Страница:
Поэтому-то Анжелике пришлось отправиться на остров Ре за Мартиалом и Севериной. Привезти домой своих старших детей, когда наступит урочный час, собирался сам мэтр Габриэль, но теперь ему было бы слишком трудно выбраться из города. Протестантов задерживали у ворот, записывали их имена, долго опрашивали и придирчиво проверяли, в срок ли они вернулись и в том ли количестве. А откладывать долее было уже невозможно. Наступал час тайного отъезда. Объявили уже о подходе голландского флота. Не раз Анжелика высовывалась из окна и окликала стоявшего на страже у стен маяка Ансельма Камизо:
— Что, не видать ли голландцев?
Страж маяка отрицательно качал головой.
— Нет еще. Да почему вы их так ждете, госпожа Анжелика? Может, среди них находится ваш любовник?
Слух прошел, что они сделали стоянку в Бресте, а здесь будут дня через два. Тогда горизонт расцветет белыми парусами, море запестрит движущимися силуэтами, словно край берега, куда вечером слетаются птицы. В гавани появятся рослые молодцы с лицами цвета ветчины и грубыми голосами. А для горстки преследуемых мужчин, женщин и детей появится возможность спешно, в ночной темноте, подняться на корабль, едва слышно перешептываясь, укачивая детей, чтобы не заплакали… Эти торопливые тени покинут навсегда город, свой родной город, город их предков… И гордая протестантская Ла-Рошель пожнет плоды своего поражения…
Они укроются в глубине трюма и в страшном напряжении будут ждать отплытия, вслушиваясь в далекие команды, в шаги на палубе над их головой. Наконец судно шевельнется, они почувствуют, как оно сотрясается, как раскачивается на зыби… А еще позже наступит время, когда им можно будет подняться наверх из дурно пахнущего трюма. Море будет пусто, и на ясном горизонте им привидится образ их будущей свободы.
Анжелика сделала глубокий вздох, втягивая воздух, пропитанный запахами соли и горькой полыни. Между дюнами виднелись мелкие темно-желтые цветочки. Онорина усердно собирала их.
— Идем побыстрее, детка.
— Я устала.
— Ну, тогда я тебя понесу.
Она пригнулась, чтобы девочка могла забраться ей на спину. Хорошо было идти так на ветру, ощущая на себе эту нетяжелую ношу. Шелковистые волосы Онорины разлетались и ласкали ей щеки, девочка тихонько смеялась. Им обеим нравилась тишина ланд, составленная из бесчисленного множества звуков — шума ветра, шороха камешков у подножия скал, крика птиц, взлетавших из зарослей тростника. Анжелика почувствовала — и Онорина, наверно, тоже, — что обе они не созданы для городской жизни. Теперь, оказавшись вне городских стен, они возвращались к своей настоящей среде: ландам, далекому горизонту и всему, что таилось вокруг и впереди. Это был ровный, плоский, голый край, без лесов, над которым подымалась тончайшая серо-зеленая дымка, под которой бесконечно тянулась эта равнина, покрытая дюнами, болотами и жалкими, тощими пашнями. Вдали направо виднелась кучка бедных домишек. Это был Сен-Мартен, «столица» острова. Со стороны моря виднелась дамба Ришелье, из воды выступала ее центральная часть, обросшая ракушками с боков торчали скрещенные балки, уже наполовину разбитые ударами волн.
Анжелика лишь мельком взглянула туда. Ее взор обратился к морю. Это было внутреннее море, между островами Ре и Олерон, но в нем ощущалась мощь далекого океана.
Онорина крепче обняла мать за шею своими ручонками и спросила с бесцеремонностью балованных детей:
— Ты счастлива?
— Да, я счастлива, — отвечала Анжелика. Она говорила правду. Ведь близко было время освобождения. В этих пустынных местах, где не было людей с их страстями, она с особой уверенностью ощутила, что море не предаст. Наступит новая пора жизни, откроется новая страница. И какие бы трудности там ни предстояли, у нее найдутся свежие силы, чтобы справиться с ними, потому что она освободится наконец от страшного гнета, прижимавшего ее к земле. И она оставит без сожаления эту дряхлую землю, позабыв обо всем, что тут было — кроме могилки на краю Ниельского леса, недалеко от развалин белого замка. И никаких сокровищ она не увезет с собой, кроме своей дочурки, своей милой девочки.
Совсем уже недолго осталось ждать, а потом она вступит в ту зону покоя, куда тихие воздушные течения выносят сбитых бурей птиц. Счастье уже близко.
— А если ты счастлива, мама, спой мне песню.
Анжелика засмеялась. Ее дочка не упускала удобного случая.
Она начала любимую песню Флоримона, длинную балладу о Зеленой мельнице. Мельницу называли Зеленой, потому что она была украшена изумрудами, черт отнимал ее у хозяина, упорно сопротивлявшегося. Стычек было много… Не переставая петь, Анжелика отходила от моря. Надо было пересечь ланды и выбраться на проезжую дорогу, ведущую к маленькому порту Ла-Паллис, строения которого едва виднелись вдали.
— Смотри, — вдруг сказала Онорина, — вон там черт с Зеленой мельницы.
Анжелика повернулась туда, куда указывал пальчик дочки, и у нее перехватило дыхание.
На горной тропинке, там, где она стояла бы сейчас, если бы не свернула в сторону, на фоне моря возникла мужская фигура. Разглядеть ее в подробностях издали было невозможно, видно было только, что это высокий человек в темной одежде и огромном черном плаще, раздуваемом ветром. Прямо Мефистофель!
Вдруг море всколыхнулось и налетел туман, покрывший все кругом. Анжелика оказалась в каком-то безвоздушном пространстве, где ничего и никого не было, только она одна да мелькавший край черного плаща. Она словно перестала жить или душа ее выскользнула из тела и унеслась туда, где мечты обретают ощутимые формы, а реальность исчезает. Так, наверное, сходят с ума. Ведь она столько раз повторяла про себя шутливый возглас господина Роша «Хорошо бы Рескатор привел свое судно в Ла-Рошель», что теперь он привиделся ей. Как-то она оказалась внутри этого облака фантасмагорий и видела его. Ей показалось, что она теряет рассудок, и стало страшно.
Потом влажный туман рассеялся. Стали отчетливо видны все краски моря, все очертания и линии, и белая Ла-Рошель с зубцами стен вдали, словно в серебряной короне. Стоявший на скале мужчина поднял руки и поднес к глазам подзорную трубу, направив ее на город. Теперь его фигура обрела плотность и, хотя по-прежнему выделялась чернильным пятном на фоне светлой скалы, уже утратила призрачность, да и дьявольского в ней ничего не было. Он стоял твердо, слегка раздвинув ноги в кожаных сапогах, и упорно смотрел на город. Потом опустил трубу и сделал знак, словно подзывая людей, которых из-за горы не было видно.
