Этих – особенно с животиками – Береславский не обижал никогда, добавляя за подобную округлость минимум балл. Наиболее приближенным он объяснял свою позицию как посильный ответ китайцам: его представления об этническом составе будущей России не были оптимистичными.
Последняя, третья группа, к которой принадлежала сама Машка Ежкова, состояла из юных акул, интересующихся всем и желающих это все попробовать на острый зуб. Таких Ефим Аркадьевич обожал, прощал им любой запал и горячность и никогда не применял в дискуссиях свои ядовитые возможности.
Хотя нет, злобно пошутить он все же мог, виновато оправдываясь, что ради красного словца мало кого удается пожалеть.
Зато не жалел и времени своего, разрешал таскаться к нему на работу, в маленькое, но прикольное рекламное агентство «Беор».
Несмотря на незаурядность персонажа, вряд ли Машка долго вспоминала бы о нем после окончания вуза, если б не одна история.
Случилось это уже на пятом курсе, за полгода до диплома.
Неприятная была история.
А именно – отцов оборонный завод, раздираемый хозяйствующими субъектами, оказался без денег, зарплату надолго задержали. Папа же, будучи там не последним человеком, ничего себе не украл и оказался практически на мели.
По закону подлости Женька – ей было тогда как сегодняшним близнецам – попала в больницу с опасным пороком сердца. Это девятилетний ребенок!
И, наконец, мамуля забеременела близнецами, потеряв хорошо оплачиваемую работу в страховой компании.
Интересно, что близнецы своим появлением обязаны в основном Машке. Папа оставил все на усмотрение жены. Нет, он очень хотел детей – Женька получилась лишь после двенадцати лет их совместной жизни. Потом долго опять все не складывалось. Сейчас же сложилось, да еще в двойном размере. Но возраст мамы пугал врачей, и отец, никогда не боявшийся серьезных решений, теперь прямо сгибался под тяжестью ответственности. Вот в такой ситуации Машка и сказала свое твердое слово.
Чтоб мамуля рожала, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь, поскольку это уж точно была последняя ее возможность.
Ну а потом – все, что уже сказано выше: папино безденежье, Женькина болезнь, мамин уход с работы. В такой ситуации Машке ничего не оставалось, как с утра, позаражав всех домашних безграничным оптимизмом, сваливать на весь день в поисках заработков. Деньги доставались, но не так много и очень тяжело: личной продажей все тех же шуб, однако еще не своих, а взятых на реализацию у мамы девочки из их группы.
Впрочем, заработанного хватало только на прожить.
И первое, чем пришлось пожертвовать, стал институт. Она не оплатила – ее отчислили. Даже не морочилась с академом: не ясно было, когда появятся деньги, а ни минуты свободной не выпадало уже сейчас.
Вот тут и прозвучал звонок от Береславского.
Мария даже удивилась – телефон нашел, не поленился. Поблагодарила за внимание и сказала, что все решения уже приняты. Он же выпустил в нее струю словесного яда и потребовал очной встречи.
Отказать Маша не решилась, хотя со временем был просто страшный напряг.
Приехала к нему в «Беор». Была здесь не единожды. Прошлым летом – целый месяц, на практике. Там менеджеры звонят, дизайнеры рисуют, станки стучат, плоттеры плюют краской. Все как всегда.
И Ефим Аркадьевич – как всегда. Развалился в своем кабинете, в роскошном кресле, попивает чаек, налитый собственной секретаршей. Кстати, у Береславского их было целых две. У второго учредителя, другана его старого, не то что секретарши отдельной – и стола-то не было. Маленький и полный Александр Иванович Орлов всегда носился шариком – то по типографии, то по бухгалтерии, то по внешним инстанциям.
Хотя – что в фирме не было секретом – все серьезные клиенты приходили через Береславского: этот сибарит и себялюбец непонятно с какой стати дружил с половиной Москвы.
Пришла. Уселась напротив, на кожаный двухместный диванчик.
Про него она уже слыхала историю от старых беоровских сотрудниц. Диванчик был первой мебелью агентства, втащил его лично мастер, в одиночку. Ефим Аркадьевич, тогда будучи на много лет моложе, с лету, на автомате, задал вопрос: раскладывается ли мебель? Тот, так же на автомате, ответил: «Нет, но и так удобно». Потом оба радостно ржали. Тупой мужицкий юмор. Даже не юмор, а постоянный ход мысли.
– Долго думала, прежде чем бросать в середине пятого курса? – наконец изволил начать беседу бывший препод.
– Обстоятельства, Ефим Аркадьевич. – Машке не хотелось углубляться. Хотелось побыстрее отделаться, безо всех этих сочувствий и сопереживаний – уже наслушалась.
