Глушков Роман. Дрожь земли

   Капуцин впервые появился на ней пять лет назад и с той поры порядком здесь примелькался. И не важно, что он захаживал сюда лишь раз в полтора-два месяца, чтобы пополнить припасы да послушать новости. Его узнавал каждый рыночный дружинник и больше половины встречающихся ему в Выгребной Слободе сталкеров. Друзей у Капуцина не было, знакомых также насчитывалось мало. Так что в баре «Пикник» – главном питейном заведении Обочины – он, как правило, торчал в одиночестве и потягивал самое дешевое пиво.
   Вот и сегодня, спустя неделю со дня нашумевшего исчезновения Мерлина, Капуцин переступил порог немноголюдного в этот ранний час «Пикника», поприветствовал редких посетителей своим обычным «Мир вам, божии странники!» и, заказав у барменши Кали свое пиво, проковылял с ним в дальний угол бара. Где и расположился за крайним столиком, как всегда бормоча под нос какую-то галиматью.
   Сталкеры проводили нового посетителя равнодушными взорами и вернулись к прерванным разговорам. Сталкерам было невдомек, как за эти пять лет мне осточертело корчить перед ними безумца и с каким удовольствием я сжег бы на костре свою маскировочную хламиду, наглазную повязку, бутафорскую бороду и прочий театральный грим. И чего я, разумеется, в ближайшем будущем точно не планировал делать. Сами понимаете: Алмазному Мангусту появляться здесь в своем естественном обличье было бы равносильно самоубийству.
   Так что познакомьтесь с еще одной моей конспиративной ипостасью: Капуцин – мой входной билет на Обочину и относительная гарантия здешней безопасности. Атрибуты этого маскарада хранились в одном из моих убежищ и надевались всякий раз, когда мне требовалось наведаться в сталкерский рай. Скромный и даже наивный рай, по меркам обычного мира, но роскошный, как Лас-Вегас, в сравнении с прочими уголками Пятизонья.
   Барменша Кали меня откровенно недолюбливала, что было вполне нормально. Эта ворчливая, не вынимающая изо рта сигарету калека не испытывала симпатии к скупым клиентам, пусть даже таковых к ней ежедневно захаживало большинство. Подобно Мерлину, Асклепию и капитану Коваленко – моему приятелю, речь о коем пойдет ниже, – Кали также принадлежала к сталкерам-универсалам – «жженым». То есть людям, которые в момент Катастрофы очутились внутри барьерных куполов, но по той или иной причине сумели избежать гибели. Кали же и вовсе спаслась тогда натуральным чудом. Лишившись обеих рук, она тем не менее выжила, была эвакуирована за Барьер, а спустя несколько месяцев вернулась обратно. Ничуть не сломленная и готовая сражаться с трудностями уже четырьмя руками – гибкими стальными манипуляторами, которые ей соорудили на заказ в одной из протезных клиник.
   Успешной войны с Зоной у Кали не получилось, что, наверное, было и к лучшему. Вместо этого ей удалось осесть на Обочине и при поддержке контролирующей рынок мафии открыть собственный бар «Пикник», ставший со временем самым популярным местом отдыха в Пятизонье. Так что с кем и воевала сегодня Кали, это с пьющими в долг и увиливающими от его уплаты клиентами. А мы – скупердяи – лишь поддерживали в тонусе агрессивный настрой барменши. Подобно тому, как пустые бутылки из-под водки помогают охотнику выпустить пар во время неудачной охоты.
   – Эй, Капуцин! – не вынимая из зубов сигареты, окликнула меня Кали спустя пять минут после того, как я вошел в «Пикник». – Подойди-ка сюда, кривое чучело! Тут для тебя кое-кто записку оставил. Ну, давай-давай, скрипи суставами – думаешь, охота мне тут на тебя время тратить?
   – Капуцин уже идет, о боголепная отрада моего единственного ока! – немедля откликнулся я, поднимаясь со скамьи. – Идет, о царица сих священных стен, ступив в которые всяк раб божий тут же искупает половину своих грехов!..
   – И как только земля еще носит подобных идиотов? – фыркнула Кали, презрительно скривив морщинистое, пожелтевшее от табака лицо. – Столько хороших парней каждый год в могилу сходит, а дуракам все нипочем! Знай себе небо коптят и жизнью своей дерьмовой наслаждаются! И хоть бы еще деньгами при этом направо-налево сорили, так нет – над каждой копейкой, гниды, трясутся! Тьфу!..
   Не выходя из образа блаженного, я бросил мимолетный взгляд на почетную стену бара. На ней в аккуратном ящичке, под стеклом, висел сувенир, преподнесенный однажды «Пикнику» Алмазным Мангустом (преподнесенный, естественно, не лично мной, а через третьи руки): споротый с моего пилотского комбеза шеврон военного вертолетчика и шесть уложенных рядком револьверных патронов сорок четвертого калибра. Эх, знала бы царица бутылок и пивных бочек, кому именно она сейчас грубит, вмиг устыдилась бы и в качестве извинений угостила бы меня выпивкой за счет заведения!
   Увы, раскрывать свою личину Кали я тоже был не вправе. Однако не терял надежды вогнать однажды ее в краску чудесным превращением дурачка Капуцина в зловещего Мангуста. То-то посмеюсь я тогда над хозяйкой этих стен, святости в которых на самом деле было ни на грош, зато совершенных в них грехов – хоть отбавляй.
   Надо заметить, что на музейной стене красовался не только мой подарок. Там наличествовало еще десятка три подобных экспонатов, принадлежащих когда-то легендарным сталкерам. У отрезанной от цивилизации Кали было такое хобби: фотографироваться с захаживающими время от времени на Обочину знаменитостями и выпрашивать у них для своей коллекции какие-нибудь безделушки. И когда в один прекрасный день до меня дошла просьба хозяйки «Пикника» тоже отметиться у нее в музее, я лишь пожал плечами и сказал: почему бы и нет? Кому-кому, а мне глупо умалять собственную роль в истории Пятизонья. Тем более что даже сам Командор Хантер давно мечтает заполучить от меня сувенир. Причем гораздо более дорогой, чем выпрашиваемый Кали. Тот «сувенир», который я с рождения ношу на плечах и который, будучи отрезанным от них, весьма колоритно смотрелся бы на серебряном блюде, поднесенном Командору кем-нибудь из его верных слуг.
   Чего у коллекционерки не имелось, так это моей фотографии. Я знал: Кали предлагала неплохие деньги тому, кто раздобудет четкий снимок Мангуста, и, желательно, с моим автографом. Почему, спросите, я до сих пор не нагрел на этом руки? Просто ждал, когда цена за мое фото поднимется в два-три раза. Чтобы вырученная награда порадовала не только меня, но и Жорика, которого так или иначе придется использовать в этом деле посредником.
   – Держи, ублюдок! – процедила сквозь зубы Кали. После чего, выпустив мне в лицо сигаретный дым, вынула из-под стойки и швырнула на нее маленький пластиковый конверт. Он был запечатан и – я знал это почти наверняка – никем посторонним не вскрывался. При всем презрении барменши к таким мерзавцам, как Капуцин, она не нарушала конфиденциальности переписки – того доисторического обмена бумажными посланиями, к которому иногда прибегали сталкеры, не доверяющие местным средствам связи. Или маргиналы вроде Алмазного Мангуста, в чьих руках эти средства связи гарантированно выходили из строя.
   – Премного благодарствую, о почтеннейшая! – раскланялся я и добавил: – Господь даровал сегодня Капуцину лучшие кров и пищу, какие только можно найти в этих землях, а теперь вот неожиданными новостями порадовал. И потому в ответ на доброту твою и участие закажет Капуцин, пожалуй, еще одну кружечку пива и чего-нибудь перекусить.
   Уточнять, что конкретно мне хочется, было необязательно. Кали могла без труда предугадать, на каком пункте меню я остановлю свой выбор. Самый дешевый бутерброд – излюбленное лакомство Капуцина на все времена, не важно, сытые они бывали или голодные.
   Кто написал мне послание, я знал еще до того, как распечатал конверт. Его оставил мой старый знакомый, капитан Матвей Коваленко – командир одного из внешних блокпостов, расположенных на восточном участке Барьера, в поселке Гдень. В действительности записка от Матвея не была неожиданной, как я заявил Кали. За тем и пришел я сегодня на Обочину, поскольку рассчитывал застать здесь Матвея и посоветоваться с ним. Если, конечно, он будет трезв и способен дать адекватные ответы на интересующие нас с Черным Джорджем вопросы.
   Наши с Коваленко судьбы были во многом похожи. Мы оба являлись бывшими военными вертолетчиками и закончили одно и то же летное училище. Разве что Матвей сделал это на два года раньше, чем я. Шесть лет назад, при образовании Барьеров, его вертолет также угодил под удар аномальной стихии и упал на пораженной ею территории. Случилось это непосредственно в день Катастрофы, за трое суток до того, как меня постигла аналогичная участь. Как и мне, капитану посчастливилось выжить, но из-за полученных травм пришлось завязать со своим летным ремеслом. Коваленко стал «жженым» и после долгих мытарств, порожденных отчасти его пристрастием к выпивке, закрепился в итоге на своей нынешней должности. Которую он любил не больше, чем я – свою судьбу вечного изгоя и беглеца.
   Пребывая все последние годы в состоянии перманентной депрессии, Матвей пил горькую. Что, впрочем, не мешало ему иметь уважение и числиться на особом счету среди подобных ему, «жженых» сталкеров и армейских офицеров. Я не был посвящен в дела их закрытого клуба, коим, по слухам, верховодил сам Механик. Но поскольку мой покровитель Мерлин пользовался у ветеранов Зоны уважением, то и меня они за врага не считали. И даже пару раз предлагали вступить в ряды своей секретной организации.
   Однако я все равно опасался сближаться с ними. Мешала хроническая паранойя и нежелание занимать в сталкерских разборках чью-либо сторону, какие бы благородные цели мне ни довелось при этом отстаивать. Я вел с Зоной свою персональную, маленькую войну, и если ради победы в ней мне вдруг придется стать «темным джедаем» и бросить вызов Механику, будьте уверены – стану и брошу. Без малейшего зазрения своей наполовину атрофированной совести.
   В училище мы с Коваленко не были знакомы, и я его не помнил – как-никак разные курсы и выпуски. Года три назад нас свел Пожарский. Познакомившись с командиром Гденьского блокпоста, Семен решил, что нам, бывшим военным пилотам, будет нелишне встретиться. И если не подружиться, то как минимум узнать о существовании друг друга в расчете на вероятную будущую взаимопомощь.
   Как и прочие инициативы Мерлина – кроме, естественно, последней, – эта тоже возымела успех. Моя первоначальная мнительность к пьющему в три глотки капитану («Это ж сколько лет такой пропойца сможет беспробудно бухать, заграбастав мои алмазы!») вскоре сменилась на мало-мальски доверительное отношение. Которое впоследствии окрепло до некоего подобия профессионального товарищества – примерно такого, какое связывает двух малознакомых, но служащих в одном авиаполку пилотов.
   Где-то раз в полтора-два месяца Матвей появлялся на Обочине по какой-либо служебной необходимости: сопровождал очередную группу ученых, искал переметнувшегося к сталкерской вольнице солдата-дезертира, передавал работающей на рынке под прикрытием армейской резидентуре оборудование и информацию или же выполнял иное задание командования. Само собой, что при этом Коваленко не мог не навестить своих приятелей-«жженых» и не обсудить с ними их общие клубные интересы.
   Подобные встречи, как нетрудно догадаться, сопровождались возлияниями, обильность которых напрямую зависела от важности исполняемого капитаном в тот момент приказа. И я очень надеялся, что сегодня командование поручило Матвею крайне ответственную работу, отчего тот пребывает пусть в угрюмом (посетить Обочину и не наклюкаться в доску – что для Коваленко может быть досаднее?), зато здравомыслящем состоянии…
   «Если понадоблюсь, я у себя, – говорилось в оставленной мне капитаном записке. – Будь другом, не пользуйся звонком, лучше стучи. Заодно, если есть деньги, прихвати у Кали бутылку «Хортицы». И еще: почаще оглядывайся. Кое-кто намедни расспрашивал о тебе на рынке. Думаю, дело касается Балтики».
   Подпись отсутствовала, но письмо было начертано явно рукой Коваленко – его специфический почерк трудно перепутать с каким-либо другим. Что ж, отлично. Сейчас допью пиво, дожую бутерброд, возьму у Кали водку и пойду в «Бульба-Хилтон» – гостиницу при «Пикнике», прозванную также в народе «полузвездочным отелем». Она располагалась в гигантском многоярусном бункере, служившем когда-то овощехранилищем. Там у Коваленко был всегда забронирован номер. По местным меркам – люкс, по мировым – нечто среднее между тюремной камерой и строительной теплушкой. Также он являлся и офисом регулярно навещающего Обочину Матвея, не любившего вести деловые беседы в баре.
   Насколько надежно защищены от подслушивания стены капитанских апартаментов, я понятия не имел. Но Коваленко уверял, что волноваться на сей счет не нужно – этот вопрос находится у него под неусыпным личным контролем. Хотя, на мой взгляд, единственное, что исправно контролировал на Обочине Матвей – это наличие у Кали обожаемой им «Хортицы». И если ее запасы не подходили к концу, прочие здешние неудобства беспокоили капитана значительно меньше.
   Впрочем, ушки на макушке он не забывал держать даже пьяным, и потому я не мог проигнорировать оставленное Матвеем в записке предупреждение.
   Кое-кто недавно расспрашивал на рынке о Капуцине… И поскольку Коваленко уверен, что поводом для этих расспросов стали мои недавние «балтийские» похождения, значит, «кое-кем» явно были рыцари Ордена Священного Узла. Учитывая, что прежде кривой хромоногий псих интересовал их не больше, чем меня – антарктические пингвины, в воздухе попахивало грозой. Уж поверьте: за годы безостановочной игры в догонялки и прятки я научился чуять подобные вещи за версту. Так что встречусь с капитаном, а затем поскорее отсюда слиняю. Незачем лишний раз искушать судьбу, которая и так имеет манеру пинать меня при каждом удобном случае.
   Увы – сегодня мой хваленый нюх дал досадную осечку. Если бы это происходило не на нейтральной территории, а в пустошах, подобный просчет стоил бы мне жизни. Здесь же я вроде как отделался лишь легким испугом. Но он все равно был не тем страхом, о каком можно благополучно забыть…
   Не успел я впиться зубами в черствый бутерброд, как входная дверь «Пикника» распахнулась, и на пороге нарисовался очередной посетитель. Поскольку клиенты к Кали в этот ранний час заходили редко и народу в баре практически не было, мы поневоле обратили внимание на вошедшего. После чего все, кроме хозяйки, поспешно отвели взгляды. А возобновившиеся разговоры зазвучали на полтона тише, хотя ни она, ни кто-либо еще не просил об этом беседующих сталкеров.
   Я задержал взор на пришельце на мгновение дольше остальных, и он явно это заметил. Но как было на него не уставиться, если человек, о котором обиняком упомянул в своем письме Коваленко, вдруг взял и объявился всего в двадцати шагах от меня?
   Сталкер-мнемотехник Ипат… Тот самый рыцарь-узловик, давший однажды своему Командору обет поймать меня, чего бы ему это ни стоило, а также отобрать у Дьякона его чудо-артефакт – Священный Грааль. К чести Ипата, он и впрямь несколько раз едва не исполнил свою клятву; этот сукин сын являл собой прямо-таки живое воплощение целеустремленности. И если на сегодняшний день добыть Грааль ему уже не суждено – мы с Жориком изловчились его опередить, – то в охоте на Алмазного Мангуста мнемотехнику еще могло подфартить. Тем паче что он вновь подобрался ко мне на пугающе близкое расстояние.
   Одетый в рыцарские доспехи посетитель был в «Пикнике» нечастым гостем. Этим и объяснялась охватившая всех присутствующих настороженность. Считающие себя полноправными хозяевами Зоны, узловики захаживали и на неподконтрольную им Обочину. Более того – даже придерживались общепринятых на ней ограничений. Захватить контроль над сталкерским рынком Командор Хантер в принципе мог, но он этого сознательно не делал. Зачем? Ведь после перехода Обочины в руки Ордена она просто-напросто исчезнет.
   Сегодня на ней правили бал не афиширующие себя ставленники Барьерной мафии. Она здорово наживалась на вольных бродягах, зато позволяла им, а также прочим группировкам Пятизонья, беспрепятственно проворачивать под своим крылом любые торговые делишки.
   Священный же Узел, приди он тут к власти, моментально выжил бы с Обочины своих врагов и конкурентов. То есть как минимум две трети ее постоянных обитателей. И что осталось бы тогда Хантеру? Одни независимые бродяги и промысловики? Навар с их мелкого бизнеса составлял для мафии лишь пятнадцать-двадцать процентов от всей поступающей с рынка прибыли. Смех! Особенно принимая во внимание, что нынешний рынок давал Ордену заметно больший доход с одних лишь совершаемых под патронажем мафии сделок. Не говоря о ценной стратегической информации, которую в большом объеме добывали здесь агенты Командора.
   Орден Священного Узла не стремился завоевать Выгребную Слободу, но его в ней все равно побаивались. Еще бы! Это на Обочине рыцари были гостями, а за ее пределами они могли при необходимости покарать кого угодно, даже невиновного.
   Ипат заявился сюда не один. Вслед за ним, подсвистывая сервомоторами, в бар вошел некрупный – величиной с ротвейлера, – четвероногий биомех. В его преображенном Узлом облике угадывался бывший армейский бот Ползун – автоматический мини-комплекс огневого прикрытия: самоходная платформа, к которой крепилось легкое вооружение, от снайперских винтовок до портативной плазменно-ракетной установки. В данный момент робот, как и подчинивший его узловик, был безоружен, но сталкеры все равно нервозно заерзали. Укротителям-мнемотехникам разрешалось проводить с собой на Обочину одного мелкого и безвредного для окружающих биомеха. Однако посещать на пару с ним бар было запрещено.
   Кали на столь вопиющее правонарушение отреагировала незамедлительно.
   – Эй, брат-рыцарь! – обратилась она к озирающемуся узловику. Обратилась не слишком церемонным, но и не оскорбительным тоном. Таким, какой в «Пикнике» можно было считать официальным. – Наши правила писаны для всех без исключения. Или прикажи своей железяке убраться на улицу, или топай вместе с ней в какую-нибудь дешевую рыночную забегаловку. Я не обслуживаю тех, кто приходит сюда с животными!
   Ипат в молчании перевел взгляд на хозяйку. Тяжелый взгляд, недобрый. Я подумал было, что рыцарь со всем присущим их сообществу высокомерием бросит в ответ что-нибудь уничижительное. Но он, не проронив ни слова, обернулся и указал Ползуну на дверь. Тот повиновался и, пятясь задом, покинул бар с истинно биомеханическим безразличием.
   Удовлетворенная Кали раскурила очередную сигарету и вернулась к ленивой протирке стаканов и стойки. При наличии у барменши двух пар рук она могла заниматься такими делами одновременно.
   Ипат обвел глазами помещение и наконец заметил меня. Я с показным безразличием грыз бутерброд и потягивал пиво, успевая между делом бормотать под нос сочиняемый экспромтом бред. Иными словами, как ни в чем не бывало отыгрывал незамысловатую роль придурка Капуцина. Смятение, пережитое мной при виде заклятого врага, улеглось, а мысли в голове вновь упорядочились. Теперь я даже полунамеком не выдавал свою готовность схватить посох и двинуть им узловика, если вдруг тот проявит ко мне агрессию. А подобное вовсе не исключалось. Кто знает, на какой риск способен пойти Ипат ради исполнения своей просроченной клятвы. Не исключено, что он готов даже повздорить с дружинниками, прикончив меня у них на глазах и выковыряв из моего трупа обещанные Командору алмазы.
   Всякое возможно.
   Главное, не поддаться на провокацию и не наброситься на врага первым. Хитрый Ипат вполне может начать драку так, что он еще и прав окажется. Заставит свидетелей поверить, что защищался от взбесившегося психопата, а они будут только рады это подтвердить. Убийство в «Пикнике» сумасшедшего чревато для Кали не такими плачевными последствиями, как убийство члена Ордена. Призвать ее на свою сторону мне не удастся ни при каком раскладе.
   Во мне еще теплилась надежда, что, возможно, я зря дрейфлю и узловик ввалился в бар по вполне обыденной причине: выпить, перекусить, послушать, о чем треплются бродяги. Однако через пару минут надежда эта канула безвозвратно. Тоже купив пива – только, в отличие от меня, самого лучшего, – Ипат отошел от стойки и направился с кружкой в мой отдаленный угол. А подойдя к моему столику, без спроса уселся напротив и дерзко вперил в меня холодный испытующий взор.
   – Мир тебе, божий странник! Тебе и твоему благородному братству! – поприветствовал я своего беспардонного соседа. Ипату доводилось прежде слышать мой голос. Но на Обочине я нарочито искажал его хрипотцой – прием, которому научился еще в школе, когда ходил в драмкружок, и отточил за годы своих конспиративных посещений рынка. – Благодарствую, что ты не побрезговал трапезничать за компанию с Капуцином. Или, может быть, у тебя есть ко мне какое-нибудь дело?
   – Брось придуриваться, гнида! – процедил сквозь зубы Ипат, не сводя с меня лютых глаз. Говорил он злобно, но негромко – так, чтобы Кали и остальные сталкеры не разобрали, о чем мы толкуем. – Я отлично знаю, кто ты такой на самом деле! Нечего ломать передо мной комедию, попрыгун хренов! Выбирай: или пойдешь со мной по-хорошему, или это случится по-плохому! Но случится так или иначе, могу поклясться!
   Мое настоящее имя, однако, так и не прозвучало. Рыцарь явно не желал поминать его всуе, опасаясь привлечь к нам чье-нибудь внимание. Обычная предосторожность. Когда твоя голова оценивается в триста миллионов долларов, твои враги не желают уступать ее кому бы то ни было еще. И как следствие этого действуют ограниченными силами, без привлечения лишних союзников. Что мне только на руку. Жадность при разделе шкуры непойманного Мангуста изначально обрекает охотника на поражение. Впрочем, с таким матерым ловцом, как Ипат, это правило может запросто дать осечку, и обольщаться заранее мне не нужно.
   «А ведь врешь, паскуда, и не краснеешь! – подумал я. – Будь ты уверен, с кем сейчас разговариваешь, черта с два приперся бы в бар и начал меня стращать. Нет, тогда ты просто устроил бы засаду на выходе из Выгребной Слободы. Тебя одолевают сомнения, верна ли твоя догадка, и ее нужно сначала проверить. Что тоже о многом говорит. Почему ты – узловик! – боишься схватить ничтожного Капуцина, не убедившись, что он – это Мангуст? Не потому ли, что до тебя дошли распущенные здесь позавчера Жориком слухи, будто бы Мангуста засекли прячущимся в одном из районов Академгородка. Согласен, дерьмовая уловка. Но она все равно выгнала с Обочины многих моих врагов. Вот и ты опасаешься, что зазря потеряешь время и силы, устраивая мне ловушку здесь, когда я могу оказаться в другом месте. Ты хитер, Ипат, спору нет. Но и я – парень не промах. И не стану соваться в Выгребную Слободу без подстраховки, уж коли судьба наградила меня худо-бедно надежным напарником».
   – Никогда не давай напрасных клятв, божий странник. Или ты позабыл, чему учит нас Библия? – глубокомысленно прочавкал я, посасывая оставшуюся от бутерброда хлебную корочку. – Никуда Капуцин с тобой не пойдет, и не надейся. Ежели хочешь чего сказать, говори сейчас. А ежели задумал недоброе, так зачем мне тебе в этом потакать и идти у тебя на поводу? Нет уж, прости великодушно! Господь шепчет Капуцину на ухо: сиди здесь, мой верный раб, пей свое пиво и никуда не ходи. Я отродясь не перечил воле Господа, и сегодня этого тоже не случится. Так-то вот.
   – Ну а если божий странник возьмет и сорвет у тебя с глаза повязку? Что тогда ты, мерзкое отродье, запоешь, а? – хищно ощерившись, поинтересовался в ответ мнемотехник.
   – Тогда Капуцин запоет пятьдесят восьмой псалом, дабы усовестить тебя, нечестивца, поднявшего руку на калеку, – ничтоже сумняшеся ответил я и сокрушенно покачал головой. После чего, нахмурившись, рассудил: – Нет, наверное, лучше мне спеть эту священную песнь прямо сейчас. Покамест не поздно оградить тебя от постыдного деяния. Ты готов внимать Капуцину, божий странник, или тебя все еще обуревают твои греховные фантазии?
   – Пятьдесят восьмой? – усмехнулся Ипат и, на миг задумавшись, продолжил: – Этот, что ли: «Избавь меня от врагов моих, Боже мой, защити меня от восстающих на меня!..» Надо же! А ты и впрямь неплохо вызубрил свою роль, чертов лицемер. Хотя я подумал, что ты проблеешь мне псалом под номером тридцать три. Тот самый, который Давид распевал, когда притворялся безумцем перед царем Авимелехом. По-моему, эта песнь звучала бы из твоих уст гораздо натуральнее.
   «Да пропади ты пропадом, теолог хренов! Вот привязался!» – мысленно выругался я, а вслух добавил:
   – Ты очень умен и начитан, божий странник, однако шел бы ты лучше своей дорогой подобру-поздорову. Зачем пытаешься обидеть Капуцина? Он что, когда-то причинил тебе зло? Ладно, валяй, обижай! Однако знай: мир не без добрых людей! Наверняка поблизости найдется добросердечная душа, готовая вступиться за слабого и униженного.
   – К чему гадать, когда это легко проверить? – пожал плечами узловик. – Ори хоть до посинения. Все видят, что я тебя не бью и не издеваюсь над тобой, а просто хочу взглянуть на твой покалеченный глаз и только…