В. А. ЖУКОВСКОМУ
3 апреля <1849. Москва>
   Христос воскрес! Больше ничего не знаю сказать тебе. Не могу понять, отчего не пишется и отчего не хочется говорить ни о чем. Может быть, оттого, что не стало наконец ничего любопытного на свете. Нет известий. Только и есть одно известие, которое ежеминутно мы должны сообщать друг другу: это, что Христос воскрес. Та же недвижность и в моих литературных занятиях. Я ничего не издал в свет и ничего не готовлю; что и приуготовляю, то идет медленно [то не для текущего вр<емени>] и не может никак выйти скоро, и бог один знает, когда выйдет. Отчего, зачем нашло на меня такое оцепенение, этого не могу понять. Чувствуется только, что не без смысла. Время настало сумасшедшее. Умнейшие люди завираются и набалтывают кучи глупостей, [говорят кучи глупостей и завираются] так что едва ли не должен теперь [в нынешнее время] всякий истинный поэт и мыслитель думать прежде всего о воздержании, произнося: «Господи, положи хранение устом моим». Ты счастлив, подчинивши себя слепцу Гомеру. Он не увлечет тебя с дороги в омут, хоть и слепец. Свой же собственный ум, того и гляди, занесет куды-нибудь в овраг. Кстати об «Одиссее». Я уже было написал к тебе письмо собственно о ней, но письмо это осталось некончен<ным>. Оказалось, что по поводу этого предмета так много нужно говорить, что я испугался.
 
   Наговоримся [Об этом наговоримся] при свиданьи. Покуда передаю тебе всеобщее неудовольствие на печать, которое разделяю и я. Шрифт [В подлиннике: штрифт] так неудобен для чтения, что я, у которого глаза, слава богу, хороши, заикался и поперхивался [В подлиннике: попырхивался] едва ли не на всякой строчке. По моему мнению, «Одиссею» следовало бы издать особо: разгонисто, буквами крупными, формат книге дать большой. Словом, прилично важности труда. Но слава богу, что, во всяком случае, она [«Одиссея»] издана и ее читают. Чтение это вносит особенное спокойств<ие> в душу, беспрестанно возмущаемую мятежным временем. Я всю зиму прожил в Москве. Лето полагаю провесть также если не в самой Москве, то, по крайней мере, в окружности ее. Мне всё кажется, что хорошо бы тебе завести подмосковную. В деревне подле Москвы можно жить еще лучше, нежели в Москве, и еще уединеннее, чем где-либо. В деревню никто не заглянет, и чем она ближе к Москве, тем меньше в нее наведываются, это уже такой обычай. Так что представляются [представляются отсюда] две выгоды: от людей не убежал и в то же время не торчишь у них на глазах. Если, [Если ты] в ответ на это мое письмо (которое, как ни коротко, но есть уже подвиг, принимая в соображение непостижимую лень и бездействие сил моих), наградишь меня, с обычной твоей благостью и кротостью снисхожденья, весточкой о себе, об «Одиссее», о милом твоем доме и о том, когда ждать тебя и в какой уголок русского царства, то и сим, может быть, освежишь и дремлющую мою деятельность и силы. [силы, обессиленные леностью] Бог да хранит тебя и всё, что близко твоему сердцу. Да спасет от всего нечистого добрую душу твою. Передай мое поздравленье с праздником и братское заочное лобзанье супруге, деткам, всем Рейтернам.
 
   Христос воскрес!
 
   Твой Н. Гоголь.
 
   Мой адрес: Москва. На Никитском булеваре в доме Талызина.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
3 апреля <1849. Москва>

   Христос воскрес!
 
   От всей души поздравляю с светлым праздником и тебя и твою милую супругу, с которою желал бы душевно познакомиться. Напиши мне хоть что-нибудь из новой жизни своей. Что до меня, хоть и не так живу, как бы хотел, хоть и не так тружусь, как бы следовало, но спасибо богу и за то. Могло бы быть еще хуже. Бог да хранит вас. Будь здоров и телом и духом.
 
   Весь твой Н. Г.
 
   Ольге Александровне передай мое поздравление, Александре Осиповне тоже.

А. А. ИВАНОВУ
<7 апреля 1849. Москва.>

   Христос воскрес!
 
   Что с вами, милый и добрый Александр Андреевич? Я ничего о вас не знаю. Спрашивал у Чижова, он мне сказал о вас очень мало, почти ничего. Только и узнал, что вы, слава богу, еще живете, но как живете, как идут дела и работа — этого не знаю. Ради бога, уведомьте сколько-нибудь обстоятельнее обо всем. Здоровье мое кое-как живет. Дух хоть и не всегда бодр, но не спит — держусь и креплюсь. Больше не пишу ни о чем, потому что отсылаю письмо по старому адресу и не уверен, дойдет ли оно. Пора вам в Москву. Здесь так много открывается древностей и преимущественно по вашей части, что вы не обсмотрите и в целые годы.
 
   Бог да хранит вас. Не медлите извещением. Весь ваш
 
   Н. Гоголь
 
   Москва. Святая неделя. Апреля 7.
 
   На обороте: В Рим. В Италии.
 
   Al signore
 
   signore Alessandro Iwanoff. (Pittore russo).
 
   Roma, nell'antico Caffe Greco nella via Condotti,
 
   vicino alla piazza di Spagna.

А. М. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ
<16 апреля 1849. Москва.>

   Христос воскрес!
 
   На мое длинное письмо вы ни словечка, Софья Миха<й>ловна тоже. А я писал и к вам и к ней за три дни до светлого воскресенья. Если вы на меня за что-нибудь рассердились… Но нет, вы на меня не можете рассердиться, [не рассердитесь] добрейшая Анна Миха<й>ловна. За что вам на меня сердиться? Верно, это случилось так, само собою. Вам просто пришла лень, неохота писать, оттого и не написалось. Тем не менее и в этом письме, так же, как и в прежнем, повторю [повторяю] вам то же: не оставляйте вашего доброго желания быть русскою в значеньи высшем этого слова. Только одним этим путем можно достигнуть к выполненью долга своего на земле. Когда вы будете в Москве и взглянете на все ее святыни и увидите в старинных церквях ее останки древнерусской жизни, — вы тогда поймете это. О многом придется поговорить тогда; теперь же боюсь вам наскучить и сказать что-нибудь непонятное. [Далее начато: Одно только и то весьма старую новость] Скажу вам покуда только то, что я убеждаюсь ежедневным опытом всякого часа и всякой минуты, что здесь, в этой жизни, должны мы работать не для себя, но для бога. Опасно и на миг упустить это из виду. Человечество нынешнего века свихнуло с пути только оттого, что вообразило, будто нужно работать для себя, а не для бога. Даже и в минуты увеселений наших не должны мы отлучаться мыслью от того, который глядит на нас и в минуты увеселений наших. Не упускайте и вы этого из виду. Будем стараться, [Старайтесь] чтобы все наши [ваши] занятия были устремлены на прославление имени его и вся жизнь наша была неумолкаемым ему гимном. Вы любите рисовать — рисуйте же всё то, что служит к украшенью храма божья, а не наших комнат; изображайте светлые лики людей, ему угодивших. От этого и кисть ваша и мысли станут выше. Вы получите несравненно больше услажденья, вам не нужен будет и учитель. Собственное чувство, возвысившись внутри вас, станет вашим учителем и поведет вас к совершенству в искусстве. В Москве будет вам много пищи. В древней [В древней нашей] иконописи, украшающей старинные наши церкви, есть удивительные лики и на ликах удивительные выражения. В прежнем письме я просил вас особенно позаботиться о славянском языке. Он будет вам очень нужен. Чтение еван<гелия> и посланий апостольских на славян<ском> языке — лучший к тому путь. Посылаю вам покамест книгу, которую вы, может быть, не читали. Если ж и читали, то все-таки прочтите, потому что в ней много есть такого, что с первого разу не дается. Это книга Шевырева о древней русской словесности. Она послужит вам прологом к чтенью тех книг, в которых раскроется вам вполне русская жизнь. Еще к вам усердная просьба. Посылаю вам деньги, на которые прошу вас приказать взять для меня в синодальной лавке «Христианское чтение» за прошлый 1848 год. Там помещена целиком, начиная с 1-го номера, церковная история Евсевия Кесарийского первых веков. Эту историю прочитайте, она не только не скучна, но занимательна необыкновенно. Евсевий Кесарийский был сам почти современник описываемых происшествий, застал еще учеников апостолов. Прочитавши эту историю, вы узнаете в самом деле, что такое была жизнь древних христиан. Это вам также поможет много к узнанию, что такое истинно русская жизнь. Книгу эту [Далее начато: привезете мне сами в] можете удержать у себя сколько хотите, а в Москву привезите с собою. Но довольно. Бог в помощь, добрейшая Анна Миха<й>ловна! Расцелуйте и обнимите всех ваших, милых и близких моему сердцу.
 
   Весь ваш Н. Гоголь.
 
   Апреля 16. 1849.
 
   На обороте: Ее сиятельству графине Анне Миха<й>ловне Вьельгорской. В С.-Петербурге. На Михайловской площади. В доме графа Вьельгорского.

С. М. СОЛЛОГУБ
<16 апреля 1849. Москва.>

   Христос воскрес!
 
   Все-таки пишу к вам, добрейшая Софья Миха<й>ловна, хоть вы не хотели отвечать ни одной строчкой на письмо мое, писанное за три дни до светлого праздника; и на приветствие мое «Христос воскрес» не хотели отвечать: «Воистину воскрес». Анна Миха<й>ловна тоже не отвечала. О графине вашей маминьке ничего не говорю, она решилась меня навсегда выбросить из памяти. Авось это письмо будет счастливее предыдущего, и вы меня уведомите о себе самой и обо всем том, о чем я задавал вам запрос, равно как и о том, где будете проводить лето. Утруждаю вас при сем случае маленькою просьбою. Вероятно, вы видите Чернышевых-Кругликовых. Передайте им следуемое при сем письмо Моллеру. Затем обнимаю вас мысленно.
 
   Весь ваш Н. Г.

А. М. ВЬЕЛЬГОРСКОЙ
<Вторая половина апреля 1849. Москва.>

   B письмe моем к вам (от 16-го апреля) я позабыл самое главное — попросить вас уведомить меня, когда именно вы будете в Москве; означьте если не самый день и число, то, по крайней мере, около какого времени ждать вас. Спросите также у Смирновой, когда она выезжает. Мне бы хотелось никого из вас не пропустить, но всех увидеть.
 
   Весь ваш Н. Г.

А. О. СМИРНОВОЙ
<Начало мая 1849. Москва.>

   Какие странные мне привез от вас Аксаков слова: вы потому ко мне не пишете, что не в силах принять от меня советов. Друг мой Александра Осиповна, если, бы <вы> знали, как я далек от того, чтобы суметь кому-либо дать умный совет! Я весь исстрадался. Я так болен и душой и телом, так расколебался весь, что одна состраждущая [В подлиннике: состраждущего] строчка вашего доброго участья могла бы быть мне освежающей каплей. А вы вместо <того> приказали передать мне такие слова, точно как бы в насмешку надо мной. Добрый друг мой, я болен. Бог да хранит вас!
 
   Ваш весь Н. Г.

С. Т. АКСАКОВУ
<7 мая 1849. Москва.>

   Мне хотелось бы, держась старины, послезавтре отобедать в кругу коротких приятелей в погодинском саду. Звать на именины самому неловко. Не можете ли вы дать знать или сами или через Константина Сергеевича Армфельду, Загоскину, Самарину и Павлову совокупно с Мельгуновым? Придумайте, как это сделать ловче, и дайте мне потом ответ. Если можно, заблаговременно.
 
   Весь ваш Н. Гоголь.
 
   На обороте: Сергею Тимофеевичу Аксакову. В Сивцов Вражек. Дом Пушкевича.

М. И. ГОГОЛЬ
12 маия <1849. Москва>

   Посылаю, [Посылаю вам] добрая матушка, полтораста рублей серебром не для вас собственно, но для раздачи тем бедным мужичкам нашим, которые больше всех других нуждаются, на обзаведение и возможность производить работу в текущем году, и особенно тем, у которых передох весь скот. Авось они помолятся обо мне. Молитвы теперь очень нужны. Я скорблю и болею не только телом, но и душою. Много нанес я оскорблений. Ради бога, помолитесь обо мне. О, помолитесь также о примирении со мною тех, которых наиболее любит душа моя! На следующей неделе буду писать к вам.
 
   Обнимаю всех вас мысленно, весь ваш.

В. А. ЖУКОВСКОМУ
Мая 14 <1849>. Москва

   Мне был передан упрек твой. Виноват, но не совсем. Я писал к тебе немного дней спустя после того, как получил «Одиссею». Письмо адресовал в Баден; видно, не дошло. Я много исстрадался в это время. Много было слез. Бесплодную землю сердца моего нужно было много оросить, чтобы она в силах была произвести что-либо. Жду нетерпеливо прочесть тебе всё, что среди колебаний и тревог удалось создать. Тревоги и колебанья не прошли и доныне, и сердце мое сильно болит. Но как отрадно мне было услышать, что «Одиссея» приближается к концу! О, это божья благодать и божье чудо: если среди возмущений, объемлющих всех и всех волнующих, посылает он кому-нибудь из нас силы исполнять на земле долг свой, то это верный знак его небесной милости. Лучшего счастья нельзя иметь на земле. О, помоги же он тебе, как верному рабу своему, всё сполна принести ему, ничего не зарывши в землю! А я буду ждать тебя в Москве или там, где захочешь. Только уведоми об этом заране хотя двумя словами. Бог да сохранит тебя со всеми милыми твоему сердцу всего здравым, спокойным и невредимым.
 
   Весь твой Н. Гоголь.
 
   На обороте: Son excellence monsieur Basile de Joukowsky.
 
   Baden-Baden.

Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ
Маия 20 <1849. Москва>

   Благодарю вас, добрейшая Надежда Николаевна, за ваше доброе письмо. Здоровье мое, кажется, несколько лучше, временами я бываю спокоен, но зато находят опять такие волнения… Со страхом вижу, как далек я от покорности и от преданья всего себя воле божией. Попрежнему прошу вас не оставля<ть> меня вашими молитвами.
 
   Весь ваш признательный вам Н. Гоголь.
 
   На конверте: Ее превосходительству милостивой государыне Надежде Николаевне Шереметьевой.
 
   В Рузу Московской губернии.

П. А. ПЛЕТНЕВУ
Мая 24 <1849. Москва>

   Ты позабыл меня, мой добрый друг. Обвинять тебя не могу. У тебя было много забот и вместе с ними много, без сомнения, таких счастливых минут, в которые позабывается всё. Дай бог, чтобы они длились до конца дней твоих и чтобы без устали благословилось в устах твоих святое имя виновника всего. А я всё это время был не в таком состояньи, в каком желал быть. Может быть, неблагодарность моя была виновницей всего. Я не снес покорно и безропотно бесплодного, черствого состояния, последовавшего скоро за минутами некоторой свежести, пророчившими вдохновенную работу, и сам произвел в себе опять тяжелое расстройство нервическое, которое еще более увеличилось от некоторых душевных огорчений. Я до того расколебался, и дух мой пришел в такое волнение, что никакие медицинские средства и утешения не могли действ<овать>. Уныние и хандра мною одолели снова. Но бог милостив. Мне кажется, как будто теперь легче. Чувствую слабость и расстройство физическое. Но дух как будто лучше. О, если бы всё это обратилось мне в пользу и вслед за этим недугом наступило то благодатное расположение духа, которое мне потребно! Прошу тебя взять из банка деньги по второму билету, то есть тому, который содержит в <себе> 650 р. серебром, со всякими процентами, какие наросли, [Далее начато: и подержав] которые ты имеешь выслать мне на имя Шевырева, если в продолжение недели с половиною не получишь от меня письма, потому что я еще не знаю, может быть, мне придется ехать самому в Петербург, если только сколько-нибудь здоровье станет лучше. Хотелось бы хоть раз взглянуть на всех, близких моей душе. Здесь пронесся слух, что Жуковский возвращается на Петербург. Пожалуста, дай ответ на это хоть в двух строчках.
 
   Будь добр и не поленись. Поцелуй за меня ручки у твоей, без сомнения, доброй и милой душою супруги. Замолвь ей обо мне доброе слово. А мне объяви ее имя и отчество, которых по твоей милости я до сих пор не знаю.
 
   Твой весь Н. Г.
 
   Адресуй ответ на имя Шевырева.

С. М. СОЛЛОГУБ
Маия 24 <1849. Москва>

   Как вы меня обрадовали вашими строчками! Да наградит вас за них бог. День 22 маия, в который я получил ваше письмо, был один из радостнейших дней, каких я мог только ожидать в нынешнее скорбное мое время. Если бы вы видели, в каком страшном положении была до полученья его душа моя, вы бы это поняли. Приехал я в Москву с тем, чтобы засесть за «Мерт<вые> души», с окончаньем которых у меня соединено было всё и даже средства моего существованья. Сначала работа шла хорошо, часть зимы провелась отлично, потом опять отупела голова; не стало благодатного настроения и высокого размягчения душевного, во время которого вдохновенно совершается работа. И всё во мне вдруг ожесточилось, сердце очерствело. Я впал в досаду, в хандру, чуть не в злость. Не было близких моему сердцу людей, которых бы в это время я не обидел и не оскорбил в припадке какой-то холодной бесчувственности сердца. Я действовал таким образом, как может только действовать в состояньи [в припадке] безумия человек, и воображая в то же время, что действую умно. Но бог милосерд. Он меня наказал нервическим сильным расстройством, начавшимся с приходом весны, болезнью, которая для меня страшнее всех болезней, после которой, однако же, если я выносил ее покорно и смирялся, наступало почти всегда благодатное расположение. Внезапно растопившаяся моя душа заныла от страшной жестокости моего сердца. С ужасом вижу [увидел] я, что в нем лежит один эгоизм, что, несмотря на уменье ценить высокие чувства, я их не вмещаю в себе вовсе, становлюсь хуже, характер мой портится, и всякий мой поступок уже есть кому-нибудь оскорбление. Мне страшно теперь за себя так, как никогда доселе. Скажу вам, что не один раз в это время я молил заочно и мысленно Анну Миха<й>ловну и вас молиться за меня крепко и крепко. Не знаю, слышали ли это ваши сердца. Но всякий раз, когда я представлял себе мысленно вас обоих, молящихся обо мне, мне становилось легче, и надежда на милосердье божье во мне пробуждалась. Вы спрашиваете меня, что буду делать с собою и куда двинусь. Сам не знаю. Передо мною одно [только одно] безбрежное море. Чувствую только, что мне нужно куда-нибудь ехать, потому что дорога была бы полезна для нерв моих, куда — не знаю. Не оставляйте меня, добрая моя Софья Михайловна. Одна небольшая весточка о том, что вы делаете теперь все в Павлине, одно описание дня вашего принесет мне много, много утешенья. Если бы вы знали, как вы все до единого стали теперь ближе моему сердцу, чем когда-либо прежде, и когда я воображу себе только, как мы снова увидимся все вместе и я прочту вам, мои «М<ертвые> души», дух захватывает у меня в груди от радости. Нервическое ли это расположение или истинное чувство, я сам не могу решить.
 
   Расцелуйте бесценные, добрые, милостивые ручки у графини и у Анны Миха<й>ловны.
 
   Бог да сохранит невредимыми всех вас.
 
   Ваш весь Н. Г.
 
   Владимира Александровича я видел. Как только узнал что он в Москве, тот же час, несмотря на хворость свою поспешил к нему. Кроме того, что мне приятно было собственно его видеть, я бы обрадовался всякому человеку, от которого мог что-нибудь о вас узнать. Ради Христа, не позабывайте меня! Как я бессилен, как слаб и как мне нужна теперь помощь!
 
   Обнимите Веневитиновых. Я их смутил неуместным письмом. Что ж делать, утопающий хватается за всё.

А. О. СМИРНОВОЙ
Мая 27 <1849. Москва>

   Благодарю вас за доброе и милое ваше письмецо. Много бы я заплатил за то, чтобы успокоились ваши нервы и вы бы отдохнули хотя на время. Мое здоровье лучше. Зиму я провел хорошо. В конце ее только пришла хандра, которую я старался всячески побеждать. Но с приближеньем весны не устоял. Нервы расшатали меня всего, ввергнули в такое уныние, в такую нерешимость, в такую тоску от собственной нерешимости, что я весь истомился. Скажите Софье Миха<й>ловне, что письмецо ее произвело надо мной чудо. С того же самого дни или, лучше, с той минуты, как получил его, я стал себя чувствовать лучше. Теперь с каждым днем укрепляюсь заметно. Во время болезни моей сильно молились обо мне некоторые добрые души. Бог внял их молитвам. Куды ехать, не решился. [не знаю] Предполагал уже было снова в Иерусалим. Если бы вы ехали теперь же, я бы с удовольствием поехал с вами в Калугу. Может быть, мы бы снова прожили вместе с обоюдною душевною пользой. Дайте об этом мне весточку. Бог да хранит вас. Прощайте!
 
   Весь ваш Н. Гоголь.
 
   Адрес мой: на Никитском булеваре, в доме Талызина.
 
   Мне сказывал Муханов, что у вас есть подмосковная весьма удобная для жительства, и что он на вашем месте предпочел бы ее обитанью в Калуге. Не зная ни подмосковной, ни Калуги, не могу судить, прав ли он или нет.

Н. Н. ШЕРЕМЕТЕВОЙ
<Май 1849. Москва>

   Благодарю вас за письмецо и в нем особенно за желание, чтоб бог благословил труд мой на пользу ближнего. Ничего бы так не хотелось, как этого. О, если бы бог, не глядя на мерзость и недостоинство мое, но вняв единственно молитвам добрых душ, обо мне молящихся, удостоил бы меня счастия этого и не отлучался бы от меня во всё время моей жизни, несмотря на всю мою низость и неблагодарность! Вероятно, вы уже удостоились приобщиться святых тайн. От всей души вас поздравляю.
 
   Доброго Ивана Алекс<андровича> Фон-Визина я имел удовольствие видеть два раза и вам благодарен от души за это знакомство.

М. И. ГОГОЛЬ
<Весна 1849. Москва. >

   Я получил ваше большое и весьма обстоятельное письмо, почтеннейшая и добрейшая матушка. Весьма за него благодарю, еще больше за ваши молитвы. Здоровье мое, слава богу, лучше, но климат, может быть, придется переменить. Впрочем, ничего еще на этот счет верного не могу сказать. Положение бедного А<ндрея> А<ндреевича> меня искренно трогает. Пошли ему бог дни утешений в остальное время его жизни! Передайте от меня поклон добрейшей Софье Васильевне Скалон. Любите всех вас любящих, и храни вас бог подозревать кого-либо в нелюбви к себе, это же и не в вашем характере. Вы способны любить даже и нелюбящих, [не стоящих любви] даже [Далее начато: те<х>] и недобрых. Как же можно подозревать в чем-либо добрых? С этим можно впасть в большие недоразумения. Отчего вам кажется, будто А<ндрей> А<ндреевич> должен мне помочь? Во-первых, я не нуждаюсь; во-вторых, у него родственники есть ближе меня; в-третьих, он сам в таком положении, что ему нужна помощь; в-четвертых, наконец, [Далее начато: мне бы] скажу вам откровенно, мне бы было очень тяжело что-нибудь от него получить. Слава богу, что он так благоразумен и это понимает сам. Еще я не понимаю, отчего вы так заботитесь о приобретениях для детей ваших в нынешнее время, когда всё так шатко и неверно и когда имеющий имущество в несколько раз больше неспокоен бедняка. Слава богу! Бог сам пристроивает детей ваших: ни я не женился, ни сестры мои не вступили в брак, стало быть, меньше забот и хлопот. И в этом великая милость божия. Как посмотришь вокруг, сколько несчастных родителей, не знающих, куда деть своих детей! Сердце дрожит, [дрожит невольно] когда помыслишь, какая страшная участь грозит им посреди их ожидающего разврата. А непристроенные семейства умножаются с каждым годом всё больше и больше, а прихоти всё растут, и каждому хочется жить так же, как живет его сосед. Жить попросту, как должен жить человек, никто не хочет. Удерживать, умерять себя никто не умеет, потому что никто не занят истинным делом, [делом, которым должен заниматься] а в праздности много приходит человеку тех прихотей, о которых бы он и не подумал, если бы был, точно, занят. Сестру Анну благодарю за приписку и прошу ее позаботиться о насажденьи свежих [тех свежих] дерев на место усохнувших и не принявших<ся> вместе с племянником. Может быть, пришлю ей семян огородных овощей. А на приглашенье приехать самому скажу, что от моего приезда немного было бы толку, если бы и можно было приехать. Всё делается не без воли божией. Может, притом надобно сказать и то, что издали как-то любится лучше, а вблизи, как увидишь то да другое, то и это не так, — еще и поссоришься. Издали, например, сестры мне кажутся [кажутся все] умными, занятыми, трудящими<ся>, полезными и в собственном домоводстве и в отношеньи [и относительно] к другим, а вблизи кажутся проводящими время в праздности, ездящими по гостям, читающими пустые книжки или занят<ыми> рукодельями для пустых украшений. Очень может быть, что я не прав, но тем не менее какая-то грусть проникает мне душу, и мне становится тяжело. Вдали же я совершенно мирюсь со всеми и вижу, что я меньше всех исполняю долг свой, [Далее начато: правдность] принимая в соображенье то, что мне больше других [всех других] бог дал способностей и сил к произведенью дел полезных. Сестра Елисавета ничего мне не написала — доказательство, что она меня мало любит, а я хоть с ней и ссорюсь, но люблю ее много. Обнимая мысленно вас всех и желая вам от души всего, что нужно для души, остаюсь
 
   всегда признательный сын Н. Г.

М. И. ГОГОЛЬ
<Весна 1849. Москва.>

   Посылаю вам, маминька, банку горчицы, что же касается до семян, то Иван Осипович Петрашевск<ий> их обещался доставить вам. Теперь не случилось.
 
   Прощайте и будьте здоровы.

О. В. ГОГОЛЬ
<Весна 1849. Москва.>

   Благодарю тебя за письмецо, милая сестра Ольга! Я уже думал, давно не получая от тебя известия, не больна ли ты, но слава богу, ты, кажется, здорова, во всяком случае, верно, чувствуешь себя теперь лучше, нежели зимою. С деньгами, которые теперь у тебя в руках, пожалуйста, распорядись по своему усмотрению — что найдешь нужным, то и покупай, это тебе лучше знать, чем мне, живущему далеко, поэтому купи и аптекарские вески, но только или в аптеке, или через аптекаря, чтобы они были верны и чтобы тебе изъяснил название всякой вещи. Я посылаю с полдесятка книг, в числе их для тебя беседы об отношении церкви, которую по прочтении дай прочитать и сестрам. Книга эта очень хорошо написана и верно понравится не только тебе, но и другим. Пожалуйста, не позабывай меня и пиши, не дожидаясь почты, всякий раз, когда улучишь свободное время: с кем виделась, что читала, что понравилось, когда было весело и когда скучно, — всем этим меня обяжешь.