалью. Первый опыт совместной работы начался в то время, когда Бев был поставлен диагноз рака, и я оказался в состоянии временного развода с Фрэнком. Когда Бев боролась с рецидивом своей болезни, мы писали «Эффект Лазаря» (в это же время Фрэнк писал «Белую чуму»), который был опубликован незадолго до ее смерти. Наше сотрудничество в написании «Фактора вознесения» оборвалось со смертью Фрэнка.
Неожиданным приятным следствием нашего опыта соавторства стала совместная работа Фрэнка с сыном Брайаном. Фрэнк не раз говорил о своих надеждах на то, что в какой-нибудь прекрасный день один из его детей пойдет по папиным стопам, и вот Брайан действительно начал писать — с юмористической научной фантастики. Отец и сын вместе работали над «Человеком двух миров», и эта книга помогла Фрэнку оправиться от тяжелого испытания, связанного с болезнью и смертью Бев. Брайан научился тонкому искусству соавторства, работая бок о бок с Фрэнком, и этот последний мог бы теперь гордиться тем, что двойное наследие «Дюны» и писательский ген Гербертов пережил его самого. Брайан и Кевин Дж. Андерсон испытывают от совместной работы приблизительно ту же радость, какую испытывали мы с Фрэнком. Они добавили физическую глубину и обогатили некоторыми социально-политическими деталями величайшее литературное полотно, на котором была вышита «Дюна».
Я дошел приблизительно до середины первого наброска «Фактора вознесения», когда однажды утром услышал по радио, что Фрэнк скончался. Что было типично для него, так это вера в то, что он сумеет преодолеть и этот вызов, как он преодолевал множество других. Также характерно было то, что смерть застала его за написанием рассказа, из которого, как он мне говорил, мог бы получиться нежанровый роман, что-то вроде «Ловца душ». В суете отчаянных попыток спасти жизнь Фрэнку этот рассказ, который он печатал на лэптопе, был утрачен, как были утрачены предсмертные слова Эйнштейна только из-за того, что находившаяся при нем сиделка не знала немецкого языка.
Я вспоминаю Фрэнка всякий раз, когда прикасаюсь к клавиатуре, и надеюсь, что пишу не ниже его высокой писательской планки. В староанглийском языке поэта называли «формовщиком» или «делателем». Фрэнк Герберт был Делателем высочайшей пробы, самым верным другом, какого может пожелать себе человек, — и веселым, находчивым, первоклассным парнем. Всем нам по-прежнему его недостает.
— Видишь ли в чем дело, Рэнсом, — говаривал он, — поездка первым классом позволяет писать.
Не склонный к показухе, он всегда пользовался теми удобствами, какими хотел, но никогда не проявлял экстравагантности и эпатажа, хотя и имел такую возможность; его всегда тянуло к природе. Радость, которую он испытывал ПД (После Дюны) вылилась в новые литературные изыскания и поддержку других авторов, которым он всегда желал успеха; Фрэнк предлагал возможности, а не раздавал милостыню, говоря: «Лучше я подам человеку руку, чем стану на него злиться». Как это перекликается со словами любимого мною Достоевского: «Сначала накормите людей, а потом спрашивайте у них добродетели».
Для Фрэнка все вещи на свете распадались на две основные категории: он/она/оно либо помогали ему писать, либо мешали. Мое отношение к внешнему миру было примерно таким же. Мы знали друг о друге по успешным публикациям, но замечали мы эти успехи только потому, что оба родились и выросли в Пуялуп-Вэлли, потому что наши отцы служили в полиции одного округа и потому что были женаты на родственницах. В начале семидесятых мы переехали в Порт-Таунсенд в одну и ту же неделю и узнали об этом факте только из публикаций местных газет. Вот тут-то мне наконец захотелось лично познакомиться с ним, но я не желал отвлекать его от работы. Когда-то Фрэнк был автором «Геликса», моей любимой богемной газеты, выходившей в Сиэтле. Он писал для нее короткие рассказы под псевдонимом «Г. Берт Фрэнк». Я отправил ему почтовую открытку на это имя, упомянув, что обычно пишу до полудня, но иногда готов встречаться с ним за чашкой кофе. На следующий день в десять минут первого раздался телефонный звонок: «Привет, Рэнсом. Это Герберт. Как там насчет кофе?» Так началась эта пятнадцатилетняя традиция почти ежедневных встреч за кофе или обедом.
