Страница:
А тут таскала судно, делала все, что положено, чтоб пролежней не нажить, и еще посмеивалась при этом.
Да, Томка – человек неоднозначный. Не уверен Глеб, что без ума влюблен в свою жену – он вообще слабо представляет себе это чувство, – но то, что она вызывает у него теплые чувства, уважение, ну и, может быть, самую чуточку страх, – это точно.
Водитель «Газели» оказался покладистым малым и за довольно небольшие деньги довез свежеспасенного Глеба прямо до дома. Въезжать в ворота не стали: дольше объясняться с привратником, чем пройти.
Открыв ключом калитку, он зашел в не слишком просторный внутренний двор. Машин, как всегда, было мало: у большинства – места в подземном паркинге, стоимостью с хорошую квартиру в новостройке. Глеб не хотел тратить такие деньжищи, но Томка настояла. В принципе имеет право. Она и сама со своей посреднической фирмешкой зарабатывает долларов поболе высокооплачиваемого муженька.
Глеб скользнул взглядом по автомобилям и… замер! Вот это да!
Ситуация становилась острой.
Похоже, его начальник, Николай Иванович, которому Глеб был многим обязан, лично прибыл к Тамаре сообщить о гибели мужа. И ведь наверняка уже сообщил! Железнов встретился глазами с протиравшим заднее стекло «Лексуса» водителем Петрухой. Тот смотрел на подходившего Железнова именно тем взглядом, которым смотрят на ожившего покойника! Кивнул, что-то беззвучно произнеся, и кинулся в машину.
Уже входя в подъезд, Глеб обернулся и увидел, как Петруха тычет большим пальцем в клавиатуру мобильника.
«Не дай Бог, Томка померла!» – вдруг всерьез испугался Железнов. У нее же порок сердца, обычно жить не мешает, но он помнит пару приступов, когда буквально прощался с женой.
Поэтому и ребятишек не нажили. Она отказывалась, а он боялся настаивать, не желая стать нечаянной причиной ее гибели.
Но как они быстро узнали! Впрочем, удивляться здесь нечему: связь в их конторе всегда была на высшем уровне. Спутниковых телефонов побольше, чем во всей Российской армии.
Надо скорее ее успокоить. И не напугать при этом – вот ведь задачка!
Глеб прошел перед окошком консьержа и, не дождавшись шикарного лифта, рванул по лестницам вверх.
Семь этажей для лесного человека, хоть и бывшего, – тьфу. Даже не запыхавшись, вбежал на маленькую лестничную площадку, на которую выходило всего две двери. Зато за каждой было по пять комнат, не считая холлов и зимнего сада!
Дверь в его квартиру была не закрыта.
На Глеба во второй раз за день пахнуло смертельным холодом.
Замирая от страха, он осторожно зашел в родной дом и, отчего-то стараясь не шуметь, пошел по ковровой дорожке вдоль длинного коридора.
Никто не кричал, не причитал, не плакал. Ну и – слава Богу.
Может, еще не сказал? Тогда Глеб успел вовремя.
Он хотел свернуть на кухню – именно там по старой привычке Томка любила принимать гостей, – как вдруг остановился.
Удивленный? Пораженный? Потрясенный?
…Пожалуй, скорее усталый и обессиленный.
Он стоял в темном коридорчике и судорожно соображал, что делать.
Двустворчатая дверь в большую комнату была открыта, и Глеб отчетливо видел на белом пушистом ковре – сам тащил выбранную Томкой экзотику – две пары неподвижных ног. Одна из них – внешняя, раскинутая, – несомненно, принадлежала Томке. Вторая, несложно догадаться, Николаю Ивановичу, его доброму гению.
Вот почему так напрягся Петруха.
Глеб стоял, не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже шевельнуться. И смотрел, смотрел…
Никакой порнографии, кстати, не наблюдалось: взору Железнова были доступны конечности от колен и ниже. Причем у Томки лишь одна нога была голой, на второй гармошкой болтались наполовину скинутые джинсы и колготки. Ноги его начальника и вовсе были приличным образом прикрыты.
Неприличные образы, если не входить в комнату – а Глеб не хотел входить (он и сейчас боялся до смерти напугать жену), – можно было только додумывать. Зато додумывались они легко.
– Не надо было тебе приезжать, – тихо сказала Томка. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это сказано не ему.
– Не переживай. Он уже на подлете, – хохотнул Николай Иванович, что-то невидимо, но старательно делая.
– Не надо было, – повторила она. – Я боюсь, когда так…
– Со мной ничего не бойся, – жестко сказал Николай Иванович, и две пары ног ритмично задвигались.
Еще с минуту Глеб как зачарованный смотрел на это чудовищное движение. Потом медленно, по-таежному неслышно развернулся и ушел тем же путем. На выходе все-таки не удержался, хлопнул дверью сильнее, чем хотел.
Бегом спустился по лестнице.
Снова кивнул консьержу – отставному полковнику.
Снова прошел мимо совсем слившегося с рулем Петрухи.
Перейдя улицу, машинально посмотрел на свои окна. Увидел бледное пятно лица за тонированным трехслойным стеклопакетом. Жива, значит, дай Бог ей здоровья.
И даже машинально – как каждое утро – помахал ей рукой. Правда, не дождался ответного жеста.
Уже подходя к метро, вытер глаза. Две катастрофы в день – это много.
Перед глазами плавали раскинутые ноги с наспех стянутыми джинсами. Что ж они так торопились?
Жгла обида. Злость. Ощущение предательства.
Но повеситься не хотелось.
Может, он просто недостаточно сильно любил свою жену?
5
6
7
Да, Томка – человек неоднозначный. Не уверен Глеб, что без ума влюблен в свою жену – он вообще слабо представляет себе это чувство, – но то, что она вызывает у него теплые чувства, уважение, ну и, может быть, самую чуточку страх, – это точно.
Водитель «Газели» оказался покладистым малым и за довольно небольшие деньги довез свежеспасенного Глеба прямо до дома. Въезжать в ворота не стали: дольше объясняться с привратником, чем пройти.
Открыв ключом калитку, он зашел в не слишком просторный внутренний двор. Машин, как всегда, было мало: у большинства – места в подземном паркинге, стоимостью с хорошую квартиру в новостройке. Глеб не хотел тратить такие деньжищи, но Томка настояла. В принципе имеет право. Она и сама со своей посреднической фирмешкой зарабатывает долларов поболе высокооплачиваемого муженька.
