Страница:
Сверкающий, непостижимый механизм завораживал Сибил, вызывал у нее странное, сродни голоду или алчности, чувство. Так можно относиться… ну, скажем, к красивой породистой лошади. Ей хотелось иметь… нет, не обязательно саму эту вещь, но какую-нибудь над ней власть.
Сибил вздрогнула, почувствовав на своем локте ладонь Мика.
— Красивая штука, правда?
— Да… красивая.
Мик развернул ее лицом к себе и медленно, будто священнодействуя, вложил затянутую перчаткой ладонь между капором и левой щекой, нажимом большого пальца заставил Сибил поднять голову и пристально посмотрел ей в глаза.
— Чувствуешь, что от нее исходит?
Сибил напугали и его срывающийся голос, и его глаза, жутковато подсвеченные снизу мертвенно-белым светом калильной лампы.
— Да, Мик, — послушно согласилась она. — Я чувствую… что-то такое.
Он стянул капор с ее головы, и теперь тот болтался сзади на шее.
— Ты же не боишься ее, Сибил, правда? Да, конечно же, нет, ведь с тобою Денди Мик. Ты чувствуешь некий особый фриссон[23]. Ты еще полюбишь это ощущение. Мы сделаем из тебя настоящего клакера.
— А я смогу? Неужели девушке это под силу?
— Ты слыхала про такую леди Аду Байрон [24]? — рассмеялся Мик. — Дочь премьер-министра и королева машин! — Отпустив Сибил, он раскинул руки жестом балаганного зазывалы, полы его пальто распахнулись. — Ада Байрон, верная подруга и ученица самого Бэббиджа! Лорда Чарльза Бэббиджа, отца разностной машины, Ньютона современности!
— Но ведь Ада Байрон леди! — изумилась Сибил.
— Ты не поверишь, с кем только не водит знакомство наша леди Ада, — усмехнулся Мик, вытаскивая из кармана колоду перфорированных карт и срывая с нее бумажную обертку. — Нет, я не имею в виду садовые чаепития в компании светских хлыщей, но Ада, что называется, баба не промах… на свой математический лад… — Он помедлил. — Хотя, в общем-то, я бы не сказал, что Ада лучше всех. Я знаю пару клакеров в Обществе парового интеллекта, по сравнению с которыми даже леди Ада покажется малость отсталой. Но она гений. Ты знаешь, что это такое — быть гением?
— Что? — спросила Сибил; наглая самоуверенность Мика приводила ее в бешенство.
— Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху. Тысячи лет миллионы людей смотрели от скуки на мух, но понадобился Рене Декарт, чтобы создать из этого науку. Теперь-то инженеры пользуются его открытием ежедневно и ежечасно, но не будь Декарта, им бы просто не чем было пользоваться.
— Кому интересны эти его мухи? — удивилась Сибил, но Мик ее не слушал.
— Аду тоже посетило как-то озарение, не хуже, чем Декарта. Только никто не сумел еще приспособить ее догадку к какому-нибудь делу. Чистая математика — так это называется. “Чистая!” — передразнил Мик. — Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что ей пока не находится никакого применения. — Он потер руки и ухмыльнулся. — Вот и догадка Ады Байрон — никто не находит ей применения.
Его веселье действовало Сибил на нервы:
— А я-то думала, ты ненавидишь лордов!
— Я ненавижу их привилегии, то, что не заработано честным путем, — сказал Мик. — Но леди Ада живет за счет своего серого вещества, а не голубой крови. — Он вложил карточки в посеребренный приемный лоток, а затем резко повернулся и схватил Сибил за запястье. — Твой отец мертв, девочка! Не хотелось бы делать тебе больно, но луддиты мертвы, как прогоревшая и остывшая зола. Ну да, мы устраивали демонстрации и надрывали глотки, боролись за права трудящихся и прочее в этом роде, но все это были слова. А пока мы сочиняли листовки, лорд Чарльз Бэббидж чертил чертежи, по которым был построен сегодняшний мир!.. Люди Байрона, люди Бэббиджа, промышленные радикалы… — Мик сокрушенно покачал головой. — Им принадлежит Великобритания! Им принадлежим мы со всеми нашими потрохами, девочка. Весь земной шар у их ног — Европа, Америка, что там еще. Палата лордов под завязку набита радикалами. Королева Виктория и шагу не сделает без одобрения ученых и капиталистов. И нет, — он ткнул в Сибил пальцем, — нет никакого смысла бороться с этим, и знаешь почему? Потому что радикалы и вправду играют честно — достаточно честно, — и если голова у тебя на месте, можно стать одним из них! Никому не заставить умных людей бороться с системой, которая представляется им вполне разумной. Но это не значит, что мы с тобой, — Мик ударил себя кулаком в грудь, — остались у разбитого корыта. Это значит только, что нам нужно думать быстрее, держать глаза и уши открытыми…
Он принял боксерскую стойку: локти согнуты, кулаки сжаты и подняты к лицу, — а затем откинул волосы назад и широко улыбнулся.
