Гергенрёдер Игорь. Дайте руку королю

   Златоверов называл Бебякова Радиком, Овечкина – Михой, а Фоминых – Тольшей. Генерал и эти трое приехали из подмосковного города Загорска, где они работали в засекреченном биологическом институте спецуправления генштаба. Институт условно обозначался «Загорск-6». Первое в СССР производство биологического оружия было организовано здесь в 1947 году. Отчеты об изысканиях Златоверова регулярно получал министр обороны.

* * *

   Профессор Попов сказал:
   – Начнем со случаев ярковыраженной контрактуры, – и подошел к кровати Владика, возле которой стояла, как часовой, сестра Светлана и чуть-чуть улыбалась. Владика принялись щупать, крутить его руку, которая не разгибается.
   Попов указал на Прошу:
   – Случай тотальной атрофии нижних конечностей!
   Так Скрип узнал, что больные мальчишки – всего лишь случаи…
   Вот стоят уже и над ним.
   – Чрезвычайно интересный случай сколиоза третьей степени и поражения конечностей средней тяжести!
   Профессор посторонился, пропуская Златоверова. Тот ощупал грудь Скрипа, прикладывает к ней два пальца левой руки и постукивает по ним пальцами правой.
   – Деформация значительная, – голос у Златоверова сильно прокуренный. У Скрипа от табачного перегара перехватило дух.
   – Как ведут себя легкие?
   – Трижды перенес двустороннюю крупозную бронхопневмонию, – сообщила Роксана Владимировна.
   – Угу! Так и должно было быть! – военврач удовлетворенно кивнул, стал прослушивать грудь. – А тоны сердца – чистые… – Что-то тихо обронил своим спутникам.
   Вдруг кто-то выкрикнул:
   – Да здраст… его личество!
   Различились смешки.
   – Сопутствующая дебильность! – произнесла одна щекастая докторша.
   – Посмотрим-ка, – Златоверов шагнул к кровати крикнувшего: – Что это такое – «ваше величество»?
   Мальчишка приподнялся, показал на кровать Сашки-короля, что стоит под окном. Врачи переместились сюда.
   – Ну и образина, – пробормотал Тольша.
   – Кажется, не реагирует, – Радик наклонился. – Это… как тебя – говорить можешь?
   Сашка, натянувший простыню до подбородка, скорчил рожу, словно cилясь что-то сказать; помотал головой. Надул щеки и вдруг, мощно мыкнув, обдал Радика брызгами слюны. Тот отпрянул с отвращением.
   – Что-то сохранилось в сей черепушке? – обронил Златоверов.
   – Покажи, – Миха попросил Сашку, – на пальцах: сколько будет, если к пятнадцати прибавить шесть и отнять десять?
   – Как же он покажет на пальцах одиннадцать? – усмехнулся Глеб Авенирович.
   – А… да! Сколько будет, если к восьми прибавить семь и отнять двенадцать?
   Сашка подвигал кистями, сжал-разжал кулаки – показал две фиги. Напряг шею, задергал головой, замычал, скашивая глаза на простыню.
   – Простынку просит снять, – догадался Тольша и сорвал ее.
   Сашкины трусы оказались спущены – торчал член невозможных для мальчишки размеров. Радик и Миха захрипели, подавляя хохот и глядя почему-то на Роксану Владимировну. Тольша расплылся в ухмылке.
   – Правильно! – сказал Глеб Авенирович сухо, будто ничего необычного не было. – Показал три.

* * *

   После обхода няня Люда подсела на койку к Сашке.
   – Ты кому х… показал? Профессору Златоверову! – схватилась за голову. И подмигнула.
   – Злато… – начал Сашка-король, плюнул, крикнул: – Жестяной, ха-ха-ха!

9

   Палата, где лежит Скрип, находится на самом верхнем этаже. Стены в ней на полтора метра от пола выкрашены рыже-коричневой масляной краской. Она исчеркана, во многих местах отбита. Тумбочки у изголовий колченоги, обшарпаны. Под кроватями клюшки, костыли, обрывки бинтов. Валяются две лангетки.
   Рядом с ним лежит мальчишка – не то в лодочке, не то в футляре. Это гипсовая кроватка. Мальчишка туго примотан к кроватке бинтом от горла до щиколоток: чтобы не рос горб. Его зовут Кирей. Брови у него словно нарисованы тонкой кисточкой. Лицо такое… как Ийка говорит: «Очень красивое». Ему девять лет.
   – Меня назначено карать, – прошептал Киря.
   – Карать?
   – Думаешь, закричу? – шепчет почти беззвучно. – Я не закричу, увидишь…
   Когда Сашки-короля и старших мальчишек не было в палате, Киря назвал повелителя «полным гадом». Тот узнал.

* * *

   После обеда – мертвый час. Скрип заснул. Вдруг – грохот. Чуть не описался. А? Что?.. Киря в своей тяжеленной лодке – на полу. Кругом хохочут, дико ржут:
   – Йи-и-ги-ги-ги-и! Ха-ха-ха!!
   Когда Киря задремал, на изножье гипсовой кроватки надели петлю, сплетенную из бинтов. Четверо ходячих взялись за жгут. Сашка-король взмахни кулаком: раз, два, три… И – гр-рох! Как гипс не раскололся? Не треснул пол?.. Хорошо, что лодка не перевернулась и мальчишка не упал вниз лицом. Но и так ему досталось. Что он почувствовал со сна?..
   Прибежала старшая сестра. Пузатая – как бочка. Ножки коротенькие, кривые и очень крепкие. Она почти всегда бежит: трусит мелкими быстрыми шажками. Широкая помятая физиономия угрюма, как у убийцы.
   Старшая всю молодость была вольнонаемной медсестрой в лагере под Воркутой. В ночные дежурства она выпивает, и тогда ей слышится шум в какой-нибудь из палат. Врывается туда, включает свет.
   – Слева напр-ра-а-во, по одному, – бах-бах!!!
   Ее так и зовут – Бах-Бах.
   Увидела на полу Кирю с его гипсовой люлькой.
   – Парр-ра-а-зитство!!! – Морда побагровела, глазищи – как у рассвирепевшего дога. – Па-а-чему?.. А ну-уу… – мечет по сторонам остервенелые взгляды, от злобы захлебнулась.
   Жгут с петлей спрятан. Все лежат по койкам. Сашка-король приподнялся.
   – Он качается! – и показал, как Киря, лежа на койке в гипсовой лодочке, будто бы раскачивается из стороны в сторону.
   – Все время играется! – подтвердил другой мальчишка. – И упал…
   – Вот так качался! Вот так!! – понеслось отовсюду. – И слетел!
   – Игр-р-раешь?! – взревела Бах-Бах. И не шевельнулось в черепе: как мог парализованный в претолстой неподъемной раковине раскачаться – и до того, чтобы слететь с койки?
   Затопала ногами, пнула гипсовую кроватку. Было видно, до чего ей хочется втоптать в нее Кирю. Невероятным усилием укротила себя. Тяжело наклонясь, наотмашь ударила его по щеке.
   – Заср-р-ранец! – Побежала звать санитарок, чтобы его подняли.

* * *

   Потом Скрип спросит Кирю, почему он не сказал, как было?
   – Я не дешевка, чтоб жаловаться! Пусть щипцами щиплют… пускай хоть что!

