Часть 3
Зуб
19
– Я не ваш друг, – сказал Бэйб, не замечая протянутую ему руку.
– Сейчас это не важно. Важно только одно: мы с тобой должны поговорить. – Джанеуэй опустил руку, явно смущенный.
Надо было пожать ему руку, подумал Бэйб, не умер бы, быстренько пожать и все, нетрудно ведь.
– А там, где вы, там все важно, да? Важно, чтобы поговорили, важно, чтоб мы поладили. Что там еще у вас важно, давайте сразу весь список.
– Перестань.
– А я еще и не начинал, – сказал Бэйб, и ему очень понравился этот ответ. Богарт бы тоже сказал что-нибудь в этом роде или другой стильный актер.
Джанеуэй вздохнул. Он изобразил руками, как открывают бутылку.
– Есть что-нибудь?
Бэйб пожал плечами, кивнул в сторону кухни.
Джанеуэй встал, нашел бутылку красного бургундского, открыл ее.
– Хочешь? – спросил он Бэйба, наливая вино в немытый бокал.
Бэйб покачал головой и удивился себе: почему я так паршиво веду себя с Джанеуэем. Вполне сносный мужик, тактичный, приличный. Он напоминал Бэйбу... Бэйб порылся в памяти, пока не вспомнил: Гэтсби[10]. Сбросить бы Джанеуэю несколько лет и отрастить волосы, и был бы он двойником Гэтсби. А Гэтсби мне нравится, так зачем же хамить этому Джанеуэю? Дело не в самом Джанеуэе, понял он наконец, дело в его присутствии здесь и сейчас. Мне надо побыть одному, подумал Бэйб, дайте мне возможность оплакать брата.
Он был слишком мал тогда и не помнил мать, а когда пришла очередь Г. В., он и Док упрекали сами себя. «Надо мне было сразу войти. Док, сразу, с бумагой этой». – «Заткнись, ничего ты не понимаешь, это моя вина. Я, только я виноват, дурацкая химия». А потом они замолчали, потому что их споры не могли воскресить отца.
Не воскреснет и Док, сколько бы Бэйб не проливал слез.
Джанеуэй одним махом опрокинул в себя вино, налил еще. Потом подошел и сел рядом с Бэйбом.
– Ну как, ты сможешь помочь нам?
Бэйб ничего не ответил.
– Слушай, я не хочу вступать в интеллектуально-логические игры с почти гениальным историком. Если хочешь доказать, что ты умнее меня, то уже доказал. Все, я сдаюсь, ты победил.
– Кто вам рассказал обо мне? Откуда вы знаете, чем я занимаюсь?
– Позже, позже я объясню все, но важно, чтобы сначала ты мне рассказал кое-что, идет?
– Нет, не идет. Когда вы говорите, что вам важно поговорить, вы имеете в виду, что это важно для вас, но не для меня. Да, может, я и отмахиваюсь от вас, но только что убили моего брата, и мне что-то совсем не хочется болтать.
– Иди переоденься, – мягко сказал Джанеуэй, – под душ встань, если хочешь, а потом мы поговорим.
– Переодеться? – переспросил Бэйб, смутившись. – Да, конечно.
Он был все еще в той одежде, в которой встретил Дока: голубая рубашка и серые брюки, сплошь покрытые засохшей кровью. Бэйб тронул кровь пальцами. Надо будет сохранить эту рубашку. Заверну в нее пистолет Г. В. Пистолет и запасную обойму. Жаль, что ничего не осталось от матери. Бэйб заморгал. О чем это я? Ах, да. Сохраню эту одежду.
– С тобой все в порядке? – спросил Джанеуэй.
Бэйб все еще моргал, чувствуя головокружение.
– Все прекрасно, – ответил он чересчур громко.
– Я ищу мотив, – пояснил Джанеуэй. – Поверь мне, я не меньше твоего заинтересован в поимке преступника.
– Довольно этих идиотских объяснений! Он был моим братом, почти отцом, он вырастил меня, а ваше имя я слышу в первый раз, так что заинтересован больше я, согласитесь.
Джанеуэй долго не отвечал.
– Да, конечно, – наконец согласился он.
Но каким-то странным тоном. Бэйб вопросительно взглянул на него.
– Видишь ли, довольно долгое время мы с твоим братом работали вместе и хорошо знали друг друга.
– Я не верю, что вы из нефтяного бизнеса.
– Мне все равно, чему ты веришь, а чему нет, – мне надо узнать, кто это сделал.
– Да бандит какой-нибудь. Это Нью-Йорк, бандюги режут прохожих каждый божий день. Какой-нибудь наркоман захотел забрать у него деньги, брат решил не отдавать их...
– Я думаю, все это не так, – возразил Джанеуэй. – Вероятно, тут пахнет политикой. Это предположение, на основе которого я буду работать, пока не докажу его или опровергну. И я хочу, чтобы ты помог мне.
– Политика? – Бэйб покачал головой. – Господи, почему?
– Потому что только это объясняет случившееся. Если учесть, чем занимался твой брат. И, конечно, твой отец.
– Что мой отец?
Джанеуэй отпил вина.
– Зачем ты так все усложняешь?
– Что мой отец?
– Твой отец, по имени Г. В. Леви, о Господи.
– Он был невиновен!
– Я ни в чем не обвинял его.
– Нет, обвинили, черт возьми, вы предположили, что...
– Ему ведь предъявили обвинение, его осудили, не так ли? Значит...
– Нет, его не осудили! – голос Бэйба дрожал и срывался. – Да знаете ли вы, что Маккарти за свои четыре года ни разу не дал никому возможности защититься по обвинению. Он был нацистом, сволочным наци, и заставил всю Страну ходить под себя от страха. Мой отец был историком, великим историком. Он работал в Вашингтоне вместе с Шлезингером и Гэлбрейтом, тогда как раз и ударил Маккарти. Отец мой пострадал больше всех, его коллегу упекли за решетку, сейчас он жив, торгует недвижимостью. Отец пытался защищать себя сам, но этот сукин сын нацист не давал ему такой возможности. На слушании дела в Сенате отца громили каждый раз, когда он пытался выставить аргумент, Маккарти высмеивал его. Отец говорил длинными и бессвязными предложениями, а Маккарти все время издевался над ним. Маккарти уничтожил его, даже не имея на руках настоящих фактов. Он уничтожил его как личность. Когда вас зовут Г. В. Леви и мальчишки смеются над вами, это конец. Слушания проходили как раз в том году, тогда отец ушел из университета и стал писать книгу обо всем этом, чтобы оправдать себя и добиться справедливости. Но не написал: в следующем году умерла моя мать, и нас осталось трое – к тому времени отец уже сильно пил. Он дожил до пятидесяти восьми. Пять лет последних – с бутылкой и без работы. Я помню те годы, он был никем, пустым местом; много бы я отдал, чтобы знать, каким он был до этого. Я прочитал все книги, которые он написал; это великие книги, я прочитал все его речи, и они тоже были великими, но я не помню почти ничего, только обрывки... Так что можете оставить при себе все ваши выспренние фразы и намеки на моего отца. Погодите, вот я закончу свою работу, и тогда все станет на свои места, в моей диссертации я докажу и... и...
И хватит, сказал себе Бэйб. Довольно. Ему наплевать.
– И? – спросил Джанеуэй. Он сидел молча, не выказывая эмоций.
Почему в последнее время все таращатся на меня? Бизенталь, Эльза, теперь этот?.. Не начинается ли у меня паранойя? Надо потом посмотреть в учебнике, совпадают ли симптомы.
– И? – повторил Джанеуэй.
– Хватит таращиться на меня!
– Извини. Это только потому, что мне интересно.
– Не верю.
– Тогда говори дальше.
– Что?
– Я хочу, чтобы ты выпустил из себя все, что там у тебя накипело. Я упомянул твоего отца, задел какой-то нерв, что-то прорвало. И этот твой монолог – просто излияние. Нам никогда не дойти до важного, пока ты не выговоришься. Так что давай, договаривай про отца.
– Нечего больше договаривать.
– Прекрасно, – сказал Джанеуэй, – обсуждение вины временно прекращается, и мы переходим к другим вопросам.
Бэйб не верил своим ушам.
– Да вы же не слышали ни слова из того, что я вам говорил. Не было никакой вины. Это основная тема моей диссертации, я добьюсь публикации всего текста, он у меня весь в голове, я перерыл гору материала, у меня ящиками выписки, заметки и факты, а не сплетни газетные, не мнение общественное: я оправдаю отца истиной и ничем иным, и этого будет достаточно, вот увидите, да... – Бэйб задыхался. – Эй, а вы специально добивались, чтобы я сказал о публикации. Я уже закончил, а вы заставили меня говорить еще, так? Это и есть то, что у меня накипело?
Джанеуэй пожал плечами.
– Наверное.
– А вы, видимо, не такой уж и бестолковый, как я предполагал.
– Кто его знает, – Джанеуэй метнул в него белоснежную улыбку.
И зубы у него ровненькие, черт возьми, подумал Бэйб. В юности на лице, наверное, и прыщика не было.
Бэйб чувствовал, что теряет самообладание. Хоть бы этот тип ушел, думал он. Как можно быстрее. Он встал и налил себе вина.
Джанеуэй спросил:
– Я еще не нашел мотив. Чем сегодняшний вечер отличался от прочих?
Бэйб сел на свое место, думая, что Джанеуэй далеко не болван.
– Расскажи-ка мне про сегодняшний вечер.
– Я был дома. Он пришел. Он умер. Приехала полиция. Вы приехали. – Бэйб болтал вино в стакане.
Джанеуэй наклонился к нему.
– Это все? Может, ты что-нибудь забыл?
– Я не мастер запоминать детали.
– Ты хочешь сказать, что настала моя очередь объяснять кое-что, так?
– Думаю, что да.
Джанеуэй вздохнул.
– Ты даже не представляешь, как я боялся этой темы. У тебя есть полное право знать, но все равно... не хочется мне, но раз начал... – Он сделал глубокий вдох. – Ты ведь не думаешь, что твой брат действительно занимался нефтяным бизнесом?
– А чем же еще, как же он тогда зарабатывал деньги?
– Я давно знаю, как он зарабатывал монету, и поверь мне, отношение к нефтяному бизнесу он имел только через бензоколонки, когда заправлял машину. – Джанеуэй покачал головой. – Ты просто потрясающий человек. Он всегда говорил, что ты легковерный, но я не ожидал, что до такой степени, – Джанеуэй произнес это очень искренне.
– Он бы не стал обманывать меня. Мы никогда не обманывали друг друга. Ну, там приврать иногда немного, но не больше. Черт, время от времени все чуть-чуть загибают.
– Ладно, где он жил?
– В Вашингтоне.
– Центром чего является Вашингтон?
– Всего государства.
– Так. А знаешь ли ты, насколько одна часть правительства ненавидит другую? Например, у военных: армия терпеть не может флот, а флот ненавидит воздушные силы. Почему? Потому что когда-то армия была всем, а потом все поменялось и лидером стал флот. Потом раз! – еще перемены. Вот уже воздушные силы получают все, что им требуется, а адмиралы и армейские генералы стоят в стороне. Только представь, что там творится сейчас! Об этом телевидение говорит целыми днями, дрязги вечные. ФБР ненавидит ЦРУ, а вместе они ненавидят Секретную службу. Они постоянно перебраниваются и скулят. Затянувшаяся междоусобица, края их соприкосновения остры, между ними есть расщелины. В этих расщелинах мы и живем. – Прозвучало это с подчеркнутой серьезностью. С таким же серьезным видом он отпил вина из стакана.
Вдохновенно врет, подумал Бэйб.
– Нас сформировали, когда расщелины стали чуть шире. Сразу после событий в заливе Свиней[11]. Так вот, когда пропасть между тем, что ФБР может квалифицированно сделать, и тем, что Секретная служба, скажем, может вытерпеть, становится шире, обычно вступаем в дело мы.
– Кто – вы?
– Вот это определить очень трудно. Я – выпускник Дармута. Стипендиат, а от всех этих кличек и паролей завыть можно. Мы – это Отдел. И все. Заглавная буква О.
– Чем вы занимаетесь?
– Оперативной работой. Я сам был оперативником, пока меня не повысили до контролера, а если я проживу достаточно долго и не буду бестолковым, то у меня есть много шансов на выигрыш. Найти убийцу твоего брата – дело моей чести. Он был оперативником, когда погиб.
– Какую оперативную работу он выполнял?
– Всякую, какая была необходима.
– Довольно неопределенно.
– Совершенно верно.
– Что вы имеете в виду, говоря «всякую»? Вы ведь не имеете в виду что-нибудь плохое?
– Разве не примитивно для историка рассматривать современную политическую борьбу за высшую власть таким образом? «Хорошие поступки. Плохие поступки. Злодеи».
– Он никогда бы и мухи не обидел. Я в этом уверен. А вам поверить не могу.
– Ты знаешь, кто такой был Сцилла?
– Естественно, но Сцилла был не «кто», а «что», – огромная скала недалеко от побережья Италии.
– Сцилла – это была кличка твоего брата.
Бэйб потряс головой. Ему хотелось на свежий воздух. Док, подумал Бэйб, я хочу, чтобы ты был рядом.
– Можешь трясти головой сколько угодно, но так оно и есть.
– Вы утверждаете, что мой брат – шпион, простите – оперативник, а я и не подозревал об этом.
– Я утверждаю, что твой брат был первоклассным оперативником, потому что ты ничего не знал об этом. С тобой он пил вино, а обычно – шотландское виски. Не было такого оружия, которым бы он не владел, а с тобой – пугался при виде пистолета. Я думаю, больше всего он боялся, что в один прекрасный день ты обо всем догадаешься.
– Почему?
– Он боялся, что ты не одобришь его профессию.
– Почему! Я всю жизнь подражал ему. Если он употреблял какое-нибудь новое словечко, я тут же его перенимал, и его походку, мимику... Я был в восторге, когда мне приходилось носить его старые вещи... Я...
У Бэйба не было сил говорить дальше. Он устал, новости потрясли его, а он был утомлен еще до этого: монолог об отце отнял у него много сил.
– Извини, – вздохнул Джанеуэй.
– Теперь я знаю все?
– Ты не знаешь ничего. Обещаю тебе, в «Дейли ньюс» ничего не будет о смерти Дэйва, мы уже позаботились об этом.
Удары сыпались на Бэйба со всех сторон, он не мог справиться с ними.
– Дэйв? Дэйв?..
– Мы все его так звали, он сам себя так называл. Ты ведь знаешь, это среднее имя – Дэйвид, Генри Дэйвид Леви.
Бэйб закрыл глаза и откинулся на спинку.
– Всю жизнь я был с ним и ни разу не назвал его так. «Хэнк», на людях, и «Док», когда никого не было рядом. Это из «Тайны», его любимого фильма. Он часто вспоминал Джека Рэгти и Дока. Сначала я называл его Рэгги, но он сказал: «Нет, я лучше буду Доком», так вот и получилось. А мое «Бэйб» – это из детства, был такой игрок, и я... в общем...
Джанеуэй встал и начал расхаживать по комнате.
– Обед, – сказал он, – начинай с него.
– Обед был просто шикарный. Нет, постойте, обед был гадкий и ужасный. Да, как давно это было... Сколько сейчас времени?
– Около часа. Итак, обед был ужасный, – напомнил Джанеуэй, – можно подробнее?
– Дело было в «Лютеше», там были я и Док, то есть я и Дэйв, как вы говорите, и моя подруга Эльза, вам нужно ее полное имя?
Джанеуэй кивнул.
– Эльза Опель, Сто тринадцатая Западная улица, четыреста одиннадцать, номер телефона четыреста двадцать семь сорок ноль один... Почему вы не записываете, если все это так важно?
– Потому что нас учат ничего не записывать, так безопаснее. – Джанеуэй отпил из стакана. – Уверяю тебя, я слушаю очень внимательно. – Он отбарабанил: – Эльза Опель, Сто тринадцатая Западная улица, четыреста одиннадцать, телефон четыреста двадцать семь сорок ноль один... Давай дальше.
– Ну... первый час Док не мог оторвать от нее рук. Она была не против, а он лапал ее, как будто с ума сошел.
Джанеуэй сделал большой глоток.
– Потом оказалось, что он просто расслаблял ее, а когда она забыла об осторожности, заставил ее признаться во лжи. Она обманывала меня, сказала не тот возраст и место рождения и еще много всего. Она обиделась и убежала, а мы с Доком немного сцепились, потом я выскочил на улицу искать ее, не нашел и отправился домой, надеясь, что она позвонит сюда. Потом пришел Док... Остальное вы знаете.
– Ладно, давай-ка еще раз восстановим все в памяти. Попробуем воссоздать ситуацию: вся лестница в крови, значит, он очень хотел дойти до дома. Просто чтобы увидеть тебя? А может, была какая-то другая причина?
– Например?
– Он ничего важного здесь не оставил? Может, хранил что-нибудь?
– Нет, сэр. – Бэйб покачал головой, – Можете осмотреть его чемодан, но, по-моему, там только одежда, туалетные принадлежности. Осмотрите, если желаете.
– Я заберу его вещи с собой, если не возражаешь. Мы проверим все тщательно.
– Он неожиданно появился в двери, прислонился к косяку, произнес мое имя, потом громче и упал. Я подхватил его и не отпускал, пока он не умер.
– Я думаю, тот, кто убил Сциллу, не пошел бы на такой риск, если бы где-то не назревали какие-то события. Вероятно, они подозревали, что Сцилла что-то знал. А раз он жил здесь, когда бывал в Нью-Йорке, раз он умер здесь, они посчитают, что ты тоже что-то знаешь. Если бы я убил Сциллу, я бы непременно задал тебе несколько вопросов.
– Но я ничего не знаю! Я и понятия не имел о его работе, ни о чем!
– О твоем незнании они не догадываются. А теперь слушай, Том.
– Да, сэр.
– Сейчас я скажу тебе кое-что, и скажу по двум причинам. Во-первых, это вполне вероятно, а во-вторых, я хочу, чтобы ты наложил в штаны от страха и сделал так, как я тебе скажу.
– Послушайте, мистер Джанеуэй, я все равно буду делать по-своему, я упрямый.
Джанеуэй начал собирать пожитки Дока.
– Отлично, я только хотел сказать тебе, что, по моему мнению, случится с тобой в ближайшем будущем.
– Я не хочу знать, что со мной будет в ближайшем будущем, – сказал Бэйб, но, помолчав, спросил: – Так что же, по вашему мнению, случится со мной?
– Я думаю, они поймают тебя, сначала будут пытать, потом убьют...
– Сейчас это не важно. Важно только одно: мы с тобой должны поговорить. – Джанеуэй опустил руку, явно смущенный.
Надо было пожать ему руку, подумал Бэйб, не умер бы, быстренько пожать и все, нетрудно ведь.
– А там, где вы, там все важно, да? Важно, чтобы поговорили, важно, чтоб мы поладили. Что там еще у вас важно, давайте сразу весь список.
– Перестань.
– А я еще и не начинал, – сказал Бэйб, и ему очень понравился этот ответ. Богарт бы тоже сказал что-нибудь в этом роде или другой стильный актер.
Джанеуэй вздохнул. Он изобразил руками, как открывают бутылку.
– Есть что-нибудь?
Бэйб пожал плечами, кивнул в сторону кухни.
Джанеуэй встал, нашел бутылку красного бургундского, открыл ее.
– Хочешь? – спросил он Бэйба, наливая вино в немытый бокал.
Бэйб покачал головой и удивился себе: почему я так паршиво веду себя с Джанеуэем. Вполне сносный мужик, тактичный, приличный. Он напоминал Бэйбу... Бэйб порылся в памяти, пока не вспомнил: Гэтсби[10]. Сбросить бы Джанеуэю несколько лет и отрастить волосы, и был бы он двойником Гэтсби. А Гэтсби мне нравится, так зачем же хамить этому Джанеуэю? Дело не в самом Джанеуэе, понял он наконец, дело в его присутствии здесь и сейчас. Мне надо побыть одному, подумал Бэйб, дайте мне возможность оплакать брата.
Он был слишком мал тогда и не помнил мать, а когда пришла очередь Г. В., он и Док упрекали сами себя. «Надо мне было сразу войти. Док, сразу, с бумагой этой». – «Заткнись, ничего ты не понимаешь, это моя вина. Я, только я виноват, дурацкая химия». А потом они замолчали, потому что их споры не могли воскресить отца.
Не воскреснет и Док, сколько бы Бэйб не проливал слез.
Джанеуэй одним махом опрокинул в себя вино, налил еще. Потом подошел и сел рядом с Бэйбом.
– Ну как, ты сможешь помочь нам?
Бэйб ничего не ответил.
– Слушай, я не хочу вступать в интеллектуально-логические игры с почти гениальным историком. Если хочешь доказать, что ты умнее меня, то уже доказал. Все, я сдаюсь, ты победил.
– Кто вам рассказал обо мне? Откуда вы знаете, чем я занимаюсь?
– Позже, позже я объясню все, но важно, чтобы сначала ты мне рассказал кое-что, идет?
– Нет, не идет. Когда вы говорите, что вам важно поговорить, вы имеете в виду, что это важно для вас, но не для меня. Да, может, я и отмахиваюсь от вас, но только что убили моего брата, и мне что-то совсем не хочется болтать.
– Иди переоденься, – мягко сказал Джанеуэй, – под душ встань, если хочешь, а потом мы поговорим.
– Переодеться? – переспросил Бэйб, смутившись. – Да, конечно.
Он был все еще в той одежде, в которой встретил Дока: голубая рубашка и серые брюки, сплошь покрытые засохшей кровью. Бэйб тронул кровь пальцами. Надо будет сохранить эту рубашку. Заверну в нее пистолет Г. В. Пистолет и запасную обойму. Жаль, что ничего не осталось от матери. Бэйб заморгал. О чем это я? Ах, да. Сохраню эту одежду.
– С тобой все в порядке? – спросил Джанеуэй.
Бэйб все еще моргал, чувствуя головокружение.
– Все прекрасно, – ответил он чересчур громко.
– Я ищу мотив, – пояснил Джанеуэй. – Поверь мне, я не меньше твоего заинтересован в поимке преступника.
– Довольно этих идиотских объяснений! Он был моим братом, почти отцом, он вырастил меня, а ваше имя я слышу в первый раз, так что заинтересован больше я, согласитесь.
Джанеуэй долго не отвечал.
– Да, конечно, – наконец согласился он.
Но каким-то странным тоном. Бэйб вопросительно взглянул на него.
– Видишь ли, довольно долгое время мы с твоим братом работали вместе и хорошо знали друг друга.
– Я не верю, что вы из нефтяного бизнеса.
– Мне все равно, чему ты веришь, а чему нет, – мне надо узнать, кто это сделал.
– Да бандит какой-нибудь. Это Нью-Йорк, бандюги режут прохожих каждый божий день. Какой-нибудь наркоман захотел забрать у него деньги, брат решил не отдавать их...
– Я думаю, все это не так, – возразил Джанеуэй. – Вероятно, тут пахнет политикой. Это предположение, на основе которого я буду работать, пока не докажу его или опровергну. И я хочу, чтобы ты помог мне.
– Политика? – Бэйб покачал головой. – Господи, почему?
– Потому что только это объясняет случившееся. Если учесть, чем занимался твой брат. И, конечно, твой отец.
– Что мой отец?
Джанеуэй отпил вина.
– Зачем ты так все усложняешь?
– Что мой отец?
– Твой отец, по имени Г. В. Леви, о Господи.
– Он был невиновен!
– Я ни в чем не обвинял его.
– Нет, обвинили, черт возьми, вы предположили, что...
– Ему ведь предъявили обвинение, его осудили, не так ли? Значит...
– Нет, его не осудили! – голос Бэйба дрожал и срывался. – Да знаете ли вы, что Маккарти за свои четыре года ни разу не дал никому возможности защититься по обвинению. Он был нацистом, сволочным наци, и заставил всю Страну ходить под себя от страха. Мой отец был историком, великим историком. Он работал в Вашингтоне вместе с Шлезингером и Гэлбрейтом, тогда как раз и ударил Маккарти. Отец мой пострадал больше всех, его коллегу упекли за решетку, сейчас он жив, торгует недвижимостью. Отец пытался защищать себя сам, но этот сукин сын нацист не давал ему такой возможности. На слушании дела в Сенате отца громили каждый раз, когда он пытался выставить аргумент, Маккарти высмеивал его. Отец говорил длинными и бессвязными предложениями, а Маккарти все время издевался над ним. Маккарти уничтожил его, даже не имея на руках настоящих фактов. Он уничтожил его как личность. Когда вас зовут Г. В. Леви и мальчишки смеются над вами, это конец. Слушания проходили как раз в том году, тогда отец ушел из университета и стал писать книгу обо всем этом, чтобы оправдать себя и добиться справедливости. Но не написал: в следующем году умерла моя мать, и нас осталось трое – к тому времени отец уже сильно пил. Он дожил до пятидесяти восьми. Пять лет последних – с бутылкой и без работы. Я помню те годы, он был никем, пустым местом; много бы я отдал, чтобы знать, каким он был до этого. Я прочитал все книги, которые он написал; это великие книги, я прочитал все его речи, и они тоже были великими, но я не помню почти ничего, только обрывки... Так что можете оставить при себе все ваши выспренние фразы и намеки на моего отца. Погодите, вот я закончу свою работу, и тогда все станет на свои места, в моей диссертации я докажу и... и...
И хватит, сказал себе Бэйб. Довольно. Ему наплевать.
– И? – спросил Джанеуэй. Он сидел молча, не выказывая эмоций.
Почему в последнее время все таращатся на меня? Бизенталь, Эльза, теперь этот?.. Не начинается ли у меня паранойя? Надо потом посмотреть в учебнике, совпадают ли симптомы.
– И? – повторил Джанеуэй.
– Хватит таращиться на меня!
– Извини. Это только потому, что мне интересно.
– Не верю.
– Тогда говори дальше.
– Что?
– Я хочу, чтобы ты выпустил из себя все, что там у тебя накипело. Я упомянул твоего отца, задел какой-то нерв, что-то прорвало. И этот твой монолог – просто излияние. Нам никогда не дойти до важного, пока ты не выговоришься. Так что давай, договаривай про отца.
– Нечего больше договаривать.
– Прекрасно, – сказал Джанеуэй, – обсуждение вины временно прекращается, и мы переходим к другим вопросам.
Бэйб не верил своим ушам.
– Да вы же не слышали ни слова из того, что я вам говорил. Не было никакой вины. Это основная тема моей диссертации, я добьюсь публикации всего текста, он у меня весь в голове, я перерыл гору материала, у меня ящиками выписки, заметки и факты, а не сплетни газетные, не мнение общественное: я оправдаю отца истиной и ничем иным, и этого будет достаточно, вот увидите, да... – Бэйб задыхался. – Эй, а вы специально добивались, чтобы я сказал о публикации. Я уже закончил, а вы заставили меня говорить еще, так? Это и есть то, что у меня накипело?
Джанеуэй пожал плечами.
– Наверное.
– А вы, видимо, не такой уж и бестолковый, как я предполагал.
– Кто его знает, – Джанеуэй метнул в него белоснежную улыбку.
И зубы у него ровненькие, черт возьми, подумал Бэйб. В юности на лице, наверное, и прыщика не было.
Бэйб чувствовал, что теряет самообладание. Хоть бы этот тип ушел, думал он. Как можно быстрее. Он встал и налил себе вина.
Джанеуэй спросил:
– Я еще не нашел мотив. Чем сегодняшний вечер отличался от прочих?
Бэйб сел на свое место, думая, что Джанеуэй далеко не болван.
– Расскажи-ка мне про сегодняшний вечер.
– Я был дома. Он пришел. Он умер. Приехала полиция. Вы приехали. – Бэйб болтал вино в стакане.
Джанеуэй наклонился к нему.
– Это все? Может, ты что-нибудь забыл?
– Я не мастер запоминать детали.
– Ты хочешь сказать, что настала моя очередь объяснять кое-что, так?
– Думаю, что да.
Джанеуэй вздохнул.
– Ты даже не представляешь, как я боялся этой темы. У тебя есть полное право знать, но все равно... не хочется мне, но раз начал... – Он сделал глубокий вдох. – Ты ведь не думаешь, что твой брат действительно занимался нефтяным бизнесом?
– А чем же еще, как же он тогда зарабатывал деньги?
– Я давно знаю, как он зарабатывал монету, и поверь мне, отношение к нефтяному бизнесу он имел только через бензоколонки, когда заправлял машину. – Джанеуэй покачал головой. – Ты просто потрясающий человек. Он всегда говорил, что ты легковерный, но я не ожидал, что до такой степени, – Джанеуэй произнес это очень искренне.
– Он бы не стал обманывать меня. Мы никогда не обманывали друг друга. Ну, там приврать иногда немного, но не больше. Черт, время от времени все чуть-чуть загибают.
– Ладно, где он жил?
– В Вашингтоне.
– Центром чего является Вашингтон?
– Всего государства.
– Так. А знаешь ли ты, насколько одна часть правительства ненавидит другую? Например, у военных: армия терпеть не может флот, а флот ненавидит воздушные силы. Почему? Потому что когда-то армия была всем, а потом все поменялось и лидером стал флот. Потом раз! – еще перемены. Вот уже воздушные силы получают все, что им требуется, а адмиралы и армейские генералы стоят в стороне. Только представь, что там творится сейчас! Об этом телевидение говорит целыми днями, дрязги вечные. ФБР ненавидит ЦРУ, а вместе они ненавидят Секретную службу. Они постоянно перебраниваются и скулят. Затянувшаяся междоусобица, края их соприкосновения остры, между ними есть расщелины. В этих расщелинах мы и живем. – Прозвучало это с подчеркнутой серьезностью. С таким же серьезным видом он отпил вина из стакана.
Вдохновенно врет, подумал Бэйб.
– Нас сформировали, когда расщелины стали чуть шире. Сразу после событий в заливе Свиней[11]. Так вот, когда пропасть между тем, что ФБР может квалифицированно сделать, и тем, что Секретная служба, скажем, может вытерпеть, становится шире, обычно вступаем в дело мы.
– Кто – вы?
– Вот это определить очень трудно. Я – выпускник Дармута. Стипендиат, а от всех этих кличек и паролей завыть можно. Мы – это Отдел. И все. Заглавная буква О.
– Чем вы занимаетесь?
– Оперативной работой. Я сам был оперативником, пока меня не повысили до контролера, а если я проживу достаточно долго и не буду бестолковым, то у меня есть много шансов на выигрыш. Найти убийцу твоего брата – дело моей чести. Он был оперативником, когда погиб.
– Какую оперативную работу он выполнял?
– Всякую, какая была необходима.
– Довольно неопределенно.
– Совершенно верно.
– Что вы имеете в виду, говоря «всякую»? Вы ведь не имеете в виду что-нибудь плохое?
– Разве не примитивно для историка рассматривать современную политическую борьбу за высшую власть таким образом? «Хорошие поступки. Плохие поступки. Злодеи».
– Он никогда бы и мухи не обидел. Я в этом уверен. А вам поверить не могу.
– Ты знаешь, кто такой был Сцилла?
– Естественно, но Сцилла был не «кто», а «что», – огромная скала недалеко от побережья Италии.
– Сцилла – это была кличка твоего брата.
Бэйб потряс головой. Ему хотелось на свежий воздух. Док, подумал Бэйб, я хочу, чтобы ты был рядом.
– Можешь трясти головой сколько угодно, но так оно и есть.
– Вы утверждаете, что мой брат – шпион, простите – оперативник, а я и не подозревал об этом.
– Я утверждаю, что твой брат был первоклассным оперативником, потому что ты ничего не знал об этом. С тобой он пил вино, а обычно – шотландское виски. Не было такого оружия, которым бы он не владел, а с тобой – пугался при виде пистолета. Я думаю, больше всего он боялся, что в один прекрасный день ты обо всем догадаешься.
– Почему?
– Он боялся, что ты не одобришь его профессию.
– Почему! Я всю жизнь подражал ему. Если он употреблял какое-нибудь новое словечко, я тут же его перенимал, и его походку, мимику... Я был в восторге, когда мне приходилось носить его старые вещи... Я...
У Бэйба не было сил говорить дальше. Он устал, новости потрясли его, а он был утомлен еще до этого: монолог об отце отнял у него много сил.
– Извини, – вздохнул Джанеуэй.
– Теперь я знаю все?
– Ты не знаешь ничего. Обещаю тебе, в «Дейли ньюс» ничего не будет о смерти Дэйва, мы уже позаботились об этом.
Удары сыпались на Бэйба со всех сторон, он не мог справиться с ними.
– Дэйв? Дэйв?..
– Мы все его так звали, он сам себя так называл. Ты ведь знаешь, это среднее имя – Дэйвид, Генри Дэйвид Леви.
Бэйб закрыл глаза и откинулся на спинку.
– Всю жизнь я был с ним и ни разу не назвал его так. «Хэнк», на людях, и «Док», когда никого не было рядом. Это из «Тайны», его любимого фильма. Он часто вспоминал Джека Рэгти и Дока. Сначала я называл его Рэгги, но он сказал: «Нет, я лучше буду Доком», так вот и получилось. А мое «Бэйб» – это из детства, был такой игрок, и я... в общем...
Джанеуэй встал и начал расхаживать по комнате.
– Обед, – сказал он, – начинай с него.
– Обед был просто шикарный. Нет, постойте, обед был гадкий и ужасный. Да, как давно это было... Сколько сейчас времени?
– Около часа. Итак, обед был ужасный, – напомнил Джанеуэй, – можно подробнее?
– Дело было в «Лютеше», там были я и Док, то есть я и Дэйв, как вы говорите, и моя подруга Эльза, вам нужно ее полное имя?
Джанеуэй кивнул.
– Эльза Опель, Сто тринадцатая Западная улица, четыреста одиннадцать, номер телефона четыреста двадцать семь сорок ноль один... Почему вы не записываете, если все это так важно?
– Потому что нас учат ничего не записывать, так безопаснее. – Джанеуэй отпил из стакана. – Уверяю тебя, я слушаю очень внимательно. – Он отбарабанил: – Эльза Опель, Сто тринадцатая Западная улица, четыреста одиннадцать, телефон четыреста двадцать семь сорок ноль один... Давай дальше.
– Ну... первый час Док не мог оторвать от нее рук. Она была не против, а он лапал ее, как будто с ума сошел.
Джанеуэй сделал большой глоток.
– Потом оказалось, что он просто расслаблял ее, а когда она забыла об осторожности, заставил ее признаться во лжи. Она обманывала меня, сказала не тот возраст и место рождения и еще много всего. Она обиделась и убежала, а мы с Доком немного сцепились, потом я выскочил на улицу искать ее, не нашел и отправился домой, надеясь, что она позвонит сюда. Потом пришел Док... Остальное вы знаете.
– Ладно, давай-ка еще раз восстановим все в памяти. Попробуем воссоздать ситуацию: вся лестница в крови, значит, он очень хотел дойти до дома. Просто чтобы увидеть тебя? А может, была какая-то другая причина?
– Например?
– Он ничего важного здесь не оставил? Может, хранил что-нибудь?
– Нет, сэр. – Бэйб покачал головой, – Можете осмотреть его чемодан, но, по-моему, там только одежда, туалетные принадлежности. Осмотрите, если желаете.
– Я заберу его вещи с собой, если не возражаешь. Мы проверим все тщательно.
– Он неожиданно появился в двери, прислонился к косяку, произнес мое имя, потом громче и упал. Я подхватил его и не отпускал, пока он не умер.
– Я думаю, тот, кто убил Сциллу, не пошел бы на такой риск, если бы где-то не назревали какие-то события. Вероятно, они подозревали, что Сцилла что-то знал. А раз он жил здесь, когда бывал в Нью-Йорке, раз он умер здесь, они посчитают, что ты тоже что-то знаешь. Если бы я убил Сциллу, я бы непременно задал тебе несколько вопросов.
– Но я ничего не знаю! Я и понятия не имел о его работе, ни о чем!
– О твоем незнании они не догадываются. А теперь слушай, Том.
– Да, сэр.
– Сейчас я скажу тебе кое-что, и скажу по двум причинам. Во-первых, это вполне вероятно, а во-вторых, я хочу, чтобы ты наложил в штаны от страха и сделал так, как я тебе скажу.
– Послушайте, мистер Джанеуэй, я все равно буду делать по-своему, я упрямый.
Джанеуэй начал собирать пожитки Дока.
– Отлично, я только хотел сказать тебе, что, по моему мнению, случится с тобой в ближайшем будущем.
– Я не хочу знать, что со мной будет в ближайшем будущем, – сказал Бэйб, но, помолчав, спросил: – Так что же, по вашему мнению, случится со мной?
– Я думаю, они поймают тебя, сначала будут пытать, потом убьют...
20
Джанеуэй закончил сборы в полной тишине.
– Ты еще слушаешь?
Бэйб кивнул.
– Это только предположение, но со временем начинаешь чувствовать, как работает чья-то мысль. В нашем деле, когда нанесен вред кому-нибудь из наших близких родственников, мы автоматически предполагаем, что это не случайность. Дэйв рассказал мне про нападение на вас в парке и что прибыл уговорить тебя ехать в столицу на время. – Джанеуэй принялся застегивать сумку. – Он еще что-то здесь оставлял, так, на случай?
– Не пытайтесь перехитрить меня: вы уже спрашивали об этом, и я ответил – нет.
– Да, все-таки ты достойный брат своего брата.
Бэйб подошел с Джанеуэем к двери.
– Я живу в «Карлайле». Мы, нефтяники, живем на широкую ногу. Заходи, если захочешь, мой телефон семьсот сорок четыре шестнадцать ноль-ноль, комната две тысячи один. – Джанеуэй взялся за ручку двери. – Теперь слушай: до утра нашего наблюдения за тобой не будет, потому что сейчас работает полиция, я не доверяю даже лучшему из них. Так что запрись и просиди всю ночь здесь, идет?
– Господи, наблюдение?
– Сиди и не выходи наружу, пока я не проверю личный состав.
– И что потом? Мне всю жизнь придется терпеть таскающегося по пятам сыщика-болвана?
– Для тебя в виде особой привилегии выберем только интеллектуалов и длинноволосых. Мы проработали с Дэйвом вместе много лет, были очень близки, поверь, когда мы встретимся в аду, мне будет в чем отчитываться, и я не хочу, чтобы он пилил меня еще и за то, что я плохо смотрел за тобой. В общем, сиди смирно.
– Если вы так заботитесь о моей безопасности, тогда почему оставляете одного?
Джанеуэй поставил сумку на пол.
– Я полагаю, что это очевидно. Как еще мы найдем убийц, если они сами не придут за тобой? Ты думаешь, мы имеем дело с недоумками? Ты думаешь, они ворвутся сюда и скажут: «Ах черт, он переехал», – а тут мы выпрыгнем из чулана и скажем: «Руки вверх, ребята!»? Если тебя здесь не будет, они это узнают и не придут. Если ты будешь здесь, все равно они могут не прийти. Слишком рискованно, они понимают, что мы тоже не сидим без дела, они догадаются о наблюдении. Но если у них будет безнадежное положение, а я на это рассчитываю, они придут.
– Другими словами, вы хотите охранять меня, но еще и использовать как приманку?
В первый раз за все время Джанеуэй показался усталым.
– Я хочу поймать убийц. Других намерений у меня нет. Может, ты что придумаешь? Если ты хочешь пойти со мной в «Карлайль», ради Бога, пошли. Я сниму тебе номер, я отвезу тебя в Вашингтон, мы спрячем тебя, пока все не успокоится. Все, что захочешь, будет сделано, только скажи.
Бэйб не размышлял ни минуты.
– Я не испугался, мистер Джанеуэй, клянусь. Теперь, когда я все знаю, я думаю – это здорово. Понимаете, историкам не часто выпадают приключения, профессия у меня малоподвижная, вы понимаете? Сиднем торчишь целый день, читаешь, читаешь, читаешь. Да я и не собирался никуда идти до обеда. То, о чем вы меня просите, нетрудно сделать.
Джанеуэй пристально смотрел на Бэйба, пытаясь определить, говорит ли он правду. Бэйб же подумал о себе: храбрился бы я, если бы не умел стрелять и у меня не было бы заряженного пистолета в ящике письменного стола. Хоть бы Джанеуэй оказался прав, тогда можно быстро отомстить убийцам. Вот придут они, и он их пристрелит. Бэйб потрогал рукой кровь Дока, запекшуюся на его рубашке.
– Ладно, – сказал Джанеуэй. – Я ухожу, ты остаешься. Как ты найдешь меня?
– "Карлайль", семьсот сорок четыре шестнадцать ноль-ноль, две тысячи один.
Джанеуэй искренне удивился.
– Я достойный брат своего брата, – похвастался Бэйб.
– Запри за мной дверь, – приказал Джанеуэй. Он взял сумку и ушел.
Бэйб запер за ним дверь.
Теперь все ушли.
И Док ушел.
Время траура.
Бэйб вернулся к своему креслу и сел. Теперь никто не вмешается, не будет лезть в душу. Он сидел один, единственный, кто остался от союза Г. В. и Ребекки Леви.
Он действительно был теперь один. Какое это мертвящее слово «один». Не было старого семейного очага, куда можно было бы вернуться. Теперь страшненькая комната студента стала таким очагом, и одно это было уже поводом для отчаяния и траура. Старая конура, чулан с грязной раковиной, ржавой водой, крохотной ванной без окна и почти незаметным, затерявшимся в углу окном с потрескавшейся рамой, через которое и воздуха-то толком не поступало, ни ветерка...
Бог ты мой! Окно... Проклятое окно! Оно ведь не заперто, а рядом пожарная лестница. Убийцы Дока проберутся к нему по пожарной лестнице, спрячутся в темноте, достанут свои винтовки с глушителями и ворвутся, будут его пытать, убьют и уйдут.
Бэйб метнулся к окну: конечно, закрыто.
Придурок, сказал он себе. Треплешь себе нервы по пустякам вместо того, чтобы предаваться скорби.
Бэйб вернулся к своему креслу и сел. Попробовал предаться скорби. Не вышло.
– Док, – сказал он вслух, – придется тебе подождать до следующего раза.
За всю сознательную жизнь у Бэйба не было ни одного приключения, и радостное волнение охватило его.
Т. Бэйбингтон Леви был в опасности!!!
Фантастика!
Пусть теперь шпана попробует назвать меня Гусем, пусть кто угодно попробует. Возьму-ка я пистолет, суну его в карман, так, чтобы видно было, и пройдусь мимо крыльца со шпаной, пускай посмотрят на пушку, может, наложат в штаны. Главарь их, возможно, и наберется смелости спросить шепотом: «О, сэр, это что?.. Ну, вы понимаете?» А я, Леви, повернусь и отвечу: «Не знаю, зайдем за угол, посмотрим?» Нет, надо придумать ответ получше. Чтобы отбрить так отбрить. Ну-ка, ну-ка...
Можешь не мучиться, сказал он себе, Джанеуэй велел не высовываться до обеда.
А, пошел он. Я уже не мальчик.
– Я уже не мальчик, – произнес Леви вслух.
Он историк, а у историков есть право выбора, если только они не марксисты: с ними Леви было не по пути. Он свободен, он мог уйти и прийти, когда ему вздумается, как он и делал все время, что живет в этой дыре.
Разве он не прожил здесь целое лето без единого несчастного случая, не считая парка, – здесь, на 95-й Западной улице Нью-Йорка? А если ты пережил лето на 95-й, и если ты в августе без кондиционера, тебе не нужны никакие оперативники с их представлениями о безопасности.
Бэйб сидел совершенно спокойный, пока не услышал, как кто-то взламывает окно.
Он не ударился в панику, не завопил и не бросился бежать. Подскочил к столу, рванул на себя нижний ящик – и вот пистолет у него в руке. Он взвел курок и пошел к окну.
Естественно, там никого не было.
Просто что-то скрипнуло, как это всегда бывает в старых домах, а остальное дорисовало его воображение. Бэйб стоял неподвижно с пистолетом в руке и не чувствовал ни гордости, ни стыда.
Он чувствовал страх.
Он вспомнил мгновение, когда страх овладел им: когда он схватил оружие. Потому что пистолет был реальностью, реальностью были и убитый брат и возможность самому стать жертвой.
Бэйб начал потеть.
Господи, воздуха бы глотнуть. Он двинулся было к окну, но остановился. За ним стояла только пыль. И вообще у пожарного выхода темно, там мог притаиться убийца.
Пот уже тек по нему в три ручья. Во рту было сухо. Очень хотелось чего-нибудь попить – прохладного и приятного. Молочного коктейля. Наверное, молочный бар за углом давно закрыт, а может, и нет, в такие жаркие ночи он открыт, пока есть посетители. Но даже если и закрыт, лучше прогуляться, чем стоять тут в тишине, дергаясь с пистолетом на каждый шорох.
Тщательно упрятав пистолет в карман брюк, Бэйб взял бумажник, ключ и вышел из дома.
Сердце, черт его возьми, колотится как бешеное.
Юл Бриннер, к примеру, запросто пошел бы без оружия в молочный бар, или еще кто-нибудь из известных актеров. А вот он, съежившись от страха, крался по освещенной лестнице за смесью холодного молока, шоколада и тоника.
Бэйб медленно шел к главному выходу. Через каждые пять-шесть шагов он останавливался, оглядывался по сторонам, прислушиваясь и всматриваясь, чтобы убедиться, что никто не подкрался к нему сзади.
– Ты еще слушаешь?
Бэйб кивнул.
– Это только предположение, но со временем начинаешь чувствовать, как работает чья-то мысль. В нашем деле, когда нанесен вред кому-нибудь из наших близких родственников, мы автоматически предполагаем, что это не случайность. Дэйв рассказал мне про нападение на вас в парке и что прибыл уговорить тебя ехать в столицу на время. – Джанеуэй принялся застегивать сумку. – Он еще что-то здесь оставлял, так, на случай?
– Не пытайтесь перехитрить меня: вы уже спрашивали об этом, и я ответил – нет.
– Да, все-таки ты достойный брат своего брата.
Бэйб подошел с Джанеуэем к двери.
– Я живу в «Карлайле». Мы, нефтяники, живем на широкую ногу. Заходи, если захочешь, мой телефон семьсот сорок четыре шестнадцать ноль-ноль, комната две тысячи один. – Джанеуэй взялся за ручку двери. – Теперь слушай: до утра нашего наблюдения за тобой не будет, потому что сейчас работает полиция, я не доверяю даже лучшему из них. Так что запрись и просиди всю ночь здесь, идет?
– Господи, наблюдение?
– Сиди и не выходи наружу, пока я не проверю личный состав.
– И что потом? Мне всю жизнь придется терпеть таскающегося по пятам сыщика-болвана?
– Для тебя в виде особой привилегии выберем только интеллектуалов и длинноволосых. Мы проработали с Дэйвом вместе много лет, были очень близки, поверь, когда мы встретимся в аду, мне будет в чем отчитываться, и я не хочу, чтобы он пилил меня еще и за то, что я плохо смотрел за тобой. В общем, сиди смирно.
– Если вы так заботитесь о моей безопасности, тогда почему оставляете одного?
Джанеуэй поставил сумку на пол.
– Я полагаю, что это очевидно. Как еще мы найдем убийц, если они сами не придут за тобой? Ты думаешь, мы имеем дело с недоумками? Ты думаешь, они ворвутся сюда и скажут: «Ах черт, он переехал», – а тут мы выпрыгнем из чулана и скажем: «Руки вверх, ребята!»? Если тебя здесь не будет, они это узнают и не придут. Если ты будешь здесь, все равно они могут не прийти. Слишком рискованно, они понимают, что мы тоже не сидим без дела, они догадаются о наблюдении. Но если у них будет безнадежное положение, а я на это рассчитываю, они придут.
– Другими словами, вы хотите охранять меня, но еще и использовать как приманку?
В первый раз за все время Джанеуэй показался усталым.
– Я хочу поймать убийц. Других намерений у меня нет. Может, ты что придумаешь? Если ты хочешь пойти со мной в «Карлайль», ради Бога, пошли. Я сниму тебе номер, я отвезу тебя в Вашингтон, мы спрячем тебя, пока все не успокоится. Все, что захочешь, будет сделано, только скажи.
Бэйб не размышлял ни минуты.
– Я не испугался, мистер Джанеуэй, клянусь. Теперь, когда я все знаю, я думаю – это здорово. Понимаете, историкам не часто выпадают приключения, профессия у меня малоподвижная, вы понимаете? Сиднем торчишь целый день, читаешь, читаешь, читаешь. Да я и не собирался никуда идти до обеда. То, о чем вы меня просите, нетрудно сделать.
Джанеуэй пристально смотрел на Бэйба, пытаясь определить, говорит ли он правду. Бэйб же подумал о себе: храбрился бы я, если бы не умел стрелять и у меня не было бы заряженного пистолета в ящике письменного стола. Хоть бы Джанеуэй оказался прав, тогда можно быстро отомстить убийцам. Вот придут они, и он их пристрелит. Бэйб потрогал рукой кровь Дока, запекшуюся на его рубашке.
– Ладно, – сказал Джанеуэй. – Я ухожу, ты остаешься. Как ты найдешь меня?
– "Карлайль", семьсот сорок четыре шестнадцать ноль-ноль, две тысячи один.
Джанеуэй искренне удивился.
– Я достойный брат своего брата, – похвастался Бэйб.
– Запри за мной дверь, – приказал Джанеуэй. Он взял сумку и ушел.
Бэйб запер за ним дверь.
Теперь все ушли.
И Док ушел.
Время траура.
Бэйб вернулся к своему креслу и сел. Теперь никто не вмешается, не будет лезть в душу. Он сидел один, единственный, кто остался от союза Г. В. и Ребекки Леви.
Он действительно был теперь один. Какое это мертвящее слово «один». Не было старого семейного очага, куда можно было бы вернуться. Теперь страшненькая комната студента стала таким очагом, и одно это было уже поводом для отчаяния и траура. Старая конура, чулан с грязной раковиной, ржавой водой, крохотной ванной без окна и почти незаметным, затерявшимся в углу окном с потрескавшейся рамой, через которое и воздуха-то толком не поступало, ни ветерка...
Бог ты мой! Окно... Проклятое окно! Оно ведь не заперто, а рядом пожарная лестница. Убийцы Дока проберутся к нему по пожарной лестнице, спрячутся в темноте, достанут свои винтовки с глушителями и ворвутся, будут его пытать, убьют и уйдут.
Бэйб метнулся к окну: конечно, закрыто.
Придурок, сказал он себе. Треплешь себе нервы по пустякам вместо того, чтобы предаваться скорби.
Бэйб вернулся к своему креслу и сел. Попробовал предаться скорби. Не вышло.
– Док, – сказал он вслух, – придется тебе подождать до следующего раза.
За всю сознательную жизнь у Бэйба не было ни одного приключения, и радостное волнение охватило его.
Т. Бэйбингтон Леви был в опасности!!!
Фантастика!
Пусть теперь шпана попробует назвать меня Гусем, пусть кто угодно попробует. Возьму-ка я пистолет, суну его в карман, так, чтобы видно было, и пройдусь мимо крыльца со шпаной, пускай посмотрят на пушку, может, наложат в штаны. Главарь их, возможно, и наберется смелости спросить шепотом: «О, сэр, это что?.. Ну, вы понимаете?» А я, Леви, повернусь и отвечу: «Не знаю, зайдем за угол, посмотрим?» Нет, надо придумать ответ получше. Чтобы отбрить так отбрить. Ну-ка, ну-ка...
Можешь не мучиться, сказал он себе, Джанеуэй велел не высовываться до обеда.
А, пошел он. Я уже не мальчик.
– Я уже не мальчик, – произнес Леви вслух.
Он историк, а у историков есть право выбора, если только они не марксисты: с ними Леви было не по пути. Он свободен, он мог уйти и прийти, когда ему вздумается, как он и делал все время, что живет в этой дыре.
Разве он не прожил здесь целое лето без единого несчастного случая, не считая парка, – здесь, на 95-й Западной улице Нью-Йорка? А если ты пережил лето на 95-й, и если ты в августе без кондиционера, тебе не нужны никакие оперативники с их представлениями о безопасности.
Бэйб сидел совершенно спокойный, пока не услышал, как кто-то взламывает окно.
Он не ударился в панику, не завопил и не бросился бежать. Подскочил к столу, рванул на себя нижний ящик – и вот пистолет у него в руке. Он взвел курок и пошел к окну.
Естественно, там никого не было.
Просто что-то скрипнуло, как это всегда бывает в старых домах, а остальное дорисовало его воображение. Бэйб стоял неподвижно с пистолетом в руке и не чувствовал ни гордости, ни стыда.
Он чувствовал страх.
Он вспомнил мгновение, когда страх овладел им: когда он схватил оружие. Потому что пистолет был реальностью, реальностью были и убитый брат и возможность самому стать жертвой.
Бэйб начал потеть.
Господи, воздуха бы глотнуть. Он двинулся было к окну, но остановился. За ним стояла только пыль. И вообще у пожарного выхода темно, там мог притаиться убийца.
Пот уже тек по нему в три ручья. Во рту было сухо. Очень хотелось чего-нибудь попить – прохладного и приятного. Молочного коктейля. Наверное, молочный бар за углом давно закрыт, а может, и нет, в такие жаркие ночи он открыт, пока есть посетители. Но даже если и закрыт, лучше прогуляться, чем стоять тут в тишине, дергаясь с пистолетом на каждый шорох.
Тщательно упрятав пистолет в карман брюк, Бэйб взял бумажник, ключ и вышел из дома.
Сердце, черт его возьми, колотится как бешеное.
Юл Бриннер, к примеру, запросто пошел бы без оружия в молочный бар, или еще кто-нибудь из известных актеров. А вот он, съежившись от страха, крался по освещенной лестнице за смесью холодного молока, шоколада и тоника.
Бэйб медленно шел к главному выходу. Через каждые пять-шесть шагов он останавливался, оглядывался по сторонам, прислушиваясь и всматриваясь, чтобы убедиться, что никто не подкрался к нему сзади.