– И какие же? – Этот тип точно никуда не торопился. Он даже на деловые встречи ездить не любил. Удивительно, но большинство клиентов приезжали к нему в богом забытое Измайлово сами.
– Деньги кончились, – держала себя в руках Машка.
– Ты вроде не казалась мне совсем дурой… – задумчиво произнес он. Профессор вовсе не оскорблял. Он лишь констатировал и анализировал. Только когда загнул про женскую логику, Машку переклинило, и она объяснила ему все. И очень доходчиво.
Глазки препода загорелись интересом, ноздри немаленького носа задвигались, как будто учуяв что-то вкусненькое.
– Значит, двое новых деток, отец и мама без зарплаты, сестра в больнице, – подытожил он. – Все перечислила?
Мария молча кивнула, едва сдерживая слезы – решение расстаться со ставшим родным вузом было вовсе не безболезненным.
– Ах да. Еще девица нежного психотипа, – спохватился Береславский. – Космонавтка.
– А космонавтка-то при чем? – Машка даже не успела обидеться за нежный психотип.
– Ну, в скафандре, – объяснил тот. – И в космосе. Одна на миллион кубических километров.
– Слушайте, – взвилась уставшая Мария, уже потерявшая полтора часа такого дорогого времени. – Спасибо, конечно, за участие, но у вас есть лучшие предложения?
– Нет, Маша, – сказал Береславский. – Пока не подумаю. Вот подумаю минут пятнадцать – они появятся. Я ж не пылкая девушка – сначала делать, потом думать.
После чего реально ушел в себя. Взгляд стал отсутствующим, как у ее знакомого доходяги-нарика после хорошей дозы. Правда, не на пятнадцать минут, а на восемь. Но и они показались Марии долгими.
– Значит, так, – наконец объявил он. – В универе я договорюсь об отсрочке.
– Отсрочка не поможет, – перебила Машка. Уж она-то на эти темы думала-передумала. А здесь – чужую беду руками разведу.
– Поможет, – как от жужжащей мухи отмахнулся Береславский. – Параллельно буду общаться с банком, кредит на завершение образования. Ты молодая, тебе дадут. Это раз. Два – сейчас решим с твоей сестренкой.
– Как вы решите? – чуть не расплакалась Мария. Это было ее окно уязвимости. Прооперировать Женьку немедленно могли лишь за границей, для чего требовалось более тридцати тысяч долларов. Здесь же ее поддерживали бесплатно, но очередь на операцию с заменой клапанов была неопределенно долгой.
– Пока не знаю, – вздохнул препод и взялся за телефонную трубку.
За сорок с лишним минут – но теперь Машка уже никуда не торопилась – он последовательно поговорил с пятью собеседниками, выстраивая неочевидную, однако явно логически обоснованную цепочку. Пятый сообщил Береславскому дату и место госпитализации ребенка. И не через два года, а через неделю, причем перевод из нынешней больницы в сердечный НИИ будет осуществлен напрямик, без промежуточной выписки.
Ефим Аркадьевич аккуратно записал на бумажке адрес, телефон и электронную почту своего последнего благодетеля. Интересно, что бумажка была с другой стороны уже чем-то исписана – Береславский был нетерпим к бесполезной растрате ресурсов. Полезную же – разумеется, на его личный взгляд – очень одобрял: ездил на безумно дорогой и вечно поцарапанной машине и при постоянно мятых джинсах и рубахе демонстрировал дорогущие часы.
Впрочем, Машке уже было не до критики препода – она чувствовала, как к ней буквально возвращается ее беззаботная юность, со всеми этими событиями вроде бы безвозвратно потерянная месяц назад.
В этот момент вновь зазвонил телефон. Береславский вальяжно взял трубку.
Машка напряглась: неужели что-то разладилось?
Но – обошлось.
– Да, это я, – сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. – Конечно, пойду. Я обожаю театр.
Вот ведь лжец! Сам говорил, что терпеть не может театральные спектакли, что все время рука его тянется к пульту управления, дабы включить ускоренную перемотку. Он даже фильмы смотрит по несколько штук сразу, щелкая каналами. А еще говорил, что любит театральные залы с колоннами, за которыми удобно дремать.
– Да-да, Танечка. Конечно, буду. – И положил трубку.
«Интересно, его жена знает про эту Танечку?» – подумала оскорбленная в женских чувствах Машка, но тут же все простила профессору, вспомнив, как ловко он решил ее ужасные проблемы. И вслух сказала совсем другое:
– Спасибо, Ефим Аркадьевич!
И глаза ее наполнились предательской влагой.
– Не за что, – ответил тот. А потом серьезно, очень серьезно продолжил: – Действительно, не за что. Мы пропихнули твою сестренку без очереди. Значит, чью-то – отодвинули. И то, и другое – на моей совести.
Машка ошарашенно молчала, понимая, что и в этот раз препод прав. Потом встала, чтобы выйти.
И остановилась.
Нельзя же так просто взять и уйти. После таких подарков. Ради Женьки она бы свой сердечный клапан, не задумываясь, пожертвовала.
Но чем она могла его отблагодарить? Разве что… вон он как с этой Танечкой разсюсюкался.
Мария не стала откладывать в долгий ящик – решимости ей хватало во все периоды жизни – и предложила Ефиму Аркадьевичу провести вместе вечер.
– Я действительно похож на педофила? – неожиданно расстроился он. – Говорят, с возрастом это бывает.
Машке пришлось успокаивать мужика, что на педофила он не похож. Что он похож на бабника, Машка, по понятным причинам, сообщать благодетелю не стала.
На этом, кстати, история не закончилась.
В универе ее восстановили, а вот в банке кредита пока не дали – закончилась квота на этот год. Все было не слишком страшно, они ж не отказали, просто требовалось согласовать это с бухгалтерией. К тому же сама Мария была вполне в тот момент счастлива – вечером почти здоровую Женьку выписывали из клиники. В бухгалтерии же ее ожидал еще один сюрприз. Тамошняя дама порылась в бумагах и сказала, что все уплачено, долгов нет.
Поскольку Машке было очевидно, кто мог это сделать, она вновь направилась к преподу. И тот при ней вновь журчащим голоском общался с какой-то бабой, уж точно не с женой.
– А разве я хуже банка? – закончив беседу с незримой прелестницей, опять расстроился Ефим Аркадьевич. – Начнешь работать, отдашь.
– Ну давайте хоть с процентами. – Марии было реально неудобно.
– Не могу, – ответил профессор. И, подумав, добавил: – Религия не позволяет.
Это ему-то – религия? Да на нем грехов – больше чем этажей в небоскребе!
Впрочем, зачем считать чужие грехи? Это, по большому счету, тоже грех.
Последние деньги из тех ста тысяч рублей она отдала уже через год. Никаких процентов препод так и не взял.
Вот и знакомый подъезд.
Не слишком далеко до метро, но все равно, никаким боком не центр. Мария так и не разобралась, что же притягивало столь многих людей к этому человеку. Но явно – не богатство.
В коридоре было тихо.
Ни машин, ни плоттеров.
Ни, как выяснилось, менеджеров и каких-либо иных сотрудников. Даже секретарши теперь у несчастного Ефима Аркадьевича не было.
Зато висели на стенах и стояли на мольбертах картины, некоторые – довольно странные. А вместо рабочих столов вдоль стен разместились ядреного фиолетового цвета диваны.
В кабинете, правда, все осталось по-прежнему. Не считая исчезновения двухместного дивана, который не раскладывался, но и так было удобно. Зато появился другой, такой же безумно фиолетовый, как и в комнате менеджеров.
Здесь тоже все было в картинах. И тоже – по большей части странных.
Ефим Аркадьевич тоже не изменился. Точнее, он в ее юности казался ей таким старым, что старше уже так и не стал. Ему сейчас было, скорее всего, немного за полтинник. Значит, тогда было около сорока. А ведь ей самой через следующие десять лет будет сорок!
Впрочем, сейчас на нее нацелились те же нахальные глазки со сверкучими стеклышками очков, те же плохо бритые щеки и тот же немаленький нос, уже, казалось, вынюхивающий причину ее визита.
Отбросив печальные мысли, Мария приступила к делу.
– Спасибо, что согласились встретиться, Ефим Аркадьевич, – сказала она, присаживаясь на ужасный фиолетовый диван. Его-то уж точно диванчиком не назовешь. И почему-то она была уверена, что этот уж непременно раскладывается.
– Да у меня теперь времени много, – ухмыльнулся тот. Ежкова уже знала, что предприятие они с Орловым закрыли. Точнее – Береславский просто одномоментно ушел из бизнеса, оставив все старому другу. А тот, как выяснилось, в одиночку, тем более в кризис, работать не смог.
– Не жалко было бросать? – спросила Мария.
– Вообще не жалко, – понял он суть вопроса. – Как будто пер на себе кучу камней. А потом взял – и сбросил. Сашка сейчас хорошо устроился, на непыльной работенке. Да и сотрудники не в накладе: менеджмент собственное дело затеял, на старых клиентах. Остальные тоже при делах.
– А мне было бы жалко, – сказала Машка. – Столько лет…
– Наверное, бизнес – все же не мое, – ответил Ефим Аркадьевич. Подумав, уточнил: – Линейный бизнес.
– Что значит – линейный? – не поняла Ежкова.
