Годарова Наталья. Дорога цвета собаки

Многие объясняли появление Указа нервным потрясением: Кевин безумно любил скончавшуюся супругу. Но когда я увидел шестнадцатилетнюю Адриану, то понял, что король предъявил подданным лист чистой бумаги. Перед моим мысленным взором промелькнули ненаписанные тома истории Суэнии. Прошлое, будущее, настоящее стало, как и прежде, Мигом. Сотни молодых людей, лелеющих мечту получить престол и завоевать сердце принцессы Адрианы, готовили себя к подвигу Великого Начала. И медлили, медлили произнести признание. Черновые слова умирали невысказанными, дабы не лечь на лист вкривь. Я не знаю, как описать тебе ту ночь, какие подобрать к ней слова, как не спугнуть... Когда же, как не в безлюдную солнечную ночь, в пору царящего по эту сторону ставней безмолвия, король Кевин мог беззаботно проехать по городу в карете, не опасаясь, что к белоснежному ее платьицу, к нежной не по здешнему коже и чему-то такому, чего не опишешь никакими словами, пристанет соринка ненадежного взгляда... В памяти девушки жили только приятные воспоминания, речь ее состояла из слов добрых и вежливых; иное отец и учитель сделали недоступным. Доктор уберег ее кожу от беды суэнских девушек, хотя и сам не знал, в чем причина успеха. Слух принцессы услаждала классическая музыка Старого света. Науки преподавались в меру ее познаний о мире. Познания же были похожи на ночные путешествия в карете по кругу ДворцовоЙ площади. Ничтожное неверное движение могло погубить это создание - чудесное и одновременно несчастное. Когда привыкаешь к однообразию, начинаешь открывать в нем самые разные и неожиданные стороны. Замкнутый мирок становится неисчерпаемым кладезем. Но это понятно лишь ей - одинокой девочке, которая делает шаг на подножку кареты непосредственно со ступеньки отцовского дворца. Все рассчитано так, чтобы не ступить случайно на землю. Вот и в ту ночь, захлебнувшись на мгновение раскаленным воздухом (она ценила это мгновенье, но лишь мгновенье - не больше!), когда улица, страшно и озорно хохоча в лицо неузнаваемым полуночным солнцем, опускалась, словно штора, между дворцом и каретой, она приготовилась привычно-быстро отринуть штору, чтобы миновать Мгновение Открытой Улицы. Но к Мгновению Открытой Улицы неожиданно прибавилось второе, третье, четвертое мгновение... В течение нескольких секунд король представлял меня Адриане как названного сына. Она не сумела даже ответить на поклон. Она задыхалась, перепачканная неопрятной новизной. Я успел заметить в расширившихся ее зрачках злосчастное свое отражение и попробовал оценить ее взглядом: я был явившимся с улицы мужчиной в белом английском костюме, от которого разило потом, потому, что он порядком взопрел от багочестивого трепета и, вдобавок, не умел справляться с растерянностью, как подобает джентльмену, я был несносен. Не помню, как я оказался во второй карете, вместе с врачом и прислугой. Не запомнил и короткого путешествия. Когда я сошел на землю, принцесса уже пребывала в своих покоях. И все-таки я был счастлив. Не знаю даже, как назвать свое чувство - любовью или жалостью... Годар долго молчал, подбирая слова поделикатней. Чувствовалось, что Мартину важно, как назовет его чувство он. - Да есть ли душа у принцессы?! - Годар не сдержал возмущения и попал в точку. - Души пока нет, - спокойно согласился Аризонский, - душа - это творение двоих. В одиночестве - это черновик. В изоляции - чистый лист бумаги. За право вершить на нем общую судьбу король потребовал голову дракона. И речь, если отбросить высокие словеса, идет не о том, какой станет Адриана в руках принца-победителя, а о жизни. Ее необходимо спасти... Послушай, Годар, ты поедешь со мной биться с драконом? - Конечно. Я же принес присягу. Как только будет отдан приказ, каждый из вас может положиться на меня. - Ты не понял. Я хочу отправиться на битву вдвоем с тобой. С благословения короля, но не по приказу. Войско тут ни при чем. - Да. Конечно. Я пойду с тобой, - деловито отчеканил Годар, сдерживая изо всех сил порыв неуместной, как ему показалось, радости. - Ты всегда можешь располагать моими возможностями. Могу выдать доверенность. Мартин же не стал сдерживаться: стиснул ему руку влажной ладонью, широко улыбнулся и сказал с облегчением: - Значит, я обрел боевого товарища. Послушай, двумя этажами выше таинственные апартаменты принцессы. Дерзай, быть может, тебе суждено взойти на престол Суэнии. Последнее он произнес шепотом, с некоторой долей лукавства и исчез так же быстро и неожиданно, как получил согласие на свое головокружительное предложение. Годар остался на проспекте дворцового коридора один. Продолжая жить в хрустальной сказке, он принимал любые предложения. Добрые герои этой сказки служили порукой за правильность его решений. Вот и сейчас, подойдя к стрельчатому окну и глядя с высоты птичьего полета высоты, на уровне которой король обосновал свои рабочие кабинеты, - он ощутил чувство пряятной, гордой ответственности за маленькие фигурки в мундирах на плацу - такие разрозненные в своем стремлении маршировать в ногу. Одна фигурка, споткнувшись, упала. Другая, протянув ей крошечную, с мизрнец, руку, помогла подняться. У Годара закружилась голова. Руки его задрожали. Волнение передалось сердцу от ладоней, между которыми словно что-то проскользнуло - незамеченное от прозрачности, похожее на порыв сорвавшегося вниз воздуха. Он судорожно свел руки за спину и сцепил пальцы. В сущности, он завидовал умению Давласа распоряжаться своей жизнью. Память о Лане вспыхнула смутным, полупрозрачным пятном, в котором он не разглядел очертаний. Прежняя неоформившаяся радость вкупе с болью лишь слегка царапнула ладони - не душу! А ведь он пытался прикрыться ею от заоблачных перспектив, которые обрисовал ему Мартин... И без того небрежный в отношении к повседневным обязанностям по формированию войска, Аризонский в последующие дни и вовсе охладел к службе. Несколько раз он являлся на утреннее построение с опозданием, а на упреки сотенных отвечал рассеянной полуулыбкой. Главнокомандующий - Его Величество король Кевин I - пока не удостоил войско чести лицезреть свою персону. Следовательно, жаловаться на недисциплинированность сотенных можно было разве что подслеповатому советнику по военным вопросам. Да и не пристало офицерам жаловаться друг на друга, во всяком случае, открыто. Ставший вдруг веселым до беспечности, Мартин то и дело куда-то исчезал, и Годар бродил по дворцовой площади в одиночестве, всерьез беспокоясь о том, как бы вороватое государство не отняло у Аризонского душу, ибо государство, по его убеждению, не могло не посягать на единичное. Годар с нетерпением ожидал расформирования войска, ведь офицерский состав никуда не годился. Настал день, когда сотенные, собравшись в кружок после утреннего смотра, попросили их с Мартином задержаться. Устами Стивена было сухо объявлено, что на завтрашний день командному составу войска назначена аудиенция у короля. Речь идет о ходатайстве, об офицерском проекте программы по реализации Нового Архитектурного Плана. От господина Мартина и, соответственно, господина Годара требуется только присутствие. Офицерство надеется, что господа-приятели воздержатся от комментариев в кабинете Его Величества. Несчастные всерьез полагали, будто они с Мартином подключены к дележке сферы влияний... ...Высота птичьего полета держала приемный кабинет короля на крыльях, по меньшей мере, орлиных. Массивная дверь с бронзовой ручкой, приоткрывшись, обнажила просторные розовые стены, не загроможденные мебелью, без портретов. Первым туда проскользнул после приглашения секретаря Стивен. Все остальные нарочно отстали, особенно сильно отстал Годар, решив почему-то войти последним. Однако Мартин, шедший перед ним, вдруг остановился в дверном проеме, шагнул назад и прикрыл дверь перед собственным носом. Оба остались в коридоре. - В чем дело? - удивился Годар, напоровшись на его спину. - Подожди немного в коридоре, ладно? - попросил Мартин хмуро и снова взялся за резную ручку. - Ничего не понимаю, зачем? Если это некий зигзаг конем в сложном мире дворцовых игр, то для такого гроссмейстера, как Аризонский, ход довольно небрежен. "Хитрит он со мной, что ли?" - подумал Годар и, отступив от двери, холодно произнес: - Собственно, если мое присутствие необязательно или неуместно, я могу подождать и в коридоре. Почему бы, собственно, и нет, я и так злоупотребил твоим вниманием. Кто знает, какие у тебя из-за меня неприятности. Мартин коротко взглянув на него, толкнул дверь плечом. - Пошли, - произнес он одними губами. Раздумывать было некогда. Проходя в кабинет короля, Годар почувствовал, как на левую лопатку ободряюще легла ладонь Аризонского. Сначала он увидел лимонное дерево, растущее из глиняного горшка посреди простоватой просторной комнаты. Тоскливое настроение в кабинете можно было распознать уже по беглому взгляду на это неуместное, броское в пустоте деревце. Единственный намек на уют мог бы дать пристроившийся в глиняном горшке кот мышрной окраски, если бы Годар не узнал в нем Норика. Взглянув туда, куда обращали свои взоры стоявшие навытяжку офицеры, - на возвышенность в правом крыле кабинета, где за старинным письменным столом сидел осанистый человек в короне и мантии, Годар опешил, ибо узнал в короле Нора. Ничто в его облике не напоминало более Мартина Аризонского - разве что врожденная аристократичность внешности, которой и тот, и другой были наделены щедрее, чем другие суэнцы. Теперь это был король, величественно расположивший туловище атлета в огненно-красной мантии на фоне черного лакированного стула высотою с трон. Двигая только кистью, он быстро, размашисто писал белым гусиным пером. Динамичность его почерка в сочетании с неподвижностью фигуры, надменно приподнятая бровь и прочие эффекты нагнетали ощущение присутствия расчетливой сокрушительной Силы. Холодно взглянув в сторону офицеров, Нор-король указал небрежным жестом на кресла, стоявшие полукругом на почтительном расстоянии от королевского стола. При этом Нор не оторвался от записей. Скрип пера оставался единственным звуком в этом гнетушем кабинете еще по меньшей мере минут десять после того, как они тихонько расселись. Лица витязей были обездвижены, взгляды ничего не выражали. Еще немного, и Годар чистосердечно принял бы Нора за короля Суэнии. Но усмешка театрального зрителя на лице Мартина, которго он обнаружил с опозданием, не позволила обмануться. - Я слушаю вас, господа офицеры, - Нор ловко сорвал паузу в тот момент, когда оцепенение ослабло, и мысли, надо полагать, не суляшие ничего хорошего, стали понемногу проявляться на лицах обескураженных просителей. Годар заметил уголком глаза, что шут отложил перо и поочередно обводит присутствующих сузившимися глазами, отчего взгляд его вызвал в воображении образ лезвия бритвы. Никто не шевельнулся, так как все были вновь повергнуты в оцепенение. Все, кроме Годара, который получал от комедии удовольствие и, разумеется, Аризонского. Зеленый витязь непринужденно, с достоинством обозревал даль за стрельчатым окном, очень высоким и узким. Годар не сомневался, что он мысленно затягивался в это время папиросой через свой неизменный мундштук. - Вот не ожидал, что моих витязей еще не покинула студенческая застенчивость, - Нор мог быть безнаказанно-саркастичен. Королевское кресло, корона и мантия гарантировали ему неуязвимость в течение выделенного для аудиенции времени, - а между тем, Советники доложили, что бумага, которую вы намерены со мной обсудить, составлена довольно бойко. Полагаю, авторы с удовольствием введут меня в курс дела. Суть, разумеется, мне известна, но хотелось бы услышать детальное, я бы даже сказал, разветвленное изложение, и, притом, авторское. Ну-с, может, кто-нибудь начнет, или мои командиры предпочитают отвечать строем? Зависла пауза, похожая на тяжелый черный занавес, который неумолимо подтягивался к молодлм лодям в креслах, чтобы смести их со сцены. Его Величество Нор снисходительно улыбался уголками губ. Никто не желал выступать в роли комедианта, но это было еще глупее, так как в положение жалких и безропотных актеров были поставлены все соавторы ходатайства и увязали в этом положении все глубже. Главный зачинщик Стивен был наконец вынужден вскочить со своего места. - Позвольте представиться, Ваше Величество, - Стивен Ментон, командир Синей сотни, - отрекомендовался он так, как и полагалось по уставу, но повышенным, взвинченным голосом. Он злобно уставился псевдокоролю прямо в глаза, полагая с честью осадить зарвавшегося плебея. Нор изобразил на лице деловитую озабоченность. Иронии как не бывало. Перед участниками и зрителями спектакля восседал мудрый государственный деятель, который повел беседу кружным, скользким путем. Сначала он деликатно поинтересовался происхождением Синего витязя и попросил немного рассказать о себе с такой неотразимой любезностью, что Стивен не мог увернуться от вежливого и исчерпывающего ответа. Видимо, он надеялся переиграть Нора в аристократичности манер. Но далее Нор перешел к деловой части и задал несколько поразительно точных вопросов, касающихся финансовой стороны представленного проекта. Вопросы показали присутствующим, что королевский шут обладает отнодь не шуточной компетентностью, и Стивен, принужденный к изложению собственных предложений, которые преподнес, как коллективные, был вынужден продемонстрировать еще и тайники собственного профессионализма. Его попытки соскользнуть на снисходительно-популярное изложение, предназначенное для дилетанта-плебея, Нор молниеносно пресекал глубиной профессиональных замечаний. Синий витязь, дабы не потерять остатки аристократического достоинства, так и не сумел отказаться от роли. К концу аудиенции он осунулся и ссутулился, речь его стала бесцветной, машинальной. Когда он переставал слышать вопросы, Нор выжидательно молчал, не изменяя, однако, глубокомысленного, в меру надменного выражения лица, которое было обращено к Стивену с вниманием, похожим на роковое внимание толпы. Не глядя Нор протянул руку к стопке книг на столе, снял верхнюю - это были "Записки" графа Ника Аризонского - буквы на обложке выводились суэнскими полиграфистами крупно, позолотой. Он деловито раскрыл книгу на середине и принялся невозмутимо вписывать между строк отдельные фразы Стивена. Заметив это, Синий витязь смертельно побледнел и замолчал окончательно. - Уже все? - спросил Нор с легким удивлением, не отрываясь от записей. Он больше не глядел на ходатая. - Да, Ваше Величество! - нервно сказал Стивен и, подавшись вперед корпусом, завел руки за спину. Щека его дернулась. Видимо, он приходил к решению сцепиться с обидчиком врукопашную, ибо сообразил, что терять осталось не так уж и много. Однако Нор с шумом захлопнул книгу и поднялся. - Благодарю вас. Господа офицеры, я подумаю над вашими предложениями, промолвил он сухо и встал вполоборота, поправляя мантию. - Желаю успехов на ратном поприще. Сотенные командиры повскакали, гремя креслами, и бросились в двери, как мальчишки. - Господин Мартин! Господин Годар! - крикнул вдруг Нор громовым голосом. Задержитесь, пожалуйста, вас ожидает король. Витязи, названные по имени, и так задерживались. Однако, последней фразой Нор демонстративно отделил зрителей от комедиантов. Годар почувствовал неловкость. Сколько ни желал он размежеваться с сотенными, взяв себе в союзники Мартина, а когда час пробил, в душу закралось ощущение нечистоты. Возмездие, устроенное Нором, было справедливым, но к горлу вдруг подступила тошнота, как будто он задавил нечаянно котенка, как это случилось однажды в детстве за рулем мопеда. Он не смел повернуться лицом к двери, в которую высыпали гурьбой сослуживцы. Тем более, что вниманием завладела розовая стена за спинкой королевского стула. То, что представлялось стеной, фоном, дрогнуло и взлетело вверх, обнажив настоящую стену: белокаменную, и в ней низкую дверь, куда не медля направился Аризонский, дав ему на ходу знак следовать за собой. Годар не успевал обдумать каждый новый поворот. Неожиданности в Скире плодились и властно вели за собой быстрее, чем он мог разобраться со своими ощущениями. В душе скопилась груда неосвоенных впечатлений. Внутреннее смятение, глубинное недоверие к происходящему пускали ростки втайне от него самого и были тем скрытым фоном, на котором разворачивалась самая большая и красивая сказка его жизни. Теперь он не знал, как составить мнение о настоящем короле и был ли король, которого он увидел за шахматной доской в уголке захламленной комнаты, настоящим. Судя по тому, как сердечно приветствовал его Мартин, назвав "Вашим Величеством" и по тому, как Его Величество по отечески обнял Зеленого витязя, выходя из-за столика, где играл сам с собой, король все-таки был настоящий. И все же мнение о нем не складывалось. Книжный эталон не подходил, а тот, что имелся, наверное, в душе каждого суэнца, был ему неизвестен, но представлялся ускользающим, изменчивым. Мотки проволоки, столярные и слесарные инструменты, разобранный радиоприемник, куски минералов, древесная стружка, стопки газет, стаканы, колбы, горшки с кактусами, рулоны шелка, жестяные банки с малярными красками и кистями в них, тюбики акварели вкупе с кисточками - все это громоздилось вперемешку на нескольких узких свежевыкрашенных столах и лавочках. Два шкафа были набиты книгами и потертыми тетрадями разной давности. Книг и тетрадей было больше всего остального. Неровные стопки видны были даже на полу и на том угловом столике, где сидел, ссутулившись над шахматной доской, когда они вошли, щуплый господин в спортивном костюме и промасленном, прожженном кислотами фартуке. Проседь в его густых вьющихся волосах напоминала проволоку в замысловато перекрученном мотке. Цвет лица у короля был пепельно-серым, как и веселые подвижные глаза, которые очень подошли бы к лицу молодого брюнета, каким, надо полагать, и был король прежде. - Кевин, - представился он, протянув руку Годару после того, как выпустил из объятий Мартина. Как тут быть с уставом и этикетом? Годар машинально подал королю руку как новому знакомому и назвал свое имя. - Рад наконец вас видеть, - сказал король, заискивая. - Наш друг Мартин только и говорит, что о вас. Наш друг и члены Шахматной комиссии. Турнир выявил у вас задатки талантливого полководца. - Простите, Ваше Величество, но я не победитель. Одну партию я проиграл, а другую с трудом довел до пата. Суэнские власти то и дело заблуждаются на мой счет. Мое назначение в войско - ошибка. Она дала мне преимущества и много счастливых минут. Если теперь меня отлучат от выполнения воинского долга, я стану самым несчастным человеком в стране. Но, Ваше Величество, произошла ошибка - я не могу скрывать это от вас. - О, мой друг, члены Шахматной комиссии не могут заблуждаться. Вы довели обе партии до голого короля. Анализ показал, что, даже осознавая неминуемое поражение, вы не допускаете и мысли, чтобы сдаться без боя. Вы сражаетесь до последнего хода, дорогой Годар. Это очень ценное качество здесь, в Суэнии. Ведь по воле судьбы молодые витязи стали взвешенными в делах и неумеренными в развлечениях. Вы же сдержанны на досуге и безрассудны в бою. - Но, Ваше Величество, я никогда не воевал. - Не будем церемонными, мой друг. Называйте меня по имени, как принято у добрых друзей. Вы очень доблестный и, к тому же, очень искренний молодой человек. Вижу теперь и сам то, что знал со слов Мартина, а уж ему в искренности и проницательности нет равных в этой стране. Присаживайтесь, друзья. Ты, Аризонский, садись напротив. Доиграй, если не возражаешь, партию за черных. Впрочем, у нас важный разговор, а два серьезных дела не делаются одновременно... Боже, как я рассудителен, как я стар! - король пожурил сам себя и взглянул вопросительно на Мартина. - Ну что вы, Ваше Величество, дай Бог нам отыскать в уставших до времени душах хоть половину вашей бодрости, - это сказал Мартин, и король немедленно расхохотался, закинув руки за голову и артистично устремив взор к потолку, да так, словно прилег на песок у моря, подставив лицо солнцу. Электрическая люстра в конфиденциальном кабинете короля, бывшим одновременно мастерской, складом, убежищем, библиотекой, пивной, научной лабораторией, сияла и при дневном свете. Казалось, король и в самом деле умеет принимать загар под люстрой. Или учится этому делу, тайно экспериментируя. - Не хочешь ли ты сказать, что Кевин легкомыслен? - спросил король шутливым тоном, но в голосе его Годару почудилась боязнь. Суетливо выпрямив осанку, король придвинулся к краю стола, положив на него кончики пальцев. Руки его были белые, тонкокостные. Пальцы длинные, изящные, трогательно прилегавшие один к одному, как дети, созданные для нервной скрипки. Юношеские руки. Да, в короле Суэнии определенно было что-то от юнца. - Ваше Величество, мы же с вами договаривались - в моих словах нет второго плана. Если возникнет необходимость в критичном высказывании, я допущу его без околичностей, как сейчас, - в голосе Мартина зазвучала детская обида. Следуюущую мысль он изложил, посмотрев в глаза Годару: - безрассудство безрассудству рознь, не правда ли, Ваше Величество? Белый витязь может подумать, что мы воздаем хвалу слепой, неумной храбрости. Теперь настал черед обидеться Годару. - Государь, я вовсе не приписывал себе доблести. Не могу знать твердо, какой именно род храбрости к лицу офицеру Суэнии, но на безумца я похож еще меньше, чем на труса. Я странник, но не безрассудный романтик, господин Кевин. Я надеюсь, что враг так же реален, как король Суэнии. Трудно сказать, на кого он так обозлился: на Мартина, допустившего подковыристое высказывание, или на себя самого за то, что углубился в неведомое так бездумно. Вот сидит, неудачно щелкая зажигалкой, потемневший лицом витязь. Вот припудренный пылью чудаковатый король в фартуке пролетария, - он зарделся и одновременно воспрянул духом, как девица, получившая первый нескромный комплимент, - этот пленник придворного этикета, выпрашивающий у иностранца фамильярности. Вот шахматная доска, за которой король играет в сражения. А за стеной гениальный, предприимчивый шут, возможно, сбивает спесь с министров... Доведенная до лоска чистота и чудовищный беспорядок связаны в этой стране так же, как седые и черные волосы в спутавшейся нечесаной шевелюре Кевина. Ясности нет ни в чем. Разве не этого искал неприкаянный странник? Что же хочет он для себя прояснить, отчего раздражен? Асимметрия от хлама в убежище короля бесит его. А ведь прежде Годар мечтал о таких королях! - Я рад, дорогой витязь, что ты отделил себя от суэнских юношей, патетично произнес король, вперив ему в лицо увлажнившиеся глаза. Они словно вспыхнули синим пламенем с пеплом, после чего зрачок растекся смолою почти до краев радужки. Сверкнула на мгновение тонкая улыбка. Король, ставший черноглазым от пожарища в душе, заговорил со странной болью, замешанной на беспросветной веселости: - Помнишь, как сказал поэт: "Юноша бледный со взором горящим..." Проклятые книги, проклятая музыка, проклятые науки и необузданное солнце Суэнии повернули нас спиной к самим себе. Человек обиделся на животное и бежит от него к другому животному, думая, что спешит к себе в гости. В Краю Вечного Полдня болезнетворные микроорганизмы размножаются быстрее, единичные случаи заболевания разрастаются в эпидемию так скоро, что на ликвидацию мерзости в зародыше просто не хватает времени. Произвол - цена за скорость. Правда, солнце Суэнии щедро врачует то, что невольно провоцирует - физические недуги. Иммунитет суэнца так силен, что эпидемии мы предполагаем, так сказать, чисто теоретически. Но в остальном Произвол и Причудливость - верховные правители. Будущее - наш враг. Культура и цивилизация - костыли, сделавшие животное двулапым и подломившие веру в собственную скорость. О, как больно ветер гладит кожу, оставшуюся без шерсти! Как нестерпимо прикосновение малой травинки! Первые суэнцы ограничили доступ плодов просвещения из Стран Неестественной Ночи и тем самым прикрыли по-хозяйски дверь. В оставшуюся щель просачивался строжайший минимум. Информация о научных открытиях, товары и книги - особенно художественные - тщательно отбирались. Но передозировка все-таки наступила. Горе нашим барышням кожа их роговеет, а души черствеют! Горе витязям - они уже стали бледными юношами! Взоры юнцов, зажженные тоской по идеалу, полны еще блеска. Но разве легче оттого, что они освинеют чуть позже своих подружек? Тех подружек, которых начали потихоньку презирать за потерю эстетичности. Ха! Изнеженные юноши теряют не только головы, но и способность к воспроизводству. Они бегут в неведомые страны за прекрасными принцессами теми самыми, что явились к нам призраками из романтических книжек вашего прошлого. Бегут, отказываясь служить Адриане - принцессе Вечности. Они догадываются, что недостойны Ее. И отворачиваются от своих подружек потому, что чувствуют, что будущее - враг их. Будущее предстанет в виде свиного рыла, которое окажется тем несносней, чем тоньше были их пальцы пальцы музыкантов. Король сжал кулаки. Годар невольно скользнул взглядом по этим маленьким, нежным рукам, отражающим по-юношески бессильную ярость. Заметив это, Кевин нервно разжал пальцы и положил на шахматную доску развернутую ладонь. Ладонь была грубой и темной, со множеством глубоких линий, в которых вьелись тушь и древесная пыль. Это был лишь верхний, видимый слой. Рядом с доской, откуда упало несколько фигур, лежал рубанок и дощечка с завитками стружек.