— Хорошо тебе говорить, — запротестовала Сибил. — Ты-то свободная пташка. Ты был одним из последователей моего отца — ну и что из того, то же самое можно сказать о многих, кто сидит сейчас в парламенте. Но жизнь падшей женщины кончена. Кончена бесповоротно.
— Вот в том-то все и дело! — Мик раздраженно взмахнул рукой. — Ты теперь работаешь с крутыми ребятами, а мыслишь понятиями уличной девки! Мы едем в Париж, а там тебя ни одна собака не знает. Да, конечно, у здешних фараонов и начальничков есть твой индекс. Но ведь цифры — это только цифры, а твое досье — всего лишь стопка перфокарт. Индекс можно изменить, для этого есть способы. — Он взглянул на изумленное недоверчивое лицо Сибил и широко осклабился. — Да, согласен, в Лондоне твоем драгоценном это не так-то просто. А вот в Париже, под боком у Луи-Наполеона, обстановочка совсем иная! В привольном городке Пари все дела делаются быстро, как по маслу, особенно дела авантюристки с хорошо подвешенным языком и красивыми ножками.
Сибил закусила костяшку пальца, у нее защипало в глазах. Конечно же, это было от едкого дыма калильной лампы — и страха. Новый индекс в правительственных машинах — это новая жизнь! Жизнь без прошлого. Мысль о подобной свободе приводила в трепет. Не столько тем, что значила эта свобода сама по себе, хотя и от этого кружилась голова. Но что может потребовать Мик Рэдли в обмен, за такое-то?
— Ты что, и вправду можешь изменить мой индекс?
— Я могу купить тебе в Париже новый. Выдать тебя за француженку, или аргентинку, или американскую беженку. — Мик скрестил руки на груди. — Пойми меня правильно, я ничего не обещаю. Тебе придется это заработать.
— Ты ведь не дурачишь меня, Мик? — голос Сибил дрожал. — Ведь я… я могу быть очень, особо мила с тем, кто окажет мне подобную услугу.
— Правда, что ли? — Мик глядел на нее, засунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках.
Слова Сибил, дрожь в ее голосе раздули в нем какую-то искру, это читалось в его глазах. Страстное, почти плотское желание, о котором она всегда смутно подозревала, желание… покрепче насадить ее на крючок.
— Да, если ты будешь обращаться со мной по-честному, как со свой ученицей, а не какой-нибудь слабоумной девкой, которую можно использовать, а затем выбросить, как старую ветошь. — Сибил чувствовала, что у нее подступают слезы, на этот раз еще настойчивей. Она сморгнула и смело вскинула глаза, дала слезам волю — как знать, может и от них будет какой-то прок. — Ты же не станешь дразнить меня надеждой, чтобы потом ее рассеять, ведь не станешь? Это было бы жестоко и подло! А если ты так поступишь, я… я брошусь с Тауэрского моста! Я не переживу…
— Вытри сопли, — прервал ее Мик, — и слушай меня внимательно. И постарайся понять. Ты для меня не просто хорошенькая бабенка. Этого добра я могу получить где угодно и в любом количестве. Ты нужна мне совсем для другого. Мне нужны толковая голова, решительность и бесстрашие, как у Уолтера Джерарда. Ты будешь моей ученицей, я — твоим учителем, и отношения у нас будут соответствующие. Ты будешь верной, послушной и правдивой, и чтобы никаких уверток, никакого нахальства. Я же обучу тебя ремеслу и буду о тебе заботиться — моя доброта и щедрость в оплату твоей честности и верности. Все ясно?
— Да, Мик.
— Так что, заключаем контракт?
— Да, Мик, — улыбнулась Сибил.
— Вот и прекрасно. Тогда встань на колени, сложи вот так руки, — он сложил ладони, как для молитвы, — и принеси следующую клятву. Что ты, Сибил Джерард, клянешься святыми и ангелами, силами, господствами и престолами, серафимами, херувимами и всевидящим оком Господним повиноваться Майклу Рэдли и служить ему верно, и да поможет тебе Бог! Клянешься?
— А это что, обязательно нужно? — ужаснулась Сибил.
—Да.
— Но разве это не тяжкий грех — давать подобную клятву человеку, который… Я хотела сказать… Мы не в святом браке…
— То брачный обет, — нетерпеливо оборвал ее Мик, — а это клятва ученика.
Деваться было некуда. Подобрав юбки, Сибил опустилась коленями на холодный шершавый камень.
— Клянешься?
— Клянусь, и да поможет мне Бог.
— Да не дрожи ты так, — сказал Мик, помогая ей подняться на ноги, — это еще очень мягкая, женская клятва по сравнению с тем, что бывает. Пусть она поможет тебе отринуть все сомнения и вероломство. А теперь на, возьми, — он протянул ей оплывающую свечу, — и найди этого пропойцу распорядителя. Скажи ему, чтобы разогревали котлы.
Ужинали они на Хеймаркете, неподалеку от “Танцевальной академии Лорента”, в заведении “Аргайл Румз”. Кроме общего зала, были там и отдельные номера, где беспутные гости могли при желании провести всю ночь.
Ну а Мику, недоумевала Сибил, ему-то зачем этот отдельный кабинет? Мик определенно не боялся появляться с ней на публике. Однако не успели они покончить с бараниной, как слуга впустил невысокого плотного джентльмена с напомаженными волосами и золотой цепочкой на щегольской бархатной жилетке. Он был весь круглый и мягкий, как плюшевая игрушка.
— Привет, Корни, — кивнул Мик, не обеспокоившись даже отложить нож и вилку.
— Привет, Мик, — отозвался незнакомец с неопределенным акцентом актера или провинциала, долгое время прослужившего у городских господ. — Говорят, я тебе нужен.
— Верно говорят, Корни.
Мик не предложил своему гостю сесть, даже не представил его Сибил, и та поневоле чувствовала себя крайне неловко.
— Роль короткая, так что ты все в минуту выучишь. — Мик достал из кармана конверт и протянул его плюшевому джентльмену. — Твои реплики, ключевые слова и аванс. “Гаррик”, в субботу вечером.
— Много воды утекло с тех пор, как я играл в “Гаррике”, Мик, — невесело улыбнулся Корни; он подмигнул Сибил и удалился, не прощаясь.
— Кто это был, Мик? — поинтересовалась Сибил. Мик вернулся к жаркому и теперь поливал его мятным соусом из оловянного соусника.
— Актер на выходных ролях, — сказал Мик. — Он будет подыгрывать тебе в “Гаррике” во время речи Хьюстона.
— Подыгрывать? Мне? — изумилась Сибил.
— Не забывай, что ты начинающая авантюристка. Со временем тебе придется играть самые разные роли. Политическая речь всегда выигрывает, если ее немного оживить.
— Оживить?
— Не бери в голову. — Он утратил всякий интерес к баранине и отодвинул тарелку. — Для репетиций времени хватит и завтра. Я хочу кое-что тебе показать.
Мик встал от стола, подошел к двери и тщательно закрыл ее на засов. Вернувшись, он поднял с полу парусиновый саквояж и водрузил его на чистую, пусть и многажды штопанную скатерть с характерным узором ромбиками.
Сибил давно уже поглядывала на этот саквояж. И даже не потому, что Мик весь день таскал его с собой: сперва из “Гаррика” — к печатнику, где нужно было перепроверить рекламные листовки лекции Хьюстона, а потом сюда, в “Аргайл Румз”; нет, скорее потому, что это была такая дешевка, совсем не похожая на все те модные штучки, которыми так он гордился. Зачем Денди Мику таскать с собой такую сумку, когда он может себе позволить что-нибудь роскошное от “Аарона”, с никелированными застежками, из шелка в “клетку Ады”? И она знала, что в черной сумке уже не лежит материал для лекции, те колоды Мик аккуратно завернул в “Тайме” и спрятал за сценическим зеркалом.
Мик расстегнул дрянные жестяные замки, открыл сумку и осторожно вынул длинный узкий ящичек из полированного розового дерева с начищенными латунными уголками. В первый момент Сибил подумала, не подзорная ли там труба — она видела похожие футляры на Оксфорд-стрит в витрине одной оптической фирмы. Мик буквально дрожал над этим ящичком, и выглядело это довольно забавно — сейчас он был похож на католика, которого призвали перезахоронить папский прах. Охваченная внезапным порывом детского любопытства, она напрочь забыла и человека по имени Корни и странные слова Мика о том, что ей предстоит играть на пару с этим человеком в “Гаррике”. Мик со своим таинственным ящиком удивительно напоминал фокусника, Сибил ничуть бы не удивилась, если бы он оттянул манжеты: смотрите, ничего тут нет, и тут тоже ничего.
Мик откинул крошечные медные крючки, а затем сделал театральную паузу.
Сибил затаила дыхание. А может, это подарок? Какой-нибудь знак ее нового положения? Дабы тайно отметить ее как начинающую авантюристку?
Мик поднял крышку розового дерева с острыми латунными уголками.
Ящик был полон игральных карт. Набит ими от и до — не меньше двадцати колод. У Сибил упало сердце.
— Такого ты еще не видела, — сказал он. — Это уж точно.
Мик выдернул крайнюю справа карту и показал ее Сибил. Нет, это не игральная карта, хотя почти такого же размера. Материал какой-то странный: и не бумага, и не стекло, но молочно-белый, блестящий и очень тонкий. Мик легонько надавил на уголки большим и указательным пальцами. Карта легко согнулась, но как только он ее выпустил, упруго распрямилась.
Затем Сибил заметила на карте дырочки, три-четыре десятка частых, словно на швейной машинке пробитых, строчек; дырочки были круглые, аккуратные, как в хорошей перламутровой пуговице. Три угла карты были слегка закруглены, а четвертый — срезан. Возле него кто-то написал бледными фиолетовыми чернилами: “#2”.
— Камфорированная целлюлоза, — объяснил Мик. — Страшная штука, если ненароком поджечь, однако для “Наполеона”, для самых сложных его операций, не годится ничто другое.
Наполеона? Сибил ничего не понимала.
— Это что-то вроде кинокарты?
Мик просиял от радости. Похоже, она попала в точку.
— Ординатёр[25] “Гран-Наполеон”, мощнейшая машина Французской академии, неужели ты о нем ничего не слышала? Полицейские вычислительные машины Лондона рядом с ним просто игрушки.
Зная, что это доставит Мику удовольствие, Сибил сделала вид, что внимательно рассматривает его сокровище. Ну и что, ящик себе и ящик, деревянный, очень хорошей работы, с подкладкой из зеленого сукна, каким покрывают бильярдные столы. Скользких молочно-белых карточек было очень много, сотни и сотни.
— Так ты бы рассказал мне, для чего это все. Мик весело рассмеялся и чмокнул ее в губы.
— Всему свое время. — Он выпрямился, вернул карточку на место, опустил крышку и защелкнул крючки. — У каждого братства есть свои тайны. Но если догадки Денди Мика верны, никто в точности не знает, что будет, если прогнать эту колоду. Что-то там выяснится, подтвердится некая совокупность математических гипотез. Дело темное. А главное — имя Майкла Рэдли воссияет на небесах клакерского братства. — Он подмигнул. — У французских клакеров есть собственное братство, “Сыны Вокансона”[26]. Жаккардинское общество[27], так они себя называют. Ну, нам есть что им показать, лягушатникам этим.
Мик был словно пьяный, хотя Сибил прекрасно знала, что он почти не пил, всего две бутылки эля. Нет, скорее ему кружила голову мысль об этих карточках, чем бы они там ни были.
— Эта шкатулка и ее содержимое стоят очень дорого, Сибил. — Он снова сел и принялся рыться в своем саквояже. Одно за другим на стол легли свернутый лист плотной оберточной бумаги, обычные канцелярские ножницы и моток крепкой зеленой бечевки. Продолжая говорить, Мик расправил бумагу и стал заворачивать в нее шкатулку. — Очень дорого. Путешествовать с генералом далеко не безопасно. После лекции мы отправляемся в Париж, но сперва, завтра утром, ты отнесешь это на Грейт-Портленд-стрит, на Центральный почтамт. — Теперь Мик перевязывал пакет бечевкой. — Отрежь-ка ее, да, вот тут. — Сибил щелкнула ножницами. — А теперь придержи пальцем. — Он затянул крепкий безукоризненный узел. — Отправишь эту посылку в Париж. Пост-рестант[28]. Знаешь, что это такое?
— Это значит, что ее будут хранить до прихода адресата.
Мик кивнул, вынул из одного кармана брюк палочку сургуча, а из другого — многоразовую спичку. Для разнообразия спичка зажглась с первого раза.
— Да, она будет ждать нас в Париже. Полная безопасность.
В маслянистом пламени сургуч расплавился и потемнел. Алые капли заляпали зеленый узел и коричневую бумагу. Мик кинул ножницы и моток бечевки назад в саквояж, спрятал в карман сургуч и спичку, вынул самопишущее перо и стал заполнять адрес.
— Мик, но почему ты так дорожишь этой штукой, если понятия не имеешь, зачем она и к чему?
— Ну, этого-то я как раз и не говорил. Кой-какие мысли, конечно, имеются. У Денди Мика всегда есть мысли. У меня хватило ума, чтобы взять с собой оригинал в Манчестер, когда я ездил туда по делам генерала. У меня хватило ума выкачать из самых опытных клакеров их новейшие методы сжатия и хватило генеральских денег, чтобы заказать результат на такой же целлюлозе.
Для Сибил все это был темный лес.
В дверь постучали. Неприятного вида мальчишка-половой, стриженный под машинку и беспрестанно шмыгающий носом, вкатил сервировочный столик, чтобы собрать грязную посуду. Он тянул сколько мог, в надежде на чаевые, но не тут-то было: Мик сидел, холодно уставившись в пространство, и время от времени довольно скалил зубы.
Мальчишка звучно втянул сопли и удалился. Через некоторое время послышался стук трости в дверь. Прибыл второй из дружков Мика.
Это был коренастый, поразительно уродливый человек с глазами навыкат и плохо выбритым подбородком, его низкий покатый лоб окаймляла набриолиненная пародия на столь любимые премьер-министром кудряшки. Одет был незнакомец с иголочки, в новый, прекрасного покроя вечерний костюм, который дополняли накидка, трость и цилиндр; широкий французский галстук был заколот модной жемчужной булавкой, на пальце масонский перстень. Лицо его и шею покрывал густой бронзовый загар.
Мик проворно вскочил, пожал окольцованную руку, указал на свободный стул.
— Поздно же вы работаете, мистер Рэдли, — заметил незнакомец.
— Мы делаем все возможное, чтобы удовлетворить ваши особые нужды, профессор Радвик[29].
Стул под профессором Радвиком жалобно скрипнул. На какое-то мгновение Сибил почувствовала на себе взгляд по-жабьи выпученных глаз, и сердце ее упало. Неужели Мик просто ломал комедию, и сейчас она станет объектом какой-то ужасной сделки.
