С уважением Г.Анерт".
Письмо-предисловие Анерта было интригующим. Отложив его, Левин взялся за ксерокопии дневниковых страничек.
"...4 мая 1919 года.
Пишу о событиях минувших, так сложились обстоятельства, что своевременно сделать запись я не имел возможности.
В конце апреля 1918-го года я был откомандирован в Москву и прибыл туда в распоряжение господина советника доктора Клеффера. Он мне сказал: "Алоиз, вам предстоит поехать на Украину в город Старорецк. Это губернский город. Поездка важная, весьма деликатного свойства и, буду откровенен, связана с некоторым риском. Но вы офицер, и этим все сказано. Отправитесь вы в штатском, и образ жизни ваш там должен соответствовать лицу партикулярному. Вы ведь инженер-строитель, и едете туда по договоренности с московскими властями: большевики намечают в том регионе восстановление важной для них железной дороги, в Старорецке имеется хороший карьер по производству щебня, им нужны консультации квалифицированного специалиста, поскольку своих они уничтожили. Таким специалистом станете вы. Истинная же цель вашего пребывания там следующая: от одного нашего русского друга его фамилия Иегупов - вы иногда будете получать опечатанные пакеты, которые с большими предосторожностями вам надлежит привозить в Москву мне. В Старорецке вы найдете хороший приют у бывшего директора тамошнего коммерческого училища немца господина Франца Тюнена. Я дам вам рекомендательное письмо к нему от его друга детства, живущего с 1902 года в Берлине. Прочие детали мы еще обговорим"...
В скором времени после этого разговора я отбыл в Старорецк. Поселился, как и предполагалось, в доме господина Франца Тюнена интеллигентного приветливого человека. Гостеприимство мне оказывала его милая жена, нянчившая годовалого сына Георга.
Делами карьера я занимался от случая к случаю, у местных властей неразбериха, хаос, их время поглощали тысячи других, ежедневно возникавших первоочередных забот.
Наконец однажды появился господин Иегупов. Он был старше меня на несколько лет, неулыбчивый человек с недобрыми стального цвета глазами. Носил он штатский френч, брюки, заправленные в сапоги и серую кепку в большую клетку. Я вручил ему туго набитый деньгами портфель от советника доктора Клеффера, на что Иегупов только и сказал: "Хорошо. Скоро увидимся". Затем он приходил несколько раз и приносил опечатанные сургучом пакеты, завернутые в старые газеты. Я отвозил их в Москву Клефферу. Как-то я заболел тяжелой инфлюэнцей с осложнением на уши. Выходила меня жена Тюнена - Клара. Но из-за этого дважды или трижды с пакетами от Иегупова в Москву ездил Франц Тюнен, не зная, как впрочем и я, их содержимое. Но для него я придумывал всякий раз невинные поводы для этих поездок, вроде связанные с моим пребыванием здесь как инженера.
В Старорецке я пробыл без малого четыре месяца, затем меня срочно отозвали в Москву после убийства посла Мирбаха, а из Москвы уехал сюда, в Финляндию. Здесь моим гостем десять дней был Франц Тюнен. Как-то вечером возле гостиницы мы встретили господина Иегупова. В прекрасном европейском пальто и шляпе, он вышел из шикарного автомобиля, завидев нас, заулыбался, был очень любезен, пригласил вечером отужинать. За ужином в ресторане он весело говорил о чем угодно, но ни разу не вспомнил наши с ним контакты в Старорецке. На следующий день Иегупов предложил нам сфотографироваться на память, что мы и сделали в одном из салонов..."
После этой записи через интервал шел постскриптум - приписка, сделанная спустя девять лет, но почему-то в этой части дневника. Читая ее, Левин понял, что она сюжетно как бы завершала предыдущий дневниковый отчет:
"Выполняя волю доктора Клеффера, письмо я вскрыл после его кончины. То, что я узнал, потрясло. Стало понятно, почему доктор Клеффер назвал Иегупова негодяем, предупреждал остерегаться его. Из письма доктора Клеффера я узнал, что возил в пакетах какие-то важные документы. Добывал их Иегупов. Но вместо того, чтобы покупать их за деньги, которые я передал ему, Иегупов просто убивал владельцев бумаг, а деньги присваивал. Огромные суммы. В этом свете я выглядел простым обманутым фельдъегерем, не подозревая, что кровь невинных жертв и на мне"...
Теперь то, что написал Агафонов в своей книге о старорецких убийствах и что написал Кизе в дневнике, сошлось для Левина в одну нить: Иегупов убийца, жертвы - бывшие промышленники, богатые купцы, те, кого сегодня принято называть бизнесменами. Похищались только какие-то бумаги, важные документы. Какие? Кизе об этом не пишет, поскольку и сам не знал, а Клеффер не посчитал нужным посвятить его даже в последнем своем предсмертном письме, несмотря на его исповедальный характер.
38
На улице мысли Левина переключились на другое. Ни для него, ни для Анерта в сущности не имеет значения, чем занимался молодой Кизе в Старорецке в 1918-м году. Выяснение этого выходило за рамки задачи, поставленной Анертом. Услуги бюро Анерт оплачивал лишь в пределах выяснения обстоятельств гибели его дяди оберста Алоиза Кизе в советском плену, и места, где он захоронен. Но думая о завершающем письме, которое предстоит написать в Мюнхен, Левин решил все же сообщить Анерту и о том, чем занимался господин Кизе в Старорецке в 1918-м году, возможно, не ведая всего, поскольку ему, тогда еще сопливому офицерику, по молодости лет не доверяли таких государственных секретов. А если бы доверили? Отказался бы?.. Вопросец! Дальше предстоит деликатное - о месте захоронения Кизе. "К сожалению, могила вашего дяди не сохранилась. Умиравших военнопленных хоронили на участке поля, примыкавшем к еврейскому кладбищу, разрушенному немецкими оккупационными властями. Впоследствии на месте этого кладбища и захоронений были построены заводские корпуса". Что ж, вполне.
Имелась еще одна деталь, занимавшая Левина. Прояснить ее, как он понимал, уже не удастся: не слишком ли высока цена, которую уплатили бывшему директору коммерческого училища Францу Тюнену - покупка дома и счет в банке - за предоставление крова Алоизу Кизе и за две-три поездки, когда тот болел, в Москву с пакетами от Иегупова? Может быть, Франц Тюнен оказывал еще какие-нибудь услуги? А Клеффер, да и сам Кизе в своем дневнике умолчали об этом? Ведь не случайно две важных странички дневника были вырваны и хранились отдельно... Но гадать уже бессмысленно...
39
В субботу Левин пришел к профессору Нироду, с порога начал извиняться, что задержал книгу.
Старик только кивал, выслушивая извинения, и когда уселись в кресла в мрачноватом кабинете, спросил:
- Интересно?
- Да, очень.
- Всю книгу прочитали или только то, что вас интересовало?
- Всю.
- А что вас конкретно интересовало?
- Очерк "Старорецкие убийства".
- Что-нибудь извлекли для себя полезное?
- Почти все, что хотел.
- Почему "почти"?
Левин подробно напомнил старику содержание очерка.
- Так что вам еще не ясно? - спросил Нирод.
- За какими бумагами охотился Иегупов, - и Левин пересказал те странички дневника Кизе, которые тот когда-то вырвал и хранил отдельно.
Старик слушал, шевеля губами, словно повторял слова Левина или что-то читал по складам, затем задумался, долго молчал, наконец произнес:
- Жертвы Иегупова - бывшие промышленники, крупные коммерсанты, купцы, акционеры, - он сделал паузу. - Случай похожий... По Брестскому мирному договору Советское правительство взяло обязательство оплачивать все русские ценные бумаги, предъявляемые Германией. - Он подошел к книжным полкам, поискал глазами. - Возьмите стремянку, полезайте, слева вторая полка сверху. Там книга с салатовым корешком. Видите? Достаньте ее.
Левин вскарабкался, вытащил книгу, подал Нироду. Тот, полистав, нашел нужное ему и стал читать вслух:
"Используя это положение Брестского мирного договора, агенты германского посла в Москве Мирбаха скупали за бесценок акции национализированных Советской властью предприятий, с тем, чтобы предъявить их затем Советскому правительству к оплате. Так, например, братья Череп-Спиридовичи, являвшиеся крупными акционерами и членами правления Веселянских рудников, были задержаны при попытке продать германскому представительству акции национализированных рудников на сумму пять миллионов рублей. За это преступление братья и их комиссионер, биржевый маклер, 31-го мая 1918 года были расстреляны", - Нирод захлопнул книгу. Годится такая версия?
- Пожалуй.
- Криминалистам не худо бы хоть самую малость быть историками... Поставьте, пожалуйста, книгу на место...
Левин пробыл у профессора Нирода еще около получаса. На прощание старик сказал, словно упрекнул кого-то:
- Видите, от меня еще прок есть. - И как в прошлый раз, когда Левин покидал его квартиру, как-то просяще, словно его грыз голод одиночества, добавил: - Если что-то понадобится, заходите...
Это чувство одиночества старости как бы ссутулило Левина. Спускаясь по долгим крутым лестничным маршам, он думал о себе и жене: "А разве мы не одиноки? Даже вдвоем. Скажи я об этом сыну и невестке, - возмутятся, мол, разве мы не вместе, разве мы не сидим-едим дружно за одним столом?.. Они понимают одиночество, как арифметическую категорию. Можно ли на них за это обижаться?.. Их одиночество еще может случиться задолго до старости, когда сын их Сашенька перестанет довольствоваться словами. Только дух может восстановить все порушенное пафосом пустых слов... Боже мой, сколько мы с женой произнесли за всю жизнь этих пустых слов, обращаясь к сыну?!"
Трамвая не было. Наконец подошел. Левин с трудом втиснулся, недавние мысли его отлетели прочь, когда начался скандал: кто-то кому-то случайно наступил на ногу. "Господи, всего-то на ногу", - подумал Левин. Прижатый грудью к кабине водителя, он ухватился за поручень и прикрыл глаза, вслушиваясь в слова людей, поносивших друг друга...
Письмо-предисловие Анерта было интригующим. Отложив его, Левин взялся за ксерокопии дневниковых страничек.
"...4 мая 1919 года.
Пишу о событиях минувших, так сложились обстоятельства, что своевременно сделать запись я не имел возможности.
В конце апреля 1918-го года я был откомандирован в Москву и прибыл туда в распоряжение господина советника доктора Клеффера. Он мне сказал: "Алоиз, вам предстоит поехать на Украину в город Старорецк. Это губернский город. Поездка важная, весьма деликатного свойства и, буду откровенен, связана с некоторым риском. Но вы офицер, и этим все сказано. Отправитесь вы в штатском, и образ жизни ваш там должен соответствовать лицу партикулярному. Вы ведь инженер-строитель, и едете туда по договоренности с московскими властями: большевики намечают в том регионе восстановление важной для них железной дороги, в Старорецке имеется хороший карьер по производству щебня, им нужны консультации квалифицированного специалиста, поскольку своих они уничтожили. Таким специалистом станете вы. Истинная же цель вашего пребывания там следующая: от одного нашего русского друга его фамилия Иегупов - вы иногда будете получать опечатанные пакеты, которые с большими предосторожностями вам надлежит привозить в Москву мне. В Старорецке вы найдете хороший приют у бывшего директора тамошнего коммерческого училища немца господина Франца Тюнена. Я дам вам рекомендательное письмо к нему от его друга детства, живущего с 1902 года в Берлине. Прочие детали мы еще обговорим"...
В скором времени после этого разговора я отбыл в Старорецк. Поселился, как и предполагалось, в доме господина Франца Тюнена интеллигентного приветливого человека. Гостеприимство мне оказывала его милая жена, нянчившая годовалого сына Георга.
Делами карьера я занимался от случая к случаю, у местных властей неразбериха, хаос, их время поглощали тысячи других, ежедневно возникавших первоочередных забот.
Наконец однажды появился господин Иегупов. Он был старше меня на несколько лет, неулыбчивый человек с недобрыми стального цвета глазами. Носил он штатский френч, брюки, заправленные в сапоги и серую кепку в большую клетку. Я вручил ему туго набитый деньгами портфель от советника доктора Клеффера, на что Иегупов только и сказал: "Хорошо. Скоро увидимся". Затем он приходил несколько раз и приносил опечатанные сургучом пакеты, завернутые в старые газеты. Я отвозил их в Москву Клефферу. Как-то я заболел тяжелой инфлюэнцей с осложнением на уши. Выходила меня жена Тюнена - Клара. Но из-за этого дважды или трижды с пакетами от Иегупова в Москву ездил Франц Тюнен, не зная, как впрочем и я, их содержимое. Но для него я придумывал всякий раз невинные поводы для этих поездок, вроде связанные с моим пребыванием здесь как инженера.
В Старорецке я пробыл без малого четыре месяца, затем меня срочно отозвали в Москву после убийства посла Мирбаха, а из Москвы уехал сюда, в Финляндию. Здесь моим гостем десять дней был Франц Тюнен. Как-то вечером возле гостиницы мы встретили господина Иегупова. В прекрасном европейском пальто и шляпе, он вышел из шикарного автомобиля, завидев нас, заулыбался, был очень любезен, пригласил вечером отужинать. За ужином в ресторане он весело говорил о чем угодно, но ни разу не вспомнил наши с ним контакты в Старорецке. На следующий день Иегупов предложил нам сфотографироваться на память, что мы и сделали в одном из салонов..."
После этой записи через интервал шел постскриптум - приписка, сделанная спустя девять лет, но почему-то в этой части дневника. Читая ее, Левин понял, что она сюжетно как бы завершала предыдущий дневниковый отчет:
"Выполняя волю доктора Клеффера, письмо я вскрыл после его кончины. То, что я узнал, потрясло. Стало понятно, почему доктор Клеффер назвал Иегупова негодяем, предупреждал остерегаться его. Из письма доктора Клеффера я узнал, что возил в пакетах какие-то важные документы. Добывал их Иегупов. Но вместо того, чтобы покупать их за деньги, которые я передал ему, Иегупов просто убивал владельцев бумаг, а деньги присваивал. Огромные суммы. В этом свете я выглядел простым обманутым фельдъегерем, не подозревая, что кровь невинных жертв и на мне"...
Теперь то, что написал Агафонов в своей книге о старорецких убийствах и что написал Кизе в дневнике, сошлось для Левина в одну нить: Иегупов убийца, жертвы - бывшие промышленники, богатые купцы, те, кого сегодня принято называть бизнесменами. Похищались только какие-то бумаги, важные документы. Какие? Кизе об этом не пишет, поскольку и сам не знал, а Клеффер не посчитал нужным посвятить его даже в последнем своем предсмертном письме, несмотря на его исповедальный характер.
38
На улице мысли Левина переключились на другое. Ни для него, ни для Анерта в сущности не имеет значения, чем занимался молодой Кизе в Старорецке в 1918-м году. Выяснение этого выходило за рамки задачи, поставленной Анертом. Услуги бюро Анерт оплачивал лишь в пределах выяснения обстоятельств гибели его дяди оберста Алоиза Кизе в советском плену, и места, где он захоронен. Но думая о завершающем письме, которое предстоит написать в Мюнхен, Левин решил все же сообщить Анерту и о том, чем занимался господин Кизе в Старорецке в 1918-м году, возможно, не ведая всего, поскольку ему, тогда еще сопливому офицерику, по молодости лет не доверяли таких государственных секретов. А если бы доверили? Отказался бы?.. Вопросец! Дальше предстоит деликатное - о месте захоронения Кизе. "К сожалению, могила вашего дяди не сохранилась. Умиравших военнопленных хоронили на участке поля, примыкавшем к еврейскому кладбищу, разрушенному немецкими оккупационными властями. Впоследствии на месте этого кладбища и захоронений были построены заводские корпуса". Что ж, вполне.
Имелась еще одна деталь, занимавшая Левина. Прояснить ее, как он понимал, уже не удастся: не слишком ли высока цена, которую уплатили бывшему директору коммерческого училища Францу Тюнену - покупка дома и счет в банке - за предоставление крова Алоизу Кизе и за две-три поездки, когда тот болел, в Москву с пакетами от Иегупова? Может быть, Франц Тюнен оказывал еще какие-нибудь услуги? А Клеффер, да и сам Кизе в своем дневнике умолчали об этом? Ведь не случайно две важных странички дневника были вырваны и хранились отдельно... Но гадать уже бессмысленно...
39
В субботу Левин пришел к профессору Нироду, с порога начал извиняться, что задержал книгу.
Старик только кивал, выслушивая извинения, и когда уселись в кресла в мрачноватом кабинете, спросил:
- Интересно?
- Да, очень.
- Всю книгу прочитали или только то, что вас интересовало?
- Всю.
- А что вас конкретно интересовало?
- Очерк "Старорецкие убийства".
- Что-нибудь извлекли для себя полезное?
- Почти все, что хотел.
- Почему "почти"?
Левин подробно напомнил старику содержание очерка.
- Так что вам еще не ясно? - спросил Нирод.
- За какими бумагами охотился Иегупов, - и Левин пересказал те странички дневника Кизе, которые тот когда-то вырвал и хранил отдельно.
Старик слушал, шевеля губами, словно повторял слова Левина или что-то читал по складам, затем задумался, долго молчал, наконец произнес:
- Жертвы Иегупова - бывшие промышленники, крупные коммерсанты, купцы, акционеры, - он сделал паузу. - Случай похожий... По Брестскому мирному договору Советское правительство взяло обязательство оплачивать все русские ценные бумаги, предъявляемые Германией. - Он подошел к книжным полкам, поискал глазами. - Возьмите стремянку, полезайте, слева вторая полка сверху. Там книга с салатовым корешком. Видите? Достаньте ее.
Левин вскарабкался, вытащил книгу, подал Нироду. Тот, полистав, нашел нужное ему и стал читать вслух:
"Используя это положение Брестского мирного договора, агенты германского посла в Москве Мирбаха скупали за бесценок акции национализированных Советской властью предприятий, с тем, чтобы предъявить их затем Советскому правительству к оплате. Так, например, братья Череп-Спиридовичи, являвшиеся крупными акционерами и членами правления Веселянских рудников, были задержаны при попытке продать германскому представительству акции национализированных рудников на сумму пять миллионов рублей. За это преступление братья и их комиссионер, биржевый маклер, 31-го мая 1918 года были расстреляны", - Нирод захлопнул книгу. Годится такая версия?
- Пожалуй.
- Криминалистам не худо бы хоть самую малость быть историками... Поставьте, пожалуйста, книгу на место...
Левин пробыл у профессора Нирода еще около получаса. На прощание старик сказал, словно упрекнул кого-то:
- Видите, от меня еще прок есть. - И как в прошлый раз, когда Левин покидал его квартиру, как-то просяще, словно его грыз голод одиночества, добавил: - Если что-то понадобится, заходите...
Это чувство одиночества старости как бы ссутулило Левина. Спускаясь по долгим крутым лестничным маршам, он думал о себе и жене: "А разве мы не одиноки? Даже вдвоем. Скажи я об этом сыну и невестке, - возмутятся, мол, разве мы не вместе, разве мы не сидим-едим дружно за одним столом?.. Они понимают одиночество, как арифметическую категорию. Можно ли на них за это обижаться?.. Их одиночество еще может случиться задолго до старости, когда сын их Сашенька перестанет довольствоваться словами. Только дух может восстановить все порушенное пафосом пустых слов... Боже мой, сколько мы с женой произнесли за всю жизнь этих пустых слов, обращаясь к сыну?!"
Трамвая не было. Наконец подошел. Левин с трудом втиснулся, недавние мысли его отлетели прочь, когда начался скандал: кто-то кому-то случайно наступил на ногу. "Господи, всего-то на ногу", - подумал Левин. Прижатый грудью к кабине водителя, он ухватился за поручень и прикрыл глаза, вслушиваясь в слова людей, поносивших друг друга...