Страница:
– Какого еще ушлепка?
– Ну, когда к нам шпана у метро пристала вечером. Помнишь, ты им про жизнь объяснила?
Вера Ивановна, уже подзабывшая о происшествии, даже слегка покраснела. Приблатненные мальцы тогда отпустили их безо всякого урона, и в самом деле испугавшись боевой старушки с ее явно нестандартным лексиконом и непонятными возможностями.
Поэтому Бабуля сочла за лучшее вернуться к теме.
– Ну, так что с Леночкой?
– Ее устроили одновременно в администрацию президента и в аспирантуру. Она ж умная и трудяга отменная. Плюс Виктор Борисович сейчас в большом фаворе.
– И что?
– А ничего! – победно завершила свой рассказ Вичка. – Ленка сделала им всем ручкой и сейчас – студентка первого курса джазового колледжа.
– Мама расстроилась? – посочувствовала Бабуля родительнице.
– Еще как! Чуть из дома не выгнала.
– Слава богу, что не выгнала. – Вера Ивановна помнила крутой нрав Ленкиной мамаши.
– Ленка сама ушла. Три дня жила у нас с мамулей, потом устроилась на работу и комнату с еще одной студенткой сняла. Рядом с колледжем.
– А как же она успевает?
– У них там все в основном взрослые. Осознанно пришедшие. После школы почти никого нет. И занятия только вечером, допоздна. Так что днем она музыку детям преподает, а ночью вкалывает.
– А к чему ты это все рассказываешь? – вдруг спохватилась Вера Ивановна. Она явно не видела связи между Ленкиным дауншифтингом и предметом их беседы.
– А к тому, что ты – выдающийся отоларинголог, так?
– Ну, скажем, неплохой отоларинголог, – согласилась Бабуля. И из вредности добавила: – Была.
– Была, есть и будешь, – рубанув ладошкой воздух, закрыла обсуждение внучка. – Но отоларинголог и фониатр – это смежные специальности, так?
– Разумеется, – согласилась Вера Ивановна, начиная понимать внучкину логику.
– Так вот. У Ленки на курсе – двадцать три вокалиста. А курсов – пять.
И всем им нужны фониатры. Как минимум – раз в полгода, если нет проблем. Если есть проблемы – то чаще. Голос – их рабочий инструмент.
– Ты предлагаешь мне стать их фониатром?
– Лучшего они точно не найдут, – убежденно сказала Вичка. – К тому же денег у них, у большинства, в обрез. А ты не жадная и не будешь их раскручивать на баблосы.
– На что? – Вере Ивановне вновь потребовался перевод.
– Не бери в голову. Согласись, отличная идея?
Вера Ивановна ничего тогда не ответила, взяв – как и всегда при серьезных решениях – недельный тайм-аут.
Но чем дольше она раздумывала, тем более убеждалась в том, что голова у Вички работает как надо.
Внучкина идея и в самом деле могла сделать ее жизнь осмысленной. Если, конечно, все получится как планировали.
А что, должно получиться.
Доктор она высококлассный, несмотря на возраст. Это факт.
Устает быстро, но нагрузку при таком режиме работы легко регулировать.
Даже незнание современных лекарств не так страшно: во-первых, ее наработанный десятилетиями талант диагноста никто не отменял. А во-вторых, Вичка уже начала обучать Бабулю работе с соответствующим разделом Интернета. И оказалось, что, обладая такой штукой, получать новые знания – даже в возрасте восьмидесяти трех лет – куда проще, чем когда-то в Казахстане бегать в мороз по степи в библиотеку.
…Наверное, именно из-за всех этих событий, подойдя наконец к своей квартирке на самой верхотуре, Вера Ивановна – несмотря на боль в правом бедре и печальные размышления про предподъездных старушек – улыбалась.
Глава 4
Глава 5
– Ну, когда к нам шпана у метро пристала вечером. Помнишь, ты им про жизнь объяснила?
Вера Ивановна, уже подзабывшая о происшествии, даже слегка покраснела. Приблатненные мальцы тогда отпустили их безо всякого урона, и в самом деле испугавшись боевой старушки с ее явно нестандартным лексиконом и непонятными возможностями.
Поэтому Бабуля сочла за лучшее вернуться к теме.
– Ну, так что с Леночкой?
– Ее устроили одновременно в администрацию президента и в аспирантуру. Она ж умная и трудяга отменная. Плюс Виктор Борисович сейчас в большом фаворе.
– И что?
– А ничего! – победно завершила свой рассказ Вичка. – Ленка сделала им всем ручкой и сейчас – студентка первого курса джазового колледжа.
– Мама расстроилась? – посочувствовала Бабуля родительнице.
– Еще как! Чуть из дома не выгнала.
– Слава богу, что не выгнала. – Вера Ивановна помнила крутой нрав Ленкиной мамаши.
– Ленка сама ушла. Три дня жила у нас с мамулей, потом устроилась на работу и комнату с еще одной студенткой сняла. Рядом с колледжем.
– А как же она успевает?
– У них там все в основном взрослые. Осознанно пришедшие. После школы почти никого нет. И занятия только вечером, допоздна. Так что днем она музыку детям преподает, а ночью вкалывает.
– А к чему ты это все рассказываешь? – вдруг спохватилась Вера Ивановна. Она явно не видела связи между Ленкиным дауншифтингом и предметом их беседы.
– А к тому, что ты – выдающийся отоларинголог, так?
– Ну, скажем, неплохой отоларинголог, – согласилась Бабуля. И из вредности добавила: – Была.
– Была, есть и будешь, – рубанув ладошкой воздух, закрыла обсуждение внучка. – Но отоларинголог и фониатр – это смежные специальности, так?
– Разумеется, – согласилась Вера Ивановна, начиная понимать внучкину логику.
– Так вот. У Ленки на курсе – двадцать три вокалиста. А курсов – пять.
И всем им нужны фониатры. Как минимум – раз в полгода, если нет проблем. Если есть проблемы – то чаще. Голос – их рабочий инструмент.
– Ты предлагаешь мне стать их фониатром?
– Лучшего они точно не найдут, – убежденно сказала Вичка. – К тому же денег у них, у большинства, в обрез. А ты не жадная и не будешь их раскручивать на баблосы.
– На что? – Вере Ивановне вновь потребовался перевод.
– Не бери в голову. Согласись, отличная идея?
Вера Ивановна ничего тогда не ответила, взяв – как и всегда при серьезных решениях – недельный тайм-аут.
Но чем дольше она раздумывала, тем более убеждалась в том, что голова у Вички работает как надо.
Внучкина идея и в самом деле могла сделать ее жизнь осмысленной. Если, конечно, все получится как планировали.
А что, должно получиться.
Доктор она высококлассный, несмотря на возраст. Это факт.
Устает быстро, но нагрузку при таком режиме работы легко регулировать.
Даже незнание современных лекарств не так страшно: во-первых, ее наработанный десятилетиями талант диагноста никто не отменял. А во-вторых, Вичка уже начала обучать Бабулю работе с соответствующим разделом Интернета. И оказалось, что, обладая такой штукой, получать новые знания – даже в возрасте восьмидесяти трех лет – куда проще, чем когда-то в Казахстане бегать в мороз по степи в библиотеку.
…Наверное, именно из-за всех этих событий, подойдя наконец к своей квартирке на самой верхотуре, Вера Ивановна – несмотря на боль в правом бедре и печальные размышления про предподъездных старушек – улыбалась.
Глава 4
Вичка
28 октября 2010 года. Москва
В метро доехала удивительно быстро – отсутствие пробок теперь даже под землей удивляет, – к тому же без особой толкучки. Журнал, хоть и стоя, почитать успела. Парень справа через плечо заглянул и, похоже, был сильно удивлен.
Ну что ж теперь поделать?
Да, я, наверное, странная. Люблю читать энциклопедии и научно-популярные журналы. Кстати, мой злобный препод Береславский рассказывал, что в советские времена наблюдался просто бум научно-популярной периодики. Может, потому, что в иных областях литературы все строго контролировалось, может, по какой-то другой причине. Однако потрясшая парня справа «Наука и жизнь» в то время могла быть в метро чуть ли не у каждого третьего. Потому что ее тираж исчислялся миллионами.
А сегодня вот с таким журнальчиком я – белая ворона.
Впрочем, мама говорит, что я и без журнальчика – белая ворона.
В ее словах есть правда.
Я, разумеется, девушка красивая. Половина парней, проходя мимо, оборачивается. Вторая половина, надо думать, либо зрением слаба, либо ориентирована не в ту сторону. Рост – метр семьдесят. Третий размер груди, причем лифчик не так уж необходим. Блондинка, опять же, некрашеная.
Короче, снаружи все хорошо. Почти Барби. Секси безмозглая.
Однако именно мозги и мешают.
Достаточно сказать, что в свои двадцать полных лет я вполне еще девушка. Конечно, и поцелуи были до сердцебиения, и руки их чертовы под мою юбку забирались. Но когда доходило до главного, я сбегала.
Не могу я так.
Не могу – и всё.
Для меня это серьезно.
Я очень хочу стать женщиной. Но только с тем, с кем останусь на всю жизнь. Да так, чтобы всю эту самую жизнь любить моего мужчину. Ну и желательно, чтобы меня любили. А такого мужчины пока в моем поле зрения не объявлялось.
Не считая Борьки.
Вот это друг так друг. Дружище. С детского сада. На соседних горшках, можно сказать, сидели.
Я даже помню, как он ко мне в первый раз подкатил.
Он уже садовский был, а меня мама сразу в старшую группу привела. До этого ей места не выделяли, то сама присматривала, то с Бабулей делила.
Борька был в смешных самосшитых штанах в полоску. Я их сразу обсмеяла.
Сейчас бы я этого не сделала. Борьку поднимала мама-одиночка, которая к тому же родила его в более чем зрелом возрасте. Отсюда и штаны из подручного материала.
Он тогда ужасно расстроился, я даже, несмотря на мелкий возраст, угрызлась совестью и пошла к нему с миром. Он страшно обрадовался и предложил дружбу навек.
Как выяснилось, Борька слов на ветер не бросает.
Он бы и от любви навек не отказался.
И это, возможно, был бы лучший вариант: других женщин, кроме меня, для него не существует. Но, господи, как в такого влюбиться? Как в друга – запросто. Он замечательный. Но как в мужчину?!
Достаточно только на Бориску посмотреть. Толстенький. Щекастенький. Очки круглые, как у Пьера Безухова. Глаза, кстати, тоже не квадратные. И вечно радостно-удивленные.
Когда бритый – щечки розовенькие, как у молодого поросенка. Когда бородку отпустил – стало еще хуже: волосенки росли кустиками, а между ними просвечивала все та же розовая поросячья кожица.
Нет, я его безумно люблю. В школе, когда мальчишки его доставали, постоянно в драку лезла.
Не то чтобы Борька был трусоват, вовсе нет. Просто кулачные ристалища не входили в сферу его гуманитарных интересов. Поэтому восстанавливать справедливость частенько приходилось мне.
Короче, при мне на Борьку лучше хвост не поднимать. И с поросенком розовеньким его могу сравнивать только я. Но сравнение, к сожалению, очень уж точное…
И я, мягко говоря, не уверена, что хочу, чтобы мои дети были похожи на Бориску. А других не раздражающих меня мужчин в моей не такой уж юной жизни пока не наблюдается.
Занятая подобными печальными мыслями (а были еще менее приятные, про мамины проблемы), я незаметно добрела до аудитории.
По причине утреннего времени – у гуманитариев, как известно, утро добрым не бывает – на лекцию пришло чуть меньше половины потока.
Не понимаю дебилов: сами платят за свои лекции и не ходят. Это то же самое, что прийти в супермаркет, оплатить покупки и оставить их у кассы.
Однако сегодняшняя половина присутствующих – почти рекорд для первой пары. И то достигаемый лишь на лекциях Береславского, чей профессионализм очевиден даже для его недругов.
А вот и он, собственной персоной. Глазки наглые, очочки сверкают, улыбочка ядовитая. И раздевающий взгляд, но не в смысле, как парни смотрят – на грудь, на ноги, на живот, – а прямо в мозг. Типа, давай-ка посмотрим, насколько ты дура.
Сейчас усадит всех за первые три ряда. Ко второму часу подойдут еще люди, заполнят четвертый и редко пятый.
Нас это злит: на других лекциях мы садимся, где хотим. Но с этим преподом желающих поскандалить обычно не оказывается. Правда, он не совсем самодур. Объяснил, что, собирая людей в кучку, использует психофизиологию, заставляя нас активнее работать в группе. Я и сама замечала, что когда мы сидим в аудитории разбросанные, как зубы во рту деревенской бабушки, занятие проходит гораздо менее напряженно. И гораздо менее продуктивно соответственно.
Ладно, за этот конкретный бзик я его прощаю. И медленно пробираюсь на третий ряд. Честно говоря, утро и на меня действует не лучшим образом. Особенно после вчерашнего ночного клуба с танцполом. Или сегодняшнего? – тупо соображаю я.
– Привет, Вичка! – Кто-то чмокает меня в щеку.
Ага, Юлька.
Люблю старушку. Во всем азартная девушка: и в танцах, и в любви, и в учебе.
– Привет, Юлька! – Не люблю все эти чмоки-чмоки, но играю по правилам.
– А я снова с Вовкой! – выпалила Юлька.
Тоже мне, удивила. Милые бранятся – только чешутся. Это Бориска в нашем общем детстве так говорил. Ему казалось, что поговорка звучит именно так, и он никак не мог постигнуть смысл выражения. То, что Юлька помирится с Вовкой, мне было очевидно еще до того, как они в очередной раз поссорились.
Мы негромко обсудили обстоятельства ее личной жизни. Потом перспективы попасть на стажировку в престижное агентство – на следующей неделе будут подводить итоги творческого конкурса.
Мы бы и еще нашли что обсудить, но с кафедры раздался ехидный голос Ефима Аркадьевича.
– Мне кажется или пара уже началась? – злорадно поинтересовался он.
Юлька предательски быстро раскрыла тетрадь и уставилась в текст, а я протащилась еще пару метров до свободного места.
– Девушка! – ласково позвал кого-то препод.
Я уселась и начала доставать из сумки причиндалы.
– Девушка! – не переставал налаживать вербальную коммуникацию Береславский.
Тут до меня доперло, что необходимая ему девушка – это я.
Я подняла глаза, установила визуальный контакт и стала ждать продолжения.
И оно не замедлило прийти.
– Вас ведь Вика зовут, кажется?
– Да, – согласилась я. Куда ж деваться?
– Хочу откровенно сказать вам, Вика… – вполне дружелюбно начал он.
Странно это. Что же он хочет мне сказать?
– …что третий ряд идет сразу после второго, – закончил профессор.
Будь он неладен!
Все, конечно, заржали.
А то я не знаю, что третий ряд идет после второго. И ошиблась чисто машинально. Но тем временем меня обсмеяли.
Ладно. Я перебросила вещички через ряд, а сама обошла сбоку.
Лекция была довольно содержательная и, надо отдать чуваку должное, занимательная. Дядька рассказывал о конфликтах в рекламном отделе. Особо развлекало, что практически каждый пример наверняка был из реальной жизни. Даже если Береславский этого не афишировал.
Он фактически представил полную типологию конфликтных ситуаций: между агентством и клиентом, между агентством и субподрядчиком, между сотрудниками внутри агентства и между агентством и государственными органами.
Толковый он мужик, ничего не скажешь.
Однако последняя темка меня лично напрягла. И напрягла очень.
У моей мамули сейчас с ее фирмой именно такая ситуация.
Ей шьют конкретное дело, которое может – в зависимости от развития – либо стать вчерашним пшиком, либо, не дай бог, реальным сроком.
Все зависит от маминого поведения: умягчать ли карающую длань правосудия зелеными американскими денежками или нет.
И вот здесь кроется самое неприятное: моя мамочка уперлась. А когда она упирается – ее бульдозером не столкнуть.
Конечно, она говорит о том, что сегодня на взятку просто нет денег. Отчасти это правда: даже я почувствовала прелести кризиса. Машина мне была обещана еще два года назад, однако я до сих пор езжу на метро. Но главное – мама реально не хочет платить. Деньги-то найти всегда можно. В крайнем случае – переехать из нашей роскошной хаты во что-нибудь попроще.
Нет, здесь дело не в деньгах – я свою мамулю знаю насквозь. Ее просто тупо переклинило, и она не хочет давать пить свою кровь этим паразитам. А те, в свою очередь, не могут ей этого позволить. Один не даст себя ощипать, потом другой. А там, глядишь, и вся их вертикаль зашаталась.
Я, кстати, не считаю жизнь в нашей стране особо ужасной. В ней вполне можно жить. Только выпендриваться не надо. Это ж не Швеция и даже не Америка. Работаешь здесь – работай по здешним правилам.
А она вот уперлась. Я даже детали из моей скрытной мамани выбила.
Обычное дело.
Некая, не слишком далекая от Москвы область заказывает для своих больниц медицинскую аппаратуру. Компьютерные томографы, системы гемодиализа, экспертные УЗИ и многое другое. На очень приличные деньги – двести пятьдесят миллионов рублей: нефть же не бесплатно за рубеж гонят.
Мама участвует в тендере и имеет все основания его выиграть. Рыночные основания: техника лучше, стоимость меньше, условия послегарантийного обслуживания мягче. Однако парни губернатора, так считает мама, хотели бы оставить заказ у себя. И втюхать своим больницам морально устаревшую технику, причем за гораздо большие деньги. Разница как раз и делает простых российских чиновников микроолигархами. И чем выше чин, тем выше шанс «микро» превратиться в «макро».
В общем, достаточно стандартная ситуация. Даже я, не доктор экономических наук, а всего-навсего читательница газет и научно-популярных журналов, прекрасно понимаю, что это обычная схема.
Я другого не понимаю: что на маму нашло? Она ведь не вчера родилась. Чуть не два десятка лет российского бизнес-опыта. Даже сбегала от чего-то подобного в Америку. Но ведь вернулась! Так зачем шашкой махать?
А здесь становится все горячее и горячее.
Маму несколько раз предупреждали. Ее собственные «защитные силы» честно сознались в слабости. Последнее – обыск в офисе – даже не предупреждение, а начало боевых действий, и эти действия не вызывают у меня никакого оптимизма. Мамуля напоминает мне дикарей, которые на своих пирогах выходили сражаться с британскими канонерками. Что на нее накатило?
– Вика, а можно вас отвлечь? – прорвался сквозь мои раздумья обманчиво мягкий голос препода.
Я подняла глаза.
– Вы с нами или отдельно? – продолжил Береславский.
– С вами, – сказала я. – Хотя и отдельно.
– Поясните, – спокойно попросил он. Надо отдать мужику должное: Береславский всегда давал высказаться и никогда не карал диссидентов.
– Пытаюсь понять, что лучше: дать взятку или сесть ни за что в тюрьму? – неожиданно для самой себя сказала я.
– Хороший вопрос, – и в самом деле задумался наш препод. Теперь у него блестели не только очки, но и вспотевшая лысина. – Я думаю, – наконец сказал он, – в тюрьму по-любому, а тем более если не за что, садиться не надо.
– А если человек уперся и не хочет давать взятку? – уточнила я.
До чего ж у нас прикладная получается лекция! Прямо из гущи российской деловой жизни.
– Значит, нужно искать другие пути, – сказал Береславский. – Другой, нестандартный метод.
Опять он прав. Взятка – точно стандартный метод.
Впрочем, теории меня утешить никак не могли. Меня бы больше утешил практический совет. А еще лучше – практическая помощь. Которую я вряд ли получу даже на самом замечательном учебном семинаре.
Прозвеневший звонок завершил нашу содержательную беседу.
Я побрела к буфету, но на ходу раздумала: есть не хотелось. Мне вдруг стало чудовищно ясно, что мою маму реально могут посадить в тюрьму.
Мою маму!
Пропади он пропадом, этот бизнес!
Я впервые пожалела, что мы все-таки вернулись из Штатов, и вытерла навернувшиеся слезы бумажной салфеткой.
– Виктория, – услышала за спиной.
– Да! – Я уже снова держала себя в руках.
– Я так понимаю, – мягко начал Береславский, – что ваша история не совсем выдуманная. Могу чем-то помочь?
– Не думаю, – честно сказала я.
– Не вызываю доверия или ощущения возможностей? – улыбнулся он.
– Ощущения возможностей, – излишне честно ответила я.
Доверие этот ехидный и наглый препод как раз почему-то вызывал. Он порой ядовито сражался с нами, но никогда не наносил удар из-за угла, прячась за деканат или правила. Например, ставил на экзамене тучи двоек, однако, если кто-то потом действительно хорошо подготовился, легко мог после двойки получить «отлично».
Он жестко, порой излишне жестко, устанавливал дисциплину на занятиях. Однако ни разу ни на кого не написал никаких докладных.
А еще он не брал взяток, никогда и ни в каком виде – многие наши пробовали подкатываться на первых сессиях, и не отпускал сальных шуточек девицам. Хотя, с другой стороны, и не сальной мог достать до печенки.
– Да уж, гарантировать я тебе, кроме конфиденциальности, точно ничего не смогу, – согласился препод. – Но на твоем месте я бы поделился. Ты же ничего не теряешь.
И я поделилась.
Сначала мы час просидели на лавочке в парке. Странно, но мне не было холодно.
Потом он довез меня до метро.
Машина у него стильная, хотя явно не новая.
– Ладно, я подумаю обо всем этом, – на прощание сказал он.
– А зачем вам нужно влезать? – задала наконец я наболевший вопрос. – Это ж не ваш геморрой. Может, вы в меня влюбились?
– Я что, похож на педофила? – поинтересовался профессор. – Кроме того, меня никогда не тянуло к блондинкам с маргинальным лексиконом. Так что незачет, – подытожил он.
– А в чем тогда дело? – Я намерена была довести это интервью до конца.
Он задумался.
– Запах денег, – наконец сказал профессор. – Я ощущаю запах денег.
Это уже было кое-что. Почему-то наш профессор всегда казался мне серьезным субъектом, несмотря на возраст его тачки.
Да и слухи про него ходили разные. Порой – удивляющие.
Я уже сделала шаг от машины, когда услышала заключительную реплику:
– А еще – не люблю, когда девушки плачут. Даже такие брутальные девушки.
Не удержался-таки – насчет брутальных.
Я вошла во вращающиеся двери метро и впервые после наезда на мамину компанию чуть-чуть расслабилась. Может, это и нелогично. Может, даже глупо – я ведь так мало его знаю. Но мне почему-то показалось, что мы с мамулей сегодня обрели неплохого союзника.
Ну что ж теперь поделать?
Да, я, наверное, странная. Люблю читать энциклопедии и научно-популярные журналы. Кстати, мой злобный препод Береславский рассказывал, что в советские времена наблюдался просто бум научно-популярной периодики. Может, потому, что в иных областях литературы все строго контролировалось, может, по какой-то другой причине. Однако потрясшая парня справа «Наука и жизнь» в то время могла быть в метро чуть ли не у каждого третьего. Потому что ее тираж исчислялся миллионами.
А сегодня вот с таким журнальчиком я – белая ворона.
Впрочем, мама говорит, что я и без журнальчика – белая ворона.
В ее словах есть правда.
Я, разумеется, девушка красивая. Половина парней, проходя мимо, оборачивается. Вторая половина, надо думать, либо зрением слаба, либо ориентирована не в ту сторону. Рост – метр семьдесят. Третий размер груди, причем лифчик не так уж необходим. Блондинка, опять же, некрашеная.
Короче, снаружи все хорошо. Почти Барби. Секси безмозглая.
Однако именно мозги и мешают.
Достаточно сказать, что в свои двадцать полных лет я вполне еще девушка. Конечно, и поцелуи были до сердцебиения, и руки их чертовы под мою юбку забирались. Но когда доходило до главного, я сбегала.
Не могу я так.
Не могу – и всё.
Для меня это серьезно.
Я очень хочу стать женщиной. Но только с тем, с кем останусь на всю жизнь. Да так, чтобы всю эту самую жизнь любить моего мужчину. Ну и желательно, чтобы меня любили. А такого мужчины пока в моем поле зрения не объявлялось.
Не считая Борьки.
Вот это друг так друг. Дружище. С детского сада. На соседних горшках, можно сказать, сидели.
Я даже помню, как он ко мне в первый раз подкатил.
Он уже садовский был, а меня мама сразу в старшую группу привела. До этого ей места не выделяли, то сама присматривала, то с Бабулей делила.
Борька был в смешных самосшитых штанах в полоску. Я их сразу обсмеяла.
Сейчас бы я этого не сделала. Борьку поднимала мама-одиночка, которая к тому же родила его в более чем зрелом возрасте. Отсюда и штаны из подручного материала.
Он тогда ужасно расстроился, я даже, несмотря на мелкий возраст, угрызлась совестью и пошла к нему с миром. Он страшно обрадовался и предложил дружбу навек.
Как выяснилось, Борька слов на ветер не бросает.
Он бы и от любви навек не отказался.
И это, возможно, был бы лучший вариант: других женщин, кроме меня, для него не существует. Но, господи, как в такого влюбиться? Как в друга – запросто. Он замечательный. Но как в мужчину?!
Достаточно только на Бориску посмотреть. Толстенький. Щекастенький. Очки круглые, как у Пьера Безухова. Глаза, кстати, тоже не квадратные. И вечно радостно-удивленные.
Когда бритый – щечки розовенькие, как у молодого поросенка. Когда бородку отпустил – стало еще хуже: волосенки росли кустиками, а между ними просвечивала все та же розовая поросячья кожица.
Нет, я его безумно люблю. В школе, когда мальчишки его доставали, постоянно в драку лезла.
Не то чтобы Борька был трусоват, вовсе нет. Просто кулачные ристалища не входили в сферу его гуманитарных интересов. Поэтому восстанавливать справедливость частенько приходилось мне.
Короче, при мне на Борьку лучше хвост не поднимать. И с поросенком розовеньким его могу сравнивать только я. Но сравнение, к сожалению, очень уж точное…
И я, мягко говоря, не уверена, что хочу, чтобы мои дети были похожи на Бориску. А других не раздражающих меня мужчин в моей не такой уж юной жизни пока не наблюдается.
Занятая подобными печальными мыслями (а были еще менее приятные, про мамины проблемы), я незаметно добрела до аудитории.
По причине утреннего времени – у гуманитариев, как известно, утро добрым не бывает – на лекцию пришло чуть меньше половины потока.
Не понимаю дебилов: сами платят за свои лекции и не ходят. Это то же самое, что прийти в супермаркет, оплатить покупки и оставить их у кассы.
Однако сегодняшняя половина присутствующих – почти рекорд для первой пары. И то достигаемый лишь на лекциях Береславского, чей профессионализм очевиден даже для его недругов.
А вот и он, собственной персоной. Глазки наглые, очочки сверкают, улыбочка ядовитая. И раздевающий взгляд, но не в смысле, как парни смотрят – на грудь, на ноги, на живот, – а прямо в мозг. Типа, давай-ка посмотрим, насколько ты дура.
Сейчас усадит всех за первые три ряда. Ко второму часу подойдут еще люди, заполнят четвертый и редко пятый.
Нас это злит: на других лекциях мы садимся, где хотим. Но с этим преподом желающих поскандалить обычно не оказывается. Правда, он не совсем самодур. Объяснил, что, собирая людей в кучку, использует психофизиологию, заставляя нас активнее работать в группе. Я и сама замечала, что когда мы сидим в аудитории разбросанные, как зубы во рту деревенской бабушки, занятие проходит гораздо менее напряженно. И гораздо менее продуктивно соответственно.
Ладно, за этот конкретный бзик я его прощаю. И медленно пробираюсь на третий ряд. Честно говоря, утро и на меня действует не лучшим образом. Особенно после вчерашнего ночного клуба с танцполом. Или сегодняшнего? – тупо соображаю я.
– Привет, Вичка! – Кто-то чмокает меня в щеку.
Ага, Юлька.
Люблю старушку. Во всем азартная девушка: и в танцах, и в любви, и в учебе.
– Привет, Юлька! – Не люблю все эти чмоки-чмоки, но играю по правилам.
– А я снова с Вовкой! – выпалила Юлька.
Тоже мне, удивила. Милые бранятся – только чешутся. Это Бориска в нашем общем детстве так говорил. Ему казалось, что поговорка звучит именно так, и он никак не мог постигнуть смысл выражения. То, что Юлька помирится с Вовкой, мне было очевидно еще до того, как они в очередной раз поссорились.
Мы негромко обсудили обстоятельства ее личной жизни. Потом перспективы попасть на стажировку в престижное агентство – на следующей неделе будут подводить итоги творческого конкурса.
Мы бы и еще нашли что обсудить, но с кафедры раздался ехидный голос Ефима Аркадьевича.
– Мне кажется или пара уже началась? – злорадно поинтересовался он.
Юлька предательски быстро раскрыла тетрадь и уставилась в текст, а я протащилась еще пару метров до свободного места.
– Девушка! – ласково позвал кого-то препод.
Я уселась и начала доставать из сумки причиндалы.
– Девушка! – не переставал налаживать вербальную коммуникацию Береславский.
Тут до меня доперло, что необходимая ему девушка – это я.
Я подняла глаза, установила визуальный контакт и стала ждать продолжения.
И оно не замедлило прийти.
– Вас ведь Вика зовут, кажется?
– Да, – согласилась я. Куда ж деваться?
– Хочу откровенно сказать вам, Вика… – вполне дружелюбно начал он.
Странно это. Что же он хочет мне сказать?
– …что третий ряд идет сразу после второго, – закончил профессор.
Будь он неладен!
Все, конечно, заржали.
А то я не знаю, что третий ряд идет после второго. И ошиблась чисто машинально. Но тем временем меня обсмеяли.
Ладно. Я перебросила вещички через ряд, а сама обошла сбоку.
Лекция была довольно содержательная и, надо отдать чуваку должное, занимательная. Дядька рассказывал о конфликтах в рекламном отделе. Особо развлекало, что практически каждый пример наверняка был из реальной жизни. Даже если Береславский этого не афишировал.
Он фактически представил полную типологию конфликтных ситуаций: между агентством и клиентом, между агентством и субподрядчиком, между сотрудниками внутри агентства и между агентством и государственными органами.
Толковый он мужик, ничего не скажешь.
Однако последняя темка меня лично напрягла. И напрягла очень.
У моей мамули сейчас с ее фирмой именно такая ситуация.
Ей шьют конкретное дело, которое может – в зависимости от развития – либо стать вчерашним пшиком, либо, не дай бог, реальным сроком.
Все зависит от маминого поведения: умягчать ли карающую длань правосудия зелеными американскими денежками или нет.
И вот здесь кроется самое неприятное: моя мамочка уперлась. А когда она упирается – ее бульдозером не столкнуть.
Конечно, она говорит о том, что сегодня на взятку просто нет денег. Отчасти это правда: даже я почувствовала прелести кризиса. Машина мне была обещана еще два года назад, однако я до сих пор езжу на метро. Но главное – мама реально не хочет платить. Деньги-то найти всегда можно. В крайнем случае – переехать из нашей роскошной хаты во что-нибудь попроще.
Нет, здесь дело не в деньгах – я свою мамулю знаю насквозь. Ее просто тупо переклинило, и она не хочет давать пить свою кровь этим паразитам. А те, в свою очередь, не могут ей этого позволить. Один не даст себя ощипать, потом другой. А там, глядишь, и вся их вертикаль зашаталась.
Я, кстати, не считаю жизнь в нашей стране особо ужасной. В ней вполне можно жить. Только выпендриваться не надо. Это ж не Швеция и даже не Америка. Работаешь здесь – работай по здешним правилам.
А она вот уперлась. Я даже детали из моей скрытной мамани выбила.
Обычное дело.
Некая, не слишком далекая от Москвы область заказывает для своих больниц медицинскую аппаратуру. Компьютерные томографы, системы гемодиализа, экспертные УЗИ и многое другое. На очень приличные деньги – двести пятьдесят миллионов рублей: нефть же не бесплатно за рубеж гонят.
Мама участвует в тендере и имеет все основания его выиграть. Рыночные основания: техника лучше, стоимость меньше, условия послегарантийного обслуживания мягче. Однако парни губернатора, так считает мама, хотели бы оставить заказ у себя. И втюхать своим больницам морально устаревшую технику, причем за гораздо большие деньги. Разница как раз и делает простых российских чиновников микроолигархами. И чем выше чин, тем выше шанс «микро» превратиться в «макро».
В общем, достаточно стандартная ситуация. Даже я, не доктор экономических наук, а всего-навсего читательница газет и научно-популярных журналов, прекрасно понимаю, что это обычная схема.
Я другого не понимаю: что на маму нашло? Она ведь не вчера родилась. Чуть не два десятка лет российского бизнес-опыта. Даже сбегала от чего-то подобного в Америку. Но ведь вернулась! Так зачем шашкой махать?
А здесь становится все горячее и горячее.
Маму несколько раз предупреждали. Ее собственные «защитные силы» честно сознались в слабости. Последнее – обыск в офисе – даже не предупреждение, а начало боевых действий, и эти действия не вызывают у меня никакого оптимизма. Мамуля напоминает мне дикарей, которые на своих пирогах выходили сражаться с британскими канонерками. Что на нее накатило?
– Вика, а можно вас отвлечь? – прорвался сквозь мои раздумья обманчиво мягкий голос препода.
Я подняла глаза.
– Вы с нами или отдельно? – продолжил Береславский.
– С вами, – сказала я. – Хотя и отдельно.
– Поясните, – спокойно попросил он. Надо отдать мужику должное: Береславский всегда давал высказаться и никогда не карал диссидентов.
– Пытаюсь понять, что лучше: дать взятку или сесть ни за что в тюрьму? – неожиданно для самой себя сказала я.
– Хороший вопрос, – и в самом деле задумался наш препод. Теперь у него блестели не только очки, но и вспотевшая лысина. – Я думаю, – наконец сказал он, – в тюрьму по-любому, а тем более если не за что, садиться не надо.
– А если человек уперся и не хочет давать взятку? – уточнила я.
До чего ж у нас прикладная получается лекция! Прямо из гущи российской деловой жизни.
– Значит, нужно искать другие пути, – сказал Береславский. – Другой, нестандартный метод.
Опять он прав. Взятка – точно стандартный метод.
Впрочем, теории меня утешить никак не могли. Меня бы больше утешил практический совет. А еще лучше – практическая помощь. Которую я вряд ли получу даже на самом замечательном учебном семинаре.
Прозвеневший звонок завершил нашу содержательную беседу.
Я побрела к буфету, но на ходу раздумала: есть не хотелось. Мне вдруг стало чудовищно ясно, что мою маму реально могут посадить в тюрьму.
Мою маму!
Пропади он пропадом, этот бизнес!
Я впервые пожалела, что мы все-таки вернулись из Штатов, и вытерла навернувшиеся слезы бумажной салфеткой.
– Виктория, – услышала за спиной.
– Да! – Я уже снова держала себя в руках.
– Я так понимаю, – мягко начал Береславский, – что ваша история не совсем выдуманная. Могу чем-то помочь?
– Не думаю, – честно сказала я.
– Не вызываю доверия или ощущения возможностей? – улыбнулся он.
– Ощущения возможностей, – излишне честно ответила я.
Доверие этот ехидный и наглый препод как раз почему-то вызывал. Он порой ядовито сражался с нами, но никогда не наносил удар из-за угла, прячась за деканат или правила. Например, ставил на экзамене тучи двоек, однако, если кто-то потом действительно хорошо подготовился, легко мог после двойки получить «отлично».
Он жестко, порой излишне жестко, устанавливал дисциплину на занятиях. Однако ни разу ни на кого не написал никаких докладных.
А еще он не брал взяток, никогда и ни в каком виде – многие наши пробовали подкатываться на первых сессиях, и не отпускал сальных шуточек девицам. Хотя, с другой стороны, и не сальной мог достать до печенки.
– Да уж, гарантировать я тебе, кроме конфиденциальности, точно ничего не смогу, – согласился препод. – Но на твоем месте я бы поделился. Ты же ничего не теряешь.
И я поделилась.
Сначала мы час просидели на лавочке в парке. Странно, но мне не было холодно.
Потом он довез меня до метро.
Машина у него стильная, хотя явно не новая.
– Ладно, я подумаю обо всем этом, – на прощание сказал он.
– А зачем вам нужно влезать? – задала наконец я наболевший вопрос. – Это ж не ваш геморрой. Может, вы в меня влюбились?
– Я что, похож на педофила? – поинтересовался профессор. – Кроме того, меня никогда не тянуло к блондинкам с маргинальным лексиконом. Так что незачет, – подытожил он.
– А в чем тогда дело? – Я намерена была довести это интервью до конца.
Он задумался.
– Запах денег, – наконец сказал профессор. – Я ощущаю запах денег.
Это уже было кое-что. Почему-то наш профессор всегда казался мне серьезным субъектом, несмотря на возраст его тачки.
Да и слухи про него ходили разные. Порой – удивляющие.
Я уже сделала шаг от машины, когда услышала заключительную реплику:
– А еще – не люблю, когда девушки плачут. Даже такие брутальные девушки.
Не удержался-таки – насчет брутальных.
Я вошла во вращающиеся двери метро и впервые после наезда на мамину компанию чуть-чуть расслабилась. Может, это и нелогично. Может, даже глупо – я ведь так мало его знаю. Но мне почему-то показалось, что мы с мамулей сегодня обрели неплохого союзника.
Глава 5
Маргаритка
15 ноября 2010 года
Приволжск – Москва – Приволжск
Маргаритке – шесть лет.
Она и в самом деле цветочек.
Нежная белая кожица, сквозь которую проглядывают жилки. Светлые, совсем короткие волосики вокруг худенького лица, на котором выделяются огромные голубые глаза.
Ни дать ни взять – ангелок. Еще бы банты большие, белые или розовые, на головку. Однако в такую прическу банты не вплетешь.
Впрочем, не стоить гневить бога, упрекает саму себя Лена, Маргариткина мама. Совсем недавно головка ее дочери была вовсе без волос, прямо голенькая. Маргаритка стеснялась, даже плакала, если приходилось выходить к незнакомым людям. Бабушка уж и платочки красивые ей надевала, и шапочки.
Но поди объясни ребенку, почему у всех ее подруг есть волосы, а у нее нет.
Однако и тогда Лена старалась не раскисать и не расстраиваться.
Потому что ей вовсе не хотелось бы вернуться еще на один год назад. Тогда и волосы у Маргаритки были роскошные, и дом у Лены был полная чаша. И сама Лена была – все подруги завидовали – мужней женой, модной красоткой, с хорошей работой, с планами на отпуск и с замечательными друзьями.
Друзья, слава богу, остались, хоть и не все.
– Вставай потихоньку, дочурка, – ласково попросила она Маргаритку. – Нам ехать долго, дядя Женя обещал нас пораньше забрать.
– Еще минуточку полежу, – попросила дочка. – А ты меня обними.
Хоть и торопилась Лена, но прилегла к Маргаритке на ее софу, обняла худенькое, еще слабое тельце, мягко прижала к себе.
Какое же это счастье!
Нет, ни за что Лена не захотела бы вернуться на полтора года назад: к достатку, комфорту, любящему мужу.
Потому что именно тогда выяснилось, что Маргариткина шейка болит вовсе не из-за усталости. И не от радикулита (она сначала так испугалась слова «радикулит» для четырехлетней малышки – теперь бы подтверждение той болезни показалось ей счастьем), а от непонятно откуда взявшейся напасти – саркомы. Опухоль напала на третий позвонок – прямо на шейке дочки. И разбросала ядовитые семена-метастазы вдоль всего позвоночника и даже в печень.
Лена помнила, как ее оглушил диагноз: рак, четвертая стадия.
Оглушил в прямом смысле слова: она смотрела на пожилую, тоже расстроенную докторшу, та шевелила губами, явно что-то объясняя, а слышно ничего не было.
Когда слух вернулся – поняла главное: болезнь опасна. Смертельно опасна. Но, в отличие от взрослых, более половины деток с таким диагнозом при соответствующем лечении и уходе выживают.
Лена даже помнила тот миг, когда приняла решение: ее дочь не умрет. Не то что она сделает все возможное для Маргаритки. А именно так: ее дочь не умрет. Лена весь мир поставит на дыбы, но Маргаритка останется живой.
Наверное, это было главное ее решение за всю жизнь. Жаль нестерпимо, что ей не удалось внушить то же самое подруге по несчастью – Сусанне.
Вспомнила Сусанну и ее маленькую Софию – слезы навернулись на глаза.
Сонечка была на год старше Маргаритки. Красивая армяночка, окруженная океаном любви: мама, папа, бабушки, дедушки, тетки – в палату заходили по очереди, потому что вместе просто бы не вместились.
Софина мама, Сусанна, такая же красивая, как дочь, плакала не переставая. Она худела вместе с дочерью, и силы покидали ее, так же как и Сонечку, хотя Сусанне не доставалось ни облучения, ни химии.
Сколько раз Лена говорила ей одно и то же: убеди себя в том, что Сонечка будет жить. И делай все, чтоб это произошло. Сусанна и делала все, что необходимо. Слава богу, хоть в деньгах у ее семьи не было недостатка. Все лекарства приобретали немедленно и в необходимых количествах, всех консультантов привозили, причем не только из Москвы и не только из России.
Но было такое чувство, что болезнь уже победила и Сусанна оплакивает свою ненаглядную кровиночку.
Так и вышло: на третий месяц Сонечка тихо ушла. Да и маму еле вытащили, проведя через ряд дорогостоящих восстановительных процедур.
Вообще, за год лечения из их палаты, подтверждая сухую медстатистику, увезли в морг троих детей. И теперь, наученная самым горьким опытом, какой только бывает у матерей, Лена еще больше, чем раньше, уверена: не прими она в тот ужасный день решения – и Маргаритки сейчас тоже не было бы на белом свете.
Ну, вроде собрались.
Марго одета тепло, но это не страшно: если в машине будет жарко – разденется.
– Масочку наденешь, кис? – просительно предложила Лена. Не дай бог ослабленному ребенку подхватить случайный вирус.
– Не хочу, мама, – расстроилась Маргаритка.
Конечно, не хочет.
Разве ее веселые сверстницы бегают по двору в защитных масках? Маргаритка устала от болезни, устала от проблем.
Что ж, пусть это будет еще одной проблемой мамы.
– Хорошо, дочка, – согласилась она.
Сначала сама убедится, что на лестнице никого нет. Женьку уже спросила – тот не кашляет и не чихает. Ну а маска все равно будет лежать наготове.
Снизу раздался сигнал.
Она посмотрела в окно – и не увидела Женькиных коричневых «Жигулей»-«классики». Вместо них во двор въехала довольно солидная иномарка.
Значит, подождем еще: на улице слишком сыро, и Лена не хочет рисковать, держа Маргаритку в некомфортных условиях.
Однако еще через минуту раздался звонок в дверь.
– Девушки, вы тут? – Голос у Женьки громкий, трубный даже. И сам он огромный, еле в «Жигули» влезает.
– Куда ж мы денемся? – улыбается Лена.
Женька – свой, перед Женькой не надо притворяться. И еще: он очень переживает за Маргаритку. Может, и не так, как за собственных близнят, но кто поставит ему это в вину? По крайней мере, свой отгул он потратил на то, чтоб отвезти их с Маргариткой в Москву, на Каширку.
Прошло шесть месяцев с последнего исследования, а давно обещанный и мэром, и губернатором томограф в их городе по-прежнему отсутствует. Ехать в общественном транспорте – это шесть часов риска в одну сторону. По физическому состоянию Маргаритка хоть и устанет, но почти наверняка выдержит. А вот оградить ее в вагоне от контактов с миллионами микробов и вирусов – задача неразрешимая.
Слава богу, есть Женька, есть Валентин Иванович, есть соседи, есть еще люди, готовые потратить свой отгул, свой бензин и, главное, кусочек своей души на то, чтоб дать Маргаритке еще один шанс на жизнь.
А между тем в комнату скромно протиснулся еще один гость, модно одетый мужчина лет тридцати пяти – сорока. Рядом с могучим Женькой он казался карликом и был ниже чуть ли не на голову даже Лены.
– Круглов Николай Владленович, – представился мужчина, протянув Лене узкую ладонь.
Она и в самом деле цветочек.
Нежная белая кожица, сквозь которую проглядывают жилки. Светлые, совсем короткие волосики вокруг худенького лица, на котором выделяются огромные голубые глаза.
Ни дать ни взять – ангелок. Еще бы банты большие, белые или розовые, на головку. Однако в такую прическу банты не вплетешь.
Впрочем, не стоить гневить бога, упрекает саму себя Лена, Маргариткина мама. Совсем недавно головка ее дочери была вовсе без волос, прямо голенькая. Маргаритка стеснялась, даже плакала, если приходилось выходить к незнакомым людям. Бабушка уж и платочки красивые ей надевала, и шапочки.
Но поди объясни ребенку, почему у всех ее подруг есть волосы, а у нее нет.
Однако и тогда Лена старалась не раскисать и не расстраиваться.
Потому что ей вовсе не хотелось бы вернуться еще на один год назад. Тогда и волосы у Маргаритки были роскошные, и дом у Лены был полная чаша. И сама Лена была – все подруги завидовали – мужней женой, модной красоткой, с хорошей работой, с планами на отпуск и с замечательными друзьями.
Друзья, слава богу, остались, хоть и не все.
– Вставай потихоньку, дочурка, – ласково попросила она Маргаритку. – Нам ехать долго, дядя Женя обещал нас пораньше забрать.
– Еще минуточку полежу, – попросила дочка. – А ты меня обними.
Хоть и торопилась Лена, но прилегла к Маргаритке на ее софу, обняла худенькое, еще слабое тельце, мягко прижала к себе.
Какое же это счастье!
Нет, ни за что Лена не захотела бы вернуться на полтора года назад: к достатку, комфорту, любящему мужу.
Потому что именно тогда выяснилось, что Маргариткина шейка болит вовсе не из-за усталости. И не от радикулита (она сначала так испугалась слова «радикулит» для четырехлетней малышки – теперь бы подтверждение той болезни показалось ей счастьем), а от непонятно откуда взявшейся напасти – саркомы. Опухоль напала на третий позвонок – прямо на шейке дочки. И разбросала ядовитые семена-метастазы вдоль всего позвоночника и даже в печень.
Лена помнила, как ее оглушил диагноз: рак, четвертая стадия.
Оглушил в прямом смысле слова: она смотрела на пожилую, тоже расстроенную докторшу, та шевелила губами, явно что-то объясняя, а слышно ничего не было.
Когда слух вернулся – поняла главное: болезнь опасна. Смертельно опасна. Но, в отличие от взрослых, более половины деток с таким диагнозом при соответствующем лечении и уходе выживают.
Лена даже помнила тот миг, когда приняла решение: ее дочь не умрет. Не то что она сделает все возможное для Маргаритки. А именно так: ее дочь не умрет. Лена весь мир поставит на дыбы, но Маргаритка останется живой.
Наверное, это было главное ее решение за всю жизнь. Жаль нестерпимо, что ей не удалось внушить то же самое подруге по несчастью – Сусанне.
Вспомнила Сусанну и ее маленькую Софию – слезы навернулись на глаза.
Сонечка была на год старше Маргаритки. Красивая армяночка, окруженная океаном любви: мама, папа, бабушки, дедушки, тетки – в палату заходили по очереди, потому что вместе просто бы не вместились.
Софина мама, Сусанна, такая же красивая, как дочь, плакала не переставая. Она худела вместе с дочерью, и силы покидали ее, так же как и Сонечку, хотя Сусанне не доставалось ни облучения, ни химии.
Сколько раз Лена говорила ей одно и то же: убеди себя в том, что Сонечка будет жить. И делай все, чтоб это произошло. Сусанна и делала все, что необходимо. Слава богу, хоть в деньгах у ее семьи не было недостатка. Все лекарства приобретали немедленно и в необходимых количествах, всех консультантов привозили, причем не только из Москвы и не только из России.
Но было такое чувство, что болезнь уже победила и Сусанна оплакивает свою ненаглядную кровиночку.
Так и вышло: на третий месяц Сонечка тихо ушла. Да и маму еле вытащили, проведя через ряд дорогостоящих восстановительных процедур.
Вообще, за год лечения из их палаты, подтверждая сухую медстатистику, увезли в морг троих детей. И теперь, наученная самым горьким опытом, какой только бывает у матерей, Лена еще больше, чем раньше, уверена: не прими она в тот ужасный день решения – и Маргаритки сейчас тоже не было бы на белом свете.
Ну, вроде собрались.
Марго одета тепло, но это не страшно: если в машине будет жарко – разденется.
– Масочку наденешь, кис? – просительно предложила Лена. Не дай бог ослабленному ребенку подхватить случайный вирус.
– Не хочу, мама, – расстроилась Маргаритка.
Конечно, не хочет.
Разве ее веселые сверстницы бегают по двору в защитных масках? Маргаритка устала от болезни, устала от проблем.
Что ж, пусть это будет еще одной проблемой мамы.
– Хорошо, дочка, – согласилась она.
Сначала сама убедится, что на лестнице никого нет. Женьку уже спросила – тот не кашляет и не чихает. Ну а маска все равно будет лежать наготове.
Снизу раздался сигнал.
Она посмотрела в окно – и не увидела Женькиных коричневых «Жигулей»-«классики». Вместо них во двор въехала довольно солидная иномарка.
Значит, подождем еще: на улице слишком сыро, и Лена не хочет рисковать, держа Маргаритку в некомфортных условиях.
Однако еще через минуту раздался звонок в дверь.
– Девушки, вы тут? – Голос у Женьки громкий, трубный даже. И сам он огромный, еле в «Жигули» влезает.
– Куда ж мы денемся? – улыбается Лена.
Женька – свой, перед Женькой не надо притворяться. И еще: он очень переживает за Маргаритку. Может, и не так, как за собственных близнят, но кто поставит ему это в вину? По крайней мере, свой отгул он потратил на то, чтоб отвезти их с Маргариткой в Москву, на Каширку.
Прошло шесть месяцев с последнего исследования, а давно обещанный и мэром, и губернатором томограф в их городе по-прежнему отсутствует. Ехать в общественном транспорте – это шесть часов риска в одну сторону. По физическому состоянию Маргаритка хоть и устанет, но почти наверняка выдержит. А вот оградить ее в вагоне от контактов с миллионами микробов и вирусов – задача неразрешимая.
Слава богу, есть Женька, есть Валентин Иванович, есть соседи, есть еще люди, готовые потратить свой отгул, свой бензин и, главное, кусочек своей души на то, чтоб дать Маргаритке еще один шанс на жизнь.
А между тем в комнату скромно протиснулся еще один гость, модно одетый мужчина лет тридцати пяти – сорока. Рядом с могучим Женькой он казался карликом и был ниже чуть ли не на голову даже Лены.
– Круглов Николай Владленович, – представился мужчина, протянув Лене узкую ладонь.