Сибил вздрогнула, почувствовав на своем локте ладонь Мика.
— Красивая штука, правда?
— Да… красивая.
Мик развернул ее лицом к себе и медленно, будто священнодействуя, вложил затянутую перчаткой ладонь между капором и левой щекой, нажимом большого пальца заставил Сибил поднять голову и пристально посмотрел ей в глаза.
— Чувствуешь, что от нее исходит?
Сибил напугали и его срывающийся голос, и его глаза, жутковато подсвеченные снизу мертвенно-белым светом калильной лампы.
— Да, Мик, — послушно согласилась она. — Я чувствую… что-то такое.
Он стянул капор с ее головы, и теперь тот болтался сзади на шее.
— Ты же не боишься ее, Сибил, правда? Да, конечно же, нет, ведь с тобою Денди Мик. Ты чувствуешь некий особый фриссон[23]. Ты еще полюбишь это ощущение. Мы сделаем из тебя настоящего клакера.
— А я смогу? Неужели девушке это под силу?
— Ты слыхала про такую леди Аду Байрон [24]? — рассмеялся Мик. — Дочь премьер-министра и королева машин! — Отпустив Сибил, он раскинул руки жестом балаганного зазывалы, полы его пальто распахнулись. — Ада Байрон, верная подруга и ученица самого Бэббиджа! Лорда Чарльза Бэббиджа, отца разностной машины, Ньютона современности!
— Но ведь Ада Байрон леди! — изумилась Сибил.
— Ты не поверишь, с кем только не водит знакомство наша леди Ада, — усмехнулся Мик, вытаскивая из кармана колоду перфорированных карт и срывая с нее бумажную обертку. — Нет, я не имею в виду садовые чаепития в компании светских хлыщей, но Ада, что называется, баба не промах… на свой математический лад… — Он помедлил. — Хотя, в общем-то, я бы не сказал, что Ада лучше всех. Я знаю пару клакеров в Обществе парового интеллекта, по сравнению с которыми даже леди Ада покажется малость отсталой. Но она гений. Ты знаешь, что это такое — быть гением?
— Что? — спросила Сибил; наглая самоуверенность Мика приводила ее в бешенство.
— Знаешь, как родилась на свет аналитическая геометрия? Некий парень по фамилии Декарт увидел на потолке муху. Тысячи лет миллионы людей смотрели от скуки на мух, но понадобился Рене Декарт, чтобы создать из этого науку. Теперь-то инженеры пользуются его открытием ежедневно и ежечасно, но не будь Декарта, им бы просто не чем было пользоваться.
— Кому интересны эти его мухи? — удивилась Сибил, но Мик ее не слушал.
— Аду тоже посетило как-то озарение, не хуже, чем Декарта. Только никто не сумел еще приспособить ее догадку к какому-нибудь делу. Чистая математика — так это называется. “Чистая!” — передразнил Мик. — Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что ей пока не находится никакого применения. — Он потер руки и ухмыльнулся. — Вот и догадка Ады Байрон — никто не находит ей применения.
Его веселье действовало Сибил на нервы:
— А я-то думала, ты ненавидишь лордов!
— Я ненавижу их привилегии, то, что не заработано честным путем, — сказал Мик. — Но леди Ада живет за счет своего серого вещества, а не голубой крови. — Он вложил карточки в посеребренный приемный лоток, а затем резко повернулся и схватил Сибил за запястье. — Твой отец мертв, девочка! Не хотелось бы делать тебе больно, но луддиты мертвы, как прогоревшая и остывшая зола. Ну да, мы устраивали демонстрации и надрывали глотки, боролись за права трудящихся и прочее в этом роде, но все это были слова. А пока мы сочиняли листовки, лорд Чарльз Бэббидж чертил чертежи, по которым был построен сегодняшний мир!.. Люди Байрона, люди Бэббиджа, промышленные радикалы… — Мик сокрушенно покачал головой. — Им принадлежит Великобритания! Им принадлежим мы со всеми нашими потрохами, девочка. Весь земной шар у их ног — Европа, Америка, что там еще. Палата лордов под завязку набита радикалами. Королева Виктория и шагу не сделает без одобрения ученых и капиталистов. И нет, — он ткнул в Сибил пальцем, — нет никакого смысла бороться с этим, и знаешь почему? Потому что радикалы и вправду играют честно — достаточно честно, — и если голова у тебя на месте, можно стать одним из них! Никому не заставить умных людей бороться с системой, которая представляется им вполне разумной. Но это не значит, что мы с тобой, — Мик ударил себя кулаком в грудь, — остались у разбитого корыта. Это значит только, что нам нужно думать быстрее, держать глаза и уши открытыми…
Он принял боксерскую стойку: локти согнуты, кулаки сжаты и подняты к лицу, — а затем откинул волосы назад и широко улыбнулся.