Глеб скользнул взглядом по автомобилям и… замер! Вот это да!
Ситуация становилась острой.
Похоже, его начальник, Николай Иванович, которому Глеб был многим обязан, лично прибыл к Тамаре сообщить о гибели мужа. И ведь наверняка уже сообщил! Железнов встретился глазами с протиравшим заднее стекло «Лексуса» водителем Петрухой. Тот смотрел на подходившего Железнова именно тем взглядом, которым смотрят на ожившего покойника! Кивнул, что-то беззвучно произнеся, и кинулся в машину.
Уже входя в подъезд, Глеб обернулся и увидел, как Петруха тычет большим пальцем в клавиатуру мобильника.
«Не дай Бог, Томка померла!» – вдруг всерьез испугался Железнов. У нее же порок сердца, обычно жить не мешает, но он помнит пару приступов, когда буквально прощался с женой.
Поэтому и ребятишек не нажили. Она отказывалась, а он боялся настаивать, не желая стать нечаянной причиной ее гибели.
Но как они быстро узнали! Впрочем, удивляться здесь нечему: связь в их конторе всегда была на высшем уровне. Спутниковых телефонов побольше, чем во всей Российской армии.
Надо скорее ее успокоить. И не напугать при этом – вот ведь задачка!
Глеб прошел перед окошком консьержа и, не дождавшись шикарного лифта, рванул по лестницам вверх.
Семь этажей для лесного человека, хоть и бывшего, – тьфу. Даже не запыхавшись, вбежал на маленькую лестничную площадку, на которую выходило всего две двери. Зато за каждой было по пять комнат, не считая холлов и зимнего сада!
Дверь в его квартиру была не закрыта.
На Глеба во второй раз за день пахнуло смертельным холодом.
Замирая от страха, он осторожно зашел в родной дом и, отчего-то стараясь не шуметь, пошел по ковровой дорожке вдоль длинного коридора.
Никто не кричал, не причитал, не плакал. Ну и – слава Богу.
Может, еще не сказал? Тогда Глеб успел вовремя.
Он хотел свернуть на кухню – именно там по старой привычке Томка любила принимать гостей, – как вдруг остановился.
Удивленный? Пораженный? Потрясенный?
…Пожалуй, скорее усталый и обессиленный.
Он стоял в темном коридорчике и судорожно соображал, что делать.
Двустворчатая дверь в большую комнату была открыта, и Глеб отчетливо видел на белом пушистом ковре – сам тащил выбранную Томкой экзотику – две пары неподвижных ног. Одна из них – внешняя, раскинутая, – несомненно, принадлежала Томке. Вторая, несложно догадаться, Николаю Ивановичу, его доброму гению.
Вот почему так напрягся Петруха.
Глеб стоял, не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже шевельнуться. И смотрел, смотрел…
Никакой порнографии, кстати, не наблюдалось: взору Железнова были доступны конечности от колен и ниже. Причем у Томки лишь одна нога была голой, на второй гармошкой болтались наполовину скинутые джинсы и колготки. Ноги его начальника и вовсе были приличным образом прикрыты.
Неприличные образы, если не входить в комнату – а Глеб не хотел входить (он и сейчас боялся до смерти напугать жену), – можно было только додумывать. Зато додумывались они легко.
– Не надо было тебе приезжать, – тихо сказала Томка. Глеб вздрогнул, не сразу сообразив, что это сказано не ему.
– Не переживай. Он уже на подлете, – хохотнул Николай Иванович, что-то невидимо, но старательно делая.
– Не надо было, – повторила она. – Я боюсь, когда так…
– Со мной ничего не бойся, – жестко сказал Николай Иванович, и две пары ног ритмично задвигались.
Еще с минуту Глеб как зачарованный смотрел на это чудовищное движение. Потом медленно, по-таежному неслышно развернулся и ушел тем же путем. На выходе все-таки не удержался, хлопнул дверью сильнее, чем хотел.
Бегом спустился по лестнице.
Снова кивнул консьержу – отставному полковнику.
Снова прошел мимо совсем слившегося с рулем Петрухи.
Перейдя улицу, машинально посмотрел на свои окна. Увидел бледное пятно лица за тонированным трехслойным стеклопакетом. Жива, значит, дай Бог ей здоровья.
И даже машинально – как каждое утро – помахал ей рукой. Правда, не дождался ответного жеста.
Уже подходя к метро, вытер глаза. Две катастрофы в день – это много.
Перед глазами плавали раскинутые ноги с наспех стянутыми джинсами. Что ж они так торопились?
Жгла обида. Злость. Ощущение предательства.
Но повеситься не хотелось.
Может, он просто недостаточно сильно любил свою жену?
5
В метро Железнов не зашел. А куда ехать?
Вместо этого бесцельно побрел по улице.
На улице же было скверно. Погодка точно соответствовала всему происходящему. И без того серый февральский денек получил холодный прибавок в виде колючей снежной крупы, разбрасываемой невесть откуда взявшимся ветром.
Время от времени Глеб рукой вытирал лицо, но через пару минут оно все равно становилось мокрым.
Мысли были спутаны и крутились вокруг двух визуальных центров – огненного озера на месте падения основной части фюзеляжа и двух пар ног на длинном белом ворсе ковра.
Получив очередную порцию шока в первой теме, мозг механически переключался на вторую, как будто его зациклило в мазохистском стремлении саморазрушения. Глеб, конечно, не знал, что именно так действует механизм синтеза – как говорят врачи соответствующей специальности, – «депрессивного эпизода». Но точно знал, что чем дальше бежали по навязчивому кругу его мысли, тем более невыносимым становилось его состояние.
Однако не все ужасное – фатально.
Дело в том, что молодой и здоровый организм Глеба внезапно захотел пищи. Внезапно – потому что пару минут назад, всецело поглощенный очередным расковыриванием своей боли, он и думать не думал о еде.
А тут вдруг отвлекся по случайной причине – гуднул какой-то парень на «Жигулях», возмущенный тем, как он, полузомбированный, переходил дорогу, – и Глеб явственно осознал, что его организм хочет есть.
Он даже улыбнулся в первый раз после катастрофы. Вот уж точно: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.
С внезапно проснувшимся интересом покрутил головой. В Москве поесть не проблема: в пределах видимости были аж два пристойных ресторана и одна мутная забегаловка. Выбрав между ресторанами, Глеб уже шагнул к одному, как вдруг остановился, пораженный очень простой мыслью.