Анжелика быстро размышляла. Сейчас этот человек обернется, увидит, что на ландах стоит женщина. Она поняла почему-то, что он и его спутники не хотят, чтобы их заметили. Она огляделась; рядом был тамарисковый куст; она спряталась с дочкой за этим кустом. Сидя на песке, она напряженно следила за тем, что делалось у скалы. К первому человеку подошли еще двое. Они о чем-то переговорили и скрылись из виду. Можно было думать, что все это ей приснилось, но, приложив ухо к земле, она услышала отдаленный звук человеческой речи и неравномерный стук, вроде ударов плотницкого молотка. Потом порыв ветра донес резкий и характерный запах горячей смолы. Из-за скалы, закрывавшей собой небольшую бухту, поднимался дымок.
— Не шевелись! — велела она Онорине.
Онорина и не собиралась шевелиться. Она сидела тихо, как спрятавшийся кролик. Такое поведение было свойственно ее дикой натуре, а может быть, сказывались дни раннего детства, проведенные в лесу. Анжелика же осторожно поползла по сухой траве в сторону скалы.
Она увидела в бухте трехмачтовое судно без флага. Оно сидело довольно глубоко в воде и было сравнительно широким, значит, могло быть голландским или английским но никак не французским и, уж конечно, не ларошельской рыболовной шхуной. У тех водоизмещение было не больше 180 тонн, а у этого судна по крайней мере 250. Почему же торговый корабль оказался в миле от Ла-Рошели в этой бухте, неудобной для стоянки плохо защищенной от ветра невысокими скалами, неглубокой, с илистым дном? Обычно в таких бухтах находили приют рыбачьи лодки.
А торговое ли это судно? Глаз Анжелики, наметанный в Средиземном море, научился замечать маскировку. Она уже убедилась, что тут должен быть второй мостик с пушечной батареей, а почти невидимые даже вблизи, врезанные в доски люки были орудийными портиками и, когда нужно, открывались, а за ними чернели дула полутора десятков орудий. На мостике возле необычно высокой рубки были навалены кучей вроде бы обыкновенные мешки, но можно было догадаться, что под ними скрывались небольшие пушки — кулеврины. На эту мысль наводил и часовой, стоявший возле мешков. Под покрышками прятались и длинные багры, шесты и лестницы, употребляемые в морских боях, чтобы оттолкнуть нападающий корабль либо.., чтобы притянуть его к себе.
От судна отошел каик, направляясь к берегу. Анжелике не было видно, где он пристал. Она проползла еще немного вперед и осторожно подняла голову. До нее донесся гул голосов, но нельзя было разобрать, на каком языке говорят. Зато она увидела горевший на прибрежных камнях костер, над которым в огромном котле кипела шведская смола, то есть гудрон — то, чем обмазывают бока кораблей. Возле стояли бочонки. Матросы — видны были только их макушки, непокрытые, либо в шерстяных колпаках, — окунали в гудрон пуки пакли и складывали их в корзины, которые относили на каик.
Экипаж каика состоял из четырех человек, они все принадлежали к разным расам, словно должны были на празднике Нептуна представлять четыре страны света. У одного, поджарого и подвижного, кожа была смуглой, а глаза большими, как у жителей Средиземноморья, — кто он был, сицилиец, грек или, может быть, мальтиец? Другой, коренастый, в лохматой меховой шапке, грузный, как медведь, казалось, едва двигался в негнущихся сапогах и балахоне из тюленьих шкур. У третьего узкие глазки поблескивали на пряничном лице, а мышцы могучих голых рук вздулись, когда он легко поднял над головой бочку солидных размеров с кусками смолы, — это был, конечно, турок. Четвертый, рослый и величественный мавр, не помогал товарищам в черной работе, а держался в стороне, оглядывая окрестности, с мушкетом в руках.
«Пираты!»
Значит, начальник полицейского управления имел основания держать городские ворота на запоре. Он не лгал. Пираты, которых кто-то заметил, существовали на самом деле, они были здесь! Их дерзость превосходила всякое воображение: всего в нескольких кабельтовых от них находился ларошельский форт Св. Людовика, а чуть дальше была база королевского флота в гавани Сен-Мартен на острове Ре!
Оснастка корабля была такой, что паруса можно поднять очень быстро; он всегда, видимо, держался настороже в готов был тронуться с места при первой тревоге. Странно только, почему пираты конопатили свой корабль в таких условиях. Конечно, это могло ввести в заблуждение небрежного наблюдателя, все равно, был он на море или на суше.
Она крепче прижалась к земле, услышав, как неподалеку свалился камень, потом послышался топот ног и ужасный визг, издаваемый — слава Богу! — всего лишь парой свиней, которых тащили на берег их владельцы, жители Сен-Мориса. Матрос в меховой шапке подошел к ним и стал торговаться. Видимо, местные крестьяне были в хороших отношениях с пиратами, устроившимися по соседству. Но все же это были разбойники, авантюристы, готовые на все. Она видела и слышала этих пиратов. Это были живые люди. Но человек в плаще не мог быть реальностью. Не мог же он явиться сюда во плоти и поставить свой корабль на якорь возле Ла-Рошели!.. Именно он? Почему он? Это ей просто померещилось. Да его нигде не было видно. Корабль казался совсем пустым, на нем не было никого, кроме пары часовых. Он слегка покачивался на волнах, и на солнце блестела позолота украшений на корме. Корма была так нарядно и роскошно отделана, что в пору хоть королевскому кораблю. Анжелике удалось разобрать золотую надпись: «Голдсборо».
Ее привело в себя прикосновение детской ручонки. Онорина соскучилась и потихоньку, как котенок, подползла к ней. Тут Анжелика поняла, что оставаться им здесь больше нельзя. Если пираты обнаружат их, что с ними станет? Морские разбойники, как известно, жалостливостью не отличались. Они были неумолимы, когда дело шло об их безопасности. А если их вождь действительно тот Рескатор, которого она как будто увидела сейчас, то что с ней будет, попади она в его руки?..
С бесконечными предосторожностями, переползая с дюны на дюну, она выбралась наконец в глубину ланд. Выйдя на дорогу, она посадила Онорину себе на закорки и торопливо зашагала к Ла-Паллис. Двери таверны, куда заходили рыбаки опрокинуть стаканчик, вытащив сети, были открыты. Она быстро вошла туда и села за стол.
