Страница:
А собственно, что такое ожидание? Ожидание – это опиум. Каждый миг ожиданий сначала словно легкое приятное опьянение. Но оно захватывает сильнее и сильнее. Ожидать – значит пребывать вне времени. Вот, например, кашанцы [18] каждое утро выводили лошадь за город – помнишь, как об этом пишет Мирхонд [19]? И сабзеварцы [20] тоже каждое утро и каждый вечер отправляли за городские ворота оседланного коня, чтобы тот был готов к пришествию Махди [21]: породистый добрый конь, легкий на ногу.
Но это было столько веков назад. А мое терпение уже лопнуло. Если Спаситель забыл, что ему надо ехать верхом, я имею право сомневаться в его освободительной силе. Он так утомил всех ожиданием, что теперь уж для него не найдется верховой лошади. Хватит тех коней, которых выводили за город мои предки! Нынче лошади существуют лишь для развлечения. Мое терпение лопнуло. У меня осталось мало времени. Пустые пережитки прошлого меня не удовлетворяют. Не хочу подражать им. Не желаю жертвовать своими мыслями ради традиций, пустословия, ради соблюдения этикета. Я должен сохранить себя; пускай, кому хочется, погружается на дно этого разнообразного зловония. Я слишком долго наблюдал, как на поверхности этого болота лопались пузыри, это приводит меня на грань безумия. Но я должен сохранить свой разум, разум, который неотделим от моего тела, достоинства, любви.
О, если бы это бескрайнее море, о котором ты говоришь, хоть раз во время прилива хлынуло в реку всеми своими водами и промыло ее! Подхватило бы все нечистоты, гнилые сучья, щебень, грязь и камни и унесло бы на север до границы Базаргана и выплеснуло бы все это на гору Арарат, туда, где причалил ковчег покойного Ноя.
3
Но это было столько веков назад. А мое терпение уже лопнуло. Если Спаситель забыл, что ему надо ехать верхом, я имею право сомневаться в его освободительной силе. Он так утомил всех ожиданием, что теперь уж для него не найдется верховой лошади. Хватит тех коней, которых выводили за город мои предки! Нынче лошади существуют лишь для развлечения. Мое терпение лопнуло. У меня осталось мало времени. Пустые пережитки прошлого меня не удовлетворяют. Не хочу подражать им. Не желаю жертвовать своими мыслями ради традиций, пустословия, ради соблюдения этикета. Я должен сохранить себя; пускай, кому хочется, погружается на дно этого разнообразного зловония. Я слишком долго наблюдал, как на поверхности этого болота лопались пузыри, это приводит меня на грань безумия. Но я должен сохранить свой разум, разум, который неотделим от моего тела, достоинства, любви.
О, если бы это бескрайнее море, о котором ты говоришь, хоть раз во время прилива хлынуло в реку всеми своими водами и промыло ее! Подхватило бы все нечистоты, гнилые сучья, щебень, грязь и камни и унесло бы на север до границы Базаргана и выплеснуло бы все это на гору Арарат, туда, где причалил ковчег покойного Ноя.
3
Послышался глухой шум, грубый, низкий. Я прислушался. Да, это тарахтел буксир, который пробивался сквозь туман.
Подошел к окну – ничего не видно, все поглощено туманом. Опять прислушался: волна бьет о берег, укрепленный камнем, разбивается о него, отступает и возвращается. Приближается и отступает. Слабый всплеск затихает.
Снова мертвая тишина. На пальмовых листьях поблескивают капли. Ртутная лампа то вспыхивает, то меркнет. Когда ветки деревьев прикрывают ее, она становится похожа на уставший бодрствовать глаз. На кончиках листьев дрожащие капли, которые время от времени падают вниз. Стволы деревьев прячутся в тени, и ветки в лучах колеблющегося света сами кажутся тенями.
Становится прохладно. Сквозь мглу и тусклый свет вижу на берегу реки фигуру человека. Словно рокот парохода или морская волна выкинули его на берег. Он то исчезает, то появляется вновь.
Я одеваюсь и выхожу из комнаты. Отворив дверь, вижу пустой коридор, испещренный пятнами тумана. В немом молчании ночи кажется, что день никогда не придет… Временами из комнаты доносится храп. Я неслышно прохожу коридор и выхожу из дома.
На улице тишина была другой: сырой и прохладной, словно пришла издалека. Она таяла, исходила шорохом падающих с листьев капель. Миновав миртовые заросли, я увидел в тумане на берегу реки человека. Над его головой простирались колючие ветки тропических деревьев, махавшие лапами под фонарем. Я подошел поближе. Туман чуть отступил.
– Ну и туман! – сказал я.
Человек обернулся, это был полицейский.
– Счастливой вам звезды, начальник, – говорю ему. Вообще я терпеть не могу этого выражения – бессмыслица какая-то. Ну при чем тут звезды? – Ну и мглистая же сегодня ночь!
– Да-а, – протянул он в ответ.
– Что поделываешь, господин начальник?
– Ничего, так, поглядываем.
– Здесь ведь самое сырое место.
– А-а!… – протянул он, желая, видимо, сказать, что это не имеет значения.
Я подошел поближе, встал возле пальмы, посмотрел на реку. В тумане едва можно было различить берег, черный, с тиной, заливавшей камни набережной.
– Ну и туман, – повторил я.
– Бывает…
– Ведь ничего не видно, куда же ты всматриваешься? – допытывался я.
– Да так, посматриваем, – ответил полицейский. Мне показалось, он на что-то намекает.
