Страница:
Проблема платья неожиданно разрешилась удачным для меня образом. В Сан-Ремо приехала мать Пьетро, синьора Ванда Карриаджи. Однажды она сама спросила меня, как я себя чувствую в концертных платьях, нравятся ли они мне? Я пригласила ее в гостиницу и устроила небольшую демонстрацию мод. Не говоря ни слова, ничего не внушая заранее, я надела одно за другим оба платья от синьоры S., а затем свое собственное. К великой моей радости, синьора Ванда одобрила именно мое, а узнав обо всем, посоветовала мне выступать в нем, что я и сделала. Пьетро, услышав от матери, что заказанные платья просто кошмарны, беспрекословно согласился на замену.
Итак, вопрос о выборе песни и платья для фестиваля был улажен. Оставалась еще реклама, которая никогда не помешает.
Описания нарядов занимают здесь довольно много места, однако они диктуются не легкомыслием. Существуют более важные и значительные проблемы в сравнении с теми, которые занимают модниц всего мира, равно как для заинтересованных лиц форма листочка на набедренной повязке или длина волоса котикового меха могут быть вопросами первостепенной важности. Я не состою в их рядах, честное слово! Описываю все так подробно для того лишь, чтобы точнее передать атмосферу, в которой мне довелось жить.
Припоминаю позирование для рекламы в салоне моды «Burberrys». Владелец этого роскошного салона, поздоровавшись, сразу же сообщил мне, что у него одевается сам князь Филипп. Должна признать, что, действительно, туалеты, в которых я фотографировалась, были во всех отношениях лучшего качества! Цены соответственно высокие, но владелец не забывает также и о самом многочисленном потребителе, не располагающем в массе своей фантастическими суммами, – о молодежи. Во время фестиваля показ молодежной моды решено было использовать для рекламы песни. Естественно, что одновременно это неплохая реклама и для владельца салона. За стеклом витрины – на фоне курток, рубашек с пейзажами, кепочек и других предметов – вмонтировали мою огромную цветную фотографию. Кое-где были выставлены мои пластинки – из тех, что записывались накануне фестиваля. Само собой, появилась и фотография, где я была снята вместе с владельцем салона «Burberrys». Согласно его пожеланию, я должна была сниматься сидя, ибо его рост не достигал метра шестидесяти.
Фотография была превосходная, цветная, словно вынутая из альбома прошлого столетия. С той только разницей, что на снимках тех времен мужчина обыкновенно сидел, а женщина стояла рядом, положив руку на его плечо. У нас получилось наоборот, в силу упомянутого выше обстоятельства.
Итак, я сидела в красном, как маков цвет, плащике военизированного покроя, обутая в черные, до колен сапоги. В соответствии с требованиями моды сапоги должны были быть выше колен, но, к сожалению, у меня слишком длинные ноги. Голову мою украшала черная кепочка с козырьком. Слева от меня, положив руку на погон, напоминающий большой эполет, стоял вытянувшись в струнку, с улыбкой от уха до уха повелитель – мужчина.
Ах, как же в Италии почитают, обожают, буквально носят на руках особу мужского рода! На мой взгляд, итальянцы слишком глубоко прониклись духом библейских догматов, слишком уверовали в то, что женщина создана для мужчины – при всех условиях, без всяких исключений.
В другой раз Рануччо привез меня на фотосъемки в цирк, расположенный на далекой окраине Милана. «Богатая международная программа с участием экзотических зверей», – прочитала я на огромных афишах перед входом.
Вскоре я уже сидела под куполом гигантского цирка и – как это случалось довольно часто – ждала. Сперва даже не знала, кого и чего. Потом мне удалось вытянуть из Рануччо, что ждем фоторепортера к условленному часу, который давно минул. Тем временем другие исполнители, участники фестиваля в Сан-Ремо, уже снимались для рекламы.
Поскольку ни одна ситуация в этих съемках не должна была повторяться, мне посчастливилось посмотреть разнообразную цирковую программу, правда в этот раз предназначенную быть только фоном для певцов и композиторов. Чрезвычайное впечатление произвел на меня огромный индийский слон, который терпеливо позволял целому ансамблю с гитарами карабкаться себе на спину. Солистка предпочла сняться внизу, рядом с хоботом: очевидно, ей недостало фантазии, а быть может, и… храбрости. Я бы тоже, наверно, струсила. Поначалу меня это забавляло, однако время шло, а фотографа моего все не было, между тем как в клетках оставались уже одни только львы да тигры. Порой они давали о себе знать вполне недвусмысленным образом! Заманчивое знакомство с ними все-таки не состоялось. Фотограф просто-напросто вообще не явился.
Я была очень этому рада. Зверей я люблю и потому считаю, что цирк – одно из наименее достойных изобретений существа, которое кичится тем, что занимает высшее место на древе эволюции. Впрочем, дрессировка продолжает оставаться излюбленным занятием человека. Если под рукой нет зверя, создания, наиболее пригодного для этой цели ввиду его беззащитности, люди со страстью дрессируют друг друга. И занимаются этим испокон веков. Полагаю, что эта склонность родилась еще во времена, когда хвост оказывал нам неоценимую услугу при перемещении с ветки на ветку. Не буду приводить примеров – жизнь и так полна ими.
Однажды в разговоре о приближающемся фестивале Пьетро заметил, что неплохо бы снять коротенький фильм для рекламы. Я сразу же подумала о Зосе Александрович-Дыбовской, единственном знакомом мне лично настоящем кинорежиссере. С Зосей я познакомилась в процессе съемок короткометражного фильма «Морские приключения», который она режиссировала. Познакомилась – это слишком слабо сказано. Нас связала и подружила суровая «мужская» жизнь на «Молнии». Я с чистой совестью называю «мужской» нашу жизнь, ибо с утра и до вечера находилась на палубе «Молнии» в форме капитана военно-морского флота.
Это был музыкальный, развлекательный фильм. У меня в нем была эпизодическая роль капитана, которого видит во сне главный герой фильма. Играл его Казик Бруснкевич. Кроме того, я пела песенку Марека Сарта «Слова».
Погодные условия совершенно нам не благоприятствовали, как чаще всего бывает во время съемок на Балтике. Мне было известно из газетных заметок, из рассказов знакомых актеров, что здесь случается целыми днями ждать солнечного лучика, просвета среди туч. А нам, наоборот, требовались тяжелые, свинцовые тучи, нависающие над взбудораженным морем и над… судьбой поющей женщины. И необходимы-то они были лишь для первой половины песни, потому что во второй части – солнце, радость, птицы, возвращающиеся в свои гнезда. Мы без затруднений отсняли мажорные эпизоды – лето в том году было просто изумительное, отвечающее всем канонам курортной жизни.
А затем потянулись дни долгого, безнадежного ожидания. «Ну хоть бы самый дохленький циклончик возник», – вздыхала Зося, поглядывая на небеса.
Он появился – в предпоследний день съемок и отнюдь не «самый дохленький». Ураганный ветер, гнавший по небу облака, пронизывал до костей, едва не срывал одежду, заставлял судорожно цепляться за борт. В довершение этого ветер, по-видимому, дул прямо из края северных медведей, так что у Зоси и операторов из-под капюшонов морских комбинезонов виднелись только кончики носов. В это время я в шифоновом платьице должна была делать вид, что мне совсем не холодно, и стараться не стучать зубами. Посему не будет преувеличением сказать, что наша дружба с Зосей закалилась, как сталь высшей марки, в трудных походных испытаниях. Правда, боролись мы не с врагом, а главным образом со стихией и… некоторыми мелкими проявлениями бюрократии.
Беседуя с Пьетро о фильме, я моментально вспомнила «Морские приключения», свои «капитанские подвиги» и поняла, какая великолепная может возникнуть оказия. «Увижу Зосю, – размышляла я, – поболтаю по-польски, узнаю, что нового в Варшаве и какие оценки приносят из школы Зосины дочки – Мися и Малгося. А может, Зося даже привезет мне ржаного хлеба?»
В Италии моего любимого черного хлеба нет, и я вдруг стала чувствительно ощущать его отсутствие.
Пьетро пошел на то, чтобы пригласить Зосю вместе с оператором, и вот в моей жизни внезапно засиял лучик радостной надежды на предстоящую встречу.
На другой день благосклонная судьба подарила мне еще одно приятное известие – в Сан-Ремо приезжает директор «Пагарта», пан Якубовский.
В назначенный день перед гостиницей остановилась машина CDI. Портье отнес туда мой чемодан. Бармен Джузеппе и служащие из рецепции, улыбаясь, пожелали мне успеха.
Путешествие в Сан-Ремо оказалось не столь изнурительным, как прошлый раз в Канны. Может быть, потому, что теперь не было причины торопиться, а главное, вероятно, потому, что машину вел не Пьетро, а профессиональный шофер. Без сомнения, Пьетро умеет водить машину, с одной только особенностью: он любит резко и часто тормозить. Едущему с Пьетро пассажиру всегда грозит если уж не расплющить нос о стекло, то беспрерывно подавлять тошноту.
Поэтому на сей раз дорога была спокойная, без вынужденных остановок. В Сан-Ремо мы прибыли поздно вечером. Это типичный курортный городок, объект для туристов. Здесь больше гостиниц – как очень, так и не очень роскошных, – чем обыкновенных жилых домов. Бесчисленное множество маленьких пансионатов, кафе, лавочек с сувенирами, пляж с разнообразными необходимыми для туристов услугами – все указывает на то, что постоянным жителям Сан-Ремо отведена здесь функция статистов, а заглавную роль играет турист, приезжий, гость, клиент.
Фестиваль песни в Сан-Ремо происходит в феврале. Маленький садик при гостинице приветствовал нас сочной зеленью деревьев и кустов, готовых со дня на день зацвести. Недоставало только соловьев. Было очень тепло. Какая же это приятная неожиданность лично для меня! Я ликовала прежде всего потому, что уже успела несколько раз порядком продрогнуть под лазурным небом Италии.
В 1962 году меня направили на двухмесячную стажировку в Рим. Правда, я, будучи еще студенткой, уже посетила Италию по двухнедельной туристской путевке, но поездка пришлась тогда на конец сентября, и небо было в самом деле лазурным и знойным. В качестве же стипендиатки я приехала на зимние месяцы: на январь и февраль.
Стипендия была скромной, и ее хватило нам лишь… но, прошу прощения. Снова я вынуждена сделать отступление.
Перед отъездом мне сказали в Министерстве культуры, что я – счастливица, поскольку полечу в Рим не одна. Еще должна лететь пани Ханна Гжесик из Люблина, которая получила стипендию на четыре месяца. Пани Ханна – искусствовед, специалист по реставрации произведений искусства. Позднее она примет участие в спасении ценных картин во Флоренции, но тогда мы еще об этом не знали.
И действительно, мне посчастливилось лететь с Ханной, ибо, окажись в Риме одна, я вернулась бы в Варшаву первым же самолетом польских авиалиний.
Спустя три часа мы приземлились в Риме. Было солнечно, довольно тепло, шумно и… Все по-иному. Мы обменяли свои пять долларов на лиры, а затем, оставив чемоданы в камере хранения, поехали в центр города. Верно, я знала фамилию сотрудника «Радио Итальяна» (РАИ), к которому мне надлежало обратиться, но его в тот день не оказалось на месте. Предыдущие стипендиаты дали нам несколько адресов, где можно было бы поискать жилье. Я сохранила – со времен моей студенческой поездки – план Рима, который очень нам пригодился. И мы отправились блуждать по городу, где автобусом, где пешком, так как запасы валюты были весьма ограниченными. Вечерело.
Наконец мы нашли то научное учреждение, куда должна была обратиться Ханя. Но синьора председателя ученого совета уже не оказалось на месте. Надо было ждать, пока его оповестят да пока он доберется сюда из отдаленного района, где жил.
Мы вышли на улицу, купили себе полкилограмма мандаринов и, усевшись на скамье, принялись поедать их. Это была маленькая площадь недалеко от улицы Кавура (via Cavour). Там росло несколько деревьев и резвились ребятишки – под надзором очень миловидной, стройной негритянки. Было уже поздно, а ели мы только один раз, днем, в самолете, да и то мало – от возбуждения.
Сколько бы раз потом ни доводилось нам проходить мимо этого места, мы всегда растроганно улыбались, вспоминая название, которое дали той маленькой площади. С вечера того дня она стала для нас «площадью Мандаринов».
