Гольман Иосиф. Счастье бывает разным

 
   Перед самым отъездом в Америку, где она продолжила московское образование, Майка совершенно случайно познакомилась с папулиным тренером по боксу, довольно старым, хоть и бодрым дедуном Виктором Иванычем.
   Мир-то тесен: его дочка оказалась Майкиным тренером по фитнесу. Подружились, пригласила в гости, там – общительный дед, ну, в общем, слово за слово…
   Так вот, узнав, что Майка – Чистова и учится в МГУ, дед спросил, не дочка ли она Вовчика Чистова, мальчишки с факультета экономики.
 
   А дальше выяснилось столько всего интересного…
   Хотя – нет.
   Ничего принципиально нового не выяснилось. Просто картина дополнилась множеством характерных деталей.
 
   Дед до сих пор считает, что у него не было более талантливого ученика, чем ее папуля.
   Природная «физика» плюс быстрые мозги делали его уникальным спортсменом. Вовчик Чистов на ринге был почти неуязвим. Он так стремительно и умно перемещался, что гораздо более опытные бойцы просто не могли в него попасть.
   И если другие спортсмены вызывали аплодисменты зала своими жесткими, хлесткими ударами, то папуля восхищал публику финтами, красивыми уходами или даже – когда нечасто подхватывал кураж – полностью открытой стойкой, с опущенными руками, то есть мишень была – вот она, а попасть в нее противник не мог.
   Виктор Иванович сказал, что такого высшего пилотажа в плане защиты он больше за всю свою долгую тренерскую карьеру не встречал.
   – А что же ему мешало? – поинтересовалась тогда Майка. – Плохо держал то, что все-таки проходило?
   – Нет, – ответил дед. – Нормально держал. Уже не так феноменально, как защищался, но и не плохо. Достаточно стойкий был пацан. На твердую четверку.
   – Что ж он не стал чемпионом? Даже до мастера спорта недотянул, – спросила переживавшая за папулю дочка.
 
   И тут дед ответил.
   Да так ответил, что Майка и сейчас, пробираясь по запруженной народом Батарейке, тот ответ вспоминала.
   А дед сказал следующее: не может даже выдающийся боксер стать чемпионом, если ему чертовски не хочется делать больно сопернику.
   Ни больше ни меньше.
   Дальше уже было не так интересно. Не революционно. Просто информация к отчету, так сказать.
   Все папулины победы – а они, разумеется, имели место, иначе бы камээса не получил – были по очкам. Нокаутом он выиграл один-единственный бой. И то – почти вынужденно: соперник был не слишком техничен, зато быковат и сильный боец, отличный панчер. Кроме того, любовь к окружающему миру и жалость к партнерам на ринге точно не мешали ему боксировать.
   В итоге Вовчик в первом же раунде получил обиднейшее рассечение, причем не в результате честного попадания перчаткой, а после бессовестного бодания головой.
   Соперник заработал предупреждение, с него сняли два очка, но по очкам Вовчик вчистую выиграл бы и без этого.
   А тот рациональный парнишка стал яростно целить в и без того обильно кровившую бровь. Уходить же стало труднее, так как глаз заливало, а без бинокулярного зрения дистанцию точно не определить.
   Рефери дважды за раунд останавливал бой, подзывая врача. Тот осматривал, протирал, охлаждал рану, качал головой, но поединок пока не прекращал.
   В перерыве Виктор Иванович простым русским языком объяснил Вовчику, кто он есть, а главное – кем он станет: и сегодня на ринге, и завтра, и вообще. Если, конечно, не прекратит танцевать и не начнет драться.
   Вовчик только улыбался.
   Может, ему и в самом деле было без разницы.
   Хотя вряд ли, в этом случае проще было сразу пойти в бальные танцы, у него бы тоже точно получилось.
   А бычок во втором раунде решил повторить успех и снова попытался войти в клинч и боднуть головой. Далее Вовчик все сделал на автомате: шаг назад, полшага влево и – классическая двойка, причем вторая перчатка вошла в цель буквально через доли секунды после первой.
   Второй удар был абсолютно акцентированный, в него вошли не только годы тренировок, но и бессознательная ярость от боли, обиды, вкуса и запаха собственной крови.
   Бычок упал не сразу, секунду-две пошатался. Потом – рухнул.
   С ринга его унесли под вой осчастливленной толпы.
   Вовчик же был близок к панике и моральному самоуничтожению.
   Старый тренер с минуту подумал и принял до сих пор обидное решение: пусть погибнет чемпион, но останется хороший мальчишка. Они даже вместе съездили навестить поверженного бычка. Тот очень удивился: не ожидал таких нежностей, тем более что сломанная переносица и вывих нижней челюсти – обычные атрибуты жизни боксера. Так же, как и несколько сопутствующих карьере сотрясений мозга.
 
   Вот такую историю услышала Майка в доме своего фитнес-тренера.
   И если уж совсем честно, то по размышлении она не особо много добавила в папулин портрет.
   Разве что несколько штрихов.
 
   На набережной ярко светило солнце. По воде бегали катера и паромы, мерно ходили крупные суда.
   На табло высветилось, что сейчас уйдет паром на другую сторону залива. Можно было бесплатно прокатиться, Манхэттен – остров, и, чтобы разгрузить мосты и тоннели, власти придумали такую завлекаловку. Дополнительное удовольствие – во время рейса паром пройдет мимо статуи Свободы, позеленевшей от времени и визуально уменьшившейся в размерах на фоне манхэттенских и нью-джерсийских небоскребов, но по-прежнему притягательной для туристов.
 
   Майка подумала и на паром не пошла. Здесь было намного приятнее: солнце, яркая толпа, чайки, огромные и действительно белокрылые. Оказывается, это и есть знаменитые альбатросы, если источник информации – местная девчонка из их университета – ничего не перепутала.
   Впрочем, гордые альбатросы предпочитали вместо дальних полетов питаться здесь же, неподалеку, благо ресторанов на берегу хватало, да и судов с отдыхающими тоже было немало.
   Вообще полгорода представляло из себя пристань.
   А приставало к берегу самое разное: от яхт, паромов и элегантных пассажирских лайнеров до огромных грязно-ржавых сухогрузов и даже гигантского авианосца. Последний по совместительству был музеем. Майка еще до него не добралась, но обязательно доберется: уж больно нестандартен был вид этой серой громады, нависшей над берегом.
 
   Очень ей здесь, у океана, нравилось, не то что около ее американского дома.
   Сама она жила в Бронксе, час на метро отсюда, и там был совсем другой Нью-Йорк.
   Без небоскребов, без праздношатающихся красивых толп.
   Маленькие, как правило, двухэтажные, домишки стояли правильными квадратами, образуя стрит и авеню. Между ними были еще безымянные проезды, по которым пробирались к своим гаражам владельцы домиков, а в случае нужды – подъезжали амбулансы и пожарные машины.
   Все соседи знали друг друга. Селились по национальной и социальной принадлежности. Это было заметно, даже когда Майка рассекала пространство под городом в метро.
   На одной остановке зашли азиаты, заняв почти весь вагон. Потом также дружненько вышли. После подтянулись афроамериканцы. Вслед за ними – латиносы.
 
   Нет, не восхищала Майку двухэтажная Америка – тот же Тамбов, разве что гораздо более удобный для человеческого проживания.
   Поражало не богатство страны, сгребающей к себе финансовые и людские ресурсы со всего мира, а самоуважение людей и их взаимная ответственность, за исполнением которой жестко следит государственная машина.
   Например, дорожки перед домиками дворники здесь не чистят – за неимением дворников. А снегопады – хорошие. Покруче московских бывают. Да еще со штормом в придачу. Так вот, то, что нападало, убирают сами жильцы. Если не вычистят – могут попасть на большие бабки: кто-нибудь поскользнется перед чужим домиком, ногу сломает – потащит владельца в суд. Волчьи законы капитализма.
   Так что асфальт скребут все, кроме больных и старых, – их обслуживают социальные работники. Можно, конечно, и откупиться: после каждого снегопада по их району ходят афроамериканцы с латиносами, предлагают почистить территорию. Местные белые мальчишки тоже ходят, на игрушки подзаработать. Или на травку – кто на что. Цены – божеские, Майке было лень махать лопатой, обошлась пятнадцатью долларами.
   А еще ей нравится, что здесь серьезное отношение к деньгам. Не такое, как в Москве. Здесь никто не швыряется чаевыми. Здесь, проехав весь Манхэттен, можно оставить таксисту пару долларов (причем безналом, с карточки, как и основной платеж), и он не будет считать себя униженным. Здесь студенты, дети весьма состоятельных родителей, пол-лета ишачат в кафе, чтобы заработать свои собственные деньги. Даже если потом недельку-другую проведут на родительской яхте.
 
   Или вот еще история, и не кем-то рассказанная – Майка все видела своими глазами.
   Она ведь в Штатах уже второй раз. Первый – год назад приезжала на языковую стажировку и жила в религиозной семье в другом районе Нью-Йорка, Бруклине. Очень приятные люди. Дом без излишеств, у Майки в Москве все гораздо круче и современнее.
   Каково же было Майкино удивление, когда выяснились кое-какие прикольные детали.
   Например, Двора-Лея, мама семейства, женщина лет пятидесяти, родившая и воспитавшая восьмерых (!) детей, оказалась весьма востребованным специалистом-педиатром. Точнее – детским психологом с выдающимися результатами при работе с малышами, страдающими аутизмом.
   К ней в клинику и на домашние консультации приезжали родители со всей страны.
   Папа и старший сын рулили фирмой по производству автоматов для продажи напитков и снэков. С очень хорошими – даже для Америки – оборотами.
   При этом папа раз в неделю дежурил на телефоне в обществе «Ангел» – совершенно бесплатной общественной тусовке, помогающей водителям при неисправностях их авто. То есть сами они ничего не чинят, но по вызову диспетчера выезжают на место поломки или аварии и помогают отбуксировать машину на станцию, а водителя разместить в отеле по карману.
   Сынок, Самуил, как и положено, пошел дальше папы.
   Будучи по образованию инженером-механиком, а по роду деятельности – крупным бизнесменом, он в свободное от работы время закончил курсы… парамедиков, то есть младших медицинских работников.
   Тоже, кстати, затратное по часам мероприятие. И теперь два раз в месяц, в собственный выходной, раскатывал на амбулансе их района, выезжая не только по вызовам «своих» – в основном благополучных жителей, – но и на результаты разборок в соседнем, гораздо более бедном, негритянском квартале.
   Да, чтобы не забыть: амбулансы эти – вовсе не государственные, а купленные на пожертвования жителей района. Чтоб не ждать обычную «Скорую», пока она проедет по нью-йоркским пробкам.
   При всем при этом никакой идиллии в американском обществе Майка не наблюдала. И наркоманы здесь присутствовали, и бандиты, и коррупционеры. Но все это, включая коррупцию, жило под постоянным давлением тяжелой государственной длани, а вовсе не при ее попустительстве или, не дай бог, прямой поддержке.
 
   Майка вдруг резко сменила ход мыслей. Меньше всего сегодня ее интересовала американская коррупция. А больше всего – что ей делать с Сашкой.
   Поженились они год назад. Шикарная свадьба, лимузины, ресторан на Рублевке. Но это не для них, это для родителей. («Правда, предварительно исключив из их числа моего любимого папика», – додумала Майка, потому как Владимиру Сергеевичу Чистову было наверняка абсолютно фиолетово, в какого класса ресторане будет бракосочетаться его дочка.)
   А у них была такая любовь-морковь, что, наверное, и перспектива жить в шалаше их бы не остановила.
   Сашка вообще был равнодушен к деньгам. Сначала Майке это нравилось – напоминало папулю. Теперь – пугает, потому что молодой муж не только ничего не делает, чтобы заработать денег, но, похоже, без ее нотаций эти мысли в его голове даже не возникают.
   Может, поэтому и домой неохота?
   Майка и так знает, что там увидит: толпу поддатых обожателей-прихлебателей.
   Она всегда сопровождает Сашку. Всегда и везде. Ему нравится быть добрым и щедрым, тем более что для этого ничего не надо предпринимать, разве что сбегать лишний раз к банкомату.
   Майке не жалко денег свекра. Ей жалко Сашку, своего мужа. И еще – себя. Потому что она не видит своего будущего – и будущего своего ребенка – рядом с амебой в брюках, пусть даже и очень материально обеспеченной.
 
   Мамуля, успокаивая напуганную дочь, тоже не раз упоминала папика. Но разве их можно сравнивать?
   Папа никогда не был лодырем. Папа всегда был чем-то занят. И папа всегда лично трудился, чтобы окружающим его людям было хорошо.
   А этот – просто прожигает время.
 
   «Господи! – ужаснулась Майка. – Я подумала про Сашку – «этот». Полный пипец». Год назад, даже про себя, она его иначе как любимым не называла.
   Расстроенная, она пошла ко входу в метро.
   В рациональной Америке наземных вестибюлей не строят, вход – просто дырка в асфальте, куда уходят ступени и перила.
   Похоже, с Сашкой придется расставаться. Самое ужасное, что он даже не понимает, в чем проблема. Она ему – про работу, про их будущее, а он на калькуляторе ей подсчитывает, что ему, единственному сыну стального российского магната, физически невозможно будет истратить все уже имеющиеся деньги. Так зачем же зарабатывать новые?
   Вот же – знаменитое проклятие ресурсов, только на суженном, семейном уровне.
 
   Майка набрала мамин телефон – хотелось немедленно выплакаться в родную жилетку. Вряд ли мама поймет, скорее, скажет что-нибудь типа «дополни его возможности своими». Но она-то хочет идти по жизни с мужиком, а не с кредитной карточкой, пусть даже и безлимитной.
   Мама не отвечала.
   Наверное, опять министр запер их готовить какой-нибудь доклад президенту – мамуля у Майки была крутая.
   Тогда позвонила папе. Тот трубку снял сразу.
   – Алло! – ответил папуля.
   – Папик, ты как там?
   – У нас все отлично. Как у вас?
   – У нас тоже все хорошо. – Майке вдруг ужасно не захотелось изливать на папика свои проблемы. Он же испереживается весь.
   – Тебя бы вот еще сюда вытащить малыша понянчить, – неожиданно добавила она.
   Эта мысль пришла Майке внезапно, уже в процессе разговора.
   Если бы только он приехал! Как хорошо было в детстве – прижмешься щекой к папиной груди (мама сантиментов не одобряла), а папа коснется губами Майкиного затылка – и все ее беды разом заканчивались.
   И, наоборот, начинались праздники. Иногда, правда, немного странные. Например, сходить на набережную Москвы-реки, напротив «Красного Октября», чтобы понюхать запах шоколада.
   Или прокатиться на троллейбусе маршрута «Б» пару колец по Садовке.
   Или сгонять на Птичий рынок, погладить щенят и прочую живность, полную, по маминым словам, блох и болезнетворных микробов.
 
   В общем, папа точно не был активным строителем коммунизма. А также – апологетом воспитания подрастающего поколения в духе современных требований.
   Но счастливое детство двум отдельно взятым детям он обеспечил.
   – Сама понянчишь, – ответил Владимир Сергеевич, и Майка, даже не видя его, точно знала – он улыбается.
   Ну да, это ей намек на постоянно делавшую карьеру маму. Нет, определенно надо пройти по жизни где-то посередине между маминым и папиным путями.
   – Папик, а ты не знаешь, где мама? Ни по одному телефону нет.
   – Знаю, конечно. В Давосе симпозирует.
   – Господи, как же я сама не догадалась? Все время ж по телику талдычат, – укорила себя дочка. – А ты один, значит, на хозяйстве?
   – А что, это необычно? – Папик, похоже, разозлился.
   – Да ладно тебе, папуль. У вас всю жизнь так.
   Еще чуть-чуть поболтали, и Майка дала отбой.
   В самом деле на душе стало немножко легче.
   Только вот папуля в затылок Майку поцеловать может, однако сегодняшние ее проблемы точно не решит.
   Придется самой.
 
   Майка вытерла платочком набежавшие слезинки и с потоком ньюйоркцев нырнула в чрево подземки.
   Ничего, справится.
   Не подведет ни себя, ни родителей, ни своего будущего, но уже такого любимого сыночка.

3

   Вадька Чистов был в семье условно младшим ребенком.
   По факту рождения как раз получалось – безусловно: он родился через одиннадцать месяцев после Майки. А условность эта возникла уже позже, в середине детства.
   Хоть и Майка была вполне разумной девочкой, но когда родители уезжали куда-нибудь в гости, старшим все-таки оставался Вадим. Как-то само собой выходило. Как в сказке «Мужичок с ноготок»: главное – не то, что с ноготок, а то, что – мужичок.
   И Майка со временем смирилась – а что, даже удобно: что бы ни случилось в отсутствие родителей, за все отвечает брателло.
   Его же это никак не напрягало. Таким родился. Мама смеялась, что он даже в младенчестве вообще не ревел и в подгузники не писал – считал ниже своего мужского достоинства. Тут уже Майка начинала открыто ревновать: «А разговаривать небось с момента рождения начал? И поди, на двух языках сразу?»
   Вообще-то со злости она хотела сказать – с момента зачатия. Но сдержалась: папик бы все простил, а с мамулей надо поосторожнее.
   Хотя чего злиться-то?
   Действительно паренек оказался способный. Все ему давалось легко: и математика, и гуманитарные науки. Правда, именно язык почему-то не шел до поры до времени. Хотя денег на репетиторов не жалели.
 
   А из непонятностей, пожалуй, в Вадикином детстве было лишь его странное и ничем не объяснимое желание стать морским офицером.
   То есть как раз в детстве – вполне объяснимое. И даже в юности.
   Но не настолько же.
   Маму Катю сначала не волновало, что во время поездки в Питер или в Севастополь маленький Вадька буквально влипал взглядом во всех встречных морских офицеров. А уж если можно было полюбоваться на военный корабль, то любоваться всей семье приходилось долго.
   В Москве с военными кораблями было гораздо сложнее, но и здесь Вадька находил выходы своему большому чувству. Скажем, когда Майка с папиком выдвигались нюхать запах шоколада на стрелку Москвы-реки, он всегда – если дело происходило летом – увязывался с ними. Шоколад ему был полностью безразличен, но по реке ходили суда: малоинтересные (однако лучше, чем ничего) речные трамвайчики, более «вкусные» будущему морскому глазу баржи с буксирами и даже вполне себе приличные сухогрузы типа «река – море».
   Папа, все прекрасно понимая, тайно подыгрывал его интересам: когда Майка, уже нанюхавшись сладкого запаха, просилась домой, Чистов-старший обычно предлагал: «Еще три кораблика». А где три – там бывало и пять.
   Если Майка начинала психовать – не из-за ожидания, а, как всегда, из ревности, – на обратном пути ей покупали что-нибудь девчачье. Вадьке ничего не полагалось, да он и не попросил бы – знал, за что расплачиваются с вредной девчонкой.
   Не нужно говорить, сколько у пацана скопилось книг флотской тематики, мемуаров, сборных моделей кораблей и тому подобного счастья. Вадик тратил на это все свои карманные деньги, да и Чистов-старший регулярно вносил свою лепту, за что бывал не раз морально бит строгой супругой.
   Вначале – за глупые и необоснованные траты. После – когда Вадькино увлечение стало казаться маме подозрительным – за потакание безответственным глупостям сына.
   А мальчик тем временем вырос. И в выпускном классе сказал свое веское слово.
   Экономистом не будет. Дипломатом – тоже. А будет офицером Военно-морского флота России. Причем сказано это было так, что даже Джет Кэт поняла: решение окончательное и обжалованию не подлежит.
   Даже поплакала немного, несказанно удивив мужа.
 
   Майка, имевшая меньше жизненного опыта, попыталась было отговорить младшего – или старшего? – брата. Ну зачем тебе – медалисту, с двумя языками (выучил-таки, когда папа объяснил, что «безъязыких» морских офицеров-судоводителей не бывает) – гробить жизнь в промозглой железной коробке? Если уж так прет от моря – иди в гражданский флот. А там и до своего бизнеса рукой подать.
   Вадька выслушал внимательно – он никогда не перебивал задиристую сестренку. Потом погладил ее по голове – ну точно как папик, разве что в темя не поцеловал – и вежливо отшил. Типа не бери в нежный девичий мозг, все уже решено.
 
   Мама даже собиралась нажать на связи – обычно она этого не делала, – чтобы сына не приняли в училище. Однако Чистов-старший припугнул ее возможной в этом случае армией. Очень даже возможной, так как Вадик вполне мог отказаться откашивать. И что в таком случае делать?
   Оставалась еще вероятность, что Вадька на чем-нибудь срежется: экзамены были жесткими, как по учебным дисциплинам, так и по физическим тестам.
   Все прошел мальчик. С высшими баллами. Стал курсантом командно-инженерного факультета. Командного – потому что, несомненно, в итоге хочет командовать флотом. А инженерного – чтоб командовать, понимая, как эти команды будут потом выполняться.
   Короче, опять все рассчитал.
 
   На присягу приехали втроем.
   Майка всплакнула от гордости за брата – она уже была согласна на его учебу в легендарном питерском вузе. В конце концов, выучившись, можно и поменять специализацию.
   Мама всплакнула по другой причине: уже поняла, что теперь всю жизнь будет переживать за тех, кто в море. Правда, ее слегка взбодрили слова местного авторитета: выпуск будет вполовину меньше приема – и флот не растет, и запросы у выпускников, как правило, сильно превышают флотские возможности.
   А вот Чистов-старший был спокоен. Он, всегда так трясшийся от всех детских недомоганий, обегавший с дитями всех заслуженных врачей и честно завоевавший репутацию безумного папаши, сейчас был рад и горд за сына.
   Ведь чего он, папа, для него хотел?
   Счастья.
   А что сейчас светится в Вадькиных глазах?
   Оно и светится.
 
   Вот так примерно все и проистекало.
   Но сейчас лейтенант Вадим Чистов, подходя рано утром к своему кораблю, думал вовсе не о сложностях собственного пути сюда.
   А думал он о том, какой это кайф – неяркое северное солнце, холодные, даже зрительно, серые воды залива и стремительный силуэт МПК, малого противолодочного корабля, у стенки причала. Настоящего боевого корабля.
   Корвет – по западной классификации.
   Это слово нравилось молодому офицеру больше, чем аббревиатура МПК. Скажешь корвет – и все понятно: ветер, море, паруса.
   Ну и пушки, конечно.
   Потому что лейтенант Чистов – начальник боевой части, БЧ-2. То есть – отвечает за все ракетно-артиллерийское вооружение своего корабля.
   А оно – вполне серьезное: Российский флот всегда отличался от западного большим количеством вооружений на единицу тоннажа. Понятно, что жертвовать при этом приходилось удобствами экипажа.
   Впрочем, не факт, что такая позиция неправильная: в бою чем больше пушек, снарядов и ракет, тем больше шансов после сражения воспользоваться пресловутыми удобствами. Потому как на дне морском они уже никого не интересуют.
   А может, логика и не столь линейна. Те же японцы набивали на борт еще больше пушек и снарядов. Доходило до того, что у них на эсминцах проектов времен Второй мировой вообще не было матросского камбуза – готовили, если не штормило, на палубе, в полевой кухне. Если штормило – обходились сухим пайком.
   А главный калибр их линкоров класса «Ямато» – 460 мм – долгое время был самым большим на флотах. Монстр выплевывал тонну взрывчатки за 70 километров. Что не помешало ему, получив множество прямых попаданий торпед и авиабомб, закончить свой путь на грунте рядом с небольшим тихоокеанским островом.
   Да, наверное, линейность логики здесь под большим вопросом.
   Иначе та же Япония войну не проиграла бы, а выиграла: и техника неплоха, и ресурсами в географических захватах разжилась, и моральный дух достаточен – не зря же слово камикадзе вошло во все языки.
   Да и с Россией только логика к положительным результатам анализа не приведет.
   Причем смотреть можно и на исторические примеры, и на сегодняшнюю жизнь.
   Например, два последних десятилетия флот жил со знаком «минус».
   Однако, хотя пострадал изрядно, до сих пор жив.
   И на курсе Чистова таких, как он, энтузиастов было не один и не двое.
   Впрочем, логически мыслящих тоже хватало.
   Из уже выпустившихся восемнадцати офицеров сразу демобилизовались четверо. Романтика кончилась, а перспективы не начались.
   Остальные много чего испытали.
   Прежде всего – нехватку офицерских должностей.
   Кто-то пристроился при штабе.
   Кто-то занял старшинскую в надежде на вакансию.
   Вадику предложили службу в Главном штабе, в Москве или Питере.
   Разумеется, он отказался. Надо ли было всю жизнь стремиться к волнам, чтобы потом променять боевую рубку на кабинет?
   Настойчивость ли вознаградилась или просто повезло, однако Чистов в итоге распределился на Северный флот.
   И теперь за спиной не только хорошая должность, приличная зарплата, но и три самостоятельных выхода в открытое море в качестве командира БЧ-2. В последнем – неплохо отстрелялись (говорят, реальные стрельбы – первые за три года). Вадик получил благодарность от командира корабля.
   И еще – испытал ранее неведомое чувство: совсем молодые, двадцатидвухлетние парни блестяще сыграли в вовсе не детские игры.
   После, в припортовой кафешке, он посмотрел на сослуживцев каким-то другим взглядом. Вроде те же веселые дурни, вон с девушками кокетничают.
   Но сутки назад они и выглядели иначе, и голоса у них были другие, и даже глаза.