– А ты давно здесь? – спросил я и понял, что задал пустой вопрос.
– Здесь? – переспросил он сухо. Я молчал.
– Нынче ночью? – опять спросил он. Поскольку я не отвечал, он продолжал:
– Должно, ночью работали, вернулись из конторы?
– Нет. Просто не спится. Бессонница.
– А мы привыкли не спать. К этому привыкаешь.
– Надо полагать, это не очень трудно.
– То есть как?
– Да так – ночью тихо, в такой туман никого нет. А река течет себе.
– Эх, приятель!
Мы помолчали. Но я почувствовал, что нужно что-то сказать, и спросил:
– Недавно прошел здесь буксир?
– Какой?
– Английский, тот самый, ну, наш, буксир. Он не отвечал.
– Я его из-за тумана толком не разглядел.
– И я не видал, определил по звуку, – откликнулся он.
– Вот и я по звуку.
– Да, это был он, парусник.
– Но в такое время, ночью, в этот туман.
– Должно быть, танкер нуждался в буксировке.
– Вот ты говоришь – парусник, тогда он должен был пройти бесшумно.
– Застрял бы. В такой туман он под парусами с места бы не сдвинулся.
– А на веслах? – спросил я.
– На веслах можно. Да на веслах только лодка может продвигаться. И то трудно. Надорвешься. Еще и река сейчас вспять течет…
– Ну а если кто захочет оттуда тихо пробраться сюда? – спросил я полицейского.
– Пробраться сюда, ночью?
– Да, вдруг кто-то захочет сюда пробраться?
– Да кому же охота в такую-то ночь?
– Скажем, контрабандисту, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня:
– Совсем ничего не слыхать.
– Да, не слыхать ничего, – сказал я.
Полицейский смотрел на реку. Я опять спросил:
– Что там сейчас на реке за этим туманом?
– Рыба, – ответил полицейский.
– Какая рыба?…
– Обыкновенная рыба. Я пожал плечами:
– По-английски рыба будет «фиш»… Ночью-то наверняка и рыбы спят.
– Бог ведает, – отозвался полицейский, по голосу его было слышно, что он не придает особого значения моим разговорам.
– Ну и много рыбы в реке?
– Ну, есть, а сколько – Господь ведает.
– Да, разумеется, – согласился я, – рыба должна быть обязательно. Море близко, вот рыба и заплывает сюда.
– В основном рыба-меч заплывает.
– Дрянь рыба, грубая, – заметил я.
– Рыба как рыба, – не согласился полицейский.
– Да, рыба-то она рыба, но грубая и вонючая, – настаивал я. – А ты сам-то видел ее когда-нибудь?
– Ну, что ни говорите, она тоже рыба, – уклонился он от ответа.
– Так-то оно так. Но разве можно сравнить ее с красивыми и вкусными рыбами…
Полицейский прервал меня:
– Это вы говорите про рыбок, которые в стеклянных посудинах?
– Нет, больше про красную рыбу, – ответил я.
– Красная рыба в нашей реке не водится, она морская. К нам в реку только меч-рыба заплывает. Речная рыба всегда цвета речной воды. Вы, должно быть, недавно сюда приехали?
– Не очень давно.
– Из реки попадает рыба в море, а оттуда идет в реку только рыба-меч, да и то не крупная, а которая помельче, – заверил полицейский.
– И все же, рыба-меч грубая и вонючая, даже та, которая мельче, – настаивал я.
– Рыба разных сортов бывает. Рыба-меч тоже рыба. Рыбу не за красоту ценят.
– Ты, начальник, как я понимаю, стоишь за рыбу-меч?
Полицейский рассмеялся, смеялся он, как-то не открывая рта.
– Хорошо бы сейчас, вот прямо сейчас, одна из них выпрыгнула бы из реки сюда.
– Сейчас хоть всю реку облазь – ни одной не найдешь! Когда холодно, они уходят в море, а как потеплеет, тогда и они вернутся, – ответил полицейский.
– Они, значит, приспособленцы.
– Чего изволите? – не понял он.
– Да нет, я в порядке, не беспокойся.
– Я-то спокоен. А вот вы будьте осторожны – в реку свалитесь, – предупредил он.
– А главное, надо следить, чтобы не проник какой-нибудь контрабандист, – добавил я.
– Мы-то следим, – сказал полицейский и посмотрел на реку. И, желая подчеркнуть свою значимость, повторил: – Конечно, мы следим.
– Если кто и отважится нарушить границу, то едва ли одолеет эти скользкие камни, покрытые тиной. В два счета поскользнется и отправится к праотцам, – заметил я.
– Да нет, бывалый контрабандист знает, как идти. Я засмеялся:
– Ну, успокоил, начальник! Ведь как уверенно говоришь!
– Ясное дело, – ответил он.
– Ну а если набежит какой-нибудь здоровенный верзила, что тогда?
– Пока не набегал. А если появится, то велик Аллах, а мы-то зачем здесь? Найдем выход из положения, когда надо будет. Мы-то ведь тоже кое-чего умеем.
Говорил он это с улыбкой, дружелюбно и непринужденно.
– Стало быть, ты дорожишь своей должностью, а она-то ведь не очень о тебе печется, – заметил я.
– Каждый о своем заботится, верно?
Мне нечего было возразить, и я снова спросил его:
– Ну а если кто-нибудь захочет за границу перебежать?
– Перебежать, говорите? Ну, кто задумает не возвращаться… пускай идет, не беда. – Последние слова он сказал по-азербайджански, посмеялся в кулак и спросил: – Не слыхали, какой здесь случай вышел несколько недель назад?