Фрэнк считал поэзию чистейшим проявлением языка, его, если можно так выразиться, дистиллятом — будь то рифмованный или белый стих. Он жадно читал поэзию в «толстых» и «тонких» литературных журналах, и сам писал стихи, справляясь с жизненными и писательскими проблемами. Будучи совсем молодым человеком, он понял, что может извлечь нечто полезное из своего нехудожественного прозаического стиля, который был более удобочитаемым, чем большинство журналистских стилей того времени. Этот прозаический стиль, верный глаз в отношении деталей, умение слушать и слышать народную речь, постоянно звучавший в его ушах вопрос «А что, если?» — все это совершенно естественно привело его в художественную литературу. Успех пришел к Фрэнку в прозе, но поэтическое вдохновение заполняет его записные книжки и литературные произведения стихами.
Мой первый поэтический сборник «Обретение истинного Севера и жизни» был номинирован на Национальную книжную премию одновременно с номинацией «Ловца душ» Фрэнка. Возможно, если бы мы с Фрэнком были оба прозаиками или, напротив, оба были поэтами, то наши отношения сложились бы по-иному. Но в тот день мы выпили кофе, наговорили друг другу массу комплиментов и занялись взаимным подстрекательством относительно того, не стоит ли рискнуть и сменить жанр, занявшись, например, написанием киносценариев. Правда, самый большой риск, угрожавший нашей дружбе и литературной репутации, возник позже, когда мы выступили в соавторстве, написав и подписав своими фамилиями «Ящик Пандоры». Фрэнк с самого начала говорил, что если книгу опубликуют, то мы оба подвергнемся критике за эту совместную работу. Люди скажут, что у Фрэнка Герберта кончились идеи, а Билл Рэнсом оседлал талант Мастера. Когда такие заявления и в самом деле прозвучали, мы были психологически к ним готовы, так как предвидели их заранее. Обстоятельства, приведшие нас к литературному сотрудничеству, в действительности были сложными, но личное соглашение оказалось на удивление простым: чего бы ни хотел каждый из нас, эти желания не должны встать на пути нашей дружбы. Мы скрепили этот уговор джентльменским рукопожатием. Действительно, ничто не смогло поколебать нашу дружбу, даже желание издателей опубликовать книгу под именем только Фрэнка Герберта (аванс, который нам предложили за такой вариант, был в десять раз больше, чем тот, который нам обязались выплатить за книгу с двумя именами на обложке). Издатели были согласны и на псевдоним, но проявили непреклонную твердость, утверждая, что факт совместного написания книги двумя авторами снизит ее популярность у читающей публики; они проявили такую же твердость и в том, что пожелали вести переговоры с одним Фрэнком. Кроме того, начальники полагали, что моя известность в поэтических кругах не принесет никакой пользы в рекламе книги. Поэтому, каково бы ни было окончательное соглашение, я должен был получить двадцать пять процентов, а Фрэнк семьдесят пять. Фрэнк целыми днями висел на телефоне, а потом купил билет и улетел в Нью-Йорк. Он вернулся домой с контрактом, и, судя по его рассказу, весь разговор с издателями свелся к упрямому повторению одного и того же заклинания: «Половина работы — это половина аванса и половина окончательной выплаты». Фрэнк согласился на девяностопроцентное снижение ставки, но добился указания моего имени на обложке и равной оплаты. И это только один пример силы его характера и верности в дружбе.