— Вы словно черта повстречали, — сказала хозяйка, подавая ей кружку вина (вино было с острова Ре).
— Да, мы видели черта, — серьезно отвечала Онорина.
— Какая бойкая девочка! — рассмеялась трактирщица.
От вина Анжелика отказалась, несмотря на все уговоры, она и так еле держалась на ногах. Она попросила молока и тартинку для девочки, горячего бульона для себя. Ведь предстояло еще перебраться на остров Ре за Мартиалом и Севериной.
Через два часа она входила в Сен-Мартен, крохотный городок, весь пестревший расшитыми золотом красными и синими мундирами офицеров королевского флота. Она спросила, как пройти к дому госпожи Демюри, и легко отыскала его. Бледность и усталый вид помогли ей сыграть приготовленную роль: мэтр Габриэль Берн внезапно захворал, теперь ему очень плохо и он хочет проститься со своими детьми перед смертью.
Сестра Берна не подумала их задерживать. Она была глубоко потрясена печальной вестью. Совсем не плохой человек, она согласилась на обращение, потому что была честолюбива и понимала, что девушку-протестантку ждут только обиды и огорчения. Мэтр Габриэль был ее старший брат, она уважала и любила его и очень тяжело пережила разрыв с ним. Горько рыдая, она совсем позабыла, что, вручая ей детей, королевский наместник запретил выпускать их из дому без особого разрешения.
Лодочник, который перевозил их с острова, тревожно поглядывал на собиравшиеся тучи. Надо было ждать грозы. Лодка плясала на почерневших волнах с белыми барашками. Когда они выходили на берег, налетел ветер и начался дождь. Анжелика разыскала крытую телегу. Все равно она бы не решилась еще раз идти пешком через ланды. Возчик — гугенот — рад был услужить детям мэтра Берна. Ехали они быстро и вскоре оказались у стен Ла-Рошели, возле ворот Св. Николая. Стоявший там страж в промокшей холстяной накидке спокойно пропустил крестьянскую телегу. Анжелика порадовалась было, что буря помогла им так легко добраться до дому, как вдруг из кордегардии вышли два стрелка. Они встали перед лошадью, остановив ее, а затем заглянули под навес телеги.
— Она здесь, — сказал один из них.
Анжелика узнала стража, опрашивавшего ее утром, когда она выходила из города.
— Вы госпожа Анжелика, служанка мэтра Габриэля Берна, проживающая в доме, расположенном на углу улицы под городскими стенами и площади Масляного пятна?
— Да, это я.
Стрелки посовещались. Потом один поднялся на облучок и уселся рядом с возчиком.
— Нам приказано встретить вас на обратном пути в отвести во Дворец правосудия.
Глава 13
— Что, не видать ли голландцев?
Страж маяка отрицательно качал головой.
— Нет еще. Да почему вы их так ждете, госпожа Анжелика? Может, среди них находится ваш любовник?
Слух прошел, что они сделали стоянку в Бресте, а здесь будут дня через два. Тогда горизонт расцветет белыми парусами, море запестрит движущимися силуэтами, словно край берега, куда вечером слетаются птицы. В гавани появятся рослые молодцы с лицами цвета ветчины и грубыми голосами. А для горстки преследуемых мужчин, женщин и детей появится возможность спешно, в ночной темноте, подняться на корабль, едва слышно перешептываясь, укачивая детей, чтобы не заплакали… Эти торопливые тени покинут навсегда город, свой родной город, город их предков… И гордая протестантская Ла-Рошель пожнет плоды своего поражения…
Они укроются в глубине трюма и в страшном напряжении будут ждать отплытия, вслушиваясь в далекие команды, в шаги на палубе над их головой. Наконец судно шевельнется, они почувствуют, как оно сотрясается, как раскачивается на зыби… А еще позже наступит время, когда им можно будет подняться наверх из дурно пахнущего трюма. Море будет пусто, и на ясном горизонте им привидится образ их будущей свободы.
Анжелика сделала глубокий вздох, втягивая воздух, пропитанный запахами соли и горькой полыни. Между дюнами виднелись мелкие темно-желтые цветочки. Онорина усердно собирала их.
— Идем побыстрее, детка.
— Я устала.
— Ну, тогда я тебя понесу.
Она пригнулась, чтобы девочка могла забраться ей на спину. Хорошо было идти так на ветру, ощущая на себе эту нетяжелую ношу. Шелковистые волосы Онорины разлетались и ласкали ей щеки, девочка тихонько смеялась. Им обеим нравилась тишина ланд, составленная из бесчисленного множества звуков — шума ветра, шороха камешков у подножия скал, крика птиц, взлетавших из зарослей тростника. Анжелика почувствовала — и Онорина, наверно, тоже, — что обе они не созданы для городской жизни. Теперь, оказавшись вне городских стен, они возвращались к своей настоящей среде: ландам, далекому горизонту и всему, что таилось вокруг и впереди. Это был ровный, плоский, голый край, без лесов, над которым подымалась тончайшая серо-зеленая дымка, под которой бесконечно тянулась эта равнина, покрытая дюнами, болотами и жалкими, тощими пашнями. Вдали направо виднелась кучка бедных домишек. Это был Сен-Мартен, «столица» острова. Со стороны моря виднелась дамба Ришелье, из воды выступала ее центральная часть, обросшая ракушками с боков торчали скрещенные балки, уже наполовину разбитые ударами волн.
Анжелика лишь мельком взглянула туда. Ее взор обратился к морю. Это было внутреннее море, между островами Ре и Олерон, но в нем ощущалась мощь далекого океана.
Онорина крепче обняла мать за шею своими ручонками и спросила с бесцеремонностью балованных детей:
— Ты счастлива?
— Да, я счастлива, — отвечала Анжелика. Она говорила правду. Ведь близко было время освобождения. В этих пустынных местах, где не было людей с их страстями, она с особой уверенностью ощутила, что море не предаст. Наступит новая пора жизни, откроется новая страница. И какие бы трудности там ни предстояли, у нее найдутся свежие силы, чтобы справиться с ними, потому что она освободится наконец от страшного гнета, прижимавшего ее к земле. И она оставит без сожаления эту дряхлую землю, позабыв обо всем, что тут было — кроме могилки на краю Ниельского леса, недалеко от развалин белого замка. И никаких сокровищ она не увезет с собой, кроме своей дочурки, своей милой девочки.
Совсем уже недолго осталось ждать, а потом она вступит в ту зону покоя, куда тихие воздушные течения выносят сбитых бурей птиц. Счастье уже близко.
— А если ты счастлива, мама, спой мне песню.
Анжелика засмеялась. Ее дочка не упускала удобного случая.
Она начала любимую песню Флоримона, длинную балладу о Зеленой мельнице. Мельницу называли Зеленой, потому что она была украшена изумрудами, черт отнимал ее у хозяина, упорно сопротивлявшегося. Стычек было много… Не переставая петь, Анжелика отходила от моря. Надо было пересечь ланды и выбраться на проезжую дорогу, ведущую к маленькому порту Ла-Паллис, строения которого едва виднелись вдали.
— Смотри, — вдруг сказала Онорина, — вон там черт с Зеленой мельницы.
Анжелика повернулась туда, куда указывал пальчик дочки, и у нее перехватило дыхание.
На горной тропинке, там, где она стояла бы сейчас, если бы не свернула в сторону, на фоне моря возникла мужская фигура. Разглядеть ее в подробностях издали было невозможно, видно было только, что это высокий человек в темной одежде и огромном черном плаще, раздуваемом ветром. Прямо Мефистофель!
Вдруг море всколыхнулось и налетел туман, покрывший все кругом. Анжелика оказалась в каком-то безвоздушном пространстве, где ничего и никого не было, только она одна да мелькавший край черного плаща. Она словно перестала жить или душа ее выскользнула из тела и унеслась туда, где мечты обретают ощутимые формы, а реальность исчезает. Так, наверное, сходят с ума. Ведь она столько раз повторяла про себя шутливый возглас господина Роша «Хорошо бы Рескатор привел свое судно в Ла-Рошель», что теперь он привиделся ей. Как-то она оказалась внутри этого облака фантасмагорий и видела его. Ей показалось, что она теряет рассудок, и стало страшно.
Потом влажный туман рассеялся. Стали отчетливо видны все краски моря, все очертания и линии, и белая Ла-Рошель с зубцами стен вдали, словно в серебряной короне. Стоявший на скале мужчина поднял руки и поднес к глазам подзорную трубу, направив ее на город. Теперь его фигура обрела плотность и, хотя по-прежнему выделялась чернильным пятном на фоне светлой скалы, уже утратила призрачность, да и дьявольского в ней ничего не было. Он стоял твердо, слегка раздвинув ноги в кожаных сапогах, и упорно смотрел на город. Потом опустил трубу и сделал знак, словно подзывая людей, которых из-за горы не было видно.
Анжелика быстро размышляла. Сейчас этот человек обернется, увидит, что на ландах стоит женщина. Она поняла почему-то, что он и его спутники не хотят, чтобы их заметили. Она огляделась; рядом был тамарисковый куст; она спряталась с дочкой за этим кустом. Сидя на песке, она напряженно следила за тем, что делалось у скалы. К первому человеку подошли еще двое. Они о чем-то переговорили и скрылись из виду. Можно было думать, что все это ей приснилось, но, приложив ухо к земле, она услышала отдаленный звук человеческой речи и неравномерный стук, вроде ударов плотницкого молотка. Потом порыв ветра донес резкий и характерный запах горячей смолы. Из-за скалы, закрывавшей собой небольшую бухту, поднимался дымок.
— Не шевелись! — велела она Онорине.
Онорина и не собиралась шевелиться. Она сидела тихо, как спрятавшийся кролик. Такое поведение было свойственно ее дикой натуре, а может быть, сказывались дни раннего детства, проведенные в лесу. Анжелика же осторожно поползла по сухой траве в сторону скалы.
Она увидела в бухте трехмачтовое судно без флага. Оно сидело довольно глубоко в воде и было сравнительно широким, значит, могло быть голландским или английским но никак не французским и, уж конечно, не ларошельской рыболовной шхуной. У тех водоизмещение было не больше 180 тонн, а у этого судна по крайней мере 250. Почему же торговый корабль оказался в миле от Ла-Рошели в этой бухте, неудобной для стоянки плохо защищенной от ветра невысокими скалами, неглубокой, с илистым дном? Обычно в таких бухтах находили приют рыбачьи лодки.
А торговое ли это судно? Глаз Анжелики, наметанный в Средиземном море, научился замечать маскировку. Она уже убедилась, что тут должен быть второй мостик с пушечной батареей, а почти невидимые даже вблизи, врезанные в доски люки были орудийными портиками и, когда нужно, открывались, а за ними чернели дула полутора десятков орудий. На мостике возле необычно высокой рубки были навалены кучей вроде бы обыкновенные мешки, но можно было догадаться, что под ними скрывались небольшие пушки — кулеврины. На эту мысль наводил и часовой, стоявший возле мешков. Под покрышками прятались и длинные багры, шесты и лестницы, употребляемые в морских боях, чтобы оттолкнуть нападающий корабль либо.., чтобы притянуть его к себе.
От судна отошел каик, направляясь к берегу. Анжелике не было видно, где он пристал. Она проползла еще немного вперед и осторожно подняла голову. До нее донесся гул голосов, но нельзя было разобрать, на каком языке говорят. Зато она увидела горевший на прибрежных камнях костер, над которым в огромном котле кипела шведская смола, то есть гудрон — то, чем обмазывают бока кораблей. Возле стояли бочонки. Матросы — видны были только их макушки, непокрытые, либо в шерстяных колпаках, — окунали в гудрон пуки пакли и складывали их в корзины, которые относили на каик.
Экипаж каика состоял из четырех человек, они все принадлежали к разным расам, словно должны были на празднике Нептуна представлять четыре страны света. У одного, поджарого и подвижного, кожа была смуглой, а глаза большими, как у жителей Средиземноморья, — кто он был, сицилиец, грек или, может быть, мальтиец? Другой, коренастый, в лохматой меховой шапке, грузный, как медведь, казалось, едва двигался в негнущихся сапогах и балахоне из тюленьих шкур. У третьего узкие глазки поблескивали на пряничном лице, а мышцы могучих голых рук вздулись, когда он легко поднял над головой бочку солидных размеров с кусками смолы, — это был, конечно, турок. Четвертый, рослый и величественный мавр, не помогал товарищам в черной работе, а держался в стороне, оглядывая окрестности, с мушкетом в руках.
«Пираты!»
Значит, начальник полицейского управления имел основания держать городские ворота на запоре. Он не лгал. Пираты, которых кто-то заметил, существовали на самом деле, они были здесь! Их дерзость превосходила всякое воображение: всего в нескольких кабельтовых от них находился ларошельский форт Св. Людовика, а чуть дальше была база королевского флота в гавани Сен-Мартен на острове Ре!
