Страница:
— Нет, на природу хочу.
— Да здесь и природы не осталось! Хочешь — съезди на Бисерово озеро. Могу составить компанию, и остальных позовем.
— Бисерово — это не круто, — задумчиво произнес Береславский.
— А что круто?
— Поехали на Волгу!
— Да ну тебя! — махнула рукой Марина. — С твоими фантазиями. Три часа ехать, пятнадцать минут купаться. А потом опять ехать.
— Скучная ты женщина, — подытожил Ефим.
— Уж какая есть, — поджала губы Марина Ивановна. — Не нравится — увольняй!
Ефим уже пожалел о неосторожно вылетевшей фразе: Маринка всегда была обидчивой. Но одному ехать купаться не хотелось. Он вообще не любил что-нибудь делать один. Оттого и в журналисты пошел. Свой основный инстинкт тешить: пересказывать тысячам то, что затронуло его самого.
Береславский полистал телефонный справочник. Большинство умных людей, в отличие от него, уже купались. Наконец глаз зацепился за нестандартную для России фамилию Фернандес-Самойлов. Если добавить к этому веселенькое имя Теофилло, то получалось совсем неплохо.
Ефим очень хорошо относился к этому никогда не унывающему человеку. Огранщик алмазов по основной профессии, он был каким-то супермастером. А потому после перестройки мог себе позволить месяц работать над особыми и, видимо, дорогостоящими проектами, чтобы потом пару месяцев прожигать заработанное. Судя по всему, он был действительно хорошим специалистом: совсем недавно Ефиму на глаза попался каталог передвижной выставки музея московского Кремля, и там, под цветной фотографией роскошной бриллиантовой броши, было сказано, что создал ее мастер Т. Фернандес-Самойлов.
Ну, да бог с ним, с ювелирным искусством. Береславский любил Тео прежде всего за его неизбывный оптимизм, нечасто встречающийся даже на наших просторах, где никогда не было недостатка в «безбашенных» персонажах. Тео одним из первых прыгнул вниз головой с «тарзанки», как только она начала работать в Парке Горького. Его знали во всех сколько-нибудь стоящих московских кабаках. А машину он водил так, что обычно стойкий в этом плане Ефим едва сдерживался, чтобы публично не продемонстрировать съеденное.
Короче, сын испанца и русской соединил в себе положительные качества обоих национальных характеров, украсив генофонд Родины. Который, кстати, обильно пополнял, постоянно меняя жен и подружек.
Тео ответил сразу. Состоялся короткий разговор, немедленно перешедший в практическое русло.
— Почему на Волгу? — удивился максималист Фернандес. — Давай уж на море!
— Не успеем за два дня.
— Почему не успеем? — еще больше удивился Тео. — В двух днях 48 часов, если я не ошибаюсь.
— Ошибаешься, — мстительно заметил Ефим. — Это в двух сутках 48 часов. А в двух днях — 24. — Он уже понял, что степень романтизма Теофилло резко превышала его, Ефимову. Но отступать было поздно.
— Я еду к тебе. Ты не возражаешь, если я поеду с Дашей?
— Нет.
— Ну и отлично, — сказал Тео и положил трубку.
Через полчаса он по сотовому сообщил, что ждет внизу. Ефим вздохнул, позвонил маме: предупредил, что в воскресенье не приедет, так как много работы. Потом позвонил Наташке с тем же заявлением. И попрощался с Мариной Ивановной.
— На Бисерово? — сменила гнев на милость референт.
— На Черное, — печально ответил Береславский.
— Оно же маленькое и грязное, — удивилась Марина. Они уже давно не ездили на Черное озеро — слишком заилились берега.
— Нет, Марина Ивановна, — поправил ее Ефим. — Оно большое и синее. И соленое к тому же.
Марина Ивановна поверила сразу. Человек, купивший по дороге домой лошадь, способен на выходные съездить на море.
— А с кем ты едешь?
— С Теофилло.
— О, господи, — не на шутку расстроилась Марина. — Тебе это надо?
— Я хотел искупаться в Волге. Но, видно, не судьба…
Марина Ивановна тревожным взглядом проводила начальника. А вечером того же дня поставила свечку в храме напротив своего дома. Чтоб нормально доехал.
На всякий случай.
Ефим же в это время, стараясь пореже раскрывать глаза, летел уже за Тулой в темно-синем автомобиле «Мерседес 500 СЛК», ведомом твердой рукой хозяина — Теофилло.
Время от времени теплые слюнявые губы касались сзади шеи Береславского. На заднем сиденье вольготно расположилась Даша, здоровенный ротвейлер, явно получавшая кайф от быстрой езды и общества. Ефим стеснялся вытереть слюни с шеи, потому что не знал, как Даша отреагирует на поднятые руки. Он вообще был удивлен, увидев Дашу. Но счел за лучшее промолчать, чтобы не расстраивать животное: все равно ее уже некуда было деть, а дорога предстояла дальняя.
— Быстро ездят, паразиты! — вдруг сказал Тео.
Ефим раскрыл глаза. Их пыталась достать «Мазда-626», тоже синяя, только посветлее, явно с серьезным, «форсанутым» мотором. Они летели друг за другом километров триста, время от времени меняя позиции. Обычно это происходило, когда либо Тео, либо ребята с «Мазды» платили штраф милиционеру с почти зашкалившим радаром. Если платил Тео, «Мазда» проходила вперед и джентльменски поджидала отставшего. Если платили те двое, то их ждал Фернандес.
На одной из таких остановок они подошли к «мерсу».
— Здорово, парни! Откуда путь держите?
— Из Москвы.
— И мы из столицы. На море хотим.
— И мы на море.
— А мы, между прочим, — выпендрился парень, — искупаться — и обратно.
— На день, что ли?
— Нет, на три.
— А мы — на два! — заявил Тео. — В воскресенье — домой.
Парни, расстроившись, что есть кто-то дурнее их, печально побрели к своей машине.
— Обломали их, — порадовался Тео и рванул вперед.
Второй раз ребята из «Мазды» подошли уже около Белгорода. Перед этим Ефим дал приличного крюка, обознавшись с указателем. Потом Тео догонял упущенное время. Теперь вот-вот должно было начать светать, и они решили четверть часа передохнуть. Откупорили банку сока, достали булки, накормили Дашу колбасой и дали ей пописать.
— Мы из-за вас пострадали, — со смехом начали конкуренты.
— Из-за нас? — удивился Тео, уже трижды спонсировавший дорожно-патрульную службу (всего за поездку его пощекотали за кошелек восемь раз и дважды — Ефима).
— Ну да! Вы пролетели мимо поста, он даже не успел выскочить. Но передал по рации на следующий пост. Там нас и сцапали.
— Это когда я свернул с трассы, — сообразил Ефим. — Вот видишь, все что ни делается — все к лучшему.
— Для кого как! Мы ему доказываем, что у нас не «Мерседес», а «Мазда». А он талдычит свое: «Ничего не знаю. Машина синяя? Синяя! Нарушила? Нарушила! Хотите — поедемте утром разбираться».
Тео захохотал. Ребята сели рядом и тоже дождались восхода. Береславский было потянулся за фотоаппаратом, который, разумеется, взял с собой, но Тео укоризненно покачал головой. Так Ефим и ехал сквозь вдохновенный рассвет, мучимый невозможностью его запечатлеть.
Границу прошли еще ночью. Со стороны России — насквозь. На самостийной Украине пришлось пробиваться через множество бюрократических рогаток и платить бесчисленные поборы. На вопрос, зачем все это, угрюмый таможенник ответил, что он никого сюда не звал.
Второй обнаружил в машине собаку.
— Санитарный паспорт есть? — обрадованно спросил он.
Тео достал 50 долларов:
— Обижаешь! Конечно, есть.
— Нужно два таких паспорта, — объявил таможенник.
— Посмотри внимательно на животное, — попросил Тео.
Тот нагнулся, посмотрел.
— Обычный ротвейлер, — сказал он.
— Правильно, — обрадовался Фернандес. — Это ротвейлер! А не слон. И даже не лошадь. Одного паспорта достаточно.
Таможенник, вздохнув, вынужден был согласиться со столь очевидными аргументами.
Справедливости ради следует отметить, что все остальные встреченные украинцы оказались очень добродушными и гостеприимными людьми.
Уже на подходе к Запорожью Ефим наконец-то рассчитался с Фернандесом. Тео крепко спал, когда Береславский оказался на хорошего качества шоссе. Раздельные полосы движения, отделенные зеленым газоном. Относительно высокое качество покрытия. Ясная — на сто километров! — утренняя видимость. И ни одной машины вокруг!
Ефим вдавил педаль газа до пола, и все несчитанные лошадиные силы потащили «мерс» вперед. На спидометр Ефим не смотрел, чтобы от страха не сбавить скорость. Тео проснулся в момент наивысшего напряженья мерседесьих сил. И дико заорал: уж очень быстро набегало на него дорожное полотно, а руль был не в его руках!
— Спокойно, Тео. Все под контролем, — мрачно обронил Ефим.
— Ты не мог бы остановиться? — учтиво попросил Тео.
Береславский остановился и больше до самого возвращения в Москву к рулю допущен не был.
Еще через несколько часов они уже были на море, в Учкуевке. Красивом пригороде Севастополя.
Денек был в разгаре. Волны плавно набегали на берег, оставляя на камнях пенные шапки. Не слишком теплая вода тем не менее не обжигала, а лишь приятно холодила. Ефим залез в воду и немножко поплавал. Сильно расслабиться им не дала Даша, отчаянно брехавшая на набегавшие волны. Немногочисленные отдыхающие неодобрительно посматривали в их сторону. Тео удалось доказать Даше, что волны не такие уж страшные, какими кажутся, и их вполне можно кусать. После этого они обрели примерно час покоя.
Все оставшееся до отъезда время у них ушло на спасение Даши, которая, кусая волны, сожрала столько морской воды, что та начала вытекать из всех ее мыслимых и немыслимых отверстий.
Местные Айболиты сделали Даше несколько уколов и промыли желудок. Охая и стеная, Даша всю обратную дорогу пролежала на заднем сиденье, время от времени отрыгивая на дорогущую кожу салона остатки содержимого своего желудка. Ефим надолго запомнил ту поездку. И когда слышал по телевизору рекламу со словами «А запах!», его посещали совсем не те ассоциации, на которые рассчитывали создатели клипа.
— Тридцать часов чистого полетного времени, — подвел итоги Фернандес, высаживая Береславского на том же месте, где подобрал.
«Действительно, полетного», — подумал Береславский. И дал себе слово никогда больше не связываться с людьми, чей романтизм превышает его собственный.
…Но, странное дело, прошла всего неделя, и поездка предстала в памяти Ефима в совсем другом свете. История с Дашей стала казаться ужасно смешной, а тот удивительный восход он даже однажды фотографировал во сне. И во сне же очень расстроился, обнаружив, что забыл зарядить в фотоаппарат пленку…
При ближайшем рассмотрении (под лупой) кроме стрелки на последнем листе карты они обнаружили еще и маленький кружок. Разноглазый «штурман» или его жена обвели им название поселка: Николаевка. Фактически в руках Ефима оказался точный адрес источника их проблем.
Ефим позвонил Ивлиеву. После характерного отзвона автоматического определителя номера кто-то снял трубку.
— Василий Федорович?
— Я.
— Это Береславский. Я знаю, где прячется Сашкин сосед.
— Молчи, — прервал его старый чекист. — Я сейчас буду у тебя.
— Он не в Москве, — попытался предупредить его Ефим.
— Молчи же! — не выдержал Василий Федорович. — Приеду — все расскажешь.
— Я сейчас у…
— Заткнешься ты наконец? — рассвирепел Ивлиев. — Жди меня там, где ты есть.
А Ефим, чтобы не терять даром времени, принялся пока что продвигать Толстого в полицмейстеры.
Для начала, как объяснил перезвонивший Климашин, следовало собрать десять тысяч подписей. Или внести залог. «Деньги понадобятся для других задач», — решил Береславский и позвонил заведующей учебной частью вуза, в котором преподавал.
Анастасия Александровна была женщиной предбальзаковского возраста, причем, очень красивой женщиной. Еще важнее, что она с Ефимом дружила. К сожалению, совсем не так близко, как ему бы хотелось. Но Ефим никогда не был спортсменом в сексе.
Быстро изложив суть дела, Береславский попросил Настю помочь в деле вызволения Сашки. Она того неплохо знала: «Беор» активно использовался ею для направления на практику студентов старших курсов.
— Чем могу помочь? — спросила она. — Про Сашку я читала. Но твой телефон не отвечал.
— Расскажи моим ребятам про ситуацию. Надо собрать подписи для выдвижения его в кандидаты на пост начальника ГУВД. Его адвокат расскажет тебе правила. — Он продиктовал телефон Климашина. — Сам я вернусь через два-три дня.
— Хорошо. Сделаю, что смогу.
«Классно», — подумал Ефим. Как правило, если Настя за что-то бралась, то у нее все получалось.
Потом он залез с Сашкиного компьютера в свой электронный «почтовый ящик». Там тоже были сообщения от приятелей-коллег, взволнованных происходящим в «Беоре». Береславский собрал и телефоны звонивших ему на мобильный: сегодня днем он на звонки не отвечал.
Ефим для начала перезвонил семерым: в первую очередь его интересовали пиарщики и хозяева типографий. Обещал скромно: если его кандидат станет главным милиционером столицы, их фирмам не придется никому платить за защиту от криминала. Двое отказались сразу, ограничившись выражением сочувствия. Один отказался, потому что его уже «подвязали» под компанию конкурента: заместителя отставленного экс-полицмейстера. Заместитель имел хорошие шансы на победу.
Остальные четверо обещали помочь по максимуму: и медийными ресурсами, и краскопрогонами на своих офсетных машинах.
Дальше был очень важный контакт с двумя директорами служб рассылки-разброски. Согласились оба. Договорились о весьма льготных, хотя и не совсем бесплатных, услугах.
И наконец, Ефим позвонил Ольховскому. Этот друг-конкурент давно зарился на «Хейдельберг» Ефима, печатную машину, на которую они с Толстым копили деньги три года.
— Тебе еще нужен аппарат?
— А чего ты вдруг надумал? Он же у тебя был загружен.
— Нужен или не нужен?
— Конечно, нужен.
— Сорок тысяч на бочку. Налом.
— Все сразу?
— Именно. Надо Сашку вызволять.
— А что с ним? — удивился Ольховский. Он был в отпуске и газет не читал. А телевизора в его доме вообще не было, так как ТВ мешало воспитывать позднего ребенка Ольховского.
Ефим объяснил.
— В таком случае я тебе могу занять. Отдашь потом. А если не сможешь отдать, тогда уж заберу машину.
— Спасибо, — растрогался Береславский. — Сколько дашь?
— Десять тысяч.
— Ольховский, ну почему ты не Березовский? — упрекнул его Ефим. С другой стороны, и десять тысяч — деньги.
Ефим не успел поговорить с бумажниками и телевизионщиками. Денег ему вряд ли удастся еще найти. Но многочисленные друзья могут помочь каждый своим ресурсом. С миру по нитке — Толстому должность. Это буржуи пузатые пусть «раскручиваются» за миллионы. А профессиональные рекламисты должны брать другим.
Пока ждал Ивлиева, успел написать довольно подробный план действий для Марины Ивановны. К его приезду должны быть готовы тексты (на основе им же написанных) и оригинал-макеты рекламных листовок, плакатов и афиш.
В этот момент зазвонил мобильный. Интересовались из далекого Новосибирска:
— Чего там у тебя творится?
Звонивший совсем недавно сам подвергся массированному воздействию конкурентов и знал, что такое вдруг оказаться под прессом. Он пришел в восторг, узнав, что Сашка должен стать обер-полицмейстером.
— Хочешь, мы тебе бесплатно ролик забацаем? — спросил он.
— Хочу, — согласился Ефим. Ролики в Новосибирске делали отменно. — И орешков кедровых привези. Успокаивают.
Тут в домофон позвонил Ивлиев. Береславский был ужасно рад увидеть хитрую физиономию чекиста.
— Ты сможешь сейчас же выехать? — спросил Василий Федорович, ознакомившись с изысканиями Атамана.
— Смогу, — недостаточно радостно ответил Ефим. Все-таки романтизма у него с прошлого года поубавилось.
— Тогда поехали, — скомандовал подполковник.
Лена и Атаман помахали им из окна.
За рулем Ефим сразу повеселел. Чего думать, трясти надо! Приятно, когда цели — конкретные.
Поехали!
ГЛАВА 24
— Да здесь и природы не осталось! Хочешь — съезди на Бисерово озеро. Могу составить компанию, и остальных позовем.
— Бисерово — это не круто, — задумчиво произнес Береславский.
— А что круто?
— Поехали на Волгу!
— Да ну тебя! — махнула рукой Марина. — С твоими фантазиями. Три часа ехать, пятнадцать минут купаться. А потом опять ехать.
— Скучная ты женщина, — подытожил Ефим.
— Уж какая есть, — поджала губы Марина Ивановна. — Не нравится — увольняй!
Ефим уже пожалел о неосторожно вылетевшей фразе: Маринка всегда была обидчивой. Но одному ехать купаться не хотелось. Он вообще не любил что-нибудь делать один. Оттого и в журналисты пошел. Свой основный инстинкт тешить: пересказывать тысячам то, что затронуло его самого.
Береславский полистал телефонный справочник. Большинство умных людей, в отличие от него, уже купались. Наконец глаз зацепился за нестандартную для России фамилию Фернандес-Самойлов. Если добавить к этому веселенькое имя Теофилло, то получалось совсем неплохо.
Ефим очень хорошо относился к этому никогда не унывающему человеку. Огранщик алмазов по основной профессии, он был каким-то супермастером. А потому после перестройки мог себе позволить месяц работать над особыми и, видимо, дорогостоящими проектами, чтобы потом пару месяцев прожигать заработанное. Судя по всему, он был действительно хорошим специалистом: совсем недавно Ефиму на глаза попался каталог передвижной выставки музея московского Кремля, и там, под цветной фотографией роскошной бриллиантовой броши, было сказано, что создал ее мастер Т. Фернандес-Самойлов.
Ну, да бог с ним, с ювелирным искусством. Береславский любил Тео прежде всего за его неизбывный оптимизм, нечасто встречающийся даже на наших просторах, где никогда не было недостатка в «безбашенных» персонажах. Тео одним из первых прыгнул вниз головой с «тарзанки», как только она начала работать в Парке Горького. Его знали во всех сколько-нибудь стоящих московских кабаках. А машину он водил так, что обычно стойкий в этом плане Ефим едва сдерживался, чтобы публично не продемонстрировать съеденное.
Короче, сын испанца и русской соединил в себе положительные качества обоих национальных характеров, украсив генофонд Родины. Который, кстати, обильно пополнял, постоянно меняя жен и подружек.
Тео ответил сразу. Состоялся короткий разговор, немедленно перешедший в практическое русло.
— Почему на Волгу? — удивился максималист Фернандес. — Давай уж на море!
— Не успеем за два дня.
— Почему не успеем? — еще больше удивился Тео. — В двух днях 48 часов, если я не ошибаюсь.
— Ошибаешься, — мстительно заметил Ефим. — Это в двух сутках 48 часов. А в двух днях — 24. — Он уже понял, что степень романтизма Теофилло резко превышала его, Ефимову. Но отступать было поздно.
— Я еду к тебе. Ты не возражаешь, если я поеду с Дашей?
— Нет.
— Ну и отлично, — сказал Тео и положил трубку.
Через полчаса он по сотовому сообщил, что ждет внизу. Ефим вздохнул, позвонил маме: предупредил, что в воскресенье не приедет, так как много работы. Потом позвонил Наташке с тем же заявлением. И попрощался с Мариной Ивановной.
— На Бисерово? — сменила гнев на милость референт.
— На Черное, — печально ответил Береславский.
— Оно же маленькое и грязное, — удивилась Марина. Они уже давно не ездили на Черное озеро — слишком заилились берега.
— Нет, Марина Ивановна, — поправил ее Ефим. — Оно большое и синее. И соленое к тому же.
Марина Ивановна поверила сразу. Человек, купивший по дороге домой лошадь, способен на выходные съездить на море.
— А с кем ты едешь?
— С Теофилло.
— О, господи, — не на шутку расстроилась Марина. — Тебе это надо?
— Я хотел искупаться в Волге. Но, видно, не судьба…
Марина Ивановна тревожным взглядом проводила начальника. А вечером того же дня поставила свечку в храме напротив своего дома. Чтоб нормально доехал.
На всякий случай.
Ефим же в это время, стараясь пореже раскрывать глаза, летел уже за Тулой в темно-синем автомобиле «Мерседес 500 СЛК», ведомом твердой рукой хозяина — Теофилло.
Время от времени теплые слюнявые губы касались сзади шеи Береславского. На заднем сиденье вольготно расположилась Даша, здоровенный ротвейлер, явно получавшая кайф от быстрой езды и общества. Ефим стеснялся вытереть слюни с шеи, потому что не знал, как Даша отреагирует на поднятые руки. Он вообще был удивлен, увидев Дашу. Но счел за лучшее промолчать, чтобы не расстраивать животное: все равно ее уже некуда было деть, а дорога предстояла дальняя.
— Быстро ездят, паразиты! — вдруг сказал Тео.
Ефим раскрыл глаза. Их пыталась достать «Мазда-626», тоже синяя, только посветлее, явно с серьезным, «форсанутым» мотором. Они летели друг за другом километров триста, время от времени меняя позиции. Обычно это происходило, когда либо Тео, либо ребята с «Мазды» платили штраф милиционеру с почти зашкалившим радаром. Если платил Тео, «Мазда» проходила вперед и джентльменски поджидала отставшего. Если платили те двое, то их ждал Фернандес.
На одной из таких остановок они подошли к «мерсу».
— Здорово, парни! Откуда путь держите?
— Из Москвы.
— И мы из столицы. На море хотим.
— И мы на море.
— А мы, между прочим, — выпендрился парень, — искупаться — и обратно.
— На день, что ли?
— Нет, на три.
— А мы — на два! — заявил Тео. — В воскресенье — домой.
Парни, расстроившись, что есть кто-то дурнее их, печально побрели к своей машине.
— Обломали их, — порадовался Тео и рванул вперед.
Второй раз ребята из «Мазды» подошли уже около Белгорода. Перед этим Ефим дал приличного крюка, обознавшись с указателем. Потом Тео догонял упущенное время. Теперь вот-вот должно было начать светать, и они решили четверть часа передохнуть. Откупорили банку сока, достали булки, накормили Дашу колбасой и дали ей пописать.
— Мы из-за вас пострадали, — со смехом начали конкуренты.
— Из-за нас? — удивился Тео, уже трижды спонсировавший дорожно-патрульную службу (всего за поездку его пощекотали за кошелек восемь раз и дважды — Ефима).
— Ну да! Вы пролетели мимо поста, он даже не успел выскочить. Но передал по рации на следующий пост. Там нас и сцапали.
— Это когда я свернул с трассы, — сообразил Ефим. — Вот видишь, все что ни делается — все к лучшему.
— Для кого как! Мы ему доказываем, что у нас не «Мерседес», а «Мазда». А он талдычит свое: «Ничего не знаю. Машина синяя? Синяя! Нарушила? Нарушила! Хотите — поедемте утром разбираться».
Тео захохотал. Ребята сели рядом и тоже дождались восхода. Береславский было потянулся за фотоаппаратом, который, разумеется, взял с собой, но Тео укоризненно покачал головой. Так Ефим и ехал сквозь вдохновенный рассвет, мучимый невозможностью его запечатлеть.
Границу прошли еще ночью. Со стороны России — насквозь. На самостийной Украине пришлось пробиваться через множество бюрократических рогаток и платить бесчисленные поборы. На вопрос, зачем все это, угрюмый таможенник ответил, что он никого сюда не звал.
Второй обнаружил в машине собаку.
— Санитарный паспорт есть? — обрадованно спросил он.
Тео достал 50 долларов:
— Обижаешь! Конечно, есть.
— Нужно два таких паспорта, — объявил таможенник.
— Посмотри внимательно на животное, — попросил Тео.
Тот нагнулся, посмотрел.
— Обычный ротвейлер, — сказал он.
— Правильно, — обрадовался Фернандес. — Это ротвейлер! А не слон. И даже не лошадь. Одного паспорта достаточно.
Таможенник, вздохнув, вынужден был согласиться со столь очевидными аргументами.
Справедливости ради следует отметить, что все остальные встреченные украинцы оказались очень добродушными и гостеприимными людьми.
Уже на подходе к Запорожью Ефим наконец-то рассчитался с Фернандесом. Тео крепко спал, когда Береславский оказался на хорошего качества шоссе. Раздельные полосы движения, отделенные зеленым газоном. Относительно высокое качество покрытия. Ясная — на сто километров! — утренняя видимость. И ни одной машины вокруг!
Ефим вдавил педаль газа до пола, и все несчитанные лошадиные силы потащили «мерс» вперед. На спидометр Ефим не смотрел, чтобы от страха не сбавить скорость. Тео проснулся в момент наивысшего напряженья мерседесьих сил. И дико заорал: уж очень быстро набегало на него дорожное полотно, а руль был не в его руках!
— Спокойно, Тео. Все под контролем, — мрачно обронил Ефим.
— Ты не мог бы остановиться? — учтиво попросил Тео.
Береславский остановился и больше до самого возвращения в Москву к рулю допущен не был.
Еще через несколько часов они уже были на море, в Учкуевке. Красивом пригороде Севастополя.
Денек был в разгаре. Волны плавно набегали на берег, оставляя на камнях пенные шапки. Не слишком теплая вода тем не менее не обжигала, а лишь приятно холодила. Ефим залез в воду и немножко поплавал. Сильно расслабиться им не дала Даша, отчаянно брехавшая на набегавшие волны. Немногочисленные отдыхающие неодобрительно посматривали в их сторону. Тео удалось доказать Даше, что волны не такие уж страшные, какими кажутся, и их вполне можно кусать. После этого они обрели примерно час покоя.
Все оставшееся до отъезда время у них ушло на спасение Даши, которая, кусая волны, сожрала столько морской воды, что та начала вытекать из всех ее мыслимых и немыслимых отверстий.
Местные Айболиты сделали Даше несколько уколов и промыли желудок. Охая и стеная, Даша всю обратную дорогу пролежала на заднем сиденье, время от времени отрыгивая на дорогущую кожу салона остатки содержимого своего желудка. Ефим надолго запомнил ту поездку. И когда слышал по телевизору рекламу со словами «А запах!», его посещали совсем не те ассоциации, на которые рассчитывали создатели клипа.
— Тридцать часов чистого полетного времени, — подвел итоги Фернандес, высаживая Береславского на том же месте, где подобрал.
«Действительно, полетного», — подумал Береславский. И дал себе слово никогда больше не связываться с людьми, чей романтизм превышает его собственный.
…Но, странное дело, прошла всего неделя, и поездка предстала в памяти Ефима в совсем другом свете. История с Дашей стала казаться ужасно смешной, а тот удивительный восход он даже однажды фотографировал во сне. И во сне же очень расстроился, обнаружив, что забыл зарядить в фотоаппарат пленку…
При ближайшем рассмотрении (под лупой) кроме стрелки на последнем листе карты они обнаружили еще и маленький кружок. Разноглазый «штурман» или его жена обвели им название поселка: Николаевка. Фактически в руках Ефима оказался точный адрес источника их проблем.
Ефим позвонил Ивлиеву. После характерного отзвона автоматического определителя номера кто-то снял трубку.
— Василий Федорович?
— Я.
— Это Береславский. Я знаю, где прячется Сашкин сосед.
— Молчи, — прервал его старый чекист. — Я сейчас буду у тебя.
— Он не в Москве, — попытался предупредить его Ефим.
— Молчи же! — не выдержал Василий Федорович. — Приеду — все расскажешь.
— Я сейчас у…
— Заткнешься ты наконец? — рассвирепел Ивлиев. — Жди меня там, где ты есть.
А Ефим, чтобы не терять даром времени, принялся пока что продвигать Толстого в полицмейстеры.
Для начала, как объяснил перезвонивший Климашин, следовало собрать десять тысяч подписей. Или внести залог. «Деньги понадобятся для других задач», — решил Береславский и позвонил заведующей учебной частью вуза, в котором преподавал.
Анастасия Александровна была женщиной предбальзаковского возраста, причем, очень красивой женщиной. Еще важнее, что она с Ефимом дружила. К сожалению, совсем не так близко, как ему бы хотелось. Но Ефим никогда не был спортсменом в сексе.
Быстро изложив суть дела, Береславский попросил Настю помочь в деле вызволения Сашки. Она того неплохо знала: «Беор» активно использовался ею для направления на практику студентов старших курсов.
— Чем могу помочь? — спросила она. — Про Сашку я читала. Но твой телефон не отвечал.
— Расскажи моим ребятам про ситуацию. Надо собрать подписи для выдвижения его в кандидаты на пост начальника ГУВД. Его адвокат расскажет тебе правила. — Он продиктовал телефон Климашина. — Сам я вернусь через два-три дня.
— Хорошо. Сделаю, что смогу.
«Классно», — подумал Ефим. Как правило, если Настя за что-то бралась, то у нее все получалось.
Потом он залез с Сашкиного компьютера в свой электронный «почтовый ящик». Там тоже были сообщения от приятелей-коллег, взволнованных происходящим в «Беоре». Береславский собрал и телефоны звонивших ему на мобильный: сегодня днем он на звонки не отвечал.
Ефим для начала перезвонил семерым: в первую очередь его интересовали пиарщики и хозяева типографий. Обещал скромно: если его кандидат станет главным милиционером столицы, их фирмам не придется никому платить за защиту от криминала. Двое отказались сразу, ограничившись выражением сочувствия. Один отказался, потому что его уже «подвязали» под компанию конкурента: заместителя отставленного экс-полицмейстера. Заместитель имел хорошие шансы на победу.
Остальные четверо обещали помочь по максимуму: и медийными ресурсами, и краскопрогонами на своих офсетных машинах.
Дальше был очень важный контакт с двумя директорами служб рассылки-разброски. Согласились оба. Договорились о весьма льготных, хотя и не совсем бесплатных, услугах.
И наконец, Ефим позвонил Ольховскому. Этот друг-конкурент давно зарился на «Хейдельберг» Ефима, печатную машину, на которую они с Толстым копили деньги три года.
— Тебе еще нужен аппарат?
— А чего ты вдруг надумал? Он же у тебя был загружен.
— Нужен или не нужен?
— Конечно, нужен.
— Сорок тысяч на бочку. Налом.
— Все сразу?
— Именно. Надо Сашку вызволять.
— А что с ним? — удивился Ольховский. Он был в отпуске и газет не читал. А телевизора в его доме вообще не было, так как ТВ мешало воспитывать позднего ребенка Ольховского.
Ефим объяснил.
— В таком случае я тебе могу занять. Отдашь потом. А если не сможешь отдать, тогда уж заберу машину.
— Спасибо, — растрогался Береславский. — Сколько дашь?
— Десять тысяч.
— Ольховский, ну почему ты не Березовский? — упрекнул его Ефим. С другой стороны, и десять тысяч — деньги.
Ефим не успел поговорить с бумажниками и телевизионщиками. Денег ему вряд ли удастся еще найти. Но многочисленные друзья могут помочь каждый своим ресурсом. С миру по нитке — Толстому должность. Это буржуи пузатые пусть «раскручиваются» за миллионы. А профессиональные рекламисты должны брать другим.
Пока ждал Ивлиева, успел написать довольно подробный план действий для Марины Ивановны. К его приезду должны быть готовы тексты (на основе им же написанных) и оригинал-макеты рекламных листовок, плакатов и афиш.
В этот момент зазвонил мобильный. Интересовались из далекого Новосибирска:
— Чего там у тебя творится?
Звонивший совсем недавно сам подвергся массированному воздействию конкурентов и знал, что такое вдруг оказаться под прессом. Он пришел в восторг, узнав, что Сашка должен стать обер-полицмейстером.
— Хочешь, мы тебе бесплатно ролик забацаем? — спросил он.
— Хочу, — согласился Ефим. Ролики в Новосибирске делали отменно. — И орешков кедровых привези. Успокаивают.
Тут в домофон позвонил Ивлиев. Береславский был ужасно рад увидеть хитрую физиономию чекиста.
— Ты сможешь сейчас же выехать? — спросил Василий Федорович, ознакомившись с изысканиями Атамана.
— Смогу, — недостаточно радостно ответил Ефим. Все-таки романтизма у него с прошлого года поубавилось.
— Тогда поехали, — скомандовал подполковник.
Лена и Атаман помахали им из окна.
За рулем Ефим сразу повеселел. Чего думать, трясти надо! Приятно, когда цели — конкретные.
Поехали!
ГЛАВА 24
Дождик расходился все сильнее, но это никак не нарушало приятно-равнодушного мироощущения Атамана. Он стоял под козырьком служебного подъезда пятиэтажного «сталинского» дома и смолил сигаретку. Получая истинное удовольствие от процесса.
Одно из немногих преимуществ «зоны»: кто не дурак, тот учится извлекать истинное удовольствие из самых простых вещей. Кто не научится — тому гораздо сложнее выжить.
Этим подъездом жильцы не пользовались. Он вел только на первый этаж, в служебные помещения продуктового магазина, витрины которого выходили на противоположную сторону дома. И в подвал с тремя дверьми, закрытыми на простейшие навесные замочки.
Из чистого любопытства Атаман открыл ножиком одну из дверей. Там было помещение метров в пятнадцать, на треть заставленное поломанным дворницким инвентарем.
Так ему и стоять, поскольку вряд ли какой коммерсант захочет тут поселиться: подвал маленький и запаренный. Здесь хорошо только плесени, обильно выступившей на стенах и потолке. А зимой и вовсе будет невмоготу.
Зачем ему нужны эти изыскания, Атаман не думал. Так, на всякий случай. И козырек над подъездом ему нравился не только тем, что закрывал от дождевых капель. Отсюда замечательно был виден вход в районный онкодиспансер, куда, несмотря на строгие указания Ефима, все-таки пришла Лена.
Лена удобно устроилась на своем стульчике. Белый халат привычно облегал плечи. Все здесь было свое, родное. Даже тоскливый больничный запах приятно щекотал ноздри. «Вот я и вернулась», — подумала она, перебирая карты больных, пришедших на прием.
Когда Лена категорически заявила, что сидеть дома больше не может, Атаман позвонил своему работодателю. Марина Ивановна сообщила, что Ефим еще не появлялся и не отзванивал. В ее голосе Атаман услышал тревогу.
Повесив трубку, он попытался отговорить Лену от ее намерений. Но это не удалось. Атаман вздохнул, и пошел одеваться.
Ее сейчас никто бы не отговорил. Может, только Сашка или сам Ефим. Она устала сидеть дома, устала от неизвестности, от невозможности влиять на происходящее. И пошла на работу.
Береславский не разрешил ей идти на свидание с мужем, и этот приказ она не осмелилась нарушить. Ее коротенькую записку к Сашке забрал курьер от адвоката Климашина, на которого теперь вся надежда.
Лена чувствовала, что машина по освобождению мужа начала набирать обороты. Она слышала выступление Береславского по ТВ, ей уже звонила подруга и говорила про большую статью в популярнейшей газете. Обещала к вечеру привезти, если Лена не купит в киоске.
То есть были все основания надеяться на Ефима.
Впрочем, на него всегда можно было положиться. Лена положила на стол карту, но больного из коридора не вызвала. Только тихо вздохнула. Она до сих пор помнит руки Ефима, когда тот обнял ее в походе. Запах свежего сена, обильно настеленного на пол палатки, кружил голову. И если бы только он…
Ей было ужасно стыдно — за тонкой, нагревшейся к вечеру брезентовой стенкой, где-то совсем рядом, был Сашка, который и привез ее сюда. Сашка, который за последние годы стал ее тенью. И без которого ей уже самой было как-то непривычно.
Но она не стала протестовать против совершенно недвусмысленных действий Ефима. Даже когда его руки стали совсем уж бессовестными. Даже когда поняла, что еще секунды — и события станут необратимыми.
Она молчала, понимая, что совершает нечто невозможное. Но это невозможное было столь притягательным, что не Лена остановила стремительно развивавшиеся события.
Она тогда испытала сразу два чувства: некоторого облегчения (все-таки предательство не ее стихия) и жгучей обиды. Если он сумел остановиться, когда она сама бы уже не смогла, значит, не настолько она для него притягательна. И из них двоих потеряла голову лишь она.
Это унизительно для любой женщины. Хотя умом всегда понимала, что, по большому счету, для Береславского не было разницы, с помощью кого закрывать в сердце брешь, пробитую «надменной чукчей».
Лена тогда чуть не уехала. Не могла смотреть ни на Ефима, ни на Сашку. Но потом решила, что все происшедшее (точнее, непроисшедшее) — ей в наказание за недостаточную праведность. Правда, свадьбу с Сашкой, неофициально спланированную на следующую зиму, отложила. Как выяснилось — на семь лет. Подсознательно переложив на него свою обиду за то, что он не сумел ее в себя по-настоящему влюбить.
За эти семь лет она получила определенный жизненный опыт. И вернулась к Саше, уже уверенная, что сможет прожить с ним всю жизнь.
И действительно, жизнь с Сашей была хорошей. Лишь изредка — и то, в основном, в первые годы — настроение портили сны, в которых она вновь оказывалась в палатке с Ефимом. Причем, в отличие от реальности, в ее сне его нисколько не волновала моральная ответственность перед другом…
Ну, ладно. Хватит сантиментов. Уж это точно не вопросы жизни и смерти. А в ближайшие четыре часа ей предстояло заниматься именно таковыми.
Она поправила халат, провела ладонями по лицу и попросила медсестру вызвать первого пациента.
Атаман докурил сигарету, по привычке поплевал на окурок (последние годы в «зоне» работал на автозаправке) и бросил его под ноги. Стоять ему еще не меньше полутора часов.
Это никак не беспокоило Атамана. Время тянется так, как хочет человек. Если он, конечно, умеет владеть собой.
Атаман умел.
Его научили этому не столько годы, проведенные за колючкой, сколько недели, отсиженные в «крытке», внутренней тюрьме «зоны», куда тот частенько попадал по молодости. Вот там, если не владеть искусством управления временем, можно очень быстро потерять разум.
Через полтора часа он встретит Лену на крыльце и проводит домой. Та относится к нему с недоверием. Не выгоняет только потому, что так приказал Береславский. Но Атаману плевать. Ему тоже приказал Береславский, и Атаман умеет быть исполнительным. Слово «преданность» вообще не присутствовало в лексиконе Атамана. Просто Ефим был тем человеком, от которого Атаману меньше всего хотелось бы слышать упрек.
Внезапно Атаман насторожился. На крыльце появился явно знакомый человек. Атаман аж глаза раскрыл пошире. Тут и думать было нечего: в онкодиспансер заявился гражданин Псих. Личной персоной. Он огляделся, открыл тяжелую дверь лечебного учреждения и зашел внутрь.
Атаман стремительно (насколько позволял протез) сорвался с места и пошел за ним. Он, прихрамывая, поднялся по ступенькам, открыл дверь, прошел мимо регистратуры (был уже здесь утром: Лена брала у него пункцию из новообразования, для исследований в Онкоцентре) и прямиком двинулся к кабинету Орловой. Еще из-за коридорного поворота услышал голос Психа: «Здесь принимает врач Орлова?» Ответа не расслышал. Но подоспел вовремя.
Псих пытался без очереди пройти в кабинет, однако получил достойный отпор от трех больных, пришедших раньше него. Смирившись, развернулся к выходу и нос к носу встретился с Атаманом.
— Привет! — сказал Атаман. Его прямо распирало от радости. Он успел вовремя. Что Псих искал Орлову не просто так, Атаман даже не сомневался.
— Здорово, — ответил Псих. Его как раз встреча не обрадовала. Но Псих всегда с достоинством принимал удары судьбы. — Ты тоже болеешь?
— Ага. — Атаман даже справку достал об освобождении по болезни.
— Зачем она мне, — отвел рукой бумажку Псих. Но отвел медленно, успев прочитать про опухоли. — Я ж не надзор.
Больные, сидевшие в коридоре, с интересом прислушивались к беседе мужчин. Это никак не входило в планы Психа.
— Может, займешь очередь, да пойдем, пройдемся? — предложил он Атаману. — Быстро здесь не получится.
Такой вариант полностью устраивал Атамана. К тому же он опасался, что из кабинета по каким-нибудь своим надобностям выйдет Лена, и ситуация осложнится.
— Идет, — согласился Атаман. Он занял очередь, и «друзья» вышли на улицу.
Собственно, они и являлись друзьями. Являлись бы, если б их общение происходило на воле. В «зоне» же с настоящей дружбой сложнее: недаром сложена поговорка: «Сегодня — кент, а завтра — мент». Но выживать все-таки легче сообща: они три года были членами лагерной добровольной семьи, точнее, на том языке, «семейки». В нее входили несколько человек, ладивших друг с другом, и готовых делиться едой, деньгами, приходящим с воли «гревом», а иногда и объединявших силы для того, чтобы отбиться от враждебных поползновений чужих. Не будучи членом одной из таких «семеек», жить в «зоне» гораздо тяжелее.
Они вышли на улицу.
— Надо же, — удивлялся Псих. — Вот это встреча!
— Не так и случайно, — заметил Атаман. — Я уж давно болею. Поэтому и выпустили, ты же знаешь. А ты что, тоже заболел?
Суеверный, как многие арестанты, Псих про себя трижды сплюнул.
— Провериться надо, — односложно ответил он. Атаман не расспрашивал. Если бы он поверил, расспрашивать было бы неудобно. Но он не поверил, а потому вопросы вообще были бессмысленными.
— Пивка примем? — предложил Атаман. — Покрепче перед врачом неудобно. А так — можно. Тут, за углом, есть местечко.
— Ты даже местность изучил, — одобрил Псих.
— А как же! Я ведь двор соседний убираю. Можно пивко взять и ко мне в дворницкую зайти. Три минуты делов.
— А никто косо не взглянет?
— А там некому смотреть. Я один, — рассмеялся Атаман.
— Идет.
Они взяли четыре бутылки пива и пошли к дворницкой.
Псих был расстроен тем, что теперь ему придется убрать Атамана. Но оставлять такого свидетеля на месте убийства он никак не мог.
Одно из немногих преимуществ «зоны»: кто не дурак, тот учится извлекать истинное удовольствие из самых простых вещей. Кто не научится — тому гораздо сложнее выжить.
Этим подъездом жильцы не пользовались. Он вел только на первый этаж, в служебные помещения продуктового магазина, витрины которого выходили на противоположную сторону дома. И в подвал с тремя дверьми, закрытыми на простейшие навесные замочки.
Из чистого любопытства Атаман открыл ножиком одну из дверей. Там было помещение метров в пятнадцать, на треть заставленное поломанным дворницким инвентарем.
Так ему и стоять, поскольку вряд ли какой коммерсант захочет тут поселиться: подвал маленький и запаренный. Здесь хорошо только плесени, обильно выступившей на стенах и потолке. А зимой и вовсе будет невмоготу.
Зачем ему нужны эти изыскания, Атаман не думал. Так, на всякий случай. И козырек над подъездом ему нравился не только тем, что закрывал от дождевых капель. Отсюда замечательно был виден вход в районный онкодиспансер, куда, несмотря на строгие указания Ефима, все-таки пришла Лена.
Лена удобно устроилась на своем стульчике. Белый халат привычно облегал плечи. Все здесь было свое, родное. Даже тоскливый больничный запах приятно щекотал ноздри. «Вот я и вернулась», — подумала она, перебирая карты больных, пришедших на прием.
Когда Лена категорически заявила, что сидеть дома больше не может, Атаман позвонил своему работодателю. Марина Ивановна сообщила, что Ефим еще не появлялся и не отзванивал. В ее голосе Атаман услышал тревогу.
Повесив трубку, он попытался отговорить Лену от ее намерений. Но это не удалось. Атаман вздохнул, и пошел одеваться.
Ее сейчас никто бы не отговорил. Может, только Сашка или сам Ефим. Она устала сидеть дома, устала от неизвестности, от невозможности влиять на происходящее. И пошла на работу.
Береславский не разрешил ей идти на свидание с мужем, и этот приказ она не осмелилась нарушить. Ее коротенькую записку к Сашке забрал курьер от адвоката Климашина, на которого теперь вся надежда.
Лена чувствовала, что машина по освобождению мужа начала набирать обороты. Она слышала выступление Береславского по ТВ, ей уже звонила подруга и говорила про большую статью в популярнейшей газете. Обещала к вечеру привезти, если Лена не купит в киоске.
То есть были все основания надеяться на Ефима.
Впрочем, на него всегда можно было положиться. Лена положила на стол карту, но больного из коридора не вызвала. Только тихо вздохнула. Она до сих пор помнит руки Ефима, когда тот обнял ее в походе. Запах свежего сена, обильно настеленного на пол палатки, кружил голову. И если бы только он…
Ей было ужасно стыдно — за тонкой, нагревшейся к вечеру брезентовой стенкой, где-то совсем рядом, был Сашка, который и привез ее сюда. Сашка, который за последние годы стал ее тенью. И без которого ей уже самой было как-то непривычно.
Но она не стала протестовать против совершенно недвусмысленных действий Ефима. Даже когда его руки стали совсем уж бессовестными. Даже когда поняла, что еще секунды — и события станут необратимыми.
Она молчала, понимая, что совершает нечто невозможное. Но это невозможное было столь притягательным, что не Лена остановила стремительно развивавшиеся события.
Она тогда испытала сразу два чувства: некоторого облегчения (все-таки предательство не ее стихия) и жгучей обиды. Если он сумел остановиться, когда она сама бы уже не смогла, значит, не настолько она для него притягательна. И из них двоих потеряла голову лишь она.
Это унизительно для любой женщины. Хотя умом всегда понимала, что, по большому счету, для Береславского не было разницы, с помощью кого закрывать в сердце брешь, пробитую «надменной чукчей».
Лена тогда чуть не уехала. Не могла смотреть ни на Ефима, ни на Сашку. Но потом решила, что все происшедшее (точнее, непроисшедшее) — ей в наказание за недостаточную праведность. Правда, свадьбу с Сашкой, неофициально спланированную на следующую зиму, отложила. Как выяснилось — на семь лет. Подсознательно переложив на него свою обиду за то, что он не сумел ее в себя по-настоящему влюбить.
За эти семь лет она получила определенный жизненный опыт. И вернулась к Саше, уже уверенная, что сможет прожить с ним всю жизнь.
И действительно, жизнь с Сашей была хорошей. Лишь изредка — и то, в основном, в первые годы — настроение портили сны, в которых она вновь оказывалась в палатке с Ефимом. Причем, в отличие от реальности, в ее сне его нисколько не волновала моральная ответственность перед другом…
Ну, ладно. Хватит сантиментов. Уж это точно не вопросы жизни и смерти. А в ближайшие четыре часа ей предстояло заниматься именно таковыми.
Она поправила халат, провела ладонями по лицу и попросила медсестру вызвать первого пациента.
Атаман докурил сигарету, по привычке поплевал на окурок (последние годы в «зоне» работал на автозаправке) и бросил его под ноги. Стоять ему еще не меньше полутора часов.
Это никак не беспокоило Атамана. Время тянется так, как хочет человек. Если он, конечно, умеет владеть собой.
Атаман умел.
Его научили этому не столько годы, проведенные за колючкой, сколько недели, отсиженные в «крытке», внутренней тюрьме «зоны», куда тот частенько попадал по молодости. Вот там, если не владеть искусством управления временем, можно очень быстро потерять разум.
Через полтора часа он встретит Лену на крыльце и проводит домой. Та относится к нему с недоверием. Не выгоняет только потому, что так приказал Береславский. Но Атаману плевать. Ему тоже приказал Береславский, и Атаман умеет быть исполнительным. Слово «преданность» вообще не присутствовало в лексиконе Атамана. Просто Ефим был тем человеком, от которого Атаману меньше всего хотелось бы слышать упрек.
Внезапно Атаман насторожился. На крыльце появился явно знакомый человек. Атаман аж глаза раскрыл пошире. Тут и думать было нечего: в онкодиспансер заявился гражданин Псих. Личной персоной. Он огляделся, открыл тяжелую дверь лечебного учреждения и зашел внутрь.
Атаман стремительно (насколько позволял протез) сорвался с места и пошел за ним. Он, прихрамывая, поднялся по ступенькам, открыл дверь, прошел мимо регистратуры (был уже здесь утром: Лена брала у него пункцию из новообразования, для исследований в Онкоцентре) и прямиком двинулся к кабинету Орловой. Еще из-за коридорного поворота услышал голос Психа: «Здесь принимает врач Орлова?» Ответа не расслышал. Но подоспел вовремя.
Псих пытался без очереди пройти в кабинет, однако получил достойный отпор от трех больных, пришедших раньше него. Смирившись, развернулся к выходу и нос к носу встретился с Атаманом.
— Привет! — сказал Атаман. Его прямо распирало от радости. Он успел вовремя. Что Псих искал Орлову не просто так, Атаман даже не сомневался.
— Здорово, — ответил Псих. Его как раз встреча не обрадовала. Но Псих всегда с достоинством принимал удары судьбы. — Ты тоже болеешь?
— Ага. — Атаман даже справку достал об освобождении по болезни.
— Зачем она мне, — отвел рукой бумажку Псих. Но отвел медленно, успев прочитать про опухоли. — Я ж не надзор.
Больные, сидевшие в коридоре, с интересом прислушивались к беседе мужчин. Это никак не входило в планы Психа.
— Может, займешь очередь, да пойдем, пройдемся? — предложил он Атаману. — Быстро здесь не получится.
Такой вариант полностью устраивал Атамана. К тому же он опасался, что из кабинета по каким-нибудь своим надобностям выйдет Лена, и ситуация осложнится.
— Идет, — согласился Атаман. Он занял очередь, и «друзья» вышли на улицу.
Собственно, они и являлись друзьями. Являлись бы, если б их общение происходило на воле. В «зоне» же с настоящей дружбой сложнее: недаром сложена поговорка: «Сегодня — кент, а завтра — мент». Но выживать все-таки легче сообща: они три года были членами лагерной добровольной семьи, точнее, на том языке, «семейки». В нее входили несколько человек, ладивших друг с другом, и готовых делиться едой, деньгами, приходящим с воли «гревом», а иногда и объединявших силы для того, чтобы отбиться от враждебных поползновений чужих. Не будучи членом одной из таких «семеек», жить в «зоне» гораздо тяжелее.
Они вышли на улицу.
— Надо же, — удивлялся Псих. — Вот это встреча!
— Не так и случайно, — заметил Атаман. — Я уж давно болею. Поэтому и выпустили, ты же знаешь. А ты что, тоже заболел?
Суеверный, как многие арестанты, Псих про себя трижды сплюнул.
— Провериться надо, — односложно ответил он. Атаман не расспрашивал. Если бы он поверил, расспрашивать было бы неудобно. Но он не поверил, а потому вопросы вообще были бессмысленными.
— Пивка примем? — предложил Атаман. — Покрепче перед врачом неудобно. А так — можно. Тут, за углом, есть местечко.
— Ты даже местность изучил, — одобрил Псих.
— А как же! Я ведь двор соседний убираю. Можно пивко взять и ко мне в дворницкую зайти. Три минуты делов.
— А никто косо не взглянет?
— А там некому смотреть. Я один, — рассмеялся Атаман.
— Идет.
Они взяли четыре бутылки пива и пошли к дворницкой.
Псих был расстроен тем, что теперь ему придется убрать Атамана. Но оставлять такого свидетеля на месте убийства он никак не мог.