Игра стоила свеч. Мы узнали, что рецензия на книгу выйдет в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс», и я занервничал. «Спокойствие, Рэнсом, — невозмутимо заметил по этому поводу Фрэнк. — Даже уничтожающая рецензия в „Нью-Йорк таймс“ обеспечит продажу десяти тысяч экземпляров в твердом переплете на следующий же день». Джон Леонард написал чудесную рецензию, и мы были раскручены. Теперь издатели пожелали, чтобы мы написали еще две книги — «Эффект Лазаря» и «Фактор вознесения»; при этом мы больше не слышали рассуждений об одном авторе на обложке. Это было неплохо для двух деревенских парней, бегавших в детстве по лесным тропинкам, и случилось так лишь потому, что мы всегда были заинтересованы только в смысле повествования.В нашей совместной работе не было конфликта двух «я», главным образом потому, что Фрэнк не отличался эгоистичностью в отношении своего авторства. Именно от Фрэнка я узнал, что «автор» существует ради «истории», а не ради внешнего эффекта, а хорошая история призвана делать только две вещи — информировать и развлекать. Информирующая часть должна быть достаточно интересной для того, чтобы читатель мог жить в истории, не чувствуя себя безмолвным прихожанином на проповеди. Писать же развлекательную историю, не содержащую никакой полезной информации — это все равно что даром губить хорошие деревья, переводя их на бесполезную бумагу.
Фрэнк считал поэзию вершиной и квинтэссенцией человеческого языка; кроме этого, он был уверен в том, что научная фантастика — это единственный жанр, предмет которого есть попытка определить, что значит быть человеком. Мы используем в сюжетах контакты с инопланетянами или с инопланетной действительностью только как испытание человеческих взаимоотношений или как фон для их изображения. Герои научной фантастики решают свои собственные насущные проблемы — никакое волшебство и никакие боги не приходят к ним на помощь, — но иногда людям приходится изобретать кое-какие ухищрения, чтобы спасти свои драгоценные шкуры. Люди обращаются к книгам, чтобы увидеть, как другие люди решают жизненные проблемы. В жизни и творчестве Фрэнк не уставал восхищаться человеческой решимостью и изобретательностью. Для него в этом факте был и определенный практический интерес. «Помните, Рэнсом, — говорил он, — инопланетяне не покупают книг. Их покупают люди».
Фрэнк разводил кур, и делал это первоклассно, по последнему слову птицеводства. Его курятник представлял собой двухэтажное, обогревавшееся солнцем строение, с автоматическими кормушками, примыкавшее к саду, для удобрения которого он использовал птичий помет. Рядом с курятником, правда, из милости к птицам вне поля их зрения, находился настоящий мясоперерабатывающий комбинат с дровяной печью, пароваркой и автоматической установкой для ощипывания кур. Всякая деятельность, какой Фрэнк занимался в жизни, была игрой, изобличавшей в нем жизнерадостного и изобретательного человека. Он восхищался такими очень интеллектуальными писателями, как Эзра Паунд, но питал настоящую слабость к другим синим воротничкам писательского цеха, к писателям-самоучкам, стремившимся исследовать природу человека, — таким, как Хемингуэй и Фолкнер.
Сочинения Уильяма Фолкнера оказали на творчество Фрэнка большое влияние; во всяком случае, в том, что касается создания правдоподобной вымышленной вселенной, построенной на сложной генеалогии. В научной фантастике Фрэнк видел великую возможность сообщить широчайшей аудитории «самые важные вещи». Он был очень тронут речью, произнесенной Уильямом Фолкнером в 1950 году во время вручения ему Нобелевской премии, и Фрэнк всей душой проникся словами этой речи и выразил эти чувства в своем творчестве: «… пишущие сегодня молодые мужчины и женщины забыли о проблеме конфликта человеческой души, но именно он, и только он, создает хорошего писателя, ибо только об этом конфликте и стоит писать, только он один стоит мук и соленого пота… Если в повествовании нет места и вечной правде души, и старым универсальным истинам, то любая самая красивая история есть нечто эфемерное и обреченное забвению, а суть писательства — любовь, честь, жалость, гордость, сочувствие и жертвенность». Литература сама по себе есть основание любой человеческой культуры, и любой писатель должен с уважением относиться к этой ответственности.
У Фрэнка был ангел-хранитель, любой ценой защищавший его самого и его творчество на протяжении почти четырех десятилетий, — Беверли Стюарт Герберт. С ним она провела медовый месяц в шалаше у костра; ради него она ехала с ним в какую-то мексиканскую деревню, где их дети спали в коробке, пока он писал; она уговаривала его бросить литературную поденщину и начать писать о том, что он любил, — и будь что будет. Она обладала каким-то сверхъестественным радаром, улавливавшим фигляров, нахлебников, мошенников и других проходимцев и глупцов, хотя, правда, в этом искусстве Фрэнк не уступал своей жене. Немногим удавалось пройти мимо Бев и познакомиться с Фрэнком. Но она обладала дипломатическим талантом и тактом, позволявшим ей одновременно защитить и Фрэнка, и самолюбие, и собственное достоинство домогавшихся знакомства с ним визитеров. Позже, за кофе и домашними пирогами, наступало время веселых шуток и розыгрышей.