— Хорошо тебе говорить, — запротестовала Сибил. — Ты-то свободная пташка. Ты был одним из последователей моего отца — ну и что из того, то же самое можно сказать о многих, кто сидит сейчас в парламенте. Но жизнь падшей женщины кончена. Кончена бесповоротно.
— Вот в том-то все и дело! — Мик раздраженно взмахнул рукой. — Ты теперь работаешь с крутыми ребятами, а мыслишь понятиями уличной девки! Мы едем в Париж, а там тебя ни одна собака не знает. Да, конечно, у здешних фараонов и начальничков есть твой индекс. Но ведь цифры — это только цифры, а твое досье — всего лишь стопка перфокарт. Индекс можно изменить, для этого есть способы. — Он взглянул на изумленное недоверчивое лицо Сибил и широко осклабился. — Да, согласен, в Лондоне твоем драгоценном это не так-то просто. А вот в Париже, под боком у Луи-Наполеона, обстановочка совсем иная! В привольном городке Пари все дела делаются быстро, как по маслу, особенно дела авантюристки с хорошо подвешенным языком и красивыми ножками.
Сибил закусила костяшку пальца, у нее защипало в глазах. Конечно же, это было от едкого дыма калильной лампы — и страха. Новый индекс в правительственных машинах — это новая жизнь! Жизнь без прошлого. Мысль о подобной свободе приводила в трепет. Не столько тем, что значила эта свобода сама по себе, хотя и от этого кружилась голова. Но что может потребовать Мик Рэдли в обмен, за такое-то?
— Ты что, и вправду можешь изменить мой индекс?
— Я могу купить тебе в Париже новый. Выдать тебя за француженку, или аргентинку, или американскую беженку. — Мик скрестил руки на груди. — Пойми меня правильно, я ничего не обещаю. Тебе придется это заработать.
— Ты ведь не дурачишь меня, Мик? — голос Сибил дрожал. — Ведь я… я могу быть очень, особо мила с тем, кто окажет мне подобную услугу.
— Правда, что ли? — Мик глядел на нее, засунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках.
Слова Сибил, дрожь в ее голосе раздули в нем какую-то искру, это читалось в его глазах. Страстное, почти плотское желание, о котором она всегда смутно подозревала, желание… покрепче насадить ее на крючок.
— Да, если ты будешь обращаться со мной по-честному, как со свой ученицей, а не какой-нибудь слабоумной девкой, которую можно использовать, а затем выбросить, как старую ветошь. — Сибил чувствовала, что у нее подступают слезы, на этот раз еще настойчивей. Она сморгнула и смело вскинула глаза, дала слезам волю — как знать, может и от них будет какой-то прок. — Ты же не станешь дразнить меня надеждой, чтобы потом ее рассеять, ведь не станешь? Это было бы жестоко и подло! А если ты так поступишь, я… я брошусь с Тауэрского моста! Я не переживу…
— Вытри сопли, — прервал ее Мик, — и слушай меня внимательно. И постарайся понять. Ты для меня не просто хорошенькая бабенка. Этого добра я могу получить где угодно и в любом количестве. Ты нужна мне совсем для другого. Мне нужны толковая голова, решительность и бесстрашие, как у Уолтера Джерарда. Ты будешь моей ученицей, я — твоим учителем, и отношения у нас будут соответствующие. Ты будешь верной, послушной и правдивой, и чтобы никаких уверток, никакого нахальства. Я же обучу тебя ремеслу и буду о тебе заботиться — моя доброта и щедрость в оплату твоей честности и верности. Все ясно?
— Да, Мик.
— Так что, заключаем контракт?
— Да, Мик, — улыбнулась Сибил.
— Вот и прекрасно. Тогда встань на колени, сложи вот так руки, — он сложил ладони, как для молитвы, — и принеси следующую клятву. Что ты, Сибил Джерард, клянешься святыми и ангелами, силами, господствами и престолами, серафимами, херувимами и всевидящим оком Господним повиноваться Майклу Рэдли и служить ему верно, и да поможет тебе Бог! Клянешься?
— А это что, обязательно нужно? — ужаснулась Сибил.
—Да.
— Но разве это не тяжкий грех — давать подобную клятву человеку, который… Я хотела сказать… Мы не в святом браке…
— То брачный обет, — нетерпеливо оборвал ее Мик, — а это клятва ученика.
Деваться было некуда. Подобрав юбки, Сибил опустилась коленями на холодный шершавый камень.
— Клянешься?
— Клянусь, и да поможет мне Бог.
— Да не дрожи ты так, — сказал Мик, помогая ей подняться на ноги, — это еще очень мягкая, женская клятва по сравнению с тем, что бывает. Пусть она поможет тебе отринуть все сомнения и вероломство. А теперь на, возьми, — он протянул ей оплывающую свечу, — и найди этого пропойцу распорядителя. Скажи ему, чтобы разогревали котлы.
Ужинали они на Хеймаркете, неподалеку от “Танцевальной академии Лорента”, в заведении “Аргайл Румз”. Кроме общего зала, были там и отдельные номера, где беспутные гости могли при желании провести всю ночь.
Ну а Мику, недоумевала Сибил, ему-то зачем этот отдельный кабинет? Мик определенно не боялся появляться с ней на публике. Однако не успели они покончить с бараниной, как слуга впустил невысокого плотного джентльмена с напомаженными волосами и золотой цепочкой на щегольской бархатной жилетке. Он был весь круглый и мягкий, как плюшевая игрушка.
— Привет, Корни, — кивнул Мик, не обеспокоившись даже отложить нож и вилку.
— Привет, Мик, — отозвался незнакомец с неопределенным акцентом актера или провинциала, долгое время прослужившего у городских господ. — Говорят, я тебе нужен.
— Верно говорят, Корни.
Мик не предложил своему гостю сесть, даже не представил его Сибил, и та поневоле чувствовала себя крайне неловко.
— Роль короткая, так что ты все в минуту выучишь. — Мик достал из кармана конверт и протянул его плюшевому джентльмену. — Твои реплики, ключевые слова и аванс. “Гаррик”, в субботу вечером.
— Много воды утекло с тех пор, как я играл в “Гаррике”, Мик, — невесело улыбнулся Корни; он подмигнул Сибил и удалился, не прощаясь.
— Кто это был, Мик? — поинтересовалась Сибил. Мик вернулся к жаркому и теперь поливал его мятным соусом из оловянного соусника.
— Актер на выходных ролях, — сказал Мик. — Он будет подыгрывать тебе в “Гаррике” во время речи Хьюстона.
— Подыгрывать? Мне? — изумилась Сибил.
— Не забывай, что ты начинающая авантюристка. Со временем тебе придется играть самые разные роли. Политическая речь всегда выигрывает, если ее немного оживить.
— Оживить?
— Не бери в голову. — Он утратил всякий интерес к баранине и отодвинул тарелку. — Для репетиций времени хватит и завтра. Я хочу кое-что тебе показать.
Мик встал от стола, подошел к двери и тщательно закрыл ее на засов. Вернувшись, он поднял с полу парусиновый саквояж и водрузил его на чистую, пусть и многажды штопанную скатерть с характерным узором ромбиками.
Сибил давно уже поглядывала на этот саквояж. И даже не потому, что Мик весь день таскал его с собой: сперва из “Гаррика” — к печатнику, где нужно было перепроверить рекламные листовки лекции Хьюстона, а потом сюда, в “Аргайл Румз”; нет, скорее потому, что это была такая дешевка, совсем не похожая на все те модные штучки, которыми так он гордился. Зачем Денди Мику таскать с собой такую сумку, когда он может себе позволить что-нибудь роскошное от “Аарона”, с никелированными застежками, из шелка в “клетку Ады”? И она знала, что в черной сумке уже не лежит материал для лекции, те колоды Мик аккуратно завернул в “Тайме” и спрятал за сценическим зеркалом.
Мик расстегнул дрянные жестяные замки, открыл сумку и осторожно вынул длинный узкий ящичек из полированного розового дерева с начищенными латунными уголками. В первый момент Сибил подумала, не подзорная ли там труба — она видела похожие футляры на Оксфорд-стрит в витрине одной оптической фирмы. Мик буквально дрожал над этим ящичком, и выглядело это довольно забавно — сейчас он был похож на католика, которого призвали перезахоронить папский прах. Охваченная внезапным порывом детского любопытства, она напрочь забыла и человека по имени Корни и странные слова Мика о том, что ей предстоит играть на пару с этим человеком в “Гаррике”. Мик со своим таинственным ящиком удивительно напоминал фокусника, Сибил ничуть бы не удивилась, если бы он оттянул манжеты: смотрите, ничего тут нет, и тут тоже ничего.
Мик откинул крошечные медные крючки, а затем сделал театральную паузу.
Сибил затаила дыхание. А может, это подарок? Какой-нибудь знак ее нового положения? Дабы тайно отметить ее как начинающую авантюристку?
Мик поднял крышку розового дерева с острыми латунными уголками.
Ящик был полон игральных карт. Набит ими от и до — не меньше двадцати колод. У Сибил упало сердце.
— Такого ты еще не видела, — сказал он. — Это уж точно.
Мик выдернул крайнюю справа карту и показал ее Сибил. Нет, это не игральная карта, хотя почти такого же размера. Материал какой-то странный: и не бумага, и не стекло, но молочно-белый, блестящий и очень тонкий. Мик легонько надавил на уголки большим и указательным пальцами. Карта легко согнулась, но как только он ее выпустил, упруго распрямилась.
Затем Сибил заметила на карте дырочки, три-четыре десятка частых, словно на швейной машинке пробитых, строчек; дырочки были круглые, аккуратные, как в хорошей перламутровой пуговице. Три угла карты были слегка закруглены, а четвертый — срезан. Возле него кто-то написал бледными фиолетовыми чернилами: “#2”.
— Камфорированная целлюлоза, — объяснил Мик. — Страшная штука, если ненароком поджечь, однако для “Наполеона”, для самых сложных его операций, не годится ничто другое.
Наполеона? Сибил ничего не понимала.
— Это что-то вроде кинокарты?
Мик просиял от радости. Похоже, она попала в точку.
— Ординатёр[25] “Гран-Наполеон”, мощнейшая машина Французской академии, неужели ты о нем ничего не слышала? Полицейские вычислительные машины Лондона рядом с ним просто игрушки.
Зная, что это доставит Мику удовольствие, Сибил сделала вид, что внимательно рассматривает его сокровище. Ну и что, ящик себе и ящик, деревянный, очень хорошей работы, с подкладкой из зеленого сукна, каким покрывают бильярдные столы. Скользких молочно-белых карточек было очень много, сотни и сотни.
— Так ты бы рассказал мне, для чего это все. Мик весело рассмеялся и чмокнул ее в губы.
— Всему свое время. — Он выпрямился, вернул карточку на место, опустил крышку и защелкнул крючки. — У каждого братства есть свои тайны. Но если догадки Денди Мика верны, никто в точности не знает, что будет, если прогнать эту колоду. Что-то там выяснится, подтвердится некая совокупность математических гипотез. Дело темное. А главное — имя Майкла Рэдли воссияет на небесах клакерского братства. — Он подмигнул. — У французских клакеров есть собственное братство, “Сыны Вокансона”[26]. Жаккардинское общество[27], так они себя называют. Ну, нам есть что им показать, лягушатникам этим.
Мик был словно пьяный, хотя Сибил прекрасно знала, что он почти не пил, всего две бутылки эля. Нет, скорее ему кружила голову мысль об этих карточках, чем бы они там ни были.
— Эта шкатулка и ее содержимое стоят очень дорого, Сибил. — Он снова сел и принялся рыться в своем саквояже. Одно за другим на стол легли свернутый лист плотной оберточной бумаги, обычные канцелярские ножницы и моток крепкой зеленой бечевки. Продолжая говорить, Мик расправил бумагу и стал заворачивать в нее шкатулку. — Очень дорого. Путешествовать с генералом далеко не безопасно. После лекции мы отправляемся в Париж, но сперва, завтра утром, ты отнесешь это на Грейт-Портленд-стрит, на Центральный почтамт. — Теперь Мик перевязывал пакет бечевкой. — Отрежь-ка ее, да, вот тут. — Сибил щелкнула ножницами. — А теперь придержи пальцем. — Он затянул крепкий безукоризненный узел. — Отправишь эту посылку в Париж. Пост-рестант[28]. Знаешь, что это такое?
— Это значит, что ее будут хранить до прихода адресата.
Мик кивнул, вынул из одного кармана брюк палочку сургуча, а из другого — многоразовую спичку. Для разнообразия спичка зажглась с первого раза.
— Да, она будет ждать нас в Париже. Полная безопасность.
В маслянистом пламени сургуч расплавился и потемнел. Алые капли заляпали зеленый узел и коричневую бумагу. Мик кинул ножницы и моток бечевки назад в саквояж, спрятал в карман сургуч и спичку, вынул самопишущее перо и стал заполнять адрес.
— Мик, но почему ты так дорожишь этой штукой, если понятия не имеешь, зачем она и к чему?
— Ну, этого-то я как раз и не говорил. Кой-какие мысли, конечно, имеются. У Денди Мика всегда есть мысли. У меня хватило ума, чтобы взять с собой оригинал в Манчестер, когда я ездил туда по делам генерала. У меня хватило ума выкачать из самых опытных клакеров их новейшие методы сжатия и хватило генеральских денег, чтобы заказать результат на такой же целлюлозе.
Для Сибил все это был темный лес.
В дверь постучали. Неприятного вида мальчишка-половой, стриженный под машинку и беспрестанно шмыгающий носом, вкатил сервировочный столик, чтобы собрать грязную посуду. Он тянул сколько мог, в надежде на чаевые, но не тут-то было: Мик сидел, холодно уставившись в пространство, и время от времени довольно скалил зубы.
Мальчишка звучно втянул сопли и удалился. Через некоторое время послышался стук трости в дверь. Прибыл второй из дружков Мика.
Это был коренастый, поразительно уродливый человек с глазами навыкат и плохо выбритым подбородком, его низкий покатый лоб окаймляла набриолиненная пародия на столь любимые премьер-министром кудряшки. Одет был незнакомец с иголочки, в новый, прекрасного покроя вечерний костюм, который дополняли накидка, трость и цилиндр; широкий французский галстук был заколот модной жемчужной булавкой, на пальце масонский перстень. Лицо его и шею покрывал густой бронзовый загар.
Мик проворно вскочил, пожал окольцованную руку, указал на свободный стул.
— Поздно же вы работаете, мистер Рэдли, — заметил незнакомец.
— Мы делаем все возможное, чтобы удовлетворить ваши особые нужды, профессор Радвик[29].
Стул под профессором Радвиком жалобно скрипнул. На какое-то мгновение Сибил почувствовала на себе взгляд по-жабьи выпученных глаз, и сердце ее упало. Неужели Мик просто ломал комедию, и сейчас она станет объектом какой-то ужасной сделки.