Оснастка корабля была такой, что паруса можно поднять очень быстро; он всегда, видимо, держался настороже в готов был тронуться с места при первой тревоге. Странно только, почему пираты конопатили свой корабль в таких условиях. Конечно, это могло ввести в заблуждение небрежного наблюдателя, все равно, был он на море или на суше.
Она крепче прижалась к земле, услышав, как неподалеку свалился камень, потом послышался топот ног и ужасный визг, издаваемый — слава Богу! — всего лишь парой свиней, которых тащили на берег их владельцы, жители Сен-Мориса. Матрос в меховой шапке подошел к ним и стал торговаться. Видимо, местные крестьяне были в хороших отношениях с пиратами, устроившимися по соседству. Но все же это были разбойники, авантюристы, готовые на все. Она видела и слышала этих пиратов. Это были живые люди. Но человек в плаще не мог быть реальностью. Не мог же он явиться сюда во плоти и поставить свой корабль на якорь возле Ла-Рошели!.. Именно он? Почему он? Это ей просто померещилось. Да его нигде не было видно. Корабль казался совсем пустым, на нем не было никого, кроме пары часовых. Он слегка покачивался на волнах, и на солнце блестела позолота украшений на корме. Корма была так нарядно и роскошно отделана, что в пору хоть королевскому кораблю. Анжелике удалось разобрать золотую надпись: «Голдсборо».
Ее привело в себя прикосновение детской ручонки. Онорина соскучилась и потихоньку, как котенок, подползла к ней. Тут Анжелика поняла, что оставаться им здесь больше нельзя. Если пираты обнаружат их, что с ними станет? Морские разбойники, как известно, жалостливостью не отличались. Они были неумолимы, когда дело шло об их безопасности. А если их вождь действительно тот Рескатор, которого она как будто увидела сейчас, то что с ней будет, попади она в его руки?..
С бесконечными предосторожностями, переползая с дюны на дюну, она выбралась наконец в глубину ланд. Выйдя на дорогу, она посадила Онорину себе на закорки и торопливо зашагала к Ла-Паллис. Двери таверны, куда заходили рыбаки опрокинуть стаканчик, вытащив сети, были открыты. Она быстро вошла туда и села за стол.
— Вы словно черта повстречали, — сказала хозяйка, подавая ей кружку вина (вино было с острова Ре).
— Да, мы видели черта, — серьезно отвечала Онорина.
— Какая бойкая девочка! — рассмеялась трактирщица.
От вина Анжелика отказалась, несмотря на все уговоры, она и так еле держалась на ногах. Она попросила молока и тартинку для девочки, горячего бульона для себя. Ведь предстояло еще перебраться на остров Ре за Мартиалом и Севериной.
Через два часа она входила в Сен-Мартен, крохотный городок, весь пестревший расшитыми золотом красными и синими мундирами офицеров королевского флота. Она спросила, как пройти к дому госпожи Демюри, и легко отыскала его. Бледность и усталый вид помогли ей сыграть приготовленную роль: мэтр Габриэль Берн внезапно захворал, теперь ему очень плохо и он хочет проститься со своими детьми перед смертью.
Сестра Берна не подумала их задерживать. Она была глубоко потрясена печальной вестью. Совсем не плохой человек, она согласилась на обращение, потому что была честолюбива и понимала, что девушку-протестантку ждут только обиды и огорчения. Мэтр Габриэль был ее старший брат, она уважала и любила его и очень тяжело пережила разрыв с ним. Горько рыдая, она совсем позабыла, что, вручая ей детей, королевский наместник запретил выпускать их из дому без особого разрешения.
Лодочник, который перевозил их с острова, тревожно поглядывал на собиравшиеся тучи. Надо было ждать грозы. Лодка плясала на почерневших волнах с белыми барашками. Когда они выходили на берег, налетел ветер и начался дождь. Анжелика разыскала крытую телегу. Все равно она бы не решилась еще раз идти пешком через ланды. Возчик — гугенот — рад был услужить детям мэтра Берна. Ехали они быстро и вскоре оказались у стен Ла-Рошели, возле ворот Св. Николая. Стоявший там страж в промокшей холстяной накидке спокойно пропустил крестьянскую телегу. Анжелика порадовалась было, что буря помогла им так легко добраться до дому, как вдруг из кордегардии вышли два стрелка. Они встали перед лошадью, остановив ее, а затем заглянули под навес телеги.
— Она здесь, — сказал один из них.
Анжелика узнала стража, опрашивавшего ее утром, когда она выходила из города.
— Вы госпожа Анжелика, служанка мэтра Габриэля Берна, проживающая в доме, расположенном на углу улицы под городскими стенами и площади Масляного пятна?
— Да, это я.
Стрелки посовещались. Потом один поднялся на облучок и уселся рядом с возчиком.
— Нам приказано встретить вас на обратном пути в отвести во Дворец правосудия.
Глава 13
Хозяин телеги изменился в лице. Приверженцам реформатской веры очень нежелательно было оказаться рядом с людьми, которых вели во Дворец правосудия.
Но делать нечего, ему пришлось поехать туда. Сходя с телеги у длинной средневековой стены, водосточные трубы которой извергали целые потоки, Анжелика думала почему-то, что ее станут спрашивать про пиратов. Потом ей пришло в голову, что из Парижа вернулся Никола де Бардань и хочет ее видеть. Однако ее повели не к большой, уже знакомой ей лестнице в глубине двора, откуда проходили в зал с высокими потолками. Ее вместе с тремя детьми втолкнули в полутемное конторское помещение, где уже горели свечи. Там среди множества бумаг сидели и работали писари с гусиными перьями в руках. Другие чиновники сидели в углах на табуретах, и, казалось, им нечего было делать, они только чистили себе ногти. Пахло сажей и пылью, а к этому примешивались военные запахи — табака и кожаных сапог, пробудившие у Анжелики неприятные воспоминания. Это был запах полиции. Один из сидевших встал, с полицейской наглостью оглядел молодую женщину, открыл дверь позади себя, подтолкнул ее и сказал:
— Войдите туда. — При этом он взял ее за руку, оторвав от Онорины. — Вы, дети, оставайтесь здесь.
— Пусть пойдут со мной, — возразила Анжелика.
— Нельзя. Господин Бомье будет тебя допрашивать.
Анжелика встретилась взглядом с Мартиалом и Севериной. Они еле дышали, губы были приоткрыты, а сердца, должно быть, сильно бились. Их уже приводили сюда — при аресте. Ей очень хотелось крикнуть им: «Только ничего не говорите…» Ведь она имела неосторожность шепнуть им, пока лодка увозила их с острова, что скоро надо отправляться в Америку. Можно было только сказать:
— Смотрите хорошенько за Оноринои. Объясните ей что она должна вести себя хорошо и что надо молчать…
Эти последние слова были заглушены отчаянными воплями Онорины, возмущенной тем, что ее разлучили с матерью. Дверь за Анжеликой закрылась, и она с тревогой прислушивалась к крикам дочери и не столь громким голосам людей, пытавшихся ее успокоить. Потом крики стали глуше, видимо, девочку куда-то увели. Стукнули двери еще нескольких комнат, наконец все стихло.
— Подойдите. Садитесь.
Она вздрогнула. Оказывается, в этой комнате за столом сидел господин Бомье. Он указал на табурет по другую сторону стола и повторил: «Садитесь, госпожа Анжелика», произнося ее имя с какой-то странной насмешкой. Он делал вид, что не смотрит на нее, и долго перелистывал какое-то дело, почесывая пальцем редкие волосики на своей голове. Из носа у него вылетали крупинки табака. Несколько раз он проворчал: «Хорошо.., хорошо…», потом закрыл досье и откинулся назад в своем высоком кресле с потертой обивкой.
Глаза у Бомье были поставлены очень близко, он слегка косил, взгляд был инквизиторски проницательный. Насколько Никола де Бардань не подходил к своей служебной роли, настолько Бомье казался просто рожденным для нее. Анжелика это сознавала. Понимала, что придется бороться с ним. Молчание затянулось. Бомье любил прибегать к этому приему, чтобы заранее воздействовать на тех, кого собирался допрашивать, но на этот раз просчитался: у Анжелики было время собраться с мыслями. Она не знала, с какой стороны он нападет на нее. Пожалуй, он и сам еще не знал. Напряженно соображая, он водил языком по своим тонким губам и очень напоминал злую лисицу.
Наконец, приняв решение, он спросил притворно ласковым тоном:
— Скажите, красавица, куда вы девали трупы?
— Трупы? — удивленно повторила Анжелика.
— Ну, не притворяйтесь невинной. Вы бы не волновались, если бы не знали, о чем пойдет речь. Конечно, неприятно вспоминать, что эти трупы пришлось увозить.., прятать.., не так ли?
Анжелика сохраняла все то же выражение вежливого недоумения.
Бомье начал злиться.
— Нечего терять время даром.., так или иначе вам придется признаться. Эти тела.., эти люди.., помните? На одном был ярко-синий сюртук. — Он ударил кулаком по столу. — Вы что, станете утверждать, что примерно месяц назад на улице к вам не подходил человек в ярко-синем сюртуке и не пытался ухаживать за вами?
— Простите, — она заставила себя растерянно улыбнуться, — я не понимаю, о чем вы говорите. Не сердитесь на меня…
Управляющий религиозными делами покраснел от злости, и губы его сложились в ехидную гримасу.
— Так вы не помните этих двух человек?.. А третьего апреля точнехонько в час пополудни.., вы шли из магазина Маниго к гавани… Эти люди пошли за вами, по улице Перш, потом по улице Сура… И вы так ничего и не помните?
Он то ли смеялся над ней, то ли пытался убедить отвечать. Она не знала, что он еще скажет, и потому осторожно проговорила:
— Возможно.
— Ну, сдвинулись с места, — протянул он удовлетворенно, опять откинулся в кресле, глядя на нее как на добычу, которой не ускользнуть. — Расскажите же мне все.
Анжелика поняла, что поддаться дьявольской самоуверенности допрашивавшего значило погибнуть. Если начать признаваться, она скоро совсем увязнет. И резко, почти с вульгарной интонацией спросила:
— Что вам рассказывать? Вы что, не понимаете, что ко мне часто подходят на улицах мужчины? Ла-Рошель приобретает все более дурную славу, что говорить. И у меня хватает забот, мне некогда запоминать всех, кто ко мне пристает, и запоминать, какие на них были сюртуки…
Бомье жестом прервал ее протест.
— Но этих, я уверен, вы хорошо запомнили. Ну-ка постарайтесь припомнить. Они шли за вами.., а потом?
— Ну, если вы так настаиваете, что они шли за мной, наверно, я прогнала их.
— И пошли дальше своей дорогой?
— А как же?
— Третьего апреля, вернувшись от Маниго, вы прямо пришли в дом мэтра Берна, на улице Под городскими стенами?..
Она почуяла ловушку и сделала вид, что задумалась.
— Вы говорите, третьего апреля?.. Возможно, я не сразу вернулась домой в тот день, а зашла еще на склады моего хозяина, как нередко бывало, когда надо было передать ему что-то от господина Маниго.
Этот ответ понравился Бомье, и он приоткрыл в улыбке свои желтые зубы.
— Хорошо, что вы вспомнили, где разгуливали в тот день. Если бы вы солгали, я убедился бы в вашей недобросовестности. Потому что, изволите видеть, это я послал тех кавалеров и велел им следовать за вами. Я следил за ними из окна кабачка в гавани, где я был, когда вы вышли из дома Маниго, я видел, как они стали волочиться за вами. Другой мой подручный поджидал вас возле дома мэтра Берна, на улице Под городскими стенами. С ним были два стрелка. Так вот, этот человек уверяет, что в течение всего дня вы не проходили мимо него, ни вы, ни ваши кавалеры, совместно с которыми он должен был действовать. А тех двоих.., никто их больше не видел.
— Ax! — произнесла Анжелика, словно не понимая трагической подоплеки этих слов, подчеркнутой сугубо мрачным тоном.
— Не играйте опять в невинность, — закричал он, стукнув снова кулаком по столу и скрипя зубами от ярости. — Вы прекрасно знаете, почему они не вернулись. Потому что их убили. И я знаю, кто это сделал. Раз у вас такая плохая память, я объясню вам, как это все произошло. Вы подошли к складам вашего, так сказать, хозяина, и мои люди, исполняя данное им поручение, — они очень охотно взялись за это поручение, признаюсь, — пытались добиться от вас некоторой любезности. Тут вмешался господин Берн со своими приказчиками, возникла драка. Двое моих подручных оказались в меньшинстве и погибли под ударами. Я хотел бы только узнать, куда вы дели их тела.
Анжелике удалось выслушать это, раскрывая все шире удивленные глаза. В одном пункте — что касалось приказчиков — версия Бомье хромала, значит, он не совсем был уверен в том, что говорил.
— Боже мой! — воскликнула она с преувеличенной наивностью. — Что вы говорите! Какой ужас! Я ушам своим не верю. Вы обвиняете моего хозяина в убийстве?
— Да, он убийца.
— Но это невозможно. Он очень благочестивый человек, он каждый день читает Библию.
— Это ничего не значит, даже напротив. Эти еретики на все способны. Поверьте мне, я это знаю, я получаю жалованье за это.
— Да он и мухи не обидит, — продолжала она настаивать. — Это человек тихий, кроткий, добрый.
— Вы, конечно, эти качества могли оценить, — криво усмехнулся допрашивающий. — Вам, красавица, это сподручнее.
— Но мой хозяин…
— Ваш хозяин! Ваш хозяин! Не очень-то он вам хозяин; гораздо вернее то, что вы его любовница.
Анжелика не сразу приняла возмущенный вид. У нее была в запасе еще карта, которую она придерживала с самого начала, кажется, последняя надежда. Грубость Бомье послужила удобным предлогом.
— Вам должно быть известно, — сказала она с достоинством, опуская глаза,
— что, несмотря на мое скромное положение, господин де Бардань оказал мне честь обратить на меня внимание. Не думаю, чтобы он одобрил сомнительные и оскорбительные обвинения, высказанные вами.
Эти слова не произвели ни малейшего впечатления на Бомье. Напротив, он хитро и притворно улыбнулся, а потом взял со стола гусиное перо и стал задумчиво вертеть его между пальцами. Этот жест наполнил Анжелику глухим ужасом, вызвав в ее памяти уже пережитые допросы, особенно когда ей пришлось отвечать знаменитому сыщику Франсуа Дегре. Он так играл пером, когда собирался отправить ее к позорному столбу. Анжелика не могла оторвать взгляда от машинальных движений большого пальца, потемневшего от табака.
— Так вот, — с наигранной любезностью заявил Бомье, — господин де Бардань больше не вернется в Ла-Рошель. Наверху считают, что он с недостаточным рвением исполнял данное ему поручение. — Он презрительно выпятил губы и продолжал:
— Требовались не обещания, а положительные данные. Однако при его слишком снисходительном управлении дерзость гугенотов только возрастала, и те немногие обращения, которых удалось добиться за это время, были всецело обязаны моему усердию, пока приходится признать, недостаточно оцененному.
Он вытянул вперед руки и вдруг проговорил фамильярно, почти добродушно:
— Итак, милочка, положение ясное. Господина де Барданя больше нет, некому вас защищать, и некому попадать к вам в сети. Теперь вам придется иметь дело только со мной. Ручаюсь, что.., да, да.., мы договоримся.
Но делать нечего, ему пришлось поехать туда. Сходя с телеги у длинной средневековой стены, водосточные трубы которой извергали целые потоки, Анжелика думала почему-то, что ее станут спрашивать про пиратов. Потом ей пришло в голову, что из Парижа вернулся Никола де Бардань и хочет ее видеть. Однако ее повели не к большой, уже знакомой ей лестнице в глубине двора, откуда проходили в зал с высокими потолками. Ее вместе с тремя детьми втолкнули в полутемное конторское помещение, где уже горели свечи. Там среди множества бумаг сидели и работали писари с гусиными перьями в руках. Другие чиновники сидели в углах на табуретах, и, казалось, им нечего было делать, они только чистили себе ногти. Пахло сажей и пылью, а к этому примешивались военные запахи — табака и кожаных сапог, пробудившие у Анжелики неприятные воспоминания. Это был запах полиции. Один из сидевших встал, с полицейской наглостью оглядел молодую женщину, открыл дверь позади себя, подтолкнул ее и сказал:
— Войдите туда. — При этом он взял ее за руку, оторвав от Онорины. — Вы, дети, оставайтесь здесь.
— Пусть пойдут со мной, — возразила Анжелика.
— Нельзя. Господин Бомье будет тебя допрашивать.
Анжелика встретилась взглядом с Мартиалом и Севериной. Они еле дышали, губы были приоткрыты, а сердца, должно быть, сильно бились. Их уже приводили сюда — при аресте. Ей очень хотелось крикнуть им: «Только ничего не говорите…» Ведь она имела неосторожность шепнуть им, пока лодка увозила их с острова, что скоро надо отправляться в Америку. Можно было только сказать:
— Смотрите хорошенько за Оноринои. Объясните ей что она должна вести себя хорошо и что надо молчать…
Эти последние слова были заглушены отчаянными воплями Онорины, возмущенной тем, что ее разлучили с матерью. Дверь за Анжеликой закрылась, и она с тревогой прислушивалась к крикам дочери и не столь громким голосам людей, пытавшихся ее успокоить. Потом крики стали глуше, видимо, девочку куда-то увели. Стукнули двери еще нескольких комнат, наконец все стихло.
— Подойдите. Садитесь.
Она вздрогнула. Оказывается, в этой комнате за столом сидел господин Бомье. Он указал на табурет по другую сторону стола и повторил: «Садитесь, госпожа Анжелика», произнося ее имя с какой-то странной насмешкой. Он делал вид, что не смотрит на нее, и долго перелистывал какое-то дело, почесывая пальцем редкие волосики на своей голове. Из носа у него вылетали крупинки табака. Несколько раз он проворчал: «Хорошо.., хорошо…», потом закрыл досье и откинулся назад в своем высоком кресле с потертой обивкой.
Глаза у Бомье были поставлены очень близко, он слегка косил, взгляд был инквизиторски проницательный. Насколько Никола де Бардань не подходил к своей служебной роли, настолько Бомье казался просто рожденным для нее. Анжелика это сознавала. Понимала, что придется бороться с ним. Молчание затянулось. Бомье любил прибегать к этому приему, чтобы заранее воздействовать на тех, кого собирался допрашивать, но на этот раз просчитался: у Анжелики было время собраться с мыслями. Она не знала, с какой стороны он нападет на нее. Пожалуй, он и сам еще не знал. Напряженно соображая, он водил языком по своим тонким губам и очень напоминал злую лисицу.
Наконец, приняв решение, он спросил притворно ласковым тоном:
— Скажите, красавица, куда вы девали трупы?
— Трупы? — удивленно повторила Анжелика.
— Ну, не притворяйтесь невинной. Вы бы не волновались, если бы не знали, о чем пойдет речь. Конечно, неприятно вспоминать, что эти трупы пришлось увозить.., прятать.., не так ли?
Анжелика сохраняла все то же выражение вежливого недоумения.
Бомье начал злиться.
— Нечего терять время даром.., так или иначе вам придется признаться. Эти тела.., эти люди.., помните? На одном был ярко-синий сюртук. — Он ударил кулаком по столу. — Вы что, станете утверждать, что примерно месяц назад на улице к вам не подходил человек в ярко-синем сюртуке и не пытался ухаживать за вами?
— Простите, — она заставила себя растерянно улыбнуться, — я не понимаю, о чем вы говорите. Не сердитесь на меня…
Управляющий религиозными делами покраснел от злости, и губы его сложились в ехидную гримасу.
— Так вы не помните этих двух человек?.. А третьего апреля точнехонько в час пополудни.., вы шли из магазина Маниго к гавани… Эти люди пошли за вами, по улице Перш, потом по улице Сура… И вы так ничего и не помните?
Он то ли смеялся над ней, то ли пытался убедить отвечать. Она не знала, что он еще скажет, и потому осторожно проговорила:
— Возможно.
— Ну, сдвинулись с места, — протянул он удовлетворенно, опять откинулся в кресле, глядя на нее как на добычу, которой не ускользнуть. — Расскажите же мне все.
Анжелика поняла, что поддаться дьявольской самоуверенности допрашивавшего значило погибнуть. Если начать признаваться, она скоро совсем увязнет. И резко, почти с вульгарной интонацией спросила:
— Что вам рассказывать? Вы что, не понимаете, что ко мне часто подходят на улицах мужчины? Ла-Рошель приобретает все более дурную славу, что говорить. И у меня хватает забот, мне некогда запоминать всех, кто ко мне пристает, и запоминать, какие на них были сюртуки…
Бомье жестом прервал ее протест.
— Но этих, я уверен, вы хорошо запомнили. Ну-ка постарайтесь припомнить. Они шли за вами.., а потом?
— Ну, если вы так настаиваете, что они шли за мной, наверно, я прогнала их.
— И пошли дальше своей дорогой?
— А как же?
— Третьего апреля, вернувшись от Маниго, вы прямо пришли в дом мэтра Берна, на улице Под городскими стенами?..
Она почуяла ловушку и сделала вид, что задумалась.
— Вы говорите, третьего апреля?.. Возможно, я не сразу вернулась домой в тот день, а зашла еще на склады моего хозяина, как нередко бывало, когда надо было передать ему что-то от господина Маниго.
Этот ответ понравился Бомье, и он приоткрыл в улыбке свои желтые зубы.
— Хорошо, что вы вспомнили, где разгуливали в тот день. Если бы вы солгали, я убедился бы в вашей недобросовестности. Потому что, изволите видеть, это я послал тех кавалеров и велел им следовать за вами. Я следил за ними из окна кабачка в гавани, где я был, когда вы вышли из дома Маниго, я видел, как они стали волочиться за вами. Другой мой подручный поджидал вас возле дома мэтра Берна, на улице Под городскими стенами. С ним были два стрелка. Так вот, этот человек уверяет, что в течение всего дня вы не проходили мимо него, ни вы, ни ваши кавалеры, совместно с которыми он должен был действовать. А тех двоих.., никто их больше не видел.
— Ax! — произнесла Анжелика, словно не понимая трагической подоплеки этих слов, подчеркнутой сугубо мрачным тоном.
— Не играйте опять в невинность, — закричал он, стукнув снова кулаком по столу и скрипя зубами от ярости. — Вы прекрасно знаете, почему они не вернулись. Потому что их убили. И я знаю, кто это сделал. Раз у вас такая плохая память, я объясню вам, как это все произошло. Вы подошли к складам вашего, так сказать, хозяина, и мои люди, исполняя данное им поручение, — они очень охотно взялись за это поручение, признаюсь, — пытались добиться от вас некоторой любезности. Тут вмешался господин Берн со своими приказчиками, возникла драка. Двое моих подручных оказались в меньшинстве и погибли под ударами. Я хотел бы только узнать, куда вы дели их тела.
Анжелике удалось выслушать это, раскрывая все шире удивленные глаза. В одном пункте — что касалось приказчиков — версия Бомье хромала, значит, он не совсем был уверен в том, что говорил.
— Боже мой! — воскликнула она с преувеличенной наивностью. — Что вы говорите! Какой ужас! Я ушам своим не верю. Вы обвиняете моего хозяина в убийстве?
— Да, он убийца.
— Но это невозможно. Он очень благочестивый человек, он каждый день читает Библию.
— Это ничего не значит, даже напротив. Эти еретики на все способны. Поверьте мне, я это знаю, я получаю жалованье за это.
— Да он и мухи не обидит, — продолжала она настаивать. — Это человек тихий, кроткий, добрый.
— Вы, конечно, эти качества могли оценить, — криво усмехнулся допрашивающий. — Вам, красавица, это сподручнее.
— Но мой хозяин…
— Ваш хозяин! Ваш хозяин! Не очень-то он вам хозяин; гораздо вернее то, что вы его любовница.
Анжелика не сразу приняла возмущенный вид. У нее была в запасе еще карта, которую она придерживала с самого начала, кажется, последняя надежда. Грубость Бомье послужила удобным предлогом.
— Вам должно быть известно, — сказала она с достоинством, опуская глаза,
— что, несмотря на мое скромное положение, господин де Бардань оказал мне честь обратить на меня внимание. Не думаю, чтобы он одобрил сомнительные и оскорбительные обвинения, высказанные вами.
Эти слова не произвели ни малейшего впечатления на Бомье. Напротив, он хитро и притворно улыбнулся, а потом взял со стола гусиное перо и стал задумчиво вертеть его между пальцами. Этот жест наполнил Анжелику глухим ужасом, вызвав в ее памяти уже пережитые допросы, особенно когда ей пришлось отвечать знаменитому сыщику Франсуа Дегре. Он так играл пером, когда собирался отправить ее к позорному столбу. Анжелика не могла оторвать взгляда от машинальных движений большого пальца, потемневшего от табака.
— Так вот, — с наигранной любезностью заявил Бомье, — господин де Бардань больше не вернется в Ла-Рошель. Наверху считают, что он с недостаточным рвением исполнял данное ему поручение. — Он презрительно выпятил губы и продолжал:
— Требовались не обещания, а положительные данные. Однако при его слишком снисходительном управлении дерзость гугенотов только возрастала, и те немногие обращения, которых удалось добиться за это время, были всецело обязаны моему усердию, пока приходится признать, недостаточно оцененному.
Он вытянул вперед руки и вдруг проговорил фамильярно, почти добродушно:
— Итак, милочка, положение ясное. Господина де Барданя больше нет, некому вас защищать, и некому попадать к вам в сети. Теперь вам придется иметь дело только со мной. Ручаюсь, что.., да, да.., мы договоримся.