Именно Бев предложила нам вместе написать роман. Она была первым читателем и критиком Фрэнка, и он очень серьезно относился к ее мнению. За ежедневным кофе мы просто ради удовольствия всячески переиначивали фабулу будущего романа. Слушая нас, Бев сказала: «Вы, двое, напишите эту историю и выбросьте ее, наконец, из головы». Каждый из нас взялся за этот проект по своим особым причинам. Я хотел научиться выдерживать сюжетную линию на протяжении всего длинного романа, Фрэнк же хотел попробовать себя в соавторстве, так как вынашивал планы заняться написанием киносценариев, которые вообще требуют коллективного труда. Мы оба получили то, что хотели, и Фрэнк прокомментировал это со своим обычным остроумием, обозначив этот процесс как «интимный акт сотрудничества двух взрослых людей по обоюдному согласию».
Но не все наше сотрудничество было столь праздничным. Мое соавторство с Фрэнком отмечено и нашей общей печалью. Первый опыт совместной работы начался в то время, когда Бев был поставлен диагноз рака, и я оказался в состоянии временного развода с Фрэнком. Когда Бев боролась с рецидивом своей болезни, мы писали «Эффект Лазаря» (в это же время Фрэнк писал «Белую чуму»), который был опубликован незадолго до ее смерти. Наше сотрудничество в написании «Фактора вознесения» оборвалось со смертью Фрэнка.
Неожиданным приятным следствием нашего опыта соавторства стала совместная работа Фрэнка с сыном Брайаном. Фрэнк не раз говорил о своих надеждах на то, что в какой-нибудь прекрасный день один из его детей пойдет по папиным стопам, и вот Брайан действительно начал писать — с юмористической научной фантастики. Отец и сын вместе работали над «Человеком двух миров», и эта книга помогла Фрэнку оправиться от тяжелого испытания, связанного с болезнью и смертью Бев. Брайан научился тонкому искусству соавторства, работая бок о бок с Фрэнком, и этот последний мог бы теперь гордиться тем, что двойное наследие «Дюны» и писательский ген Гербертов пережил его самого. Брайан и Кевин Дж. Андерсон испытывают от совместной работы приблизительно ту же радость, какую испытывали мы с Фрэнком. Они добавили физическую глубину и обогатили некоторыми социально-политическими деталями величайшее литературное полотно, на котором была вышита «Дюна».
Я дошел приблизительно до середины первого наброска «Фактора вознесения», когда однажды утром услышал по радио, что Фрэнк скончался. Что было типично для него, так это вера в то, что он сумеет преодолеть и этот вызов, как он преодолевал множество других. Также характерно было то, что смерть застала его за написанием рассказа, из которого, как он мне говорил, мог бы получиться нежанровый роман, что-то вроде «Ловца душ». В суете отчаянных попыток спасти жизнь Фрэнку этот рассказ, который он печатал на лэптопе, был утрачен, как были утрачены предсмертные слова Эйнштейна только из-за того, что находившаяся при нем сиделка не знала немецкого языка.
Я вспоминаю Фрэнка всякий раз, когда прикасаюсь к клавиатуре, и надеюсь, что пишу не ниже его высокой писательской планки. В староанглийском языке поэта называли «формовщиком» или «делателем». Фрэнк Герберт был Делателем высочайшей пробы, самым верным другом, какого может пожелать себе человек, — и веселым, находчивым, первоклассным парнем. Всем нам по-прежнему его недостает.
Билл Рэнсом
ПУТЬ К ДЮНЕ
Введение
Начало — это время самой тщательной заботы о том, чтобы соблюсти хрупкое, но верное равновесие.
Фрэнк Герберт. Дюна
Это было то же самое, что найти сундук с сокровищами.
На самом деле это, конечно, были картонные коробки, набитые папками, рукописями, письмами, рисунками и разрозненными заметками. Углы некоторых коробок сплющились под весом содержимого или изрядно помялись, томясь под тяжестью лежавших сверху вещей.
