– Это для одного универмага в Токио, – произнес Корралес. – Будет висеть над улицей в Синдзюку[48], в неоновых огнях.
– Они что, уже рекламу из этого делают? Холлис приблизилась к спруту, прошла под ним. Беспроводная маска давала совершенно другие ощущения.
– В ноябре у меня там целое шоу, – сообщил Альберто. «Ну да, конечно, – думала журналистка, глазея с поднятой головой на бесконечное мельтешение образов на поверхности Арчи. – Значит, Ривер полетит в Токио».
12
13
14
– Они что, уже рекламу из этого делают? Холлис приблизилась к спруту, прошла под ним. Беспроводная маска давала совершенно другие ощущения.
– В ноябре у меня там целое шоу, – сообщил Альберто. «Ну да, конечно, – думала журналистка, глазея с поднятой головой на бесконечное мельтешение образов на поверхности Арчи. – Значит, Ривер полетит в Токио».
12
Запас
Во сне Милгрим видел себя обнаженным в комнате спящего Брауна.
Но это была не привычная нагота, в ней заключалось нечто мистическое, какая-то сверхъестественно обостренная ясность; мужчина почувствовал себя вампиром из книги Энн Райе или зеленым новичком, подсевшим на кокаин.
Браун лежал, накрывшись простынями «Нью-Йоркера» и бежевым гостиничным одеялом. Губы его были приоткрыты, нижняя подрагивала на вздохе. Пленник ощутил что-то отдаленно похожее на жалость.
В номере стояла кромешная темнота, если не считать красного индикатора на панели выключенного телевизора, но спящее «Я» Милгрима, словно пользуясь неизвестной частотой, четко различало мебель и все предметы, как на экране таможенного сканера; видело даже пистолет и фонарь под подушкой и рядом нечто прямоугольное со скругленными краями, похожее на складной нож (как пить дать зеленовато-серый). Детская привычка – спать в обнимку с любимыми игрушками. Даже в чем-то трогательная.
Милгрим воображал себя Томом Сойером, Брауна – Гекльберри Финном, бесконечную череду «нью-йоркерских» и прочих гостиничных номеров – плотом, ну а Манхэттен – несущими его холодными водами Миссисипи, когда внезапно заметил на полке тумбы из ДСП с телевизором… Пакет. Бумажный пакет. Мятый бумажный пакет. Внутри (казалось, особая нагота обнажала перед глазами все вокруг) лежали, в этом не могло быть ошибки, знакомые прямоугольники фармацевтических упаковок.
Целый ворох. Изрядное множество. Солидный запас. Если тратить с умом, хватит на неделю.
Милгрим наклонился, словно притянутый волшебным магнитом, – и вдруг, без всякого перехода, очутился у себя, в душной комнате. Уже не мистически голый, а в трусах из черного хлопка, которые не мешало бы сменить, он стоял у окна, упершись носом и лбом в холодное стекло. По Восьмой авеню, четырнадцатью этажами ниже, полз одинокий желтый прямоугольник такси.
Милгрим провел дрожащими пальцами по щеке. Она была мокрой от слез.
Но это была не привычная нагота, в ней заключалось нечто мистическое, какая-то сверхъестественно обостренная ясность; мужчина почувствовал себя вампиром из книги Энн Райе или зеленым новичком, подсевшим на кокаин.
Браун лежал, накрывшись простынями «Нью-Йоркера» и бежевым гостиничным одеялом. Губы его были приоткрыты, нижняя подрагивала на вздохе. Пленник ощутил что-то отдаленно похожее на жалость.
В номере стояла кромешная темнота, если не считать красного индикатора на панели выключенного телевизора, но спящее «Я» Милгрима, словно пользуясь неизвестной частотой, четко различало мебель и все предметы, как на экране таможенного сканера; видело даже пистолет и фонарь под подушкой и рядом нечто прямоугольное со скругленными краями, похожее на складной нож (как пить дать зеленовато-серый). Детская привычка – спать в обнимку с любимыми игрушками. Даже в чем-то трогательная.
Милгрим воображал себя Томом Сойером, Брауна – Гекльберри Финном, бесконечную череду «нью-йоркерских» и прочих гостиничных номеров – плотом, ну а Манхэттен – несущими его холодными водами Миссисипи, когда внезапно заметил на полке тумбы из ДСП с телевизором… Пакет. Бумажный пакет. Мятый бумажный пакет. Внутри (казалось, особая нагота обнажала перед глазами все вокруг) лежали, в этом не могло быть ошибки, знакомые прямоугольники фармацевтических упаковок.
Целый ворох. Изрядное множество. Солидный запас. Если тратить с умом, хватит на неделю.
Милгрим наклонился, словно притянутый волшебным магнитом, – и вдруг, без всякого перехода, очутился у себя, в душной комнате. Уже не мистически голый, а в трусах из черного хлопка, которые не мешало бы сменить, он стоял у окна, упершись носом и лбом в холодное стекло. По Восьмой авеню, четырнадцатью этажами ниже, полз одинокий желтый прямоугольник такси.
Милгрим провел дрожащими пальцами по щеке. Она была мокрой от слез.
13
Яшики
Она стояла под Арчи, любуясь переливами изображений, пробегающих от стреловидного плавника до самых кончиков пары длинных охотничьих щупалец. Промелькнули какие-то викторианские девушки в нижнем белье – вероятно, героини из «Пикника у Висячей скалы», фильма, которым частенько вдохновлялся Инчмэйл перед концертами. Кто-то состряпал для Бобби прелестную кашу из видеокартинок, причем журналистка пока не замечала, чтобы они повторялись. Кадры пробегали бесконечным потоком.
Удобно спрятав лицо под беспроводной маской, Холлис притворялась, будто не слышит, как Бобби шепотом распекает Альберто за ее неожиданное вторжение.
А темп между тем нарастал; на лихорадочно сменяющихся картинках полыхали беззвучные взрывы на фоне черной ночи. Резко наклонив голову после особенно яркой огненной вспышки, зрительница потянулась поправить шлем и ненароком задела сенсорную панель, вмонтированную над скулой слева от визора. Спрут Синдзюку исчез вместе с мельтешащими скинами.
Повыше места, где он только что находился, висело прозрачное прямоугольное тело из серебристого каркаса, твердого и в то же время хрупкого с виду. Его размеры – словно у гаража для двух автомобилей – производили знакомое и отчего-то банальное впечатление. Внутри, казалось, располагалась еще одна или даже несколько форм, но контуры каркасов неразборчиво сливались друг с другом.
Холлис хотела спросить у Чомбо, а будет ли у его работы продолжение, но тот подлетел и сдернул шлем, да еще так грубо, что женщина едва не упала.
Оба окаменели на месте. Голубые глаза Бобби, большие и круглые, как у совы, темнеющие за косой белокурой челкой, вдруг ясно напомнили журналистке один из снимков Курта Кобейна. Тут подошел Альберто и отобрал маску.
– Бобби, – укорил он, – давай уже возьми себя в руки. Это важно. Она пишет статью о локативном искусстве. Для «Нода».
– Для «Нода»?
– Угу.
– Что это за ерунда?
– Журнал типа «Вайред», только английский.
– Или бельгийский, – вставила Холлис. – Или еще какой-нибудь.
Чомбо смотрел на гостей так, как смотрит здоровый человек на двух помешанных.
Корралес щелкнул по сенсорной панели, которую нечаянно задела его спутница, погасил какой-то индикатор и отнес шлем на ближайший стол.
– Великолепный спрут, Бобби, – сказала Холлис. – Спасибо, что показал. А теперь я уйду. Извини за беспокойство.
– Ладно, проехали, – со вздохом смирения произнес тот. Затем отошел к другому столу, разворошил кучу разных мелочей и вернулся с пачкой «Мальборо» и бледно-синей зажигалкой «Бик». Зажег сигарету, опустил веки и глубоко затянулся. Открыл глаза, откинул голову и выдохнул голубой дым вверх, навстречу граненым полусферам. После новой затяжки он хмуро взглянул на гостей поверх сигареты.
– Все задолбало. Представить нельзя, как меня все задолбало. Это же целых девять часов. Девять. Долбаных. Часов.
– Попробуй антиникотиновый пластырь, – предложил Альберто и обернулся к Холлис. – Ты вроде курила, когда пела в «Кёфью»?
– Я бросила.
– С помощью пластыря? – Бобби вновь затянулся «Мальборо».
– Вроде того.
– Что значит «вроде того»?
– Инчмэйл однажды прочел о том, как англичане открыли табак в Виргинии. И знаете, племена, которым он уже был известен, совсем не курили, вернее, поступали не как мы.
– А что они делали? – Безумные искры в глазах Чомбо под косыми соломенными прядями заметно поугасли.
– Это похоже на наше пассивное курение, только намеренное. Туземцы забирались под навес и поджигали кучу табачных листьев. А еще из них готовили припарки.
– Прип?.. – Собеседник опустил окурок.
– Никотин очень быстро всасывается кожей. Инчмэйл предложил сделать влажную кашицу из толченых листьев, наклеить на кожу куском изоленты…
Глаза Корралеса широко распахнулись.
– И вот так ты перестала курить?
– Не совсем. Опасная затея. Может запросто и убить, как мы потом выяснили. Это ведь то же самое, что впитать организмом весь никотин из целой сигареты – смертельная доза и даже больше. Было так мерзко, что буквально через пару раз мою привычку словно рукой сняло, – заключила она и улыбнулась Бобби.
– Может, и мне рискнуть, – пробормотал тот, смахивая пепел на бетонный пол. – Где он сейчас, ваш Инчмэйл?
– В Аргентине.
– Играет?
– Гигует[49] понемногу.
– Записывается?
– Не слышала.
– А ты теперь занялась журналистикой?
– Я всегда немного пописывала, – ответила она. – Где здесь туалет?
– Вон там, в углу. – Чомбо махнул рукой в сторону противоположную той, где Холлис видела Арчи и еще что-то непонятное.
Шагая в указанном направлении, журналистка внимательно следила за тем, чтобы не задеть частые, безупречно ровные линии сетки, нарисованные чем-то вроде белой муки.
Туалет явно был новее самого здания и состоял из трех кабинок с нержавеющим писсуаром. Журналистка заперла за собой дверь, повесила сумку на крючок в первой кабинке и достала пауэрбук. Во время загрузки она устроилась поудобнее. Как и ожидалось, компьютер легко обнаружил Wi-Fi. He желаете ли присоединиться к беспроводной сети «72fofH00av»? Холлис не только желала, но и присоединилась. Любопытно, почему затворник-технарь, страдающий агорафобией, не позаботился защитить свою сеть от несанкционированного доступа; а впрочем, бывшую вокалистку всегда удивляло, как много людей проявляют подобное легкомыслие.
Пришло письмо от Инчмэйла. Холлис вывела послание на экран.
Анжелина вся извелась, когда узнала, что ты, пусть даже не напрямую и в перспективе, работаешь на Бигенда. Кстати, по-настоящему имя произносится «Бэй-дженд» или вроде того, но, по словам жены, он и сам так почти не говорит. Да, кое-что посерьезнее: она списалась со своей подружкой, Мэри из «Dazed», и та обратилась к весьма достоверным источникам. В общем, с этим твоим «Нодом» дело нечисто. Никто о нем и слыхом не слышал. Если печатное издание с грехом пополам напускает на себя таинственность до первой публикации, это уже странно. А твой «Нод» не светится даже там, где засветился бы любой, хоть и самый рассекретный журнал. ХОХ[50] «male[51]».
«Все глубже погружаюсь в глубины когнитивного диссонанса», – отметила про себя журналистка, споласкивая руки. Зеркало уверяло ее, что сделанная в «Мондриане» укладка еще неплохо держится.
Пауэрбук отключился, и Холлис убрала его с раковины в сумку.
Шагать обратно через мучнистую решетку пришлось с прежней осторожностью. Альберто с Бобби сидели за столом в креслах «Аэрон» весьма обветшалого вида. Похоже, несчастные предметы мебели были когда-то куплены для новенькой фирмы, которая вскорости вылетела в трубу, после чего они пережили конфискацию, аукцион и перепродажу. В просвечивающей темно-серой сетке темнели дыры – следы от окурков.
К ярким огням на потолке медленно уплывали слоистые облака сизого дыма, чем-то напоминая концерты «Кёфью» на стадионах.
Чомбо сидел, подтянув колени к подбородку и вонзив несуществующие каблуки остроносых туфель, похожих на клонированные кеды, в сетку, которая обтягивала сиденье. На столе за его спиной лежала всякая всячина; Холлис разглядела банки с «Ред Буллом», огромные водостойкие маркеры и то, что притворялось кучкой сладостей, а на деле оказалось белыми кирпичиками «Лего».
– Почему только этот цвет? – спросила журналистка, опустившись в «Аэрон» и развернувшись лицом к Бобби. – Что-нибудь вроде коричневых «M&M's» для локативных художников?
– Какие ты имеешь в виду, – прозвучал за ее спиной голос Корралеса, – те, за которыми все гонялись или которых, наоборот, не хотели[52]?
Чомбо пропустил его реплику мимо ушей.
– Скорее они выполняют роль изоленты: соединяют электронные схемы и защищают платы от повреждений. Однотонный дизайн помогает избежать визуальной неразберихи, а белый цвет – лучший фон для фотографий, детали легче всего различаются.
Холлис покатала кирпичики на ладони.
– И что, их запросто вот так продают, целыми мешками?
– Спецзаказ.
– По словам Альберто, твоя работа похожа на роль продюсера. Это правда?
Бобби пристально посмотрел на собеседницу из-под челки.
– Ну, если в самом общем смысле, если очень грубо упростить… Пожалуй, да.
– А как получилось, что ты стал ею заниматься?
– Раньше я работал с коммерческой технологией GPS, потому что когда-то мечтал быть астрономом и грезил спутниками. Любопытно же разобраться с глобальной сеткой: что она такое, как с ней работать, выявить скрытые возможности, а кому еще это интересно, кроме художников? Либо они, либо военные. Обычно так и происходит с новыми технологиями: самое увлекательное применение – на поле брани или в галерее.
– Да, только этот проект был военным с самого начала.
– Конечно, – не возражал Чомбо, – как, наверно, и первые карты мира. Координатная сетка – простая вещь. Слишком простая, чтобы допускать к ней кого попало.
– Одна моя знакомая говорила, что киберпространство выкручивается навыворот. Так она выразилась.
– Разумеется. И стоит процессу окончиться, киберпространства больше не будет, верно? Да оно и не существовало никогда, если хотите. Разве что как способ увидеть, куда мы направляемся. Теперь, при сетке, мы оказались по другую сторону экрана. Теперь это здесь. – Он откинул волосы и воззрился на нее сразу двумя глазами.
– А этот ваш Арчи, – журналистка махнула рукой в пустоту, – его повесят над улицей в Токио?
Бобби кивнул.
– Но ведь можно отвезти его туда и в то же время оставить здесь, правда? Это реально – сделать привязку сразу к двум местам? Или ко скольким угодно?
Собеседник улыбнулся.
– Ну и кто будет знать о его присутствии? Вот сейчас, если бы мы не показали, ты бы его и не обнаружила; разве что выяснила бы заранее адрес страницы в Интернете и координаты GPS, тогда конечно. А впрочем, все меняется. Новые сайты, где размещаются представления такого рода, множатся словно грибы. Войди на любой из них, заведи себе интерфейс, – он указал на шлем, – плюс лэптоп и Wi-Fi и любуйся, сколько захочешь.
Холлис подумала над его словами.
– Но ведь каждый из этих сайтов… серверов или как их? Порталов?..
Чомбо кивнул.
– Каждый показывает свою действительность? У Альберто я вижу мертвого Ривера Феникса на тротуаре, а у кого-нибудь еще, ну не знаю, только хорошее. Одних котят, например. То есть мир, где мы обитаем, будет сплошь состоять из каналов… – Она склонила голову набок. – Правильно?
– Да. Не самый приятный исход, если вспомнить, чем обернулось широковещательное телевидение. Зато подумай о блогах: там тоже каждый автор пытается отразить реальность.
– Правда?
– Теоретически.
– А-а.
– Но давай посмотрим на блоги: где мы ожидаем найти наиболее авторитетную информацию? На ссылках. Тут вопрос контекста, и дело даже не в том, на кого ссылается блог, а в том, кто ссылается на него.
– Спасибо. – Бывшая певица смерила Бобби пристальным взглядом и положила кирпичик «Лего» на стол возле затейливой, как оригами, упаковки с новым айподом.
Гарантийные бумаги вместе с инструкциями лежали в запечатанном виниловом пакете, а рядом, в пакетике поменьше, – тонкий белый кабель, уложенный мелкими кольцами. Холлис подняла ярко-желтый прямоугольник размером чуть покрупнее «Лего» и задумчиво повертела в пальцах.
– Тогда почему втягивается столько новичков? Та же виртуальная реальность, ничего особенного. Помните, как мы все поначалу были увлечены?
Желтый квадрат оказался пустотелой литой железкой, покрытой слоем блестящей краски. Деталь от игрушки?
– Имея дело с виртуальной реальностью, мы постоянно смотрим на экран. Вернее, так было десятки лет назад. Теперь стало проще. Очки не нужны, перчатки тоже. Как-то так само получилось. В общем, ВР – еще один способ указать, куда мы движемся. Причем, согласись, не нагоняя большого страха. А локативное творчество… Им уже многие увлекаются. Сегодня еще нельзя творить представления непосредственно при помощи нервной системы. Настанет день, и будет можно. Интерфейс у нас уже в голове. Скоро поднимем на такой уровень развития, что и думать забудем о его существовании. Представь, идешь ты по улице, и вдруг… – Он ухмыльнулся и развел руками.
– Попадаю в мир Бобби, – закончила журналистка.
– Схватываешь.
Повернув желтую железку нижней стороной, она прочитала надпись «СДЕЛАНО В КИТАЕ» выпуклыми заглавными буквами крохотного размера. Деталька от игрушечного грузовика? Ящик трейлера? Контейнер? Точно, транспортная тара – из тех, что используют на кораблях.
Уменьшенная копия таинственного прямоугольного каркаса.
Холлис положила миниатюру возле белого кирпичика «Лего» и отвела глаза.
Удобно спрятав лицо под беспроводной маской, Холлис притворялась, будто не слышит, как Бобби шепотом распекает Альберто за ее неожиданное вторжение.
А темп между тем нарастал; на лихорадочно сменяющихся картинках полыхали беззвучные взрывы на фоне черной ночи. Резко наклонив голову после особенно яркой огненной вспышки, зрительница потянулась поправить шлем и ненароком задела сенсорную панель, вмонтированную над скулой слева от визора. Спрут Синдзюку исчез вместе с мельтешащими скинами.
Повыше места, где он только что находился, висело прозрачное прямоугольное тело из серебристого каркаса, твердого и в то же время хрупкого с виду. Его размеры – словно у гаража для двух автомобилей – производили знакомое и отчего-то банальное впечатление. Внутри, казалось, располагалась еще одна или даже несколько форм, но контуры каркасов неразборчиво сливались друг с другом.
Холлис хотела спросить у Чомбо, а будет ли у его работы продолжение, но тот подлетел и сдернул шлем, да еще так грубо, что женщина едва не упала.
Оба окаменели на месте. Голубые глаза Бобби, большие и круглые, как у совы, темнеющие за косой белокурой челкой, вдруг ясно напомнили журналистке один из снимков Курта Кобейна. Тут подошел Альберто и отобрал маску.
– Бобби, – укорил он, – давай уже возьми себя в руки. Это важно. Она пишет статью о локативном искусстве. Для «Нода».
– Для «Нода»?
– Угу.
– Что это за ерунда?
– Журнал типа «Вайред», только английский.
– Или бельгийский, – вставила Холлис. – Или еще какой-нибудь.
Чомбо смотрел на гостей так, как смотрит здоровый человек на двух помешанных.
Корралес щелкнул по сенсорной панели, которую нечаянно задела его спутница, погасил какой-то индикатор и отнес шлем на ближайший стол.
– Великолепный спрут, Бобби, – сказала Холлис. – Спасибо, что показал. А теперь я уйду. Извини за беспокойство.
– Ладно, проехали, – со вздохом смирения произнес тот. Затем отошел к другому столу, разворошил кучу разных мелочей и вернулся с пачкой «Мальборо» и бледно-синей зажигалкой «Бик». Зажег сигарету, опустил веки и глубоко затянулся. Открыл глаза, откинул голову и выдохнул голубой дым вверх, навстречу граненым полусферам. После новой затяжки он хмуро взглянул на гостей поверх сигареты.
– Все задолбало. Представить нельзя, как меня все задолбало. Это же целых девять часов. Девять. Долбаных. Часов.
– Попробуй антиникотиновый пластырь, – предложил Альберто и обернулся к Холлис. – Ты вроде курила, когда пела в «Кёфью»?
– Я бросила.
– С помощью пластыря? – Бобби вновь затянулся «Мальборо».
– Вроде того.
– Что значит «вроде того»?
– Инчмэйл однажды прочел о том, как англичане открыли табак в Виргинии. И знаете, племена, которым он уже был известен, совсем не курили, вернее, поступали не как мы.
– А что они делали? – Безумные искры в глазах Чомбо под косыми соломенными прядями заметно поугасли.
– Это похоже на наше пассивное курение, только намеренное. Туземцы забирались под навес и поджигали кучу табачных листьев. А еще из них готовили припарки.
– Прип?.. – Собеседник опустил окурок.
– Никотин очень быстро всасывается кожей. Инчмэйл предложил сделать влажную кашицу из толченых листьев, наклеить на кожу куском изоленты…
Глаза Корралеса широко распахнулись.
– И вот так ты перестала курить?
– Не совсем. Опасная затея. Может запросто и убить, как мы потом выяснили. Это ведь то же самое, что впитать организмом весь никотин из целой сигареты – смертельная доза и даже больше. Было так мерзко, что буквально через пару раз мою привычку словно рукой сняло, – заключила она и улыбнулась Бобби.
– Может, и мне рискнуть, – пробормотал тот, смахивая пепел на бетонный пол. – Где он сейчас, ваш Инчмэйл?
– В Аргентине.
– Играет?
– Гигует[49] понемногу.
– Записывается?
– Не слышала.
– А ты теперь занялась журналистикой?
– Я всегда немного пописывала, – ответила она. – Где здесь туалет?
– Вон там, в углу. – Чомбо махнул рукой в сторону противоположную той, где Холлис видела Арчи и еще что-то непонятное.
Шагая в указанном направлении, журналистка внимательно следила за тем, чтобы не задеть частые, безупречно ровные линии сетки, нарисованные чем-то вроде белой муки.
Туалет явно был новее самого здания и состоял из трех кабинок с нержавеющим писсуаром. Журналистка заперла за собой дверь, повесила сумку на крючок в первой кабинке и достала пауэрбук. Во время загрузки она устроилась поудобнее. Как и ожидалось, компьютер легко обнаружил Wi-Fi. He желаете ли присоединиться к беспроводной сети «72fofH00av»? Холлис не только желала, но и присоединилась. Любопытно, почему затворник-технарь, страдающий агорафобией, не позаботился защитить свою сеть от несанкционированного доступа; а впрочем, бывшую вокалистку всегда удивляло, как много людей проявляют подобное легкомыслие.
Пришло письмо от Инчмэйла. Холлис вывела послание на экран.
Анжелина вся извелась, когда узнала, что ты, пусть даже не напрямую и в перспективе, работаешь на Бигенда. Кстати, по-настоящему имя произносится «Бэй-дженд» или вроде того, но, по словам жены, он и сам так почти не говорит. Да, кое-что посерьезнее: она списалась со своей подружкой, Мэри из «Dazed», и та обратилась к весьма достоверным источникам. В общем, с этим твоим «Нодом» дело нечисто. Никто о нем и слыхом не слышал. Если печатное издание с грехом пополам напускает на себя таинственность до первой публикации, это уже странно. А твой «Нод» не светится даже там, где засветился бы любой, хоть и самый рассекретный журнал. ХОХ[50] «male[51]».
«Все глубже погружаюсь в глубины когнитивного диссонанса», – отметила про себя журналистка, споласкивая руки. Зеркало уверяло ее, что сделанная в «Мондриане» укладка еще неплохо держится.
Пауэрбук отключился, и Холлис убрала его с раковины в сумку.
Шагать обратно через мучнистую решетку пришлось с прежней осторожностью. Альберто с Бобби сидели за столом в креслах «Аэрон» весьма обветшалого вида. Похоже, несчастные предметы мебели были когда-то куплены для новенькой фирмы, которая вскорости вылетела в трубу, после чего они пережили конфискацию, аукцион и перепродажу. В просвечивающей темно-серой сетке темнели дыры – следы от окурков.
К ярким огням на потолке медленно уплывали слоистые облака сизого дыма, чем-то напоминая концерты «Кёфью» на стадионах.
Чомбо сидел, подтянув колени к подбородку и вонзив несуществующие каблуки остроносых туфель, похожих на клонированные кеды, в сетку, которая обтягивала сиденье. На столе за его спиной лежала всякая всячина; Холлис разглядела банки с «Ред Буллом», огромные водостойкие маркеры и то, что притворялось кучкой сладостей, а на деле оказалось белыми кирпичиками «Лего».
– Почему только этот цвет? – спросила журналистка, опустившись в «Аэрон» и развернувшись лицом к Бобби. – Что-нибудь вроде коричневых «M&M's» для локативных художников?
– Какие ты имеешь в виду, – прозвучал за ее спиной голос Корралеса, – те, за которыми все гонялись или которых, наоборот, не хотели[52]?
Чомбо пропустил его реплику мимо ушей.
– Скорее они выполняют роль изоленты: соединяют электронные схемы и защищают платы от повреждений. Однотонный дизайн помогает избежать визуальной неразберихи, а белый цвет – лучший фон для фотографий, детали легче всего различаются.
Холлис покатала кирпичики на ладони.
– И что, их запросто вот так продают, целыми мешками?
– Спецзаказ.
– По словам Альберто, твоя работа похожа на роль продюсера. Это правда?
Бобби пристально посмотрел на собеседницу из-под челки.
– Ну, если в самом общем смысле, если очень грубо упростить… Пожалуй, да.
– А как получилось, что ты стал ею заниматься?
– Раньше я работал с коммерческой технологией GPS, потому что когда-то мечтал быть астрономом и грезил спутниками. Любопытно же разобраться с глобальной сеткой: что она такое, как с ней работать, выявить скрытые возможности, а кому еще это интересно, кроме художников? Либо они, либо военные. Обычно так и происходит с новыми технологиями: самое увлекательное применение – на поле брани или в галерее.
– Да, только этот проект был военным с самого начала.
– Конечно, – не возражал Чомбо, – как, наверно, и первые карты мира. Координатная сетка – простая вещь. Слишком простая, чтобы допускать к ней кого попало.
– Одна моя знакомая говорила, что киберпространство выкручивается навыворот. Так она выразилась.
– Разумеется. И стоит процессу окончиться, киберпространства больше не будет, верно? Да оно и не существовало никогда, если хотите. Разве что как способ увидеть, куда мы направляемся. Теперь, при сетке, мы оказались по другую сторону экрана. Теперь это здесь. – Он откинул волосы и воззрился на нее сразу двумя глазами.
– А этот ваш Арчи, – журналистка махнула рукой в пустоту, – его повесят над улицей в Токио?
Бобби кивнул.
– Но ведь можно отвезти его туда и в то же время оставить здесь, правда? Это реально – сделать привязку сразу к двум местам? Или ко скольким угодно?
Собеседник улыбнулся.
– Ну и кто будет знать о его присутствии? Вот сейчас, если бы мы не показали, ты бы его и не обнаружила; разве что выяснила бы заранее адрес страницы в Интернете и координаты GPS, тогда конечно. А впрочем, все меняется. Новые сайты, где размещаются представления такого рода, множатся словно грибы. Войди на любой из них, заведи себе интерфейс, – он указал на шлем, – плюс лэптоп и Wi-Fi и любуйся, сколько захочешь.
Холлис подумала над его словами.
– Но ведь каждый из этих сайтов… серверов или как их? Порталов?..
Чомбо кивнул.
– Каждый показывает свою действительность? У Альберто я вижу мертвого Ривера Феникса на тротуаре, а у кого-нибудь еще, ну не знаю, только хорошее. Одних котят, например. То есть мир, где мы обитаем, будет сплошь состоять из каналов… – Она склонила голову набок. – Правильно?
– Да. Не самый приятный исход, если вспомнить, чем обернулось широковещательное телевидение. Зато подумай о блогах: там тоже каждый автор пытается отразить реальность.
– Правда?
– Теоретически.
– А-а.
– Но давай посмотрим на блоги: где мы ожидаем найти наиболее авторитетную информацию? На ссылках. Тут вопрос контекста, и дело даже не в том, на кого ссылается блог, а в том, кто ссылается на него.
– Спасибо. – Бывшая певица смерила Бобби пристальным взглядом и положила кирпичик «Лего» на стол возле затейливой, как оригами, упаковки с новым айподом.
Гарантийные бумаги вместе с инструкциями лежали в запечатанном виниловом пакете, а рядом, в пакетике поменьше, – тонкий белый кабель, уложенный мелкими кольцами. Холлис подняла ярко-желтый прямоугольник размером чуть покрупнее «Лего» и задумчиво повертела в пальцах.
– Тогда почему втягивается столько новичков? Та же виртуальная реальность, ничего особенного. Помните, как мы все поначалу были увлечены?
Желтый квадрат оказался пустотелой литой железкой, покрытой слоем блестящей краски. Деталь от игрушки?
– Имея дело с виртуальной реальностью, мы постоянно смотрим на экран. Вернее, так было десятки лет назад. Теперь стало проще. Очки не нужны, перчатки тоже. Как-то так само получилось. В общем, ВР – еще один способ указать, куда мы движемся. Причем, согласись, не нагоняя большого страха. А локативное творчество… Им уже многие увлекаются. Сегодня еще нельзя творить представления непосредственно при помощи нервной системы. Настанет день, и будет можно. Интерфейс у нас уже в голове. Скоро поднимем на такой уровень развития, что и думать забудем о его существовании. Представь, идешь ты по улице, и вдруг… – Он ухмыльнулся и развел руками.
– Попадаю в мир Бобби, – закончила журналистка.
– Схватываешь.
Повернув желтую железку нижней стороной, она прочитала надпись «СДЕЛАНО В КИТАЕ» выпуклыми заглавными буквами крохотного размера. Деталька от игрушечного грузовика? Ящик трейлера? Контейнер? Точно, транспортная тара – из тех, что используют на кораблях.
Уменьшенная копия таинственного прямоугольного каркаса.
Холлис положила миниатюру возле белого кирпичика «Лего» и отвела глаза.
14
Хуана
Тито вспоминал ее квартиру в Сан-Исидро, неподалеку от крупного вокзала. Оголенные провода, ползущие по стене подобно вьющимся виноградным лозам, лампочки без абажуров, кастрюли и сковородки на грубых крючьях. На алтаре беспорядочно теснились разные предметы, обремененные особым смыслом. Пыльные склянки с тухлой водой, наполовину разобранный пластмассовый макет советского бомбардировщика, солдатская нашивка в пурпурных и желтых тонах, старинные бутылки с пузырьками, запертыми под мутным стеклом, из воздуха дней, миновавших по меньшей мере сотню лет назад… Все эти предметы, по словам Хуаны, составляли единую цепь, которая помогала яснее выразить ее чувства к своим божествам. Сверху, из-под самого потолка, озирала комнату написанная на стене Мадонна Гваделупская.
Тот прежний алтарь, как, впрочем, и нынешний, на квартире в испанском Гарлеме, в первую очередь посвящался Открывающему Путь и Ошун, чьи парные энергии никогда не приходили в равновесие и потому не достигали состояния покоя.
Рабы, которым не разрешалось поклоняться домашним божествам, присоединялись к католической церкви, чтобы почитать их уже в качестве святых. Каждый из идолов получил вторую личину, как, например, Бабалу-Эйе, двойник Лазаря, воскрешенного Иисусом Христом. Танец Бабалу-Эйе перекрестили в Танец Ходячего Мертвеца. Долгими темными вечерами в Сан-Исидро Тито наблюдал, как Хуана курит сигары и пляшет словно одержимая.
И вот сегодня, спустя столько лет, они снова рядом. Раннее утро, Тито сидит перед нью-йоркским алтарем, таким же опрятным, как и остальное жилище. Непосвященный увидел бы перед собой обыкновенную полку, но племянник сразу разглядел старинные бутылки, заключившие в своих темных чревах погоду давно минувших дней.
Он только что закончил описывать старика.
Хуана больше не курила сигар. И, наверное, не танцевала; впрочем, за последнее он бы не поручился. Она потянулась вперед и взяла с алтарной тарелочки четыре кусочка кокоса, а другой рукой провела по полу, поцеловала кончики пальцев и бесконечно символичную пыль. Закрыв глаза после короткой молитвы на языке, которого Тито не понял, тетка строго задала какой-то вопрос, встряхнула кусочки между сложенными чашечкой ладонями и бросила перед собой. Потом немного посидела молча, упершись локтями в колени и разглядывая полученный результат.
– Все упали мякотью вверх. Это знак справедливости. – Хуана собрала рассыпанные кусочки и бросила снова. На этот раз половина из них упала вверх кожурой. Тетка кивнула. – Подтверждается.
– Что?
– Я спрашивала о судьбе человека, который тебя беспокоит. Он и мне тоже не дает покоя.
Стряхнув кокосовые кусочки в жестяную мусорную корзину «Доджерс»[53], она прибавила:
– Иногда ориши[54] служат нам оракулами. Но если говорят, то не много, и даже им не всегда известно будущее.
Тито хотел помочь ей подняться, однако Хуана оттолкнула руки племянника. На ней было темное серое платье с молнией впереди, похожее на униформу. Лысеющую голову прикрывал babushkin платок. Белки ее темно-янтарных глаз напоминали слоновую кость.
– Пойду приготовлю завтрак.
– Спасибо.
Отказываться было бесполезно. Да и зачем? Хуана побрела на кухню, шаркая серыми тапочками, подходящими к ее казенного вида платью.
– Помнишь дом, где жил твой отец в Аламаре[55]? – обронила она через плечо.
– Там все дома были похожи на пластмассовый конструктор.
– Это точно, – согласилась тетка. – Город хотели сделать копией Смоленска. Я всегда считала, что твой отец мог бы найти место получше. В конце концов, у него был выбор – большая редкость по тем временам.
Тито встал рядом и смотрел на ее терпеливые руки, на то, как они нарезали хлеб, намазали его маслом и положили в духовку, наполнили водой крохотную кофеварку эспрессо из алюминия, всыпали туда кофе и налили молока в металлический кувшин.
– Да, твой отец мог выбирать. Он обладал едва ли не большей свободой, чем дед.
Она обернулась и посмотрела племяннику в глаза.
– А почему так?
– Пока на Кубе стояли русские, твой дед, хотя и держался в тени, был очень могущественным человеком. А твой отец – первенцем и любимчиком очень могущественного человека. Но дед, разумеется, знал, что русские однажды уйдут и все переменится. В тысяча девятьсот девяносто первом году, когда это случилось, он предугадал «особый период», нехватку товаров и ограничения свобод. Предвидел, что Кастро потянется к главному символу злейшего врага – американскому доллару, – и, разумеется, предчувствовал закат своей власти. Хочешь узнать одну тайну?
– Да?
– Он был коммунистом. – Хуана залилась таким поразительно девичьим смехом, что гостю вдруг померещилось, будто на крохотной кухне спрятался кто-то еще. – Да, больше коммунистом, чем сантеро[56]. Он верил. Ведь замысел провалился, провалился так, что людям простым и не понять многого, однако твой дед, хотя и по-своему, верил. Он, как и я, бывал в России. Как и я, имел глаза, чтобы видеть. И все же… – Она улыбнулась и пожала плечами. – Думаю, это придавало твоему деду некую силу, особую власть над остальными, с кем мы теперь благодаря ему оказались связаны. Они всегда подозревали о его вере. Не той трагической, клоунской, как у жителей Восточной Германии, а скорее замешенной на каком-то… простодушии.
Кухню наполнил запах поджаренного хлеба. Молоко дошло до кипения, и Хуана взбила пену при помощи маленького бамбукового веничка.
– Разумеется, такие вещи нельзя доказать. В ту пору все кому не лень заявляли о своей вере, по крайней мере – прилюдно.
– Почему ты сказала, что у него было меньше выбора?
– Глава большой семьи обременен обязанностями. А мы к тому времени стали не просто семьей. Мы уже стали тем, что имеем сегодня. Для деда интересы родни всегда были важнее желания получше устроиться в жизни. Будь он один – может, никуда и не полетел бы. Может даже, не умер бы до сих пор. Гибель сына, конечно, сильно повлияла на его решение переправить нас в Америку. Садись.
Она поставила на столик желтый поднос, белое блюдце с тостами и большую белую чашку cafe con leche[57].
– А этот человек, он что, помогал деду перевезти нас сюда?
– В каком-то смысле.
– Как это понимать?
– Многовато вопросов.
Тито улыбнулся ей снизу вверх.
– Он из ЦРУ?
Хуана сердито нахмурилась из-под серого платка. Бледный кончик языка показался в уголке ее рта и тут же исчез.
– А твой дед был из ДГИ?
Тито задумчиво окунул кусочек тоста в кофе и прожевал его.
Тот прежний алтарь, как, впрочем, и нынешний, на квартире в испанском Гарлеме, в первую очередь посвящался Открывающему Путь и Ошун, чьи парные энергии никогда не приходили в равновесие и потому не достигали состояния покоя.
Рабы, которым не разрешалось поклоняться домашним божествам, присоединялись к католической церкви, чтобы почитать их уже в качестве святых. Каждый из идолов получил вторую личину, как, например, Бабалу-Эйе, двойник Лазаря, воскрешенного Иисусом Христом. Танец Бабалу-Эйе перекрестили в Танец Ходячего Мертвеца. Долгими темными вечерами в Сан-Исидро Тито наблюдал, как Хуана курит сигары и пляшет словно одержимая.
И вот сегодня, спустя столько лет, они снова рядом. Раннее утро, Тито сидит перед нью-йоркским алтарем, таким же опрятным, как и остальное жилище. Непосвященный увидел бы перед собой обыкновенную полку, но племянник сразу разглядел старинные бутылки, заключившие в своих темных чревах погоду давно минувших дней.
Он только что закончил описывать старика.
Хуана больше не курила сигар. И, наверное, не танцевала; впрочем, за последнее он бы не поручился. Она потянулась вперед и взяла с алтарной тарелочки четыре кусочка кокоса, а другой рукой провела по полу, поцеловала кончики пальцев и бесконечно символичную пыль. Закрыв глаза после короткой молитвы на языке, которого Тито не понял, тетка строго задала какой-то вопрос, встряхнула кусочки между сложенными чашечкой ладонями и бросила перед собой. Потом немного посидела молча, упершись локтями в колени и разглядывая полученный результат.
– Все упали мякотью вверх. Это знак справедливости. – Хуана собрала рассыпанные кусочки и бросила снова. На этот раз половина из них упала вверх кожурой. Тетка кивнула. – Подтверждается.
– Что?
– Я спрашивала о судьбе человека, который тебя беспокоит. Он и мне тоже не дает покоя.
Стряхнув кокосовые кусочки в жестяную мусорную корзину «Доджерс»[53], она прибавила:
– Иногда ориши[54] служат нам оракулами. Но если говорят, то не много, и даже им не всегда известно будущее.
Тито хотел помочь ей подняться, однако Хуана оттолкнула руки племянника. На ней было темное серое платье с молнией впереди, похожее на униформу. Лысеющую голову прикрывал babushkin платок. Белки ее темно-янтарных глаз напоминали слоновую кость.
– Пойду приготовлю завтрак.
– Спасибо.
Отказываться было бесполезно. Да и зачем? Хуана побрела на кухню, шаркая серыми тапочками, подходящими к ее казенного вида платью.
– Помнишь дом, где жил твой отец в Аламаре[55]? – обронила она через плечо.
– Там все дома были похожи на пластмассовый конструктор.
– Это точно, – согласилась тетка. – Город хотели сделать копией Смоленска. Я всегда считала, что твой отец мог бы найти место получше. В конце концов, у него был выбор – большая редкость по тем временам.
Тито встал рядом и смотрел на ее терпеливые руки, на то, как они нарезали хлеб, намазали его маслом и положили в духовку, наполнили водой крохотную кофеварку эспрессо из алюминия, всыпали туда кофе и налили молока в металлический кувшин.
– Да, твой отец мог выбирать. Он обладал едва ли не большей свободой, чем дед.
Она обернулась и посмотрела племяннику в глаза.
– А почему так?
– Пока на Кубе стояли русские, твой дед, хотя и держался в тени, был очень могущественным человеком. А твой отец – первенцем и любимчиком очень могущественного человека. Но дед, разумеется, знал, что русские однажды уйдут и все переменится. В тысяча девятьсот девяносто первом году, когда это случилось, он предугадал «особый период», нехватку товаров и ограничения свобод. Предвидел, что Кастро потянется к главному символу злейшего врага – американскому доллару, – и, разумеется, предчувствовал закат своей власти. Хочешь узнать одну тайну?
– Да?
– Он был коммунистом. – Хуана залилась таким поразительно девичьим смехом, что гостю вдруг померещилось, будто на крохотной кухне спрятался кто-то еще. – Да, больше коммунистом, чем сантеро[56]. Он верил. Ведь замысел провалился, провалился так, что людям простым и не понять многого, однако твой дед, хотя и по-своему, верил. Он, как и я, бывал в России. Как и я, имел глаза, чтобы видеть. И все же… – Она улыбнулась и пожала плечами. – Думаю, это придавало твоему деду некую силу, особую власть над остальными, с кем мы теперь благодаря ему оказались связаны. Они всегда подозревали о его вере. Не той трагической, клоунской, как у жителей Восточной Германии, а скорее замешенной на каком-то… простодушии.
Кухню наполнил запах поджаренного хлеба. Молоко дошло до кипения, и Хуана взбила пену при помощи маленького бамбукового веничка.
– Разумеется, такие вещи нельзя доказать. В ту пору все кому не лень заявляли о своей вере, по крайней мере – прилюдно.
– Почему ты сказала, что у него было меньше выбора?
– Глава большой семьи обременен обязанностями. А мы к тому времени стали не просто семьей. Мы уже стали тем, что имеем сегодня. Для деда интересы родни всегда были важнее желания получше устроиться в жизни. Будь он один – может, никуда и не полетел бы. Может даже, не умер бы до сих пор. Гибель сына, конечно, сильно повлияла на его решение переправить нас в Америку. Садись.
Она поставила на столик желтый поднос, белое блюдце с тостами и большую белую чашку cafe con leche[57].
– А этот человек, он что, помогал деду перевезти нас сюда?
– В каком-то смысле.
– Как это понимать?
– Многовато вопросов.
Тито улыбнулся ей снизу вверх.
– Он из ЦРУ?
Хуана сердито нахмурилась из-под серого платка. Бледный кончик языка показался в уголке ее рта и тут же исчез.
– А твой дед был из ДГИ?
Тито задумчиво окунул кусочек тоста в кофе и прожевал его.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента