Уильям ГОЛДИНГ
ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ

Глава первая
МОРСКОЙ РОГ

   Светловолосый мальчик только что одолел последний спуск со скалы и теперь пробирался к лагуне. Школьный свитер он снял и волочил за собой, серая рубашечка на нем взмокла, и волосы налипли на лоб. Шрамом врезавшаяся в джунгли длинная полоса порушенного леса держала жару, как баня. Он спотыкался о лианы и стволы, когда какая-то птица желто-красной вспышкой взметнулась вверх, голося, как ведьма; и на ее крик эхом отозвался другой.
   – Эй, – был этот крик, – погоди-ка!
   Кусты возле просеки дрогнули, осыпая гремучий град капель.
   – Погоди-ка, – сказал голос. – Запутался я.
   Светловолосый мальчик остановился и подтянул гольфы автоматическим жестом, на секунду уподобившим джунгли окрестностям Лондона.
   Голос заговорил снова:
   – Двинуться не дают, ух и цопкие они!
   Тот, кому принадлежал голос, задом выбирался из кустов, с трудом выдирая у них свою грязную куртку. Пухлые голые ноги коленками застряли в шипах и были все расцарапаны. Он наклонился, осторожно отцепил шипы и повернулся. Он был ниже светлого и очень толстый. Сделал шаг, нащупав безопасную позицию, и глянул сквозь толстые очки.
   – А где же дядька, который с мегафоном?
   Светлый покачал головой:
   – Это остров. Так мне по крайней мере кажется. А там риф. Может, даже тут вообще взрослых нет.
   Толстый оторопел:
   – Был же летчик. Правда, не в пассажирском отсеке был, а впереди, в кабине.
   Светлый, сощурясь, озирал риф.
   – Ну, а ребята? – не унимался толстый. – Они же, некоторые-то, ведь спаслись? Ведь же правда? Да ведь?
   Светлый мальчик пошел к воде как можно непринужденней. Легко, без нажима он давал понять толстому, что разговор окончен. Но тот заспешил следом.
   – И взрослых, их тут совсем нету, да?
   – Вероятно.
   Светлый произнес это мрачно. Но тотчас его одолел восторг сбывшейся мечты. Он встал на голову посреди просеки и во весь рот улыбался опрокинутому толстому.
   – Без всяких взрослых!
   Толстый размышлял с минуту.
   – Летчик этот…
   Светлый сбросил ноги и сел на распаренную землю.
   – Наверно, нас высадил, а сам улетел. Ему тут не сесть. Колеса не встанут.
   – Нас подбили!
   – Ну, он-то вернется еще, как миленький!
   Толстый покачал головой:
   – Мы когда спускались, я – это – в окно смотрел, а там горело. Наш самолет с другого края горел.
   Он блуждал взглядом по просеке.
   – Это все от фюзеляжа.
   Светлый потянулся рукой и пощупал раскромсанный край ствола. На мгновенье он заинтересовался:
   – А что с ним стало? Куда он делся?
   – Волнами сволокло. Ишь, опасно-то как, деревья все переломаты. А ведь там небось ребята были еще.
   Он помолчал немного, потом решился.
   – Тебя как звать?
   – Ральф.
   Толстый ждал, что его в свою очередь спросят об имени, но ему не предложили знакомиться; светлый мальчик, назвавшийся Ральфом, улыбнулся рассеянно, встал и снова двинулся к лагуне. Толстый шел за ним по пятам.
   – Я вот думаю, тут еще много наших. Ты как – видал кого?
   Ральф покачал головой и ускорил шаг. Но наскочил на ветку и с грохотом шлепнулся.
   Толстый стоял рядом и дышал, как паровоз.
   – Мне моя тетя не велела бегать, – объяснил он, – потому что у меня астма.
   – Ассы-ма-какассыма?
   – Ага. Запыхаюсь я. У меня у одного со всей школы астма, – сказал толстый не без гордости. – А еще я очки с трех лет ношу.
   Он снял очки, протянул Ральфу, моргая и улыбаясь, а потом принялся их протирать замызганной курткой. Вдруг его расплывчатые черты изменились от боли и сосредоточенности. Он утер пот со щек и поскорей нацепил очки на нос.
   – Фрукты эти…
   Он кинул взглядом по просеке.
   – Фрукты эти, – сказал он. – Вроде я…
   Он поправил очки, метнулся в сторонку и присел на корточки за спутанной листвой.
   – Я сейчас…
   Ральф осторожно высвободился и нырнул под ветки. Сопенье толстого тотчас осталось у него за спиной, и он поспешил к последнему заслону, отгораживавшему его от берега. Перелез через поваленный ствол и разом очутился уже не в джунглях.
   Берег был весь опушен пальмами. Они стояли, клонились, никли в лучах, а зеленое оперенье висело в стофутовой выси. Под ними росла жесткая трава, вспученная вывороченными корнями, валялись гнилые кокосы и то тут, то там пробивались новорожденные ростки. Сзади была тьма леса и светлый проем просеки. Ральф замер, забыв руку на сером стволе, и щурясь смотрел на сверкающую воду. Там, наверное, в расстоянии мили лохматилась у кораллового рифа белая кипень прибоя и дальше темной синью стлалось открытое море. В неровной дуге кораллов лагуна лежала тихо, как горное озеро – разнообразно синее, и тенисто-зеленое, и лиловатое. Полоска песка между пальмовой террасой и морем убегала тонкой лукой неведомо куда, и только где-то в бесконечности слева от Ральфа пальмы, вода и берег сливались в одну точку; и, почти видимая глазу, плавала вокруг жара.
   Он соскочил с террасы. Черные ботинки зарылись в песок, его обдало жаром. Он ощутил тяжесть одежды. Сбросил ботинки, двумя рывками сорвал с себя гольфы. Снова вспрыгнул на террасу, стянул рубашку, стал среди больших, как черепа, кокосов, в скользящих зеленых тенях от леса и пальм. Потом расстегнул змейку на ремне, стащил шорты и трусики и, голый, смотрел на слепящую воду и берег.
   Он был достаточно большой, двенадцать с лишним, чтоб пухлый детский животик успел подобраться; но пока в нем еще не ощущалась неловкость подростка. По ширине и развороту плеч видно было, что он мог бы стать боксером, если бы мягкость взгляда и рта не выдавала его безобидности. Он легонько похлопал пальму по стволу и, вынужденный наконец признать существование острова, снова упоенно захохотал и стал на голову. Ловко перекувырнулся, спрыгнул на берег, упал на коленки, обеими руками подгреб к себе горкой песок. Потом выпрямился и сияющими глазами окинул воду.
   – Ральф…
   Толстый мальчик осторожно спустил ноги с террасы и присел на край, как на стульчик.
   – Я долго очень, ничего? От фруктов этих…
   Он протер очки и утвердил их на носу-пуговке. Дужка уже пометила переносицу четкой розовой галкой. Он окинул критическим оком золотистое тело Ральфа, потом посмотрел на собственную одежду. Взялся за язычок молнии, пересекающей грудь.
   – Моя тетя…
   Но вдруг решительно дернул за молнию и потянул через голову всю куртку.
   – Ладно уж!
   Ральф смотрел на него искоса и молчал.
   – По-моему, нам надо все имена узнать, – сказал толстый. – И список сделать. Надо созвать сбор.
   Ральф не клюнул на эту удочку, так что толстому пришлось продолжить.
   – А меня как хочете зовите – мне все равно, – открылся он Ральфу, – лишь бы опять не обозвали, как в школе.
   Тут уж Ральф заинтересовался:
   – А как?
   Толстый огляделся, потом пригнулся к Ральфу. И зашептал:
   – Хрюша – во как они меня обозвали.
   Ральф зашелся от хохота. Даже вскочил.
   – Хрюша! Хрюша!
   – Ральф! Ну Ральф же!..
   Хрюша всплеснул руками в ужасном предчувствии:
   – Я сказал же, что не хочу…
   – Хрюша! Хрюша!
   Ральф выплясал на солнцепек, вернулся истребителем, распластав крылья, и обстрелял Хрюшу:
   – У-у-уф! Трах-тах-тах!
   Плюхнулся в песок у Хрюшиных ног и все заливался:
   – Хрюша!!
   Хрюша улыбался сдержанно, радуясь против воли хоть такому признанию.
   – Ладно уж. Ты только никому не рассказывай…
   Ральф хихикнул в песок.
   Снова на лице у Хрюши появилось выражение боли и сосредоточенности.
   – Минуточку…
   И он бросился в лес. Ральф поднялся и затрусил направо.
   Там плавный берег резко перебивала новая тема в пейзаже, где господствовала угловатость; большая площадка из розового гранита напролом врубалась в террасу и лес, образуя как бы подмостки высотой в четыре фута.
   Сверху площадку припорошило землей, и она поросла жесткой травой и молоденькими пальмами. Пальмам не хватало земли, чтобы как следует вытянуться, и, достигнув футов двадцати роста, они валились и сохли, крест-накрест перекрывая площадку стволами, на которых очень удобно было сидеть. Пока не рухнувшие пальмы распластали зеленую кровлю, с исподу всю в мечущемся плетеве отраженных водяных бликов. Ральф подтянулся и влез на площадку, в прохладу и сумрак, сощурил один глаз и решил, что тени у него на плече в самом деле зеленые. Он прошел к краю площадки над морем и заглянул в воду. Она была ясная до самого дна и вся расцвела тропическими водорослями и кораллами. Сверкающим выводком туда-сюда носились рыбешки. У Ральфа вырвалось вслух на басовых струнах восторга:
   – Потряса-а-а!
   За площадкой открылось еще новое чудо. Какие-то силы творенья – тайфун ли то был или отбушевавшая уже у него на глазах буря – отгородили часть лагуны песчаной косой, так что получилась глубокая длинная заводь, запертая с дальнего конца отвесной стеной розового гранита. Ральф, уже наученный опытом, не решался по внешнему виду судить о глубине бухты и готовился к разочарованью. Но остров не обманул, и немыслимая бухта, которую, конечно, мог накрыть только самый высокий прилив, была с одного бока до того глубокая, что даже темно-зеленая. Ральф тщательно обследовал ярдов тридцать и только потом нырнул. Вода оказалась теплее тела, он плавал как будто в огромной ванне.
   Хрюша снова был тут как тут, сел на каменный уступ и завистливо разглядывал зеленое и белое тело Ральфа.
   – А ты ничего плаваешь!
   – Хрюша.
   Хрюша снял ботинки, носки, осторожно сложил на уступе и окунул ногу одним пальцем.
   – Горячо!
   – А ты как думал?
   – Я вообще-то никак не думал. Моя тетя…
   – Слыхали про твою тетю!
   Ральф нырнул и поплыл под водой с открытыми глазами: песчаный край бухты маячил, как горный кряж. Он зажал нос, перевернулся на спину, и по самому лицу заплясали золотые осколки света. Хрюша с решительным видом стал стягивать шорты. Вот он уже стоял голый, белый и толстый. На цыпочках спустился по песку и сел по шею в воде, гордо улыбаясь Ральфу.
   – Да ты что? Плавать не будешь?
   Хрюша покачал головой:
   – Я не умею. Мне нельзя. Когда астма…
   – Слыхали про твою какассыму!
   Хрюша снес это с достойным смирением.
   – Ты вот здорово плаваешь!
   Ральф дал задний ход к берегу, набрал в рот воды и выпустил струйку в воздух. Потом поднял подбородок и заговорил.
   – Я с пяти лет плавать умею. Папа научил. Он у меня капитан второго ранга. Как только его отпустят, он приедет сюда и нас спасет. А твой отец кто?
   Хрюша вдруг покраснел.
   – Папа умер, – пролепетал он скороговоркой. – А мамка…
   Он снял очки и тщетно поискал, чем бы их протереть.
   – Меня тетенька вырастила. У ней кондитерская. Я знаешь, сколько сладкого ел! Сколько влезет. А твой папа нас когда спасет?
   – Сразу, как только сможет.
   Хрюша, струясь, выбрался из воды и голый стал протирать носком очки.
   Единственный звук, пробивавшийся к ним сквозь жару раннего часа, был тяжелый, тягучий гул осаждавших риф бурунов.
   – А почему он узнает, что мы тут?
   Ральф нежился в воде. Перебарывая, затеняя блеск лагуны, как кисея миража, его окутывал сон.
   – Почему он узнает, что мы тут?
   «Потому что, – думал Ральф, – потому что – потому». Гул бурунов отодвинулся в дальнюю даль.
   – На аэродроме скажут.
   Хрюша покачал головой, надел очки и сверкнул стеклами на Ральфа.
   – Нет уж. Ты что – не слыхал, что летчик говорил? Про атомную бомбу?
   Все погибли.
   Ральф вылез из воды, встал, глядя на Хрюшу и сосредоточенно соображая.
   Хрюша продолжал свое:
   – Это же остров, так?
   – Я на гору влезал, – протянул Ральф. – Кажется, остров.
   – Все погибли, – сказал Хрюша. – И это остров. И никто ничего не знает, что мы тут. И папаша твой не знает, никто.
   Губы у него дрогнули и очки подернулись дымкой.
   – И будем мы тут, пока перемрем.
   От этих слов жара будто набрякла, навалилась тяжестью, и лагуна обдала непереносимым сверканьем.
   – Пойду-ка, – пробормотал Ральф, – там вещи мои.
   Он бросился по песку под нещадными, злыми лучами, пересек площадку и собрал раскиданные вещи. Снова надеть серую рубашечку оказалось до странности приятно. Потом он поднялся в уголок площадки и сел на удобном стволе в зеленой тени. Прибрел и Хрюша, таща почти все свои пожитки под мышкой. Осторожно сел на поваленный ствол возле небольшого утеса против лагуны; и на нем запрыгали путаные блики.
   Он опять заговорил.
   – Надо их всех искать. Надо чего-то делать.
   Ральф не отвечал. Тут был коралловый остров. Укрывшись в тени, не вникая в прорицания Хрюши, он размечтался сладко.
   Хрюша не унимался:
   – Сколько нас тут всех?
   Ральф встал и подошел к Хрюше.
   – Не знаю.
   То тут, то там ветерок рябил натянутую под дымкой жары гладкую воду.
   Иногда он задувал на площадку, и тогда пальмы перешептывались, и свет стекал кляксами им на кожу, а по тени порхал на блестящих крылышках.
   Хрюша смотрел на Ральфа. На лице у Ральфа тени опрокинулись, сверху оно было зеленое, снизу светлое от блеска воды. Солнечное пятно застряло в волосах.
   – Надо делать чего-то.
   Ральф смотрел на него, не видя. Наконец-то нашлось, воплотилось столько раз, но не до конца рисовавшееся воображению место. Рот у Ральфа расплылся в восхищенной улыбке, а Хрюша отнес эту улыбку на свой счет, как знак признанья, и радостно захохотал.
   – Если это правда остров…
   – Ой, что это?
   Ральф перестал улыбаться и показывал на берег. Что-то кремовое мерцало среди лохматых водорослей.
   – Камень.
   – Нет. Раковина.
   Хрюша вдруг закипел благородным воодушевлением.
   – Точно. Ракушка это. Я такую видал. На заборе у одного. Только он звал ее рог. Задудит в рог – и сразу мама к нему выбегает. Они жуть как дорого стоят.
   У Ральфа под самым боком повис над водою росток пальмы. Хилая земля все равно уже вздулась из-за него комом и почти не держала его. Ральф выдернул росток и стал шарить по воде, и от него в разные стороны порхнули пестрые рыбки. Хрюша весь подался вперед.
   – Тихо! Разобьешь…
   – А, да ну тебя.
   Ральф говорил рассеянно. Конечно, раковина была интересной, красивой, прекрасной игрушкой; но манящие видения все еще заслоняли от него Хрюшу, которому среди них уж никак не могло быть места. Росток выгнулся и загнал раковину в водоросли. Ральф, используя одну руку как опору рычага, другой рукой нажимал на деревцо, так что мокрая раковина поднялась и Хрюше удалось ее выловить.
   Наконец можно было потрогать раковину, и теперь-то до Ральфа дошло, какая это прелесть. Хрюша тараторил:
   – …рог. Жуть какой дорогой… Ей-богу, если бы покупать, так это тьму-тьмущую денег надо выложить… он у них в саду на заборе висел, а у моей тети…
   Ральф взял у Хрюши раковину, и ему на руку вытекла струйка. Раковина была сочного кремового цвета, кое-где чуть тронутого розоватым. От кончика с узкой дырочкой к разинутым розовым губам легкой спиралью вились восемнадцать сверкающих дюймов, покрытых тонким тисненым узором. Ральф вытряхнул песок из глубокой трубы.
   – …получалось как у коровы, – говорил Хрюша, – и еще у него белые камушки, а еще в ихнем доме птичья клетка и попугай зеленый живет. В белый камушек, ясно, не подуешь, вот он и говорит…
   Хрюша задохнулся, умолк и погладил блестящую штуку в руках у Ральфа.
   – Ральф!
   Ральф поднял на него глаза.
   – Мы ж теперь можем всех созвать. Сбор устроить. Они услышат и прибегут…
   Он сияя смотрел на Ральфа.
   – Ты для этого, да? Для этого рог из воды вытащил?
   Ральф откинул со лба светлые волосы.
   – Как твой приятель в него дул?
   – Он вроде как плевал туда, – сказал Хрюша. – А мне тетя не велела, из-за астмы. Вот отсюдова, он говорил, надо дуть. – Хрюша положил ладонь на свое толстое брюшко. – Ты попробуй, а, Ральф. И всех скликаешь.
   Ральф с сомненьем приложился губами к узкому концу раковины и дунул. В раковине зашуршало – и только. Ральф стер с губ соленую воду и снова дунул, но опять раковина молчала.
   – Он вроде как плевал.
   Ральф сделал губы трубочкой, впустил в раковину струйку воздуха, и раковина будто пукнула в ответ. Оба покатились со смеху, и в промежутках между взрывами смеха Ральф еще несколько минут подряд извлекал из раковины эти звуки.
   – Он вот отсюдова дул.
   Ральф наконец-то понял и выдохнул всей грудью. И сразу раковина отозвалась. Густой, резкий гул поплыл под пальмами, хлынул сквозь лесные пущи и эхом откатился от розового гранита горы. Птицы тучами взмыли с деревьев, в кустах пищала и разбегалась какая-то живность.
   Ральф отнял раковину от губ.
   – Вот это да!
   Собственный голос показался ему шепотом после оглушающих звуков рога.
   Он приложил его к губам, набрал в легкие побольше воздуха и дунул опять.
   Загудела та же нота, но Ральф поднатужился, и нота взобралась октавой выше и стала уже пронзительным, надсадным ревом. Хрюша что-то кричал, лицо у него сияло, сверкали очки. Вопили птицы, разбегались зверюшки. Потом у Ральфа перехватило дух, звук сорвался, упал на октаву ниже, вот он споткнулся, ухнул и, прошуршав по воздуху, замер.
   Рог умолк – немой, сверкающий бивень; лицо у Ральфа потемнело от натуги, а остров звенел от птичьего гомона, от криков эха.
   – Его жуть как далеко слыхать.
   Ральф отдышался и выпустил целую очередь коротких гудочков.
   Вдруг Хрюша заорал:
   – Глянь-ка!
   Среди пальм ярдах в ста по берегу показался ребенок. Это был светлый крепыш лет шести, одежда на нем была порвана, а личико перемазано фруктовой жижей. Он спустил штаны с очевидной целью и не успел как следует натянуть.
   Он спрыгнул с пальмовой террасы в песок, и штанишки сползли на щиколотки; он их перешагнул и затрусил к площадке. Хрюша помог ему вскарабкаться. А Ральф все дул, и уже в лесу слышались голоса. Мальчуган присел на карточки и снизу вверх блестящими глазами смотрел на Ральфа. Убедившись, что тот, очевидно, не просто так развлекается, а занят важным делом, он удовлетворенно сунул в рот большой палец – единственный оставшийся чистым.
   Над ним склонился Хрюша:
   – Тебя как звать?
   – Джонни.
   Хрюша пробормотал имя себе под нос, а потом прокричал Ральфу, но тот и бровью не повел, потому что все дул и дул. Он упивался мощью и роскошью извлекаемых звуков, лицо раскраснелось, и рубашка трепыхалась над сердцем.
   Крики из лесу приближались.
   Берег ожил. Дрожа в горячих струях воздуха, он укрывал вдалеке множество фигурок; мальчики пробирались к площадке по каленому глухому песку. Трое малышей не старше Джонни оказались удивительно близко – объедались в лесу фруктами. Кто-то щуплый и темный, чуть помоложе Хрюши, выбрался из зарослей и залез на площадку, радостно всем улыбаясь. Шли еще и еще. По примеру простодушного Джонни садились на поваленные стволы и ждали, что же дальше. Ральф продолжал выпускать отдельные пронзительные гудки.
   Хрюша обходил толпу, спрашивал, как кого зовут, и морщился, запоминая. Дети отвечали ему с той же готовностью, как отвечали взрослым с мегафонами.
   Кое-кто был голый – те держали одежду под мышкой, кто-то был полуодет, другие даже одеты, в школьных формах, серых, синих, коричневых – кто в свитерке, кто в курточке. Тут были эмблемы и даже девизы, полосатые гольфы, фуфаечки. Зеленая тень укрывала головы, головы русые, светлые, черные, рыжие, пепельные; они перешептывались, лепетали, они во все глаза глядели на Ральфа. Недоумевали. И ждали.
   Дети парами и поодиночке показывались на берегу, выныривая из-за дрожащего марева. И тогда взгляд сначала притягивался к пляшущему на песке черному упырю и лишь затем поднимался выше и различал бегущего человека.
   Упыри были тени, сжатые отвесным солнцем в узкие лоскутья под торопливыми ногами. Ральф еще дул в рог, а к площадке над бьющимися черными лоскутьями уже неслись двое последних. Двое круглоголовых мальчиков с волосами, как пакля, повалились ничком и, улыбаясь и тяжко дыша, как два пса, смотрели на Ральфа. Они были близнецы и до того одинаковы, что в это забавное тождество просто не верилось. Дышали в лад, улыбались в лад, оба здоровые и коренастые. Губы у близнецов были влажные, на них будто не хватило кожи, и потому у обоих смазались контуры профиля и не закрывались рты. Хрюша склонился над ними, сверкая стеклами очков, и между кличами рога слышно было, как он заучивает имена:
   – Эрик, Сэм, Эрик, Сэм.
   Скоро он запутался; близнецы трясли головами и тыкали друг в друга пальцами под общий хохот.
   Наконец Ральф перестал дуть и сел, держа рог в руке и уткнувшись подбородком в коленки. Замерло эхо, а с ним вместе и смех, и настала тишина.
   Из-за блестящего марева на берег выползало черное что-то. Ральф первый увидел это черное и не отрывал от него взгляда, пока все не посмотрели туда же. Но вот непонятное существо выбралось из-за миражной дымки, и сразу стало ясно, что чернота на сей раз не только от тени, но еще от одежды. Существо оказалось отрядом мальчиков, шагавших в ногу в две шеренги и странно, дико одетых. Шорты, рубашки и прочий скарб они несли под мышкой; но всех украшали черные квадратные шапочки с серебряными кокардами. От подбородка до щиколоток каждого укрывал черный плащ с длинным серебряным крестом по груди слева и наверху с треугольным жабо. От тропической жары, спуска, поисков пищи и вот этого потного перехода под палящим небом лица у них темно лоснились, как свежепромытые сливы. Вожак отряда был облачен точно так же, только кокарда золотая. Ярдах в десяти от площадки его люди по команде встали, задыхаясь, обливаясь потом, качаясь под нещадными лучами. Сам он отделился от них, вспрыгнул на площадку в разлетающемся плаще и со света щурился в почти непроглядную темень.
   – Где человек с трубой?
   Ральф догадался, что после солнца ему ничего не видно.
   – Человека с трубой тут нет. Это всего лишь я.
   Мальчик подошел к Ральфу вплотную, сверху глянул на него и скроил недовольную мину. Вид светловолосого мальчишки с кремовой раковиной на коленях его, кажется, не впечатлил. Он сразу отвернулся, взмахнув черными полами.
   – Значит, и корабля нет?
   Под взметнувшимся плащом он был тощий, высокий, костлявый, из-под черной шапочки выбились рыжие волосы. Лицо, все в веснушках и складках, было противное, но не глупое. И на этом лице горели голубые глаза, в них металась досада и вот-вот могла вспыхнуть злость.
   – Значит, взрослых нет?
   Ральф ответил, уже ему в спину:
   – У нас собрание. Присоединяйтесь.
   Мальчики в плащах начали ломать строй. Высокий на них прикрикнул:
   – Хор! Стоять смирно!
   Устало, покорно хористы снова втиснулись в строй и, покачиваясь, стояли на солнцепеке. Кое-кто все же отважился хныкать:
   – Меридью… Ну, Меридью же, ну, можно мы…
   А потом один хлопнулся ничком, и строй смешался. Упавшего взгромоздили на площадку и положили. Меридью посмотрел на него пристально и не утратил выдержки.
   – Ладно. Садитесь. А этот – ну его, пускай лежит.
   – Но как же, Меридью…
   – Он вечно в обморок падает, – сказал Меридью. – И в Аддис-Абебе, и в Гибралтаре. И на утренях плюхался прямо на регента.
   Последнее замечание вызвало смешки хористов, которые черными птицами на жердочках обсели поваленные стволы и не сводили глаз с Ральфа. У них Хрюша не стал спрашивать имена. Его устрашило ведомственное превосходство и уверенная начальственность в голосе Меридью. Он притаился за Ральфом и занялся своими очками.
   Меридью снова повернулся к Ральфу.
   – Значит, здесь нет ни единого взрослого?
   – Ну да.
   Меридью тоже сел и всех обвел глазами.
   – Итак, самим надо выпутываться.
   Хрюша из-за плеча у Ральфа позволил себе вставить:
   – Поэтому Ральф и созвал сбор. Чтобы решить, чего нам делать. Мы пока что у всех спросили, кого как звать. Вот это Джонни. Эти двое, они близнецы, Сэм и Эрик. Кто Эрик? Ты? Нет, это Сэм…
   – Я Сэм…
   – А я Эрик.
   – Я всем предлагаю познакомиться, – сказал Ральф. – Я, например, Ральф.
   – Так мы ведь уже, – сказал Хрюша. – Мы же только что спрашивали.
   – Мы не младенцы, – сказал Меридью. – С какой стати мне называться Джеком? Я – Меридью.
   Ральф посмотрел на него искоса. Да, это был голос человека серьезного, который знает, чего он хочет.
   – Потом этот, – Хрюша уже разогнался, – ой, я забыл…
   – Ты чересчур много болтаешь, – сказал Джек Меридью. – Заткнись, Жирняй.
   Раздались смешки.
   – Вовсе он не Жирняй, – крикнул Ральф, – его истинное имя – Хрюша!
   – Хрюша!
   – Хрюша!
   – Ой, Хрюша!
   Тут раздался настоящий взрыв хохота, хохотали все, даже самые маленькие. Смех вдруг сплотил мальчиков, и только Хрюша остался вне этого тесного дружеского кружка. Он залился краской, насупился и опять занялся очками.
   Наконец смех замер и продолжалась перекличка. Был тут Морис, второй в хоре по росту после Джека, но плотней; он все время улыбался. Был тощий дичок, которого никто не знал; погруженный в себя, он скрытно держался в сторонке. Пробормотал, что зовут его Роджер, и снова умолк. Билл, Роберт, Харольд, Генри; тот мальчик из хора, который упал в обморок, теперь сел, прислонясь к пальмовому стволу, бледно улыбнулся Ральфу и назвался Саймоном.
   Потом Джек сказал:
   – Надо решить, как нам спасаться.
   Пронесся гул голосов. Совсем маленький мальчик – Генри – объявил, что он хочет домой.
   – Тише вы, – проговорил Ральф рассеянно. Он поднял рог. – По-моему, чтобы решать, сначала надо выбрать главного.