Как писал Брайан в удостоенной премии Гуго биографии отца «Мечтатель Дюны», жена Фрэнка Герберта Беверли тяжело болела в последние годы жизни и поэтому перестала справляться с половодьем бумаг. До этого в течение многих лет она была организационным гением своего погруженного в литературный труд мужа, разработав для этого хитроумную и высокоупорядоченную систему хранения старых рукописей, контрактов, оплаченных счетов, корреспонденции, обзоров и реклам.
В коробках мы нашли старые рукописи разных романов Фрэнка Герберта вместе с неопубликованными или незаконченными романами и рассказами, а также весьма интригующую папку с неисполненными замыслами и невоплощенными сюжетами. Там были старые киносценарии, путевые заметки и юридические документы о работе Фрэнка Герберта над разными фильмами, включая «Хроники Хелльстрема», «Врата: Опыты голубого ангела», «Побеги», сценарий «Дюны», поставленной Дэвидом Линчем, и даже сценарий фильма Дино де Лаурентиса «Флэш Гордон», на съемках которого в Лондоне Фрэнк выступал консультантом. Были там контракты и сценарии многочисленных задуманных, но не снятых фильмов, таких, как «Ловец душ», «Барьер Сантароги» и «Зеленый мозг».
Потея среди множества коробок, полных материалов по «Мессии Дюны» и «Богу — Императору Дюны» (рабочее название последней «Песчаный червь Дюны»), мы обнаружили и другие жемчужины: наброски глав, рассуждения об экологии, написанные от руки стихи и лирические описания пустыни и фрименского племени. Некоторые отрывки были буквально нацарапаны на клочках бумаги, в тетрадях, в репортерских карманных блокнотах. Там были страницы и страницы эпиграфов, которые так и не появились в окончательных изданиях романов «Дюны», были там исторические очерки и очаровательные описания характеров и положений. Когда мы принялись за нелегкий труд просмотра тысяч страниц, то почувствовали себя религиозными археологами, вдруг обнаружившими карту пути к Святому Граалю.
А ведь это были только материалы, найденные на чердаке гаража Брайана Герберта.
Здесь не было двух хранившихся в сейфе ящиков с материалами, найденными более десяти лет спустя после смерти Фрэнка Герберта, и это чудесное событие мы описали в послесловии к нашей первой прелюдии к «Дюне», в «Доме Атрейдесов». Помимо этого, Фрэнк завещал десятки ящиков с набросками и рабочими записями университетскому архиву, который был открыт для нас с любезного разрешения руководства университета. Проведя много времени в тиши его архива, мы были вознаграждены щедрыми подарками. Позже Кевин вернулся в хранилище и занялся фотокопированием и проверкой, а Брайан обратился к следующим проектам «Дюны».
Такое богатство открытых нами материалов было настоящим исполнением самой заветной мечты любого фаната «Дюны». Да, вы не ошиблись: мы — фанаты «Дюны». Мы внимательнейшим образом изучали саркофаги, набитые чудесными колдовскими сведениями, ценными не только своим историческим значением, но и чисто художественными достоинствами. Здесь оказался набросок (вместе с описанием сцены действия и персонажей) «Планеты пряности», совершенно оригинального, никогда прежде не известного произведения — первой версии «Дюны». Мы также нашли не публиковавшиеся главы и сцены из «Дюны» и «Мессии Дюны» и переписку, которая проливает свет на постепенное развитие художественного представления вселенной «Дюны» — пусть даже это клочок бумаги, на котором Фрэнк Герберт написал карандашом: «Будь проклята пряность! Берегите людей!» Этот определяющий штрих к портрету герцога Лето Атрейдеса мог быть сделан Гербертом в тот момент, когда он, включив лампу на ночном столике, записал эту фразу, прежде чем снова уснуть.
«Путь к Дюне» — это истинные жемчужины из сокровищницы научной фантастики, включая и «Планету пряности», которую мы написали по наброску Фрэнка. В сборник мы включили также четыре наших рассказа: «Шепот каладанских морей» (действие происходит во времена, описанные в «Дюне») и три связующие главы нашей саги из романов о Батлерианском Джихаде: «Охота на Харконненов», «Обезумевший мек» и «Лики Мучеников».
Если бы Фрэнк Герберт прожил дольше, то миру явились бы многие истории, порожденные его фантастической, беспримерной вселенной. Теперь, спустя почти двадцать лет после его безвременной смерти, мы имеем честь и счастье разделить это классическое наследие с миллионами почитателей Фрэнка Герберта во всем мире.
Пряность должна течь!
Брайан Герберт и Кевин Дж. Андерсон
ПЛАНЕТА ПРЯНОСТИ
Альтернативный роман «ДЮНА»
(Брайан Герберт и Кевин Дж. Андерсон, по мотивам оригинальных набросков Фрэнка Герберта)
Введение
Обнаружение такого обилия записей стало лишь первым шагом долгого и трудного пути, но свежий материал, идеи, намеки и пояснения, которые вдруг кристаллизовали для нас многие вещи в хронологии «Дюны», возбудили в нас несказанную радость от нового погружения в эпическую вселенную этого романа.
Мы сделали фотокопии хранившегося в ящиках материала, рассортировали, обозначили и упорядочили его. Самое трудное заключалось в осмыслении всей совокупности найденных рукописей. Частью подготовительной работы перед написанием нами «Прелюдии к Дюне» стало согласование фактического материала, электронное сканирование всего текста шести романов Герберта — все это должно было облегчить поиск источников. После этого мы маркерами отметили самое важное в разрозненных записях, выделив неиспользованные куски, которые мы могли бы включить в наши романы. То же относилось и к описанию главных героев и сюжетных идей.
В коробках и ящиках мы находили приводившие нас поначалу в недоумение разрозненные листы, помеченные буквами: Глава Б, Глава Н и т. д. Эти страницы содержали краткое описание драматических сцен, касавшихся песчаных червей, песчаных бурь и неожиданно новой технологии добычи пряности. Некоторые из действий происходили в знакомых, но некоторым образом измененных местах, так бывает, когда смотришь на знакомый предмет через преломляющую линзу: Дюнная планета или Дюнный Мир вместо Дюны, Каталан вместо Каладан, Карфаж вместо Карфаг и тому подобное. В «Планете пряности» в отличие от «Дюны» главные герои, путешествуя по пустыне, не сбивают шаг, чтобы не привлекать песчаных червей; очевидно, эта идея пришла в голову Фрэнку Герберту позже, уже в процессе написания «Дюны».
Страницы «Планеты пряности» оказались населенными незнакомыми персонажами — Джесси Линкамом, Вальдемаром Хосканнером, Уллой Бауэрсом, Вильямом Инглишем, Эсмаром Туэком и наложницей по имени Дороти Мэйпс. Эти незнакомцы уживались на страницах романа с уже знакомыми персонажами — такими, как Гурни Халлек, доктор Юэх (Каллингтон Юэх вместо Веллингтона Юэха), Ванна Юэх и планетолог с отдаленно знакомым именем Брюс Хайнес. Хотя второстепенный персонаж (контрабандист пряности) был назван Эсмаром Туэком в последней, опубликованной версии «Дюны», он был совершенно другим в обнаруженных нами записях, здесь он был одним из основных действующих лиц и прототипом любимой всеми фигуры воина-ментата Туфира Гавата. Дороти Мэйпс играла здесь роль, подобную позднейшей роли леди Джессики. В аристократе Джесси Линкаме мы узнаем черты герцога Лето Атрейдеса, а в образе Вальдемара Хосканнера мы видим зародыш образа барона Владимира Харконнена.
Когда мы собрали и упорядочили найденные записи и прочли замечательный набросок, то поняли, что «Планета пряности» является самостоятельной, уникальной и ценной книгой, а не просто каким-то предварительным вариантом «Дюны». Хотя жестокая пустыня планеты окажется до мелочей знакомой миллионам почитателей «Дюны», тематически это совершенно другая история, главным содержанием которой являются упадок общества и всеобщее пристрастие к пряности, а не проблемы экологии, истощения ресурсов, свободы и религиозного фанатизма. Часть короткого романа посвящена описанию того, как главный герой, Джесси Линкам, выживает в пустыне со своим сыном Барри (в этом восьмилетнем мальчике мы чувствуем прообраз будущего Пауля Атрейдеса, лишенного, правда, его силы). Сцена эта напоминает бегство леди Джессики в пустыню с сыном Паулем. «Планета пряности» так же, как и «Дюна», насыщена политической интригой, описаниями самодовольных аристократов-правителей, так что в книге мы находим, конечно, множество параллелей. Но, прежде всего, эта ранняя концепция позволяет нам проникнуть хотя бы отчасти в творческую лабораторию Фрэнка Герберта.
Мы сделали фотокопии хранившегося в ящиках материала, рассортировали, обозначили и упорядочили его. Самое трудное заключалось в осмыслении всей совокупности найденных рукописей. Частью подготовительной работы перед написанием нами «Прелюдии к Дюне» стало согласование фактического материала, электронное сканирование всего текста шести романов Герберта — все это должно было облегчить поиск источников. После этого мы маркерами отметили самое важное в разрозненных записях, выделив неиспользованные куски, которые мы могли бы включить в наши романы. То же относилось и к описанию главных героев и сюжетных идей.
В коробках и ящиках мы находили приводившие нас поначалу в недоумение разрозненные листы, помеченные буквами: Глава Б, Глава Н и т. д. Эти страницы содержали краткое описание драматических сцен, касавшихся песчаных червей, песчаных бурь и неожиданно новой технологии добычи пряности. Некоторые из действий происходили в знакомых, но некоторым образом измененных местах, так бывает, когда смотришь на знакомый предмет через преломляющую линзу: Дюнная планета или Дюнный Мир вместо Дюны, Каталан вместо Каладан, Карфаж вместо Карфаг и тому подобное. В «Планете пряности» в отличие от «Дюны» главные герои, путешествуя по пустыне, не сбивают шаг, чтобы не привлекать песчаных червей; очевидно, эта идея пришла в голову Фрэнку Герберту позже, уже в процессе написания «Дюны».
Страницы «Планеты пряности» оказались населенными незнакомыми персонажами — Джесси Линкамом, Вальдемаром Хосканнером, Уллой Бауэрсом, Вильямом Инглишем, Эсмаром Туэком и наложницей по имени Дороти Мэйпс. Эти незнакомцы уживались на страницах романа с уже знакомыми персонажами — такими, как Гурни Халлек, доктор Юэх (Каллингтон Юэх вместо Веллингтона Юэха), Ванна Юэх и планетолог с отдаленно знакомым именем Брюс Хайнес. Хотя второстепенный персонаж (контрабандист пряности) был назван Эсмаром Туэком в последней, опубликованной версии «Дюны», он был совершенно другим в обнаруженных нами записях, здесь он был одним из основных действующих лиц и прототипом любимой всеми фигуры воина-ментата Туфира Гавата. Дороти Мэйпс играла здесь роль, подобную позднейшей роли леди Джессики. В аристократе Джесси Линкаме мы узнаем черты герцога Лето Атрейдеса, а в образе Вальдемара Хосканнера мы видим зародыш образа барона Владимира Харконнена.
Когда мы собрали и упорядочили найденные записи и прочли замечательный набросок, то поняли, что «Планета пряности» является самостоятельной, уникальной и ценной книгой, а не просто каким-то предварительным вариантом «Дюны». Хотя жестокая пустыня планеты окажется до мелочей знакомой миллионам почитателей «Дюны», тематически это совершенно другая история, главным содержанием которой являются упадок общества и всеобщее пристрастие к пряности, а не проблемы экологии, истощения ресурсов, свободы и религиозного фанатизма. Часть короткого романа посвящена описанию того, как главный герой, Джесси Линкам, выживает в пустыне со своим сыном Барри (в этом восьмилетнем мальчике мы чувствуем прообраз будущего Пауля Атрейдеса, лишенного, правда, его силы). Сцена эта напоминает бегство леди Джессики в пустыню с сыном Паулем. «Планета пряности» так же, как и «Дюна», насыщена политической интригой, описаниями самодовольных аристократов-правителей, так что в книге мы находим, конечно, множество параллелей. Но, прежде всего, эта ранняя концепция позволяет нам проникнуть хотя бы отчасти в творческую лабораторию Фрэнка Герберта.