Наконец приехал синьор председатель и самолично вместе с нами принял участие в поисках жилья. В конце концов, мы поселились в маленькой, довольно темной комнатке на той же улице Кавура. На другой день отправились за стипендией. Мне выдали шестьдесят тысяч лир, которых должно было хватить на два месяца. Ханя получила свои лиры лишь немалое время спустя. Что поделаешь, сказали мы сами себе, видимо, бюрократия существует повсюду – наверняка даже в африканском буше. Но мы не расстроились. Крыша над головой была, деньги на квартиру тоже, синьора Бианка разрешала нам иногда приготовить что-нибудь горячее, памятники и произведения искусства в Риме на каждом шагу… а продуктовые посылки нам слали наши мамы из Польши, притом весьма регулярно – ведь не одним искусством жив человек.
«Жизнь прекрасна», – заключили мы, справившись с первыми трудностями.
Но вскоре наша радость потускнела. В римских домах каменные плиточные полы и полное отсутствие обогревательных приборов. Стояла дождливая, промозглая погода. Ртутный столбик, правда, никогда не опускался ниже нуля, но в нетопленой комнате холод пробирал до костей, холодом веяло из каждого угла… Была и ванна, очень даже красивая, но из кранов текла ледяная вода. Переболев несколько раз жестоким гриппом, я стала ложиться спать одетая, как Амундсен во время путешествия на Северный полюс, только, увы, у нас в отличие от него не было спальных мешков.
Единственной покупкой, которую я могла себе позволить, были шерстяные носки, которые надевала на ночь.
Не могу не вспомнить об очень забавном эпизоде (забавным-то он, конечно же, видится теперь, в ретроспективе). Примерно через месяц, перенеся не одну простуду, устав от хронического насморка и хрипоты, мы достали, наконец, адрес, где тоже сдавалась комната. Дом, в котором нам предстояло жить, находился в очень бедном районе. Он был старый, но теплый, с горячей водой. Насколько помню, в нем помещалась маленькая пекарня – отсюда и вожделенное тепло. Вечером мы сложили свои чемоданы и переехали на нашу новую квартиру.
Дом, в самом деле, был ветхий, с низкими потолками – входя внутрь, я вынуждена была нагибаться. Длинный, темный, извилистый коридор и царствовавший там спертый воздух несколько омрачили нашу радость. Минуя один из его закоулков, я едва не споткнулась о длинные, тощие ноги старика, вытянувшегося на своем «ложе» у стены. Наша комнатка была в самом конце коридора. Хозяйка, такая же говорливая, как и синьора Бианка, суетясь, расхваливала свои апартаменты. «Уж тепло вам здесь будет, как в гнездышке. Это самый теплый уголок во всем доме. Тут до вчерашнего дня жила наша бабушка, вот на этой кровати и спала. Увы, вчера она уснула навеки. Теперь мы можем сдать эту комнатку, но хотим, чтобы все тут оставалось на своих местах, как при ее жизни. Сейчас я сменю белье!» С этими словами, не переставая улыбаться, хозяйка выбежала из комнаты.
Мы оказались одни среди бабушкиных вещей и святых образков, тесно развешанных по стенам. Даже ее шлепанцы еще стояли в углу. На громоздком старом комоде тикал массивный будильник, притом так громко и назойливо, что я не выдержала, схватила его и, открыв ящик комода, быстро засунула туда, после чего вздохнула с облегчением. Все это время он страшно действовал мне на нервы – я даже не могла сосредоточиться на том, что говорит хозяйка. Взглянула на Ханю. Она сидела, сгорбившись, опустив голову, бессильно свесив руки. В ее глазах стояли слезы. «Аня, – сказала она с отчаянием в голосе, – я здесь не выдержу. Пошли назад, в наш холодильник».
Я с готовностью подхватила чемодан, потому что и сама хотела просить ее о том же самом.
Синьора Бианка ограничилась краткой триумфальной речью – наше поражение было слишком очевидным. Она великодушно приняла нас обратно.
Спустя час раздался взволнованный, тревожный телефонный звонок из пекарни. «Синьоры украли бабушкин будильник! Он стоял на комоде, а теперь исчез. Возвратите немедленно!» Мне с трудом удалось растолковать, где он находится. Труднее оказалось объяснить, как он там очутился, поскольку у меня не хватило запаса слов, а у хозяйки, по-видимому, чувства юмора.
Синьора Бианка была энергичной особой. Она довольно рано овдовела и одна воспитывала двоих детей: дочь и сына. Сын, по профессии парикмахер, задумал поехать в Соединенные Штаты, поискать лучшей доли. Синьора Бианка сперва подробно расспросила Ханю, где эта Америка, а выяснив, что это так далеко от Рима, разыграла такую сцену отчаяния, что немногие актрисы, следуя заветам самого Богуславского (Войцех Богуславский (1757–1829) – польский режиссер, актер, педагог, один из основателей польского профессионального театра. – Ред.), могли бы с ней сравниться. Однако довольно скоро она смирилась с решением сына и с удвоенной энергией принялась собирать приданое для дочери. Свадьба должна была состояться этим летом. Устроив дочь, синьора Бианка намеревалась сама второй раз выйти замуж.
У синьоры Бианки не было никакой профессии, тем не менее, она с успехом обеспечивала семью, продавая цветы, а также сдавая в аренду две из трех комнат своей квартиры. Была гордой обладательницей легковой машины, на которой ездила за покупками, а по воскресеньям – в отдаленные парки, где гуляло много влюбленных пар, и можно было удачно распродать цветы. Машина ее выглядела примерно так, как та, на которой ездил Жак Тати в фильме «Каникулы господина Юло». Раз солнечным воскресным днем пани Бианка пригласила нас проехаться с ней в один из прекрасных парков.
Я не могла воспользоваться приглашением, ибо была сильно простужена. Ханя же поехала. Разумеется, не даром. Потом она рассказала мне, что ей было поручено связывать фиалки в букетики, в то время как синьора Бианка, выказывая чудеса дипломатии, распродавала свой «товар». «Ты не можешь себе представить, какой она психолог, – смеялась Ханя. – Ей известны тысячи способов заставить своих соотечественников купить цветы, и она точно знает, когда употребить тот или иной прием». Лучшим тому доказательством были пустые корзины.