– Какой?
– Только едва ли тот человек задумал бежать.
– Да кто это?
– Ну тот, который смастерил такой велосипед, чтобы по воде ходил.
– Я не слышал, – ответил я, хотя знал об этом. А произошло вот что.
Изобретатель, молодой еще человек, все лето трудился над водным велосипедом. Он взял два плоских бруска, пристроил к ним два больших колеса с легкими лопастями, а между колесами положил доску. Он так рассчитал: лопасти начнут вращаться, бить по воде, словно весла, и велосипед пойдет. Но, еще не проверив, как действует его машина, он решил ее усовершенствовать. Прикрепил к доскам резиновую камеру от десятитонного грузовика, чтобы придать своему детищу большую плавучесть. Затем приделал еще два колеса, поменьше лопастных, соединил их передачей. Когда он садился и начинал крутить педали, маленькие колеса приходили в движение и заставляли вертеться большие с лопастями. Все это неуклюжее сооружение с большой надутой камерой производило странное впечатление.
Но этот человек не решался днем спустить на воду свой велосипед – боялся молвы и насмешек.
Однажды, в конце лета, лунной ночью я шел медленно по берегу реки домой. Вижу, он несет свой велосипед. Тут я подумал: «Не спугнуть бы, ведь испугается и уйдет». Я знал, что он собирался глубокой ночью испробовать свое изобретение. Я свернул в сторону, присел за парапетом. Гляжу, он медленно и осторожно тащит велосипед к воде. Когда он спускал его с высокого берега, велосипед упал. Бедняга кое-как поднял его, с трудом поставил как нужно. Все это несуразное тяжелое сооружение оказалось на плаву. Потом он и сам осторожно залез туда и устроился на седле. Закрутил педалями, и велосипед, освещенный лунным светом, стал удаляться от берега. Сначала он вел его по мелководью, а потом медленно направился на середину реки. Поверхность реки была гладкой, спокойной. Небо чистое. А он уплывал на своем велосипеде все дальше и дальше по реке в лунном сиянии. И вдруг упал в воду. Издали мне было видно, как всколыхнулась поверхность воды. Велосипед перевернулся, колеса ушли под воду – и все. Водная гладь опять стала светлой и спокойной. Потом из-за поворота реки показался надутый ветром парус. Наутро между железными сваями причала обнаружили колеса велосипеда. Говорили, будто в камере был прокол. Наверное, когда он спускал велосипед на воду и тот упал, то ударился об острый камень, который оказался в тине. Понемногу воздух из камеры вышел. И когда велосипед был уже далеко от берега, он потерял равновесие и перевернулся. Наверное, так и было. А может быть, это изобретение было порочно в зародыше. Что касается трупа, его так и не нашли – ведь в реке много акул и рыбы-меч.
– Этот человек хотел прославиться, изобретать захотел. Его фото уже в газете напечатали, – сказал полицейский.
– Не читаю газет, – ответил я.
– Он хотел речной велосипед сделать.
– Ну и что, не вышло? – спросил я.
– Хотел сделать, да не успел, погиб.
– Тебе что же, жалко его?
– Конечно, жалко, молодой ведь.
– Чего же ты дал ему утонуть? – Вот такой вопрос я ему задал!
– Во-первых, он поплатился за свою глупость. Ну какой из него изобретатель? Во-вторых, я в ту ночь не дежурил. На следующий день только и узнал. Да и никто его не видел. Говорят, это все ночью было.
– Так-таки никто и не видел?
– А потом, если попадешь в такую реку, разве оттуда спасешься? – говорил полицейский.
– Случается, ты сам говорил, что случается, – возразил я.
– Да, конечно… Как же это вы не знали?
– Так вот и не знал.
– Он ведь был вашим соседом. В Компании работал и жил в этом квартале.
– Компания большая, служащих там много. Я не слыхал ничего.
– Да, бывает…
– Ну а Аббаса ты знал, начальник? Мальчонку Аббаса, что несколько дней назад попал под автомобиль?
– Это который боем был?
– «Бой» – это по-английски значит «мальчик», «слуга».
– Все оттого, что озорничал. Такой упрямый был – как осел, и шалун окаянный.
– Бедняжка Аббас…
– Да что там… Наверное, тот, что в реке утонул, тоже отчаянный был.
Я пожал плечами.
– Не думаю, чтобы он хотел уйти. Видно, просто хотел сделать велосипед, чтобы ходил и по суше, и по воде. Нет, не собирался уйти. – Потом я добавил: – Да никто не хочет умирать.
Полицейский рассмеялся и сказал:
– А вообще-то зачем бежать.
– Смотри, начальник, сам-то…
– Я не собираюсь, – улыбнулся он.
– Случается.
– Ничего, я присмотрю!
Я понял, что он хвастает. Но ведь все люди этой профессии любят прихвастнуть. Все-таки я сказал:
– Да если сейчас камушек из-под ног выскочит, ты струсишь!
– Говорите, камушек? Да я от пули ушел.
– В смысле ушел от страха, убежал или избежал пули? – спросил я.
– И то и другое, вот ей-Богу!
– С тобой не соскучишься, начальник.
Вдали, прорываясь сквозь туман, снова послышался гудок.
– Не верю я, что там никого нет, кроме рыбы!
– Что вы сказали? – переспросил полицейский.
– Я про реку говорю, про реку.
– Ах, про реку, да, да…
– Есть же там что-нибудь!
– Ну, Бог ведает. Я вот тут.
– Да нет, я говорю там, под водой.
– Под водой никто не может пройти. Да ведь и я тут. Если кто и задумает что, то ведь я на посту.
– А когда тебя нет, тогда что?
– Здесь всегда кто-нибудь дежурит. По очереди, – сказал полицейский, тихо посмеиваясь, и добавил: – Тут бдительность нужна. А без бдительности… Местные жители нам обязаны… да.
– Точно, – ответил я, – конечно, все спят, кругом зловоние, а ты стоишь один.
– А вы, ваше благородие, человек с понятием, как я погляжу.
– А все же под водой что-то есть!
– Рыба, что ли?
– Ну рыбы, затонувшее что-то, пни… Но полицейский меня прервал:
– Э, до этого нам дела нет. Вот вы все думаете, что должен человек прийти, а где он, этот человек?
Тут я понял, что говорит он не такой уж вздор. Он соображает и знает свое дело. Мне, признаться, нравятся такие скрытные люди, у них простое, но обостренное чувство. И я сказал:
– Так ты говоришь, пройти никак невозможно?
– Нет, конечно, нет. А может, и пройдет. Бог ведает. Вот сейчас вы пришли, а могли и не прийти.
– Ну при чем тут я! У меня бессонница.
– Верно вы говорите. Когда человек сон теряет, что-то ему в голову взбредет – вскакивает, идет куда-нибудь. Верно?
Я рассмеялся:
– Находчивый ты, однако, братец! Да и внимательный, такого не проведешь, нет!
– Приходится внимательным быть.
– Ну а когда тот человек утонул… Тут он меня перебил:
– Нечего ему было в воду соваться… Теперь я перебил его:
– Вот видишь, а ты говоришь, бдительность! – упрекнул я его.
– Да, бдительность. Я ведь не говорил, что обо всех забочусь. Не все и хотят, чтобы о них заботились. Они ведь если и натворят чего, так им же хуже. А другие безобидные, смирные. Развлекаются да забавляются.
Тут я невольно, но с каким-то злорадством повторил:
– Забавляются.
– Да ведь люди целый день делом заняты, – сказал он.
– Да, но он утонул, несчастный, умер!
– Все умрут, – сказал он невозмутимо, – разве вы этого не знаете?
Я молча смотрел на него. Слушал звук падающих капель, на листьях лежал туман.
– Так-то, – тихо сказал он, задумался и добавил: – А что тут можно было сделать? Далеко было, да и крика, наверное, не слышали. Опять же, надо ему было соблюдать осторожность.
Я молчал.
– Никто из нас не виноват, – заметил полицейский.
Я молчал.
– Сам виноват, псих, все от глупости.
Я молчал.
– Кабы его изобретение дельным было, то куда ни шло. Тогда бы мы говорили: Господи, до чего же умный! А оно было неправильное изначально.
– Я видел Аббаса, которого машина сбила, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня, пристально посмотрел.
– Странно, – сказал он и добавил: – Это все от озорства, безобразник он был.
– Жалко его.
– Позорил он нас, – сказал полицейский.
– Это когда камушки бросал?
– Что вы сказали?
– Говорю, тем позорил, что камушки в окна бросал, когда сюда шлюхи приходили?
– А как вы считаете, это хорошо?
– Разве предупреждать плохо?
– Предупреждал он по злобе. Он был против нас. Не любил нашего брата полицейского.
– Да он дурачок, – сказал я.
– Нет, никакой он не дурачок, – возразил полицейский, – он был даже опасным. Ловкий, хитрый. Их тут целая ватага была. Он вполне здоровым был. Если бы не погиб, то еще сколько доставил бы неприятностей. Он был против нас.
– Жалко его, – повторил я.
– Во всем против нас шел, – раздраженно сказал полицейский.
– И я иду, – негромко произнес я. Но он, кажется, меня не понял. – Вы уходите? – спросил он. – Устали?
Я в самом деле устал. Посмотрел на него. Мы оба молчали. Я чувствовал, что между нами уже давно установились отношения, которые выражаются пожеланием «счастливой вам звезды», хотя я плохо понимаю, при чем тут звезды.
– Хочешь закурить? – почему-то спросил я полицейского.
– Закурить? – ответил он так, словно решил, что я прошу у него покурить опиум. – Небось устали? – переспросил он.
– Да, устал.
– Вы-то всего несколько минут постояли – и уже устали? Теперь понимаете, как полицейский устает?
– Тяжело быть полицейским? – спросил я.
– Ну, один все время. Устаешь, конечно, – ответил он.
– Но ты же привык. Сам ведь говорил, что привык.
– Что хорошего – привыкать к усталости.
– Но ведь это твоя работа, верно? К работе привыкают. Что-то, мне кажется, у тебя настроение испортилось. Не опрокинуть ли по стаканчику водки – помогает. Как ты на это смотришь? – предложил я.
– Разве вы пьете водку?
– Иногда случается.
– Виску? – спросил он и пояснил: заграничную водку, значит.
– Так, выходит, ты иногда употребляешь?
– Как же, когда найдется, почему бы и нет.
– Давай-ка я сбегаю домой и принесу тебе.
– Ну, ваше благородие, вы, оказывается, человек понимающий!
Откуда-то издалека, из-за густого тумана, снова послышался гудок тягяча.
– Так, значит, принести виски и сигареты? – сказал я. Полицейский, довольный, спросил:
– Заграничные?
– Конечно же, заграничные. Ты сказал, что мы, здешние жители, обязаны тебе, сам говорил… Побудь здесь, я скоро вернусь, – бросил я полицейскому и пошел.
– Ей-богу, ваше благородие, вы человек понимающий. Я ушел. С реки опять раздался гудок какого-то парохода. Я прошел через коридор в свою комнату, не зажигая света, подошел к окну. Еще не рассвело, в комнате ничего не разглядеть. Снова загудел пароход, но его не было видно – все застилал туман. За окном был тусклый ртутный свет, на пальмовых ветвях качались капли влаги. Был полицейский, ожидавший на берегу реки на сей раз меня. Он не знал, в каком доме я живу, а я не знал, как в конце концов поступит этот полицейский. Человек, словно принесенный волной, стоявший один в темноте у воды. Человек, ставший реальностью тех лет, с его лукавством и смятением, дисциплиной и старательностью, вздорностью, претензией, ожиданием и бесчестием, с его поверхностной и ложной бдительностью. Человек, который был неотъемлемой частью побережья, возникая из волн, из запахов, из той ночи, как нельзя лучше подходил ко всему этому. Он был рожден этой действительностью. Снова слышался сдавленный и тяжелый гул. Опять волны били о берег и тягач пробивался сквозь мглу. Проводить суда было его делом. Он не ждал, когда рассеется туман или кончится ночь.
Я стоял у окна, а полицейский маячил под колючими ветками тропических деревьев в туманной мгле.
Я не курю опиум и сигареты не курю. У меня их нет. А в бутылке – если бы что и было, не дал бы ему ни капли! Вот и весь сказ.
Подошел к окну – ничего не видно, все поглощено туманом. Опять прислушался: волна бьет о берег, укрепленный камнем, разбивается о него, отступает и возвращается. Приближается и отступает. Слабый всплеск затихает.
Снова мертвая тишина. На пальмовых листьях поблескивают капли. Ртутная лампа то вспыхивает, то меркнет. Когда ветки деревьев прикрывают ее, она становится похожа на уставший бодрствовать глаз. На кончиках листьев дрожащие капли, которые время от времени падают вниз. Стволы деревьев прячутся в тени, и ветки в лучах колеблющегося света сами кажутся тенями.
Становится прохладно. Сквозь мглу и тусклый свет вижу на берегу реки фигуру человека. Словно рокот парохода или морская волна выкинули его на берег. Он то исчезает, то появляется вновь.
Я одеваюсь и выхожу из комнаты. Отворив дверь, вижу пустой коридор, испещренный пятнами тумана. В немом молчании ночи кажется, что день никогда не придет… Временами из комнаты доносится храп. Я неслышно прохожу коридор и выхожу из дома.
На улице тишина была другой: сырой и прохладной, словно пришла издалека. Она таяла, исходила шорохом падающих с листьев капель. Миновав миртовые заросли, я увидел в тумане на берегу реки человека. Над его головой простирались колючие ветки тропических деревьев, махавшие лапами под фонарем. Я подошел поближе. Туман чуть отступил.
– Ну и туман! – сказал я.
Человек обернулся, это был полицейский.
– Счастливой вам звезды, начальник, – говорю ему. Вообще я терпеть не могу этого выражения – бессмыслица какая-то. Ну при чем тут звезды? – Ну и мглистая же сегодня ночь!
– Да-а, – протянул он в ответ.
– Что поделываешь, господин начальник?
– Ничего, так, поглядываем.
– Здесь ведь самое сырое место.
– А-а!… – протянул он, желая, видимо, сказать, что это не имеет значения.
Я подошел поближе, встал возле пальмы, посмотрел на реку. В тумане едва можно было различить берег, черный, с тиной, заливавшей камни набережной.
– Ну и туман, – повторил я.
– Бывает…
– Ведь ничего не видно, куда же ты всматриваешься? – допытывался я.
– Да так, посматриваем, – ответил полицейский. Мне показалось, он на что-то намекает.
– А ты давно здесь? – спросил я и понял, что задал пустой вопрос.
– Здесь? – переспросил он сухо. Я молчал.
– Нынче ночью? – опять спросил он. Поскольку я не отвечал, он продолжал:
– Должно, ночью работали, вернулись из конторы?
– Нет. Просто не спится. Бессонница.
– А мы привыкли не спать. К этому привыкаешь.
– Надо полагать, это не очень трудно.
– То есть как?
– Да так – ночью тихо, в такой туман никого нет. А река течет себе.
– Эх, приятель!
Мы помолчали. Но я почувствовал, что нужно что-то сказать, и спросил:
– Недавно прошел здесь буксир?
– Какой?
– Английский, тот самый, ну, наш, буксир. Он не отвечал.
– Я его из-за тумана толком не разглядел.
– И я не видал, определил по звуку, – откликнулся он.
– Вот и я по звуку.
– Да, это был он, парусник.
– Но в такое время, ночью, в этот туман.
– Должно быть, танкер нуждался в буксировке.
– Вот ты говоришь – парусник, тогда он должен был пройти бесшумно.
– Застрял бы. В такой туман он под парусами с места бы не сдвинулся.
– А на веслах? – спросил я.
– На веслах можно. Да на веслах только лодка может продвигаться. И то трудно. Надорвешься. Еще и река сейчас вспять течет…
– Ну а если кто захочет оттуда тихо пробраться сюда? – спросил я полицейского.
– Пробраться сюда, ночью?
– Да, вдруг кто-то захочет сюда пробраться?
– Да кому же охота в такую-то ночь?
– Скажем, контрабандисту, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня:
– Совсем ничего не слыхать.
– Да, не слыхать ничего, – сказал я.
Полицейский смотрел на реку. Я опять спросил:
– Что там сейчас на реке за этим туманом?
– Рыба, – ответил полицейский.
– Какая рыба?…
– Обыкновенная рыба. Я пожал плечами:
– По-английски рыба будет «фиш»… Ночью-то наверняка и рыбы спят.
– Бог ведает, – отозвался полицейский, по голосу его было слышно, что он не придает особого значения моим разговорам.
– Ну и много рыбы в реке?
– Ну, есть, а сколько – Господь ведает.
– Да, разумеется, – согласился я, – рыба должна быть обязательно. Море близко, вот рыба и заплывает сюда.
– В основном рыба-меч заплывает.
– Дрянь рыба, грубая, – заметил я.
– Рыба как рыба, – не согласился полицейский.
– Да, рыба-то она рыба, но грубая и вонючая, – настаивал я. – А ты сам-то видел ее когда-нибудь?
– Ну, что ни говорите, она тоже рыба, – уклонился он от ответа.
– Так-то оно так. Но разве можно сравнить ее с красивыми и вкусными рыбами…
Полицейский прервал меня:
– Это вы говорите про рыбок, которые в стеклянных посудинах?
– Нет, больше про красную рыбу, – ответил я.
– Красная рыба в нашей реке не водится, она морская. К нам в реку только меч-рыба заплывает. Речная рыба всегда цвета речной воды. Вы, должно быть, недавно сюда приехали?
– Не очень давно.
– Из реки попадает рыба в море, а оттуда идет в реку только рыба-меч, да и то не крупная, а которая помельче, – заверил полицейский.
– И все же, рыба-меч грубая и вонючая, даже та, которая мельче, – настаивал я.
– Рыба разных сортов бывает. Рыба-меч тоже рыба. Рыбу не за красоту ценят.
– Ты, начальник, как я понимаю, стоишь за рыбу-меч?
Полицейский рассмеялся, смеялся он, как-то не открывая рта.
– Хорошо бы сейчас, вот прямо сейчас, одна из них выпрыгнула бы из реки сюда.
– Сейчас хоть всю реку облазь – ни одной не найдешь! Когда холодно, они уходят в море, а как потеплеет, тогда и они вернутся, – ответил полицейский.
– Они, значит, приспособленцы.
– Чего изволите? – не понял он.
– Да нет, я в порядке, не беспокойся.
– Я-то спокоен. А вот вы будьте осторожны – в реку свалитесь, – предупредил он.
– А главное, надо следить, чтобы не проник какой-нибудь контрабандист, – добавил я.
– Мы-то следим, – сказал полицейский и посмотрел на реку. И, желая подчеркнуть свою значимость, повторил: – Конечно, мы следим.
– Если кто и отважится нарушить границу, то едва ли одолеет эти скользкие камни, покрытые тиной. В два счета поскользнется и отправится к праотцам, – заметил я.
– Да нет, бывалый контрабандист знает, как идти. Я засмеялся:
– Ну, успокоил, начальник! Ведь как уверенно говоришь!
– Ясное дело, – ответил он.
– Ну а если набежит какой-нибудь здоровенный верзила, что тогда?
– Пока не набегал. А если появится, то велик Аллах, а мы-то зачем здесь? Найдем выход из положения, когда надо будет. Мы-то ведь тоже кое-чего умеем.
Говорил он это с улыбкой, дружелюбно и непринужденно.
– Стало быть, ты дорожишь своей должностью, а она-то ведь не очень о тебе печется, – заметил я.
– Каждый о своем заботится, верно?
Мне нечего было возразить, и я снова спросил его:
– Ну а если кто-нибудь захочет за границу перебежать?
– Перебежать, говорите? Ну, кто задумает не возвращаться… пускай идет, не беда. – Последние слова он сказал по-азербайджански, посмеялся в кулак и спросил: – Не слыхали, какой здесь случай вышел несколько недель назад?
– Какой?
– Только едва ли тот человек задумал бежать.
– Да кто это?
– Ну тот, который смастерил такой велосипед, чтобы по воде ходил.
– Я не слышал, – ответил я, хотя знал об этом. А произошло вот что.
Изобретатель, молодой еще человек, все лето трудился над водным велосипедом. Он взял два плоских бруска, пристроил к ним два больших колеса с легкими лопастями, а между колесами положил доску. Он так рассчитал: лопасти начнут вращаться, бить по воде, словно весла, и велосипед пойдет. Но, еще не проверив, как действует его машина, он решил ее усовершенствовать. Прикрепил к доскам резиновую камеру от десятитонного грузовика, чтобы придать своему детищу большую плавучесть. Затем приделал еще два колеса, поменьше лопастных, соединил их передачей. Когда он садился и начинал крутить педали, маленькие колеса приходили в движение и заставляли вертеться большие с лопастями. Все это неуклюжее сооружение с большой надутой камерой производило странное впечатление.
Но этот человек не решался днем спустить на воду свой велосипед – боялся молвы и насмешек.
Однажды, в конце лета, лунной ночью я шел медленно по берегу реки домой. Вижу, он несет свой велосипед. Тут я подумал: «Не спугнуть бы, ведь испугается и уйдет». Я знал, что он собирался глубокой ночью испробовать свое изобретение. Я свернул в сторону, присел за парапетом. Гляжу, он медленно и осторожно тащит велосипед к воде. Когда он спускал его с высокого берега, велосипед упал. Бедняга кое-как поднял его, с трудом поставил как нужно. Все это несуразное тяжелое сооружение оказалось на плаву. Потом он и сам осторожно залез туда и устроился на седле. Закрутил педалями, и велосипед, освещенный лунным светом, стал удаляться от берега. Сначала он вел его по мелководью, а потом медленно направился на середину реки. Поверхность реки была гладкой, спокойной. Небо чистое. А он уплывал на своем велосипеде все дальше и дальше по реке в лунном сиянии. И вдруг упал в воду. Издали мне было видно, как всколыхнулась поверхность воды. Велосипед перевернулся, колеса ушли под воду – и все. Водная гладь опять стала светлой и спокойной. Потом из-за поворота реки показался надутый ветром парус. Наутро между железными сваями причала обнаружили колеса велосипеда. Говорили, будто в камере был прокол. Наверное, когда он спускал велосипед на воду и тот упал, то ударился об острый камень, который оказался в тине. Понемногу воздух из камеры вышел. И когда велосипед был уже далеко от берега, он потерял равновесие и перевернулся. Наверное, так и было. А может быть, это изобретение было порочно в зародыше. Что касается трупа, его так и не нашли – ведь в реке много акул и рыбы-меч.
– Этот человек хотел прославиться, изобретать захотел. Его фото уже в газете напечатали, – сказал полицейский.
– Не читаю газет, – ответил я.
– Он хотел речной велосипед сделать.
– Ну и что, не вышло? – спросил я.
– Хотел сделать, да не успел, погиб.
– Тебе что же, жалко его?
– Конечно, жалко, молодой ведь.
– Чего же ты дал ему утонуть? – Вот такой вопрос я ему задал!
– Во-первых, он поплатился за свою глупость. Ну какой из него изобретатель? Во-вторых, я в ту ночь не дежурил. На следующий день только и узнал. Да и никто его не видел. Говорят, это все ночью было.
– Так-таки никто и не видел?
– А потом, если попадешь в такую реку, разве оттуда спасешься? – говорил полицейский.
– Случается, ты сам говорил, что случается, – возразил я.
– Да, конечно… Как же это вы не знали?
– Так вот и не знал.
– Он ведь был вашим соседом. В Компании работал и жил в этом квартале.
– Компания большая, служащих там много. Я не слыхал ничего.
– Да, бывает…
– Ну а Аббаса ты знал, начальник? Мальчонку Аббаса, что несколько дней назад попал под автомобиль?
– Это который боем был?
– «Бой» – это по-английски значит «мальчик», «слуга».
– Все оттого, что озорничал. Такой упрямый был – как осел, и шалун окаянный.
– Бедняжка Аббас…
– Да что там… Наверное, тот, что в реке утонул, тоже отчаянный был.
Я пожал плечами.
– Не думаю, чтобы он хотел уйти. Видно, просто хотел сделать велосипед, чтобы ходил и по суше, и по воде. Нет, не собирался уйти. – Потом я добавил: – Да никто не хочет умирать.
Полицейский рассмеялся и сказал:
– А вообще-то зачем бежать.
– Смотри, начальник, сам-то…
– Я не собираюсь, – улыбнулся он.
– Случается.
– Ничего, я присмотрю!
Я понял, что он хвастает. Но ведь все люди этой профессии любят прихвастнуть. Все-таки я сказал:
– Да если сейчас камушек из-под ног выскочит, ты струсишь!
– Говорите, камушек? Да я от пули ушел.
– В смысле ушел от страха, убежал или избежал пули? – спросил я.
– И то и другое, вот ей-Богу!
– С тобой не соскучишься, начальник.
Вдали, прорываясь сквозь туман, снова послышался гудок.
– Не верю я, что там никого нет, кроме рыбы!
– Что вы сказали? – переспросил полицейский.
– Я про реку говорю, про реку.
– Ах, про реку, да, да…
– Есть же там что-нибудь!
– Ну, Бог ведает. Я вот тут.
– Да нет, я говорю там, под водой.
– Под водой никто не может пройти. Да ведь и я тут. Если кто и задумает что, то ведь я на посту.
– А когда тебя нет, тогда что?
– Здесь всегда кто-нибудь дежурит. По очереди, – сказал полицейский, тихо посмеиваясь, и добавил: – Тут бдительность нужна. А без бдительности… Местные жители нам обязаны… да.
– Точно, – ответил я, – конечно, все спят, кругом зловоние, а ты стоишь один.
– А вы, ваше благородие, человек с понятием, как я погляжу.
– А все же под водой что-то есть!
– Рыба, что ли?
– Ну рыбы, затонувшее что-то, пни… Но полицейский меня прервал:
– Э, до этого нам дела нет. Вот вы все думаете, что должен человек прийти, а где он, этот человек?
Тут я понял, что говорит он не такой уж вздор. Он соображает и знает свое дело. Мне, признаться, нравятся такие скрытные люди, у них простое, но обостренное чувство. И я сказал:
– Так ты говоришь, пройти никак невозможно?
– Нет, конечно, нет. А может, и пройдет. Бог ведает. Вот сейчас вы пришли, а могли и не прийти.
– Ну при чем тут я! У меня бессонница.
– Верно вы говорите. Когда человек сон теряет, что-то ему в голову взбредет – вскакивает, идет куда-нибудь. Верно?
Я рассмеялся:
– Находчивый ты, однако, братец! Да и внимательный, такого не проведешь, нет!
– Приходится внимательным быть.
– Ну а когда тот человек утонул… Тут он меня перебил:
– Нечего ему было в воду соваться… Теперь я перебил его:
– Вот видишь, а ты говоришь, бдительность! – упрекнул я его.
– Да, бдительность. Я ведь не говорил, что обо всех забочусь. Не все и хотят, чтобы о них заботились. Они ведь если и натворят чего, так им же хуже. А другие безобидные, смирные. Развлекаются да забавляются.
Тут я невольно, но с каким-то злорадством повторил:
– Забавляются.
– Да ведь люди целый день делом заняты, – сказал он.
– Да, но он утонул, несчастный, умер!
– Все умрут, – сказал он невозмутимо, – разве вы этого не знаете?
Я молча смотрел на него. Слушал звук падающих капель, на листьях лежал туман.
– Так-то, – тихо сказал он, задумался и добавил: – А что тут можно было сделать? Далеко было, да и крика, наверное, не слышали. Опять же, надо ему было соблюдать осторожность.
Я молчал.
– Никто из нас не виноват, – заметил полицейский.
Я молчал.
– Сам виноват, псих, все от глупости.
Я молчал.
– Кабы его изобретение дельным было, то куда ни шло. Тогда бы мы говорили: Господи, до чего же умный! А оно было неправильное изначально.
– Я видел Аббаса, которого машина сбила, – сказал я. Полицейский посмотрел на меня, пристально посмотрел.
– Странно, – сказал он и добавил: – Это все от озорства, безобразник он был.
– Жалко его.
– Позорил он нас, – сказал полицейский.
– Это когда камушки бросал?
– Что вы сказали?
– Говорю, тем позорил, что камушки в окна бросал, когда сюда шлюхи приходили?
– А как вы считаете, это хорошо?
– Разве предупреждать плохо?
– Предупреждал он по злобе. Он был против нас. Не любил нашего брата полицейского.
– Да он дурачок, – сказал я.
– Нет, никакой он не дурачок, – возразил полицейский, – он был даже опасным. Ловкий, хитрый. Их тут целая ватага была. Он вполне здоровым был. Если бы не погиб, то еще сколько доставил бы неприятностей. Он был против нас.
– Жалко его, – повторил я.
– Во всем против нас шел, – раздраженно сказал полицейский.
– И я иду, – негромко произнес я. Но он, кажется, меня не понял. – Вы уходите? – спросил он. – Устали?
Я в самом деле устал. Посмотрел на него. Мы оба молчали. Я чувствовал, что между нами уже давно установились отношения, которые выражаются пожеланием «счастливой вам звезды», хотя я плохо понимаю, при чем тут звезды.
– Хочешь закурить? – почему-то спросил я полицейского.
– Закурить? – ответил он так, словно решил, что я прошу у него покурить опиум. – Небось устали? – переспросил он.
– Да, устал.
– Вы-то всего несколько минут постояли – и уже устали? Теперь понимаете, как полицейский устает?
– Тяжело быть полицейским? – спросил я.
– Ну, один все время. Устаешь, конечно, – ответил он.
– Но ты же привык. Сам ведь говорил, что привык.
– Что хорошего – привыкать к усталости.
– Но ведь это твоя работа, верно? К работе привыкают. Что-то, мне кажется, у тебя настроение испортилось. Не опрокинуть ли по стаканчику водки – помогает. Как ты на это смотришь? – предложил я.
– Разве вы пьете водку?
– Иногда случается.
– Виску? – спросил он и пояснил: заграничную водку, значит.
– Так, выходит, ты иногда употребляешь?
– Как же, когда найдется, почему бы и нет.
– Давай-ка я сбегаю домой и принесу тебе.
– Ну, ваше благородие, вы, оказывается, человек понимающий!
Откуда-то издалека, из-за густого тумана, снова послышался гудок тягяча.
– Так, значит, принести виски и сигареты? – сказал я. Полицейский, довольный, спросил:
– Заграничные?
– Конечно же, заграничные. Ты сказал, что мы, здешние жители, обязаны тебе, сам говорил… Побудь здесь, я скоро вернусь, – бросил я полицейскому и пошел.
– Ей-богу, ваше благородие, вы человек понимающий. Я ушел. С реки опять раздался гудок какого-то парохода. Я прошел через коридор в свою комнату, не зажигая света, подошел к окну. Еще не рассвело, в комнате ничего не разглядеть. Снова загудел пароход, но его не было видно – все застилал туман. За окном был тусклый ртутный свет, на пальмовых ветвях качались капли влаги. Был полицейский, ожидавший на берегу реки на сей раз меня. Он не знал, в каком доме я живу, а я не знал, как в конце концов поступит этот полицейский. Человек, словно принесенный волной, стоявший один в темноте у воды. Человек, ставший реальностью тех лет, с его лукавством и смятением, дисциплиной и старательностью, вздорностью, претензией, ожиданием и бесчестием, с его поверхностной и ложной бдительностью. Человек, который был неотъемлемой частью побережья, возникая из волн, из запахов, из той ночи, как нельзя лучше подходил ко всему этому. Он был рожден этой действительностью. Снова слышался сдавленный и тяжелый гул. Опять волны били о берег и тягач пробивался сквозь мглу. Проводить суда было его делом. Он не ждал, когда рассеется туман или кончится ночь.
Я стоял у окна, а полицейский маячил под колючими ветками тропических деревьев в туманной мгле.
Я не курю опиум и сигареты не курю. У меня их нет. А в бутылке – если бы что и было, не дал бы ему ни капли! Вот и весь сказ.