Он залез в карман пиджака. Пересчитал бумажки, оставшиеся после расплаты с водителем «Газели». Усмехнулся и решительно направил стопы к забегаловке.
Не такая уж она была и скверная, эта забегаловка. Не сравнить с теми, в которых приходилось питаться в студенчестве.
Во-первых, чисто.
Во-вторых, отсутствует специфический запах – а говоря проще, вонь, характерная для мест, где пища была только пищей, а вовсе не усладой желудка и тем более – души.
Короче, Глеб попал туда, куда и стремился: в общепит капиталистического периода отечественного развития.
Редкие в это время посетители проходили вдоль никелированного прилавка с блюдами, клали приглянувшееся на старенькие, но свежепротертые пластиковые подносы и на выходе расплачивались с кассиром. Дальше – выбирай столик и набивай живот.
Кроме оголодавшего Железнова тут находился лишь один посетитель.
Общения Глеб точно не желал, а потому ушел в самый угол, подальше от бомжеватого гражданина, поглощавшего свою котлету на ближнем к кассиру столике.
Не успел он приступить к винегрету, как почувствовал за спиной чье-то присутствие. Обернулся – сзади стоял первый едок, смущенно держа в одной руке сильно помятую шляпу, в другой – тарелку с недоеденными припасами.
– У вас не занято? – деликатно поинтересовался он.
Глеб хотел ответить, что занято, но почему-то промолчал. Незваный гость, расценив это как приглашение, мгновенно уселся рядом.
– Паскудная погода, – заговорщицки сообщил он. Кустами побритое, с мелкими красными прожилками, лицо растянулось в улыбке. Лет ему было от пятидесяти до восьмидесяти – он еще не обомжился полностью, но явно шел по дорожке, к тому ведущей.
– Да уж, – односложно ответил Железнов, еще надеясь, что общение не состоится. Ан не тут-то было.
– Хорошо, что мы пересеклись, – серьезно сказал подсевший мужик и представился: – Меня Антоном зовут.
«Антонина утром уже была», – мрачно подумал Глеб, постепенно приходя к выводу, что, не угостив выпивкой, от этого товарища не отвяжешься.
– А вас, извините, как? – не давал ему хода к отступлению поднаторевший в быстрых алкогольных коммуникациях собеседник.
– Меня – Глеб, – нехотя ответил Железнов.
– Наконец-то русское имя, – заметил гость, внимательно поглядывая на него хитрыми глазками. Не отметив реакции на пиар-заход, выкрутил с противоположной стороны: – Хотя по мне, русский – нерусский, один хрен. Был бы человек хороший.
– Ладно тебе, – усмехнулся Глеб. – Ты ж не про национальную политику подошел поговорить. Хочешь выпить?
– Кто ж не хочет? – У гостя, похоже, камень с плеч упал, он сразу расслабился. – Только я на мели.
– Считай, что у тебя есть полсотни.
– Отлично! – просиял новый друг. – Только не здесь. Бутылку купим в продмаге…
– А разопьем в подворотне?
– Зачем – в подворотне? У меня в комнате.
– У тебя есть комната? – с просыпающимся интересом спросил Глеб. До него вдруг дошло, что не только деньги кончаются, но и перспективы с ночевкой пока не вполне ясны – в одной комнате с Томкой он спать не будет! Пусть теперь с ней Николай Иванович спит!
Ему опять стало чудовищно горько. Но уже не так, как раньше. Возникшие бытовые проблемы отвлекали похлеще новомодных антидепрессантов.
«Кстати, – про себя отметил он, – у меня и работы нет».
А это было уже гораздо серьезнее. Он отдавал себе отчет, что, если бы не хорошее отношение начальника – теперь понятно, чем оно объяснялось, – вряд ли ему где-нибудь платили столько же.
Да, дела…
– Конечно, у меня есть комната, – прожевав, наконец ответил Антон. – Раньше и квартира была.
– Пропил?
– Сменял, – обиделся Антон. – Три комнаты на две.
– Потом две на одну? – предположил Глеб.
– А зачем мне лишняя жилплощадь? – не стал обижаться Антон. – Одна морока. Комната – в самый раз. Не побрезгуешь – пойдем.
– Может, и пойдем, – тяжело задумался Глеб. Ночевка в «Балчуг-Кемпински» ему сегодня явно не светила.
– А ты чего такой… – не договорил фразы Антон.
– Какой? – улыбнулся Глеб.
– Как с луны свалился, – подобрал-таки сравнение собеседник.
– Не с луны, конечно, но с километр пролетел, – неизвестно почему честно объяснил Глеб. – Авиакатастрофа. Выжили двое. Приехал домой отлежаться, а жена – с моим начальником. Ничего ситуация?
– Да ты везунчик! – с нескрываемым восхищением и даже завистью произнес Антон. – Настоящий везунчик! – У него аж глаза заблестели. – Действительно самолет упал? Это про который в «Новостях» было? Рядом с аэропортом? – В забегаловке громко работало радио, и бомж был в курсе.
Глеб промолчал, но Антон уже уверился, что все сказанное – правда, и убежденно повторил:
– Какой же ты везунчик!
– Да что ты все – везунчик, везунчик! – взорвало Железнова. – Ты что, не понял? Самолет упал. Жена – шлюха. Денег нет, работы – нет. В чем везение?
На шум подозрительно обернулась кассирша, но, убедившись, что все в порядке, снова занялась своими делами.
– А я тебе объясню, парень, в чем везение, – спокойно ответил полубомж. – Нас всех один раз рожают и один раз хоронят.
– Кто бы мог подумать, – буркнул Глеб.
– Вот ты как раз и не думаешь, – укорил Антон и продолжил: – Работу меняют – кто пять раз, кто пятьдесят. Аналогично, – неожиданно легко произнес он не бродяжье слово, – с бабами, друзьями, квартирами. А вот кто грохнулся – он применил другой, более адекватный русский глагол, – с аэроплана, это уже навсегда. А ты вон сидишь, винегрет кушаешь. Конечно, везунчик!
Сказано это было с таким выражением, настолько убежденно, что Глеб и впрямь задумался. Может, действительно все не так просто? Теперь он уже почти не сомневался в том, что ему дан какой-то знак. Только надо понять какой.
Засыпал Железнов почти в хорошем настроении. Наверное, подействовало спиртное. Так бы и заснул сладко, не вспомни – чувственно, физически – страшный запах горелого мяса там, на поляне. И – следом – перед глазами снова задвигались эти чертовы ноги…
Слезы выступили сами собой, и Глеб подумал, что везунчиком он себя сочтет еще не скоро.
Вместо этого бесцельно побрел по улице.
На улице же было скверно. Погодка точно соответствовала всему происходящему. И без того серый февральский денек получил холодный прибавок в виде колючей снежной крупы, разбрасываемой невесть откуда взявшимся ветром.
Время от времени Глеб рукой вытирал лицо, но через пару минут оно все равно становилось мокрым.
Мысли были спутаны и крутились вокруг двух визуальных центров – огненного озера на месте падения основной части фюзеляжа и двух пар ног на длинном белом ворсе ковра.
Получив очередную порцию шока в первой теме, мозг механически переключался на вторую, как будто его зациклило в мазохистском стремлении саморазрушения. Глеб, конечно, не знал, что именно так действует механизм синтеза – как говорят врачи соответствующей специальности, – «депрессивного эпизода». Но точно знал, что чем дальше бежали по навязчивому кругу его мысли, тем более невыносимым становилось его состояние.
Однако не все ужасное – фатально.
Дело в том, что молодой и здоровый организм Глеба внезапно захотел пищи. Внезапно – потому что пару минут назад, всецело поглощенный очередным расковыриванием своей боли, он и думать не думал о еде.
А тут вдруг отвлекся по случайной причине – гуднул какой-то парень на «Жигулях», возмущенный тем, как он, полузомбированный, переходил дорогу, – и Глеб явственно осознал, что его организм хочет есть.
Он даже улыбнулся в первый раз после катастрофы. Вот уж точно: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда.
С внезапно проснувшимся интересом покрутил головой. В Москве поесть не проблема: в пределах видимости были аж два пристойных ресторана и одна мутная забегаловка. Выбрав между ресторанами, Глеб уже шагнул к одному, как вдруг остановился, пораженный очень простой мыслью.
Он залез в карман пиджака. Пересчитал бумажки, оставшиеся после расплаты с водителем «Газели». Усмехнулся и решительно направил стопы к забегаловке.
Не такая уж она была и скверная, эта забегаловка. Не сравнить с теми, в которых приходилось питаться в студенчестве.
Во-первых, чисто.
Во-вторых, отсутствует специфический запах – а говоря проще, вонь, характерная для мест, где пища была только пищей, а вовсе не усладой желудка и тем более – души.
Короче, Глеб попал туда, куда и стремился: в общепит капиталистического периода отечественного развития.
Редкие в это время посетители проходили вдоль никелированного прилавка с блюдами, клали приглянувшееся на старенькие, но свежепротертые пластиковые подносы и на выходе расплачивались с кассиром. Дальше – выбирай столик и набивай живот.
Кроме оголодавшего Железнова тут находился лишь один посетитель.
Общения Глеб точно не желал, а потому ушел в самый угол, подальше от бомжеватого гражданина, поглощавшего свою котлету на ближнем к кассиру столике.
Не успел он приступить к винегрету, как почувствовал за спиной чье-то присутствие. Обернулся – сзади стоял первый едок, смущенно держа в одной руке сильно помятую шляпу, в другой – тарелку с недоеденными припасами.
– У вас не занято? – деликатно поинтересовался он.
Глеб хотел ответить, что занято, но почему-то промолчал. Незваный гость, расценив это как приглашение, мгновенно уселся рядом.
– Паскудная погода, – заговорщицки сообщил он. Кустами побритое, с мелкими красными прожилками, лицо растянулось в улыбке. Лет ему было от пятидесяти до восьмидесяти – он еще не обомжился полностью, но явно шел по дорожке, к тому ведущей.
– Да уж, – односложно ответил Железнов, еще надеясь, что общение не состоится. Ан не тут-то было.
– Хорошо, что мы пересеклись, – серьезно сказал подсевший мужик и представился: – Меня Антоном зовут.
«Антонина утром уже была», – мрачно подумал Глеб, постепенно приходя к выводу, что, не угостив выпивкой, от этого товарища не отвяжешься.
– А вас, извините, как? – не давал ему хода к отступлению поднаторевший в быстрых алкогольных коммуникациях собеседник.
– Меня – Глеб, – нехотя ответил Железнов.
– Наконец-то русское имя, – заметил гость, внимательно поглядывая на него хитрыми глазками. Не отметив реакции на пиар-заход, выкрутил с противоположной стороны: – Хотя по мне, русский – нерусский, один хрен. Был бы человек хороший.
– Ладно тебе, – усмехнулся Глеб. – Ты ж не про национальную политику подошел поговорить. Хочешь выпить?
– Кто ж не хочет? – У гостя, похоже, камень с плеч упал, он сразу расслабился. – Только я на мели.
– Считай, что у тебя есть полсотни.
– Отлично! – просиял новый друг. – Только не здесь. Бутылку купим в продмаге…
– А разопьем в подворотне?
– Зачем – в подворотне? У меня в комнате.
– У тебя есть комната? – с просыпающимся интересом спросил Глеб. До него вдруг дошло, что не только деньги кончаются, но и перспективы с ночевкой пока не вполне ясны – в одной комнате с Томкой он спать не будет! Пусть теперь с ней Николай Иванович спит!
Ему опять стало чудовищно горько. Но уже не так, как раньше. Возникшие бытовые проблемы отвлекали похлеще новомодных антидепрессантов.
«Кстати, – про себя отметил он, – у меня и работы нет».
А это было уже гораздо серьезнее. Он отдавал себе отчет, что, если бы не хорошее отношение начальника – теперь понятно, чем оно объяснялось, – вряд ли ему где-нибудь платили столько же.
Да, дела…
– Конечно, у меня есть комната, – прожевав, наконец ответил Антон. – Раньше и квартира была.
– Пропил?
– Сменял, – обиделся Антон. – Три комнаты на две.
– Потом две на одну? – предположил Глеб.
– А зачем мне лишняя жилплощадь? – не стал обижаться Антон. – Одна морока. Комната – в самый раз. Не побрезгуешь – пойдем.
– Может, и пойдем, – тяжело задумался Глеб. Ночевка в «Балчуг-Кемпински» ему сегодня явно не светила.
– А ты чего такой… – не договорил фразы Антон.
– Какой? – улыбнулся Глеб.
– Как с луны свалился, – подобрал-таки сравнение собеседник.
– Не с луны, конечно, но с километр пролетел, – неизвестно почему честно объяснил Глеб. – Авиакатастрофа. Выжили двое. Приехал домой отлежаться, а жена – с моим начальником. Ничего ситуация?
– Да ты везунчик! – с нескрываемым восхищением и даже завистью произнес Антон. – Настоящий везунчик! – У него аж глаза заблестели. – Действительно самолет упал? Это про который в «Новостях» было? Рядом с аэропортом? – В забегаловке громко работало радио, и бомж был в курсе.
Глеб промолчал, но Антон уже уверился, что все сказанное – правда, и убежденно повторил:
– Какой же ты везунчик!
– Да что ты все – везунчик, везунчик! – взорвало Железнова. – Ты что, не понял? Самолет упал. Жена – шлюха. Денег нет, работы – нет. В чем везение?
На шум подозрительно обернулась кассирша, но, убедившись, что все в порядке, снова занялась своими делами.
– А я тебе объясню, парень, в чем везение, – спокойно ответил полубомж. – Нас всех один раз рожают и один раз хоронят.
– Кто бы мог подумать, – буркнул Глеб.
– Вот ты как раз и не думаешь, – укорил Антон и продолжил: – Работу меняют – кто пять раз, кто пятьдесят. Аналогично, – неожиданно легко произнес он не бродяжье слово, – с бабами, друзьями, квартирами. А вот кто грохнулся – он применил другой, более адекватный русский глагол, – с аэроплана, это уже навсегда. А ты вон сидишь, винегрет кушаешь. Конечно, везунчик!
Сказано это было с таким выражением, настолько убежденно, что Глеб и впрямь задумался. Может, действительно все не так просто? Теперь он уже почти не сомневался в том, что ему дан какой-то знак. Только надо понять какой.
Засыпал Железнов почти в хорошем настроении. Наверное, подействовало спиртное. Так бы и заснул сладко, не вспомни – чувственно, физически – страшный запах горелого мяса там, на поляне. И – следом – перед глазами снова задвигались эти чертовы ноги…
Слезы выступили сами собой, и Глеб подумал, что везунчиком он себя сочтет еще не скоро.
6
Поскольку «Балчуг-Кемпински» в его нынешнее финансовое положение и в самом деле не вписывался, первые сутки он безвылазно провел в комнатушке у Антона Безрукова, бывшего главного инженера крупного московского завода, в свое время не сумевшего органично влиться ни в новую экономику, ни в рамки бытовых отношений с супругой и дочерью.
Вечером много пили – денег ушло гораздо больше, чем предполагаемая ранее полусотенная. Наутро, кстати, тоже пили. И на следующий вечер…
В общей сложности он прожил у Безрукова три дня, причем на третий день экономика их совместного быта переменилась зеркально: у Глеба окончательно иссякли деньги, Антону же, наоборот, добрая почтальонша принесла пенсию. Не настоящую, не по возрасту – ему оказалось только пятьдесят два, – а от какого-то ветеранского фонда. Выяснилось, что Безруков был в прошлом герой производства, поднимал отечественное ракетостроение.
Так что на третий день в забегаловке платил он.
Глеб понимал, что надо что-то срочно предпринимать, но не чувствовал себя готовым к активным действиям.
Правда, будучи человеком ответственным, он уже позвонил на службу и сообщил о самом неотложном – работа не должна страдать.
Сослуживец, впрочем, слушал плохо, все ахал и охал, вспоминая историю с катастрофой. Хорошо хоть не знал ее домашнего продолжения, а то запаса ахов могло не хватить.
Потом трубку взял Николай Иванович, пару секунд помолчал, видимо поджидая, пока сослуживец отойдет подальше, после чего предложил Глебу выбросить все из головы, потому что чего только между мужиками не бывает, к тому же такой полет, который Глеб совершил, затмевает все прочие неприятности. Здесь Николай Иванович, большой начальник и акционер нефтегазового концерна, определенно сходился во взглядах с полубомжом-недопенсионером Безруковым.
Наверное, они оба были правы. Это не помешало Глебу, не отвечая, аккуратно положить трубку на рычаги.
Тамаре он не звонил. Да и зачем? Что он жив, она знает, волноваться не будет. А что он не приходит – так это ее выбор.
И не придет.
Вернулись, пообедав, прилегли отдохнуть. Деликатный Антон ни на что не намекал, но Глеб и сам понимал, что так долго продолжаться не может.
– А ты как зарабатываешь? – спросил он у Безрукова.
– Тебе не понравится, – просто ответил тот.
Мог бы и не спрашивать. Ни сбор бутылок, ни поиск спонсоров у забегаловки Железнова не привлекали.
Пролезла на секунду мысль о квартире на Остоженке. Процентов за десять ее стоимости можно было бы прикупить себе однушку в каком-нибудь Марьине или Ново-Косине. Но этот путь был неприемлем. Абсолютно неприемлем.
Несмотря на все Томкины заслуги, Глеб был реальным мужиком. За что, собственно, и был в свое время Томкой избран.
Да и не стала бы она жить с подкаблучником, несмотря на любовь во всем брать верх. Именно его настоящее мужицкое нутро позволило сделать этот брак столь, по сегодняшним временам, длительным.
«Но все же помощничка нашла», – ввернул-таки ядовитую мыслишку Железнов, снова испытав чувствительный укол ревности и обиды.
Нет, к Тамаре по поводу решения своих материальных проблем он точно не обратится. Хотя бы потому, что если он это сделает, то немедленно получит помощь. Скорее всего, Томка просто поделит все пополам. В этом случае Глеб снова будет в шоколаде, но потеряет столь драгоценную возможность считать ее дрянью, а себя – белым и пушистым.
А такая самооценка для настоящего мужика дорогого стоит…
И вдруг Глеба осенило: машина-то на аэропортовской стоянке – его! Во всех смыслах его! Лично скопил из многочисленных и весьма серьезных командировочных – зарплату, за исключением карманных, отдавал в дом. А командировочные – святое. Ведь можно тратить в день все полсотни баксов, а можно десять или даже пять. Не так уж это и трудно: чем дальше от Москвы, тем еда дешевле. Проститутки же валютные его никогда не интересовали. Не то чтобы его супружеская репутация была без пятнышка, но прямые инвестиции в любовь лишали его мотивации. Как представит себе девушку, пересчитывающую – перед актом любви и полного взаимопроникновения – денежные купюры, так уже и акта не надо.
Понятно, что на самом деле деньги и секс нерасторжимы: отдает же он свою зарплату жене. («Отдавал», – поправил себя Железнов.) Но – «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Слишком прямая связь между интимом и экономикой выхолащивала желания.
А если не на еду и не на теток, то на что тратить большие деньги в крошечных городах и поселках, затерянных среди бескрайних болот Западной Сибири? Да и времени не было на транжирство: подъем в семь, возвращение в десять, но уже – вечера.
Вот так и образовалось энное количество тысяч, обмененное впоследствии на новенький «Киа Спортейдж», законнорожденное дитя мощного корейского концерна и скромного российского сборочного предприятия.
Дитя получилось вполне пристойным. Маленький, проходимистый и в два раза дешевле иных простых джипов. Что же касается престижа, то Глеб всегда был к этому параметру равнодушен. Родившийся практически в лесу и видевший жизнь во всей ее простоте, он сумел сохранить собственные соображения о престиже, нередко коренным образом расходящиеся со столичными.
– Пойду попробую заработать, – сказал он Безрукову.
– Только в дурь не при, – обеспокоенно посоветовал тот, не вполне уверенный в душевном равновесии нового друга.
– Я похож на грабителя обменника? – впервые за последние дни улыбнулся Железнов.
– В том-то и дело, что не очень, – поддержал шутку Безруков. – А за чужое дело лучше не браться.
Денег у Антона Глеб просить постеснялся, поэтому в аэропорт поехал на электричке, «зайцем». Всю дорогу продрожал, ожидая контролеров. В принципе ничего не сделают, максимум – ссадят. Но пятнадцать лет комфорта отпускали медленно.
На стоянке проблем не было: он заплатил за пять суток, так что еще и на сдачу смог бы рассчитывать, если бы ему ее отдали.
Выехав на трассу, взглянул на стрелку топливомера. Бензина было на донышке. Значит, зарабатывать надо начинать немедленно.
А вот и граждане среднеазиатской национальности с двумя огромными клетчатыми баулами. Стоят на обочине, смотрят раскосыми очами на приближающийся «Спортейдж», но даже не голосуют: хоть и беспородный, а джип.
Железнов остановился сам:
– Куда едем, мужики?
– В Одинцово, – недоверчиво поглядывая на водителя, ответил один.
«Сколько это стоит?» – задумался Глеб. Так и не сумев оценить поездку, положился на авось.
– Садитесь. – Он вылез из машины и открыл заднюю дверь.
Азиаты с места не трогались.
– А сколько будет стоить? – спросил тот, что пошустрее.
– Не знаю, – честно ответил, улыбнувшись, Глеб. – В первый раз «бомблю». А то встану без бензина.
– Больше пятисот не дадим.
– Ладно, – согласился Глеб. Лиха беда начало.
Ехали молча. Азиаты откровенно побаивались странного, модно одетого «извозчика», а Железнов вдруг задумался над тем, что у них в баулах. Если, скажем, конопля, то это окажется не лучшая его сделка. Постов-то до Кольцевой будет море, да и на Кольце тоже стоят.
– А в баулах не героин часом? – поинтересовался он.
Парни мгновенно напряглись.
– Нет-нет, – быстро ответил шустрый. И полез в карман.
– Только без глупостей, – сказал Глеб. Он не ожидал нападения, так обычно не делается, просто на всякий случай предупредил, что наготове.
– Почему как таджик, так сразу героин? – обиженно ответил тот, доставая из кармана платок и вытирая вспотевший лоб. – Зелень у нас, можем показать.
– Да ладно, верю, – действительно поверил Железнов. Было в парнях что-то, не соответствующее представлениям Глеба о наркодилерах.
А через двадцать минут и вовсе сдружились, с полкилометра протолкав полуторатонный автомобиль к видневшейся впереди заправке. Как выяснилось, датчик привирал в сторону преувеличения.
Все пятьсот обещанных рублей в виде бензина протекли в бездонный бак «Спортейджа», но и Глеб свое обещание выполнил. Расставались друзьями, таджики даже открыли молнии на баулах и снабдили его свежей столовой зеленью.
– Конопля бы тоже не помешала, – задумчиво проговорил Железнов.
Таджики переглянулись, и один из них быстро черканул на обрывке бумаги телефон.
– Позвони через пару дней, ладно? Мы не торгуем, так, для себя. Ну и для друзей, – на прощание улыбнулся азиат.
Так и не понял озадаченный Глеб, кого же он вез. В итоге решил, что честных людей: ему неприятно было бы думать о себе как об участнике наркотрафика – пусть даже невольном.
Весь день Глеб зарабатывал деньги. Когда-то он уже этим занимался, но на «жигуле» было сподручнее, по крайней мере, не приходилось объяснять, что это не шутка и не попытка изнасилования. Последнее очень волновало матрону постбальзаковского возраста в норковой шубе, которая сначала активно ловила тачку, а потом боялась в нее садиться.
В итоге села, конечно. И даже щедро заплатила. То ли за то, что аккуратно довез, то ли за то, что не изнасиловал. Но вылезала с обиженным лицом, заронив у Глеба подозрения, что, будь он поманьячнее, плата могла бы сильно возрасти.
Вечером он повел Безрукова в ресторан – не в один из тех, куда он ходил обычно, в гораздо более скромный. Но все равно бывший директор словил полный кайф: от вкусной еды, от чистой скатерти, от отчаянно фальшивившего певца.
Глеб почувствовал удовлетворение. Все же ощущение, что он кому-то нужен, было для него базовым.
А Томке он был нужен, это точно. Когда очередная командировка затягивалась, она буквально обрывала ему телефон. И даже однажды примчалась в Нерюнгри сама.
Не надо было о ней думать. Потому что вспомнилась не горячая ночь в Нерюнгри, а все те же ноги на длинном белом ворсе…
Однако в этот вечер о жене пришлось вспомнить еще раз. Когда вставлял штырь противоугонного устройства, натолкнулся на проблему. Обычно «Дракон» – так оно именовалось – вставлялся легко. А здесь ему явно что-то мешало.
Глеб достал из бардачка маленький фонарик, нагнулся и сразу увидел в «норке» помеху. Без особых усилий ее извлек. Оказалось – свернутая в трубку бумажка.
Разворачивая, уже знал, что внутри:
«Милый, прости меня. Возвращайся, я без тебя не могу. Я люблю только тебя. Прости меня, пожалуйста.
Твоя Томка».
Это могла придумать только жена. Потому что только она так знала Глеба. Знала, что не придет за деньгами. Что не станет делить квартиру. И что, когда отойдет от первого шока, поедет за своим «Спортейджем».
На охраняемой стоянке он защитный штырь не вогнал. Вот и место определила, которое в итоге не обойти.
Он тщательно порвал бумажку, бросил кусочки в снег и снова сунул штырь в отверстие. Железяка вошла глубже, чем в первый раз, но опять не до конца.
Выматерившись, Глеб достал последнюю помеху. Опять свернутую в трубку бумажку. Развернул – доллары США.
Заперев наконец машину, тяжело вылез из салона, аккуратно закрыл за собой дверь и направил стопы к безруковскому жилью.
А в снегу у нарядного «Спортейджа» к белым клочкам добавились зеленые.
Вечером много пили – денег ушло гораздо больше, чем предполагаемая ранее полусотенная. Наутро, кстати, тоже пили. И на следующий вечер…
В общей сложности он прожил у Безрукова три дня, причем на третий день экономика их совместного быта переменилась зеркально: у Глеба окончательно иссякли деньги, Антону же, наоборот, добрая почтальонша принесла пенсию. Не настоящую, не по возрасту – ему оказалось только пятьдесят два, – а от какого-то ветеранского фонда. Выяснилось, что Безруков был в прошлом герой производства, поднимал отечественное ракетостроение.
Так что на третий день в забегаловке платил он.
Глеб понимал, что надо что-то срочно предпринимать, но не чувствовал себя готовым к активным действиям.
Правда, будучи человеком ответственным, он уже позвонил на службу и сообщил о самом неотложном – работа не должна страдать.
Сослуживец, впрочем, слушал плохо, все ахал и охал, вспоминая историю с катастрофой. Хорошо хоть не знал ее домашнего продолжения, а то запаса ахов могло не хватить.
Потом трубку взял Николай Иванович, пару секунд помолчал, видимо поджидая, пока сослуживец отойдет подальше, после чего предложил Глебу выбросить все из головы, потому что чего только между мужиками не бывает, к тому же такой полет, который Глеб совершил, затмевает все прочие неприятности. Здесь Николай Иванович, большой начальник и акционер нефтегазового концерна, определенно сходился во взглядах с полубомжом-недопенсионером Безруковым.
Наверное, они оба были правы. Это не помешало Глебу, не отвечая, аккуратно положить трубку на рычаги.
Тамаре он не звонил. Да и зачем? Что он жив, она знает, волноваться не будет. А что он не приходит – так это ее выбор.
И не придет.
Вернулись, пообедав, прилегли отдохнуть. Деликатный Антон ни на что не намекал, но Глеб и сам понимал, что так долго продолжаться не может.
– А ты как зарабатываешь? – спросил он у Безрукова.
– Тебе не понравится, – просто ответил тот.
Мог бы и не спрашивать. Ни сбор бутылок, ни поиск спонсоров у забегаловки Железнова не привлекали.
Пролезла на секунду мысль о квартире на Остоженке. Процентов за десять ее стоимости можно было бы прикупить себе однушку в каком-нибудь Марьине или Ново-Косине. Но этот путь был неприемлем. Абсолютно неприемлем.
Несмотря на все Томкины заслуги, Глеб был реальным мужиком. За что, собственно, и был в свое время Томкой избран.
Да и не стала бы она жить с подкаблучником, несмотря на любовь во всем брать верх. Именно его настоящее мужицкое нутро позволило сделать этот брак столь, по сегодняшним временам, длительным.
«Но все же помощничка нашла», – ввернул-таки ядовитую мыслишку Железнов, снова испытав чувствительный укол ревности и обиды.
Нет, к Тамаре по поводу решения своих материальных проблем он точно не обратится. Хотя бы потому, что если он это сделает, то немедленно получит помощь. Скорее всего, Томка просто поделит все пополам. В этом случае Глеб снова будет в шоколаде, но потеряет столь драгоценную возможность считать ее дрянью, а себя – белым и пушистым.
А такая самооценка для настоящего мужика дорогого стоит…
И вдруг Глеба осенило: машина-то на аэропортовской стоянке – его! Во всех смыслах его! Лично скопил из многочисленных и весьма серьезных командировочных – зарплату, за исключением карманных, отдавал в дом. А командировочные – святое. Ведь можно тратить в день все полсотни баксов, а можно десять или даже пять. Не так уж это и трудно: чем дальше от Москвы, тем еда дешевле. Проститутки же валютные его никогда не интересовали. Не то чтобы его супружеская репутация была без пятнышка, но прямые инвестиции в любовь лишали его мотивации. Как представит себе девушку, пересчитывающую – перед актом любви и полного взаимопроникновения – денежные купюры, так уже и акта не надо.
Понятно, что на самом деле деньги и секс нерасторжимы: отдает же он свою зарплату жене. («Отдавал», – поправил себя Железнов.) Но – «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Слишком прямая связь между интимом и экономикой выхолащивала желания.
А если не на еду и не на теток, то на что тратить большие деньги в крошечных городах и поселках, затерянных среди бескрайних болот Западной Сибири? Да и времени не было на транжирство: подъем в семь, возвращение в десять, но уже – вечера.
Вот так и образовалось энное количество тысяч, обмененное впоследствии на новенький «Киа Спортейдж», законнорожденное дитя мощного корейского концерна и скромного российского сборочного предприятия.
Дитя получилось вполне пристойным. Маленький, проходимистый и в два раза дешевле иных простых джипов. Что же касается престижа, то Глеб всегда был к этому параметру равнодушен. Родившийся практически в лесу и видевший жизнь во всей ее простоте, он сумел сохранить собственные соображения о престиже, нередко коренным образом расходящиеся со столичными.
– Пойду попробую заработать, – сказал он Безрукову.
– Только в дурь не при, – обеспокоенно посоветовал тот, не вполне уверенный в душевном равновесии нового друга.
– Я похож на грабителя обменника? – впервые за последние дни улыбнулся Железнов.
– В том-то и дело, что не очень, – поддержал шутку Безруков. – А за чужое дело лучше не браться.
Денег у Антона Глеб просить постеснялся, поэтому в аэропорт поехал на электричке, «зайцем». Всю дорогу продрожал, ожидая контролеров. В принципе ничего не сделают, максимум – ссадят. Но пятнадцать лет комфорта отпускали медленно.
На стоянке проблем не было: он заплатил за пять суток, так что еще и на сдачу смог бы рассчитывать, если бы ему ее отдали.
Выехав на трассу, взглянул на стрелку топливомера. Бензина было на донышке. Значит, зарабатывать надо начинать немедленно.
А вот и граждане среднеазиатской национальности с двумя огромными клетчатыми баулами. Стоят на обочине, смотрят раскосыми очами на приближающийся «Спортейдж», но даже не голосуют: хоть и беспородный, а джип.
Железнов остановился сам:
– Куда едем, мужики?
– В Одинцово, – недоверчиво поглядывая на водителя, ответил один.
«Сколько это стоит?» – задумался Глеб. Так и не сумев оценить поездку, положился на авось.
– Садитесь. – Он вылез из машины и открыл заднюю дверь.
Азиаты с места не трогались.
– А сколько будет стоить? – спросил тот, что пошустрее.
– Не знаю, – честно ответил, улыбнувшись, Глеб. – В первый раз «бомблю». А то встану без бензина.
– Больше пятисот не дадим.
– Ладно, – согласился Глеб. Лиха беда начало.
Ехали молча. Азиаты откровенно побаивались странного, модно одетого «извозчика», а Железнов вдруг задумался над тем, что у них в баулах. Если, скажем, конопля, то это окажется не лучшая его сделка. Постов-то до Кольцевой будет море, да и на Кольце тоже стоят.
– А в баулах не героин часом? – поинтересовался он.
Парни мгновенно напряглись.
– Нет-нет, – быстро ответил шустрый. И полез в карман.
– Только без глупостей, – сказал Глеб. Он не ожидал нападения, так обычно не делается, просто на всякий случай предупредил, что наготове.
– Почему как таджик, так сразу героин? – обиженно ответил тот, доставая из кармана платок и вытирая вспотевший лоб. – Зелень у нас, можем показать.
– Да ладно, верю, – действительно поверил Железнов. Было в парнях что-то, не соответствующее представлениям Глеба о наркодилерах.
А через двадцать минут и вовсе сдружились, с полкилометра протолкав полуторатонный автомобиль к видневшейся впереди заправке. Как выяснилось, датчик привирал в сторону преувеличения.
Все пятьсот обещанных рублей в виде бензина протекли в бездонный бак «Спортейджа», но и Глеб свое обещание выполнил. Расставались друзьями, таджики даже открыли молнии на баулах и снабдили его свежей столовой зеленью.
– Конопля бы тоже не помешала, – задумчиво проговорил Железнов.
Таджики переглянулись, и один из них быстро черканул на обрывке бумаги телефон.
– Позвони через пару дней, ладно? Мы не торгуем, так, для себя. Ну и для друзей, – на прощание улыбнулся азиат.
Так и не понял озадаченный Глеб, кого же он вез. В итоге решил, что честных людей: ему неприятно было бы думать о себе как об участнике наркотрафика – пусть даже невольном.
Весь день Глеб зарабатывал деньги. Когда-то он уже этим занимался, но на «жигуле» было сподручнее, по крайней мере, не приходилось объяснять, что это не шутка и не попытка изнасилования. Последнее очень волновало матрону постбальзаковского возраста в норковой шубе, которая сначала активно ловила тачку, а потом боялась в нее садиться.
В итоге села, конечно. И даже щедро заплатила. То ли за то, что аккуратно довез, то ли за то, что не изнасиловал. Но вылезала с обиженным лицом, заронив у Глеба подозрения, что, будь он поманьячнее, плата могла бы сильно возрасти.
Вечером он повел Безрукова в ресторан – не в один из тех, куда он ходил обычно, в гораздо более скромный. Но все равно бывший директор словил полный кайф: от вкусной еды, от чистой скатерти, от отчаянно фальшивившего певца.
Глеб почувствовал удовлетворение. Все же ощущение, что он кому-то нужен, было для него базовым.
А Томке он был нужен, это точно. Когда очередная командировка затягивалась, она буквально обрывала ему телефон. И даже однажды примчалась в Нерюнгри сама.
Не надо было о ней думать. Потому что вспомнилась не горячая ночь в Нерюнгри, а все те же ноги на длинном белом ворсе…
Однако в этот вечер о жене пришлось вспомнить еще раз. Когда вставлял штырь противоугонного устройства, натолкнулся на проблему. Обычно «Дракон» – так оно именовалось – вставлялся легко. А здесь ему явно что-то мешало.
Глеб достал из бардачка маленький фонарик, нагнулся и сразу увидел в «норке» помеху. Без особых усилий ее извлек. Оказалось – свернутая в трубку бумажка.
Разворачивая, уже знал, что внутри:
«Милый, прости меня. Возвращайся, я без тебя не могу. Я люблю только тебя. Прости меня, пожалуйста.
Твоя Томка».
Это могла придумать только жена. Потому что только она так знала Глеба. Знала, что не придет за деньгами. Что не станет делить квартиру. И что, когда отойдет от первого шока, поедет за своим «Спортейджем».
На охраняемой стоянке он защитный штырь не вогнал. Вот и место определила, которое в итоге не обойти.
Он тщательно порвал бумажку, бросил кусочки в снег и снова сунул штырь в отверстие. Железяка вошла глубже, чем в первый раз, но опять не до конца.
Выматерившись, Глеб достал последнюю помеху. Опять свернутую в трубку бумажку. Развернул – доллары США.
Заперев наконец машину, тяжело вылез из салона, аккуратно закрыл за собой дверь и направил стопы к безруковскому жилью.
А в снегу у нарядного «Спортейджа» к белым клочкам добавились зеленые.
7
…В школу Глебка явно опаздывал. Как это получилось – понять не мог. Мать разбудила – еще не рассвело, он отчетливо помнил ее ласковое: «Вставай, сыночка!»
А потом – как провалился.
И это уже серьезно.
Если батя, угрюмый здоровенный лесник, которого все окрестные пацаны с уважением и некоторой опаской кличут «дядя Паша», узнает о его даже не прогуле, а опоздании, быть беде.
А потом – как провалился.
И это уже серьезно.
Если батя, угрюмый здоровенный лесник, которого все окрестные пацаны с уважением и некоторой опаской кличут «дядя Паша», узнает о его даже не прогуле, а опоздании, быть беде.