10

   Сашке-королю подкатили кресло на колесах. Положили две подушки. Повелитель уселся на них – по пояс голый. Под подбородком завязали углы простыни. Она покрыла его лопатки и спинку коляски, свесилась до полу – королевская мантия. К креслу, наподобие бурлацкой бечевы, привязали жгут из бинтов: впряглись трое ходячих.
   Распоряжался мальчишка на костылях, правая его нога загипсована от пальцев до ягодицы. Это первый подручный короля Петька Варенцов – Петух. Ему, как и Сашке, – двенадцать. Все остальные – моложе. У Петуха крошечные цеплястые глазки в темных мохнатых ресницах. Остриженная «под нуль» башка в ссадинах, густо замазанных зеленкой. Это он во время обхода крикнул: «Да здраст… его личество!» Так повелитель приказал.
   – В поход! – Петух размахивает костылями над головой, ловко подпрыгивая на одной ноге. – Глобус – на запятки!
   У того, кого зовут Глобусом, парализована шея. Поэтому он ходит в корсете с головодержателем, что подпирает подбородок. Говорить ему трудно, кричать и вовсе не удается. Зато Глобус умеет издавать носом громкие ноющие звуки, какие-то леденящие стоны. Сашке нравится – остальные завидуют.
   Он встал на металлическую перекладину позади коляски, взялся одной рукой за скобу спинки. В другой руке костыль с наброшенной на него мокрой половой тряпкой: знамя.
   – Фанфа-а-ры!! – завопил король, взмахнул скрученным мокрым полотенцем с узлом на конце.
   Глобус издал пронзительный жалобный мык, поднял «знамя». Сашка хлестнул «коренника» в «тройке».
   – П-пшли-ии!!
   «Карета» покатила в коридор. Вчера Сашка перечитывал «Ричарда Львиное Сердце», с этой книгой он не разлучался. До чего жаждалось ему бурной королевской жизни!
   – Дорогу его в-личеству! – орет Петух, выскакивая на костылях вперед.
   За коляской устремились – кто с клюшкой, кто на костылях – шесть-семь мальчишек. Это «черная дивизия». Правда, пижамы на всех – обычные серо-голубые или зеленые, в светлую полоску.
   – Война! – кричит Петух. – Война-а-а!
   Движутся по бесконечному коридору, Глобус испускает долгие душераздирающие стоны. Мальчишки, что попадаются на пути, жмутся к стенке. Сашка-король с наслаждением хлещет их.
   – Н-н-аа! Н-н-аа! Н-н-аа! Сгнивай, блядь! М-мри, падла!
   «Черная дивизия» – «добивает». Сваливает побитых на пол.
   Двери палат приоткрываются – в короля и его войско летят комки мокрой грязной марли, катышки пластилина. В морду ему едва не угодил ортопедический башмак – Сашка отбил его локтем.
   – Дрожите, с-ссуки?! С-ссыте!
   Петух поддел башмак концом костыля, сноровисто метнул в открытую дверь палаты:
   – Ур-ра-аа!! Победа!
   Что-то въедливо вжикнуло в воздухе – щелк! От скулы короля отскочила шпонка. Снова – вжик. Вторая попала в губу. Сашка с каким-то сдавленным хрипом – надсадным хрипом бешенства – подпрыгнул на подушках.

* * *

   Шпонку делают просто. Полоску бумаги сантиметра в два шириной туго скатывают и сгибают пополам. Чтобы ею выстрелить, нужна резинка. Ее достают в «кубовой» – в помещении, где стоят баки («кубы»), тазы, корыта, ведра. Здесь же свалены мочалки: вперемежку с обычными валяются «наборные». Это пучки длинных тоненьких резиночек, из которых на фабрике изготавливают резинки для трусов.
   Мальчишки завязывают концы резиночки петлями, надевают на указательный и средний пальцы. Вот и «рогатка» для стрельбы шпонками. В случае чего ее легко спрятать под язык.

* * *

   По приказу короля, «кони» выпряглись, чтобы толкать «карету» сзади. Пока они перемещались назад и разворачивали ее, в Сашкину рожу и в голую грудь щелкнуло с десяток шпонок.
   – Вперед! – Петух потряс вскинутыми костылями.
   «Карету» покатили к палате, откуда велась стрельба. Глобус на запятках, вместо того, чтобы высоко вздымать «знамя», заслонился им. Но король не пригнул головы, лишь рукой защитил глаза.
   – Убью-у-уу!! – вопль переходит в натужное мучительно-яростное хрипение.
   Дверь перед коляской захлопнулась.
   – Тар-р-ра-ань! – заорал повелитель.
   «Кони» изо всех сил толкнули кресло, его подножка давит в дверь, но та не поддается. Сашка привстал с подушек, забарабанил в нее кулаками.
   – Зар-р-режу!!!
   Но уже бегут няньки, дежурная сестра. Пришлось спешно убраться в свои владения.

11

   Схватившись за подлокотники, он перебросил тело из «кареты» на подоконник. Огромные ноздри трепещут, влажные черные глаза вылуплены так, что сверкающие белки открылись по всей окружности. На правой скуле – волдырь от шпонки.
   – Я их, х…ету! Е…ть их в сраку! в пасть! в ухо! – мат льется грязней грязного. – В жопу! в глаз!.. – Вдруг вырывается совершенно оригинальное ругательство: – Е…ть их в …й!!!
   Глобус издал стенание восторга, отчаянно захлопал в ладоши.
   – Как это? как это?.. – давится смехом Владик.
   – Е…ть их в …й! – Петух скачет на костылях перед Сашкой. – Наша победа!
   Ура! Марш короля…
   Он и «черная дивизия» грянули марш:

 
В Королевстве Поли
Весело живем,
Лучше, чем на воле,
С нашим королем!
Если даст он в зубы,
Ну и что с того?
Все равно мы любим
И возим его…

 

* * *

   В этой палате все – полиомиелитики: поли. В других – уродики, травматики, кривляки, «сифилитики». Уродики – кто родился искалеченным. Травматики – кто таким стал из-за несчастного случая. Кривляки – больные церебральным параличом. А «сифилитики» – те, у кого уродующий полиартрит. Эта болезнь – любят здесь говорить – «бывает от сифилиса». У одного мальчишки-артритника отец действительно – сифилитик. Потому «сифилитиками» зовут всю палату.
   Скрип узнал, что поли – лучше всех! Почему, скажем, они лучше уродиков и кривляк? Те появились на свет бракованными. А поли здоровыми родились, и, если б не гадский вирус, они б – эге!..
   Почему они лучше «сифилитиков» – конечно, и так понятно.
   Возьмем травматиков. Они, как и поли, не были больны от рождения. Зато покалечились «или по своей дурости, козлы, или их уронили козлы-родители!»
   А поли страдают безвинно.
   Они – лучшие и они всегда в войне против всех! Встретился чужой в коридоре, в процедурной, в уборной: если не можешь с ним справиться – харкни в него, обзови! Иначе ты – предатель.

* * *

   Как-то Скрип скажет няне Люде: а здорово, что он – поли. Няню всю передернет, точно ей дали тычка в бок. Она хрипло рассмеется, подсядет на его койку.
   – Ты это им скажи! – покажет пальцами в пол.
   Объяснит, что этажом ниже лежат искалеченные начальники и дети начальников. Сколько там простора, воздуха, света! Кругом живые цветы.
   Чистота – ни пылинки. Няньки и сестры ходят в тапочках, подшитых войлоком, чтобы не беспокоить больных звуками шагов. К столу там всегда свежие овощи, фрукты. Зимой – клубника, виноград! А сколько всего еще родные и друзья приносят!
   – Там-то лечат!
   – А нас? – спросит Скрип.
   – Вас?! Ха-ха-ха! Вы здесь для отчетности и чтобы на вас учиться, чтобы диссертации писать. То-то я зову – «братцы-кролики». По-до-пыт-ны-е!

12

   Роксана Владимировна назначила Скрипу вытяжение. Его голову от подбородка до темени охватывает жесткая парусина. Этот наголовник называется – петля Глиссона. Петля крепится к спинке кровати, изголовье приподнято, к ногам привешены гири.
   Его вытягивают, чтобы распрямить позвоночник, пораженный полиомиелитом. Может, Скрип и стал бы прямым – лежи он на вытяжении всю жизнь. Но ведь надо же и вставать, и передвигаться… Ему сделают корсет, чтобы держал торс, не давал позвоночнику согнуться. Но металлический каркас корсета не выдерживает, горб выпирает снова. Через каких-то два месяца корсет примет форму изуродованного торса. Вот и таскай бесполезную тяжесть, которая к тому же не дает расти грудной клетке.
   Пораженным мышцам нужны массажи, лечебная гимнастика, укрепляющие ванны. Кого-то так и лечат. Ну, а его участь – недвижно лежать с раннего утра до ночи. Затрат – никаких! Мышцы продолжают атрофироваться, но кто за это спросит?

* * *

   Петлей стиснуты челюсти – ноют все сильнее. А как больно щиколоткам! В них врезаются твердые ремни, к которым подвешены гири.
   Перед глазами – белый потолок. Днем он высокий, а когда становится ниже и все больше темнеет по краям, значит – наступает вечер. Скрип лежит через две койки от окна. Но если напрячься и сместить голову вправо, то можно увидеть немножко неба. Иногда там виден кусочек облака. Представляешь, что это – часть холма. За ним притаились разбойники. Поджидают путников. Те приближаются по голой унылой равнине… Вот бы путником оказалась сестра Надя! Или Бах-Бах! Или Сашка-король! А у разбойников – огромные острые ножи, здоровенные дубины. Косматые-прекосматые бороды. Как выскочат из-за холма! «Ха-ха-ха! Стра-а-шно?» И по башке дубиной. Или ножом чик – и покатилась голова как мячик. «Ну-ка, теперь поори!»

* * *

   На кровати слева лежит Киря в своей гипсовой люльке. Если собраться с силами, то удается сквозь стиснутые зубы немного поговорить. Иногда Киря что-нибудь тихо рассказывает. Например, откуда Сашка узнал, что он назвал его полным гадом? От Глобуса. Тот – главный сыщик его величества. Родители присылают Глобусу конфеты, а он подкупает ими мальчишек: а ну, кто плохое сказал о короле?
   Кирю выдал Коклета – его койка слева через одну. Сейчас его нет. Наверно, он с другими ходячими в уборной: писают – кто дальше? Или щелчками запускают в оконное стекло катышки пластилина.
   Вот мальчишки вернулись. Коклета, опираясь на костыль, скачет на правой ноге. Левая висит как плеть.
   – Га-а! Ка-ак я с-ссыканул! Дальше Валадика! – с выражением счастья вытирает ладонью слюнявый рот, высмаркивается на пол.
   – Владика! Дубина… – поправил Владик.
   Коклета не обиделся. Падает спиной на кровать. Больную ногу – тоненькую, босую – подвернул к лицу, будто тряпочную, стал грызть отросшие старчески-сморщенные желтые ногти.
   Когда он в первый раз съел больничную котлету – гадкую котлету из хлебного мякиша, лука и доли дрянного фарша – то восхищенно воскликнул:
   – Вкуснота-а-а!
   Узнав, как называется кушанье, сказал:
   – Ага! Я не видал, однако слыхал: коклета!
   Его фамилия Французов. Он из Можайского района, из деревни. Она сгорела осенью сорок первого. Но и через тринадцать лет после войны полдеревни все еще живет в землянках. И это – в шестидесяти километрах от Москвы! Коклета Французов рассказал: его родители оплетают изнутри стены, потолок землянки прутьями ивы и мажут речным илом.
   В девять лет он не знал, что такое известка. Глядя на потолок палаты, говорил с интересом:
   – Эк-ка, ил-то белый, а?!
   В институт попал благодаря какой-то случайности. Здесь все ему нравится невыразимо.

13

   А Киря приехал из Орла.
   – Поэтому, – сказал Скрип, – у тебя брови… орлиные.
   – Чего? – удивился Киря. – Даешь! Ты видал у орлов брови?
   Нет, ответил Скрип, он видел орлов только издали, в зоопарке. Бровей не заметил. Но он слышал слова «орлиный взгляд» – как здорово! Значит, и брови бывают – орлиные!
   В Орле Киря живет в большой квартире. Она отдельная, а не коммунальная. Отец у него – дирижер военного оркестра. У Кири есть сестры Анюта и Танечка, близнецы. Им пять лет.
   – Мама говорит, – шепчет он, – что они лицом еще красивей меня. И ведь обе здоровые! Они так быстро бегают!
   Киря вернется домой – отец для него закажет специальную коляску на велосипедных колесах. Анюте и Танечке купит велосипеды. И то одна, то другая будут возить его на прицепе, куда он только ни попросит. Он их очень любит. А как они любят его!
   А сейчас, когда ему разрешают ненадолго вылезти из гипсовой кроватки, он ездит на низенькой тележке. Это скрепленные перекладинами две дощечки на шарикоподшипниках. Он опускается на тележку, садится на подогнутые парализованные ноги. Берет деревянные утюжки, отталкивается ими от пола – поехал! Шарикоподшипники по полу – др-р-р, др-р-р…

14

   С таким же жестким звуком ездит «гусь». Он из металлических трубок, винтов, шарниров. Его шея загибается вниз под самым потолком.
   Как-то дома мать дала Скрипу мясо с подливкой:
   – Попробуй! Это гусь.
   Разве он мог тогда подумать, что настоящий-то гусь – вон какой?
   Справа от Скрипа положили Прошу. Между их койками стоит «гусь». Роксана Владимировна решила: обычного вытяжения Скрипу мало. Его опоясали парусиной, протянули шнур к «клюву гуся». Гири тянут за ноги, «гусь» – вверх и вправо – за середину туловища.
   Он же тянет вверх ноги Проши, на его живот положили бандаж. Так думают выправить искривленную поясницу.
   Приехал Проша из города Гусь Хрустальный: бывает же! Он там с мамой жил в общежитии, в одной комнате с тетей Ирой и ее маленькой дочерью Юлей. Мама и тетя Ира работают на фабрике. К тете Ире приходят или дядя Юра, или дядя Леня. Тогда мама берет Прошу, Юльку и идет с ними гулять.
   А то к маме придут: или смешливый дядя Валя с громким голосом, или высокий-превысокий дядя Витя, который почти не разговаривает. Или Иван Поликарпович. Его мама зовет на «вы». Улыбаясь, качает головой:
   – Опять вы выпимши, Иван Поликарпович. Ай-яй-яй!
   А он:
   – Насчет квартиры я улаживаю. Будет тебе квартира, будет! Но надо подождать.
   И теперь тетя Ира забирает гулять Прошу и Юльку.
   Он рассказывал об этом Скрипу – мальчишки подслушали. Смеются. Сашка называет Прошину мать матерными словами. Койка короля – под самым окном, справа от Проши.
   – Кому мать больше дает? – спрашивает Сашка. – При ком вы дольше гуляете?

* * *

   – Погуляем! – услышал Скрип от Бах-Бах. Она повезла его из палаты на коляске для лежачих. Так бывает, когда срочно понадобишься врачу – станут тебе врачи ждать, пока сам доплетешься? Скрип слышит сиплое дыхание Бах-Бах и запах чеснока. Почему-то кажется: она вот-вот зверски рявкнет! – он тут же обкакается от ужаса. Он это знает.
   Коляска вкатилась в кабинет Роксаны Владимировны. На кушетке лежит раздетая девочка. Он видит – у нее такой же горб и такие же искалеченные ноги, как у него. Но девочке уже лет тринадцать.
   – Одевайся! – сказала ей Роксана Владимировна, она окончила осмотр. – Через месяц станешь стройная, как тополь.
   Девочка плачет. Она и не верит, и так хочется верить!
   – Вы… успокаиваете… – не отрывает глаз от лица докторши: красивого, молодого, строгого.
   Та занята своими мыслями, еще раз ощупывает перекошенные плечи девочки… Вот кушетка освободилась. Бах-Бах укладывает Скрипа, нижние веки у нее распухшие, морщинистые, с красной каемкой.
   Нахлынул запах духов – Роксана Владимировна наклонилась, поворачивает Скрипа так и эдак… до чего у нее жесткие пальцы! Он боится ее взгляда – отвернул голову вбок. У противоположной стены – отопительная батарея, на ней лежит кот Махмуд, серый с черным боком, толстый. Скрип слышал, что Махмуд очень старый. Шерстка вокруг кончика носа и на ушках серебристо-седая.
   Врач вертит руки-ноги Скрипа – а он весь превратился в страх…
   А кот спит на теплой батарее. Будто чем-то туго набили валенок и положили.
   Вошла еще одна докторша. Скрип услышал ее голос:
   – И этого оперировать? – она спрашивала о нем.
   Роксана Владимировна недовольно ответила:
   – Возможно… Будем думать.
   – Но – возраст?
   – Возраст… – рассеянно повторила Роксана Владимировна, занятая осмотром.
   Стала больно нажимать пальцами на его позвонки – у нее испортилось настроение. Докторша ушла, а Роксана Владимировна со злостью ходит по кабинету. Что же так занимает ее?
   Группа советских хирургов была удостоена государственной премии за исправление сколиоза. Вот какой они создали метод. Больному удаляют искривленные ребра и в ходе этой же операции выпрямляют позвоночник. Из ноги берут малую берцовую кость и прикрепляют к позвоночнику. Это как со сломанным деревцом: выпрямить и привязать к нему палку для поддержки.
   После операции у больного нет горба. Был скрюченный горбун – стал прямой человек! Чиновники, которым это показали, поняли, какое достижение советской хирургии можно преподнести миру!
   Меж тем позвоночник человека – не ствол деревца. Когда позвоночник парализован, малая берцовая кость – не та подпорка, чтобы удержать его в выпрямленном положении. Кость «рассасывается» менее чем в полгода – и больной снова искривлен, скрючен! Скрючен больше, чем до операции!
   Но у него имеется и вторая малая берцовая кость… Операцию повторяют.
   А потом? Потом – все тот же корсет с головодержателем. Гипсовый панцирь. А спина теперь не только искривлена – она и вся искромсана. Ноги, и без того пораженные полиомиелитом, лишены и малых берцовых костей.
   В 1958 метод был нов. Роксана Владимировна – одна из первых молодых хирургов, что взялись его осваивать. К тому дню, когда Бах-Бах привезла к ней Скрипа, ей недостает трех операций, чтобы защитить кандидатскую. Скрип неподходящ – всего шесть лет! А после операции останавливается рост. Недоброжелатели, завистники (конечно, они есть у Роксаны Владимировны) могут уцепиться за это…
   Потому она колеблется. Но и тянуть с диссертацией нельзя. Вдруг метод (его результаты она, разумеется, хорошо знает) – «не получит дальнейшего распространения»?
   Скрип лежит ничком на кушетке, скосил глаза вбок. Мелькнули полы халата, стройные сильные ноги. Роксана Владимировна все ходит. Ноги мелькнули опять – но уже в другую сторону. И вдруг что-то с шумом упало. Кот Махмуд свалился с батареи. Прижался к полу – до чего растерянно, обалдело глядит! Вот как заснул! Шевельнулся во сне – и бряк.
   Звенящий голос Роксаны Владимировны:
   – Возрастной паралич начинается! Не хватало, чтобы куда-нибудь залез и сдох. – Она велела Бах-Бах: – Приготовите мне… сделаю укольчик.
   Бах-Бах ухмыльнулась, и Скрип понял: Махмуда ждет какое-то особенно нехорошее лечение. А кот уселся себе посреди кабинета и умывается. Бах-Бах пихнула его ногой:
   – Брысь, дармоед!
   – Я не просила вас это делать! – вдруг еще сильнее разозлилась врач.
   Она взяла из холодильника бутерброд с ветчиной, присела на корточки, позвала кота и протянула ломтик ветчины к его носу. Махмуд стал есть.
   Ему и Скрипу повезет. Укольчик коту в тот день не сделают, и позвоночник Скрипа не тронут. В институт поступили две девочки гораздо старше его. А девочки всегда так терзаются из-за того, что сгорбленные! сами умоляют врачей: «Делайте что хотите – только выпрямите!» Роксана Владимировна и занялась…
   А метод, вопреки ее опасениям, превозносили еще пуще. Иначе не могло и быть: государственная премия! Она уже дана!