Страница:
Он положил в оконце ватер-клозета десять фунтов динамита. В это время колокола ударили в набат. Из каретного сарая, из бани выскочили люди - оглушительно-резко застрочил ручной пулемёт, загрохотали винтовки охраны.
Пудовочкин зажёг фитиль, отпрянул в коридор, прыгнул в боковую комнату и лёг на пол. Дом качнулся от взрыва. Гигант вновь рванулся в нужник: в клубы пыли, в едкий дым. Полстены разнесло. Он перемахнул через груду битого камня, вывалился в пролом. Минуту спустя уже мчался по улочке.
Когда преследователи выскочили на улочку, бегущему оставалось до угла три шага...
Густо грянули ружейные выстрелы. Пудовочкин скрылся за углом. За ним бежали.
24.
Заговорщики выделили против Пудовочкина семнадцать человек. Десятеро приблизились к дому с фасада, семеро проникли в каретный сарай и в баню. Среди них - Толубинов и Бесперстов.
Группой в десять человек командовал поручик Кумоваев. Он и его люди видели, как в дом прошла Ораушкина: поручик заподозрил худое. Но шума в доме не поднялось, а Ораушкина была молодая здоровая бабёнка: так что её ранний визит мог объясняться не стремлением предупредить о заговоре, а совсем иной причиной. Когда часовой покинул пост у крыльца, пришла уверенность, что Пудовочкин ни о чём не тревожится.
А капитан Толубинов смотрел на часы. С ударом колокола он вышел из укрытия и был на месте убит пулемётной очередью. Бесперстов успел отскочить назад в баню. С ним рядом прижался к полу Григорий Архипович Кумоваев. Ещё двое залегли в сарае. От семи боевиков осталось четверо.
В этот миг землю тряхнуло, саданул мощнейший раскат грома - у торца здания высоко взметнулся огненно-чёрный смерч.
Столб жёлто-коричневого дыма крутился, толстел - и в несколько секунд растаял.
Бесперстов, человек штатский, решил, что вторая группа бросила в дом гранату. Приподнявшись, стал бить из маузера в окно, откуда только что строчил пулемёт. В доме громыхнули два взрыва.
Дверь во двор распахнулась, выскочил один охранник, другой. Из сарая сухо затрещали револьверы, дуплетом шарахнула двустволка Кумоваева.
Красногвардейцы корчатся на земле в агонии. Из дома плывут клубы дыма.
Бесперстов, его люди побежали через двор.
И тут, пошатываясь, вышел Сунцов. В жёлтом полушубке, на груди - красный бант, шея обмотана ярко-зелёным шёлковым платком, чёрный разметавшийся чуб свесился на глаза. В руках - по револьверу, палит из обоих. Рядом с Бесперстовым кто-то упал.
Бесперстов нажал на спусковой крючок маузера. Сунцов повалился ничком, лоб стукнул о землю. Приподнялось окровавленное лицо:
– А ежели не сдохну? - перевернулся набок и, лёжа, дважды выстрелил в Бесперстова.
Кумоваев стоял над Сунцовым, в которого разрядил двустволку. Руки Григория Архиповича тряслись. Из семи человек его группы он один был живой.
25.
Когда ударили в набат, шестеро из десяти боевиков прижимались к фасаду дома: попасть в них из окон, не высовываясь, было невозможно. Четверо других стали стрелять в окна из револьверов с расстояния сажени в три. Одновременно открыли огонь охранники. Один из них бросил гранату, бросил слишком далеко: она взорвалась позади нападавших, убив проходившую женщину, ранив нескольких случайных людей. Были ранены и двое атакующих.
Грохнул взрыв в торце здания. Те, кто приникли к фасаду, не растерялись. Швырнули в окна гранаты. Затем один, пригнувшись, упёр руки в стену: другие стали вскакивать на него и прыгать в окно.
Первым был поручик Кумоваев. Он застрелил раненого охранника, схватил его винтовку. Бросившись в коридор, увидел зияющий дверной проём нужника, кучу щебня, брешь в стене. Ещё не осознав, что это значит, подчиняясь инстинкту, рванулся в пролом. За ним кинулся Василий Уваровский - уже и он с винтовкой.
Очутившись на улочке, они заметили убегавшего Пудовочкина. Выстрелили по нему: поручик с колена, Уваровский - стоя. Пудовочкин пропал за углом, они помчались следом.
Кругом в городе трещали, стегали, хлопали, раскатисто гремели выстрелы.
26.
На Извозной улице, шагах в сорока от дома Зверянского, стоял Фёдор Иванович Медоборов, бывший фронтовик, унтер-офицер, а ныне - пекарь. Он сам поставил себе задачу: добыть винтовку и, заняв позицию на перекрёстке, стрелять в красногвардейцев, которые окажутся на улице. Фёдор Иванович презирал красных. Он вышел безоружным, не прихватив даже ножа. Утро выдалось солнечное, но не тёплое. Однако Медоборов надел только пиджак.
К нему приближались трое красногвардейцев: очевидно, ночной патруль, с опозданием возвращающийся на квартиру. У двоих винтовки висели за спиной. Третий - низенький, пожилой, усатый - шёл с очень сердитым важным видом. К винтовке примкнут штык, она висит на правом плече; красногвардеец придерживает ремень рукой.
Он задиристо взглянул на Медоборова. Тот ослепительно улыбнулся, приложил два пальца к козырьку воображаемой фуражки. Низенький прошёл мимо. Другой, что шёл посерёдке, обернулся с усмешкой:
– К пустой голове руку не прилагают!
Грянул набат. Медоборов в два прыжка настиг усатого, сорвал с его плеча трёхлинейку, двинул прикладом в лицо. Тот, что посерёдке, отшатнулся к забору, сбрасывая винтовку со спины...
Медоборов мастерски выполняет приём штыкового боя (за годы службы скольких солдат он обучил этому!).
Человек заворожённо смотрит на штык - не успев повернуть винтовку, пытается заслониться ею от острия, рот раскрылся... остриё ещё не коснулось его, а он страшно, с гримасой жути и удивления, ахнул. Через мгновение штык прошёл его насквозь, отчётливо стукнул в забор.
Третий красногвардеец побежал. А низенький, с разбитым лицом, с поднятыми руками, зажмурясь замер перед Медоборовым. Фёдор Иванович ткнул его штыком. Щёлкнув затвором, прицелился в бегущего. Расстояние было шагов тридцать.
Выстрел - голова беглеца брызнула радугой (солнце пронизало разлетевшиеся частицы крови, мозга). Бежавший с размаху упал так, что высоко подлетели ноги в хромовых сапогах. Ему снесло верх черепа.
Голубятник Ванька Щипцов наблюдал всё это с чердака. Долго мальчишки будут обсуждать короткую схватку, изображать Медоборова и троих красных.
27.
Семеро красногвардейцев закусывали, пили чай в просторной кухне Зверянских на первом этаже. Винтовки были составлены в угол. Стол, за которым сидели постояльцы, рассчитан человек на двадцать. Горничная Анфиса подавала варёные яйца, горячую картошку, жареное сало с капустой. Жена и дочери доктора заперлись в комнате в полуподвале.
Сам доктор прогуливается в прихожей. Он при галстуке, рукава отутюженной рубашки закатаны по локоть. Вместо сюртука на нём жилет из хорошо выделанной овчины. Зверянский то и дело достаёт из кармашка брюк часы, щёлкает мельхиоровой крышечкой. Наконец он вошёл в коридор и кашлянул. Из кухни выскочила Анфиса, молча пробежала мимо доктора на цыпочках. Минуту спустя зазвонили в церквах.
Доктор, встав в дверях кухни, палил из револьвера в сидевших за столом. Один повалился со стула сразу, второй успел вскочить и сделать шаг, перед тем как упасть. Другие рванулись кто к винтовкам, кто к окну. Зазвенели стёкла: в окно ткнулся снаружи дробовик кучера Демидыча. Стегнул утиной дробью.
Один из красногвардейцев уже вскидывал винтовку, когда, оттолкнув отца, в кухню ворвался гимназист Юрий. Его лицо ужасало. Он увлекался самодельными адскими машинами, одна взорвалась в руках, страшно изуродовав лицо. Когда оно искажалось от гнева, Юрий и в самом деле становился похож на легендарного Джека Потрошителя. Так Юрия звали в гимназии.
Сейчас он бешено кричал, сжимая "Смит-Вессон". Хлёстко хлопнули выстрелы - красный не успел прицелиться: его пуля расколола изразцовую плитку печи, рикошетом ударила в чугун с картошкой на столе.
Мелькали вспышки, пальба оглушала; ещё несколько раз изрыгнуло пламя ружьё Демидыча. Кухню наполнял плотный дым. Доктор и Юрий расстреляли барабаны револьверов. Демидыч вложил патроны в дробовик, влез в окно, тяжело спрыгнул на пол.
– Выйдите, Александр Романыч, вот энтих добить надо...
Доктор, а за ним Юрий почти выбежали из кухни.
28.
До того как бегущий Пудовочкин свернул за угол, одна из двух посланных вдогонку пуль достала его. Она скользнула по рёбрам справа, пробив мягкие ткани под мышкой. Теперь движения правой руки причиняли острую боль, рука ослабла, онемела.
Пудовочкин был в Медном переулке. Вдоль него тянулись сплошные заборы, за которыми стояли добротные дома мещан, и во многих сейчас - командир это знал - убивали его людей. До ближайшего поворота - шагов сто. Он слышал за собой топот погони, понимал: пробежать эти сто шагов ему не дадут. Ожидая каждый миг пули, сделал то, что ему только и оставалось. Заметив слева забор пониже, перепрыгнул через него, понёсся по огороду.
Близко вжикнула пуля. Он в поле зрения, его вот-вот уложат. За огородом - ветхая ограда кладбища. Пудовочкин с разбегу проломил её. Падая вперёд, скинул "винчестер" с плеча, перевернулся через голову и с земли выстрелил в догоняющих. Их двое, они - саженях в тридцати пяти. Оба упали, ударили из винтовок. Приближалось ещё пять-шесть фигур.
Он трижды стрельнул и побежал по кладбищу. Тотчас в шаге впереди него пуля разбрызгала земляной ком. "Играются! - ожгла мысль. - Мечтают живым взять, побаловаться..." Пригибаясь, ныряя за кресты и памятники, добежал до избёнки кладбищенского сторожа, ворвался в неё и запер дверь на крюк.
Сторож Ярулкин и его жена были дома. Ярулкин - лет около шестидесяти, но юркий - то и дело вскакивая с табуретки, рассказывал жене о том, что, должно быть, сейчас происходит в городе. Баба стояла, полуоткрыв рот, слушала выстрелы, охала и крестилась.
Когда Пудовочкин вскочил в домишко, она в оцепенении завизжала - пронзительный, на одной ноте, визг не прерывался... Ярулкин же схватился за голову, съёжился на табуретке, уставился в пол.
Гость прыгнул к окошку. Меж могил бежали преследователи. Выбив стекло стволом, стрельнул несколько раз: люди залегли. Он отцепил от пояса пятифунтовую, повышенной взрывоубойности, гранату Новицкого, широко размахнулся, превозмогая боль от ранения, метнул в окно. Рвануло за могилами, но в домишке посыпалась с потолка извёстка.
– У меня дед и бабка! - проорал Пудовочкин, не высовываясь наружу. - Станете ломиться, себя и их взорву! На мне ещё четыре гранаты. - Дико захохотал.
Старуха стала молиться, сильно дёргая головой. Гость сидел на полу сбоку от окошка, раскинув громадные ножищи, привалившись спиной к стене. Казакин под мышкой набряк кровью. Дрожащие ноздри, какие-то по-детски испуганно-озорные, любопытствующие глаза.
– Неуж, - вырвалось у него, - помирать? Ой, неохота!
– А ты убитым тобой пожалься, - отчётливо прошептал Ярулкин.
Гигант приподнялся с пола.
– Ты чего, хрен, из ума выжил? - с жадностью вглядывался в старика. - Тебе не страшно?
– Ты есть мерзость, - с выражением жути выговорил Ярулкин, отодвигаясь вместе с табуреткой. Голос дребезжал, вопреки смыслу звучал ласково: - Как тебе не околеть? Околеешь: теперь тебе никуда...
Пудовочкин подбросился так, что доски пола затрещали под сапожищами, занёс правую руку - и взмыкнул от боли. Огромная пятерня застыла над лысой головой Ярулкина. Казалось, ручища скомкает череп, точно картонный. Но надобна ещё жизнь человечка...
– У-уу, сторож мертвячий! - Пальцы скребнули стариковскую голову, сжались в кулак.
Опять рванулся к окошку, дважды стрельнул в сторону залёгших за могилами, присел на пол.
– Чего так злобисся, сыч заковыристый? Твоего внука, што ли, списал?
Ярулкин ответил тихо, тоном угодливости:
– Внуки мои проживают в Сызрани, а на тебя я восстаю за обчество. Ты - зверь геенны. Убивал без вины и убитых не давал по-людски хоронить. Радуюся я, что теперь околеешь, хотя и в моём дому.
На этот раз Пудовочкин слушал как бы покорно, когда сторож договорил - утробно, с рыком гоготнул, сказал с радостной торжественностью:
– Твоё обчество сейчас развалюшку твою зажжёт! Ничего умней они не придумают. Я-то без боли себя застрелю, а ты с бабкой твоей пожаритесь неспешно, как два хорька в угольях. Ой, задушевно порадуесся...
Старуха тонко вскрикнула, упала на колени перед иконами. Пудовочкин
сладко рассмеялся:
– Боль-то от огня - о-оо, какая... поди-ка потерпи её! Чай, не минуту, не две, хе-хе-хе...
Вдруг он расправил саженные плечи, глядя на Ярулкина с демонстративной гадливостью:
– Или надеесся, за вас, двух клопов, они мою жизнь уступят? Да они полста таких, как вы, да ещё двадцать малолеток спалят, лишь бы у меня жизнь взять! Да что им отец родной и хоть кто, когда есть я!
29.
Домишко окружили. Атакующие лежали за могилами, держась от избы саженях в тридцати. На кладбище всё прибывали люди, но поручик Кумоваев приказал задерживать их в отдалении: Пудовочкин поминутно стрелял из окон.
К поручику подобрались Усольщиков и Бутуйсов, сообщили, что с отрядом, кажется, покончено; всё дело заняло чуть более получаса.
– Значит, остался один главный, - заключил поручик. - Я ждал вас, господа, чтобы посоветоваться. - Он уже знал, что капитан Толубинов и Бесперстов погибли. - Придётся зажигать домик. Мерзавец уже убил бондаря Данкова, троих ранил. Банщик Бортников умирает от осколков его гранаты.
– А как же сторож с женой? - спросил Усольщиков. - Живы ли?
– Пожалуй, проверим. - Бутуйсов выглянул из-за могильного бугра, крикнул: - Эй, сударь! Заложники невредимы?
Пудовочкин сгрёб бабу, высунул в окошко чуть не до пояса.
– А-ай, не дави! - истошно кричала та. - Ай-ай, помираю!
Минуту спустя из окошка высунулась голова Ярулкина.
– Я дозволяю...
– Не слышно! - крикнул Бутуйсов.
– Дозволяю, - слабо кричал старик, - и отдаю... этого... жизнь, чтоб околел Пудовкин! Не поминайте лихом! И ещё от меня прошенье: пускай отец Питирим отслужит за счёт обчества по три молебна... за меня и старуху... по три!
– Сделаем, милый! - хрипло прокричал Усольщиков, у него хлынули слёзы.
Пудовочкин отдёрнул сторожа от окна.
– А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! - шлёпнул старика левой ладонью по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.
30.
Несколько человек лежат за большим надгробным камнем.
– Как хотите, господа, а жечь избу нельзя! - прочувствованно сказал Усольщиков.
Поручик смотрел с досадой:
– Атаковать? Он ещё не менее двоих подстрелит, швырнёт гранаты, а стариков всё равно убьёт! Надо стрелять по окнам, под прикрытием огня - к домику. Бросить на него факела. Как военный заявляю: иначе никак!
– Э-эх, - тяжело вздохнул Усольщиков, - был бы жив капитан Толубинов, сказал бы, что делать: и как военный, и как русский человек.
Поручик в ярости привстал с земли:
– А я не р-русский?
– Русский, господин Кумоваев, безвинных живьём не пожжёт! Да прилягте вы! - Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.
Тот поперхнулся злым смехом:
– А как же Пудовочкин? Тоже нерусский? Или, скажете, не жёг ещё безвинных, а только... к-хм, шлёпал?
– Русский он. И большинство его отрядников - тоже. Я не возражаю. Но они - про-оклятые! Они отдалися, они - потерянные. Это уметь надо пости-игнуть, тут -
тайна...
– Ах, тайна! - Олег Кумоваев отвернулся.
Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:
– А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?
– Как это исполнить? - сдерживаясь, спросил поручик.
– Пусть берёт сторожа с женой, идёт с ними к лесу. Мы будем приглядывать с отдаленья. У леса подойду к нему безоружный, с конём: скачи, подлец!
– Ускачет! - офицер усмехнулся. - А на прощанье вас и стариков пристрелит.
– Совершенно-с так оно и будет, - заверил Василий Уваровский.
– Ах, цар-рица немецкая, яп-понский городовой! - смятенно воскликнул Усольщиков. - Ну не может того быть, чтобы нельзя было не жечь стариков!
Поручик старался придать лицу безразличие.
– Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они попали ему в руки, они - уже мёртвые. Мы ничем не можем им помочь, как не можем воскресить тех, кого он убил раньше!
– Вот что, господа, - произнёс до того молчавший Бутуйсов, - предложу-ка я себя в заложники. Знаю, знаю, что вы скажете: он и меня возьмёт, и их не отпустит. Ну и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек, улучу момент - и...
– Никогда-с! - возразил Уваровский. - Он вас без поднятых рук не подпустит. А как войдёте - обыщет.
– Если уж так, - энергично заявил Усольщиков, - то лучше я пойду! Всё ж таки, Борис Алексеич, - с дружественной мягкостью обращался он к бывшему приставу, - я немного помоложе и посильнее вас.
Подполз на четвереньках доктор Зверянский.
– Раненых перевязал, - сообщил он, - их домой унесли. А несчастному Бортникову я впрыснул морфий: разорваны кишечник, печень... Ну, а вы, господа: когда берём негодяя?
Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:
– Пойду я! От моего постояльца-комиссара, господа, я знаю: этот мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.
– Пойдёте - и что? - спросил поручик с тоскливой иронией.
– Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберётесь...
– Шутка-с! - обронил Уваровский. - Не станет он сейчас брать пилюли-с. Не то время.
Остальные поддержали приказчика.
– Но другому он тем более не доверится! - доктор вдруг вскочил на могильный холмик, встал во весь рост: - Господин Пудовочкин! Я - врач! Вам нужен врач?
Пудовочкин мгновенно навёл винтовку.
31.
Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
– Впустите меня! - крикнул Зверянский.
Раненый убрал палец со спускового крючка.
– Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтёт.
Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
Усольщиков, лёжа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
– И немолод, и - врач, а - сорвиголова! О-ох, болит душенька...
– Это называется: потери растут! - бросил поручик.
Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:
– Покажьте саквояжик.
Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,
гладко выбритый, тугощёкий. "А как в клетку к тигру входят... - мелькали мысли, - или на войне изо дня в день - вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников..."
– Дрожите, - умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.
"Какие ангельски чистые глаза! - с ужасом подумал тот. - Какое добродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай".
– По имени-отчеству как будете?
Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
– Угу.
Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащённо вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
– Вас мой комиссар прислал?
– В какой-то мере...
Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
– Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
– У него всё в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблён!
– Ой ли?
Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно-добродушными, простецкими.
– Ну, вы обманывать не будете, - тепло сказал Пудовочкин. - Стало быть, перебили недотёп. Чего там - других наберём...
Миг - и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит "винчестер". Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.
– Подбираться начали, хулиганы! - И беззлобно рассмеялся.
Из-за могил донеслось:
– В дом не стрелять! Там доктор!
– Теперь будут нянькаться, - любовно заметил Пудовочкин. - Вон этих, - кивнул на Ярулкиных, - спалили б со мной за милую душу. А с вами - никак и никогда! Я эту публику знаю. У них - фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас...!
У доктора защипало корни волос. "Если я ничего не смогу и он окажется прав, - резнуло по нутру, - о! Лучше броситься на его пулю."
Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.
32.
Отдаваясь в руки убийце, Зверянский почему-то думал, что поведёт себя находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.
Пудовочкин сказал:
– Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?
Тут бы и подтвердить, войти в игру, но он с оторопью услышал собственные слова:
– Видите ли, чтобы вы знали... я - вам враг!
Доктор мысленно проклинал себя, в ярости хотел повернуться и уйти и вдруг вспомнил, что уйти ему не дадут. От мысли, что он мог об этом забыть, ему стало ещё хуже.
– Хорошие вы люди - какие с фасоном! - нежно смотрел Пудовочкин. - Обмана не выносите. Без благородства никак не живёте. - Он сидел на полу сбоку от окошка. - Прибыли, стало быть, старичков спасать? Каким манером?
Доктор стоял перед ним: руки на груди, взгляд устремлён поверх головы гиганта. "Какое безрассудство - прийти сюда! - билась мысль. - А всё характер: вспыхнул как спичка и прямиком в клетку."
– Я пришёл, - выговорил с усилием, - как врач... оказать помощь тому, кто в ней нуждается.
– Правильно! - одобрил Пудовочкин. - Очень верю. На то и фасон у вас, чтоб только так и делать. А я, Александр Романыч, ранен.
– Ранены? - доктор встрепенулся, подхватил с пола чемоданчик. - Надо осмотреть, и перевязку...
– С этим покамесь не удастся - на ваших хулиганов каждый миг нужен глаз да пулька. Вы б сделали мне укольчик от боли. Морфий у вас при себе? Иголочка чистая? Вот и ладно.
"Наконец-то! - мысленно вскричал Зверянский. - Всобачу ему лошадиную дозу!" Сейчас казалось, что он этого и ждал. Вовсе не безрассудство, что, вопреки воле друзей, он пришёл сюда. Его вело чутьё.
– Потребуем телегу с парой лошадок, - свойски делился Пудовочкин. - С вами да со старичками сяду. Докатим до Четвёртого разъезда, а там на проходящий на Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с другим отрядом: пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну-ка, подержите фасон перед косоглазой!
– Заладили: фасон да фасон... - доктор готовил шприц. - Что вы этим хотите сказать?
Пудовочкин глянул в одно окошко, в другое.
– Какие живут для интересности своей персоны: вот-де до чего благородно я делаю! каков я во всём наилучший! - эти и есть ваш брат, с фасоном. А мы - на полном отличии. Мы - люди с полезным понятием. В чём понимаем пользу, то и делаем, а там хоть чего про нас говори...
– Получается, - заметил доктор, - что наш брат глупее вас?
– Зачем же глупее... - добродушно возразил Пудовочкин. - Возьмите коня благородных кровей. Красота! И цена ему? Многие людишки и сотой доли не стоят. А всё ж таки он - лошадь. Он мне душу радует, но захочу - я его продам. И загоню вусмерть, коли мне надо.
– Так-так, получается, мы - кони. - Зверянский держал шприц иглой вверх. - Ну-с, обнажите-ка руку!
Пудовочкин посмотрел на шприц, улыбнулся:
– Хе, от эдакой порции я закимарю, а меня хлопоты ждут. Извольте половину отбрызнуть.
"Кончено! - доктор ощутил, как заледенели руки. - Не усыпить! Всё выйдет так, как хочет эта бестия..."
33.
Кричи друзьям, чтобы зажгли домишко! Кричи - ты хочешь сгореть вместе с убийцей!
Они на такое не пойдут. И потом, ты - это ты, но призывать, чтобы заодно сожгли и стариков...
Дело погублено. О, ужас! Подадут подводу, мерзавец спасётся...
Нет - будет спасён тобой! Объясняй потом как угодно, почему ты пришёл сюда. Объясняй это и тогда, когда негодяй вернётся с новым отрядом, станет
мстить...
Перед сидящим на полу гигантом стоял крепко сбитый человек со шприцем в руке и мучительно желал смерти.
– Доза э-э... небольшая... - голос осип, прерывался.
– А спорить бы не надо, лицо терять, - устало укорил Пудовочкин. - Уж признайтесь, Александр Романыч, усыпить вздумали? А как же, это фасон
вполне дозволяет: бескровно обезвредить вооружённого врага, хе-хе-хе... Али не благородно? А что человека, разбудив, на мелкие куски живьём рвать станут - тут вы вроде и ни при чём. Такая уж вы публика - благор-родная! Да только ваши хитрости перед нами - завсегда наружу. Как ни фасоньте, а мы для вас - ездоки.
– Ездоки? - полное лицо Зверянского передёрнула судорога. - Ездоки?! - бешено рявкнул, мотнул головой.
Пудовочкин невольно повторил его движение: резко повернул голову к окну в мысли, что доктор там что-то увидел. Тот с размаху всадил шприц в его кадык. Упал всей тяжестью на левую руку раненого, державшую "манлихер", вцепился в неё. Пистолет, прижатый грудью доктора к полу, выстрелил. Пуля прошла по касательной к груди: загорелась шерсть на овчинном жилете.
Богатырь запрокинул голову, судорожно взмахнул правой рукой: она обрушилась на спину Зверянского. Второй удар пришёлся по затылку. Ярулкин изо всей мочи вскричал: - Спасайте! - вскочил с лавки, схватил ручищу гиганта. Поваленный на пол, тот подкидывался громадным телом, всаженный в горло шприц двигался вверх-вниз. Баба высунулась в окошко, крича: