Страница:
Он не успел додумать.
Над головой грянул дверной звонок.
Сердце рухнуло куда-то вниз, замерло там на мгновенье – подпрыгнуло и бешено заколотилось. Рот высох.
Сколько он так простоял окаменевшим истуканом, боясь пошевелиться, Николай не мог сказать. По-прежнему на уши давила зловещая тишина, ни звука с той стороны двери, будто и не было ни шума лифта, ни оглушительной трели звонка…
Как он на цыпочках, весь трясущийся от ночного холода и страха, добрался до кровати, как все-таки заснул, этого Николай на утро так и не помнил. Отчетливо вспоминался лишь ужас, засевший в памяти и, похоже, засевший надолго.
3
4
5
6
Над головой грянул дверной звонок.
Сердце рухнуло куда-то вниз, замерло там на мгновенье – подпрыгнуло и бешено заколотилось. Рот высох.
Сколько он так простоял окаменевшим истуканом, боясь пошевелиться, Николай не мог сказать. По-прежнему на уши давила зловещая тишина, ни звука с той стороны двери, будто и не было ни шума лифта, ни оглушительной трели звонка…
Как он на цыпочках, весь трясущийся от ночного холода и страха, добрался до кровати, как все-таки заснул, этого Николай на утро так и не помнил. Отчетливо вспоминался лишь ужас, засевший в памяти и, похоже, засевший надолго.
3
Утром Николай, не выспавшийся и подавленный, наспех умывшись и позавтракав, позвонил в соседнюю квартиру. За ободранной дверью долго слышались неясные звуки, наконец, на пороге возник заспанный Василий.
Н-да, видок… Колтун на башке, небритая опухшая физиономия, изо рта разит перегаром. Глаза еле открываются.
– Слушай, – Николай брезгливо отодвинулся от сивушного «факела». – Ты вчера ночью ко мне не звонил случайно, по ошибке там? Я сквозь сон слышал, а вставать лень было.
– Чё?.. – не понял Василий, качнулся, и глаза его совсем закрылись.
Гордеев разозлился, но сдержал себя. Раздельно, внятно повторил вопрос.
До соседа кое-как дошло.
– Не-а, – он провел пятерней по помятому лицу, и этим чуть разлепил веки, – вчерась я малость того…
– Малость?
– Да ну, чего… – даже ирония дошла, – один пузырёк приговорил. Пол-литра беленькой…
– И ко мне не звонил?
– Не.
– Понятно, – кивнул молодой человек и повернулся к лифту, – ну, тогда счастливо. Поправляйся.
– Слышь, – крикнул ему вдогон Вася-с-бодуна, – ты ночью никому не открывай. Да и днем тоже. А то мокрушник-то, помнишь…
Тут он хрипло закашлялся.
Николай, входя в лифт, только сплюнул с досады.
Вчерашняя благая мысль о церкви так и растворилась в дневной суете. Только он сел за руль, ещё и движок не прогрел – как позвонил знакомый клиент. Есть работа! Условия предложил хорошие, Николай согласился.
До обеда крутился как белка в колесе: развозил стройматериалы с загородной базы на склад фирмы, затем подоспел новый заказ – перевезти мебель частникам… Перевёз. Устал. Глянул на табло мобильника: пора обедать. И он покатил домой.
По пути решил заехать в магазин, закупить продуктов. Вспомнил, что недалеко от дядиного дома есть приличный супермаркет. Ага – подумал. Туда и едем.
Отоварился по полной программе. Взял колбасы, хлеба, майонез, зелёного горошка две банки, печенье, чай. Хотел было прихватить и пивка, но передумал. Лучше уж вечером, свежего.
Довольный и нагруженный покупками, он пошёл на выход, распахнул дверь и столкнулся нос к носу…
С кем?
По всем законам жанра должен бы со своим покойным дядюшкой.
А вот и шиш. Конечно же, он столкнулся со своей давно забытой любовью.
Мариной.
Н-да, видок… Колтун на башке, небритая опухшая физиономия, изо рта разит перегаром. Глаза еле открываются.
– Слушай, – Николай брезгливо отодвинулся от сивушного «факела». – Ты вчера ночью ко мне не звонил случайно, по ошибке там? Я сквозь сон слышал, а вставать лень было.
– Чё?.. – не понял Василий, качнулся, и глаза его совсем закрылись.
Гордеев разозлился, но сдержал себя. Раздельно, внятно повторил вопрос.
До соседа кое-как дошло.
– Не-а, – он провел пятерней по помятому лицу, и этим чуть разлепил веки, – вчерась я малость того…
– Малость?
– Да ну, чего… – даже ирония дошла, – один пузырёк приговорил. Пол-литра беленькой…
– И ко мне не звонил?
– Не.
– Понятно, – кивнул молодой человек и повернулся к лифту, – ну, тогда счастливо. Поправляйся.
– Слышь, – крикнул ему вдогон Вася-с-бодуна, – ты ночью никому не открывай. Да и днем тоже. А то мокрушник-то, помнишь…
Тут он хрипло закашлялся.
Николай, входя в лифт, только сплюнул с досады.
Вчерашняя благая мысль о церкви так и растворилась в дневной суете. Только он сел за руль, ещё и движок не прогрел – как позвонил знакомый клиент. Есть работа! Условия предложил хорошие, Николай согласился.
До обеда крутился как белка в колесе: развозил стройматериалы с загородной базы на склад фирмы, затем подоспел новый заказ – перевезти мебель частникам… Перевёз. Устал. Глянул на табло мобильника: пора обедать. И он покатил домой.
По пути решил заехать в магазин, закупить продуктов. Вспомнил, что недалеко от дядиного дома есть приличный супермаркет. Ага – подумал. Туда и едем.
Отоварился по полной программе. Взял колбасы, хлеба, майонез, зелёного горошка две банки, печенье, чай. Хотел было прихватить и пивка, но передумал. Лучше уж вечером, свежего.
Довольный и нагруженный покупками, он пошёл на выход, распахнул дверь и столкнулся нос к носу…
С кем?
По всем законам жанра должен бы со своим покойным дядюшкой.
А вот и шиш. Конечно же, он столкнулся со своей давно забытой любовью.
Мариной.
4
…Аромат сирени и жасмина наполнял двор. В тёплых сумерках мягко звучали голоса, доносилась музыка. Здание школы празднично сияло окнами. Двадцать пятое июня – выпускной вечер, школьный бал.
– Так, – сказал Николай. – Что-то я не понял. Давай-ка, знаешь что… Вон видишь, скамейка? Давай присядем, поговорим.
– Не стоит, Коля, – сухо молвила она, глядя в сторону. – Это всё ни к чему. Разговоры… Всё решено, о чём говорить.
– Ну-ка, посмотри мне в глаза, – потребовал он.
– Перестань, – в голосе её звякнула неприятная струна. – Это смешно.
– Смешно? – переспросил он. – А почему я тогда не смеюсь?.. И если решено – то кто решил?
– Не надо, – тихо сказала она. – Не надо, Коля… Я понимаю тебя. Но и ты постарайся меня понять. Ведь наше детство кончилось. Вот, – она кивнула головой в сторону школы, откуда плыла сладкая, тягучая мелодия вальса, – видишь?.. Это прошлое! Последний день. Прогулки наши, кино, поцелуи – это всё так замечательно и мило, но ведь это юность…
И она улыбнулась так грустно и умудрённо, словно не семнадцать лет ей было, а сорок как минимум.
– Юность, – повторила она и вздохнула. – И она кончается. А впереди – жизнь. Целая жизнь, Коля, ты только представь! Всё это забудется… вернее, будет вспоминаться, как что-то такое… ну, я не знаю, может быть, как самое лучшее…
– Ладно, – грубовато перебил Николай. – Ясно, чего там. Суду, как говорится, дополнительных показаний не требуется, – он усмехнулся криво. – Тебя уже, наверно, потеряли, пойдём.
Это было сказано так, что она запнулась, растерялась даже. Хотела произнести что-то, но тут послышались за кустами быстрые шаги, звонкий девичий голос окликнул:
– Маринка! Ты здесь?
– Да! – так же звонко крикнула она. И Николаю – шёпотом: – Пойдём! Уже потеряли нас.
– Что ты там делаешь?! – смех, шаги ближе.
– Иду! – Марина побежала по тропинке на голос.
Николай подумал, что она обрадовалась случаю отделаться от него – но подумал он это как-то равнодушно, точно не о ней и не о себе.
До него донеслось шуршание платьев, опять смех и слова:
– Ты что там? Амурные дела? – он узнал голос Марининой подружки, Таньки Казаковой.
– Да так, – увильнула Марина. – Всё, идём!
– Ну, всё-таки? – не отставала Танька.
– Татьяна, – назидательно сказала Марина. – Ты знаешь поговорку про Варвару? Слишком любопытную?
Что Танька ответила, Николай не услышал, потому что сумерки взорвались целым хором:
– Таня! Марина! Где вы там?!
– Идём, идём! – дружно заголосили девушки – и дальше всплеск смеха, чей-то игривый вскрик – и голоса стали удаляться.
Холодная усмешка тронула губы Николая: его почему-то никто не потерял, не хватился. Видно всем всё равно, есть он, нет ли его… Ну и ему всё равно.
Он подошёл к скамейке, сел, закурил.
Сумерки вокруг быстро густели, от школы понеслась вдруг развесёлая музыка. Николай сидел, дымил, спина его чуть сгорбилась.
Странное чувство пришло к нему – спокойное и грустное, чувство взрослого одиночества, что ли. Марина действительно права: сегодня что-то кончилось. И он, Николай, действительно ощутил себя повзрослевшим лет на десять.
Какое-то время он осваивался с этой мыслью. Было даже что-то особенно мужское в ней, что-то такое от Печорина. Неудачи надо принимать спокойно, без истерик – как бы ни было в душе, а на лице спокойствие. Пусть никто не знает твоих бед.
Ладно! Он встал, швырнул окурок, с силой раздавил его ногой.
На бал не пошёл. После всего видеть это веселье, видеть Марину было невмоготу. Домой?.. Нет, конечно. А куда? Да куда глаза глядят.
Он пошёл по сумеркам. Шёл, поворачивал в первые попадающиеся переулки. Сумерки стали ночью, город стих. Переулки вывели Николая к спуску, к деревянным домикам, садам, заборам, гудкам пароходов на реке. Он зашагал под уклон, высокая трава хлестала его по брюкам. Так дошёл до самой воды.
Ночь была ясная, все звёзды, сколько их не есть, решили показаться ему в небе. Он сел на какое-то бревно, и больше уж с него не встал до самого утра.
Да темноты почти и не было – от звёзд и от луны, от их отражений в реке. Река казалась нижним небом, более живым и беспокойным – играющим, плещущим, мигающим; лишь с рассветом она стала терять эту искристую игру. Рассвет занялся за спиной Николая и поднялся над землёй очень быстро. Первыми загалдели, зачирикали разные мелкие пичуги, затем заорали в прибрежной слободе петухи, а потом и весь напористый городской шум заполонил пространство, и июньский день встал над миром во всей своей юной красе. Солнце стало заметно припекать спину под пиджаком.
Николай тяжело поднялся и сказал вслух:
– Ну, вот и всё.
И этими словами закончилась его юность. Началась жизнь.
И он стал жить. Была ли боль разлуки?.. Да была. Но она постепенно стихала – а на службе сделалось совсем уж не до этого, тем более в ВДВ. Дни, месяцы, годы… И от неё, от этой давней боли остался совсем слабенький след – воздушная такая грусть, как одинокое облачко в сентябрьском небе. Ну, а потом на гражданке – девушки на ночь или на месяц, не дольше. Была, мол, без радости любовь – разлука будет без печали… Привык. Так и жил.
– Так, – сказал Николай. – Что-то я не понял. Давай-ка, знаешь что… Вон видишь, скамейка? Давай присядем, поговорим.
– Не стоит, Коля, – сухо молвила она, глядя в сторону. – Это всё ни к чему. Разговоры… Всё решено, о чём говорить.
– Ну-ка, посмотри мне в глаза, – потребовал он.
– Перестань, – в голосе её звякнула неприятная струна. – Это смешно.
– Смешно? – переспросил он. – А почему я тогда не смеюсь?.. И если решено – то кто решил?
– Не надо, – тихо сказала она. – Не надо, Коля… Я понимаю тебя. Но и ты постарайся меня понять. Ведь наше детство кончилось. Вот, – она кивнула головой в сторону школы, откуда плыла сладкая, тягучая мелодия вальса, – видишь?.. Это прошлое! Последний день. Прогулки наши, кино, поцелуи – это всё так замечательно и мило, но ведь это юность…
И она улыбнулась так грустно и умудрённо, словно не семнадцать лет ей было, а сорок как минимум.
– Юность, – повторила она и вздохнула. – И она кончается. А впереди – жизнь. Целая жизнь, Коля, ты только представь! Всё это забудется… вернее, будет вспоминаться, как что-то такое… ну, я не знаю, может быть, как самое лучшее…
– Ладно, – грубовато перебил Николай. – Ясно, чего там. Суду, как говорится, дополнительных показаний не требуется, – он усмехнулся криво. – Тебя уже, наверно, потеряли, пойдём.
Это было сказано так, что она запнулась, растерялась даже. Хотела произнести что-то, но тут послышались за кустами быстрые шаги, звонкий девичий голос окликнул:
– Маринка! Ты здесь?
– Да! – так же звонко крикнула она. И Николаю – шёпотом: – Пойдём! Уже потеряли нас.
– Что ты там делаешь?! – смех, шаги ближе.
– Иду! – Марина побежала по тропинке на голос.
Николай подумал, что она обрадовалась случаю отделаться от него – но подумал он это как-то равнодушно, точно не о ней и не о себе.
До него донеслось шуршание платьев, опять смех и слова:
– Ты что там? Амурные дела? – он узнал голос Марининой подружки, Таньки Казаковой.
– Да так, – увильнула Марина. – Всё, идём!
– Ну, всё-таки? – не отставала Танька.
– Татьяна, – назидательно сказала Марина. – Ты знаешь поговорку про Варвару? Слишком любопытную?
Что Танька ответила, Николай не услышал, потому что сумерки взорвались целым хором:
– Таня! Марина! Где вы там?!
– Идём, идём! – дружно заголосили девушки – и дальше всплеск смеха, чей-то игривый вскрик – и голоса стали удаляться.
Холодная усмешка тронула губы Николая: его почему-то никто не потерял, не хватился. Видно всем всё равно, есть он, нет ли его… Ну и ему всё равно.
Он подошёл к скамейке, сел, закурил.
Сумерки вокруг быстро густели, от школы понеслась вдруг развесёлая музыка. Николай сидел, дымил, спина его чуть сгорбилась.
Странное чувство пришло к нему – спокойное и грустное, чувство взрослого одиночества, что ли. Марина действительно права: сегодня что-то кончилось. И он, Николай, действительно ощутил себя повзрослевшим лет на десять.
Какое-то время он осваивался с этой мыслью. Было даже что-то особенно мужское в ней, что-то такое от Печорина. Неудачи надо принимать спокойно, без истерик – как бы ни было в душе, а на лице спокойствие. Пусть никто не знает твоих бед.
Ладно! Он встал, швырнул окурок, с силой раздавил его ногой.
На бал не пошёл. После всего видеть это веселье, видеть Марину было невмоготу. Домой?.. Нет, конечно. А куда? Да куда глаза глядят.
Он пошёл по сумеркам. Шёл, поворачивал в первые попадающиеся переулки. Сумерки стали ночью, город стих. Переулки вывели Николая к спуску, к деревянным домикам, садам, заборам, гудкам пароходов на реке. Он зашагал под уклон, высокая трава хлестала его по брюкам. Так дошёл до самой воды.
Ночь была ясная, все звёзды, сколько их не есть, решили показаться ему в небе. Он сел на какое-то бревно, и больше уж с него не встал до самого утра.
Да темноты почти и не было – от звёзд и от луны, от их отражений в реке. Река казалась нижним небом, более живым и беспокойным – играющим, плещущим, мигающим; лишь с рассветом она стала терять эту искристую игру. Рассвет занялся за спиной Николая и поднялся над землёй очень быстро. Первыми загалдели, зачирикали разные мелкие пичуги, затем заорали в прибрежной слободе петухи, а потом и весь напористый городской шум заполонил пространство, и июньский день встал над миром во всей своей юной красе. Солнце стало заметно припекать спину под пиджаком.
Николай тяжело поднялся и сказал вслух:
– Ну, вот и всё.
И этими словами закончилась его юность. Началась жизнь.
И он стал жить. Была ли боль разлуки?.. Да была. Но она постепенно стихала – а на службе сделалось совсем уж не до этого, тем более в ВДВ. Дни, месяцы, годы… И от неё, от этой давней боли остался совсем слабенький след – воздушная такая грусть, как одинокое облачко в сентябрьском небе. Ну, а потом на гражданке – девушки на ночь или на месяц, не дольше. Была, мол, без радости любовь – разлука будет без печали… Привык. Так и жил.
5
– Ой! – улыбка у нее вышла какой-то виноватой, но все такой же милой. – Коля!
– Здравствуй, Марина.
Он смотрел на это лицо, которое когда-то так любил и которым бесконечно мог любоваться, на эти губы, длинные ресницы, синие глаза, румянец нежной кожи, на волосы, бывшие когда-то длинными и золотистыми, а теперь короткие и выкрашенные в каштановый цвет… Смотрел и удивлялся тому, что ничему не удивляется.
Конечно, он заметил, что его бывшая возлюбленная уже не та юная Джульетта, что была восемь лет назад.
Пропала девичья округлость лица, Николай увидел и первые морщинки в уголках губ, и совсем другое выражение глаз: они не смотрели на мир так наивно, доверчиво и радостно, как тогда – в них явилась печаль прожитых лет – и сколько необъяснимым, столь же безошибочным чутьём он угадал, что эти годы не были безоблачными для неё.
Но это всё так спокойно легло ему на сердце – сердце не семнадцатилетнего юнца, но двадцатипятилетнего мужчины. И потому он только улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Марина.
Ну, потом осторожные расспросы, что да как, лёгкая обоюдная неловкость, смущенные взгляды… и улыбки, помимо воли, не смотря ни на что – понимающие, робкие еще, но уже радостные улыбки.
– Слушай, – спохватился Николай, – что же мы с тобой тут посреди дороги… Давай-ка в сторонку отойдём.
Он отшагнул, да так резко, что уронил завернутую в целлофан круглую буханку – та плюхнулась на асфальт, скакнула, как лягушка, только что не квакнула.
Марина кинулась поднимать хлеб, отряхнула целлофан своими холеными, наманикюренными пальчиками. Эта ухоженность рук сразу же бросилась в глаза Гордееву, равно как и то, что обручального кольца на безымянном пальце не было, и ногти очень коротко, даже как-то грубовато острижены, хотя и покрыты бесцветным блестящим лаком.
– Спасибо, – засуетился Николай, принимая буханку, – спасибо! Я тут… Слушай, ты не спешишь?
– Да нет, – Марина улыбнулась.
– Ага, – лицо его осветилось, – а ты вообще сейчас куда?
– Домой, – засмеялась она. – Я в соседнем доме живу. Вон в том…
И она указала на кирпичную пятиэтажку, припрятанную за башней супермаркета и тополями – ровесниками здешних зданий, выросших вместе с этой частью города.
– А-а!.. – Гордеев совершено искренне обрадовался. – Так мы с тобой почти соседи!
Марина приподняла бровь – как, мол, так? Николай объяснил.
– Ах, вот что, – кивнула девушка. – Ну, что ж… это замечательно.
– Слушай! – выражение лица Николая сделалось решительным. – Давай-ка я тебя провожу. Только жратву эту в машину кину… Вон стоит, рабочая лошадка… Ну, я сейчас!
Он метнулся к «Газели», бросил провиант на водительское сиденье и мигом вернулся.
– Порядок. Ну, пошли?
– Пойдем, – Марина вновь засмеялась, словно колокольчики зазвенели, и от ее смеха у Коли прямо-таки душа расцвела – вот как этот весенний день вокруг.
Они неспешно направились к пятиэтажке.
– Значит, тут живешь… – бормотал Николай, не замечая блаженной улыбки на своих губах… – А работаешь где, если не секрет?
– Да какой секрет. В поликлинике, – она вздохнула почему-то. – В двадцать девятой.
– Это тут где-то, неподалеку?
– Ну, да, районная здешняя. Через двор отсюда, во-о-н там.
– Ясненько… ясненько. Врач?
– Педиатр.
Николай похолодел, память судорожно напряглась. Педиатр, педиатр?.. Что за зверь такой?.. И как по заказу – бряк! – выпало откуда-то: по детским болезням.
Он кашлянул.
– Э-э… Это что, детский врач?
– Да. Районный… А ты?
Николай замялся. Вот и скажи тут – кто ты такой.
– Я… ну так, мелким бизнесом занимаюсь.
– Ах, вот как… И успешно?
– Ну, как сказать… На жизнь хватает, пока холостой. Конечно, крутиться приходится с утра до вечера.
– Ты не женат?
– Нет.
– И не был?
Он усмехнулся, покачал головой:
– Так и не сподобился… А ты?
Марина помолчала, прежде чем ответить. Чуть вздохнула и сказала без грусти:
– Я в разводе. Уже два года.
– Вот как. Дети?
Теперь она отрицательно покачала головой.
– Ясно, – сказал Николай. Повторил врастяжку: – Я-я-асно… Приходя, стало быть, не радуйся, уходя – не грусти… Так?
– Понимаю. То есть, жизнь идет?
– Не говори, – теперь уже вздохнул он. Вскинул взгляд в небо, сквозь пустые еще ветви тополей. – Идет…
И – сам не ожидал! – разразился стихами:
– Да я всегда им был, – ловко нашелся Гордеев. – Только ты не замечала!
Посмеялись этому. Неловкость исчезла совсем, Николай вдохновился, хотел было еще как-нибудь сострить, но тут Марина сказала:
– Ну, вот мы почти и пришли. Вот мой подъезд.
– А этаж?
– И квартира? – в тон ему подхватила она.
Он ухмыльнулся.
– Этаж третий, квартира тридцать один.
– Буду знать, – кивнул он.
– А ты где живешь?
– А я не сказал?.. – спохватился он… – Во-о-н там, девятиэтажка… нет, отсюда не видать. Ну, словом… – и назвал адрес.
– Теперь и я буду знать, – улыбнулась Марина.
Они стояли на площадке перед подъездом. Что теперь?.. Слова все были сказаны, настало время расставаться.
– Ладно, Коля, я пойду, – и что-то лукавое мелькнуло в глазах девушки.
Ага, красавица… – отметил про себя Николай, а вслух сказал:
– Да, да, конечно… Очень рад был встретиться… – и вдруг сделалось смешно, он не удержался, фыркнул.
Тонкие брови Марины приподнялись – чего смешного?.. Николай поспешил объясниться:
– Да я, знаешь, почему смеюсь-то… Мне уже новые соседи успели целый ужастик рассказать. Дескать, маньяк тут какой-то объявился. Семерых уже замочил. Да и по ящику вчера говорили… В общем, пугали в полный рост. И что же? Вместо маньяка я встречаю… – здесь он слегка запнулся, – тебя встречаю. Как нарочно, все наоборот!
Марина внимательно смотрела Николаю в лицо. Смешинка, игравшая в ее глазах, исчезла.
– Коля, – промолвила она. – Это действительно так. Это слишком серьезно.
– Ты про это слышала?
Она как-то зябко передернула плечами, отвела взгляд.
– Еще бы, – голос стал глуше, – не только слышала. Первый труп как раз к нам в больницу и привезли… к патологоанатому, как неопознанный.
– А он и, правда, неопознанный был?
– И остался таким, насколько я знаю. Судя по внешнему виду – приличный мужчина пожилого возраста, даже неизвестно, местный или нет.
– А-а… – протянул Гордеев и тут же поинтересовался, – а остальные что?
– Ну, как начала просматриваться серия, так их в судмедэкспертизу… Ох, слушай, Коля, давай оставим эту тему, хорошо? Это так ужасно, так неприятно, честное слово…
Наверняка это на самом деле было ужасно – теперь лицо молодой женщины совсем нахмурилось, даже как будто постарело… брови сошлись на переносице, а по углам рта сильнее обозначились морщинки. Но Николай ничего этого не заметил.
– Давай, – поспешно согласился он – так, точно готов был заговорить о чем-либо другом. Однако Марина повторила:
– Я пойду, Коля. Мне пора… надо, в общем. Ладно, до свидания! Рада была опять увидеть тебя.
– Если б ты знала, как я рад… Ну, пока.
Хотел было спросить телефон, но отчего-то не решился. Мелькнула мысль: может, сама спросит?.. Нет, не спросила. Развернулась, процокала каблучками к подъезду и, не оборачиваясь, пропала из вида.
Николай какое-то время стоял, смотрел на дверь парадного. Потом опомнился, улыбнулся, махнул рукой и заторопился к машине.
Шагая, развлекал себя мыслью: а вдруг кто-то из прохожих, встречающихся ему на пути, и есть тот самый маньяк?.. Ну, вот хотя бы тот дед… Нет, не подходит. Явный работяга в прошлом. А тот тип из телевизора ведь говорил – мол, скорее всего, интеллигент, да молодой к тому же… Ну, тогда вот этот парень в очках: самого что ни на есть интеллигентного вида. Да и не хлюпик какой-нибудь – осанка четкая, спина прямая, плечи развернуты, как будто строевую выучку прошел… А, может, маньяк этот – баба? Может такое быть?! А отчего бы нет!..
Гордеев поймал себя на этой мысли, опомнился. «Тьфу, ты, зараза! Что только в башку лезет!..»
И запретил себе думать об этом. Добежал до своей полуторки, завелся, развернулся и покатил домой. Но не успел даже с площадки выехать, как его настиг звонок по мобильному.
Посмотрел на табло – диспетчер их фирмы, Тамара Михайловна.
– Да, Тамара Михайловна, – ответил он.
– Здравствуй, Коля! Есть тут два заказа, как раз для тебя… – затараторила та, помня, что время дорого, но Николай перебил ее:
– Тамара Михайловна, я сейчас дома буду. Через две минуты. Перезвоню с городского.
И отключился. Нажал на газ и через две минуты, действительно, оказался у себя. Тут же перезвонил.
Выяснилось, что появились два действительно неплохих заказа. Один – переезд с квартиры на квартиру, другой – мужик просил отвезти скарб на дачу, километрах в тридцати. Николай дал добро, согласовал время. Глянул на часы: засиживаться было некогда, он принялся наспех стряпать обед.
Но на сердце у него все равно было легко и радостно – он и сам толком не знал, отчего. Хотя, чего тут гадать-то… Конечно, черт его знает, что там будет впереди – но сама эта встреча!.. Она всколыхнула всё, казалось бы, давным-давно пережитое, переболевшее и забытое навсегда. Ан нет, смотри-ка – не забылось! Не забылось, только боли почему-то никакой не было, а была легкая, прелестно-трепетная грусть – и ожидание чего-то, а чего именно – не хочется загадывать…
Весь такой утонченный и лирически настроенный, но худо-бедно сытый, Гордеев отправился выполнять заказы. С переездом управился за полтора часа (а оплатили два): помог погрузить, отвез, помог сгрузить, за что поимел дополнительный полтинник – и до свиданья. Но вот второй клиент, тот, что с дачей… Мало того, что оказался олух царя небесного – повез зачем-то кучу разного барахла на дачу к знакомым, а где она, дача, знал лишь приблизительно – так еще и зануда. Сморщенный, плаксивый мужичонка лет пятидесяти, он всю дорогу жаловался на свою никчемную и неинтересную жизнь… Но Николая сегодня даже этой унылой повестью невозможно было раздражить, настолько он был одухотворен. Да он и не прислушивался. Тот назойливо зудел под ухом, как комар, Николай кивал машинально, поддакивал, мычал нечто невразумительное – а сам плавал в мечтах, совершено неясных, но ужасно приятных, улыбался невпопад – впрочем, за дорогой следил зорко, профи он был настоящий.
Этот полудурок, естественно, дом своего приятеля сразу не нашел. Долго плутали по узким кривым проездам дачного поселка, упирались в тупики, пятились задом… Тут Гордеева проняло-таки, он начал материться про себя, вслух же воздерживался – какой-никакой, а клиент; кто платит, у того и музыка. Тем паче, что не бесконечной была эта маята – нашелся и участок, и сам дом, к тому же выяснилось, что зануде надо помочь разгрузиться, да довезти его обратно… под это дело Николай выдоил из него еще сотню.
Назад дорога показалась веселее, хоть пассажир, чтоб ему пусто было, все ныл и жаловался. Ни одного не осталось предмета, на который он не навел критику. На детей, на жену, на дороговизну, на погоду… Николай же гнал полуторку лихо, в душе его сиял свет, как в небе над головой – день этот, пусть и уходящий в вечер, был чудным, безоблачным и теплым, поторапливающим лето.
Лето, лето! Гордеев улыбнулся. Он очень любил лето – может быть, потому, что родился зимой, да еще в самые крещенские морозы. А это лето еще и прийти не успело, как угостило такой вот волнующей надеждой…
Пока отвез нытика, пока добрался до дома, и впрямь, настал вечер, зазвучали голоса во дворе, детский смех. Николай, как только поставил «Газель» на стоянку, запер двери – сразу почувствовал, как устал за день. Это была хорошо знакомая ему, славная такая, трудовая усталость, чувство рабочего удовлетворения. Оно требовало пива с какой-нибудь пряной закусочкой, и Николай отправился к ближайшему ларьку. Взял баллон, сухариков соленых и направился к себе неспешною походкой хорошо поработавшего человека.
Так же не спеша, обстоятельно приготовил он ужин, поел, глотнул пивка. Настроение было умиленно-размягченное, мысленный Маринин образ – не этой, сегодняшней Марины, а той, из далекого уже школьного мая – реял перед ним. Он улыбался, и сам не замечал того.
Впрочем, сказать по правде, девушка вовсе не подурнела за прошедшие годы. Изменилась – да, но осталась красивой, по-другому, но красивой… Николай представил себе ее полуденное лицо – запросто вызвал, одним легким усилием воли. Прищурился, полюбовался им: теперь можно было делать это, не смущаясь, сколько душе угодно…
Он наслаждался этим минуты две, после чего отпустил видение. Но улыбка все не слетала с его губ, осталась, даже когда он рассеянно дожевывал остатки своего ужина. Покончив с трапезой, он глянул на часы, наскоро вымыл посуду, взял пиво, сухарики, помутневший от времени стакан и перебрался в комнату, к старенькому дядиному телевизору.
Должны были показывать футбол, чемпионат России. Николай малость опоздал к началу, но потерял не много: игроки тяжело катали мяч по сырому грязному полю; очень скоро они все перемазались, и трудно стало – да еще на черно-белом экране – разобрать, кто есть кто. Да уж, унылая шла борьба, не чета мировому первенству, или там Лиге чемпионов, которые любил смотреть Гордеев… Но он смотрел таки, прихлебывая из стакана, и зрелище это не шибко-то его и интересовало, в голове его, приятно затуманенной пивом, витали неуловимые облачные грезы. Он никуда не спешил. Допив стакан, не сразу наполнял его, грыз сухарики, переводил взгляд с экрана в окно. Вечер уже царил над лесами-полями – окно смотрело на восток, и небо вдалеке почти слилось с горизонтом, замерцали звезды. Николай глядел, приятная, неизъяснимая словами грусть овладевала им, он закрывал глаза, откидывая голову на спинку кресла, уносился мечтами… куда? Да сам не знал – куда, да и знать не хотел. Вскоре возвращался. Наливал следующую порцию пива.
Очень ему нравилось это занятие, и мало-помалу он стал чувствовать, как его клонит в сон. Зевнул раз, другой… Веки отяжелели… Пива осталось на донышке, футболисты через силу докатывали матч. Да, пожалуй, пора ложиться спать.
Николай решительно встал, выключил ящик. Пошел в ванную мыть руки; проходя, глянул в дверной глазок – на площадке ярко горела лампочка, было светло, весело и все хорошо видно. Николай усмехнулся своим вчерашним страхам.
Умылся, почистил зубы – он вообще был чистоплотен. Улыбнулся, предчувствуя сладкий сон. Быстро разложил диван, постелил, рухнул на него и тут же заснул – как в омут провалился.
– Здравствуй, Марина.
Он смотрел на это лицо, которое когда-то так любил и которым бесконечно мог любоваться, на эти губы, длинные ресницы, синие глаза, румянец нежной кожи, на волосы, бывшие когда-то длинными и золотистыми, а теперь короткие и выкрашенные в каштановый цвет… Смотрел и удивлялся тому, что ничему не удивляется.
Конечно, он заметил, что его бывшая возлюбленная уже не та юная Джульетта, что была восемь лет назад.
Пропала девичья округлость лица, Николай увидел и первые морщинки в уголках губ, и совсем другое выражение глаз: они не смотрели на мир так наивно, доверчиво и радостно, как тогда – в них явилась печаль прожитых лет – и сколько необъяснимым, столь же безошибочным чутьём он угадал, что эти годы не были безоблачными для неё.
Но это всё так спокойно легло ему на сердце – сердце не семнадцатилетнего юнца, но двадцатипятилетнего мужчины. И потому он только улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Марина.
Ну, потом осторожные расспросы, что да как, лёгкая обоюдная неловкость, смущенные взгляды… и улыбки, помимо воли, не смотря ни на что – понимающие, робкие еще, но уже радостные улыбки.
– Слушай, – спохватился Николай, – что же мы с тобой тут посреди дороги… Давай-ка в сторонку отойдём.
Он отшагнул, да так резко, что уронил завернутую в целлофан круглую буханку – та плюхнулась на асфальт, скакнула, как лягушка, только что не квакнула.
Марина кинулась поднимать хлеб, отряхнула целлофан своими холеными, наманикюренными пальчиками. Эта ухоженность рук сразу же бросилась в глаза Гордееву, равно как и то, что обручального кольца на безымянном пальце не было, и ногти очень коротко, даже как-то грубовато острижены, хотя и покрыты бесцветным блестящим лаком.
– Спасибо, – засуетился Николай, принимая буханку, – спасибо! Я тут… Слушай, ты не спешишь?
– Да нет, – Марина улыбнулась.
– Ага, – лицо его осветилось, – а ты вообще сейчас куда?
– Домой, – засмеялась она. – Я в соседнем доме живу. Вон в том…
И она указала на кирпичную пятиэтажку, припрятанную за башней супермаркета и тополями – ровесниками здешних зданий, выросших вместе с этой частью города.
– А-а!.. – Гордеев совершено искренне обрадовался. – Так мы с тобой почти соседи!
Марина приподняла бровь – как, мол, так? Николай объяснил.
– Ах, вот что, – кивнула девушка. – Ну, что ж… это замечательно.
– Слушай! – выражение лица Николая сделалось решительным. – Давай-ка я тебя провожу. Только жратву эту в машину кину… Вон стоит, рабочая лошадка… Ну, я сейчас!
Он метнулся к «Газели», бросил провиант на водительское сиденье и мигом вернулся.
– Порядок. Ну, пошли?
– Пойдем, – Марина вновь засмеялась, словно колокольчики зазвенели, и от ее смеха у Коли прямо-таки душа расцвела – вот как этот весенний день вокруг.
Они неспешно направились к пятиэтажке.
– Значит, тут живешь… – бормотал Николай, не замечая блаженной улыбки на своих губах… – А работаешь где, если не секрет?
– Да какой секрет. В поликлинике, – она вздохнула почему-то. – В двадцать девятой.
– Это тут где-то, неподалеку?
– Ну, да, районная здешняя. Через двор отсюда, во-о-н там.
– Ясненько… ясненько. Врач?
– Педиатр.
Николай похолодел, память судорожно напряглась. Педиатр, педиатр?.. Что за зверь такой?.. И как по заказу – бряк! – выпало откуда-то: по детским болезням.
Он кашлянул.
– Э-э… Это что, детский врач?
– Да. Районный… А ты?
Николай замялся. Вот и скажи тут – кто ты такой.
– Я… ну так, мелким бизнесом занимаюсь.
– Ах, вот как… И успешно?
– Ну, как сказать… На жизнь хватает, пока холостой. Конечно, крутиться приходится с утра до вечера.
– Ты не женат?
– Нет.
– И не был?
Он усмехнулся, покачал головой:
– Так и не сподобился… А ты?
Марина помолчала, прежде чем ответить. Чуть вздохнула и сказала без грусти:
– Я в разводе. Уже два года.
– Вот как. Дети?
Теперь она отрицательно покачала головой.
– Ясно, – сказал Николай. Повторил врастяжку: – Я-я-асно… Приходя, стало быть, не радуйся, уходя – не грусти… Так?
– Понимаю. То есть, жизнь идет?
– Не говори, – теперь уже вздохнул он. Вскинул взгляд в небо, сквозь пустые еще ветви тополей. – Идет…
И – сам не ожидал! – разразился стихами:
– Ко-о-ленька… Ты, никак, поэтом заделался?
Как же я забыл тебя, моя весна!
Закрутился за баранкой третий год…
Я храню ее в душе, как талисман,
Я старею, а она наоборот…
– Да я всегда им был, – ловко нашелся Гордеев. – Только ты не замечала!
Посмеялись этому. Неловкость исчезла совсем, Николай вдохновился, хотел было еще как-нибудь сострить, но тут Марина сказала:
– Ну, вот мы почти и пришли. Вот мой подъезд.
– А этаж?
– И квартира? – в тон ему подхватила она.
Он ухмыльнулся.
– Этаж третий, квартира тридцать один.
– Буду знать, – кивнул он.
– А ты где живешь?
– А я не сказал?.. – спохватился он… – Во-о-н там, девятиэтажка… нет, отсюда не видать. Ну, словом… – и назвал адрес.
– Теперь и я буду знать, – улыбнулась Марина.
Они стояли на площадке перед подъездом. Что теперь?.. Слова все были сказаны, настало время расставаться.
– Ладно, Коля, я пойду, – и что-то лукавое мелькнуло в глазах девушки.
Ага, красавица… – отметил про себя Николай, а вслух сказал:
– Да, да, конечно… Очень рад был встретиться… – и вдруг сделалось смешно, он не удержался, фыркнул.
Тонкие брови Марины приподнялись – чего смешного?.. Николай поспешил объясниться:
– Да я, знаешь, почему смеюсь-то… Мне уже новые соседи успели целый ужастик рассказать. Дескать, маньяк тут какой-то объявился. Семерых уже замочил. Да и по ящику вчера говорили… В общем, пугали в полный рост. И что же? Вместо маньяка я встречаю… – здесь он слегка запнулся, – тебя встречаю. Как нарочно, все наоборот!
Марина внимательно смотрела Николаю в лицо. Смешинка, игравшая в ее глазах, исчезла.
– Коля, – промолвила она. – Это действительно так. Это слишком серьезно.
– Ты про это слышала?
Она как-то зябко передернула плечами, отвела взгляд.
– Еще бы, – голос стал глуше, – не только слышала. Первый труп как раз к нам в больницу и привезли… к патологоанатому, как неопознанный.
– А он и, правда, неопознанный был?
– И остался таким, насколько я знаю. Судя по внешнему виду – приличный мужчина пожилого возраста, даже неизвестно, местный или нет.
– А-а… – протянул Гордеев и тут же поинтересовался, – а остальные что?
– Ну, как начала просматриваться серия, так их в судмедэкспертизу… Ох, слушай, Коля, давай оставим эту тему, хорошо? Это так ужасно, так неприятно, честное слово…
Наверняка это на самом деле было ужасно – теперь лицо молодой женщины совсем нахмурилось, даже как будто постарело… брови сошлись на переносице, а по углам рта сильнее обозначились морщинки. Но Николай ничего этого не заметил.
– Давай, – поспешно согласился он – так, точно готов был заговорить о чем-либо другом. Однако Марина повторила:
– Я пойду, Коля. Мне пора… надо, в общем. Ладно, до свидания! Рада была опять увидеть тебя.
– Если б ты знала, как я рад… Ну, пока.
Хотел было спросить телефон, но отчего-то не решился. Мелькнула мысль: может, сама спросит?.. Нет, не спросила. Развернулась, процокала каблучками к подъезду и, не оборачиваясь, пропала из вида.
Николай какое-то время стоял, смотрел на дверь парадного. Потом опомнился, улыбнулся, махнул рукой и заторопился к машине.
Шагая, развлекал себя мыслью: а вдруг кто-то из прохожих, встречающихся ему на пути, и есть тот самый маньяк?.. Ну, вот хотя бы тот дед… Нет, не подходит. Явный работяга в прошлом. А тот тип из телевизора ведь говорил – мол, скорее всего, интеллигент, да молодой к тому же… Ну, тогда вот этот парень в очках: самого что ни на есть интеллигентного вида. Да и не хлюпик какой-нибудь – осанка четкая, спина прямая, плечи развернуты, как будто строевую выучку прошел… А, может, маньяк этот – баба? Может такое быть?! А отчего бы нет!..
Гордеев поймал себя на этой мысли, опомнился. «Тьфу, ты, зараза! Что только в башку лезет!..»
И запретил себе думать об этом. Добежал до своей полуторки, завелся, развернулся и покатил домой. Но не успел даже с площадки выехать, как его настиг звонок по мобильному.
Посмотрел на табло – диспетчер их фирмы, Тамара Михайловна.
– Да, Тамара Михайловна, – ответил он.
– Здравствуй, Коля! Есть тут два заказа, как раз для тебя… – затараторила та, помня, что время дорого, но Николай перебил ее:
– Тамара Михайловна, я сейчас дома буду. Через две минуты. Перезвоню с городского.
И отключился. Нажал на газ и через две минуты, действительно, оказался у себя. Тут же перезвонил.
Выяснилось, что появились два действительно неплохих заказа. Один – переезд с квартиры на квартиру, другой – мужик просил отвезти скарб на дачу, километрах в тридцати. Николай дал добро, согласовал время. Глянул на часы: засиживаться было некогда, он принялся наспех стряпать обед.
Но на сердце у него все равно было легко и радостно – он и сам толком не знал, отчего. Хотя, чего тут гадать-то… Конечно, черт его знает, что там будет впереди – но сама эта встреча!.. Она всколыхнула всё, казалось бы, давным-давно пережитое, переболевшее и забытое навсегда. Ан нет, смотри-ка – не забылось! Не забылось, только боли почему-то никакой не было, а была легкая, прелестно-трепетная грусть – и ожидание чего-то, а чего именно – не хочется загадывать…
Весь такой утонченный и лирически настроенный, но худо-бедно сытый, Гордеев отправился выполнять заказы. С переездом управился за полтора часа (а оплатили два): помог погрузить, отвез, помог сгрузить, за что поимел дополнительный полтинник – и до свиданья. Но вот второй клиент, тот, что с дачей… Мало того, что оказался олух царя небесного – повез зачем-то кучу разного барахла на дачу к знакомым, а где она, дача, знал лишь приблизительно – так еще и зануда. Сморщенный, плаксивый мужичонка лет пятидесяти, он всю дорогу жаловался на свою никчемную и неинтересную жизнь… Но Николая сегодня даже этой унылой повестью невозможно было раздражить, настолько он был одухотворен. Да он и не прислушивался. Тот назойливо зудел под ухом, как комар, Николай кивал машинально, поддакивал, мычал нечто невразумительное – а сам плавал в мечтах, совершено неясных, но ужасно приятных, улыбался невпопад – впрочем, за дорогой следил зорко, профи он был настоящий.
Этот полудурок, естественно, дом своего приятеля сразу не нашел. Долго плутали по узким кривым проездам дачного поселка, упирались в тупики, пятились задом… Тут Гордеева проняло-таки, он начал материться про себя, вслух же воздерживался – какой-никакой, а клиент; кто платит, у того и музыка. Тем паче, что не бесконечной была эта маята – нашелся и участок, и сам дом, к тому же выяснилось, что зануде надо помочь разгрузиться, да довезти его обратно… под это дело Николай выдоил из него еще сотню.
Назад дорога показалась веселее, хоть пассажир, чтоб ему пусто было, все ныл и жаловался. Ни одного не осталось предмета, на который он не навел критику. На детей, на жену, на дороговизну, на погоду… Николай же гнал полуторку лихо, в душе его сиял свет, как в небе над головой – день этот, пусть и уходящий в вечер, был чудным, безоблачным и теплым, поторапливающим лето.
Лето, лето! Гордеев улыбнулся. Он очень любил лето – может быть, потому, что родился зимой, да еще в самые крещенские морозы. А это лето еще и прийти не успело, как угостило такой вот волнующей надеждой…
Пока отвез нытика, пока добрался до дома, и впрямь, настал вечер, зазвучали голоса во дворе, детский смех. Николай, как только поставил «Газель» на стоянку, запер двери – сразу почувствовал, как устал за день. Это была хорошо знакомая ему, славная такая, трудовая усталость, чувство рабочего удовлетворения. Оно требовало пива с какой-нибудь пряной закусочкой, и Николай отправился к ближайшему ларьку. Взял баллон, сухариков соленых и направился к себе неспешною походкой хорошо поработавшего человека.
Так же не спеша, обстоятельно приготовил он ужин, поел, глотнул пивка. Настроение было умиленно-размягченное, мысленный Маринин образ – не этой, сегодняшней Марины, а той, из далекого уже школьного мая – реял перед ним. Он улыбался, и сам не замечал того.
Впрочем, сказать по правде, девушка вовсе не подурнела за прошедшие годы. Изменилась – да, но осталась красивой, по-другому, но красивой… Николай представил себе ее полуденное лицо – запросто вызвал, одним легким усилием воли. Прищурился, полюбовался им: теперь можно было делать это, не смущаясь, сколько душе угодно…
Он наслаждался этим минуты две, после чего отпустил видение. Но улыбка все не слетала с его губ, осталась, даже когда он рассеянно дожевывал остатки своего ужина. Покончив с трапезой, он глянул на часы, наскоро вымыл посуду, взял пиво, сухарики, помутневший от времени стакан и перебрался в комнату, к старенькому дядиному телевизору.
Должны были показывать футбол, чемпионат России. Николай малость опоздал к началу, но потерял не много: игроки тяжело катали мяч по сырому грязному полю; очень скоро они все перемазались, и трудно стало – да еще на черно-белом экране – разобрать, кто есть кто. Да уж, унылая шла борьба, не чета мировому первенству, или там Лиге чемпионов, которые любил смотреть Гордеев… Но он смотрел таки, прихлебывая из стакана, и зрелище это не шибко-то его и интересовало, в голове его, приятно затуманенной пивом, витали неуловимые облачные грезы. Он никуда не спешил. Допив стакан, не сразу наполнял его, грыз сухарики, переводил взгляд с экрана в окно. Вечер уже царил над лесами-полями – окно смотрело на восток, и небо вдалеке почти слилось с горизонтом, замерцали звезды. Николай глядел, приятная, неизъяснимая словами грусть овладевала им, он закрывал глаза, откидывая голову на спинку кресла, уносился мечтами… куда? Да сам не знал – куда, да и знать не хотел. Вскоре возвращался. Наливал следующую порцию пива.
Очень ему нравилось это занятие, и мало-помалу он стал чувствовать, как его клонит в сон. Зевнул раз, другой… Веки отяжелели… Пива осталось на донышке, футболисты через силу докатывали матч. Да, пожалуй, пора ложиться спать.
Николай решительно встал, выключил ящик. Пошел в ванную мыть руки; проходя, глянул в дверной глазок – на площадке ярко горела лампочка, было светло, весело и все хорошо видно. Николай усмехнулся своим вчерашним страхам.
Умылся, почистил зубы – он вообще был чистоплотен. Улыбнулся, предчувствуя сладкий сон. Быстро разложил диван, постелил, рухнул на него и тут же заснул – как в омут провалился.
6
Но недолго ему пришлось почивать. Разбудил тихий стук в дверь.
Гордеев так и подскочил на диване. Сна – ни в одном глазу.
И снова – тук-тук – тихо так в дверь.
Николай мимолетно удивился: как он ухитрился во сне услышать этот легонький стук?! И сразу подумал: небось Вася, сосед, возжелал составить компанию… Да ведь больше и некому.
Соскочив с дивана, Николай протопал к двери – в глазок даже не заглянул, так и распахнул ее.
И обомлел.
Да было от чего!
Вот теперь в ярко освещенном коридоре стоял не кто иной, как дядя.
Одет он был в то, что висело в шкафу, и что перепугало вчера до полусмерти: черное длиннополое пальто и шляпа, низко надвинутая на лоб.
Гордеев этого поначалу даже не заметил – дядиного прикида – настолько был сражен самим фактом явления покойника.
Какое выражение сделалось у ошарашенного молодого человека, Бог ведает, а вот язык его сам собою едва не брякнул: «Господи, дядя! Ты не помер, что ли? пошутил так?!»
Но не успел. Ибо дядя приложил палец к губам: тихо, племянничек! Молчок.
И Николай все понял враз.
Михаил Евграфович отступил на шаг в сторону лифта и тем же пальцем поманил молодого человека: ступай, мол, за мной. Вновь Николай все понял и без шума вышел из квартиры.
Дяде, очевидно, понравилась понятливость племянника. Он приглашающим жестом махнул рукой, повернулся и, уже не оглядываясь, устремился к лестнице.
Николай без слов последовал за ним. Отчего-то дядя не воспользовался лифтом, а зашагал вниз пешком. Коля следом, все молча. Спускались они необыкновенно быстро – моргнуть глазом не успели, как уже внизу.
Дядя, как вышел из подъезда, сразу взял влево. И Николай, понятно, за ним. Двигались с той же скоростью, но дорога, будто сама, впадала в память Гордеева – он запоминал весь путь, вплоть до травинки на обочине.
Черная дядина спина повела его через дорогу, в лес. Сперва по тропинке, затем дядя свернул опять влево и резво потопал по подлеску, лавируя меж стволами деревьев. Недолго шел – как все тут было недолго. Показалась полянка.
Михаил Евграфович обогнул лужайку по дуге и приблизился к зарослям: небольшим хвойным островком здесь росли молодые елочки. Возле них родственник замедлил шаг.
Сердце Николая часто забилось – стало ясно, вот оно, что-то главное, ради чего была предпринята эта странная ночная прогулка. Вмиг пересохло во рту, язык стал неповоротлив. Откуда ни возьмись заиграла музыка – такая протяжная, тоскливая, заунывно-тягучая… А дядя-то как раз повернулся в его сторону. Повернулся, и сердце заколотилось пуще прежнего, и…
Гордеев так и подскочил на диване. Сна – ни в одном глазу.
И снова – тук-тук – тихо так в дверь.
Николай мимолетно удивился: как он ухитрился во сне услышать этот легонький стук?! И сразу подумал: небось Вася, сосед, возжелал составить компанию… Да ведь больше и некому.
Соскочив с дивана, Николай протопал к двери – в глазок даже не заглянул, так и распахнул ее.
И обомлел.
Да было от чего!
Вот теперь в ярко освещенном коридоре стоял не кто иной, как дядя.
Одет он был в то, что висело в шкафу, и что перепугало вчера до полусмерти: черное длиннополое пальто и шляпа, низко надвинутая на лоб.
Гордеев этого поначалу даже не заметил – дядиного прикида – настолько был сражен самим фактом явления покойника.
Какое выражение сделалось у ошарашенного молодого человека, Бог ведает, а вот язык его сам собою едва не брякнул: «Господи, дядя! Ты не помер, что ли? пошутил так?!»
Но не успел. Ибо дядя приложил палец к губам: тихо, племянничек! Молчок.
И Николай все понял враз.
Михаил Евграфович отступил на шаг в сторону лифта и тем же пальцем поманил молодого человека: ступай, мол, за мной. Вновь Николай все понял и без шума вышел из квартиры.
Дяде, очевидно, понравилась понятливость племянника. Он приглашающим жестом махнул рукой, повернулся и, уже не оглядываясь, устремился к лестнице.
Николай без слов последовал за ним. Отчего-то дядя не воспользовался лифтом, а зашагал вниз пешком. Коля следом, все молча. Спускались они необыкновенно быстро – моргнуть глазом не успели, как уже внизу.
Дядя, как вышел из подъезда, сразу взял влево. И Николай, понятно, за ним. Двигались с той же скоростью, но дорога, будто сама, впадала в память Гордеева – он запоминал весь путь, вплоть до травинки на обочине.
Черная дядина спина повела его через дорогу, в лес. Сперва по тропинке, затем дядя свернул опять влево и резво потопал по подлеску, лавируя меж стволами деревьев. Недолго шел – как все тут было недолго. Показалась полянка.
Михаил Евграфович обогнул лужайку по дуге и приблизился к зарослям: небольшим хвойным островком здесь росли молодые елочки. Возле них родственник замедлил шаг.
Сердце Николая часто забилось – стало ясно, вот оно, что-то главное, ради чего была предпринята эта странная ночная прогулка. Вмиг пересохло во рту, язык стал неповоротлив. Откуда ни возьмись заиграла музыка – такая протяжная, тоскливая, заунывно-тягучая… А дядя-то как раз повернулся в его сторону. Повернулся, и сердце заколотилось пуще прежнего, и…