Гергенрёдер Игорь. Пинской - неизменно Пинской!

   А шеф-повар в разделочной — на полу-то, на клеёнках! — завзалом е...т. У неё ноги к ушам задрались — он пружинит на её ляжках упитанных: вваливает ей косых и отрывистых. Тут в дверь — барабанная дробь. Повар матернулся, брюки подтянул — к начальству.
   Иностранец сидит строгий, глядит на директора — тот навытяжку. Рядом повар стоит насупленный.
   — Почему зажимаете самую уральскую вещь? — задаёт иностранец вопрос с тяжёлым чувством обиды. Покрутил на пальце перстень с бриллиантом и усмехается: — А может, вы взяты по лимиту? Вместо тех знающих, кто по зонам с аминем лёг?
   Ну-ну, мол, я вот к чему. Если по уральским горам всё на север да на север — будет тундра. Там из вечной мерзлоты добывали мамонтов в прекрасной сохранности. Раньше их мясо шло в лучшие европейские рестораны. Но особенно редок карликовый мамонт. Он не больше осла.
   — Его хобот, — нежно говорит гость и вкусно целует свои кончики пальцев, — я и хотел попробовать. Мне сказали — это можно найти только на Урале.
   Директор, морда потная, багровая, вконец обалдел. Бормочет дурак дураком:
   — Сам зять Хрущёва обедал, и ни х...я! Грузди заказывал...
   Гость на директора не смотрит, а секёт долгим взглядом на повара. Тот — рисковый мужик, чисто уральский: сетью не накроешь и, как сосенку, не свалишь.
   — Так это, — говорит, — вы имеете в виду наше обычное блюдо. У нас его, почитай, весь народ пробует. Как его в народе называют — не скажу, а официально оно называется: «Карликовый хобот по-тюменски». Пойду распоряжусь.
   Топает на кухню, душит в себе нервность: глядь-поглядь на часы. Обычно в это время Иван Лохин проникает со двора...
   Он уже и проник. Приоткрыл дверь из раздевалки, зексает в разделочную, а завзалом сидит на клеёнках полуголая — ляжки, лицо так и пылают. Надо же, гадство, сорвали мужчину!
   Лохин видит — повара нет: ай, счастливый моментик! Приспустил брюки, выставил забубённого и начинает из-за двери предъявлять... А завзалом-то и раньше знала, что он подсматривает. Думала, станешь гнать — шум подымет, донесёт. Пускай, мол, зырит. Считала его за бедного зрителя: такому только на других глядеть и заниматься рукоблудием.
   Ну вот, была она к нему без интереса. А тут — на-ка! Вон цацка какая хитрую головку кажет! Зрачки у бабы расширились, всё в ней запело. Эту вещь надо дегустировать непременно! Иначе — неполная её жизнь. Миг — и протянет руки, позовёт человека...
   Тут в разделочную — повар на цыпочках. Что ему позарез нужно увидеть, то он и увидел: высунуто из-за двери раздевалки. Прыг — и захлопнул дверь. Как она прищемит стоячий у основания! Кулинар открыл в кранах воду: краны, раковины, чтобы мясо и ножи мыть. Шум воды крики заглушил.
   Повар взял поварской нож — отточен острее бритвы, — дверь приоткрывает, страдальца вытягивает. И аккуратно отрезал по самые довески. Кровища хлынула, Лохин в обморок, но кому сейчас до него забота? Вон какой гость блюда ждёт! Быстренько отправили калеку в психушку.
   А мастер своего дела поджарил смачный деликатес, подаёт иностранцу. Тот осмотрел, кивает довольный:
   — Карликовый хобот — так, так...
   Знак секретарю — и повару вручается огромная сумма денег.
   Гость вилкой хобот потыкал, разрезал его на мелкие кусочки, полил уксусом. Потом снимает с пальца золотой перстень с бриллиантом, протягивает специалисту:
   — Это вам дополнительно, чтобы скрасить маленькую неприятность...
   — Какую неприятность?
   — Которая, мне кажется, неизбежна.
   Повар думает: «Про что это он?» Но радость и гордость отвлекли. Спешит к завзалом — та в порядок себя привела, но ждёт его в таких распирающих чувствах: клокочет вся.
   — Что — угодил?
   Он хвастать: безумно, мол, гость доволен.
   — Как хорошо прожарен хобот! И хоть карликовый, а до чего крупный! А уж сладкий!
   Тут завзалом — хлесь ему по морде. Наотмашь завезла. Чуть ногти ему в щёку не впустила.
   Он:
   — Да ты что-оо?
   Она себя окоротила, цедит сквозь зубы:
   — Твоё счастье, что иностранец-дурак не понимает в таких хоботах! — и глаза женщины подёрнулись дымкой: — Они годятся только сырые... со сметаной.

Тонкость мысли

   Среди воров выдвинулся свердловский бандит Пётр Бородастый. Его жестокость смущала даже уркачей. Раньше между ними и делягами-теневиками было понимание. Деляги платили им дань, и те их не трогали. А то даже оберегали от голодной шпанки.
   Но Пётр Бородастый раскидал этот мостик по брёвнышку. Бросил в лицо ворам:
   — Вы уверены, что вы — волкодавы при овцах, а вы — бараны при стаде свиней! Щиплете травку, какую они вам оставляют.
   То, мол, что дельцы отдают, — только сотая доля их миллионов. Этих хитрюг надо не припугивать, а до косточек пропекать.
   У Бородастого в подчинении банда. Они и начали заниматься. Шамеха, теневик, пролил слёз из-за них... У него особнячок на улице Уральских Партизан. Прямо там и кувыркали. Опрыскают бензином и подожгут, опрыскают и подожгут... Так постепенно и дожгли до смерти. И хотя оказалось у Шамехи не столь уж и много, Бородастый стал ещё злее мучать теневиков.
   Один лишь Пинской живёт без стесненья. Он до того удачлив в махинациях, что от урок ему почёт. Играет с ними не только в карты: и свои игры придумал — с участием красоток. За это принимают его на воровских малинах как желанного. Сам Пётр Бородастый при встрече говорит первый:
   — Кого я вижу? Какая радость!
   Ну и живёт Пинской поживает и летом собирается, как всегда, в Гагру на месяцок — понаслаждаться морем, вином киндзмараули и хорошо загорелым прекрасным полом. Тут к нему в дверь — тук-тук... Входит знакомый вор по кличке Варежка:
   — Константин Павлович, я ради вас, считайте, ложусь под пилораму...
   — Ну, и что ж такого? Я приветствую. Садись выпей водки.
   — Спасибо, мне с колбаской...
   Выпил Варежка водки, копчёную колбасу жуёт. Два раза спросил Пинского: он дома один? никто не подслушает? Потом выдал шёпотом хриплым и нервным:
   — Бородастый хочет вас распушить!
   Пинской хоть и жизнерадостный человек, но не наивный. Бородастый ему нисколько не нравился.
   — Что ж, Варежка, твоя весточка свою цену стоит! — достал из кармана набитый лопатник: бумажник то есть, в руках вертит, подбрасывает — гостя кинуло в бодрость.
   Рассказал... Бородастый говорил в своей банде: я-де всех дельцов потрошу! А Пинской — какой он ни есть умный да знаменитый — всё-таки не рыжий, чтобы от них отличаться. Примет и он страданья из моих рук. Поеду с ним в Гагру, и там, вдали от родного Урала, его будет проедать крыса.
   Бандиты окружат Пинского, поплывут с ним вроде кататься по морю на лодке. Возьмут с собой маленькое железное ведёрко — в таких дети носят воду на клумбы. В ведёрке будет сидеть крыса. Пинского в лодке свяжут, догола разденут. Ведёрко с крысой откроют и к пояснице к его прижмут. Крыса, ища выход, станет вгрызаться в живую дрожащую поясницу человека...
   В ходе мучений Пинской, мол, откроет все тайники и секреты. Но от кончины не уклонится — качаясь в лодке на тёплых волнах курорта. Разве что исхитрится умолить Бородастого — тот сжалится и утопит его, не до конца проеденного крысой.
   — Ну как, Константин Павлович, — спрашивает Варежка, — прохладно стало душе?
   — О чём разговор? — отвечает Пинской. — Согреем на юге и тело, и душу.
   — Так вы... как бы сказать не обидеть... не хотите смыться?
   — Не хочу, Варежка! И пойду на затейные игралки — позвал меня Бородастый.
   С этими словами Пинской наградил Варежку бабками и обещал, что ни под каким видом его не подставит. Отправился по приглашению Бородастого.
   В переулке, который выходит на макаронную фабрику и выглядит очень провинциально, стоит пригожий домик с палисадником. За высоким забором, за крепкими ставнями в этом домике сходилась братва. Сюда и шёл Пинской.
   Пётр Бородастый сидел на цветастых пуховых подушках: они горкой положены на пол. Дядя внушительных размеров, толстозадый, с толстыми ногами и руками. Подбородок по-страшному выперт — напоминает колун: дубовые чурбаны колоть им. Его усеивают прыщи — они мешают бриться, однако Бородастый весьма старательно выбрит. От этого его карточка ещё противнее. Пасть — словно бритвой по коже полоснули: губ нет. Скулы торчат, нос куцый. А гляделки такие, что после них глаза гадюки покажутся приятными.
   Бандит провёл ладонью по своему рту и Пинскому:
   — Кого я вижу? Какая радость! — протягивает потную руку. Гость пожал с культурным видом.
   У окна занавешенного — стол, за ним сидят воры. Другие развалились на полу на ватных одеялах. Варежка виден среди них.
   Бородастый говорит Пинскому:
   — Завтра утром я тоже качу в Гагру. Погляжу, как отдыхает самый образованный из подпольных советских миллионеров.
   На эти слова банда взгоготнула, как на что-то остроумное.
   — А сегодня, — говорит главарь, — я даже не обижусь, г-хи, г-хи, если ты обыграешь меня в затейные игралки. Ты их придумал — мы их любим и тебя любим.
   Теперь смех раздался не столь громко, но зато с вкрадчивым сипом.
   Пинской улыбнулся — воспитанный, щегольски одетый мужчина. Выпил с бандой старки чисто янтарной яркости, запил лимонадом, закусывает. А Бородастый уставил на него лютые гляделки помойного цвета, тянет из стакана гаванский ром и говорит мечтательно:
   — Я вижу перрон в лучах рассвета, проводник поднимает флажок не флажок... эту свою палочку обмотанную, не знаю, как её зовут...
   — Х...! — подсказал глупый вор по кличке Ревун и заржал очень довольный.
   Начитанный вор Прикиндел презрительно скривил на него лицо:
   — Её зовут жезл! Сигнальный жезл!
   Бородастый сосёт ром, не сводит зенок с Пинского:
   — Поднимает... как бы это ни звалось — и поезд трогается и спешит к югу... И едет в спальном вагоне умница, человек именитый... Он думает, какие ждут его радости...
   Банда в хаханьки, пьёт и жрёт. Пинской — чёлка набок, бакенбарды, усики — сидит на венском стуле и накладывает ножичком икру на ломтик сыра.
   — Он думает... — изображает мечтательность Бородастый, — что его ждут нежные, г-хи, персики, созревающие, г-хи, г-хи, арбузики первой свежести...
   — Га-га-га! — веселятся бандиты.
   Пинской серьёзно поглядывает на главаря и произносит:
   — Я думаю об одном: как показать Петру Бородастому, выдающемуся из воров... крепкую любовь!
   Главарю понравилась похвала: он подставил стакан, и в него долили рому. В разгар пирушки Пинской поймал взгляд Варежки. Немного позже Пинскому понадобилось по нужде. Приходит в дощатый нужник, стоящий во дворе. Снаружи к задней стенке прижался Варежка, шепчет в щель:
   — Сейчас начнутся игралки — и Бородастому будет самое удовольствие. Он вёл такой разговор, чтобы вы почуяли нехорошее, чтобы вас прошиб страх. Эге, мол, к чему Бородастый клонит? Не хочет ли он меня убить?
   Вы станете в страхе думать: выиграть или проиграть? «Выиграю — а он ещё больше обозлится и точно убьёт! Лучше проиграю... А вдруг он наоборот задумал? Выиграет-де — пощажу. Проиграет — убью!»
   Как же быть?..
   Для кого игралки, а вам — мученье. Бородастый будет наблюдать и балдеть. Он-то знает: вам в любом случае — ужасная смерть.
   Рассказал Варежка всё это и шепчет:
   — Всё-таки, Константин Павлович, лучше выиграть. Кто выиграл — того братва уважает. Некоторые замолвят за вас слово, и он облегчит вашу участь.
   Пинской сидит в нужнике, помалкивает. Варежка за задней стенкой спрашивает в щёлку:
   — Чего решили: выиграть или проиграть?
   — Я решил, — говорит Пинской, — проиграть и выиграть!
   От этих слов Варежка только носом шмурыгнул. А Пинской воротился в дом, и начались затейные игралки. Из комнаты, где гуляли, перешли в другую. Она освещается лампой в мягком абажуре с кистями. Во весь пол ковры, стены в коврах, у стены — широкая кровать. У её изголовья на пол положили горку подушек — для Бородастого. Для Пинского стул поставлен возле кровати в ногах.
   Оба сели — и тут входит полуголая шатенка с высокой причёской, покачивается на высоченных каблуках. Это красивейшая из женщин Ася Чайная Роза. На ней только чулки, трусики и лифчик, туфли сверкают чёрным лаком.
   Пинской вскочил, воскликнул:
   — А-ах! — и сладко целует Асе ручку.
   Пиджак скинул — садится на стул в шёлковой пёстрой рубашке с галстуком.
   Бородастый повернулся на своих подушках и с грязным смехом полапал девушку. Потом он и Пинской расстегнули ширинки, а она встала между ними и давай бросать гибкое тело в извивы. Поворачиваясь задом то к одному, то к другому, медленно сняла трусики — и у игроков из ширинок выросло по морковине.
   Чайная Роза села посередь кровати, полулегла поперёк неё. Правую ножку протянула к Бородастому — стопочкой трогает его рычаг. А левой стопочкой, пальчиками, играет рычагом Пинского.
   Один из компании принёс две карты: на первой проколы от иголки образуют шпалу, на другой — ромб. Эти карты смешали с гладкими, без проколов. Бородастому и Пинскому завязали глаза. Сперва одному дали в руки колоду, он перебрал карты и определил кончиками пальцев, на какой наколота шпала, а на какой — ромб. Потом второй точно так же справился с этим.
   Передают колоду Чайной Розе. Она полулежит поперёк кровати, красотка без трусиков, ляжки враскид: томит игроков улыбочкой. Одной ножкой поглаживает торчун Пинского, второй — штуку Бородастого. И, убрав ножку, подвигается к Бородастому, белой ручкой треплет и похлопывает стоячий — оголовок потемнел, от туговизны чуть не лопнет. Девушка говорит ласково:
   — Будь, детка, прилежным, реши школьную задачку — получишь пирожное эклер...
   Держит ствол пальчиками, левой рукой достаёт из колоды карту и к оголовку прикладывает. Даёт залупе карту опробовать. Бородастый сидит на подушках, молчит. Чайная Роза — вторую карту ему на шишку... третью...
   — Вот мы узнаем, чувствительный носик у детки?
   Воры:
   — Ха-ха-ха! — и подхватывают карты, какие побывали на залупе. Пока все они гладкие, без наколок...
   Вдруг Бородастый рычит:
   — Есть! Р-рромб!
   Ася посмотрела карту на свет, передала ворам. Те глядят: верняк! Точками проколов изображён ромб.
   В чём игра состоит — чтобы память с кончиков пальцев перешла на кончик стоячего. Он должен почувствовать: к нему прикасается карта с наколкой или без? Если с наколкой, то надо определить — ромб нанесён или шпала?
   Игра продолжилась, и скоро Бородастый распознал шпалу.
   — У-угр-ры, у-угр-ры! — разевает безгубую пасть: аж слюни летят. — Мой кутак в настроении! — сцапал карты с наколками, то одну, то другую зажимает меж большим и указательным пальцами.
   В пальцах у него страшная сила, и, кроме того, они потные. От их давления проколы сглаживаются — самая чуткая залупа войдёт в заблуждение.
   Бородастый сунул две карты в колоду, перетасовал — протягивает Пинскому:
   — А ну, браток, выкажи себя!
   Гляделки свирепые так и щупают человека. Потребует замены карт? Но тот сидит с убитым видом. Странно при этом видеть, как круто торчит палка.
   Чайная Роза стала прикладывать карты. Пинской:
   — Есть! Шпала... нет, извиняюсь, ромб.
   Глядят: на карте — ни шпалы, ни ромба.
   Игрок и дальше ошибается. Так и не распознал ни разу. Полнейший проигрыш. Бородастый огрёб огромную ставку, усмехается:
   — Что это, Костюша, ты нынче какой-то непохожий? Будто что-то в тебя пробралось и внутри грызёт?
   Банда разразилась мрачным хиханцом. Пинской вяленько улыбается, весь бледный, чёлка к мокрому лбу прилипла. Бородастый всё это видит и взрыкивает от счастья.
   — А ну, Костя, выпей своей старки — обострись! На отжиманцах отыграешься!
   Переходят к игре под названием «отжиманцы». Акробатика — ни в каком цирке не осилят. Посреди комнаты постлали круглую белую скатёрку: диаметром менее метра. Усыпали её равномерно бумажными деньгами. Тут один из компании хлопнул в ладоши — и по этому хлопку, покрикивая: «Отжиманцы!», «Отжиманцы!» — Бородастый и Пинской разделись догола.
   Ася Чайная Роза, статная шатеночка ослепительной прелести, как взвизгнет:
   — Отжи-жи-жи-и!.. Отжима-а-анцы! — хлопц-хлопц-хлопц в ладошки. Сдёрнула чулки, скинула лифчик и танцует голенькая, вертит белыми мячиками тугими.
   Бородастый стоит, хряк: ножищи толстые, зад поздоровее, чем у иной бабищи. Пушка задрала ствол в потолок. Уложил Асю навзничь — так, чтобы её окорочок был вплоть к краю скатёрки. Улёгся на белое тело, кутак задвинул в гнездо, а Чайная Роза — ножками, ручками — плотно обхвати напарника.
   Компания орёт:
   — В гору-ууу!!!
   Бородастый упёрся в ковёр ладонями и пальцами ног — поднатужился дядя. И отжался вместе с девушкой. Её спинка и попочка ковра не касаются. Держится она на весу благодаря своим ручкам-ножкам — и дядиному тормозу. Бородастый морщит красную морду от усилия и переставляет ладони помаленьку вправо. Перемещается со своей ношей дюйм за дюймом... И вот её зад — над скатёркой, усыпанной деньгами.
   Компания сгрудилась вокруг пары — не наглядятся на цирк.
   — Давай, отец! — хрипят.
   Бородастый стал сгибать руки в локтях — опускаться с голенькой. Её булочки легли на ассигнации. Она воскликнула звонко:
   — Прижалась! Возноси-и!
   Он отжался — попочка отделилась от скатёрки. Несколько банкнот отпали от окорочков, но одна бумажка держится. Ревун кинулся на четвереньки, протянул руку и двумя пальцами взял её за краешек:
   — Трёшница!
   Бородастый повторил приспуск и отжимку — на заду Аси опять удержалась трёшка. Больше у него сил не хватило — настала очередь Пинского...
   Суть игры в том — кто больше денег поднимет при помощи девушки? Ты можешь отжаться десять раз, и каждый раз на окорочке будет по рублю. А другой отожмётся разок, и — четвертная! Он выиграл.
   Пинской всех посрамлял. Никто не мог, как он, достигнуть шести отжимок. К тому же, везло ему на крупность прилипших купюр.
   Было! А нынче? Вид у него — словно человек чует боком остриё финки. Секунда — и скользнёт нож, как в масло. В таком чувстве — и игра?..
   А фигура у него — залюбуешься. Гимнаст! И рычаг торчит вверх, почти вплотную к плоскому надпашью. Если на лицо не глядеть — победитель!
   Чайная Роза встала с ковра. Бородастый:
   — Кралечка! Не подвела! — и ну лапать окорочки. — Хваткие они у тя, притягательные... правильно гордишься.
   Лапал, лапал — и вдруг:
   — Что делаю-то? Руки у меня вспотели, и я её — мокрыми руками... У неё теперь ж... липкая.
   К такой, мол, конечно, с полсотни налипнет. Нет, так негоже. Надо попудрить.
   Вмиг создалась напряжённость. Слышно, как маятник в тишине отсчитывает секунды. Бородастый, Чайная Роза и вся банда глядят на Пинского: будет протест? Но он мнётся пришибленно, без нужды трогает стоячий и не возражает. Чайная Роза чуть не плюнула.
   Принесли пудреницу и так окорочки напудрили — банный лист не пристанет. Пинской забил в расселину, отжался, как положено, с девушкой на тормозе. Переместился с ней — чтобы её зад оказался над скатёркой. Четыре раза опустил и вознёс — ни рублёвки на пудреных окорочках не задержалось.
   Полный выигрыш Петра Бородастого! Банда в пляс:
   — Отцу нашему, Бородочке, — сла-а-ва!!!
   Все видали его махинации, но к ним — без внимания. Ведь Пинской проглотил! Пётр взял характером. Обхезался перед ним ловкий умник. И воры ширяют его локтями, а Ревун даже ущипнул за ляжку, как бабу. Кто за себя не пытается на дыбки встать, того урки не считают за человека.
   Что Пинской вздыбится — этого Бородастый боялся и ожидал. Думал: коли будет так — пускай проиграю! Тем слаще потешу душеньку в Гагре, когда крыса станет проедать победителя... Но к нему будет сочувствие у братвы, и она не даст отмерить все желательные мученья.
   Потому Бородастый и сбивал Пинского перед игрой. Строил расчёт на сомнении и страхе. И, как видим, оказался прав. Его душит восторг, и он кричит:
   — Все бабки, какие у Кости выиграл, — на гульбу!
   Воры побежали за марочным коньяком. Выдержанный высшего качества ящиками прут. Чайную Розу искупали в нём. Чёрная и красная икра по всему дому разбросаны. А сколько хрусталя разбито!..
   Наутро Пинской, Бородастый и окружение валят на вокзал. В десять пятнадцать отправляется на юг скорый поезд. Смотрят — время у них ещё есть. Пинской позвал в ресторан вокзала. Пьют вино, а он покорно говорит главарю:
   — Я вижу, Пётр, ты что-то стал меня не очень любить. А я так хочу угодить тебе! Пожалуйста, убей за мой счёт «белого медведя»!
   У Бородастого зенки, как у тухлой селёдки, помоями политой. Сальной лапой взлохматил Пинскому чёлку:
   — Угожда-ашь? Пра-а-вильно! — Из безгубой пасти от радости язык вылазит. Перегаром разит — конь скопытится. — Умница ты из умниц и ещё боле умнеешь, Костюша, г-хи, г-хи... — хвать из рук Пинского пивную кружку. А в ней водка пополам с шампанским — «белый медведь».
   Бородастый влил в себя всю кружку. До этого он сколько ни пил, а был в памяти. Но «белый медведь» — зверь полярной ночи. Его убить — это подвиг с накладкой.
   Пошли к поезду, а главарь, как дурачок, хихикает, не желает в вагон садиться. Тычется по перрону туда-сюда, пристаёт к пассажирам. Бандиты его насилу уламывают. Пинской говорит:
   — Пётр, поезд без нас уйдёт! Смотри — проводник уже поднимает свой... как называется-то?
   Ревун брякни:
   — Х...!
   Бородастый как загогочет и к проводнику:
   — Свой х... поднял в руке? Отниму-уу!
   Бандиты еле-еле оттащили — сунули проводнику на лапу, чтоб не шумел. На ходу уже подсадили в тамбур пьяного. В купе развезло и Пинского — приваливается к Петру и бормочет ему в ухо:
   — Зачем ты отнимал у проводника х...? Ты мог его сломать! Если б ты его сломал — поезд бы не поехал.
   А колёса учащённо постукивают на стыках, поезд летит по бескрайней России. Сутки сменяются сутками — Бородастый пьёт без просыху. Распирает балдёжка Петра: у него в руках — виднейший подпольный миллионер.
   Проследовали Армавир. Уркаганы кайфуют в вагоне-ресторане. За окнами — пейзажи Кавказа. Бородастый опрокидывает рюмку за рюмкой, жрёт чахохбили, порыгивает. Огромный выпирающий подбородок — ну, колун и колун! — залит соусом. Прыщи лоснятся и выглядят ещё отвратительнее. Бандит глядит на Пинского с ухмылом:
   — Думаешь о курорте, о загорелой молодочке... а надо думать, г-хи, г-хи, о лодочке...
   Братки знают суть намёка — посмеиваются. А Пинской — ниже травы, тише воды. Куда лоск и ум делись? Знай кивает с подобострастьем.
   Но притом думает вот о чём. Скоро поезд побежит по черноморскому берегу. А там, от Туапсе до Сухуми и дальше — владения кавказских мужеложцев. Курорт лепится к курорту: и на каждом полустанке жопники караулят приезжих...
   Раньше насиловали, не ведая помех. Местные менты, прокуроры давно куплены, да многие из них и сами обожают мужчину в позе раком. В этой связи стало столько случаев, до того насильники обнаглели: средь бела дня за первый же куст заведут и, ори не ори, распялят отверстие, сделают свистуна трубачом. Тогда вмешался преступный мир Центральной России. Под угрозой большого кровопролития был принят уговор: к мужчинам силу не применять. Вдувать только по согласию, а его записывать на магнитофон.
   Если кавказец пошёл на уговор, он его держит железно и трепетно. Отзвучали жалобные мужские крики. Но чувства жопников, конечно, не остыли. Голодные стаи рыскают от станции к станции: чтобы соблазнить курортника, несут с собой выпивку, фрукты. И прут магнитофоны.
   Пинской думает об этом не сказать чтобы с сочувствием, однако же, заинтересованно. Услужливо сыплет хиханьку на подначки Бородастого. А колёса постукивают на стыках — скорый мчится по побережью. Всё ближе конец пути — Гагра. Блекнут дневные краски юга, настаёт вечер.
   Бородастый высказывает Пинскому уже без всякого стеснения:
   — Что, сучка, чуешь нехорошее? Угождай — не теряй дорогое время.
   Банда:
   — Ха-ха-ха!
   Пинской поёживается и объясняет с виноватым видом:
   — Да я вот всё думаю — чем угодить...
   Главарь в рык:
   — Ну, пр-ридумал?
   Пинской помялся, как девочка, и с ужимкой вякает:
   — Могу... в туалет проводить тебя...
   Хохот громыхнул на весь вагон-ресторан. И вот уже братки смотрят на дельца как на последнюю падаль. До чего изговнялся от страха! Экая пакость. А недавно встречали его почти с поклоном...
   Главарь наслаждается: плюнул на два пальца, пригладил Пинскому чёлку:
   — Веди-и!..
   Пошли вдвоём в нужник. И хотя Бородастый пьян, воры не опасаются, что спутник ему что-нибудь сделает. Если б он посмел в нынешнем положении — весь Закон встал бы против него. Всюду найдут: с живого будут кожу сдирать узенькими лентами. И он это знает.
   Ввалился Пётр в нужник — Пинской за ним. Глянул на часы: через две минуты — станция. Бородастый икает, сопит, усмехается:
   — Ну-у... сымешь с меня брюки?
   Спутник говорит:
   — Немного позже. — Его рука в кармане, а там — кастет. Бандюгу кастетом — бамц в висок. И — с хорошим размахом — по лбу.
   Пётр в отключке привалился к стенке, бряк на задницу. Поезд тем временем встал. Пинской выждал, когда он тронется, опустил окно. Он обладал силой гимнаста — и хотя и с немалым напряжением, но поднял Бородастого и сбросил на придорожные кусты. Тут же выпрыгнул и сам: поезд ещё не набрал скорость.
   Бородастый очнулся в траве под деревьями, куда его откатил спутник. В башке от боли треск; всё перемешалось-спуталось. Слышит голос Пинского:
   — Пётр, ты живой? А ведь с верхней полки упал!
   Кругом темно: уже наступила ночь. Туша лежит — мозги в контузии.