Глуховский Дмитрий. Будущее

   Прячусь внутрь капсулы. Не люблю этих шлюх.
   – Да у вас тут шоу, а не спецоперация!
   – Общество имеет право знать правду, – чьими-то чужими словами отвечает Райферт.
   Я улыбаюсь, но Аполлон меня не выдает.
   Райферт тоже втискивается внутрь, дверь пшикает, и турболет отлепляется от башни. Полицай стаскивает шлем со своей круглой потной башки, ставит его на пол. Стрижка «маринз», свинячьи глазки и второй подбородок. Налицо ожирение головного мозга и неконтролируемое деление клеток мышечной ткани.
   Он ловит мой взгляд и прочитывает его. Полицейские рефлексы.
   – Не смотри на меня так, – говорю я Райферту. – Может, я тебе еще жизнь спас. Сейчас как рванет…
   Может, всего через минуту апельсины в траве, желтое фрисби и девушка Надя станут такой же небылью, как тосканские холмы. Из новостей узнаем.
   «Октаэдр» отъезжает, словно огромная шахматная ладья, другие фигуры-небоскребы лезут на передний план, задвигая на задний план восьмиугольную башню с перевернутыми садами. Турболет, чуть покачиваясь, ныряет в разрывы между столпами. Райферт сам ведет машину.
   Воздух пуст. Кроме полиции и неотложки, никому летать не дозволено. Для всех прочих – общественный транспорт: тубы и лифты, – и перемещения строго по осям координат. И только для этих засранцев мир существует в настоящем 3D.
   – Вы себе тут «Полет валькирий» не ставите треком? – завистливо интересуюсь я.
   – Да пошел ты, умник… – огрызается этот дуболом.
   – Я бы ставил.
   – А я бы тебе… – Он дальше бурчит что-то невнятное, предположительно в грубую казарменную рифму; я великодушно не уточняю, что он там плетет.
   Коммуникатор все еще моргает вызовом. Я опаздываю, но без меня там, похоже, решили не начинать. Я чувствую, что снова нашел потерянный пульт от своей жизни. Все снова под контролем. Все под контролем.
   – Гады, – бубнит себе под нос Райферт.
   – Это мы сейчас о чем?
   – Партия Жизни. Если это правда… Они переходят все границы. И ради чего?!
   – Ты что, никогда не видел их агиток? Жизнь неприкосновенна, право на продолжение рода священно, человек без детей – не человек, бла-бла-бла, отмените Закон о Выборе.
   – А перенаселение?
   – Этих ребят не заботит перенаселение. Им плевать на экономику, на экологию, на энергетику. Мальчикам просто резинки жмут, а девочек от гормонов разносит, вот и вся история. Ребята не хотят думать о будущем. Хорошо, что есть мы. Мы подумаем за них.
   – Но теракт?! Жизнь-то неприкосновенна!
   – Не удивлюсь, – говорю я. – Они борзеют с каждым днем. Уверен, у них там есть теоретики, которые на раз-два докажут, что ради того, чтобы спасти миллионы человек, необходимо пожертвовать тысчонкой.
   – Вот скоты! – Он сплевывает.
   – Ничего. Рано или поздно мы до них доберемся. Этих-то всегда есть за что брать.
   Райферт молчит, сосредоточившись на пилотаже. Потом вдруг мямлит:
   – Слушай… Всегда хотел спросить… Как вы их находите? Нарушителей? Я пожимаю плечами:
   – Ты просто веди себя хорошо, и не придется об этом думать.
   – Просто интересно, – деланно зевает он.
   – Конечно.
   Говорю и слышу, как у меня на шее волосы приподнимаются. Охотничий инстинкт. Чую клиента. Но времени нет, да и чучело его мне ставить негде.
   – Вон она показалась. – Райферт кивает на выступившую из ночного тумана двухкилометровую колонну. – Готовься выметаться.
   «Гиперборея» выглядит странно; больше всего она похожа на древний панельный дом, который из-за какой-то генетической болезни растет не переставая уже несколько веков. Снаружи башня облицована чем-то похожим на плитку и вся поделена на крохотные уровни-этажи – с окнами. И этих этажей в ней, наверное, целая тысяча. Уродливое здание.
   Я отстегиваю маску и кладу в ранец. Персей тоже носил голову медузы Горгоны в мешке. Горгоньей головой надо пользоваться дозированно.
   – А ты с виду как нормальный человек, – разочарованно произносит эта дубина.
   – Это только с виду.
   Турболет замедляется; к «Гиперборее» Райферт подходит плавно и пускает машину вдоль гладкой темной стены – ищет док. Пришвартовавшись, он шарит пальцами на клавиатуре.
   В полумраке салона вспыхивает что-то и тут же гаснет.
   – Это еще что?!
   На ветровом стекле возникает мое объемное фото.
   Чувствую себя так, будто сел играть с чертом в морской бой. Самое время сказать «Ранил!».
   – Какого хера ты делаешь, Райферт?!
   – Знакомиться так знакомиться. Ты же не представился… – Он скалит зубы. – А сканерами мы тоже пользоваться умеем. Запрос по базе, – командует он.
   – Совпадение. Субъект в розыске, – равнодушно констатирует система.
   – Что еще за ерунда?! Ранил.
   – Оп! – Райферт довольно усмехается. – Погоди-ка… Может, мы еще и покатаемся. Детали!
   – Инцидент в купальнях «Источник». Субъект разыскивается как свидетель и потенциальный виновник происшествия со смертельным исходом. Сообщил неверное имя. Настоящее имя не установлено.
   – Оп-оп! – Он склабится еще веселей. – И что случилось в купальнях?
   – Ничего интересного. Попытался откачать утопленника.
   Где в этой проклятой посудине кнопка, открывающая двери?!
   – Класс! – Теперь он радуется как мальчишка; улыбка такая, что глаз не видно. – Думаю, придется тебе ответить на пару вопросов.
   Жую щеку. Улыбаюсь тоже.
   – Давай начну с того, что ты уже задавал. Про то, как мы находим нарушителей.
   У него чуть дергается его бульдожья щека. Чик! И все. Почти незаметно. Почти.
   – В канализации стоят сенсоры. Гормональные. Как гонадотропинчик засечет, сразу нам сигнал посылает. Знал об этом?
   Он качает головой. Смотрит на меня так, будто Гитлера увидел. Чик! Чик!
   – Так что скажи своей, чтобы за малым в баночку ходила, – подмигиваю я. Чик-чик-чик.
   Ранил!
   Еще пара ходов, и этот четырехпалубный линкор пойдет ко дну.
   – Открывай дверь, Константин Райферт двенадцать-тэ. У тебя свои дела, у меня свои. Не трать себя на мелочи. Лети, спасай мир! – Я отдаю ему честь.
   Он сглатывает: в бычьей шее машинным поршнем ходит могучий кадык. Потом дверь открывается. Аэрошлюз распахнут, внутри горит свет.
   Я закидываю за плечи мешок и перескакиваю в док. Под ногами у меня мелькает километровая пропасть, но высоты я не боюсь.
   Райферт все висит, все смотрит на меня.
   – Но вообще чаще всего соседи стучат, – делюсь я на прощание. – А от соседей не уйдешь. Так что по-дружески тебе советую, Райферт: пока мы вас не нашли, делайте аборт.

Глава VI. Встреча

   Перед тем как выпустить на арену с разъяренными из-за моего опоздания львами, меня еще выдерживают в тесной клетушке адски медленного лифта. Духотища. От пота мысли склеиваются.
   Ничего, говорю я себе, что меня засекли в купальнях. Я в овердрафте, но это ненадолго. Простые правила – для простых людей, так сказал мне господин Шрейер. Одно нарушение кодекса вполне может искупить другое. Минус на минус дает плюс. Все, что от меня требуется, – выполнить его поручение. Открутить головы паре мерзавцев. И моя кредитная история сразу резко выправится. Героям во все времена списывали мелкие злоупотребления вроде грабежей и изнасилований, а я всего-то попытался человека спасти. Мне, конечно, урок: нечего было соваться. Заниматься надо тем, что получается лучше всего. Откручивать головы. И не разбрасываться. Рокамора и его баба… У меня уже руки чешутся.
   И изнутри все зудит. Будто на свидание собрался.
   Я не видел Пятьсот Третьего с самого интерната, а ведь многое из того, что я делал с тех пор, я делал из памяти о нем. Бокс. Вольная борьба. Железо. И кое-какие внутренние упражнения.
   Я не должен его бояться! С того момента, как мы виделись в последний раз, я подрос и озверел. И все же меня потряхивает: подумать о Пятьсот Третьем – как шокером в харю.
   Даже приступ проходит быстрее. Ненависть – отличный антидот к страху. Дзынь! Приехали.
   Снаружи – ресепшен какой-то занюханной фирмешки. Потолок – от силы два двадцать, пригнуться хочется. Неприятно яркие светильники, напоминающие мне о моей интернатской палате. Стойка секретарши с пафосным и незапоминающимся логотипом: гербы, вензеля, золото – и все напечатано на дешевой наклейке. Журнальный столик с пыльной композитной икебаной, и вокруг него – продавленные утлые диваны для посетителей.
   Аншлаг. Ни единого свободного места. На диванчиках, плотно сбившись, сидят ожидающие. Можно было бы порадоваться за фирму – каким ажиотажем пользуются ее неизвестные услуги! – если бы секретарша не лежала под журнальным столиком с какой-то тряпкой во рту. И если бы гости не были похожи друг на друга, как близнецы-братья. Друг на друга и на Аполлона Бельведерского.
   Черные балахоны, капюшоны накинуты. На ногах – тяжелые бутсы. Руки – исцарапанные, некоторые – в перчатках.
   Мне навстречу – девять пар глаз. Взгляды – холодные, колюще-режущие. Двое поднимаются пружинно, руки в карманах. Видимо, в лицо тут меня не знает никто… Кроме одного. Который из них?
   Двое начинают заходить с боков. Прежде чем случился конфуз, произношу:
   – Забудь о смерти.
   Они застывают, выжидая.
   Сую руку в мешок, достаю свою маску, натягиваю. Я не из их команды; а может, они все из разных команд и собраны здесь только для этой единственной операции. В маске они узнают меня. Но будут ли они мне подчиняться?
   – Забудь о смерти, – сливаются в один девять голосов.
   Мурашки по коже. И ощущение, что я – важная деталь, которой этому механизму – безотказному, слаженному, смазанному – не хватало. Теперь я со смачным щелчком встал на свое место, и машина заработала, ожила. Может, я зря думал, что Базиль невосполним. Я – отрубленная голова, которую лишь только поднесли к чужому телу, как она тут же приросла к плечам. Мы все – части большого целого, части некого бесконечно мудрого и бесконечно могучего сверхорганизма. И мы все – заменимы. В этом наша сила.
   – Доложите, – строго приказываю я, оглядывая свое новое звено.
   Если я по адресу, если это – та самая операция, то они ждут командира. Тогда они четко отрапортуют, а не поднимут меня на смех.
   А еще это значит, один из них – мой враг. Орган, пораженный раком. Но кто? Без биопсии не определить.
   В курсе ли вообще Пятьсот Третий, чьим заместителем его назначили на этот рейд? Ждал ли он нашего свидания так же, как ждал его я? Поставили ли ему то же условие: или я, или он? Или для него мое появление тут стало сюрпризом?
   А может, он не опознал меня за те полминуты, пока я возился с маской?
   Я буду помнить его всю жизнь, но и у него забыть меня вряд ли получится. Я изменился с тех пор, но есть у каждого из нас люди, которых узнаешь и через сто лет, и в любом гриме.
   – Прибыли полчаса часа назад, – рокочет какой-то здоровяк. – Рокамора на этом ярусе, в полукилометре отсюда. Без вас не начинали. У нас там наблюдение. Камеры. Эти ничего не подозревают.
   Не Пятьсот Третий. Не его рост, не его интонации. Не его аура.
   Киваю. По крайней мере я знаю теперь наверняка, куда и зачем приехал.
   – По двое.
   – По двое! – ревет здоровяк.
   У нас в звене я повторяю команды Эла – потому что я его правая рука. Но Пятьсот Третий, хоть и обещан мне в замы на этот рейд, молчит – вместо него выступает этот громила. Надо бы познакомиться с ними, но времени нет.
   Остальные мигом строятся короткой колонной. Я ждал, что Пятьсот Третий выдаст себя своей леностью, нарочитой вальяжностью – каково ему подчиняться мне? – но никто из звена не выделяется ничем.
   – Бегом.
   – Бегом!
   Распахивается дверь, и мы врываемся на склад, полный затянутых чехлами неведомых товаров. Коммуникатор подстегивает, задавая направление. Еще дверь – удар! – и мы уже в какой-то конторе. С визгом отскакивают девушки в деловых костюмах. Привстает со своего места охранник в форме – шагающий справа от меня громила накладывает ему на лицо свою пятерню в перчатке и швыряет обратно в кресло. Упираемся в директорский кабинет. Вперед, уверенно говорит коммуникатор. Вламываемся, без преамбул выкидываем хозяина – жирного парня с перхотью на плечах – в коридор, за его спиной – портьера. За ней комната отдыха и досуга: раскладной диван, календарь с трехмерными сиськами, стенной шкаф.
   – Шкаф.
   Его разбирают на части за полторы секунды; позади вешалок с посыпанными перхотью костюмами – дверка. Снова коридорчик, необитаемый и темный, продуваемый вялыми протухшими сквозняками, потолок два метра, Даниэль тут застрял бы. Где-то вдалеке мерцает светодиод – единственный на десятки метров.
   Бежим по коридору – синхронно бухая бутсами, адовой многоножкой, – пока коммуникатор не приказывает остановиться у кучи хлама. Двери, двери, двери – и все разные: маленькие, большие, металлические, пластиковые, оклеенные чьими-то лицами и политическими стикерами.
   Остов велотренажера, сломанные стулья, женский манекен в шляпке. Коммуникатор считает, что мы на месте.
   – Тут.
   Дверь, обтянутая драным кожзамом. Кнопка звонка, пустая вешалка, зеркало в резной раме. Один из наших заклеивает глазок на двери черной лентой. Изнутри доносится приглушенный бубнеж. Заранее испытываю к хозяевам этого куба классовую ненависть.
   – Штурм, – шепчу я.
   Шокеры на изготовку. Включить фонари. Оглядываюсь на своих. Ищу под маской зеленые глаза. Не вижу: в прорезях одни тени, одна пустота. И под моей собственной маской – пустота тоже.
   Высаживаем дверь, вихрем – внутрь!
   – Забудь о смерти!
   – Забудь о смерти!!!
   Это не куб, а настоящая квартира. Мы в холле, из которого ведут в разные комнаты еще несколько дверей. На половину помещения – проекция новостного выпуска: глазами корреспондента – пустыня, мертвая растрескавшаяся земля, свора грязных оборванцев на допотопных колесных колымагах. Какие-то красные флаги…
   – Эти люди доведены до отчаяния! – говорит репортер.
   Его никто не слушает: в холле пусто. Звено рассыпается по остальным комнатам. Я остаюсь у входа.
   – Нашел!
   – Есть!
   – Давайте их сюда! – кричу им.
   Из сортира выволакивают мужика со спущенными штанами; из спальни – заспанную девушку в пижаме; действительно, заметен живот – в глаза не бросается, но профессионалу видно. Ставят обоих на колени посреди прихожей.
   Рокамора не похож на террориста и не похож на свои фото. Говорят, он ловко пользуется силиконовыми накладками и гримом: за четверть часа может соорудить себе новое лицо. Поэтому все системы распознавания на нем срезаются. Шатен, совсем молодой парень, волнистые волосы зачесаны назад, переносица тонкая, крупный, но не тяжелый подбородок. Черт знает, его ли сейчас на нем нос и его ли губы; однако в его чертах – привлекательных, волевых – мне видится что-то неуловимо знакомое. Он словно похож на кого-то, кого я знаю, – но не могу понять, на кого, да и сходство это ускользающее.
   У его девчонки – светло-русые волосы, обрезанные по плечи, косая челка, матовая кожа. Совсем худая, и пижама в обтяжку. Глаза светло-светло-карие, тонкие брови вразлет, тушь течет. Первое, что приходит на ум: хрупкость. К такой, наверное, притронуться страшно – как бы не сломать. И она тоже кажется мне – странно, остро, неожиданно – знакомой. Наверное, просто дежа-вю. Плевать.
   Так.
   Теперь их как-то надо будет убить.
   – Что происходит?! – возмущается парень, силясь подтянуть брюки. – Это частная собственность! Какое право…
   Натурально так возмущается. Актер!
   Девчонка просто молчит, совершенно остолбенев, держится руками за свой живот.
   – Я вызову полицию! Я вызываю…
   Один из наших бьет его наотмашь тыльной стороной ладони по щеке, и Рока-мора затыкается, держась за челюсть.
   – Имя! – ору я.
   – Вольф… Вольфганг Цвибель.
   Рокамора? Или коммуникатор завел нас не к тем? Хватаю его за руку, прокусываю сканером кожу. Колокольчик.
   – Нет соответствий в базе данных, – говорит сканер обыденным голосом, будто сейчас не происходит нечто из ряда вон.
   – Ты кто такой? – спрашиваю я. – Мать твою, тебя в базе ДНК нет! Ты как это сделал?!
   – Вольфганг Цвибель, – повторяет парень с достоинством. – Понятия не имею, что там с вашей машинкой, но ко мне это не имеет никакого отношения.
   – Ладно! Проверим твою мадемуазель! – Я тыркаю сканером девчонку: динь-дилинь!
   – Аннели Валлин Двадцать Один Пэ, – отзывается прибор. – Беременность не зарегистрирована.
   – Гормональный фон? – Я ловлю ее глаза, не даю ей спрятать взгляд.
   – Хорионический гонадотропин повышен. Прогестерон повышен. Эстроген повышен. Результат положительный. Беременность установлена, – выносит приговор сканер.
   Тут нужно бы еще ультразвуком, но его у меня нет. И ни у кого нет. Девчонка дергается, но ее вдавливают в пол.
   По накатанной. Мы действуем, как команда, как одно целое, как идеальный механизм; может, Пятьсот Третьего нет тут? Может, меня просто раззадорили им, зная, что ему я не захочу уступить ничего – даже палаческий колпак?
   – Почему ты ничего мне не сказала?! – хрипло ахает Цвибель-Рокамора.
   – Я… Я не знала… Я думала… – лепечет она.
   – Так! Заканчиваем спектакль! – прикрикиваю я на них. – С таким пузом ты уже месяца три как думаешь! Вы нарушили Закон о Выборе, и уж кому, как не вам, об этом знать. В соответствии с Законом вам предоставляется выбор, который вы можете сделать только сейчас. Если вы решаете сохранить ребенка, один из вас должен отказаться от бессмертия. Инъекция будет сделана немедленно.
   – Вы так говорите, будто мы уже на сто процентов уверены в том, кто отец ребенка, – спокойно замечает Цвибель. – Между тем это вовсе не так. Это еще требует прояснения.
   Девчонка вспыхивает, смотрит на него обиженно, даже зло.
   – У нас нет времени на анализы ДНК плода… Зато мы точно знаем, кто его мать, – говорю я. – И если вы отказываетесь от отцовства… Инъектор! – требую я у здоровяка.
   Точно по процедуре. Все точно по процедуре. По рельсам. Одна проблема: все это никак не приближает меня к тому, чтобы Рокамора и его подруга были убиты при сопротивлении. Что я делаю? И чего я не делаю?!
   – У нас нет инъектора, – шепчет мне на ухо громила.
   – Что значит нет инъектора?! – Мои кишки словно кто-то ножом отскабливает. – Какого черта у вас нет инъектора?! – Я толкаю его в дальний угол.
   – Закон, между прочим, предусматривает и второй вариант. – Цвибеля ничто не способно вывести из себя; а ведь он – между прочим – стоит перед нами на коленях и без порток и наглым адвокатским голосом цитирует по памяти: – Закон о Выборе, пункт десять-А. «Если до наступления двадцатой недели зарегистрированной беременности оба родителя плода примут решение об аборте и прервут незарегистрированную беременность в Центре планирования семьи в Брюсселе в присутствии представителей Закона, Минздрава и Фаланги, они освобождаются от инъекции акселератора». И даже если инъекция уже сделана, после аборта в Центре могут назначить терапию, блокирующую акселератор! Это пункт десять-Б, уж вы-то должны бы знать!
   Девчонка молчит, но вцепляется в живот обеими руками, кусает губы. Невольно соскальзываю на нее взглядом. Почему-то думаю, что она красива, хоть беременность обычно и уродует женщин.
   – Просто съездить в Брюссель, сделать аборт и заплатить штраф. И все, инцидент исчерпан.
   Вот уж то, чего мне точно сейчас нельзя: исчерпывать инцидент. От замаячившего идиотского хеппи-энда мне нужно каким-то образом провести заблудившегося зайчика к кровавой бане.
   – Нет инъектора – значит, нет инъектора. Вся эта канитель всегда у звеньевого, – оправдывается громила. – Уколы, таблетки, вся хрень.
   Правда. У нас в звене аптечку держит Эл. Но мне-то никто ее не выдавал. Это, наверное, потому, что у нас не вполне обычный рейд, так?
   – Ты ведь готова сделать аборт, Аннели? – спрашивает у нее Цвибель.
   Она не отвечает. Потом трудно, рывком поднимает подбородок – и так же трудно, саму себя пересиливая – опускает. Кивок.
   – Ну вот и все. Там у вас, кажется, для ранних стадий какие-то инъекции?
   – А ты, я смотрю, в курсе, а, Цвибель?
   Это террорист, говорю себе я. Это не милейший Цвибель, это Хесус Рокамора, всегда в десятке самых разыскиваемых людей Европы, один из столпов Партии Жизни. Это он и его дружки собираются разнести к чертям «Октаэдр» вместе с зеркальными садами, с ребятами – как их там зовут – и вообще… Спровоцируй меня, скотина! Ударь меня! Попытайся сбежать! Не видишь – мне трудно будет душить тебя без повода!
   Пнуть его в лицо? Где-то я читал, что на открытые раны, на свежую кровь реагируют не только акулы, но и домашние свиньи: звереют и нападают на хозяев, особенно если голодны. Я голоден.
   – Я юрист, – вежливо отзывается эта гнида. – Конечно, я ориентируюсь в законодательстве.
   А если это не они? Если сбой? Почему его нет в базе?!
   Молчу. Зайчик сбился с маршрута и тычется в стенку. Девчонка всхлипывает, но не плачет. Бессмертные смотрят на меня. Секунды пролетают. Я молчу. Кто-то из ребят начинает шептаться, переминаться с ноги на ногу. Зайчик затихает и садится на землю: дошло, что забрел в тупик, но как из него выбираться, он понятия не имеет.
   – Пора кончать их, – вдруг говорит одна из масок. – Время.
   – Кто это сказал? Молчание.
   – Кто это сказал?!
   Задание секретное. Вряд ли Шрейер приглашал к себе по очереди всех десятерых членов звена и всех пытался очаровывать. Кроме меня, о том, чем тут все должно кончиться, знает только один человек. Тот, которого прикрепили ко мне тенью. Задача которого – подстраховывать меня.
   – Я сам знаю, ясно?!
   – Что это… Что это все значит? – Цвибель принимается зачем-то застегивать брюки. – «Кончать»? Вы понимаете, что вы говорите?!
   – Не надо так волноваться. – Я похлопываю его по плечу. – Это просто шутка. Он вроде справляется со своими портками.
   – Вставай! – Я хватаю его под мышки. – Прогуляемся.
   – Куда вы его?! – кричит девчонка, пытаясь подняться с колен.
   Одна из масок пинает ее ботинком в живот, и она давится своими вопросиками. Это лишнее, говорю я себе. Девчонку в живот – это лишнее.
   – Я сам все сделаю! – кричу я маскам. – Не встревайте!
   Вывожу его в тот темный коридор, откуда мы попали в квартиру. Хлопаю входной дверью, которая чудом держится еще на своих петлях после нашего вторжения.
   – Вы не можете! Не имеете права!
   – К стене! К стене лицом!
   – Это зачем? Это не по Кодексу! – увещевает меня Цвибель, но послушно утыкается в стену.
   Так. Вроде, если в глаза ему не глядеть, как-то попроще.
   – Заткнись! Думаешь, я не знаю, кто ты такой?! Кодекс не для таких, как ты! Он молчит.
   Что теперь? Задушить его? Завалить на пол, замком сцепить вокруг его шеи пальцы и давить, давить, пока не сломаю ему кадык, навалиться на него всей тяжестью тела, чтобы он не выкатился из-под меня, пока будет ерзать, задыхаясь, пока будет в конвульсии сучить ногами?
   Смотрю на свои руки.
   Размахиваюсь и бью его в ухо. Цвибель заваливается на пол, потом не без труда становится на четвереньки, наконец садится спиной к стене. Попыток сопротивляться он не делает никаких. Сука.
   – И что ты про меня знаешь? – наконец говорит он каким-то другим голосом – чужим, усталым.
   – Все, Рокамора. Мы нашли тебя.
   Он смотрит на меня снизу вверх – изучающе, задумчиво.
   – Я хочу сдаться полиции, – спокойно произносит он наконец. Молчу – секунду, пять, десять.
   – Я требую, чтобы вы вызвали сюда полицию! Качаю головой:
   – Прости.
   – Я нахожусь в розыске. За мою поимку назначено вознаграждение. Любой, кто сможет меня задержать, обязан…
   – Ты что, сам не понимаешь?.. – перебиваю его я.
   Он умолкает на полуслове, всматривается в мое лицо, сереет.
   – Так… Так это все всерьез? Они решили меня убрать, а? Ничего не отвечаю.
   – Ну и как… Как ты собираешься это делать? Я и сам не знаю.
   – Бред какой… – Он качает головой, почему-то улыбается. И я улыбаюсь тоже.
   Новостной диктор за дверью вдруг повышает голос, начинает вещать четко, разборчиво:
   – Надежду на перемены у них отняли много веков назад! Но теперь люди поняли, что не могут больше мириться с этим!! На борьбу они поднимаются со знаменем, которое в последний раз развевалось тут четыреста лет назад!!!
   Громкость будто с каждым словом нарастает. Какого черта?! Оглохли они там, что ли? Что интересного в этом гребаном репортаже из гребаного третьего мира?
   – МЫ ВЕРНЕМСЯ К ПОКАЗУ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ВИДЕО ИЗ РОССИИ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ! СРОЧНОЕ СООБЩЕНИЕ! – орет ведущий прямо мне в ухо; у тех, кто внутри квартиры, от такого должны барабанные перепонки полопаться. – В САДАХ ЭШЕРА ИЩУТ БОМБУ!
   Мне кажется, что в промежутках между его словами до меня доносится еще что-то… Почти неслышный шум какой-то возни… Мяуканье…
   – УГРОЗА УНИЧТОЖИТЬ ЗНАМЕНИТЫЕ САДЫ ВМЕСТЕ СО ВСЕМИ ПОСЕТИТЕЛЯМИ ПОСТУПИЛА ЧАС НАЗАД! – Визг. – К ПОСЛАНИЮ БЫЛ ПРИКРЕПЛЕН ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ МАНИФЕСТ ЖИЗНИ, ЧТО ПОЗВОЛЯЕТ ВОЗЛОЖИТЬ ВИНУ НА…
   Визг. Я ясно слышал визг.
   – На козлов отпущения, – усмехается Рокамора.
   – НА ТЕРРОРИСТИЧЕСКУЮ ГРУППИРОВКУ «ПАРТИЯ ЖИЗНИ»! – заглушает его диктор.
   – Заткнись!
   – СЕЙЧАС В САДАХ НАХОДЯТСЯ НЕСКОЛЬКО ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК! НАЧАТА ЭВАКУАЦИЯ, НО МНОГИЕ ДО СИХ ПОР – В СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ!