Голон Анн. Анжелика и король

   Это был Сально, бывший главный ловчий. В свое время он преподавал нынешнему монарху основы этого искусства. И ему не нравилось смотреть на то, как нарушаются основы его принципов. Для него было невыносимо видеть, что на охоту смотрят как на королевскую забаву. Луи XIII не потерпел бы на охоте эту кучу юбок. И Сально никогда не упускал случая обратить внимание своего ученика на нарушение этого принципа. Даже теперь он не мог до конца понять, осознать тот факт, что Людовик XIV уже не тот розовощекий малыш, которого он на первых порах усаживал в седло.
   Без особой любви, но в знак уважения к прошлым заслугам король оставил его в прежнем звании. Но подлинным распорядителем королевской охоты, хотя и не по титулу, был Филипп. Он отчетливо продемонстрировал это, когда подъехал к королю и передал свой знак отличия — жезл с копытом оленя маркизу де Сально. Сально принял его из рук Филиппа и, согласно церемонии, получил из рук короля жезл с копытом кабана, который был вручен королю в начале охоты.
   Охота подошла к концу.
   Однако король спросил:
   — Сально, а что, собаки устали?
   Старый маркиз пыхтел от непосильной усталости. И все, кто принимал участие в охоте — придворные, слуги, доезжачие, — все чувствовали себя утомленными.
   — Собаки? — передернул плечами Сально. — Конечно. А как же им еще себя чувствовать?
   — А как насчет лошадей?
   — То же самое.
   — И все из-за двух молодых оленей, таких молодых, что у них и рогов-то нет, — сухо сказал король.
   Он окинул взглядом свиту.
   Анжелика почувствовала, что, несмотря на непроницаемое выражение его лица, он заметил ее присутствие и узнал ее. Она несколько подалась назад.
   — Очень хорошо. Мы продолжим охоту в пятницу. Заявление короля вызвало удивление и беспокойное молчание. Большинство женщин задавало себе один и тот же вопрос: как они смогут усесться в седло послезавтра?
   Король повторил немного громче:
   — Мы будем охотиться послезавтра, Сально. Ясно? И на сей раз загоним оленя с десятью отростками на рогах.
   — Сир, я все понял, — ответил главный ловчий. Он низко поклонился, но, прежде чем удалиться, сказал громко, чтобы было слышно всем:
   — Я все понял, надо побеспокоиться о том, не устали ли собаки и лошади, но совершенно не нужно думать о людях.
   — Месье де Сально! — крикнул ему в спину Луи.
   И когда распорядитель охоты вновь подошел к нему, сказал:
   — Поймите, что для меня настоящий охотник никогда не устает. Вот как я понимаю это!
   Сально снова низко поклонился.
   Король двинулся, возглавив разноцветную процессию придворных, выпрямивших спины и поднявших головы, ибо они уже возвращались домой.
   Поравнявшись с Анжеликой, король дал знак остановиться. Его взгляд, выражавший страстное желание, был устремлен на нее. И вместе с тем, казалось, он не видел ее.
   Анжелика сидела в седле с высоко поднятой головой, не подавая признаков страха и слабости. Она выдержала пристальный взгляд короля и улыбнулась ему в ответ.
   Король поморщился, как от комариного укуса. Его щеки порозовели.
   — Так… Вы — мадам дю Плесси де Бельер, насколько я помню, — сказал он надменно.
   — Ваше величество, вы очень любезны, что вспомнили меня.
   — А по-моему, это вы проявили большую любезность, вспомнив о нас, — ответил Людовик. — Надеюсь, вы снова в добром здравии, сударыня?
   — Благодарю вас, ваше величество. Мое здоровье всегда было превосходным.
   — В таком случае, как же случилось, что вы пренебрегли моим приглашением три раза подряд?
   — Прошу прощения, сир, но я не получала ваших приглашений.
   — Вы удивляете меня, сударыня. Я самолично передал месье дю Плесси свое желание видеть вас при дворе. На него непохоже, чтобы он оказался таким забывчивым, что не предупредил вас.
   — Сир, быть может, мой муж считает, что молодой женщине следует оставаться дома за вышиванием и не отвлекаться от своих скромных дел ради великолепия вашего двора.
   Как по команде все шляпы, увенчанные плюмажем, вслед за королевской, повернулись в сторону Филиппа, который, окаменев от ярости, сидел, как статуя, на белой лошади.
   Мгновенно оценив ситуацию, король, не найдя лучшего способа разрядить обстановку, разразился хохотом.
   — Ох, маркиз, неужели вы настолько ревнивы, что посмели скрыть от наших глаз это милое сокровище, которым вы владеете? Сдается мне, что вы подвержены греху жадности. На этот раз я прощаю вам, но приказываю больше беспокоиться о счастье мадам дю Плесси. Что касается вас, сударыня, я не хочу поощрять ваше женское неповиновение, поздравляя вас за то, что вы отказались повиноваться приказам вашего властелина, которым является ваш муж, но ваше стремление к свободе мне нравится. Прошу вас, не отстраняйте себя от участия в том, что вы так милостиво назвали великолепием двора. Я гарантирую, что маркиз не упрекнет вас за этот поступок.
   Филипп снял шляпу и, держа ее на всю длину руки, подал знак повиновения словам короля.
   Анжелика заметила затаенные улыбки на лицах придворных, которые лишь несколько мгновений назад были готовы разорвать ее на тысячу кусочков.
   — Примите мои поздравления, — сказала мадам де Монтеспан. — Вы подлинный гений, вы ухитряетесь создавать запутанные ситуации, но можете и выкручиваться из них. Вы, как канатоходец с его головокружительными трюками. Вначале мне почудилось, что по одному взгляду короля вся свита кинется на вас. А в следующее мгновение вы уже походите на мужественную пленницу, которая сметает на своем пути все преграды, даже рушит тюремные стены, лишь бы ответить на приглашение короля…
   — Если бы вы только знали, как вы правы!..
   — О, расскажите мне все!
   — Расскажу, только в другой раз.
   Анжелика прекратила разговор, пришпорив лошадь и пустив ее в галоп.
   Извилистой дорогой охотники и собаки спустились по склону Фосе-Репо, где стояли их экипажи. Наступала ночь, и нужно было торопиться осушить бокал освежающего напитка, ибо король спешил в Версаль. Уже зажигались факелы и фонари.
   Какая-то карета чуть не зацепила Анжелику. Та обернулась.
   — Что вы собираетесь делать? — окликнула ее де Монтеспан из окошка кареты. — Где ваш экипаж?
   — У меня его нет. Лежит в канаве по дороге сюда…
   — Садитесь ко мне.
   Немного погодя они подобрали мадемуазель де Паражон и Жавотту, и мысли знатных дам, как впрочем и всех остальных, устремились в Версаль.

Глава 3

   В те времена леса вплотную подходили к замкам. И, выехав из леса, вся охотничья компания оказалась на территории замка, в окнах которого мерцали факелы, переносимые из комнаты в комнату.
   Все засуетились, ибо король объявил, что не собирается этим вечером в Сен-Жермен, как было объявлено ранее, а останется в Версале еще дня на три. И теперь, вместо сборов, надо было устраивать помещение для короля, его домочадцев и приближенных. Нужно было накрыть стол, разместить лошадей.
   Внутренний двор был переполнен экипажами, солдатами и лакеями.
   Филипп выскочил через левую дверцу кареты. В то же время Анжелика вышла через правую дверь кареты мадам де Монтеспан.
   Маркиз широким шагом направился прямо в замок, не удостаивая вниманием женщин.
   — Месье дю Плесси, несомненно, поспешен в делах ссоры, — сказала де Паражон, как если бы она знала о нем все. — Смотрите, будьте осторожны.
   — А вы что собираетесь делать? — спросила Анжелика.
   — Сидеть и ждать, пока не увижу кого-нибудь, кто собирается отправиться в Париж. Ведь я не в числе гостей. А вы поспешите. И прошу вас лишь об одном — когда приедете ко мне, расскажите все о жизни двора короля-солнце.
   Анжелика пообещала. Она поцеловала старую деву и покинула ее, закутанную в старомодный плащ, в розовом капоре с лентами на голове.
   Анжелика пересекла невидимую черту и начала восхождение в общество избранных.
   «При дворе короля-солнце», — повторила она про себя, прокладывая путь среди этой кутерьмы к центру собравшихся.
   Основные события должны были разворачиваться рядом с центральным зданием замка, во дворе, который назывался театральным.
   Несмотря на полнейший беспорядок, избранные лица были строго разграничены.
   Анжелику остановил гвардеец с алебардой, и распорядитель церемонии вежливо спросил ее титул. Когда она назвала себя, он разрешил пройти и даже проводил ее. Он провел ее вверх по лестнице прямо к балкону на втором этаже, который выходил на театральный дворик.
   Двор был освещен факелами. Красные кирпичные стены замка, по которым метались мохнатые тени, напоминали жаровню. Резные балконы и карнизы с позолоченными листьями, позолота канделябров — все блестело, как многоцветная отделка на костюме пурпурного бархата.
   Рога протрубили большой сбор.
   Король вместе с королевой вышел на балкон. Его окружали принцы, принцессы и наиболее знатные из дворян.
   Из глубины ночи послышался лай собак, приближавшихся к холму. Двое охотников отделились от тени железных ворот двора и вошли в ярко освещенный круг. Они несли какую-то бесформенную массу, с которой капала кровь. Это была добыча, составленная из внутренностей убитых оленей, завернутых в свежесодранную шкуру одного из них.
   За этими двумя людьми появились другие в красных ливреях, охранявшие этот тюк от алчных собак, которых они разгоняли длинными хлыстами.
   Филипп дю Плесси спустился по лестнице, чтобы встретить их. В его руке был жезл с копытом оленя. У него было время, чтобы переодеться в свежий охотничий костюм тоже красного цвета, но отделанный золотыми пуговицами. На ногах у него были желтые сапоги со шпорами из позолоченного серебра.
   — Ноги у него как у короля, — заметил кто-то, стоящий рядом с Анжеликой.
   — Но ходит он с меньшей грацией. Филипп дю Плесси всегда ходит широкими шагами, как будто рвется в бой.
   — Не забывайте, он ведь еще и маршал.
   Король жезлом подал сигнал.
   Филипп передал свой знак отличия пажу, стоявшему за ним. Затем подошел к лакеям и взял их ношу в свои руки. Отделка его костюма тут же испачкалась кровью. С полным пренебрежением к случившемуся он понес добычу к центру двора и положил ее прямо перед сворой собак, лай которых стал похож на вой нечистой силы. Доезжачие отгоняли их плетьми, непривычно крича на них.
   Наконец по сигналу короля собак отпустили. Они кинулись на тюк, раскрыв пасти. Их острые зубы блестели при свете факелов.
   Филипп стоял совсем рядом с этой хищной сворой, вооруженный лишь хлыстом. Время от времени он вмешивался в их ссоры, когда, казалось, собаки были готовы разорвать друг друга.
   Вскоре собак развели, все еще воющих, но уже покорных.
   Безрассудная смелость главного ловчего, стоявшего рядом в прекрасном, но испачканном кровью костюме, с гордо поднятой светлой головой резко контрастировала с этой картиной дикого варварства.
   Охваченная одновременно отвращением и страстным возбуждением, Анжелика не могла отвести глаз от этого зрелища. И все, подобно ей, были загипнотизированы разыгравшимся спектаклем.
   — Черт побери, — пробормотал мужской гортанный голос возле Анжелики. — Глядя на него, не подумаешь, что у него хватит сил расколоть миндаль и оборвать лепестки у маргаритки. Могу только сказать, что ни разу в жизни не видел охотника, который посмел бы стоять так близко к трофею, не боясь быть разорванным…
   На мостовой театрального дворика были разбросаны кучки обглоданных костей. Последний доезжачий подцепил на вилы остатки требухи и позвал собак за собой.
   Рога протрубили конец охоты. Люди стали уходить с балкона.
   У входа в ярко освещенные комнаты неудержимый де Лозен выступал в роли зазывалы на карнавале:
   — Развлекайтесь, мадам и месье! Вы присутствуете на потрясающем спектакле, который когда-либо кто-нибудь видел: месье дю Плесси в роли укротителя хищников! Вы дрожите, сударыня? Уж не чувствуете ли вы себя волчицей, которую укрощает такая властная рука? И вот уже хищник покорен! Боги довольны Ничего не осталось от оленя, который еще сегодня утром так радостно мчался в глубине леса. Проходите, мадам и месье! Будем танцевать!
   На самом деле еще никто не танцевал, ибо королевский оркестр, состоящий из двадцати четырех скрипок, еще не прибыл из Сен-Жермена, а ярко одетые музыканты с напыщенным видом кружились по большой зале первого этажа и дули в трубы. Эти военные фанфары должны были возбуждать аппетит.
   Лакеи стали подносить из кухни серебряные подносы с цветами, лакомствами и фруктами. Четыре огромных стола были уставлены золотыми и серебряными тарелками, наполненными такими деликатесами, как заливные куропатки, фазаны, овощи и фрукты, голубиные паштеты.
   Анжелика лакомилась отварным перепелом и салатом, который принес ей маркиз де Лавальер.
   Когда все насытились и первые восторги улеглись, мысли ее обратились к мадам де Паражон, одиноко сидевшей в ночной мгле. Она могла бы что-нибудь сделать для подруги.
   Спрятав под складками одеяния пирог с миндалем и две груши, она выскользнула из залы. Едва она вышла наружу, как ее окликнул Флико, державший ее шляпу и плащ, забытые в карете Фелониды.
   — Ты уже здесь? Ну что, починили экипаж?
   — Если бы! Когда стемнело, мы с кучером вышли на дорогу и забрались в винную повозку, направляющуюся в Версаль.
   — Ты видел мадам де Паражон?
   — Она там, — он махнул в направлении нижнего двора, где мелькали фонари.
   — Она разговаривает с какой-то знакомой девушкой из Парижа. Я слышал, что она собирается вернуться в наемном экипаже.
   — Вот и хорошо! Бедная Фелонида! Наверное, я должна купить ей новый экипаж.
   Убедив себя в этом, она позволила Флико провести себя мимо бесчисленных повозок и экипажей к тому месту, где он видел мадам де Паражон.
   Когда Анжелика увидела ее, то сразу узнала «знакомую девушку из Парижа», это была мадам Скаррон, обнищавшая, но державшая себя с большим достоинством, вдова, которая часто появлялась при дворе как просительница, в надежде получить какую-нибудь небольшую, но выгодную должность, чтобы избавиться от нищеты.
   Они обе уже садились в наемную карету, которая была переполнена второразрядной публикой, в большинстве своем такими же просителями. Они уезжали так же, как и прибыли сюда. Король объявил, что сегодня не будет выслушивать жалобы, что это он будет делать только завтра после мессы.
   Некоторые просители все же остались, устроившись на ночлег по углам двора или на конюшне в соседней деревушке. Остальные возвращались в Париж, где должны были встать спозаранку, чтобы успеть на почтовую карету, идущую в Буа де Булонь, а затем проехать весь лес, чтобы появиться в прихожей короля, стараясь вручить просьбу прямо ему в руки.
   Экипаж тронулся раньше, чем Анжелика успела добраться до него или хотя бы привлечь внимание подруг. Те были слишком возбуждены тем, что провели день при дворе, где они знали всех, а их не знал никто.
   Анжелика накинула плащ на плечи и отдала принесенный пирог и груши молодому слуге. Когда она возвращалась в зал, то не могла выбросить из головы мысль о Филиппе. Ведь в любую минуту они могли встретиться лицом к лицу. Она не могла решить, как вести себя. Рассердиться? Казаться безразличной или…
   У самого входа она остановилась, отыскивая его глазами, но его нигде не было видно. Увидев стол, за которым сидела мадам де Монтеспан, Анжелика направилась к ней. Мадам де Монтеспан собралась уезжать, Анжелика извинилась. Она уже не посмела приблизиться к какому-нибудь другому столу, боясь быть прогнанной вновь, и решила уйти, чтобы отыскать свою комнату.
   Одетые в голубое, квартирмейстеры, в обязанности которых входило распределение жилья, заканчивали подписывать таблички с именами владельцев комнат. Гости следовали за ними по пятам, сопровождая эту процедуру возгласами восхищения или разочарования.
   Флико окликнул Анжелику:
   — Мадам, сюда, — и с возмущением добавил:
   — Это совсем не похоже на вашу собственную спальню. И как только люди могут жить в этом королевском дворце?
   Появилась Жавотта с пылающими щеками. Она казалась расстроенной.
   — Я положила все, что вам нужно, мадам. Кажется, ничего не забыла.
   Пройдя чуть дальше, Анжелика обнаружила, кто был причиной беспокойства Жавотты. Им оказался Ла-Виолетт, слуга ее мужа.
   Открыв рот, он уставился на Анжелику так, как будто увидел привидение. Неужели это та женщина, которую он два десятка часов назад доставил в монастырь, завернутую в одеяло?
   — Да, это я, негодяй! — крикнула она ему в лицо.
   Гнев ее возрастал.
   — Прочь отсюда, подлец! Убийца! Ты понимаешь, что чуть было не задушил жену своего хозяина?!
   — Ма… ма… мадам… маркиза, — заикался Ла-Виолетт, переходя на крестьянский выговор. — Это не моя вина. Месье маркиз… он…
   — Вон отсюда!
   И, размахивая кулаками, она обрушила на него поток оскорблений, почерпнутых из простонародного запаса ее детства. Это было чересчур для слуги, и он поспешил убраться раньше, чем она набросится на него. Вобрав голову в плечи, он ринулся мимо нее к двери. И тут же столкнулся с маркизом.
   — Что здесь происходит?
   Анжелика посмотрела ему прямо в глаза.
   — А, Филипп, добрый вечер! — ядовито сказала она.
   Он посмотрел на нее взглядом слепого. Внезапно черты его лица исказились, глаза широко раскрылись в изумлении, которое сменилось выражением страха и, наконец, полного отчаяния.
   Анжелика не удержалась от искушения обернуться, как будто некий демон подглядывал за ней. Но она увидела лишь качнувшуюся половинку двери, на которой один из квартирмейстеров мелом написал имя маркиза.
   — Так это я вам обязан! — взорвался он, стукнув кулаком по двери. — Это публичное оскорбление! Немилость короля! Позор!
   — Как это? — удивилась Анжелика. «Он, должно быть, помешался», — подумала она.
   — Разве вы не видите, что написано на дверях?!
   — Вижу… ваше имя.
   — Да, мое имя, — он ухмыльнулся.
   — И в этом все дело? А вы хотите, чтобы здесь появилось другое имя?
   — Дело в том, что в течение ряда лет во всех замках, куда я следовал за королем, я видел эту надпись, которую из-за вашей глупости и вашего идиотизма нанесли сюда и которую я хотел бы видеть немедленно стертой. Вот она: «Оставлена для…»
   — Ну и что в этом такого?
   — Оставлено для… маркиза дю Плесси де Бельер, — процедил он сквозь зубы, побелев от гнева. — Эта фраза означает особое расположение короля. Этим самым его величество оказывает вам свое расположение. Это все равно, как если бы он сам стоял на пороге и приветствовал вас.
   Жест, с которым он обвел глазами маленькую, узенькую комнатенку, вернул Анжелике чувство юмора.
   — Мне кажется, что вас чересчур взбудоражила эта надпись? — сказала она, едва сдерживаясь от смеха. — А вы не думаете, что кто-то из квартирмейстеров ошибся, просто ошибся? Его величество всегда был высокого мнения о вас. Разве не вам оказали честь принести королю светильник сегодня ночью?
   — Нет, не мне. И это тоже доказательство того, что король выражает неудовольствие.
   Его повышенный тон привлек внимание соседей по коридору.
   — Ваша жена права, маркиз, — вмешался герцог де Грамон. — Зря вы настроены так пессимистично. Его величество просто не взял на себя труд объяснить вам, что если он и просил передать честь принести ему ночник, то это лишь потому, что он хотел сделать кое-что и для герцога Будильона.
   — Но это… «Оставлено для…»? — завопил Филипп, снова пнув дверь. — Эта сука виновата в том, что я впал в немилость.
   — А при чем тут я? — крикнула Анжелика тоже во власти гнева.
   — Вы вызвали неудовольствие короля, отказавшись явиться по его приглашению. И ваш сегодняшний приезд…
   У Анжелики слова застряли в горле.
   — Как вы смеете осуждать меня за это, когда вы сами… вы… Все мои экипажи… Все мои лошади…
   — Довольно! — резко произнес Филипп, подняв руку.
   У Анжелики дико болела голова. Пламя свечей бешено металось по темным стенам. Она приложила руку к щеке.
   — Хватит, маркиз, хватит, — снова вмешался герцог де Грамон. — Не будьте жестоким.
   Никогда еще Анжелике не приходилось терпеть такое унижение. Оказаться вовлеченной в домашнюю склоку прямо на глазах слуг и придворных! Она просто сгорала от стыда. Она окликнула Жавотту и Флико, которые вылетели из комнаты пораженные. Она с ее нижним бельем, а он с ее плащом.
   — Так, — сказал Филипп, — можете отправляться в постель, с кем хотите и когда хотите.
   — Маркиз! Не будьте так грубы! — еще раз вмешался герцог де Грамон.
   — Боже мой, даже дровосек может распоряжаться в собственном доме, — ответил взбешенный Филипп, захлопнув дверь перед зрителями.
   Анжелика прошла сквозь их строй и удалилась, преследуемая их ироническими усмешками.
   Чья-то рука высунулась из-за двери и потащила ее за собой.
   — Мадам, — сказал маркиз де Лавальер, — во всем Версале не найдется женщины, которая не позавидовала бы вам, имея такое разрешение мужа, какое получили вы. Поймайте его на слове и воспользуйтесь моим гостеприимством.
   Анжелика рванулась прочь, бросив в раздражении:
   — Пустите, месье!..
   Ей хотелось убраться отсюда поскорее.
   Спускаясь по мраморной лестнице, она почувствовала слезы на глазах.
   «Глупец… Ничтожество в образе дворянина…»
   И тем не менее, она понимала, что он был опасный глупец и, надо признать, что она сама выковала цепи, связывающие их. Она сама предоставила ему права, которыми располагает муж по отношению к жене. Решившись на месть, он не сменит ее на милость. Она могла представить себе то невыразимое удовлетворение, которое он доставит себе, придумав способ, которым сможет унизить ее и превратить в покорную рабыню.
   Она видела только одно слабое место в его броне — его преданность королю, которого он не то чтобы любил или боялся, а был непоколебимо и прямодушно предан своему господину. И она смогла бы сыграть на этих чувствах. Если бы только ей удалось сделать короля своим союзником, получить у него постоянную должность при дворе… Тогда, мало-помалу, Филипп встал бы перед дилеммой: или впасть в немилость короля, или прекратить провоцировать. Но какую бы радость она извлекла из этого?
   Единственная радость, о которой она когда-то мечтала, — это радость первой брачной ночи в тишине Нельского леса, под белыми башенками замка. Какое горькое разочарование! Какая жалкая память! Эта несбыточная мечта обратилась в прах.
   Она почувствовала неуверенность в своей красоте и чарах. Не быть любимой
   — для женщины это чувство крайней неудовлетворенности. Она сознавала свою слабость — любить его и в то же время страстно желать причинить ему боль. В своей настойчивости она уже ставила его перед дилеммой: жениться на ней или навлечь гнев короля на семью дю Плесси. Он выбрал женитьбу, но не мог простить ей этого. По ее вине тот источник, из которого они оба могли бы утолять жажду, оказался замутненным. И руки, которые могли бы ласкать его, теперь повергали его в страх.
   Анжелика рассматривала свои руки с чувством печали и сожаления.
   — Что за темный уголок вы выбрали, моя прелесть, — раздался рядом с ней голос маркиза де Лозена.
   Он склонился над ней.
   — Где король ваших жертв? О, как холодны ваши лапки! Что вы делаете тут, на этой гладкой лестнице?
   — Не знаю.
   — Вы покинуты? С такими прелестными глазами? Какое преступление! Пойдемте со мной!
   К ним присоединились еще несколько женщин, среди которых была мадам де Монтеспан.
   — Месье де Лозен, мы всюду вас ищем. Пожалейте нас!
   — Ах! Вам так легко разжалобить меня. Чем могу быть полезен?
   — Возьмите нас с собой в отель. Король ведь разрешил вам построить собственный дом в этом замке. Здесь нам не разрешают даже ступать по плиткам, которыми вымощена передняя королевы.
   — А разве вы не принадлежите к свите королевы, как мадам де Рур или мадам де Ариньи?
   — Да, но наши помещения испорчены художниками. Там везде Юпитеры и Меркурии. Боги преследуют нас.
   — Поздравляю вас, я беру вас к себе в отель.
   Они вошли в густой туман, пропитанный запахом леса. Лозен позвал лакея и повел женщин вниз по холму.
   — Вот мы и пришли, — сказал он, остановившись перед кучей белых камней.
   — Что это такое?
   — Мой отель. Вы совершенно правы в том, что король разрешил мне построить отель, но еще не заложены даже первые кирпичи.
   — Вы не слишком остроумны, — прошептала Атенаис де Монтеспан, клокоча от ярости.
   Анжелика подумала, что де Монтеспан осталась на ночь во дворце.
   — Осторожно, не оступитесь, — предупредил ее де Лозен. — Здесь накопано много ям.
   Мадам де Монтеспан пошла прочь, но, несколько раз споткнувшись, оступилась и вывихнула лодыжку. Она тут же разразилась бранью и всю дорогу обратно через плечо честила маркиза, который сопровождал их.
   Лозен рассмеялся еще раз, когда маркиз де Лавальер, проходивший мимо, крикнул ему, что он опоздает к «ночной рубашке». Король направился в спальню, и дворяне должны были присутствовать при том, как слуга передает ночную рубашку главному камердинеру, а тот понесет ее его величеству.
   Маркиз де Лозен все же невежливо покинул дам, но прежде снова предложил им свое гостеприимство, но уже в своей спальной комнате, которая, по его словам, была «совсем недалеко отсюда».
   Четыре молодые женщины в сопровождении Жавотты вернулись в переполненную танцевальную залу, где, по словам де Монтеспан, «пол трещал под их весом». После долгих поисков они нашли маленькую низенькую дверь с надписью «Оставлено для маркиза де Лозена».