– Ну, когда с утра до вечера, день за днем – одно и то же. Когда надо постоянно управлять людьми. И просыпаться не когда хочется, а когда положено.
«Да, для него это – проблема», – подумала Мария. Бытовая лень ее бывшего препода давно стала притчей во языцех канувшего в лету «Беора».
Из сказанного на себя она примерила лишь одно. Ей бы точно понравился спокойный и устойчивый линейный бизнес. А вот криминальная продажа криминального продукта, да еще под угрозой возвращения криминальных хозяев этого продукта – наверняка нелинейный бизнес. И что-то ей подсказывает, что с ним могут быть связаны и нелинейные неприятности.
– Так чем вы сейчас занимаетесь, Ефим Аркадьевич?
Глазки Береславского оживились:
– О, много чем. Картинами неизвестных авторов торгую. Сам нахожу по городам и весям, потом делаю их известными.
– Это вы еще при нас начали, – вспомнила Мария. – Еще ваш зам говорил, что пустое занятие, что вы не искусствовед.
– Я и сейчас не искусствовед, – усмехнулся Береславский. – Зато я маркетолог. Смею думать, неплохой. Например, первым определил маркетинговую суть современного произведения искусства.
Ефим Аркадьевич прикрыл от удовольствия глазки и с чувством процитировал себя любимого. Машке аж захотелось по привычке схватить ручку и, как когда-то на лекции, срочно законспектировать:
– Товар длительного пользования, с высоким маржинальным потенциалом и с неявной потребительской стоимостью.
– Это и про любовь можно сказать, – как-то грустновато сказала Маша. Но увлеченный собственной идеей Береславский – ничто его так не увлекало, как собственные идеи – даже не заметил ее сложных ассоциаций.
– Кстати, девяносто девять процентов наших покупателей приходят к нам вовсе не за искусством в теоретическом смысле, а за личным удовольствием, – продолжил профессор. – Визуальным – если им нравится картина. Или удовольствием владения дорогой вещью. Или инвестиционным удовольствием, когда знаешь, что купленный тобой товар постоянно дорожает.
– А как же все-таки насчет просто искусства?
Тут ее, как и много лет назад, перебил телефонный звонок.
Ефим Аркадьевич снял трубку, а Маша ощутила дежавю, причем в самой острой форме.
– Да, это я, – сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. – Конечно, приеду. Я обожаю садовые работы.
О господи! Это он-то обожает садовые работы? Да он лопату хоть раз в жизни в руках держал?
– Да, Людочка. Назначайте время, вы же знаете, я всегда рад вас видеть. Дорогу найду по навигатору. Целую, – и, закончив куртуазную беседу, аккуратно повесил трубку.
«Слава богу, что Людочка, – подумала Ежкова. – Тогда вроде Танечка была». А то бы вообще было ощущение, что она нырнула в синхродыру, оказавшись на десять лет в прошлом.
– Так вот, что касается искусства, – как ни в чем не бывало продолжил профессор (преподавание, Мария знала, он не бросил), – искусство здесь, несомненно, присутствует, – обведя рукой стены, успокоил ее бывший препод. – Прежде чем раскручивать нового художника, мы, кроме моего нюха, – его нос ощутимо задвигался, – пропускаем автора через жесточайшее сито из самых разных экспертов-искусствоведов, как в хорошем музее. А моя главная фишка в том, что я теперь знаю еще с десяток критериев промотируемости художника. И талант – лишь один из этих критериев. Правда, важный, – великодушно добавил он, заметив Машкино изумление.
– А с картинами… – осторожно начала она, – не скучно? Каждый день ведь.
– Не-а, не скучно, – ответил Береславский. – К тому же, не каждый день, а лишь когда захочу. Или когда жду клиента.
– А в остальное время?
– Ну, у меня разные проекты. Стараюсь, чтоб они не были тривиальными.
И рассказал про свой нетривиальный проект по зарабатыванию денег на сомалийских пиратах.
Ефим Аркадьевич договорился с монархом маленькой южноафриканской державки – за очень небольшие деньги – о должности адмирала их военно-морского флота. А поскольку ранее флота не имелось, то Береславский его купил: дохлое суденышко-сухогруз в три тысячи тонн водоизмещения. И вооружил зенитной пушчонкой-скорострелкой. Вообще на коммерческие суда оружие ставить нельзя. Но теперь сухогруз был официальным военным кораблем страны с труднопроизносимым названием. Береславский даже фотку показал, себя в адмиральской форме. Золота в этой форме было больше, чем на богатой цыганке.
А дальше – все чудесатее и чудесатее.
Военный корабль под командованием – конечно, не Ефима Аркадьевича, а профессионального военного моряка – гулял вдоль пиратского побережья, за умеренную плату конвоируя гражданские суда. И даже поучаствовал в настоящем морском бою.
Последняя, третья группа, к которой принадлежала сама Машка Ежкова, состояла из юных акул, интересующихся всем и желающих это все попробовать на острый зуб. Таких Ефим Аркадьевич обожал, прощал им любой запал и горячность и никогда не применял в дискуссиях свои ядовитые возможности.
Хотя нет, злобно пошутить он все же мог, виновато оправдываясь, что ради красного словца мало кого удается пожалеть.
Зато не жалел и времени своего, разрешал таскаться к нему на работу, в маленькое, но прикольное рекламное агентство «Беор».
Несмотря на незаурядность персонажа, вряд ли Машка долго вспоминала бы о нем после окончания вуза, если б не одна история.
Случилось это уже на пятом курсе, за полгода до диплома.
Неприятная была история.
А именно – отцов оборонный завод, раздираемый хозяйствующими субъектами, оказался без денег, зарплату надолго задержали. Папа же, будучи там не последним человеком, ничего себе не украл и оказался практически на мели.
По закону подлости Женька – ей было тогда как сегодняшним близнецам – попала в больницу с опасным пороком сердца. Это девятилетний ребенок!
И, наконец, мамуля забеременела близнецами, потеряв хорошо оплачиваемую работу в страховой компании.
Интересно, что близнецы своим появлением обязаны в основном Машке. Папа оставил все на усмотрение жены. Нет, он очень хотел детей – Женька получилась лишь после двенадцати лет их совместной жизни. Потом долго опять все не складывалось. Сейчас же сложилось, да еще в двойном размере. Но возраст мамы пугал врачей, и отец, никогда не боявшийся серьезных решений, теперь прямо сгибался под тяжестью ответственности. Вот в такой ситуации Машка и сказала свое твердое слово.
Чтоб мамуля рожала, ни о чем не думая и ни в чем не сомневаясь, поскольку это уж точно была последняя ее возможность.
Ну а потом – все, что уже сказано выше: папино безденежье, Женькина болезнь, мамин уход с работы. В такой ситуации Машке ничего не оставалось, как с утра, позаражав всех домашних безграничным оптимизмом, сваливать на весь день в поисках заработков. Деньги доставались, но не так много и очень тяжело: личной продажей все тех же шуб, однако еще не своих, а взятых на реализацию у мамы девочки из их группы.
Впрочем, заработанного хватало только на прожить.
И первое, чем пришлось пожертвовать, стал институт. Она не оплатила – ее отчислили. Даже не морочилась с академом: не ясно было, когда появятся деньги, а ни минуты свободной не выпадало уже сейчас.
Вот тут и прозвучал звонок от Береславского.
Мария даже удивилась – телефон нашел, не поленился. Поблагодарила за внимание и сказала, что все решения уже приняты. Он же выпустил в нее струю словесного яда и потребовал очной встречи.
Отказать Маша не решилась, хотя со временем был просто страшный напряг.
Приехала к нему в «Беор». Была здесь не единожды. Прошлым летом – целый месяц, на практике. Там менеджеры звонят, дизайнеры рисуют, станки стучат, плоттеры плюют краской. Все как всегда.
И Ефим Аркадьевич – как всегда. Развалился в своем кабинете, в роскошном кресле, попивает чаек, налитый собственной секретаршей. Кстати, у Береславского их было целых две. У второго учредителя, другана его старого, не то что секретарши отдельной – и стола-то не было. Маленький и полный Александр Иванович Орлов всегда носился шариком – то по типографии, то по бухгалтерии, то по внешним инстанциям.
Хотя – что в фирме не было секретом – все серьезные клиенты приходили через Береславского: этот сибарит и себялюбец непонятно с какой стати дружил с половиной Москвы.
Пришла. Уселась напротив, на кожаный двухместный диванчик.
Про него она уже слыхала историю от старых беоровских сотрудниц. Диванчик был первой мебелью агентства, втащил его лично мастер, в одиночку. Ефим Аркадьевич, тогда будучи на много лет моложе, с лету, на автомате, задал вопрос: раскладывается ли мебель? Тот, так же на автомате, ответил: «Нет, но и так удобно». Потом оба радостно ржали. Тупой мужицкий юмор. Даже не юмор, а постоянный ход мысли.
– Долго думала, прежде чем бросать в середине пятого курса? – наконец изволил начать беседу бывший препод.
– Обстоятельства, Ефим Аркадьевич. – Машке не хотелось углубляться. Хотелось побыстрее отделаться, безо всех этих сочувствий и сопереживаний – уже наслушалась.
– И какие же? – Этот тип точно никуда не торопился. Он даже на деловые встречи ездить не любил. Удивительно, но большинство клиентов приезжали к нему в богом забытое Измайлово сами.
– Деньги кончились, – держала себя в руках Машка.
– Ты вроде не казалась мне совсем дурой… – задумчиво произнес он. Профессор вовсе не оскорблял. Он лишь констатировал и анализировал. Только когда загнул про женскую логику, Машку переклинило, и она объяснила ему все. И очень доходчиво.
Глазки препода загорелись интересом, ноздри немаленького носа задвигались, как будто учуяв что-то вкусненькое.
– Значит, двое новых деток, отец и мама без зарплаты, сестра в больнице, – подытожил он. – Все перечислила?
Мария молча кивнула, едва сдерживая слезы – решение расстаться со ставшим родным вузом было вовсе не безболезненным.
– Ах да. Еще девица нежного психотипа, – спохватился Береславский. – Космонавтка.
– А космонавтка-то при чем? – Машка даже не успела обидеться за нежный психотип.
– Ну, в скафандре, – объяснил тот. – И в космосе. Одна на миллион кубических километров.
– Слушайте, – взвилась уставшая Мария, уже потерявшая полтора часа такого дорогого времени. – Спасибо, конечно, за участие, но у вас есть лучшие предложения?
– Нет, Маша, – сказал Береславский. – Пока не подумаю. Вот подумаю минут пятнадцать – они появятся. Я ж не пылкая девушка – сначала делать, потом думать.
После чего реально ушел в себя. Взгляд стал отсутствующим, как у ее знакомого доходяги-нарика после хорошей дозы. Правда, не на пятнадцать минут, а на восемь. Но и они показались Марии долгими.
– Значит, так, – наконец объявил он. – В универе я договорюсь об отсрочке.
– Отсрочка не поможет, – перебила Машка. Уж она-то на эти темы думала-передумала. А здесь – чужую беду руками разведу.
– Поможет, – как от жужжащей мухи отмахнулся Береславский. – Параллельно буду общаться с банком, кредит на завершение образования. Ты молодая, тебе дадут. Это раз. Два – сейчас решим с твоей сестренкой.
– Как вы решите? – чуть не расплакалась Мария. Это было ее окно уязвимости. Прооперировать Женьку немедленно могли лишь за границей, для чего требовалось более тридцати тысяч долларов. Здесь же ее поддерживали бесплатно, но очередь на операцию с заменой клапанов была неопределенно долгой.
– Пока не знаю, – вздохнул препод и взялся за телефонную трубку.
За сорок с лишним минут – но теперь Машка уже никуда не торопилась – он последовательно поговорил с пятью собеседниками, выстраивая неочевидную, однако явно логически обоснованную цепочку. Пятый сообщил Береславскому дату и место госпитализации ребенка. И не через два года, а через неделю, причем перевод из нынешней больницы в сердечный НИИ будет осуществлен напрямик, без промежуточной выписки.
Ефим Аркадьевич аккуратно записал на бумажке адрес, телефон и электронную почту своего последнего благодетеля. Интересно, что бумажка была с другой стороны уже чем-то исписана – Береславский был нетерпим к бесполезной растрате ресурсов. Полезную же – разумеется, на его личный взгляд – очень одобрял: ездил на безумно дорогой и вечно поцарапанной машине и при постоянно мятых джинсах и рубахе демонстрировал дорогущие часы.
Впрочем, Машке уже было не до критики препода – она чувствовала, как к ней буквально возвращается ее беззаботная юность, со всеми этими событиями вроде бы безвозвратно потерянная месяц назад.
В этот момент вновь зазвонил телефон. Береславский вальяжно взял трубку.
Машка напряглась: неужели что-то разладилось?
Но – обошлось.
– Да, это я, – сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. – Конечно, пойду. Я обожаю театр.
Вот ведь лжец! Сам говорил, что терпеть не может театральные спектакли, что все время рука его тянется к пульту управления, дабы включить ускоренную перемотку. Он даже фильмы смотрит по несколько штук сразу, щелкая каналами. А еще говорил, что любит театральные залы с колоннами, за которыми удобно дремать.
– Да-да, Танечка. Конечно, буду. – И положил трубку.
«Интересно, его жена знает про эту Танечку?» – подумала оскорбленная в женских чувствах Машка, но тут же все простила профессору, вспомнив, как ловко он решил ее ужасные проблемы. И вслух сказала совсем другое:
– Спасибо, Ефим Аркадьевич!
И глаза ее наполнились предательской влагой.
– Не за что, – ответил тот. А потом серьезно, очень серьезно продолжил: – Действительно, не за что. Мы пропихнули твою сестренку без очереди. Значит, чью-то – отодвинули. И то, и другое – на моей совести.
Машка ошарашенно молчала, понимая, что и в этот раз препод прав. Потом встала, чтобы выйти.