Хочу, кстати, пояснить, в чем заключалась моя стажировка. Стипендию на два месяца я получила по предложению нашего Министерства культуры и искусства. О том, что итальянское правительство утвердило мою кандидатуру, я узнала от Хенрика Потоцкого и Яна Награбецкого – сотрудников министерства, которые на всех этапах моей «карьеры» дарили меня вниманием и симпатией. Это было особенно ценно в ту пору, когда я еще только начинала петь и моя персона вызывала противоречивые мнения.
Раньше я слышала о том, что в Италии стажировались наши оперные артисты, но чтобы эстрадные певцы – никогда.
Я была первой.
Это обстоятельство сказалось еще во время визита на «Радио Итальяна». Карло Бальди, к которому я должна была обратиться, принял стипендиатку из Польши очень любезно, угостил чашечкой «капуччино» и наконец, умолк, явно озабоченный тем, как быть дальше. После долгих раздумий он решил переложить бремя со своих плеч на плечи коллег. Я посетила еще несколько прекрасно оборудованных кабинетов, вызывая замешательство на лицах моих собеседников. Они попросту не знали, что со мной делать.
Стипендии хватило, только чтобы платить за жилье и весьма скромно питаться (разумеется, не без помощи содержимого присылаемых мне из дома посылок). О частных занятиях пением не могло быть даже и речи. Наконец постановили, что коль скоро я приехала и не располагаю средствами для обучения, то надо предоставить мне возможность посмотреть разные полезные вещи. Таким образом, я обрела право посещать радиопредставления (между делом показали мне всю студию). Однажды меня привезли на самую крупную фабрику грампластинок под Римом, познакомили с итальянскими певцами и певицами и даже позволили ассистировать при записи. Совершенствование моего вокала свелось к осмотру очень современной архитектуры всего комплекса зданий фирмы и к более глубокому ознакомлению с великолепной аппаратурой для грамзаписи. На том, собственно, все и кончилось, ибо началась забастовка работников радио и телевидения, которая совершенно парализовала всю жизнь искусства. Так что я была в прямом смысле не у дел!
Сколько времени продлится забастовка, было неизвестно, поэтому я стала сопровождать Ханю, занимавшуюся интересной работой. Побывала в реставрационной мастерской, где вместе с ней слушала лекции на темы очень важные, но для меня, дилетантки, несколько загадочные. Наблюдала кропотливую работу по реставрации фресок в церкви. С изумлением смотрела, как Ханя, ни секунды не колеблясь, необыкновенно ловко взбиралась наверх по приставной, не внушавшей ни капли доверия лестничке под самый потолок, чтобы разглядеть в деталях какой-то фрагмент приоткрывшейся фрески. По-моему, на визитной карточке Хани следовало написать: реставратор-каскадер (пожалуй, лучше в обратном порядке!).
Я ходила с ней на экскурсии в музеи и соборы, подтвердив даже известную поговорку, что нельзя «быть в Риме и не видеть Папы». По случаю праздника Пасхи Папа прочитал публичную проповедь, для чего были построены специальные трибуны у стен Колизея.
На это торжество собралась огромная, многотысячная толпа. Весь Колизей был освещен изнутри. Прекрасное, хотя и несколько жутковатое зрелище! Казалось, что колонны пылают, а каменный амфитеатр ожил под оранжевым светом прожекторов. Толпа гудела, недоставало только диких львов на арене. Конечно, передо мной были не римляне эпохи Нерона, но все же… настоящие римляне, похожие на своих предков и темпераментом и любовью к зрелищам. Именно к масштабным зрелищам! Окружавшие меня римляне рассматривали выступление Папы прежде всего как крупное, важное зрелищное событие.
Так что я вернулась из Рима в Варшаву, обогатившись впечатлениями, но по части вокала не усовершенствовавшись.
Я не сожалею об этом. Я ничего не хотела бы менять в своей манере исполнения. Хочу остаться эстрадной певицей. У меня поставленный от природы голос, у меня выработался свой метод работы над песней, над ее исполнением. Занимаюсь этим делом сама, и хотя охотно выслушиваю все замечания (различия во мнениях, дискуссии, как известно, необходимы, чтобы двигаться вперед), но принимаю те из них, которые в принципе соответствуют моему характеру.
Я неоднократно убеждалась, что самое обоснованное, самое интересное новшество, воспринятое вопреки внутреннему убеждению, дает обратный результат.
Большую пользу принесли мне выступления «на периферии», происходившие в самых разных, подчас контрастных условиях: то в трескучие морозы, то душным летним вечером, перед разной, неодинаково реагирующей, но всегда одинаково сердечной публикой. Написанное здесь отнюдь не свидетельствует о моем самодовольстве. Я только хочу сказать, что певец должен прежде всего сам знать, какую выбрать дорогу, и затем последовательно осуществлять свой план. А это вовсе не так легко, как может показаться. За каждой, внешне очень простой песенкой скрываются долгие часы трудов, размышлений, поисков.
Мое первое пребывание в Милане также пришлось на период холодов и туманов – на ноябрь и декабрь. В Милане холодней, чем в расположенном много южнее Риме. Здесь даже часто выпадает снег, который, впрочем, довольно быстро тает. В гостинице было холодно, мне пришлось попросить еще одно одеяло. Вот почему зелень, солнце, двадцать градусов тепла так очаровали меня в Сан-Ремо. Но поскольку все же стояла зима – по крайней мере, согласно календарю, – то по улочкам городка прогуливались дамы из так называемого высшего света, разодетые в столь же великолепные, сколь и дорогие меха – нечто вроде нескончаемой демонстрации мехов. И все это под теплыми лучами солнца, на фоне зеленеющих кустарников, деревьев, листва которых даже не собиралась сменить свой сочный зеленый цвет на какой-либо иной!
Со следующего дня начались репетиции с оркестром в зале, знакомом мне по телевизионным передачам. Как обычно, уже с утра я ощутила волнение, на этот раз, пожалуй, не без повода. Дома, в Польше, я очень любила репетиции: ведь и ответственность еще не та, и публики в зале нет, есть возможность все повторить, все исправить. Особенно приятными были репетиции в «Лесной опере», в Сопоте. Уже спозаранку от «Гранд-отеля» к «Лесной опере» и обратно начинал регулярно курсировать маленький автобус, предназначенный для участников фестиваля. Не премину, кстати, отметить, что ни разу за рубежом я не встречала такой хорошей организации фестивалей. Итак, приезжаешь в «Лесную оперу». Огромный зрительный зал пуст, лишь белеют ряды сидений. Сквозь полотняную крышу там и сям пробиваются неяркие солнечные лучики. Эта чудесная полотняная крыша, разрисованная широкими, пастельных тонов полосами, надежно оберегала не только от дождя, но и от солнца, которого, увы, не бывало в избытке. Во всяком случае, я как-то не припоминаю, чтобы в дни сопотских фестивалей стояла жара.
Итак, вопрос о выборе песни и платья для фестиваля был улажен. Оставалась еще реклама, которая никогда не помешает.
Описания нарядов занимают здесь довольно много места, однако они диктуются не легкомыслием. Существуют более важные и значительные проблемы в сравнении с теми, которые занимают модниц всего мира, равно как для заинтересованных лиц форма листочка на набедренной повязке или длина волоса котикового меха могут быть вопросами первостепенной важности. Я не состою в их рядах, честное слово! Описываю все так подробно для того лишь, чтобы точнее передать атмосферу, в которой мне довелось жить.
Припоминаю позирование для рекламы в салоне моды «Burberrys». Владелец этого роскошного салона, поздоровавшись, сразу же сообщил мне, что у него одевается сам князь Филипп. Должна признать, что, действительно, туалеты, в которых я фотографировалась, были во всех отношениях лучшего качества! Цены соответственно высокие, но владелец не забывает также и о самом многочисленном потребителе, не располагающем в массе своей фантастическими суммами, – о молодежи. Во время фестиваля показ молодежной моды решено было использовать для рекламы песни. Естественно, что одновременно это неплохая реклама и для владельца салона. За стеклом витрины – на фоне курток, рубашек с пейзажами, кепочек и других предметов – вмонтировали мою огромную цветную фотографию. Кое-где были выставлены мои пластинки – из тех, что записывались накануне фестиваля. Само собой, появилась и фотография, где я была снята вместе с владельцем салона «Burberrys». Согласно его пожеланию, я должна была сниматься сидя, ибо его рост не достигал метра шестидесяти.
Фотография была превосходная, цветная, словно вынутая из альбома прошлого столетия. С той только разницей, что на снимках тех времен мужчина обыкновенно сидел, а женщина стояла рядом, положив руку на его плечо. У нас получилось наоборот, в силу упомянутого выше обстоятельства.
Итак, я сидела в красном, как маков цвет, плащике военизированного покроя, обутая в черные, до колен сапоги. В соответствии с требованиями моды сапоги должны были быть выше колен, но, к сожалению, у меня слишком длинные ноги. Голову мою украшала черная кепочка с козырьком. Слева от меня, положив руку на погон, напоминающий большой эполет, стоял вытянувшись в струнку, с улыбкой от уха до уха повелитель – мужчина.
Ах, как же в Италии почитают, обожают, буквально носят на руках особу мужского рода! На мой взгляд, итальянцы слишком глубоко прониклись духом библейских догматов, слишком уверовали в то, что женщина создана для мужчины – при всех условиях, без всяких исключений.
В другой раз Рануччо привез меня на фотосъемки в цирк, расположенный на далекой окраине Милана. «Богатая международная программа с участием экзотических зверей», – прочитала я на огромных афишах перед входом.
Вскоре я уже сидела под куполом гигантского цирка и – как это случалось довольно часто – ждала. Сперва даже не знала, кого и чего. Потом мне удалось вытянуть из Рануччо, что ждем фоторепортера к условленному часу, который давно минул. Тем временем другие исполнители, участники фестиваля в Сан-Ремо, уже снимались для рекламы.
Поскольку ни одна ситуация в этих съемках не должна была повторяться, мне посчастливилось посмотреть разнообразную цирковую программу, правда в этот раз предназначенную быть только фоном для певцов и композиторов. Чрезвычайное впечатление произвел на меня огромный индийский слон, который терпеливо позволял целому ансамблю с гитарами карабкаться себе на спину. Солистка предпочла сняться внизу, рядом с хоботом: очевидно, ей недостало фантазии, а быть может, и… храбрости. Я бы тоже, наверно, струсила. Поначалу меня это забавляло, однако время шло, а фотографа моего все не было, между тем как в клетках оставались уже одни только львы да тигры. Порой они давали о себе знать вполне недвусмысленным образом! Заманчивое знакомство с ними все-таки не состоялось. Фотограф просто-напросто вообще не явился.
Я была очень этому рада. Зверей я люблю и потому считаю, что цирк – одно из наименее достойных изобретений существа, которое кичится тем, что занимает высшее место на древе эволюции. Впрочем, дрессировка продолжает оставаться излюбленным занятием человека. Если под рукой нет зверя, создания, наиболее пригодного для этой цели ввиду его беззащитности, люди со страстью дрессируют друг друга. И занимаются этим испокон веков. Полагаю, что эта склонность родилась еще во времена, когда хвост оказывал нам неоценимую услугу при перемещении с ветки на ветку. Не буду приводить примеров – жизнь и так полна ими.
Однажды в разговоре о приближающемся фестивале Пьетро заметил, что неплохо бы снять коротенький фильм для рекламы. Я сразу же подумала о Зосе Александрович-Дыбовской, единственном знакомом мне лично настоящем кинорежиссере. С Зосей я познакомилась в процессе съемок короткометражного фильма «Морские приключения», который она режиссировала. Познакомилась – это слишком слабо сказано. Нас связала и подружила суровая «мужская» жизнь на «Молнии». Я с чистой совестью называю «мужской» нашу жизнь, ибо с утра и до вечера находилась на палубе «Молнии» в форме капитана военно-морского флота.
Это был музыкальный, развлекательный фильм. У меня в нем была эпизодическая роль капитана, которого видит во сне главный герой фильма. Играл его Казик Бруснкевич. Кроме того, я пела песенку Марека Сарта «Слова».
Погодные условия совершенно нам не благоприятствовали, как чаще всего бывает во время съемок на Балтике. Мне было известно из газетных заметок, из рассказов знакомых актеров, что здесь случается целыми днями ждать солнечного лучика, просвета среди туч. А нам, наоборот, требовались тяжелые, свинцовые тучи, нависающие над взбудораженным морем и над… судьбой поющей женщины. И необходимы-то они были лишь для первой половины песни, потому что во второй части – солнце, радость, птицы, возвращающиеся в свои гнезда. Мы без затруднений отсняли мажорные эпизоды – лето в том году было просто изумительное, отвечающее всем канонам курортной жизни.
А затем потянулись дни долгого, безнадежного ожидания. «Ну хоть бы самый дохленький циклончик возник», – вздыхала Зося, поглядывая на небеса.
Он появился – в предпоследний день съемок и отнюдь не «самый дохленький». Ураганный ветер, гнавший по небу облака, пронизывал до костей, едва не срывал одежду, заставлял судорожно цепляться за борт. В довершение этого ветер, по-видимому, дул прямо из края северных медведей, так что у Зоси и операторов из-под капюшонов морских комбинезонов виднелись только кончики носов. В это время я в шифоновом платьице должна была делать вид, что мне совсем не холодно, и стараться не стучать зубами. Посему не будет преувеличением сказать, что наша дружба с Зосей закалилась, как сталь высшей марки, в трудных походных испытаниях. Правда, боролись мы не с врагом, а главным образом со стихией и… некоторыми мелкими проявлениями бюрократии.
Беседуя с Пьетро о фильме, я моментально вспомнила «Морские приключения», свои «капитанские подвиги» и поняла, какая великолепная может возникнуть оказия. «Увижу Зосю, – размышляла я, – поболтаю по-польски, узнаю, что нового в Варшаве и какие оценки приносят из школы Зосины дочки – Мися и Малгося. А может, Зося даже привезет мне ржаного хлеба?»
В Италии моего любимого черного хлеба нет, и я вдруг стала чувствительно ощущать его отсутствие.
Пьетро пошел на то, чтобы пригласить Зосю вместе с оператором, и вот в моей жизни внезапно засиял лучик радостной надежды на предстоящую встречу.
На другой день благосклонная судьба подарила мне еще одно приятное известие – в Сан-Ремо приезжает директор «Пагарта», пан Якубовский.
В назначенный день перед гостиницей остановилась машина CDI. Портье отнес туда мой чемодан. Бармен Джузеппе и служащие из рецепции, улыбаясь, пожелали мне успеха.
Путешествие в Сан-Ремо оказалось не столь изнурительным, как прошлый раз в Канны. Может быть, потому, что теперь не было причины торопиться, а главное, вероятно, потому, что машину вел не Пьетро, а профессиональный шофер. Без сомнения, Пьетро умеет водить машину, с одной только особенностью: он любит резко и часто тормозить. Едущему с Пьетро пассажиру всегда грозит если уж не расплющить нос о стекло, то беспрерывно подавлять тошноту.
Поэтому на сей раз дорога была спокойная, без вынужденных остановок. В Сан-Ремо мы прибыли поздно вечером. Это типичный курортный городок, объект для туристов. Здесь больше гостиниц – как очень, так и не очень роскошных, – чем обыкновенных жилых домов. Бесчисленное множество маленьких пансионатов, кафе, лавочек с сувенирами, пляж с разнообразными необходимыми для туристов услугами – все указывает на то, что постоянным жителям Сан-Ремо отведена здесь функция статистов, а заглавную роль играет турист, приезжий, гость, клиент.
Фестиваль песни в Сан-Ремо происходит в феврале. Маленький садик при гостинице приветствовал нас сочной зеленью деревьев и кустов, готовых со дня на день зацвести. Недоставало только соловьев. Было очень тепло. Какая же это приятная неожиданность лично для меня! Я ликовала прежде всего потому, что уже успела несколько раз порядком продрогнуть под лазурным небом Италии.
В 1962 году меня направили на двухмесячную стажировку в Рим. Правда, я, будучи еще студенткой, уже посетила Италию по двухнедельной туристской путевке, но поездка пришлась тогда на конец сентября, и небо было в самом деле лазурным и знойным. В качестве же стипендиатки я приехала на зимние месяцы: на январь и февраль.
Стипендия была скромной, и ее хватило нам лишь… но, прошу прощения. Снова я вынуждена сделать отступление.
Перед отъездом мне сказали в Министерстве культуры, что я – счастливица, поскольку полечу в Рим не одна. Еще должна лететь пани Ханна Гжесик из Люблина, которая получила стипендию на четыре месяца. Пани Ханна – искусствовед, специалист по реставрации произведений искусства. Позднее она примет участие в спасении ценных картин во Флоренции, но тогда мы еще об этом не знали.
И действительно, мне посчастливилось лететь с Ханной, ибо, окажись в Риме одна, я вернулась бы в Варшаву первым же самолетом польских авиалиний.
Спустя три часа мы приземлились в Риме. Было солнечно, довольно тепло, шумно и… Все по-иному. Мы обменяли свои пять долларов на лиры, а затем, оставив чемоданы в камере хранения, поехали в центр города. Верно, я знала фамилию сотрудника «Радио Итальяна» (РАИ), к которому мне надлежало обратиться, но его в тот день не оказалось на месте. Предыдущие стипендиаты дали нам несколько адресов, где можно было бы поискать жилье. Я сохранила – со времен моей студенческой поездки – план Рима, который очень нам пригодился. И мы отправились блуждать по городу, где автобусом, где пешком, так как запасы валюты были весьма ограниченными. Вечерело.
Наконец мы нашли то научное учреждение, куда должна была обратиться Ханя. Но синьора председателя ученого совета уже не оказалось на месте. Надо было ждать, пока его оповестят да пока он доберется сюда из отдаленного района, где жил.
Мы вышли на улицу, купили себе полкилограмма мандаринов и, усевшись на скамье, принялись поедать их. Это была маленькая площадь недалеко от улицы Кавура (via Cavour). Там росло несколько деревьев и резвились ребятишки – под надзором очень миловидной, стройной негритянки. Было уже поздно, а ели мы только один раз, днем, в самолете, да и то мало – от возбуждения.
Сколько бы раз потом ни доводилось нам проходить мимо этого места, мы всегда растроганно улыбались, вспоминая название, которое дали той маленькой площади. С вечера того дня она стала для нас «площадью Мандаринов».
Наконец приехал синьор председатель и самолично вместе с нами принял участие в поисках жилья. В конце концов, мы поселились в маленькой, довольно темной комнатке на той же улице Кавура. На другой день отправились за стипендией. Мне выдали шестьдесят тысяч лир, которых должно было хватить на два месяца. Ханя получила свои лиры лишь немалое время спустя. Что поделаешь, сказали мы сами себе, видимо, бюрократия существует повсюду – наверняка даже в африканском буше. Но мы не расстроились. Крыша над головой была, деньги на квартиру тоже, синьора Бианка разрешала нам иногда приготовить что-нибудь горячее, памятники и произведения искусства в Риме на каждом шагу… а продуктовые посылки нам слали наши мамы из Польши, притом весьма регулярно – ведь не одним искусством жив человек.
«Жизнь прекрасна», – заключили мы, справившись с первыми трудностями.
Но вскоре наша радость потускнела. В римских домах каменные плиточные полы и полное отсутствие обогревательных приборов. Стояла дождливая, промозглая погода. Ртутный столбик, правда, никогда не опускался ниже нуля, но в нетопленой комнате холод пробирал до костей, холодом веяло из каждого угла… Была и ванна, очень даже красивая, но из кранов текла ледяная вода. Переболев несколько раз жестоким гриппом, я стала ложиться спать одетая, как Амундсен во время путешествия на Северный полюс, только, увы, у нас в отличие от него не было спальных мешков.
Единственной покупкой, которую я могла себе позволить, были шерстяные носки, которые надевала на ночь.
Не могу не вспомнить об очень забавном эпизоде (забавным-то он, конечно же, видится теперь, в ретроспективе). Примерно через месяц, перенеся не одну простуду, устав от хронического насморка и хрипоты, мы достали, наконец, адрес, где тоже сдавалась комната. Дом, в котором нам предстояло жить, находился в очень бедном районе. Он был старый, но теплый, с горячей водой. Насколько помню, в нем помещалась маленькая пекарня – отсюда и вожделенное тепло. Вечером мы сложили свои чемоданы и переехали на нашу новую квартиру.
Дом, в самом деле, был ветхий, с низкими потолками – входя внутрь, я вынуждена была нагибаться. Длинный, темный, извилистый коридор и царствовавший там спертый воздух несколько омрачили нашу радость. Минуя один из его закоулков, я едва не споткнулась о длинные, тощие ноги старика, вытянувшегося на своем «ложе» у стены. Наша комнатка была в самом конце коридора. Хозяйка, такая же говорливая, как и синьора Бианка, суетясь, расхваливала свои апартаменты. «Уж тепло вам здесь будет, как в гнездышке. Это самый теплый уголок во всем доме. Тут до вчерашнего дня жила наша бабушка, вот на этой кровати и спала. Увы, вчера она уснула навеки. Теперь мы можем сдать эту комнатку, но хотим, чтобы все тут оставалось на своих местах, как при ее жизни. Сейчас я сменю белье!» С этими словами, не переставая улыбаться, хозяйка выбежала из комнаты.
Мы оказались одни среди бабушкиных вещей и святых образков, тесно развешанных по стенам. Даже ее шлепанцы еще стояли в углу. На громоздком старом комоде тикал массивный будильник, притом так громко и назойливо, что я не выдержала, схватила его и, открыв ящик комода, быстро засунула туда, после чего вздохнула с облегчением. Все это время он страшно действовал мне на нервы – я даже не могла сосредоточиться на том, что говорит хозяйка. Взглянула на Ханю. Она сидела, сгорбившись, опустив голову, бессильно свесив руки. В ее глазах стояли слезы. «Аня, – сказала она с отчаянием в голосе, – я здесь не выдержу. Пошли назад, в наш холодильник».
Я с готовностью подхватила чемодан, потому что и сама хотела просить ее о том же самом.
Синьора Бианка ограничилась краткой триумфальной речью – наше поражение было слишком очевидным. Она великодушно приняла нас обратно.
Спустя час раздался взволнованный, тревожный телефонный звонок из пекарни. «Синьоры украли бабушкин будильник! Он стоял на комоде, а теперь исчез. Возвратите немедленно!» Мне с трудом удалось растолковать, где он находится. Труднее оказалось объяснить, как он там очутился, поскольку у меня не хватило запаса слов, а у хозяйки, по-видимому, чувства юмора.
Синьора Бианка была энергичной особой. Она довольно рано овдовела и одна воспитывала двоих детей: дочь и сына. Сын, по профессии парикмахер, задумал поехать в Соединенные Штаты, поискать лучшей доли. Синьора Бианка сперва подробно расспросила Ханю, где эта Америка, а выяснив, что это так далеко от Рима, разыграла такую сцену отчаяния, что немногие актрисы, следуя заветам самого Богуславского (Войцех Богуславский (1757–1829) – польский режиссер, актер, педагог, один из основателей польского профессионального театра. – Ред.), могли бы с ней сравниться. Однако довольно скоро она смирилась с решением сына и с удвоенной энергией принялась собирать приданое для дочери. Свадьба должна была состояться этим летом. Устроив дочь, синьора Бианка намеревалась сама второй раз выйти замуж.
У синьоры Бианки не было никакой профессии, тем не менее, она с успехом обеспечивала семью, продавая цветы, а также сдавая в аренду две из трех комнат своей квартиры. Была гордой обладательницей легковой машины, на которой ездила за покупками, а по воскресеньям – в отдаленные парки, где гуляло много влюбленных пар, и можно было удачно распродать цветы. Машина ее выглядела примерно так, как та, на которой ездил Жак Тати в фильме «Каникулы господина Юло». Раз солнечным воскресным днем пани Бианка пригласила нас проехаться с ней в один из прекрасных парков.
Я не могла воспользоваться приглашением, ибо была сильно простужена. Ханя же поехала. Разумеется, не даром. Потом она рассказала мне, что ей было поручено связывать фиалки в букетики, в то время как синьора Бианка, выказывая чудеса дипломатии, распродавала свой «товар». «Ты не можешь себе представить, какой она психолог, – смеялась Ханя. – Ей известны тысячи способов заставить своих соотечественников купить цветы, и она точно знает, когда употребить тот или иной прием». Лучшим тому доказательством были пустые корзины.
Хочу, кстати, пояснить, в чем заключалась моя стажировка. Стипендию на два месяца я получила по предложению нашего Министерства культуры и искусства. О том, что итальянское правительство утвердило мою кандидатуру, я узнала от Хенрика Потоцкого и Яна Награбецкого – сотрудников министерства, которые на всех этапах моей «карьеры» дарили меня вниманием и симпатией. Это было особенно ценно в ту пору, когда я еще только начинала петь и моя персона вызывала противоречивые мнения.
Раньше я слышала о том, что в Италии стажировались наши оперные артисты, но чтобы эстрадные певцы – никогда.
Я была первой.
Это обстоятельство сказалось еще во время визита на «Радио Итальяна». Карло Бальди, к которому я должна была обратиться, принял стипендиатку из Польши очень любезно, угостил чашечкой «капуччино» и наконец, умолк, явно озабоченный тем, как быть дальше. После долгих раздумий он решил переложить бремя со своих плеч на плечи коллег. Я посетила еще несколько прекрасно оборудованных кабинетов, вызывая замешательство на лицах моих собеседников. Они попросту не знали, что со мной делать.
Стипендии хватило, только чтобы платить за жилье и весьма скромно питаться (разумеется, не без помощи содержимого присылаемых мне из дома посылок). О частных занятиях пением не могло быть даже и речи. Наконец постановили, что коль скоро я приехала и не располагаю средствами для обучения, то надо предоставить мне возможность посмотреть разные полезные вещи. Таким образом, я обрела право посещать радиопредставления (между делом показали мне всю студию). Однажды меня привезли на самую крупную фабрику грампластинок под Римом, познакомили с итальянскими певцами и певицами и даже позволили ассистировать при записи. Совершенствование моего вокала свелось к осмотру очень современной архитектуры всего комплекса зданий фирмы и к более глубокому ознакомлению с великолепной аппаратурой для грамзаписи. На том, собственно, все и кончилось, ибо началась забастовка работников радио и телевидения, которая совершенно парализовала всю жизнь искусства. Так что я была в прямом смысле не у дел!
Сколько времени продлится забастовка, было неизвестно, поэтому я стала сопровождать Ханю, занимавшуюся интересной работой. Побывала в реставрационной мастерской, где вместе с ней слушала лекции на темы очень важные, но для меня, дилетантки, несколько загадочные. Наблюдала кропотливую работу по реставрации фресок в церкви. С изумлением смотрела, как Ханя, ни секунды не колеблясь, необыкновенно ловко взбиралась наверх по приставной, не внушавшей ни капли доверия лестничке под самый потолок, чтобы разглядеть в деталях какой-то фрагмент приоткрывшейся фрески. По-моему, на визитной карточке Хани следовало написать: реставратор-каскадер (пожалуй, лучше в обратном порядке!).
Я ходила с ней на экскурсии в музеи и соборы, подтвердив даже известную поговорку, что нельзя «быть в Риме и не видеть Папы». По случаю праздника Пасхи Папа прочитал публичную проповедь, для чего были построены специальные трибуны у стен Колизея.
На это торжество собралась огромная, многотысячная толпа. Весь Колизей был освещен изнутри. Прекрасное, хотя и несколько жутковатое зрелище! Казалось, что колонны пылают, а каменный амфитеатр ожил под оранжевым светом прожекторов. Толпа гудела, недоставало только диких львов на арене. Конечно, передо мной были не римляне эпохи Нерона, но все же… настоящие римляне, похожие на своих предков и темпераментом и любовью к зрелищам. Именно к масштабным зрелищам! Окружавшие меня римляне рассматривали выступление Папы прежде всего как крупное, важное зрелищное событие.
Так что я вернулась из Рима в Варшаву, обогатившись впечатлениями, но по части вокала не усовершенствовавшись.
Я не сожалею об этом. Я ничего не хотела бы менять в своей манере исполнения. Хочу остаться эстрадной певицей. У меня поставленный от природы голос, у меня выработался свой метод работы над песней, над ее исполнением. Занимаюсь этим делом сама, и хотя охотно выслушиваю все замечания (различия во мнениях, дискуссии, как известно, необходимы, чтобы двигаться вперед), но принимаю те из них, которые в принципе соответствуют моему характеру.
Я неоднократно убеждалась, что самое обоснованное, самое интересное новшество, воспринятое вопреки внутреннему убеждению, дает обратный результат.
Большую пользу принесли мне выступления «на периферии», происходившие в самых разных, подчас контрастных условиях: то в трескучие морозы, то душным летним вечером, перед разной, неодинаково реагирующей, но всегда одинаково сердечной публикой. Написанное здесь отнюдь не свидетельствует о моем самодовольстве. Я только хочу сказать, что певец должен прежде всего сам знать, какую выбрать дорогу, и затем последовательно осуществлять свой план. А это вовсе не так легко, как может показаться. За каждой, внешне очень простой песенкой скрываются долгие часы трудов, размышлений, поисков.
Мое первое пребывание в Милане также пришлось на период холодов и туманов – на ноябрь и декабрь. В Милане холодней, чем в расположенном много южнее Риме. Здесь даже часто выпадает снег, который, впрочем, довольно быстро тает. В гостинице было холодно, мне пришлось попросить еще одно одеяло. Вот почему зелень, солнце, двадцать градусов тепла так очаровали меня в Сан-Ремо. Но поскольку все же стояла зима – по крайней мере, согласно календарю, – то по улочкам городка прогуливались дамы из так называемого высшего света, разодетые в столь же великолепные, сколь и дорогие меха – нечто вроде нескончаемой демонстрации мехов. И все это под теплыми лучами солнца, на фоне зеленеющих кустарников, деревьев, листва которых даже не собиралась сменить свой сочный зеленый цвет на какой-либо иной!
Со следующего дня начались репетиции с оркестром в зале, знакомом мне по телевизионным передачам. Как обычно, уже с утра я ощутила волнение, на этот раз, пожалуй, не без повода. Дома, в Польше, я очень любила репетиции: ведь и ответственность еще не та, и публики в зале нет, есть возможность все повторить, все исправить. Особенно приятными были репетиции в «Лесной опере», в Сопоте. Уже спозаранку от «Гранд-отеля» к «Лесной опере» и обратно начинал регулярно курсировать маленький автобус, предназначенный для участников фестиваля. Не премину, кстати, отметить, что ни разу за рубежом я не встречала такой хорошей организации фестивалей. Итак, приезжаешь в «Лесную оперу». Огромный зрительный зал пуст, лишь белеют ряды сидений. Сквозь полотняную крышу там и сям пробиваются неяркие солнечные лучики. Эта чудесная полотняная крыша, разрисованная широкими, пастельных тонов полосами, надежно оберегала не только от дождя, но и от солнца, которого, увы, не бывало в избытке. Во всяком случае, я как-то не припоминаю, чтобы в дни сопотских фестивалей стояла жара.