Страница:
— Кто вы? — спросил он, неприветливо глядя на них из-под меховой шапки — Я вас не знаю.
— Знаете, — возразил ему Сент-Эдм, — я уже приходил к вам с графом де Варанжем.
— Где он?
— Это именно то, что я хотел бы узнать, и вы один можете мне в этом помочь.
— Я не прорицатель.
— Нет, вы именно он. Я видел ваши действия, Николя Мариэль.
— Ничего вы не видели. Я занимаюсь толкованием Большого и Малого Альбера, изготовлением снадобий и талисманов против несчастий.
— Вы умеете гораздо больше. Среди ваших книг не только Большой и Малый Альбер. Из ваших книг вы узнали то, что Джон Ди увидел в черном зеркале. И я знаю, что вы умеете общаться с духами и вызывать их. Повторяю, не так давно я видел ваши действия.
— Времена изменились.
— И что же нового?
— Плохие предсказания.
— Какие же?
— Я видел, как в ночном небе над лесом прошла вереница лодок…
— Об этом всем известно… вы об этом уже давно рассказали.
— Но то, о чем я не рассказал, это то, что в вашем спутнике я узнаю одного из сидящих в горящей лодке. Я его видел.
— Меня! — в ужасе вскричал Мартен д'Аржантейль.
Это откровение ему вовсе не понравилось. Означает ли это, что он скоро умрет? Он пожалел о том, что последовал за графом Сент-Эдмом. Мартен д'Аржантейль и сам интересовался магией, но ему вовсе не нравится слушать разглагольствования этого низкопробного колдуна.
Чего еще мог он ожидать в темной и невежественной Канаде? В Париже он был на сеансах магии Лезажа и аббата Гибура, в их салонах, пропитанных запахом ладана и дурманящих трав. У него сохранились об этом неописуемые воспоминания. Как в тумане перед ним возникало нежное лицо странной и воздушной Мари-Магдалины д'Обрей, маркизы де Бринвильер, которая, должно быть, его околдовала. Но она его не замечала. Она жила, полностью подчиняясь воле своего любовника, шевалье де Сент-Круа. Вспоминая об этом, Мартен д'Аржантейль горько сожалел о своей теперешней участи.
Граф де Сент-Эдм попытался задобрить колдуна.
— Вы должны нам помочь. Я принес вам то, что вам нужно.
— Что же?
— Прежде всего вот это, — сказал граф, показывая кошелек, набитый экю, — а затем — это.
И он достал маленькую жестяную коробочку, которую ему недавно передал Юсташ Банистер. Откинув крышку, он показал хранящиеся там белые пастилки пресного хлеба.
— Облатки!
Но колдун не шевельнулся. Уставившись невидящим взором на то, что принес ему граф, ой медленно встал и покачал головой.
— Берегитесь, господа, — пробормотал он наконец. — Оставьте в покое эту женщину, прибывшую сегодня в Квебек.
— Мадам де Пейрак?
— Не произносите ее имени, — вскричал колдун гневно. — Тише! — произнес он затем таинственным шепотом. — Вы погубите себя. Она сильнее вас и ваших колдовских штучек. Сила ее такова, что она избежит все ловушки, пройдет сквозь огонь, который ее не коснется, отведет занесенный над нею меч, заставит дрогнуть руку с поднятым на нее камнем, я знаю это, я видел ее сегодня, выходящую из воды. Это она убрала ту женщину, которую вы ждали.
— Мадам де Модрибур?
— Я повторяю, не произносите имен.
— Значит, видение монахини-урсулинки было правильным?
— Меня не касаются видения монахинь. Каждому свое. То, что видела мать Магдалина, знает она одна. Что же до меня, то больше я вам ничего не скажу, и я повторяю вам: забирайте ваши облатки. Я не желаю участвовать в ваших святотатственных ухищрениях. У меня есть мои книги, мои формулы и провидческий дар, полученный от рождения и усиленный наукой. Вот почему я говорю вам: я не хочу ничего предпринимать против этой женщины, так как мое предчувствие говорит мне, что это бесполезно. Ее чары делают ее неуязвимой.
— Но, по крайней мере, вы поможете нам отыскать мессира де Варанжа. Вы сами признали его умение в области магии. А уж он-то будет против нее, за это я вам ручаюсь.
Едва он успел закончить фразу, как вскочил, оглядываясь вокруг и пытаясь понять, откуда исходит этот звук трещотки, так внезапно возникший.
Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это смеется их хозяин. Красный Плут раскачивался, сотрясаемый смехом, растянув рот в глумливом оскале и хлопая себя по ляжкам, настолько смешным ему показалось то, что он только что услышал.
— Надо уходить, — прошептал Мартен д'Аржантейль. — Он пьян.
— Почему вы смеетесь? — спросил граф. Красный Плут с видимым трудом перестал смеяться и внезапно протянул свою костлявую ладонь.
— Дайте мне ваши экю, добрые господа, и я вам скажу почему…
Его пальцы сомкнулись на кошельке, который тут же исчез в складках одежды. Затем он вытер со своих губ слюну, коричневую от табака.
— Я смеюсь над тем, что вы только что сказали, добрые господа… Какой вздор! Мессир де Варанж никогда не победит эту женщину…
Глаза его лихорадочно блестели. Он вполголоса добавил:
— Потому что именно она его убила, своей собственной рукой.
Это была старая лачуга, построенная еще его отцом во времена первых колонистов.
Тощий пес, привязанный к большому дереву во дворе, поднялся, звеня цепью, ему навстречу. Юсташ сильно пнул его ногой и направился в другой конец двора.
С этой стороны его участок примыкал к дому ближайшего соседа, маркиза Виль д'Аврэя. Фасад этого дома выходит на улицу де ла Клозери, а большой двор позади дома простирается до границы с участком Банистера. Банистер прекрасно знает, что маркиз, как крот, роет землю под его участком, чтобы устроить там погреба для своих вин, провизии, чтобы хранить летом лед.
Вокруг полным-полно естественных погребов. Нет никакой надобности залезать со своей лопатой на участок соседа.
А теперь еще маркиз пригласил в свой дом такое множество гостей. Такая куча народу! Наверняка они доставят ему неприятности.
С этого места далеко виден речной простор, острова, мысы, заливы. Белые облака застилают небо, а там вдали — в серо-голубой дымке — линии гор, уходящие в бесконечность.
В городе человек, как в тюрьме. Он не может больше ходить в лес. Если он уходит, у него забирают его имущество.
Самые страшные ругательства, самые ужасные богохульства прозвучали в голове Банистера. Но вслух он остерегается их произносить. Не хватало еще, чтобы вдобавок ко всему ему отрезали язык…
То, что из-за боязни он не может выругаться вслух, еще больше озлобляет его сердце. Человек, доведенный до предела, и если при этом он не может выругаться вслух, подобен надутому пузырю, который вот-вот лопнет.
Когда-нибудь у него будет золото, много золота, и он отомстит всем, даже епископу.
Своей медвежьей походкой Юсташ Банистер возвращается в свою лачугу.
Тощий пес, лежащий у подножия красного бука, остается один в ночи.
Бедный пес, побитый, голодный, посаженный на цепь, не отрываясь смотрит в одну сторону — туда, где стоит жалкий домишко.
Оттуда придут четверо детей, его хозяева. Он увидит, как они идут к нему, одетые в коричневое, серое, черное, ковыляя и спотыкаясь. Их лица похожи на толстые розовые луны. Когда они наклоняются к нему, он видит, как горят их глаза и смеются их белые зубы.
Тогда взгляд собаки взывает к их безграничному могуществу.
Чувство, охватившее его и влекущее его к ним, так велико, так полно, что он чувствует, как его хвост начинает шевелиться сам собой.
Из их рук приходит жизнь. Кость, кусочек свиной кожи. Он на лету хватает все, что они ему бросают, грызет, глотает и млеет от счастья. Иногда, правда, неприятный сюрприз: гвоздь или камень…
Однажды они бросили ему горящий уголь. У него до сих пор обожжена морда.
Сегодня они не принесли ничего. Он их не видел. Луна выходит из-за облаков и освещает крышу хижины, в которой спят люди. На темной стене выделяется прямоугольник двери.
Дверь откроется… дети выйдут.
Дети, которых он любит!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОМ МАРКИЗА ДЕ ВИЛЬ Д'АВРЭЯ
— Знаете, — возразил ему Сент-Эдм, — я уже приходил к вам с графом де Варанжем.
— Где он?
— Это именно то, что я хотел бы узнать, и вы один можете мне в этом помочь.
— Я не прорицатель.
— Нет, вы именно он. Я видел ваши действия, Николя Мариэль.
— Ничего вы не видели. Я занимаюсь толкованием Большого и Малого Альбера, изготовлением снадобий и талисманов против несчастий.
— Вы умеете гораздо больше. Среди ваших книг не только Большой и Малый Альбер. Из ваших книг вы узнали то, что Джон Ди увидел в черном зеркале. И я знаю, что вы умеете общаться с духами и вызывать их. Повторяю, не так давно я видел ваши действия.
— Времена изменились.
— И что же нового?
— Плохие предсказания.
— Какие же?
— Я видел, как в ночном небе над лесом прошла вереница лодок…
— Об этом всем известно… вы об этом уже давно рассказали.
— Но то, о чем я не рассказал, это то, что в вашем спутнике я узнаю одного из сидящих в горящей лодке. Я его видел.
— Меня! — в ужасе вскричал Мартен д'Аржантейль.
Это откровение ему вовсе не понравилось. Означает ли это, что он скоро умрет? Он пожалел о том, что последовал за графом Сент-Эдмом. Мартен д'Аржантейль и сам интересовался магией, но ему вовсе не нравится слушать разглагольствования этого низкопробного колдуна.
Чего еще мог он ожидать в темной и невежественной Канаде? В Париже он был на сеансах магии Лезажа и аббата Гибура, в их салонах, пропитанных запахом ладана и дурманящих трав. У него сохранились об этом неописуемые воспоминания. Как в тумане перед ним возникало нежное лицо странной и воздушной Мари-Магдалины д'Обрей, маркизы де Бринвильер, которая, должно быть, его околдовала. Но она его не замечала. Она жила, полностью подчиняясь воле своего любовника, шевалье де Сент-Круа. Вспоминая об этом, Мартен д'Аржантейль горько сожалел о своей теперешней участи.
Граф де Сент-Эдм попытался задобрить колдуна.
— Вы должны нам помочь. Я принес вам то, что вам нужно.
— Что же?
— Прежде всего вот это, — сказал граф, показывая кошелек, набитый экю, — а затем — это.
И он достал маленькую жестяную коробочку, которую ему недавно передал Юсташ Банистер. Откинув крышку, он показал хранящиеся там белые пастилки пресного хлеба.
— Облатки!
Но колдун не шевельнулся. Уставившись невидящим взором на то, что принес ему граф, ой медленно встал и покачал головой.
— Берегитесь, господа, — пробормотал он наконец. — Оставьте в покое эту женщину, прибывшую сегодня в Квебек.
— Мадам де Пейрак?
— Не произносите ее имени, — вскричал колдун гневно. — Тише! — произнес он затем таинственным шепотом. — Вы погубите себя. Она сильнее вас и ваших колдовских штучек. Сила ее такова, что она избежит все ловушки, пройдет сквозь огонь, который ее не коснется, отведет занесенный над нею меч, заставит дрогнуть руку с поднятым на нее камнем, я знаю это, я видел ее сегодня, выходящую из воды. Это она убрала ту женщину, которую вы ждали.
— Мадам де Модрибур?
— Я повторяю, не произносите имен.
— Значит, видение монахини-урсулинки было правильным?
— Меня не касаются видения монахинь. Каждому свое. То, что видела мать Магдалина, знает она одна. Что же до меня, то больше я вам ничего не скажу, и я повторяю вам: забирайте ваши облатки. Я не желаю участвовать в ваших святотатственных ухищрениях. У меня есть мои книги, мои формулы и провидческий дар, полученный от рождения и усиленный наукой. Вот почему я говорю вам: я не хочу ничего предпринимать против этой женщины, так как мое предчувствие говорит мне, что это бесполезно. Ее чары делают ее неуязвимой.
— Но, по крайней мере, вы поможете нам отыскать мессира де Варанжа. Вы сами признали его умение в области магии. А уж он-то будет против нее, за это я вам ручаюсь.
Едва он успел закончить фразу, как вскочил, оглядываясь вокруг и пытаясь понять, откуда исходит этот звук трещотки, так внезапно возникший.
Ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это смеется их хозяин. Красный Плут раскачивался, сотрясаемый смехом, растянув рот в глумливом оскале и хлопая себя по ляжкам, настолько смешным ему показалось то, что он только что услышал.
— Надо уходить, — прошептал Мартен д'Аржантейль. — Он пьян.
— Почему вы смеетесь? — спросил граф. Красный Плут с видимым трудом перестал смеяться и внезапно протянул свою костлявую ладонь.
— Дайте мне ваши экю, добрые господа, и я вам скажу почему…
Его пальцы сомкнулись на кошельке, который тут же исчез в складках одежды. Затем он вытер со своих губ слюну, коричневую от табака.
— Я смеюсь над тем, что вы только что сказали, добрые господа… Какой вздор! Мессир де Варанж никогда не победит эту женщину…
Глаза его лихорадочно блестели. Он вполголоса добавил:
— Потому что именно она его убила, своей собственной рукой.
***
Юсташ Банистер вернулся в свой дом в Верхнем городе.Это была старая лачуга, построенная еще его отцом во времена первых колонистов.
Тощий пес, привязанный к большому дереву во дворе, поднялся, звеня цепью, ему навстречу. Юсташ сильно пнул его ногой и направился в другой конец двора.
С этой стороны его участок примыкал к дому ближайшего соседа, маркиза Виль д'Аврэя. Фасад этого дома выходит на улицу де ла Клозери, а большой двор позади дома простирается до границы с участком Банистера. Банистер прекрасно знает, что маркиз, как крот, роет землю под его участком, чтобы устроить там погреба для своих вин, провизии, чтобы хранить летом лед.
Вокруг полным-полно естественных погребов. Нет никакой надобности залезать со своей лопатой на участок соседа.
А теперь еще маркиз пригласил в свой дом такое множество гостей. Такая куча народу! Наверняка они доставят ему неприятности.
С этого места далеко виден речной простор, острова, мысы, заливы. Белые облака застилают небо, а там вдали — в серо-голубой дымке — линии гор, уходящие в бесконечность.
В городе человек, как в тюрьме. Он не может больше ходить в лес. Если он уходит, у него забирают его имущество.
Самые страшные ругательства, самые ужасные богохульства прозвучали в голове Банистера. Но вслух он остерегается их произносить. Не хватало еще, чтобы вдобавок ко всему ему отрезали язык…
То, что из-за боязни он не может выругаться вслух, еще больше озлобляет его сердце. Человек, доведенный до предела, и если при этом он не может выругаться вслух, подобен надутому пузырю, который вот-вот лопнет.
Когда-нибудь у него будет золото, много золота, и он отомстит всем, даже епископу.
Своей медвежьей походкой Юсташ Банистер возвращается в свою лачугу.
Тощий пес, лежащий у подножия красного бука, остается один в ночи.
***
Тощий пес Юсташа Банистера лежит у подножия красного бука, его мучает голод. Ночь сменила день. И за все это время он получил лишь удар ногой. Каждый момент его ожидания наполнен тяжестью разочарования.Бедный пес, побитый, голодный, посаженный на цепь, не отрываясь смотрит в одну сторону — туда, где стоит жалкий домишко.
Оттуда придут четверо детей, его хозяева. Он увидит, как они идут к нему, одетые в коричневое, серое, черное, ковыляя и спотыкаясь. Их лица похожи на толстые розовые луны. Когда они наклоняются к нему, он видит, как горят их глаза и смеются их белые зубы.
Тогда взгляд собаки взывает к их безграничному могуществу.
Чувство, охватившее его и влекущее его к ним, так велико, так полно, что он чувствует, как его хвост начинает шевелиться сам собой.
Из их рук приходит жизнь. Кость, кусочек свиной кожи. Он на лету хватает все, что они ему бросают, грызет, глотает и млеет от счастья. Иногда, правда, неприятный сюрприз: гвоздь или камень…
Однажды они бросили ему горящий уголь. У него до сих пор обожжена морда.
Сегодня они не принесли ничего. Он их не видел. Луна выходит из-за облаков и освещает крышу хижины, в которой спят люди. На темной стене выделяется прямоугольник двери.
Дверь откроется… дети выйдут.
Дети, которых он любит!
***
У подножия Квебека река Сен-Шарль несет серебристые воды среди прекрасных лугов прихода церкви Нотр-Дам-Дезанж. В устье реки вода плещется о борта корабля, потонувшего здесь. В прогнившем трюме заброшенного «Сан-Жан-Баптиста» медведь Виллагби устроил себе зимнюю берлогу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОМ МАРКИЗА ДЕ ВИЛЬ Д'АВРЭЯ
В самую первую ночь, проведенную в доме маркиза де Виль д'Аврэя, Анжелике снился Пуату, прелестный французский город, где она провела свои отроческие годы, воспитываясь в монастыре урсулинок. Она видела себя идущей по узким улочкам, поднимающимся по склонам холма над тихой речкой Клэн.
Ей было пятнадцать или шестнадцать лет, и душа ее была полна грусти и тревоги.
Она шла к церкви Нотр-Дам-ла-Гранд. Войдя в нее, она удивилась тишине и полумраку, в то время как она ожидала услышать звучание органа и увидеть сияние свечей. В замешательстве она хотела выйти, но вдруг очутилась в объятиях смеющегося молодого пажа, жадно и неловко целующего и обнимающего ее. Внезапно она проснулась.
Анжелика приподнялась, опершись на локоть. Нежность простыней, мягкость подушек, запах лимона и лаванды, которым были пропитаны ткани, напомнили ей, что она находится в роскошной кровати с балдахином, возвышающейся на трех ступеньках, и что сама эта кровать находится в солидном каменном доме, стоящем среди других, подобных ему, домов, и постепенно все эти детали восстановили реальность: она была в Квебеке, в Новой Франции.
Рядом с ней спал Жоффрей. Она пошевелилась, чтобы быть поближе к нему и ощутить тепло его тела.
Сон, от которого она только что пробудилась, придавал необъяснимую глубину тем чудесным моментам, которые она переживала.
Когда она проснулась уже окончательно, колокола всех церквей, ближних и дальних, звонили вовсю.
Жоффрей стоял у окна. Он был уже наполовину одет. Белизна его рубашки со множеством складок, отделанная кружевами, резко контрастировала со смуглой кожей.
В утреннем свете был виден его резко очерченный профиль, нос с горбинкой, выпуклый рот, в складке которого таились нежность и насмешка, даже когда он был спокоен.
Граф де Пейрак приоткрыл створки окна. Холодный воздух проник в комнату, и свет стал ярче. Комната была так мала, что, не вставая с кровати, можно было увидеть то, что происходило на улице. Напротив окна, за фруктовым садом, виднелась в отдалении река.
Солнце медленно поднималось из-за красноватых, с багровыми оттенками облаков, застилающих горизонт, и его розовое сияние то меркло, то вновь загоралось по мере того, как оно становилось все выше.
Святой Лаврентий был зеленоватого цвета. Контуры большого острова Орлеан были едва различимы. На севере виднелась красиво изогнутая линия побережья Бопре, с отдельно стоящими большими домами и несколькими хижинами вокруг колокольни.
Анжелика мечтала о том, чтобы много раз наблюдать из этого окна восход солнца. Она откинула одеяла и, надев домашнее платье, нечто вроде «душегрейки» из плотного шелка, отделанное мехом по воротнику и рукавам, присела на край кровати, разглядывая мебель, собранную на этом маленьком пространстве. Флорентийское зеркало висело над туалетным столиком из орехового дерева, на котором лежали восхитительные предметы дамского туалета: расчески, щетки, гребня, так удачно заменившие ей ее личные вещи, потерянные накануне.
В углу монументальная молитвенная скамья из эбенового дерева, инкрустированная драгоценными камнями и миниатюрами на эмали, также во флорентийском стиле, служила одновременно книжным шкафом. Кровать с четырьмя колоннами, с балдахином, с сундуком для вещей у изголовья и с переносными консолями, являлась как бы сама по себе комнатой.
Анжелика подошла к графу де Пейраку, стоявшему у окна. Он обернулся и улыбнулся ей. Она подумала, что впервые после долгих лет они находятся вдвоем в городском доме, имеющем все удобства и несомненную элегантность.
После скольких лет? О! Бог мой, со времен Тулузы! Пятнадцать лет? Двадцать?
Она не могла поверить, что наконец это произошло.
Итак, конец блужданиям? Конец ненадежным пристанищам, скрипящим кораблям, пропитанным соленым воздухом, деревянным фортам в лесной глуши или на пустынном берегу, где вас подстерегают голод, цинга, насильственная смерть.
— Я хотела бы жить в этом маленьком доме, — сказала она себе, — и встречать каждый день восход солнца…
Как бы угадав ее мысли, Жоффрей заговорил о замке Монтиньи, отданном в их распоряжение.
— Это красивый дом, крепкий, прекрасно обставленный, но я понимаю, что вам не хочется жить в нем, так как вы будете постоянно вспоминать о том, что он предназначался для герцогини де Модрибур…
Украдкой он насмешливо взглянул на нее.
— В самом деле, вы угадали… Я знаю, что вы, Жоффрей, значительно менее чувствительны к такого рода вещам.
— Разумеется!
— Я слишком боюсь повстречаться там с ее злосчастной тенью… Я не перестаю думать о том, что Амбруазина готовилась к своему приезду в Квебек, а это, вне всякого сомнения, означает, что у нее здесь есть друзья, соучастники… Хотя самый опасный, самый влиятельный из них — ее друг детства, отец д'Оржеваль, исчез, остается еще много других… Кто они? Мало-помалу, они обнаружатся и…
— И… вы будете лучше себя чувствовать, живя в этом доме, — заключил Пейрак, обнимая ее, — я понимаю… Этот дом сделан как будто специально для вас… Я полагаю, что это именно то, о чем вы мечтали той долгой и суровой зимой, с которой мы боролись в прошлом году в Вапассу.
И вы заслужили спокойной и счастливой жизни, такой, какая вам по душе. Вы пережили столько невзгод и волнений. Ну что ж, тогда часть наших людей мы разместим в замке де Монтиньи. Правда, в результате он станет похож на военную казарму. Там будут жить наши офицеры, и в нем мы поместим больных и раненых из нашего экипажа, а также небольшой оборонительный гарнизон. Однако в этом замке есть большие гостиные, которые мы сможем использовать для официальных приемов. А в одном из помещений я устрою свой командный пост.
А этот маленький дом, возвышающийся над веем городом, будет ваш. Отсюда город будет под наблюдением ваших зеленых глаз. Отсюда вы раскинете ваши сети, и город, опутанный ими, покорится вашей мудрой стратегии. Ведь таковы ваши планы, мой прекрасный военачальник?
Он поцеловал Анжелику.
— …Но никакой войны не будет, — продолжал он. — Мы победили свою злую судьбу. Наша стратегия отныне будет заключаться в том, чтобы организовать развлечения по своему вкусу, устраивать наше будущее, заводить себе друзей в Новой Франции.
Слушая его, Анжелика чувствовала, как в ней просыпаются внутренние силы и вкус к счастливой и безмятежной жизни В их вкусах было так много общего: они любили жизнь, приключения, успех, борьбу за гармонию и красоту существования.
Скрытность Анжелики, ее стремление утаить некоторые эпизоды из прошлой жизни иногда раздражали слишком свободолюбивую и независимую натуру аквитанского дворянина, привыкшего к доверчивости женских сердец. Но затем он понял, что и у мужчины, и у женщины должны быть свои тайны, секретные глубины, недоступные никому. Богатство внутренней жизни сближало их сильнее и делало их чувство более изысканным.
Все это выразилось в том поцелуе, который стал для них самым блаженным моментом сегодняшнего утра.
Как бы хорошо им ни было вместе, приходилось думать о том, как организовать встречи и приемы, с кем необходимо было встретиться в первую очередь.
— Я собираюсь попросить губернатора Фронтенака созвать как можно раньше экстренный Большой Совет, чтобы обсудить на нем наше положение и утвердить статус нашего присутствия в городе.
Анжелика помнила о тех нескольких «особых» случаях: что делать с Аристидом, с Жюльеной, с англичанином из Коннектикута — Элией Кемптоном, которые незамедлительно будут сочтены «нежелательными лицами», несмотря на то, что они находятся в Квебеке не по своей воле. И что делать с Адемаром, дезертиром, который рисковал быть выставленным к позорному столбу или даже вздернутым на дыбу или повешенным.
Однако первое, что она собиралась сделать, это добиться аудиенции у епископа. С его помощью она хотела встретиться с матерью Магдалиной, ясновидящей монахиней-урсулинкой, чье видение легло на нее тяжким обвинением в том, что она демон.
Урсулинка должна как можно скорее засвидетельствовать, что Анжелика совершенно не похожа на ту женщину, которую она видела во сне.
Да, теперь она отчетливо понимала, какие неожиданности могут подстерегать их в Квебеке.
Вначале она воспринимала эту экспедицию в Новую Францию как чисто дипломатическую, касающуюся только лишь их положения в Америке. Но Квебек — это было королевство в миниатюре, квинтэссенция Дворца и королевской администрации. Прошлое! Им мог оказаться этот господин из толпы, крикнувший при виде де Пейрака, входящего со знаменами на площадь: «Слушайте, на Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне…»
Она встала и позвала Иоланту:
— Прежде всего надо встретиться с епископом. А затем я должна пойти поблагодарить эту милую женщину, вставшую на мою защиту вчера в Нижнем городе и взявшую на себя заботу о моем коте, эту даму Жанин Гонфарель. Наши религиозные пристрастия различны, но она сама мне очень нравится, и я охотно с нею познакомлюсь. Виль д'Аврэй относится к ней с большим уважением. И напомните мне, пожалуйста, что сегодня же я должна раздать подарки самым влиятельным дамам этого города.
Прежде всего они вместе отправились в поместье Монтиньи, чью крышу и трубы можно было различить из-за холма.
Их сопровождали испанские солдаты де Пейрака и Жан ле Куеннак.
Именно так, как и предполагал Жоффрей де Пейрак, замок превратился в некий бивуак, в котором царило оживление и беспорядок.
Де Пейрак отдал приказы и распоряжения своим офицерам, и они покинули Монтиньи, сопровождаемые своей гвардией, но на этот раз менее многочисленною.
Все улицы Квебека вели в собор.
Направляясь из замка Монтиньи по дороге Сент-Фуа, Анжелика с мужем и их эскорт вышли на соборную площадь в тот момент, когда там заканчивалась служба.
Их прибытие, хоть и несравненно менее пышное, чем накануне, произвело тем не менее сенсацию.
С ними любезно раскланивались, и многие дамы обступили их со всех сторон. Впереди всех была мадам де Меркувиль. Еще вчера Анжелика обратила внимание на эту красивую, энергичную даму. Высокая, элегантно одетая, со свежим цветом лица, она пришла слушать мессу в сопровождении двух старших дочерей, четырнадцати и пятнадцати лет.
Поздоровавшись и произнеся любезности в адрес каждой из присутствующих дам, де Пейрак ушел. Его ожидал губернатор в замке Св. Людовика. Он удалился, уводя с собой своих испанцев, и тут же все обступили Анжелику.
Из всех любопытствующих мадам де Меркувиль была самая любезная и приветливая. Она осведомилась о здоровье Анжелики, о том, как она отдохнула, нравится ли ей дом, и заверила, что она находится в ее полном распоряжении и готова помочь ей во всем, что может сделать ее жизнь в Квебеке наиболее приятной.
Она предложила Анжелике найти служанку для грязной работы, а пока она пришлет ей своего раба-индейца, купленного за 15 ливров. Она не гарантировала безупречность его работы, так как он был ленивым и мечтательным.
Если же мадам де Пейрак захочет осмотреть город, мадам де Меркувиль пришлет ей свой портшез и своих лакеев. И она готова дать ей советы по заготовке продуктов на зиму. Вскоре начнутся холода, и уже поздно будет закладывать на хранение коренья, морковь, репу и т. д. Ведь зима в Канаде длится долго. Даже в Квебеке им приходилось голодать, если весна задерживалась.
Дамы, стоящие вокруг, начали вспоминать те годы, когда им приходилось варить кусочки кожи, чтобы придать крепость супу и примешивать к муке опилки.
Анжелика попыталась объяснить, что ей пришлось уже пережить зиму на американской земле и что она знакома с некоторыми ее неудобствами, но напрасно. Жительницы колонии, гордящиеся своим опытом, очень любили наставлять вновь прибывших. Анжелике стоило больших усилий прекратить их рассказы о голоде и о многочисленных рецептах по заготовке на зиму продовольственных запасов.
Обратясь к мадам де Меркувиль, Анжелика сказала, что была бы ей очень признательна, если та поможет ей как можно скорее встретиться с епископом. Не знает ли она, к кому ей нужно обратиться?
Мадам де Меркувиль посоветовала поговорить с господином де Верньером, директором семинарии.
И дамы принялись высказывать свое мнение относительно всемогущего прелата, мессира Франсуа де Монморанси-Лаваля, епископа апостольской церкви Новой Франции. Мнения эти были весьма различны: одни обожали епископа, другие, казалось, откровенно его ненавидели.
Анжелика внимательно прислушивалась ко всем этим противоречивым суждениям, но вдруг неожиданно раздался пронзительный радостный крик, похожий на птичий, и крохотное дитя, одетое в белое, буквально полетело к Анжелике.
Дитя было такое легкое и маленькое, что его ножки едва касались круглых камней, которыми была вымощена площадь.
Его чепчик и кружевной фартук, развевающийся на ветру, усиливали сходство с маленькой летящей птичкой.
Девочка бежала прямо к Анжелике, заливисто смеясь от всей души, протянув вперед руки, и Анжелике оставалось лишь наклониться и подхватить ее.
— Эрмелина! — вскричала мадам де Меркувиль, узнав свою младшую дочь.
Присутствующие застыли в изумлении. Затем послышались восклицания:
— Она ходит! Она ходит!
— Она убежала от Перрины!
— Но еще вчера она не ходила!
— Она не просто ходит, — сказал господин де Лонгшон торжественно, — она бегает!
Держа ребенка на руках, Анжелика искала в своей сумочке конфету или какое-нибудь другое лакомство, которые были у нее всегда припасены для Онорины или Керубина.
— Не давайте ей ничего! — воскликнула мадам де Меркувиль. — Она такая сладкоежка!
— Но она прелестна!
Анжелика не понимала, почему приход этой девочки вызвал столько эмоций. Вслед за ней прибежала кормилица-негритянка, плача и всплескивая руками:
— Чудо! Произошло Чудо!
Она бросилась на колени перед Анжеликой и принялась целовать подол ее платья.
— Я сейчас объясню вам, что произошло, дорогая мадам де Пейрак, — сказала мадам Гобер де ла Меллуаз, утирая платком залитое слезами лицо, — этот трехлетний ребенок не ходил, девочка даже сидела с трудом в своей кроватке, и вдруг сегодня так сразу…
Маленькое создание, такое легкое и веселое, устроившись у нее на руках, грызло конфеты с торжествующим видом, будто радуясь тому, как здорово ей удалось провести своих родителей. Анжелика передала девочку одной из ее старших сестер, а та — кормилице. Вокруг них люди смеялись и плакали. Послышались слова:
— Маленькая Эрмелина чудодейственно исцелилась!
Несмотря на то, что событие касалось ее в первую очередь, мадам де Меркувиль не теряла времени. Эта здравомыслящая женщина, креолка по происхождению, привыкла ко всяким неожиданностям жизни в колонии, так же как и к разрушительным тайфунам на островах, где она провела детство, и к голоду и ирокезам в Канаде. Она решила позже поблагодарить небеса за чудесное излечение ее дочери и представила госпоже де Пейрак директора семинарии господина де Верньера, которому она передала просьбу Анжелики. Монсеньер де Лаваль предполагал встретиться с ней либо сегодня же во второй половине дня, либо завтра утром.
Анжелика, восхищенная тем, как быстро дела подобного рода решаются в этой стране, подумав, решила назначить встречу на завтра.
Сегодня же она сможет воспользоваться предложенным ей портшезом мадам де Меркувиль и спуститься в Нижний город, чтобы забрать своего кота и поблагодарить мадам Гонфарель.
По мере того, как они спускались, их окружала все более плотная толпа.
Анжелика с любопытством смотрела из-за занавесок.
В Нижнем городе царило оживление. Тут можно было увидеть трапперов, сколотивших себе состояние. В одежде из замши с бахромой, с ружьем через плечо и со скучающим видом, они входили в лавки портных, чтобы заказать себе приличную одежду. Индейцы, еще не выпившие всю полученную в обмен водку, бродили по городу, расставившему им соблазнительные ловушки. Их неторопливость и мечтательность контрастировали с деловитостью, царившей в порту и в прилегающих к нему улицах.
Готовились к приближению зимы. Привозили дрова, разгружали их во дворах, и повсюду слышен был звук кидаемых поленьев, и видны дети, укладывающие их в аккуратные поленницы.
Лошади, запряженные в повозки, терпеливо ждали перед воротами. Это были тихие, покорные лошади, привыкшие тянуть тяжести. Весной их запрягут в плуг вместо быков. То, что этих лошадей развели в большом количестве, было одним из достижений Канады, так как все они произошли от тех двенадцати лошадей, присланных когда-то французским королем.
В Квебеке дети в деревянных башмаках бегали совершенно свободно по городу, играя, устраивая драки. Анжелика заметила нескольких мальчиков десяти-двенадцати лет, курящих трубку с видом заправских трапперов. В этой стране курили все, дворяне и крестьяне, торговцы н искатели приключений, и даже некоторые женщины, сидя на пороге своих домов. Это была привычка и удовольствие, глубоко укоренившиеся в здешних местах, помогающие летом бороться с комарами, зимой коротать долгие скучные вечера. Привычка, заимствованная, безусловно, у индейцев, которые не начинали ни малейшего дела, не раскурив трубки.
Ей было пятнадцать или шестнадцать лет, и душа ее была полна грусти и тревоги.
Она шла к церкви Нотр-Дам-ла-Гранд. Войдя в нее, она удивилась тишине и полумраку, в то время как она ожидала услышать звучание органа и увидеть сияние свечей. В замешательстве она хотела выйти, но вдруг очутилась в объятиях смеющегося молодого пажа, жадно и неловко целующего и обнимающего ее. Внезапно она проснулась.
Анжелика приподнялась, опершись на локоть. Нежность простыней, мягкость подушек, запах лимона и лаванды, которым были пропитаны ткани, напомнили ей, что она находится в роскошной кровати с балдахином, возвышающейся на трех ступеньках, и что сама эта кровать находится в солидном каменном доме, стоящем среди других, подобных ему, домов, и постепенно все эти детали восстановили реальность: она была в Квебеке, в Новой Франции.
Рядом с ней спал Жоффрей. Она пошевелилась, чтобы быть поближе к нему и ощутить тепло его тела.
Сон, от которого она только что пробудилась, придавал необъяснимую глубину тем чудесным моментам, которые она переживала.
Когда она проснулась уже окончательно, колокола всех церквей, ближних и дальних, звонили вовсю.
Жоффрей стоял у окна. Он был уже наполовину одет. Белизна его рубашки со множеством складок, отделанная кружевами, резко контрастировала со смуглой кожей.
В утреннем свете был виден его резко очерченный профиль, нос с горбинкой, выпуклый рот, в складке которого таились нежность и насмешка, даже когда он был спокоен.
Граф де Пейрак приоткрыл створки окна. Холодный воздух проник в комнату, и свет стал ярче. Комната была так мала, что, не вставая с кровати, можно было увидеть то, что происходило на улице. Напротив окна, за фруктовым садом, виднелась в отдалении река.
Солнце медленно поднималось из-за красноватых, с багровыми оттенками облаков, застилающих горизонт, и его розовое сияние то меркло, то вновь загоралось по мере того, как оно становилось все выше.
Святой Лаврентий был зеленоватого цвета. Контуры большого острова Орлеан были едва различимы. На севере виднелась красиво изогнутая линия побережья Бопре, с отдельно стоящими большими домами и несколькими хижинами вокруг колокольни.
Анжелика мечтала о том, чтобы много раз наблюдать из этого окна восход солнца. Она откинула одеяла и, надев домашнее платье, нечто вроде «душегрейки» из плотного шелка, отделанное мехом по воротнику и рукавам, присела на край кровати, разглядывая мебель, собранную на этом маленьком пространстве. Флорентийское зеркало висело над туалетным столиком из орехового дерева, на котором лежали восхитительные предметы дамского туалета: расчески, щетки, гребня, так удачно заменившие ей ее личные вещи, потерянные накануне.
В углу монументальная молитвенная скамья из эбенового дерева, инкрустированная драгоценными камнями и миниатюрами на эмали, также во флорентийском стиле, служила одновременно книжным шкафом. Кровать с четырьмя колоннами, с балдахином, с сундуком для вещей у изголовья и с переносными консолями, являлась как бы сама по себе комнатой.
Анжелика подошла к графу де Пейраку, стоявшему у окна. Он обернулся и улыбнулся ей. Она подумала, что впервые после долгих лет они находятся вдвоем в городском доме, имеющем все удобства и несомненную элегантность.
После скольких лет? О! Бог мой, со времен Тулузы! Пятнадцать лет? Двадцать?
Она не могла поверить, что наконец это произошло.
Итак, конец блужданиям? Конец ненадежным пристанищам, скрипящим кораблям, пропитанным соленым воздухом, деревянным фортам в лесной глуши или на пустынном берегу, где вас подстерегают голод, цинга, насильственная смерть.
— Я хотела бы жить в этом маленьком доме, — сказала она себе, — и встречать каждый день восход солнца…
Как бы угадав ее мысли, Жоффрей заговорил о замке Монтиньи, отданном в их распоряжение.
— Это красивый дом, крепкий, прекрасно обставленный, но я понимаю, что вам не хочется жить в нем, так как вы будете постоянно вспоминать о том, что он предназначался для герцогини де Модрибур…
Украдкой он насмешливо взглянул на нее.
— В самом деле, вы угадали… Я знаю, что вы, Жоффрей, значительно менее чувствительны к такого рода вещам.
— Разумеется!
— Я слишком боюсь повстречаться там с ее злосчастной тенью… Я не перестаю думать о том, что Амбруазина готовилась к своему приезду в Квебек, а это, вне всякого сомнения, означает, что у нее здесь есть друзья, соучастники… Хотя самый опасный, самый влиятельный из них — ее друг детства, отец д'Оржеваль, исчез, остается еще много других… Кто они? Мало-помалу, они обнаружатся и…
— И… вы будете лучше себя чувствовать, живя в этом доме, — заключил Пейрак, обнимая ее, — я понимаю… Этот дом сделан как будто специально для вас… Я полагаю, что это именно то, о чем вы мечтали той долгой и суровой зимой, с которой мы боролись в прошлом году в Вапассу.
И вы заслужили спокойной и счастливой жизни, такой, какая вам по душе. Вы пережили столько невзгод и волнений. Ну что ж, тогда часть наших людей мы разместим в замке де Монтиньи. Правда, в результате он станет похож на военную казарму. Там будут жить наши офицеры, и в нем мы поместим больных и раненых из нашего экипажа, а также небольшой оборонительный гарнизон. Однако в этом замке есть большие гостиные, которые мы сможем использовать для официальных приемов. А в одном из помещений я устрою свой командный пост.
А этот маленький дом, возвышающийся над веем городом, будет ваш. Отсюда город будет под наблюдением ваших зеленых глаз. Отсюда вы раскинете ваши сети, и город, опутанный ими, покорится вашей мудрой стратегии. Ведь таковы ваши планы, мой прекрасный военачальник?
Он поцеловал Анжелику.
— …Но никакой войны не будет, — продолжал он. — Мы победили свою злую судьбу. Наша стратегия отныне будет заключаться в том, чтобы организовать развлечения по своему вкусу, устраивать наше будущее, заводить себе друзей в Новой Франции.
Слушая его, Анжелика чувствовала, как в ней просыпаются внутренние силы и вкус к счастливой и безмятежной жизни В их вкусах было так много общего: они любили жизнь, приключения, успех, борьбу за гармонию и красоту существования.
Скрытность Анжелики, ее стремление утаить некоторые эпизоды из прошлой жизни иногда раздражали слишком свободолюбивую и независимую натуру аквитанского дворянина, привыкшего к доверчивости женских сердец. Но затем он понял, что и у мужчины, и у женщины должны быть свои тайны, секретные глубины, недоступные никому. Богатство внутренней жизни сближало их сильнее и делало их чувство более изысканным.
Все это выразилось в том поцелуе, который стал для них самым блаженным моментом сегодняшнего утра.
Как бы хорошо им ни было вместе, приходилось думать о том, как организовать встречи и приемы, с кем необходимо было встретиться в первую очередь.
— Я собираюсь попросить губернатора Фронтенака созвать как можно раньше экстренный Большой Совет, чтобы обсудить на нем наше положение и утвердить статус нашего присутствия в городе.
Анжелика помнила о тех нескольких «особых» случаях: что делать с Аристидом, с Жюльеной, с англичанином из Коннектикута — Элией Кемптоном, которые незамедлительно будут сочтены «нежелательными лицами», несмотря на то, что они находятся в Квебеке не по своей воле. И что делать с Адемаром, дезертиром, который рисковал быть выставленным к позорному столбу или даже вздернутым на дыбу или повешенным.
Однако первое, что она собиралась сделать, это добиться аудиенции у епископа. С его помощью она хотела встретиться с матерью Магдалиной, ясновидящей монахиней-урсулинкой, чье видение легло на нее тяжким обвинением в том, что она демон.
Урсулинка должна как можно скорее засвидетельствовать, что Анжелика совершенно не похожа на ту женщину, которую она видела во сне.
Да, теперь она отчетливо понимала, какие неожиданности могут подстерегать их в Квебеке.
Вначале она воспринимала эту экспедицию в Новую Францию как чисто дипломатическую, касающуюся только лишь их положения в Америке. Но Квебек — это было королевство в миниатюре, квинтэссенция Дворца и королевской администрации. Прошлое! Им мог оказаться этот господин из толпы, крикнувший при виде де Пейрака, входящего со знаменами на площадь: «Слушайте, на Средиземном море его серебряный щит был на красном фоне…»
Она встала и позвала Иоланту:
— Прежде всего надо встретиться с епископом. А затем я должна пойти поблагодарить эту милую женщину, вставшую на мою защиту вчера в Нижнем городе и взявшую на себя заботу о моем коте, эту даму Жанин Гонфарель. Наши религиозные пристрастия различны, но она сама мне очень нравится, и я охотно с нею познакомлюсь. Виль д'Аврэй относится к ней с большим уважением. И напомните мне, пожалуйста, что сегодня же я должна раздать подарки самым влиятельным дамам этого города.
***
Итак, это было их первое утро в Квебеке.Прежде всего они вместе отправились в поместье Монтиньи, чью крышу и трубы можно было различить из-за холма.
Их сопровождали испанские солдаты де Пейрака и Жан ле Куеннак.
Именно так, как и предполагал Жоффрей де Пейрак, замок превратился в некий бивуак, в котором царило оживление и беспорядок.
Де Пейрак отдал приказы и распоряжения своим офицерам, и они покинули Монтиньи, сопровождаемые своей гвардией, но на этот раз менее многочисленною.
Все улицы Квебека вели в собор.
Направляясь из замка Монтиньи по дороге Сент-Фуа, Анжелика с мужем и их эскорт вышли на соборную площадь в тот момент, когда там заканчивалась служба.
Их прибытие, хоть и несравненно менее пышное, чем накануне, произвело тем не менее сенсацию.
С ними любезно раскланивались, и многие дамы обступили их со всех сторон. Впереди всех была мадам де Меркувиль. Еще вчера Анжелика обратила внимание на эту красивую, энергичную даму. Высокая, элегантно одетая, со свежим цветом лица, она пришла слушать мессу в сопровождении двух старших дочерей, четырнадцати и пятнадцати лет.
Поздоровавшись и произнеся любезности в адрес каждой из присутствующих дам, де Пейрак ушел. Его ожидал губернатор в замке Св. Людовика. Он удалился, уводя с собой своих испанцев, и тут же все обступили Анжелику.
Из всех любопытствующих мадам де Меркувиль была самая любезная и приветливая. Она осведомилась о здоровье Анжелики, о том, как она отдохнула, нравится ли ей дом, и заверила, что она находится в ее полном распоряжении и готова помочь ей во всем, что может сделать ее жизнь в Квебеке наиболее приятной.
Она предложила Анжелике найти служанку для грязной работы, а пока она пришлет ей своего раба-индейца, купленного за 15 ливров. Она не гарантировала безупречность его работы, так как он был ленивым и мечтательным.
Если же мадам де Пейрак захочет осмотреть город, мадам де Меркувиль пришлет ей свой портшез и своих лакеев. И она готова дать ей советы по заготовке продуктов на зиму. Вскоре начнутся холода, и уже поздно будет закладывать на хранение коренья, морковь, репу и т. д. Ведь зима в Канаде длится долго. Даже в Квебеке им приходилось голодать, если весна задерживалась.
Дамы, стоящие вокруг, начали вспоминать те годы, когда им приходилось варить кусочки кожи, чтобы придать крепость супу и примешивать к муке опилки.
Анжелика попыталась объяснить, что ей пришлось уже пережить зиму на американской земле и что она знакома с некоторыми ее неудобствами, но напрасно. Жительницы колонии, гордящиеся своим опытом, очень любили наставлять вновь прибывших. Анжелике стоило больших усилий прекратить их рассказы о голоде и о многочисленных рецептах по заготовке на зиму продовольственных запасов.
Обратясь к мадам де Меркувиль, Анжелика сказала, что была бы ей очень признательна, если та поможет ей как можно скорее встретиться с епископом. Не знает ли она, к кому ей нужно обратиться?
Мадам де Меркувиль посоветовала поговорить с господином де Верньером, директором семинарии.
И дамы принялись высказывать свое мнение относительно всемогущего прелата, мессира Франсуа де Монморанси-Лаваля, епископа апостольской церкви Новой Франции. Мнения эти были весьма различны: одни обожали епископа, другие, казалось, откровенно его ненавидели.
Анжелика внимательно прислушивалась ко всем этим противоречивым суждениям, но вдруг неожиданно раздался пронзительный радостный крик, похожий на птичий, и крохотное дитя, одетое в белое, буквально полетело к Анжелике.
Дитя было такое легкое и маленькое, что его ножки едва касались круглых камней, которыми была вымощена площадь.
Его чепчик и кружевной фартук, развевающийся на ветру, усиливали сходство с маленькой летящей птичкой.
Девочка бежала прямо к Анжелике, заливисто смеясь от всей души, протянув вперед руки, и Анжелике оставалось лишь наклониться и подхватить ее.
— Эрмелина! — вскричала мадам де Меркувиль, узнав свою младшую дочь.
Присутствующие застыли в изумлении. Затем послышались восклицания:
— Она ходит! Она ходит!
— Она убежала от Перрины!
— Но еще вчера она не ходила!
— Она не просто ходит, — сказал господин де Лонгшон торжественно, — она бегает!
Держа ребенка на руках, Анжелика искала в своей сумочке конфету или какое-нибудь другое лакомство, которые были у нее всегда припасены для Онорины или Керубина.
— Не давайте ей ничего! — воскликнула мадам де Меркувиль. — Она такая сладкоежка!
— Но она прелестна!
Анжелика не понимала, почему приход этой девочки вызвал столько эмоций. Вслед за ней прибежала кормилица-негритянка, плача и всплескивая руками:
— Чудо! Произошло Чудо!
Она бросилась на колени перед Анжеликой и принялась целовать подол ее платья.
— Я сейчас объясню вам, что произошло, дорогая мадам де Пейрак, — сказала мадам Гобер де ла Меллуаз, утирая платком залитое слезами лицо, — этот трехлетний ребенок не ходил, девочка даже сидела с трудом в своей кроватке, и вдруг сегодня так сразу…
Маленькое создание, такое легкое и веселое, устроившись у нее на руках, грызло конфеты с торжествующим видом, будто радуясь тому, как здорово ей удалось провести своих родителей. Анжелика передала девочку одной из ее старших сестер, а та — кормилице. Вокруг них люди смеялись и плакали. Послышались слова:
— Маленькая Эрмелина чудодейственно исцелилась!
Несмотря на то, что событие касалось ее в первую очередь, мадам де Меркувиль не теряла времени. Эта здравомыслящая женщина, креолка по происхождению, привыкла ко всяким неожиданностям жизни в колонии, так же как и к разрушительным тайфунам на островах, где она провела детство, и к голоду и ирокезам в Канаде. Она решила позже поблагодарить небеса за чудесное излечение ее дочери и представила госпоже де Пейрак директора семинарии господина де Верньера, которому она передала просьбу Анжелики. Монсеньер де Лаваль предполагал встретиться с ней либо сегодня же во второй половине дня, либо завтра утром.
Анжелика, восхищенная тем, как быстро дела подобного рода решаются в этой стране, подумав, решила назначить встречу на завтра.
Сегодня же она сможет воспользоваться предложенным ей портшезом мадам де Меркувиль и спуститься в Нижний город, чтобы забрать своего кота и поблагодарить мадам Гонфарель.
***
Двое лакеев мадам де Меркувиль осторожно несли портшез, куда уселась Анжелика, по обрывистой тропе, ведущей в порт.По мере того, как они спускались, их окружала все более плотная толпа.
Анжелика с любопытством смотрела из-за занавесок.
В Нижнем городе царило оживление. Тут можно было увидеть трапперов, сколотивших себе состояние. В одежде из замши с бахромой, с ружьем через плечо и со скучающим видом, они входили в лавки портных, чтобы заказать себе приличную одежду. Индейцы, еще не выпившие всю полученную в обмен водку, бродили по городу, расставившему им соблазнительные ловушки. Их неторопливость и мечтательность контрастировали с деловитостью, царившей в порту и в прилегающих к нему улицах.
Готовились к приближению зимы. Привозили дрова, разгружали их во дворах, и повсюду слышен был звук кидаемых поленьев, и видны дети, укладывающие их в аккуратные поленницы.
Лошади, запряженные в повозки, терпеливо ждали перед воротами. Это были тихие, покорные лошади, привыкшие тянуть тяжести. Весной их запрягут в плуг вместо быков. То, что этих лошадей развели в большом количестве, было одним из достижений Канады, так как все они произошли от тех двенадцати лошадей, присланных когда-то французским королем.
В Квебеке дети в деревянных башмаках бегали совершенно свободно по городу, играя, устраивая драки. Анжелика заметила нескольких мальчиков десяти-двенадцати лет, курящих трубку с видом заправских трапперов. В этой стране курили все, дворяне и крестьяне, торговцы н искатели приключений, и даже некоторые женщины, сидя на пороге своих домов. Это была привычка и удовольствие, глубоко укоренившиеся в здешних местах, помогающие летом бороться с комарами, зимой коротать долгие скучные вечера. Привычка, заимствованная, безусловно, у индейцев, которые не начинали ни малейшего дела, не раскурив трубки.