И остановилась.
Нельзя же так просто взять и уйти. После таких подарков. Ради Женьки она бы свой сердечный клапан, не задумываясь, пожертвовала.
Но чем она могла его отблагодарить? Разве что… вон он как с этой Танечкой разсюсюкался.
Мария не стала откладывать в долгий ящик – решимости ей хватало во все периоды жизни – и предложила Ефиму Аркадьевичу провести вместе вечер.
– Я действительно похож на педофила? – неожиданно расстроился он. – Говорят, с возрастом это бывает.
Машке пришлось успокаивать мужика, что на педофила он не похож. Что он похож на бабника, Машка, по понятным причинам, сообщать благодетелю не стала.
На этом, кстати, история не закончилась.
В универе ее восстановили, а вот в банке кредита пока не дали – закончилась квота на этот год. Все было не слишком страшно, они ж не отказали, просто требовалось согласовать это с бухгалтерией. К тому же сама Мария была вполне в тот момент счастлива – вечером почти здоровую Женьку выписывали из клиники. В бухгалтерии же ее ожидал еще один сюрприз. Тамошняя дама порылась в бумагах и сказала, что все уплачено, долгов нет.
Поскольку Машке было очевидно, кто мог это сделать, она вновь направилась к преподу. И тот при ней вновь журчащим голоском общался с какой-то бабой, уж точно не с женой.
– А разве я хуже банка? – закончив беседу с незримой прелестницей, опять расстроился Ефим Аркадьевич. – Начнешь работать, отдашь.
– Ну давайте хоть с процентами. – Марии было реально неудобно.
– Не могу, – ответил профессор. И, подумав, добавил: – Религия не позволяет.
Это ему-то – религия? Да на нем грехов – больше чем этажей в небоскребе!
Впрочем, зачем считать чужие грехи? Это, по большому счету, тоже грех.
Последние деньги из тех ста тысяч рублей она отдала уже через год. Никаких процентов препод так и не взял.
Вот и знакомый подъезд.
Не слишком далеко до метро, но все равно, никаким боком не центр. Мария так и не разобралась, что же притягивало столь многих людей к этому человеку. Но явно – не богатство.
В коридоре было тихо.
Ни машин, ни плоттеров.
Ни, как выяснилось, менеджеров и каких-либо иных сотрудников. Даже секретарши теперь у несчастного Ефима Аркадьевича не было.
Зато висели на стенах и стояли на мольбертах картины, некоторые – довольно странные. А вместо рабочих столов вдоль стен разместились ядреного фиолетового цвета диваны.
В кабинете, правда, все осталось по-прежнему. Не считая исчезновения двухместного дивана, который не раскладывался, но и так было удобно. Зато появился другой, такой же безумно фиолетовый, как и в комнате менеджеров.
Здесь тоже все было в картинах. И тоже – по большей части странных.
Ефим Аркадьевич тоже не изменился. Точнее, он в ее юности казался ей таким старым, что старше уже так и не стал. Ему сейчас было, скорее всего, немного за полтинник. Значит, тогда было около сорока. А ведь ей самой через следующие десять лет будет сорок!
Впрочем, сейчас на нее нацелились те же нахальные глазки со сверкучими стеклышками очков, те же плохо бритые щеки и тот же немаленький нос, уже, казалось, вынюхивающий причину ее визита.
Отбросив печальные мысли, Мария приступила к делу.
– Спасибо, что согласились встретиться, Ефим Аркадьевич, – сказала она, присаживаясь на ужасный фиолетовый диван. Его-то уж точно диванчиком не назовешь. И почему-то она была уверена, что этот уж непременно раскладывается.
– Да у меня теперь времени много, – ухмыльнулся тот. Ежкова уже знала, что предприятие они с Орловым закрыли. Точнее – Береславский просто одномоментно ушел из бизнеса, оставив все старому другу. А тот, как выяснилось, в одиночку, тем более в кризис, работать не смог.
– Не жалко было бросать? – спросила Мария.
– Вообще не жалко, – понял он суть вопроса. – Как будто пер на себе кучу камней. А потом взял – и сбросил. Сашка сейчас хорошо устроился, на непыльной работенке. Да и сотрудники не в накладе: менеджмент собственное дело затеял, на старых клиентах. Остальные тоже при делах.
– А мне было бы жалко, – сказала Машка. – Столько лет…
– Наверное, бизнес – все же не мое, – ответил Ефим Аркадьевич. Подумав, уточнил: – Линейный бизнес.
– Что значит – линейный? – не поняла Ежкова.
– Ну, когда с утра до вечера, день за днем – одно и то же. Когда надо постоянно управлять людьми. И просыпаться не когда хочется, а когда положено.
«Да, для него это – проблема», – подумала Мария. Бытовая лень ее бывшего препода давно стала притчей во языцех канувшего в лету «Беора».
Из сказанного на себя она примерила лишь одно. Ей бы точно понравился спокойный и устойчивый линейный бизнес. А вот криминальная продажа криминального продукта, да еще под угрозой возвращения криминальных хозяев этого продукта – наверняка нелинейный бизнес. И что-то ей подсказывает, что с ним могут быть связаны и нелинейные неприятности.
– Так чем вы сейчас занимаетесь, Ефим Аркадьевич?
Глазки Береславского оживились:
– О, много чем. Картинами неизвестных авторов торгую. Сам нахожу по городам и весям, потом делаю их известными.
– Это вы еще при нас начали, – вспомнила Мария. – Еще ваш зам говорил, что пустое занятие, что вы не искусствовед.
– Я и сейчас не искусствовед, – усмехнулся Береславский. – Зато я маркетолог. Смею думать, неплохой. Например, первым определил маркетинговую суть современного произведения искусства.
Ефим Аркадьевич прикрыл от удовольствия глазки и с чувством процитировал себя любимого. Машке аж захотелось по привычке схватить ручку и, как когда-то на лекции, срочно законспектировать:
– Товар длительного пользования, с высоким маржинальным потенциалом и с неявной потребительской стоимостью.
– Это и про любовь можно сказать, – как-то грустновато сказала Маша. Но увлеченный собственной идеей Береславский – ничто его так не увлекало, как собственные идеи – даже не заметил ее сложных ассоциаций.
– Кстати, девяносто девять процентов наших покупателей приходят к нам вовсе не за искусством в теоретическом смысле, а за личным удовольствием, – продолжил профессор. – Визуальным – если им нравится картина. Или удовольствием владения дорогой вещью. Или инвестиционным удовольствием, когда знаешь, что купленный тобой товар постоянно дорожает.
– А как же все-таки насчет просто искусства?
Тут ее, как и много лет назад, перебил телефонный звонок.
Ефим Аркадьевич снял трубку, а Маша ощутила дежавю, причем в самой острой форме.
– Да, это я, – сладенько ответил Ефим Аркадьевич невидимому собеседнику. Глазки заблестели, очочки засверкали. – Конечно, приеду. Я обожаю садовые работы.
О господи! Это он-то обожает садовые работы? Да он лопату хоть раз в жизни в руках держал?
– Да, Людочка. Назначайте время, вы же знаете, я всегда рад вас видеть. Дорогу найду по навигатору. Целую, – и, закончив куртуазную беседу, аккуратно повесил трубку.
«Слава богу, что Людочка, – подумала Ежкова. – Тогда вроде Танечка была». А то бы вообще было ощущение, что она нырнула в синхродыру, оказавшись на десять лет в прошлом.
– Так вот, что касается искусства, – как ни в чем не бывало продолжил профессор (преподавание, Мария знала, он не бросил), – искусство здесь, несомненно, присутствует, – обведя рукой стены, успокоил ее бывший препод. – Прежде чем раскручивать нового художника, мы, кроме моего нюха, – его нос ощутимо задвигался, – пропускаем автора через жесточайшее сито из самых разных экспертов-искусствоведов, как в хорошем музее. А моя главная фишка в том, что я теперь знаю еще с десяток критериев промотируемости художника. И талант – лишь один из этих критериев. Правда, важный, – великодушно добавил он, заметив Машкино изумление.
– А с картинами… – осторожно начала она, – не скучно? Каждый день ведь.
– Не-а, не скучно, – ответил Береславский. – К тому же, не каждый день, а лишь когда захочу. Или когда жду клиента.
– А в остальное время?
– Ну, у меня разные проекты. Стараюсь, чтоб они не были тривиальными.
И рассказал про свой нетривиальный проект по зарабатыванию денег на сомалийских пиратах.
Ефим Аркадьевич договорился с монархом маленькой южноафриканской державки – за очень небольшие деньги – о должности адмирала их военно-морского флота. А поскольку ранее флота не имелось, то Береславский его купил: дохлое суденышко-сухогруз в три тысячи тонн водоизмещения. И вооружил зенитной пушчонкой-скорострелкой. Вообще на коммерческие суда оружие ставить нельзя. Но теперь сухогруз был официальным военным кораблем страны с труднопроизносимым названием. Береславский даже фотку показал, себя в адмиральской форме. Золота в этой форме было больше, чем на богатой цыганке.
А дальше – все чудесатее и чудесатее.
Военный корабль под командованием – конечно, не Ефима Аркадьевича, а профессионального военного моряка – гулял вдоль пиратского побережья, за умеренную плату конвоируя гражданские суда. И даже поучаствовал в настоящем морском бою.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента