Здесь Берроуз остановился. Остановил его довод необычный и, видимо, не совсем законный - Руперт Грант прыгнул на него и стал валить на пол.
- Валите другого, Суинберн! - крикнул он, запыхавшись, и, не успев опомниться, я уже сцепился с человеком в лиловой куртке. Бился он лихо, отпрыгивал, словно китовый ус, но я был тяжелее, да и напал внезапно. Я подставил ему подножку, он мгновение качался на одной ноге, и мы повалились на ложе из газет, я - наверху, он - внизу.
На секунду отвлекшись, я услышал голос Бэзила:
- ...признаюсь, совершенно мне непонятную и, разумеется, неприятную. Однако долг велит поддерживать старых друзей против новых, даже самых прекрасных. А потому, разрешите связать вам руки этой салфеточкой, соорудив тем самые удобные наручники, какие только...
Я вскочил на ноги, Руперт крепко держал Берроуза, а Бэзил пытался совладать с его руками. Братья были сильны, но не сильнее противника, что мы и узнали через две секунды. Шею его обхватил Руперт; и вдруг по телу пробежала какая-то судорога. Голова рванулась вперед, он боднул врага, и тот покатился по полу, мелькая ногами. Боднув и Бэзила - тот с треском упал, - великан, придя в исступление, кинулся на меня и швырнул в угол, где я сшиб корзину для бумаг. Тем временем Гринвуд вскочил; вскочил и Бэзил. Но победили хозяева.
Гринвуд бросился к звонку. Прежде чем я поднялся, шатаясь, а оглушенный Руперт поднял голову, в комнату вошли два лакея. Теперь силы были неравны. Гринвуд с одним лакеем быстро загнали меня к обломкам корзины, двое других прижали Бэзила к стене. Руперт приподнялся на локте, ничего не понимая.
В напряженном молчании, в полной беспомощности я услышал громкий, несообразно веселый голос.
- Вот это, - сказал Бэзил, - я и называю развлечением.
Сквозь чащу ног я хоть как-то увидел его побагровевшее лицо и с удивлением обнаружил, что глаза у него блестят, как у ребенка, разгоряченного любимой игрой.
Тяжело дыша, я попытался приподняться, но слуга придавил меня так прочно, что Гринвуд предоставил меня ему и пошел на подмогу тем, кто справлялся с Бэзилом. Голова моего старшего друга клонилась все ниже, словно корабль шел ко дну. Но вдруг, высвободив руку, он ухватился за большой том, как позже выяснилось - Златоуста, вырвал его из ряда книг и, когда Гринвуд побежал к нему, метнул ему прямо в лицо. Тот упал и покатился, словно кегля, а Бэзил затих, и враги сомкнулись над ним.
Руперт ушибся, но не утратил разума. Подкравшись по мере сил к полуповерженному Гринвуду, он схватился с ним, и они покатились по полу. Оба заметно ослабели, Руперт - больше. Я еще вырваться не мог. Пол обратился в бурное море рваных журналов или огромную мусорную корзину. Берроуз со слугами утопали в бумаге чуть ли не до колен, словно в сухих листьях; у Гринвуда на ноге наподобие оборочки красовалась страница газеты "Пэлл Мэлл".
Заточенный в темнице могучих тел, Бэзил мог уже и скончаться, но мне казалось, что склоненная спина Берроуза напряжена, он держит моего друга. Внезапно она дрогнула - Бэзил схватил врага за ноги. Тяжелые кулаки молотили по склоненной голове, но ничто не могло освободить хозяйскую лодыжку из этой мертвой хватки. Голова во тьме и в боли утыкалась в пол, правая нога мучителя поднималась в воздух. Берроуз налился пурпуром, он уже шатался. Наконец пол, потолок, стены содрогнулись, а колосс упал, занимая едва ли не всю комнату. Бэзил весело вскочил и в три удара сплющил лакея, как треуголку, потом он вспрыгнул на Берроуза с одной салфеткой в руке, другой - в зубах и связал едва ли не раньше, чем лохматая голова коснулась пола. Прыгнул он и на Гринвуда, которого с трудом держал Руперт, они его вместе скрутили. Человек, державший меня, кинулся было к ним, но я вскочил, как пружина, и с превеликим удовольствием повалил его. Другой слуга, с разбитой губой, потерял всякую прыть и ковылял к дверям. Увидев, что битва кончена, мой недавний противник кинулся за ним. Руперт сидел верхом на Гринвуде, Бэзил - на Берроузе.
Как ни странно, Берроуз разговаривал с ним без малейшего волнения.
- Хорошо, господа, - сказал он, - ваша взяла. Не объясните ли, в чем дело?
- Вот это, - заметил сияющий Бэзил, - мы и называем выживанием приспособленных.
Руперт к этому времени пришел в себя. Соскочив с Гринвуда, он перевязал ему платком раненую руку и холодно пропел:
- Бэзил, постереги пленников твоего лука, копья и вышитых салфеток. Мы с Суинберном освободим несчастную узницу.
- Хорошо, - ответил Бэзил, неспешно пересаживаясь в кресло. - Не спешите, мы не соскучимся, у нас полно газет.
Руперт выбежал из комнаты, я последовал за ним, но успел услышать и в коридоре, и на черной лестнице громкий голос Бэзила, говорившего:
- А теперь, мистер Берроуз, мы можем вернуться к нашему спору. Мне очень жаль, что вы ведете дискуссию лежа, но полемисту вашего уровня вряд ли помешает какая бы то ни было поза. Когда нас прервала эта случайная размолвка, вы говорили, если не ошибаюсь, о том, что простые положения науки можно и обнародовать.
- Именно, - не без труда ответил поверженный великан. - Я считаю, что очень упрощенную схему мироздания можно...
Здесь голоса угасли, а мы спустились в подвал. Я заметил, что Гринвуд не присоединился к спору. Берроуз философствовал вовсю, а он все же обиделся. Оставив их, мы, как я уже говорил, спустились в недра таинственного дома, которые казались нам преисподней, ибо мы знали, что там томится человек.
Как обычно, в подвальном коридоре было несколько дверей - видимо, в кухню, судомойню, в буфетную и так далее. Руперт распахнул их с невиданной быстротой. За четырьмя из пяти никого не было; пятая была заперта. Сыщик-любитель проломил ее, словно картонку, и мы очутились в неожиданной тьме.
Стоя на пороге, Руперт крикнул, как кричат в пропасть:
- Кто бы вы ни были, выходите! Вы свободны. Те, кто держит вас в плену, сами попали в плен. Мы связали их, они лежат наверху. А вы свободны.
Несколько секунд никто не отвечал, потом что-то зашелестело. Мы бы решили, что это ветер или мыши, если бы не слышали похожих звуков. То был голос узницы.
- Есть у вас спичка? - мрачно спросил Руперт. - Кажется, мы дошли до сути.
Я чиркнул спичкой и подержал ее. Перед нами была большая комната, оклеенная желтыми обоями. В другом конце, у окна, виднелась темная фигура. Спичка обожгла мне пальцы, упала, и снова воцарилась тьма. Однако я успел заметить прямо над головой газовый рожок. Снова чиркнув спичкой, я зажег его, и мы увидели узницу.
У окна, за рабочим столиком, сидела немолодая дама с ярким румянцем и ослепительной сединой. Их оттеняли черные, просто мефистофельские брови и скромное черное платье. Газовый свет четко выделял багрец и серебро на буром фоне ставен. В одном месте, впрочем, фон был синим - там, где Руперт недавно прорезал щель.
- Мадам, - сказал он, подходя к ней и как бы взмахивая шляпой, разрешите мне сообщить вам, что вы свободны. Мы услышали ваши сетования, проходя мимо, и нам удалось вам помочь.
Румяная, чернобровая и седовласая дама смотрела на нас секунду-другую бессмысленно, как попугай. Потом, облегченно вздохнув, проговорила:
- Помочь? А где мистер Гринвуд? Где мистер Берроуз?
Вы говорите, я свободна?
- Да, мадам, - сияя любезностью, ответил Руперт. - Мы прекрасно справились с мистером Гринвудом и мистером Берроузом. Уладили с ними все.
Старая дама встала и очень быстро подошла к нам.
- Что же вы им сказали? - воскликнула она. - Как вы их убедили?
- Мы убедили их, - улыбнулся Руперт, - свалив с ног и связав им руки. В чем дело?
Узница, к нашему удивлению, медленно пошла к окну.
- Насколько я понимаю, - сказала она, явно собираясь вернуться к вышиванию, - вы победили их и связали?
- Да, - гордо ответил Руперт. - Мы сломили сопротивление.
- Вот как! - заметила дама и села у окна.
Довольно долго все мы молчали.
- Путь свободен, мадам, - учтиво напомнил Руперт.
Узница поднялась, обратив к нам черные брови и румяное лицо.
- А мистер Гринвуд и мистер Берроуз? - спросила она. - Как вас понять? Что с ними?
- Они лежат связанные на полу, - отвечал Руперт.
- Что ж, все ясно, - сказала дама, просто шлепаясь в кресло. - Я останусь здесь.
Руперт удивленно воззрился на нее.
- Останетесь? - переспросил он. - Зачем? Что может удержать вас в этой жалкой темнице?
- Уместней спросить, - невозмутимо отвечала дама, - что понудит меня отсюда выйти.
Оба мы растерянно глядели на нее, она же на нас - спокойно. Наконец я произнес:
- Вы действительно хотите, чтобы мы вас оставили?
- Надеюсь, - сказала она, - вы не свяжете меня и не вынесете? Иначе я не уйду.
- Мадам! - вскричал Руперт в пылком отчаянии. - Мы же слышали, как вы стонете!
- Если подслушивать, многое услышишь, - неласково отвечала узница. По-видимому, я пала духом, говорила сама с собой. Но есть же у меня, в конце концов, честь!
- Лесть? - повторил Руперт, уже ничего не понимая и уподобляясь идиоту с выпученными глазами.
Он медленно повернулся к двери, а меня любопытство и совесть побудили растерянно спросить:
- Мы ничего не можем для вас сделать, мадам?
- Нет, почему же, - отвечала дама, - окажите любезность, освободите молодых людей.
Руперт неуклюже кинулся вверх по лестнице, сотрясая ее своей яростью, и ввалился в гостиную, где еще недавно шел бой.
- Теоретически это верно, - говорил Берроуз на полу, - но мы должны учитывать и свидетельства чувств.
Происхождение нравственности...
- Бэзил! - едва дыша, крикнул Руперт. - Она не хочет выходить!
- Кто именно? - осведомился Бэзил, немного раздосадованный вмешательством.
- Дама в подвале, - ответил Руперт. - Ну, узница. Не хочет выходить. Просит развязать вот их.
- Превосходная мысль, - одобрил Бэзил, одним прыжком достиг Берроуза и стал развязывать салфетки, помогая себе зубами. - Нет, какая мысль! Суинберн, развяжите-ка Гринвуда.
Ничего не понимая, я послушно развязал человека в лиловой куртке, который явно не видел в нынешних событиях ни смысла, ни радости. Зато Берроуз поднялся, хохоча, как развеселившийся Геракл.
- Ну что ж, - приветливо бросил старший из братьев Грант, - вероятно, нам пора. Развлеклись мы прекрасно.
Не беспокойтесь, не церемоньтесь! Если можно так выразиться, мы тут как дома. Спокойной ночи. Спасибо.
Идем, Руперт.
- Бэзил, - сказал Руперт в отчаянии, - ради Бога, сходи к этой женщине, посмотри, что можно сделать! Мы в чем-то ошиблись. Надеюсь, наши хозяева уже...
- Что вы, что вы! - с раблезианской живостью вскричал Берроуз. Обыщите кладовку. Проверьте подвал. Залезьте в камины. Трупы у нас повсюду.
Приключение это отличалось в одном отношении от всех, о которых я рассказывал. Я много пережил вместе с Бэзилом Грантом, и часто мне казалось, что солнце и луна - не в себе. Однако с течением дня и событий все прояснялось понемногу, словно небо после грозы, и проступал здравый, ясный смысл. Но сейчас все запуталось еще больше. Минут через десять, перед самым нашим уходом, небольшое, но дикое происшествие совсем сбило с толку нас с Рупертом. Если бы у него вдруг отвалилась голова или у Гринвуда прорезались крылья, мы бы меньше удивились.
Никто ничего нам не объяснил, так мы и легли спать, и встали наутро, и жили неделями, если не месяцами. Да, прошло несколько месяцев, прежде чем другое происшествие все разъяснило. Теперь же я только расскажу, что произошло.
Когда все мы спустились по лестнице за Рупертом (хозяева шли сзади), дверь оказалась закрытой. Распахнув ее, мы увидели, что в комнате снова темно. Старая дама выключила газ, видимо, предпочитая видеть во тьме.
Руперт молча зажег рожок, мы двинулись вперед в ярком газовом свете, и хрупкая старая дама повернула к нам птичью головку. Внезапно с невиданной быстротой она вскочила с кресла, а потом присела в старомодном реверансе. Я взглянул на хозяев, предполагая, что это относится к ним, - мне хотелось видеть лица беспардонных тиранов. К моему удивлению, они не обращали на все это никакого внимания - Гринвуд чистил ногти перочинным ножичком, Берроуз вообще еще не вошел в комнату. И тут случилось самое странное. Сейчас впереди стоял Бэзил Грант в ореоле яркого света. Взгляд его был неописуемо глубоким, улыбка - значительной, голова слегка склонилась.
Дама кланялась ему, а он, без всяких сомнений, благосклонно это принимал.
- Я слышал, - ласково и важно сказал он, - я слышал, мадам, что мои друзья пытались освободить вас, но не преуспели.
- Никто не знает моих недостатков лучше, чем вы, - отвечала дама. - Но вы не нашли во мне предательства.
- Охотно соглашаюсь, мадам, - все тем же тоном сказал Бэзил, - и так глубоко тронут вашей верностью, что позволю себе воспользоваться своей властью. Вы не вправе покинуть эту комнату по просьбе моих друзей, но вам известно, что вы можете уйти, если попрошу я.
Узница присела снова.
- Я никогда не винила вас в несправедливости, - сказала она. - Стоит ли говорить, как я ценю ваше великодушие?
Прежде, чем мы успели моргнуть, она вышла в дверь, которую предупредительно держал Бэзил.
Развеселившись снова, он обернулся к Гринвуду и сказал:
- Ну вам теперь легче.
- Да уж, - отвечал тот, не двигаясь и ничего не выражая, словно сфинкс.
И мы оказались в темно-синей ночи, такие разбитые, словно упали с башни.
- Бэзил, - слабым голосом сказал Руперт, - я знаю, что ты мой брат. Но человек ли ты? Только ли человек?
- Сейчас, - ответил Бэзил, - моя принадлежность к роду человеческому доказывается одним из несомненных признаков - голодом. В театр мы опоздали. Но не в ресторан. А вон и зеленый омнибус! - И он вскочил на него прежде, чем мы успели сказать хоть одно слово.
Через несколько месяцев Руперт Грант внезапно пришел ко мне, размахивая какой-то сумкой. Вид у него был такой, словно он перепрыгнул через садовую стену; пришел же он, чтобы выманить меня в последнюю и самую безумную из своих экспедиций, говоря при этом, что обнаружил самый источник наших радостей и бед - Клуб удивительных промыслов. Рассказ мой никогда не кончится, если я буду описывать все перипетии пути, хотя там немало интересного. Мы выследили одного из членов клуба, подкупили кебмена, подрались с хулиганами, подняли камень с мостовой, нашли погреб, под ним другой погреб, под ним - подземный проход, а уж там и клуб.
Много странного я пережил, но никогда не удивлялся так, как тогда, когда вышел из путаных, слепых и явно безнадежных проходов в сияние богатой и гостеприимной комнаты, просто заполненной моими знакомыми. Был тут Монморенси, древесный агент, а по обе стороны от него - молодые люди, побывавшие викариями. Был П.Дж.Нортовер, основатель Агентства романтики и приключений. Был профессор Чэдд, который изобрел язык пляски.
Когда я вошел, все они быстро уселись вокруг стола, подчеркнув тем самым, что место председателя зияет, как выпавший зуб.
- Его еще нет, - сказал П.Дж.Нортовер профессору Чэдду.
- Д-да, - ответил мыслитель рассеянней, чем обычно. - Где же он?
- Господи! - воскликнул Монморенси, вскакивая на ноги. - Я беспокоюсь. Пойду посмотрю. - И он выбежал из комнаты.
Через секунду он вернулся в почтительном экстазе.
- Господа, он здесь! - вскричал он. - Пришел, сейчас войдет.
Он сел, а мы с Рупертом поневоле стали гадать, кто же возглавляет это странное братство. Кто, думали мы, безумней всех безумцев? Кто так необычен, что его преданно ждут эти чудаки?
Ответ пришел внезапно. Дверь распахнулась, столовую огласил приветственный рев, а Бэзил Грант во фраке, благосклонно улыбаясь, сел во главе стола.
Как шел обед, я не знаю. Обычно я искренне наслаждаюсь хорошим обедом, но тут он показался мне нескончаемой сменой блюд. Сардинки были больше селедок, суп - как океан, жаворонки - как утки, утки - как страусы, а пиршество все не кончалось. Послеобеденный сыр едва не довел меня до безумия. Я часто слышал, что луна - из зеленого сыра, теперь же подумал, что сыр - целая луна. И все же ничто не объясняло, как друг наш стал королем веселящихся идиотов.
Наконец я дождался мгновений, которые могли просветить нас. Под крики и аплодисменты Бэзил встал, чтобы произнести речь.
- Господа, - сказал он, - в нашем сообществе принято, чтобы председатель открыл прения, не общими, хотя бы и прочувствованными словами, но просьбой к каждому члену дать короткий отчет. Тогда и мы пьем за его промысел и всех, кто им занимается. Как самый старший из членов клуба, я должен для начала определить, кто именно в него входит. Несколько лет назад, господа, я был судьей и старался вершить справедливость, служа закону. Но постепенно я понял, что труд мой не касается и ободка правды. Я восседал на седалище судей в пурпуре и горностае, и все же занимал никчемный, пустой, низменный пост. Как почтальон, я подчинялся пошлым, мелким правилам, и весь мой пурпур, все мое золото были не дороже его сверкающих одежд. День за днем проходили передо мной сложные и живые дела, которые я пытался разрешить глупыми штрафами или заточениями, хотя простой здравый смысл подсказывал мне, что лучше разрешить их поцелуем, или пощечиной, или дуэлью, или коротким объяснением, или поездкой в Шотландию. Чем больше я это понимал, тем больше чувствовал, как это все громоздко и нелепо. Каждое слово в суде, шепот, ругань были ближе к жизни, чем любые мои слова.
Пришел час, когда я публично проклял всю эту нелепость, меня сочли сумасшедшим, и я ушел из общественной жизни.
Что-то в самой атмосфере показало мне, что не только мы с Рупертом жадно слушаем его.
- И вот я понял, - продолжал он, - что могу приносить пользу. Я решил стать сугубо частным судьей, разрешающим чисто нравственные конфликты. Вскоре частный суд чести в строгой тайне стал собираться постоянно. Я судил людей не за пустяки вроде убийства или собаки без ошейника, а за то, из-за чего невозможно жить. Я судил за себялюбие, за немыслимое тщеславие, за сплетни и козни, за дурное обращение со слугами или с гостями. Конечно, никакой принудительной силы у такого суда нет. Выполнение приговора лежит на совести участников, прежде всего - подсудимых. Но вы не поверите, как точно они его выполняют. Недавно мне довелось увидеть приятный пример. Незамужняя дама из Южного Кенсингтона, которую я приговорил к одиночному заключению за то, что из-за нее расстроился один брак, отказалась покинуть тюрьму, когда некие люди с самыми благими намерениями пытались ее освободить.
Руперт Грант смотрел на брата, разинув рот. Видимо, то же самое делал и я. Вот оно что! Старая дама - одна из подсудимых добровольного суда, одна из клиенток удивительного промысла.
Мы еще не пришли в себя, когда, славя Бэзила, пили за новое правосудие, но смутно ощущали, что все правильно, как ощутят все люди, когда предстанут перед Богом. Словно в тумане, услышали мы голос председателя:
- Мистер Нортовер расскажет нам об Агентстве романтики и приключений.
И П.Дж.Нортовер сказал ровно то, что говорил когда-то майору Брауну. Эпос кончился там, где начинался, обошел полный крут.
- Валите другого, Суинберн! - крикнул он, запыхавшись, и, не успев опомниться, я уже сцепился с человеком в лиловой куртке. Бился он лихо, отпрыгивал, словно китовый ус, но я был тяжелее, да и напал внезапно. Я подставил ему подножку, он мгновение качался на одной ноге, и мы повалились на ложе из газет, я - наверху, он - внизу.
На секунду отвлекшись, я услышал голос Бэзила:
- ...признаюсь, совершенно мне непонятную и, разумеется, неприятную. Однако долг велит поддерживать старых друзей против новых, даже самых прекрасных. А потому, разрешите связать вам руки этой салфеточкой, соорудив тем самые удобные наручники, какие только...
Я вскочил на ноги, Руперт крепко держал Берроуза, а Бэзил пытался совладать с его руками. Братья были сильны, но не сильнее противника, что мы и узнали через две секунды. Шею его обхватил Руперт; и вдруг по телу пробежала какая-то судорога. Голова рванулась вперед, он боднул врага, и тот покатился по полу, мелькая ногами. Боднув и Бэзила - тот с треском упал, - великан, придя в исступление, кинулся на меня и швырнул в угол, где я сшиб корзину для бумаг. Тем временем Гринвуд вскочил; вскочил и Бэзил. Но победили хозяева.
Гринвуд бросился к звонку. Прежде чем я поднялся, шатаясь, а оглушенный Руперт поднял голову, в комнату вошли два лакея. Теперь силы были неравны. Гринвуд с одним лакеем быстро загнали меня к обломкам корзины, двое других прижали Бэзила к стене. Руперт приподнялся на локте, ничего не понимая.
В напряженном молчании, в полной беспомощности я услышал громкий, несообразно веселый голос.
- Вот это, - сказал Бэзил, - я и называю развлечением.
Сквозь чащу ног я хоть как-то увидел его побагровевшее лицо и с удивлением обнаружил, что глаза у него блестят, как у ребенка, разгоряченного любимой игрой.
Тяжело дыша, я попытался приподняться, но слуга придавил меня так прочно, что Гринвуд предоставил меня ему и пошел на подмогу тем, кто справлялся с Бэзилом. Голова моего старшего друга клонилась все ниже, словно корабль шел ко дну. Но вдруг, высвободив руку, он ухватился за большой том, как позже выяснилось - Златоуста, вырвал его из ряда книг и, когда Гринвуд побежал к нему, метнул ему прямо в лицо. Тот упал и покатился, словно кегля, а Бэзил затих, и враги сомкнулись над ним.
Руперт ушибся, но не утратил разума. Подкравшись по мере сил к полуповерженному Гринвуду, он схватился с ним, и они покатились по полу. Оба заметно ослабели, Руперт - больше. Я еще вырваться не мог. Пол обратился в бурное море рваных журналов или огромную мусорную корзину. Берроуз со слугами утопали в бумаге чуть ли не до колен, словно в сухих листьях; у Гринвуда на ноге наподобие оборочки красовалась страница газеты "Пэлл Мэлл".
Заточенный в темнице могучих тел, Бэзил мог уже и скончаться, но мне казалось, что склоненная спина Берроуза напряжена, он держит моего друга. Внезапно она дрогнула - Бэзил схватил врага за ноги. Тяжелые кулаки молотили по склоненной голове, но ничто не могло освободить хозяйскую лодыжку из этой мертвой хватки. Голова во тьме и в боли утыкалась в пол, правая нога мучителя поднималась в воздух. Берроуз налился пурпуром, он уже шатался. Наконец пол, потолок, стены содрогнулись, а колосс упал, занимая едва ли не всю комнату. Бэзил весело вскочил и в три удара сплющил лакея, как треуголку, потом он вспрыгнул на Берроуза с одной салфеткой в руке, другой - в зубах и связал едва ли не раньше, чем лохматая голова коснулась пола. Прыгнул он и на Гринвуда, которого с трудом держал Руперт, они его вместе скрутили. Человек, державший меня, кинулся было к ним, но я вскочил, как пружина, и с превеликим удовольствием повалил его. Другой слуга, с разбитой губой, потерял всякую прыть и ковылял к дверям. Увидев, что битва кончена, мой недавний противник кинулся за ним. Руперт сидел верхом на Гринвуде, Бэзил - на Берроузе.
Как ни странно, Берроуз разговаривал с ним без малейшего волнения.
- Хорошо, господа, - сказал он, - ваша взяла. Не объясните ли, в чем дело?
- Вот это, - заметил сияющий Бэзил, - мы и называем выживанием приспособленных.
Руперт к этому времени пришел в себя. Соскочив с Гринвуда, он перевязал ему платком раненую руку и холодно пропел:
- Бэзил, постереги пленников твоего лука, копья и вышитых салфеток. Мы с Суинберном освободим несчастную узницу.
- Хорошо, - ответил Бэзил, неспешно пересаживаясь в кресло. - Не спешите, мы не соскучимся, у нас полно газет.
Руперт выбежал из комнаты, я последовал за ним, но успел услышать и в коридоре, и на черной лестнице громкий голос Бэзила, говорившего:
- А теперь, мистер Берроуз, мы можем вернуться к нашему спору. Мне очень жаль, что вы ведете дискуссию лежа, но полемисту вашего уровня вряд ли помешает какая бы то ни было поза. Когда нас прервала эта случайная размолвка, вы говорили, если не ошибаюсь, о том, что простые положения науки можно и обнародовать.
- Именно, - не без труда ответил поверженный великан. - Я считаю, что очень упрощенную схему мироздания можно...
Здесь голоса угасли, а мы спустились в подвал. Я заметил, что Гринвуд не присоединился к спору. Берроуз философствовал вовсю, а он все же обиделся. Оставив их, мы, как я уже говорил, спустились в недра таинственного дома, которые казались нам преисподней, ибо мы знали, что там томится человек.
Как обычно, в подвальном коридоре было несколько дверей - видимо, в кухню, судомойню, в буфетную и так далее. Руперт распахнул их с невиданной быстротой. За четырьмя из пяти никого не было; пятая была заперта. Сыщик-любитель проломил ее, словно картонку, и мы очутились в неожиданной тьме.
Стоя на пороге, Руперт крикнул, как кричат в пропасть:
- Кто бы вы ни были, выходите! Вы свободны. Те, кто держит вас в плену, сами попали в плен. Мы связали их, они лежат наверху. А вы свободны.
Несколько секунд никто не отвечал, потом что-то зашелестело. Мы бы решили, что это ветер или мыши, если бы не слышали похожих звуков. То был голос узницы.
- Есть у вас спичка? - мрачно спросил Руперт. - Кажется, мы дошли до сути.
Я чиркнул спичкой и подержал ее. Перед нами была большая комната, оклеенная желтыми обоями. В другом конце, у окна, виднелась темная фигура. Спичка обожгла мне пальцы, упала, и снова воцарилась тьма. Однако я успел заметить прямо над головой газовый рожок. Снова чиркнув спичкой, я зажег его, и мы увидели узницу.
У окна, за рабочим столиком, сидела немолодая дама с ярким румянцем и ослепительной сединой. Их оттеняли черные, просто мефистофельские брови и скромное черное платье. Газовый свет четко выделял багрец и серебро на буром фоне ставен. В одном месте, впрочем, фон был синим - там, где Руперт недавно прорезал щель.
- Мадам, - сказал он, подходя к ней и как бы взмахивая шляпой, разрешите мне сообщить вам, что вы свободны. Мы услышали ваши сетования, проходя мимо, и нам удалось вам помочь.
Румяная, чернобровая и седовласая дама смотрела на нас секунду-другую бессмысленно, как попугай. Потом, облегченно вздохнув, проговорила:
- Помочь? А где мистер Гринвуд? Где мистер Берроуз?
Вы говорите, я свободна?
- Да, мадам, - сияя любезностью, ответил Руперт. - Мы прекрасно справились с мистером Гринвудом и мистером Берроузом. Уладили с ними все.
Старая дама встала и очень быстро подошла к нам.
- Что же вы им сказали? - воскликнула она. - Как вы их убедили?
- Мы убедили их, - улыбнулся Руперт, - свалив с ног и связав им руки. В чем дело?
Узница, к нашему удивлению, медленно пошла к окну.
- Насколько я понимаю, - сказала она, явно собираясь вернуться к вышиванию, - вы победили их и связали?
- Да, - гордо ответил Руперт. - Мы сломили сопротивление.
- Вот как! - заметила дама и села у окна.
Довольно долго все мы молчали.
- Путь свободен, мадам, - учтиво напомнил Руперт.
Узница поднялась, обратив к нам черные брови и румяное лицо.
- А мистер Гринвуд и мистер Берроуз? - спросила она. - Как вас понять? Что с ними?
- Они лежат связанные на полу, - отвечал Руперт.
- Что ж, все ясно, - сказала дама, просто шлепаясь в кресло. - Я останусь здесь.
Руперт удивленно воззрился на нее.
- Останетесь? - переспросил он. - Зачем? Что может удержать вас в этой жалкой темнице?
- Уместней спросить, - невозмутимо отвечала дама, - что понудит меня отсюда выйти.
Оба мы растерянно глядели на нее, она же на нас - спокойно. Наконец я произнес:
- Вы действительно хотите, чтобы мы вас оставили?
- Надеюсь, - сказала она, - вы не свяжете меня и не вынесете? Иначе я не уйду.
- Мадам! - вскричал Руперт в пылком отчаянии. - Мы же слышали, как вы стонете!
- Если подслушивать, многое услышишь, - неласково отвечала узница. По-видимому, я пала духом, говорила сама с собой. Но есть же у меня, в конце концов, честь!
- Лесть? - повторил Руперт, уже ничего не понимая и уподобляясь идиоту с выпученными глазами.
Он медленно повернулся к двери, а меня любопытство и совесть побудили растерянно спросить:
- Мы ничего не можем для вас сделать, мадам?
- Нет, почему же, - отвечала дама, - окажите любезность, освободите молодых людей.
Руперт неуклюже кинулся вверх по лестнице, сотрясая ее своей яростью, и ввалился в гостиную, где еще недавно шел бой.
- Теоретически это верно, - говорил Берроуз на полу, - но мы должны учитывать и свидетельства чувств.
Происхождение нравственности...
- Бэзил! - едва дыша, крикнул Руперт. - Она не хочет выходить!
- Кто именно? - осведомился Бэзил, немного раздосадованный вмешательством.
- Дама в подвале, - ответил Руперт. - Ну, узница. Не хочет выходить. Просит развязать вот их.
- Превосходная мысль, - одобрил Бэзил, одним прыжком достиг Берроуза и стал развязывать салфетки, помогая себе зубами. - Нет, какая мысль! Суинберн, развяжите-ка Гринвуда.
Ничего не понимая, я послушно развязал человека в лиловой куртке, который явно не видел в нынешних событиях ни смысла, ни радости. Зато Берроуз поднялся, хохоча, как развеселившийся Геракл.
- Ну что ж, - приветливо бросил старший из братьев Грант, - вероятно, нам пора. Развлеклись мы прекрасно.
Не беспокойтесь, не церемоньтесь! Если можно так выразиться, мы тут как дома. Спокойной ночи. Спасибо.
Идем, Руперт.
- Бэзил, - сказал Руперт в отчаянии, - ради Бога, сходи к этой женщине, посмотри, что можно сделать! Мы в чем-то ошиблись. Надеюсь, наши хозяева уже...
- Что вы, что вы! - с раблезианской живостью вскричал Берроуз. Обыщите кладовку. Проверьте подвал. Залезьте в камины. Трупы у нас повсюду.
Приключение это отличалось в одном отношении от всех, о которых я рассказывал. Я много пережил вместе с Бэзилом Грантом, и часто мне казалось, что солнце и луна - не в себе. Однако с течением дня и событий все прояснялось понемногу, словно небо после грозы, и проступал здравый, ясный смысл. Но сейчас все запуталось еще больше. Минут через десять, перед самым нашим уходом, небольшое, но дикое происшествие совсем сбило с толку нас с Рупертом. Если бы у него вдруг отвалилась голова или у Гринвуда прорезались крылья, мы бы меньше удивились.
Никто ничего нам не объяснил, так мы и легли спать, и встали наутро, и жили неделями, если не месяцами. Да, прошло несколько месяцев, прежде чем другое происшествие все разъяснило. Теперь же я только расскажу, что произошло.
Когда все мы спустились по лестнице за Рупертом (хозяева шли сзади), дверь оказалась закрытой. Распахнув ее, мы увидели, что в комнате снова темно. Старая дама выключила газ, видимо, предпочитая видеть во тьме.
Руперт молча зажег рожок, мы двинулись вперед в ярком газовом свете, и хрупкая старая дама повернула к нам птичью головку. Внезапно с невиданной быстротой она вскочила с кресла, а потом присела в старомодном реверансе. Я взглянул на хозяев, предполагая, что это относится к ним, - мне хотелось видеть лица беспардонных тиранов. К моему удивлению, они не обращали на все это никакого внимания - Гринвуд чистил ногти перочинным ножичком, Берроуз вообще еще не вошел в комнату. И тут случилось самое странное. Сейчас впереди стоял Бэзил Грант в ореоле яркого света. Взгляд его был неописуемо глубоким, улыбка - значительной, голова слегка склонилась.
Дама кланялась ему, а он, без всяких сомнений, благосклонно это принимал.
- Я слышал, - ласково и важно сказал он, - я слышал, мадам, что мои друзья пытались освободить вас, но не преуспели.
- Никто не знает моих недостатков лучше, чем вы, - отвечала дама. - Но вы не нашли во мне предательства.
- Охотно соглашаюсь, мадам, - все тем же тоном сказал Бэзил, - и так глубоко тронут вашей верностью, что позволю себе воспользоваться своей властью. Вы не вправе покинуть эту комнату по просьбе моих друзей, но вам известно, что вы можете уйти, если попрошу я.
Узница присела снова.
- Я никогда не винила вас в несправедливости, - сказала она. - Стоит ли говорить, как я ценю ваше великодушие?
Прежде, чем мы успели моргнуть, она вышла в дверь, которую предупредительно держал Бэзил.
Развеселившись снова, он обернулся к Гринвуду и сказал:
- Ну вам теперь легче.
- Да уж, - отвечал тот, не двигаясь и ничего не выражая, словно сфинкс.
И мы оказались в темно-синей ночи, такие разбитые, словно упали с башни.
- Бэзил, - слабым голосом сказал Руперт, - я знаю, что ты мой брат. Но человек ли ты? Только ли человек?
- Сейчас, - ответил Бэзил, - моя принадлежность к роду человеческому доказывается одним из несомненных признаков - голодом. В театр мы опоздали. Но не в ресторан. А вон и зеленый омнибус! - И он вскочил на него прежде, чем мы успели сказать хоть одно слово.
Через несколько месяцев Руперт Грант внезапно пришел ко мне, размахивая какой-то сумкой. Вид у него был такой, словно он перепрыгнул через садовую стену; пришел же он, чтобы выманить меня в последнюю и самую безумную из своих экспедиций, говоря при этом, что обнаружил самый источник наших радостей и бед - Клуб удивительных промыслов. Рассказ мой никогда не кончится, если я буду описывать все перипетии пути, хотя там немало интересного. Мы выследили одного из членов клуба, подкупили кебмена, подрались с хулиганами, подняли камень с мостовой, нашли погреб, под ним другой погреб, под ним - подземный проход, а уж там и клуб.
Много странного я пережил, но никогда не удивлялся так, как тогда, когда вышел из путаных, слепых и явно безнадежных проходов в сияние богатой и гостеприимной комнаты, просто заполненной моими знакомыми. Был тут Монморенси, древесный агент, а по обе стороны от него - молодые люди, побывавшие викариями. Был П.Дж.Нортовер, основатель Агентства романтики и приключений. Был профессор Чэдд, который изобрел язык пляски.
Когда я вошел, все они быстро уселись вокруг стола, подчеркнув тем самым, что место председателя зияет, как выпавший зуб.
- Его еще нет, - сказал П.Дж.Нортовер профессору Чэдду.
- Д-да, - ответил мыслитель рассеянней, чем обычно. - Где же он?
- Господи! - воскликнул Монморенси, вскакивая на ноги. - Я беспокоюсь. Пойду посмотрю. - И он выбежал из комнаты.
Через секунду он вернулся в почтительном экстазе.
- Господа, он здесь! - вскричал он. - Пришел, сейчас войдет.
Он сел, а мы с Рупертом поневоле стали гадать, кто же возглавляет это странное братство. Кто, думали мы, безумней всех безумцев? Кто так необычен, что его преданно ждут эти чудаки?
Ответ пришел внезапно. Дверь распахнулась, столовую огласил приветственный рев, а Бэзил Грант во фраке, благосклонно улыбаясь, сел во главе стола.
Как шел обед, я не знаю. Обычно я искренне наслаждаюсь хорошим обедом, но тут он показался мне нескончаемой сменой блюд. Сардинки были больше селедок, суп - как океан, жаворонки - как утки, утки - как страусы, а пиршество все не кончалось. Послеобеденный сыр едва не довел меня до безумия. Я часто слышал, что луна - из зеленого сыра, теперь же подумал, что сыр - целая луна. И все же ничто не объясняло, как друг наш стал королем веселящихся идиотов.
Наконец я дождался мгновений, которые могли просветить нас. Под крики и аплодисменты Бэзил встал, чтобы произнести речь.
- Господа, - сказал он, - в нашем сообществе принято, чтобы председатель открыл прения, не общими, хотя бы и прочувствованными словами, но просьбой к каждому члену дать короткий отчет. Тогда и мы пьем за его промысел и всех, кто им занимается. Как самый старший из членов клуба, я должен для начала определить, кто именно в него входит. Несколько лет назад, господа, я был судьей и старался вершить справедливость, служа закону. Но постепенно я понял, что труд мой не касается и ободка правды. Я восседал на седалище судей в пурпуре и горностае, и все же занимал никчемный, пустой, низменный пост. Как почтальон, я подчинялся пошлым, мелким правилам, и весь мой пурпур, все мое золото были не дороже его сверкающих одежд. День за днем проходили передо мной сложные и живые дела, которые я пытался разрешить глупыми штрафами или заточениями, хотя простой здравый смысл подсказывал мне, что лучше разрешить их поцелуем, или пощечиной, или дуэлью, или коротким объяснением, или поездкой в Шотландию. Чем больше я это понимал, тем больше чувствовал, как это все громоздко и нелепо. Каждое слово в суде, шепот, ругань были ближе к жизни, чем любые мои слова.
Пришел час, когда я публично проклял всю эту нелепость, меня сочли сумасшедшим, и я ушел из общественной жизни.
Что-то в самой атмосфере показало мне, что не только мы с Рупертом жадно слушаем его.
- И вот я понял, - продолжал он, - что могу приносить пользу. Я решил стать сугубо частным судьей, разрешающим чисто нравственные конфликты. Вскоре частный суд чести в строгой тайне стал собираться постоянно. Я судил людей не за пустяки вроде убийства или собаки без ошейника, а за то, из-за чего невозможно жить. Я судил за себялюбие, за немыслимое тщеславие, за сплетни и козни, за дурное обращение со слугами или с гостями. Конечно, никакой принудительной силы у такого суда нет. Выполнение приговора лежит на совести участников, прежде всего - подсудимых. Но вы не поверите, как точно они его выполняют. Недавно мне довелось увидеть приятный пример. Незамужняя дама из Южного Кенсингтона, которую я приговорил к одиночному заключению за то, что из-за нее расстроился один брак, отказалась покинуть тюрьму, когда некие люди с самыми благими намерениями пытались ее освободить.
Руперт Грант смотрел на брата, разинув рот. Видимо, то же самое делал и я. Вот оно что! Старая дама - одна из подсудимых добровольного суда, одна из клиенток удивительного промысла.
Мы еще не пришли в себя, когда, славя Бэзила, пили за новое правосудие, но смутно ощущали, что все правильно, как ощутят все люди, когда предстанут перед Богом. Словно в тумане, услышали мы голос председателя:
- Мистер Нортовер расскажет нам об Агентстве романтики и приключений.
И П.Дж.Нортовер сказал ровно то, что говорил когда-то майору Брауну. Эпос кончился там, где начинался, обошел полный крут.