Гнедина Татьяна. Беглец с чужим временем

   - Пришел развлечься, фрау Тони.
   Из ресторана доносились звуки оркестра.
   - Желаю приятно провести вечер.
   - Спасибо, фрау Тони.
   В ресторане нарастал шум. Парочки выходили из-за столиков и шли танцевать. Позвякиванье тарелок слилось в беспокойный гул. Дверь на улицу была открыта, и вечерний ветер перемешивал с ресторанным угаром пушинки цветущих тополей.
   Трассен сел справа от эстрады и заказал бутылку вина и шницель. Оркестр играл известную песенку о потерянном времени. Откинувшись на спинку стула, Лео мечтательно следил сквозь затуманившиеся очки за колебаниями сложной прически танцующей блондинки. Какие удивительные переплетения прядей... Торжественная пышность сказочного убора... И такой тонкий, хрупкий профиль под затейливой шапкой волос... "А не отбить ли ее у этого самоуверенного хлыща?" - Трассен хмелел. В ресторан медленно вошел высокий и узкий в плечах человек. Коротко стриженные волосы. Серые внимательные глаза. "Рост выше среднего, метр восемьдесят пять. Сутулится..." В мозгу Трассена вспыхнули приметы Рауля, объявленные по радио перед его бегством из Берлина. Сколько ле прошло с тех пор, с того самого лета, когда между ними произошел разрыв?..
   Клемперт остановился, слегка приподняв брови, окинул взглядом зал и устало шагнул своими непомерно длинными ногами к боковому столику невдалеке от входной двери.
   Да, это мог быть только Клемперт. Но почему Трассен должен встретиться с Раулем именно сейчас? Стык с прежней жизнью в тот самый момент, когда так хотелось забыть о прошлом. Когда все, наконец, наладилось. А Клемперт - это снова проблемы. Клемперт - это упреки совести. Клемперт - это трудное и опасное существование. "Нет, с меня хватит",раздраженно подумал Трассен.
   Рауль раскрыл меню.
   "Ведь сколько раз мы ходили с Клемпертом по одним и тем же улицам в Берлине, ездили в подземке по одному и тому же радиусу и не встречались..." Только однажды Трассен зашел к отцу Клемперта сразу после ареста Рауля. Он недолго пробыл у старика и избегал смотреть в его застывшие от отчаяния глаза...
   И вот уже Трассен чувствует, как в нем просыпается эта самая проклятая совесть, а память услужливо подсовывает ему тягостные воспоминания. Он тонул в озере с желтыми камышами. Рауль вытаскивал его, потом долго откачивал, пока посиневшее тело Трассена не стало снова ассистентом кафедры физики. И почему-то именно это воспоминание о том, как он, потеряв самообладание, вцепился в воде в Клемперта, стиснув его шею, жгло Лео сейчас с особенной силой.
   К Раулю подбежал официант и начал записывать заказ. Лео почувствовал всю низость своего поведения, с грохотом отодвинул стул и направился к Клемперту.
   - Рауль!
   Не вставая, Клемперт смотрел на него с удивительно знакомой мягкой усмешкой. Это мгновение решило все. Лео бросился к нему и, схватив за руку, отвернулся, сдерживая дрожащие губы. Прошлое и настоящее слились в одну прозрачную одновременность.
   - Садись, Лео.
   Рауль Клемперт не погасил теплого взгляда. Трассен почувствовал, что Рауль нисколько не изменился, и это обрадовало его, словно он нашел что-то давно потерянное.
   Рауль налил в бокал Лео вина. Они выпили. Оба думали о том, как необычна их встреча. Рауль не вспоминал об опасности. Зато Трассен не мог оторвать от нее свои мысли. Логика подсказывала: "Рауль был арестован. Если он здесь, значит он бежал. Нацисты не могли его выпустить. Он бежал". Трассеном овладевал страх. Он забыл о том, как далеко они от Берлина.
   Рауль медленно пил вино и, казалось, был в своем привычном ленивом расположении духа.
   - Как ты попал в Гаммельн?
   - А ты? Где ты живешь? - вопросом на вопрос ответил Трассен.
   - У Айкельсона.
   - У Айкельсона? - Лео покраснел. - Ведь ты, наверное, слышал там обо мне?
   - Нет!
   - Но я знаком с Анной-Мари.
   Рауль смотрел вопросительно.
   - Я впервые увидел ее, когда она сократилась вместе со своей машиной и предстала передо мной в образе уродины. Но когда автомобиль остановился...
   - Послушай, старик, - Клемперт подлил Лео вина, - тебе не кажется, что мы с тобой угодили в какой-то потусторонний мир? И наш интеллект так пошло устроен, что за какие-нибудь две недели мы можем привыкнуть ко всему. Я вижу, ты даже перестал удивляться!
   - Эх ты, художественная натура! - Трассен насмешливо посмотрел на Рауля. - Я физик! И прежде всего обязан понимать. Удивляться мне неприлично. - Он выпил залпом свой бокал и недовольно скривился. - Тебе изменяет вкус, Клемперт. Вино скверное.
   - Еще не сориентировался. Слушай, Лео, ты был на вокзале?
   - Был.
   - Что ты скажешь?
   - Я поверил в то, что здесь происходит. Понимаешь? Поверил в то, что нас окружает. Но мне надо разобраться. Я еще не все понимаю. И не навязывай мне дурацкие эмоции.
   - Молодец! - улыбнулся Клемперт. - Таким ты мне нравишься.
   На лице Трассена вдруг появилось робкое и беспомощное выражение.
   - Анна-Мари неужели ни разу не говорила обо мне?.
   - Не говорила.
   - А ты с ней... вы... Она, Клемперт, самая необыкновенная!
   - Что?
   Трассен рывком поправил очки.
   - Она красавица! Удивительная красавица! Вот ты художник. Скажи, ты видел когда-нибудь подобную девушку?
   - Очень мила...
   Трассен посмотрел на Рауля и вдруг понял, что тот смертельно устал.
   - Послушай, Рауль, ты бежал?
   Клемперт прикрыл глаза.
   - Но ты здесь еще никого не опасаешься? - Трассеном снова овладело беспокойство.
   - Как знать.
   - Ты кого-нибудь встретил?
   - Никого, кроме тебя. - Рауль повернулся к стоявшему невдалеке официанту. - Счет, пожалуйста!
   - Подожди меня, я тоже расплачусь. - Трассен прошел к своему столику.
   Около его прибора лежала исписанная цифрами бумажная салфетка. Это была та самая салфетка, на которой он сделал расчет в берлинском ресторане Кемпинского перед своим побегом. Значит, Веске проник и сюда? Судорожными рывками забилось сердце.
   - Я готов! - крикнул ему Рауль, пряча бумажник, и взглянув на потускневшее, ставшее каким-то неопределенным лицо Трассена, понял: что-то стряслось.
   Не меняя равнодушного выражения лица, Клемперт устало повернулся к двери и, пропустив вперед парочку, вышел из ресторана.
   Трассен, чувствуя, что за ним следят, спрятал бумажную салфетку с формулами в карман и подозвал официанта.
   - Счет!
   - Так рано, господин Трассен?
   - Пора.
   - А мне велели передать, что вас приглашают вон к тому столику.
   Трассен оглянулся и увидел напряженно вглядывающегося в него человека с сигаретой во рту. Рядом с ним сидел плечистый мужчина в кителе железнодорожника. Третьим за столиком был Веске.
   Словно во сне, Трассен встал и, ступая будто по воде, поплыл к темной компании. Выхода не было.
   На Веске был свободный пиджак. Клетчатые гольфы, светлые ботинки на каучуковой подошве дополняли его наряд. Веске любил перевоплощение. Он сидел, слегка закинув правую руку за спинку стула, и весело поглядывал на своих собутыльников.
   - Вот мы и встретились, господин Трассен, - сказал он, улыбаясь. - Садитесь.
   Трассен сел.
   - Это мой физик Лео Трассен! - сказал Веске, повернув голову к плечистому мужчине в форменном кителе. - И вполоборота Трассену: - Заместитель начальника вокзала господин Линден.
   За столом наступило молчание. Железнодорожный чиновник долго смотрел на Лео. Форменный воротник врезался ему в затылок.
   - Нам нужно проверить расчеты топлива, - наконец сказал он Трассену.
   - Какого топлива?
   Чиновник посмотрел на Лео с брезгливой подозрительностью.
   - Кем вы работаете?
   - Поваром.
   - Что? - Третий за столом дернулся, как фанерная мишень, и, повернув к Трассену свою плоскую фигуру, уставился на него с недоуменной ухмылкой.
   - Трассен уже делал такие расчеты! - резко вмешался Веске. - Я за него ручаюсь. Вы получили обратно записку со своими формулами, Трассен?
   Трассен молча вынул из кармана и положил на стол испещренную формулами салфетку из берлинского ресторана.
   - Я за вас поручился, Трассен, не потому, что вы мне симпатичны. Надеюсь, вам это понятно?
   Трассен молчал.
   - И если вы меня подведете, Трассен... - Веске вынул правую руку из кармана: на его ладони лежал револьвер.
   От Трассена не ускользнуло странное выражение, с каким гаммельнцы смотрели на револьвер. Они как будто не понимали его назначения. Веске спрятал оружие в карман и снова положил руку на спинку стула. Заместитель начальника вокзала снова внимательно посмотрел на Трассена. Лицо всесильного гаммельнского чиновника мало походило на обыкновенное человеческое лицо. На первый взгляд оно казалось здоровым и даже цветущим, как у профессионального спортсмена. И все же сквозь лицо это просвечивала какая-то неустойчивая, ускользающая сущность, и иногда будто спадала личина и скрытое содержание человека становилось явным для всех. "Сколько ему лет? - подумал Трассен. - Ведь этот распорядитель времени может ездить на железнодорожных экспрессах сколько захочет. Но тогда его существование становится... условным. Может быть, он пережил поколения гаммельнцев..."
   - Расчеты будете сдавать мне лично. Без опоздания, господин Трассен, - уточнил заместитель начальника вокзала, и его личина будто соскользнула, обнажив безвольное, старческое лицо.
   - Мне вредно волноваться, - неожиданно добавил Лннден.
   Веске тревожно посмотрел на него.
   Третий собеседник вытащил из портфеля какую-то папку.
   - Секретно! - предупредил он, развязывая тесемки.
   - Да, да! - подтвердил Веске. - Система секретности,. уже введена. Железнодорожное расписание засекречено. У касс стоит вооруженная охрана. Охранникам розданы ножи.
   - Ножи? - дрожащим голосом переспросил господин Линден.
   - Ножи! - подтвердил Веске и, взглянув на Трассена. усмехнулся ему, как сообщнику. Трассен как-никак настоящий немец и после некоторого нажима, наконец, поймет, что ему надлежит делать. - В Гаммельне нет огнестрельного оружия. Забавная особенность будущей провинции Третьего рейха! Но со временем...
   - Поговорим о жалованье для нашего нового железнодорожного физика, - весело сказал Веске.
   Заместитель начальника вокзала назвал цифру, которая делала Трассена богачом. А новая должность открывала перед ним безграничные возможности использования чудес гаммельнской физики.
   - Господин Трассен согласен? - насмешливо спросил Веске.
   "Я не в силах отказаться, - думал Трассен. - Айкельсон старик. Заняв его место, я сделаю для науки больше, чем он. Внесу поправки в теорию относительности. Проверю ее законы на простых опытах, может быть, впервые в истории науки... И Анна-Мари... Она станет женой известного ученого..."
   - Я согласен! - подтвердил Трассен.
   ПРОФЕССОР АЙКЕЛЬСОН
   ПЫТАЕТСЯ ИЗМЕНИТЬ СКОРОСТЬ СВЕТА
   Рауль долго шел по темным улицам Гаммельна, мимо домов с закрытыми ставнями. Выражение лица Лео в тот последний момент в ресторане не оставляло сомнений, что он чего-то испугался. Несомненно, в ресторане был некто управляющий поступками Лео Трассена.
   Как печально складывается жизнь! Лео всегда смотрел на мир сквозь затуманившиеся очки. Ему было лень их протирать. Взять, к примеру, его работу в Берлинском университете. Однажды, во время их дружбы, он прибежал к Раулю и, опустившись на старый семейный диванчик, стал путано и восторженно рассказывать о той красивой задаче, которую ему поручили на кафедре.
   - А как поживает твой лаборант Мильде? - спросил Рауль.
   Лео рассеянно ответил:
   - Его, кажется, увольняют с кафедры.
   - Говорят, ему не дали даже пособия. И это после тридцати лет безупречной работы... - с упреком сказал старший Клемперт.
   После продолжительной паузы Лео неожиданно сказал:
   - Послушай, Рауль, я должен тебе объяснить одно изумительное решение моей задачи. Оно такое изящное, что ты, как художник, поймешь...
   И тогда Рауль сказал, что задача Лео его сейчас не интересует. А вот в жизни Трассену надо сейчас разобраться, хотя это менее приятно, чем разбираться в физике. Ученых "не от мира сего" не существует. И если Лео искренне думает, что он вне политики, на практике оказывается, что он ставит свою подпись рядом с подписью подлеца. В результате общая подлость неизбежно делится пополам. На этом держится фашизм.
   Лео пропустил тогда это рассуждение мимо ушей, он ушел и продолжал жить, ставя свою подпись рядом с подписью подлецов.
   Но как же горько терять друга! И терять не однажды!
   Рауль медленно и одиноко брел по пустым улочкам. Он хорошо знал это ощущение безнадежности и слабости в момент потери близкого человека. Придя домой, он поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свою комнату и не стал зажигать света.
   - Можно к вам? - Айкельсон вошел и, против обыкновения ни о чем не спросив Рауля, присел к столу и забарабанил по нему пальцами. - В городе беспорядки, Клемперт.
   - Я ничего не знаю.
   - Оцеплены железнодорожные кассы. Какие-то молодчики ходят с факелами по городу. Мне приказали сдать бумаги и больше не появляться на службе. Вывешен приказ о секретности железнодорожного расписания. Билеты на поезда продают по спискам.
   - Вот как!
   - Клемперт, все это очень странно. Я не понимаю, что происходит в Гаммельне.
   - Это мне кое-что напоминает.
   - Что?
   Клемперт, ссутулясь, смотрел на Айкельсона.
   - Фашизм.
   - Никогда не слыхал! Но я хочу продолжать свои опыты.
   - Можно узнать, в чем они заключаются?
   - Хочу выяснить, можно ли изменить скорость света.
   - Профессор, я убежден, что это невозможно.
   - Почему?
   Ясные глаза Айкельсона пристально смотрели на Клемперта, и он видел в них затаенную насмешку.
   - Простите, профессор, я только художник. Но я могу рассказать вам о том, как подобный опыт не удался вашему, почти однофамильцу, физику Майкельсону, и именно это обстоятельство послужило основой теории относительности.
   - Я не знаком с этой теорией...
   Рауль рассмеялся.
   - А что же вы наблюдаете всю свою жизнь, профессор? Ведь все эти изменения массы и времени в зависимости от скорости, все эти превращения энергии в массу, расчеты топлива для поездов с околосветовой скоростью - ведь это же и есть теория относительности.
   - Это обыкновенная жизнь. А я провожу опыты, чтобы изменить эту жизнь. - Лицо Айкельсона приняло упрямое выражение. Он постучал пальцем по столу. - Знаете ли вы, что губит человека? Одержимость одной идеей, непонимание всей ее узости. Знаете ли вы, какой идеей одержим каждый гаммельнец? Накоплением денег. Копить, копить и копить, отказывая себе во всем. Ради чего? Чтобы купить билет для поездки в иное время. И только по возвращении из замедленного времени гаммельнец считает, что он преуспел, потому что схитрил, растянул собственное время, обогнал соседа. Но ведь это же слепое заблуждение - вся эта игра со временем. Все решают только деньги. И если бы время было для всех одинаковым...
   - Мне это легко представить, - улыбнулся Рауль. - Но от этого мир не стал лучше.
   - И если бы мне удалось доказать, что скорость света в Гаммельне можно увеличить настолько, что все остальные скорости окажутся очень малыми по сравнению с нею, то всем станет ясно, что и время может стать независимым от этой скорости. Время будет одинаковое для всех.
   - Профессор, в Гаммельне идет борьба не за время, а за власть.
   В дверь постучали. Вошла Анна-Мари.
   - Папа, фрау Бункер опять донесла, что ты производишь опыты.
   - Как жаль, Клемперт, что нас прервали. А тебя, Анни, я просил купить другие шторы...
   - Шторы не помогут, папа.
   - Тогда помогут ставни.
   - Я вам сделаю ставни на окна, профессор, - сказал Рауль.
   - Спасибо, Клемперт. Спокойной ночи.
   - Доброй ночи.
   Дверь затворилась. Из окна поплыла ночная тишина.
   "Как объяснить профессору Айкельсону, что его опыт безнадежен?" - думал Рауль. Он пытался вспомнить все, что знал когда-то об опыте Майкельсона. Ведь смысл его неудачи тот же, что у Айкельсона. Разница только в величине скорости света.
   Правда, Майкельсон вовсе не собирался изменить скорость света. Он хотел лишь измерить ту скорость, с которой свет будет проходить в направлении движения Земли и ему навстречу. Как при движении лодки по течению реки и навстречу ему. Майкельсон был уверен, что к скорости света прибавится или вычтется скорость Земли, то есть "скорость течения". Но его постигла неудача. Он не обнаружил никакой разницы в величине скорости света. Скорость света не увеличивалась и не уменьшалась. Она оставалась неизменной. А это означало, что она является каким-то особым исключением из правил сложения скоростей движущихся тел. Однако такое объяснение опыта никому не приходило в голову. И Майкельсон снова и снова повторял свой опыт. Много лет. Однако Эйнштейн не только "поверил" в неудачу Майкельсона, но и доказал, что именно постоянство скорости света - основа теории относительности.
   Айкельсон, живя в Гаммельне, должен понять, что все, что здесь происходит с массой, размерами и временем движущихся тел, оказывается возможным только потому, что и здесь скорость света - постоянная величина. Засыпая, Клемперт думал еще о том, как странно повторяется его жизнь. А главное, на Гаммельн надвигается фашизм, и никто этого не понимает.
   КЛЕМПЕРТ СНОВА ВИДИТ
   "КОЛЕСО СМЕХА"
   Утром Рауль проснулся с уверенностью, что услышит угрожающий уличный гул. Но было тихо.
   - Pay! Ауль! - окликнул его снизу Айкельсон.
   - Випрачитти! - ответил Рауль из окна.
   Айкельсон помахал ему рукой и пошел к калитке. Клемперт сошел вниз. На скамейке сидела Анна-Мари.
   - Вы в город? - спросила она.
   - Да.
   - Погодите. Знаете, кто назначен на место моего отца? спросила Анна-Мари с неестественной беспечностью.
   - Кто же?
   - Лео Трассен. Ведь вы знакомы, да?
   - Это правда? - Клемперт смотрел куда-то поверх головы Анны-Мари.
   - Лео видели на вокзале с этим Веске. Теперь его боятся. Когда он хотел что-то сказать мне, встретив на улице, я прошла мимо. - У Анны-Мари задрожало лицо. - Я потеряла Лео навсегда.
   - Я тоже, - тихо сказал Рауль. - Он был когда-то и моим другом.
   - Вы дружили?
   - Было время, когда мы дня не могли прожить друг без друга. А потом...
   - Он и тогда сделал что-то плохое?
   - Может быть, да, а может, и нет... Не знаю. Просто он перестал быть моим другом. Это очень трудно - быть другом, когда жизнь становится опасной. И давайте о нем больше не говорить.
   Анна-Мари опустила голову. Она пыталась найти хоть какое-нибудь оправдание для Лео.
   Клемперт застегнул полинялый плащ.
   - Пойдемте погуляем по городу.
   - Всюду ходят чернорубашечники из отрядов Веске. У них ножи.
   - Ножи? - переспросил Клемперт.
   - И камни.
   - И все?
   - А что же еще? Ведь даже маленький камешек может убить человека.
   "Да, в здешних условиях масса летящего камня так сильно возрастает от скорости... Но что же тогда может сделать пуля?"
   - Значит, вы не пойдете со мной погулять? - Рауль стоял, засунув руки в карманы, и с веселой насмешкой смотрел на Анну-Мари. - Мы ведь тоже можем набрать камней для защиты!
   - Пожалуй, можно пойти в парк... Туда они пока не ходят. Мы покатаемся на колесе смеха. - Анна-Мари грустно улыбнулась.
   - В парке есть колесо смеха? - спросил Рауль.
   Перед ним всплыло тяжелое небо над берлинским парком Люстгартен. Душный вечер. И Херти, маленький немецкий художник, возвращающийся с площади, где сжигают книги. Дрожащие губы, капельки пота на мальчишеском лице... и дым... В тот вечер колесо смеха не вращалось. Вспомнил он и давние вечера своей юности. Тогда колесо смеха крутилось под шарманку. Эйнштейн приводил ему в пример этот вращающийся диск, когда говорил об изменении формы вращающихся тел, об искривлении пространства. Однажды они гуляли по Люстгартену, и Клемперт решил нарисовать "загадочный" портрет Эйнштейна: лицо великого волшебника улыбается сквозь изменяющиеся формы движущихся тел. Это была фантазия. Неужели здесь, в Гаммельне, он сможет воочию увидеть, как диск, вращающийся со скоростью, близкой к скорости света, будет изменять свою форму?
   ...На узких гаммельнских улицах было людно. Вытянутые фигуры велосипедистов с трудом пробирались сквозь толпу. Проехал черный автомобиль с опущенными занавесками на окнах. Толпа загудела.
   - На вокзал.
   - Может, последний экспресс пустят?
   - Нет. Говорят, топлива на два года не хватит...
   - Все засекретили. Ничего теперь не узнаешь...
   Рауль вывел Анну-Мари из толпы.
   В парке пустынно. Гаммельнцам не до веселья. К тому же и день был сумрачный, с тяжелыми тучами, налившимися дождем. Рауль и Анна-Мари подошли к пестрому балагану. Из окна кассы высунулась голова.
   - Сколько?
   - Два билета. Почем они?
   - Десять марок. Вращение на третьей скорости.
   - Десять марок?
   - На третьей скорости! - повторил кассир.
   - Не выйдет! - буркнул Рауль.
   - Вчера билет стоил всего пятьдесят пфеннигов. Но сегодня с вокзала получены плохие вести. Экспрессы отменены. Кончается топливо...
   Анна-Мари мягко отстранила Рауля и достала кошелек.
   - Два билета, пожалуйста.
   - Я не буду. Покатайтесь без меня, Анни. Мне хочется посмотреть на эту игрушку издали.
   Анна-Мари пожала плечами.
   Из будки выскочил остроносый старичок и растянул ширмы, закрывавшие колесо смеха.
   Пестрый шатер раздвинулся, и Рауль увидел огромный горизонтальный диск. Он был раскрашен, как волчок, синими, зелеными и желтыми полосами.
   Старик отпер калитку в круглой золоченой решетке, и Анна-Мари вошла внутрь ограды. Пройдя по лакированным полосам волчка, она остановилась у черного центра диска и села. Заиграла музыка, и "колесо" медленно поплыло. Рауль сел на скамейку. Красные и синие полосы опоясывали Анну-Мари, сверкая свежим лаком, а диск ускорял свое движение, разгоняясь. Постепенно круги диска расплывались, цветные границы между ними исчезали. Колесо приближалось к третьей скорости. И тут Рауль увидел нечто необычайное. Диск исчез, а перед ним возникло серовато-белое облако, непрерывно изменяющее свою форму: оно становилось то эллипсоидом, то баранкой, то сплющивалось, то разбухало. При этом "облако" светлело по мере увеличения скорости, становясь почти прозрачным.
   Анна-Мари сидела у неподвижной оси вращения. Ее лицо, проступающее сквозь облачные фигуры, почти не изменилось. Не отводя глаз от диска, Рауль рылся в карманах, ища карандаш. "Хотя бы два-три штриха". Но вот колесо смеха опять изменило форму - превратилось в новое геометрическое тело! Впрочем радиусы диска не менялись. Они как бы сохраняли внутренний каркас "облака", словно спицы, торчащие из порванного зонтика. Но ведь если радиусы остаются постоянными - должно измениться само число "пи" - отношение радиуса к длине окружности. Так однажды и сказал Эйнштейн, когда зашла речь об изменении формы вращающегося круга. И Рауль снова услышал по-детски радостный смех Эйнштейна, мчавшегося когда-то вместе с ним на такой же карусели в Люстгартене, и его слова, заглушаемые вальсом карусельной шарманки, о том, что, если бы диск вращался со скоростью, близкой к скорости света, его форма изменилась бы. Диаметр и длина окружности оказались бы в разных условиях во время движения, а поэтому изменилось бы само "священное" число "пи". И вот тогда-то в воображении Рауля и возникла удивительная картина изменяющихся геометрических форм. Превращение движущихся миров. А сквозь них проступило детское и мудрое лицо волшебника. Лицо Эйнштейна. Так родился его портрет... Увидит ли он его когда-нибудь?..
   Рауль, наконец, нащупал в кармане огрызок карандаша и начал лихорадочно набрасывать превращения колеса смеха. Лицо девушки в центре его оставалось неизменным так же, как и лицо Эйнштейна на портрете. Зато форма диска изменялась, как медленно плывущее облако...
   Наконец колесо остановилось и к Раулю подошла АннаМари. Он показал ей наброски.
   - Как точно! Как будто вы всю жизнь рисовали эти фигуры!
   Рауль улыбнулся.
   - А я их действительно когда-то нарисовал, но мне не верили, что так бывает. Только Лео... - Он оборвал себя.
   - Рауль, неужели Лео может... может быть с этим Веске?
   На лице Клемперта появилось жесткое выражение.
   - Значит, может.
   Анна-Мари опустила голову.
   - Пора домой, - сказал Рауль. - Собирается дождь.
   ТРАССЕНУ НЕ СОЗДАЮТ
   УСЛОВИЙ ДЛЯ ОПЫТОВ
   Между тем Трассен сразу же после своего назначения железнодорожным консультантом выехал с экспрессом в путешествие с замедленным временем. Встретив в день отъезда на улице Анну-Мари, он хотел ей сказать, что по возвращении из поездки сможет объяснить, ради чего он согласился занять место ее отца. Он привезет данные таких экспериментов, о которых не мог мечтать ни один физик. Даже ее отец. Но Анна-Мари не захотела его выслушать. В другое время Трассен бросил бы все и убедил Анну-Мари. Но в тот день... Тогда он спешил. Надо было успеть погрузить в экспресс аппаратуру, иначе вся работа срывалась. Начинать измерение необходимо с нуля, пока поезд еще не тронулся.
   Во-первых, надо было разместить часы. Их было несколько, включая маятниковые, с помощью которых Трассен хотел наблюдать непосредственно за изменениями колебаний тела в зависимости от скорости движения поезда. Ведь должны измениться и масса маятника и его длина, а значит и период колебания, то есть само время, отсчитываемое часами. Теория колебания всегда была излюбленной областью Трассена. А здесь такие возможности! Во-вторых, необходимо было установить измерители топлива, на двигателе экспресса. Ведь топливо потребляется именно во время ускорения поезда, когда возрастает его масса! Трассен мечтал о точном расчете превращения энергии в массу. Удастся ли это? Конечно, удастся! Тегда он может повторить опыты на каждом экспрессе! И хотя встреча с Анной-Мари больше огорчила его, чем обрадовала, он не сомневался, что, вернувшись, уладит их отношения. Его научные открытия будут оценены по достоинству.