Страница:
Впрочем, ее можно было извинить.
Закрывая собой входную дверь, перед ними возвышался во всем своем великолепии Пиксарет, вождь патсуикетов, Пиксарет – Крещеный Великан, величайший воин Акадии.
Именно он – сомневаться не приходилось – предстал сегодня утром без всяких затей перед пока еще непривычным и неискушенным взором вновь прибывших. Не было ничего удивительного в том, что они приняли его за дьявола. В тот день вид его, как никогда, мог привести в ужас. Всю его одежду составляла набедренная повязка, зато с ног до головы он был разрисован темно-красными, алыми в фиолетовыми узорами. Полосы их закручивались спиралями и замысловатыми завитушками вокруг каждой мышцы на груди, напряженных мышцах на бедрах, коленях и икрах, равно как на руках и предплечьи, вокруг пупка. Нос, лоб, подбородок, скулы также не избегли подобной участи, отчего его лицо приобрело такой вид, будто с него содрали кожу; на этой маске сверкали проницательные и насмешливые глаза улыбка хищного зверька.
Анжелика сразу же узнала его.
– Пиксарет, – воскликнула она, – как я рада снова увидеть тебя! Проходи же, будь как дома. Садись в этой зале, рядом. Я прикажу, чтобы тебе принесли прохладительное питье. Жером и Мишель сопровождают тебя?
– Они здесь! – объявил Пиксарет, отводя в сторону копье, чтобы дать пройти двум неразлучным друзьям.
Это новое нашествие перьев и яркой раскраски окончательно повергло в панику королевских невест и их благодетельницу. Но госпожа де Модрибур с похвальным мужеством овладела собой. Она держала себя в руках, и чувствовалось, что сам дьявол не заставит ее потерять чувство собственного достоинства перед простыми женщинами, которым она оказывала свое покровительство.
И даже когда Пиксарет зашел столь далеко, что прикоснулся к ним, решительно опустив свою лоснящуюся руку на плечо Анжелики, герцогине удалось не вздрогнуть.
– Ты ждала моего прихода, ты не убежала, это хорошо, – засвидетельствовал Пиксарет, обращаясь к своей пленнице Анжелике. – Ты не забыла, что я твой хозяин – я положил руку на твое плечо во время сражения.
– Как я могу позабыть такое! И куда, по-твоему, я могу убежать? Садись! Мы обо всем поговорим.
Она провела его в центральное помещение форта, где стояли стол и табуреты, затем вернулась к француженкам – они уже понемногу успокаивались, хотя и наблюдали за происходящим широко раскрытыми от изумления глазами.
– Представляю вам прославленного индейского вождя, – весело объявила она. – Вы видите, никакой он не Сатана. Напротив, он католик, и очень ревностный, пламенный защитник Креста Господня и Иезуитов. Два воина, которые пришли вместе с ним – тоже крещеные.
– Дикари! – прошептала Амбруазина. – Первые, увиденные нами! Какой волнующий момент!
Они по-прежнему рассматривали издалека, со смешанным чувством ужаса и отвращения, трех краснокожих, в то время как индейцы шумно рассаживались, с любопытством смотря по сторонам.
– Но… они такие страшные и выглядят так грозно, – продолжала герцогиня. – И потом, от них идет чудовищный запах.
– Пустяки, к нему быстро привыкаешь. Ведь это всего-навсего медвежий или тюлений жир – они смазывают им тело, чтобы защитить себя от холода зимой и от москитов летом. Думаю, именно Пиксарета вы сегодня утром в полусне приняли за привидение?
– Да… Наверное… Но неужели он осмелился бы проникнуть в ваши комнаты, не объявив о себе?
– С ними все возможно. Дикари столь бесцеремонны и кичливы, что ничего не понимают в правилах обхождения, принятых между белыми. Но зато сейчас я должна покинуть вас, чтобы заняться ими, иначе они будут оскорблены. Ужасно оскорблены.
– Конечно, дорогая. Я понимаю, что надо щадить чувства туземцев – сколько молитв мы читаем во спасение их душ в наших монастырях. И все-таки они очень страшные. Как можете вы быть так веселы с ними и терпеть, чтобы они к вам прикасались!
Анжелику забавляли страхи герцогини.
– Они очень любят посмеяться, – улыбнулась она. – Надо уважать их и смеяться вместе с ними. Большего они и не требуют.
Глава 10
Глава 11
Закрывая собой входную дверь, перед ними возвышался во всем своем великолепии Пиксарет, вождь патсуикетов, Пиксарет – Крещеный Великан, величайший воин Акадии.
Именно он – сомневаться не приходилось – предстал сегодня утром без всяких затей перед пока еще непривычным и неискушенным взором вновь прибывших. Не было ничего удивительного в том, что они приняли его за дьявола. В тот день вид его, как никогда, мог привести в ужас. Всю его одежду составляла набедренная повязка, зато с ног до головы он был разрисован темно-красными, алыми в фиолетовыми узорами. Полосы их закручивались спиралями и замысловатыми завитушками вокруг каждой мышцы на груди, напряженных мышцах на бедрах, коленях и икрах, равно как на руках и предплечьи, вокруг пупка. Нос, лоб, подбородок, скулы также не избегли подобной участи, отчего его лицо приобрело такой вид, будто с него содрали кожу; на этой маске сверкали проницательные и насмешливые глаза улыбка хищного зверька.
Анжелика сразу же узнала его.
– Пиксарет, – воскликнула она, – как я рада снова увидеть тебя! Проходи же, будь как дома. Садись в этой зале, рядом. Я прикажу, чтобы тебе принесли прохладительное питье. Жером и Мишель сопровождают тебя?
– Они здесь! – объявил Пиксарет, отводя в сторону копье, чтобы дать пройти двум неразлучным друзьям.
Это новое нашествие перьев и яркой раскраски окончательно повергло в панику королевских невест и их благодетельницу. Но госпожа де Модрибур с похвальным мужеством овладела собой. Она держала себя в руках, и чувствовалось, что сам дьявол не заставит ее потерять чувство собственного достоинства перед простыми женщинами, которым она оказывала свое покровительство.
И даже когда Пиксарет зашел столь далеко, что прикоснулся к ним, решительно опустив свою лоснящуюся руку на плечо Анжелики, герцогине удалось не вздрогнуть.
– Ты ждала моего прихода, ты не убежала, это хорошо, – засвидетельствовал Пиксарет, обращаясь к своей пленнице Анжелике. – Ты не забыла, что я твой хозяин – я положил руку на твое плечо во время сражения.
– Как я могу позабыть такое! И куда, по-твоему, я могу убежать? Садись! Мы обо всем поговорим.
Она провела его в центральное помещение форта, где стояли стол и табуреты, затем вернулась к француженкам – они уже понемногу успокаивались, хотя и наблюдали за происходящим широко раскрытыми от изумления глазами.
– Представляю вам прославленного индейского вождя, – весело объявила она. – Вы видите, никакой он не Сатана. Напротив, он католик, и очень ревностный, пламенный защитник Креста Господня и Иезуитов. Два воина, которые пришли вместе с ним – тоже крещеные.
– Дикари! – прошептала Амбруазина. – Первые, увиденные нами! Какой волнующий момент!
Они по-прежнему рассматривали издалека, со смешанным чувством ужаса и отвращения, трех краснокожих, в то время как индейцы шумно рассаживались, с любопытством смотря по сторонам.
– Но… они такие страшные и выглядят так грозно, – продолжала герцогиня. – И потом, от них идет чудовищный запах.
– Пустяки, к нему быстро привыкаешь. Ведь это всего-навсего медвежий или тюлений жир – они смазывают им тело, чтобы защитить себя от холода зимой и от москитов летом. Думаю, именно Пиксарета вы сегодня утром в полусне приняли за привидение?
– Да… Наверное… Но неужели он осмелился бы проникнуть в ваши комнаты, не объявив о себе?
– С ними все возможно. Дикари столь бесцеремонны и кичливы, что ничего не понимают в правилах обхождения, принятых между белыми. Но зато сейчас я должна покинуть вас, чтобы заняться ими, иначе они будут оскорблены. Ужасно оскорблены.
– Конечно, дорогая. Я понимаю, что надо щадить чувства туземцев – сколько молитв мы читаем во спасение их душ в наших монастырях. И все-таки они очень страшные. Как можете вы быть так веселы с ними и терпеть, чтобы они к вам прикасались!
Анжелику забавляли страхи герцогини.
– Они очень любят посмеяться, – улыбнулась она. – Надо уважать их и смеяться вместе с ними. Большего они и не требуют.
Глава 10
Пиксарет взял предложенный ему виргинский табак, но отказался от пива и с еще большим негодованием – от водки.
– Демон пьянства – наихудший из всех; он отнимает у нас жизнь и рассудок; он порождает убийства.
– Ты говоришь как Мопунтоок, вождь металаков, в Верхнем Кеннебеке. Он открыл мне воду источников.
– Вода источников передает нам силу наших предков, погребенных в земле, где она течет.
Анжелика послала за самой свежей водой, какую только можно было найти.
И вдруг Пиксаретом, казалось, овладела задумчивость.
В том ли было дело, что поселение Голдсборо внушало робость великому вождю абенаков, союзнику французов и их духовных наставников, иезуитов? Или же, несмотря на свою независимость, вождь чувствовал за собой вину – ведь он пробрался в почти английское поселение, чтобы получить там выкуп за пленницу, которую он даже не сможет обратить в католическую веру, поскольку она уже была католичкой?
Анжелика, желая угодить индейцу, заверила его, что он и его воины найдут здесь самое лучшее железо для своих томагавков, и что если великий вождь желает иметь жемчужины, у господина де Пейрака они есть в запасе – голубые и зеленые, привезенные ему из Персии. И на переговорах он предложит такому важному военачальнику не обычные раковины, подбираемые на берегу, а привезенные из Индийского океана. Хотя и очень редкие в Америке, они подчас заменяли здесь деньги с тех пор, как их сюда завезли каравеллы Индийской компании, и считались настоящим сокровищем. Даже за Великими озерами люди рассказывали друг другу об уборах вождей племени сиу – никогда не видавшие белого человека, они тем не менее горделиво навешивали на себя по несколько рядов таких раковин, выловленных в морях, о существовании которых сами вожди даже не подозревали. Жером и Мишель слушали с огромным интересом. Глаза их блестели от разыгравшихся аппетитов, но Пиксарет внезапно резко прервал разговор, заявив, что не пристало пленнице самой обсуждать свой выкуп, и что он предпочитает вести переговоры с тем, кого зовут Тикондерога – Человек-Гром.
– Ты хочешь, чтобы я проводила тебя к нему, – предложила Анжелика, смиряясь с его настроением.
– Нет, я смогу найти его сам, – категорически заявил Пиксарет.
Что с ним внезапно приключилось? Сказать, что весельчак и шутник Пиксарет вдруг превратился в человека, чем-то озабоченного, значило ничего не сказать. В его глазах, черных и блестящих, как ягоды ежевики, читалось серьезное, напряженное размышление, отчего эта пестро раскрашенная маска, эта внезапно застывшая, окаменевшая паутина ярко-красных завитков приобрела выражение острой тревоги. Он принялся озираться вокруг себя, но на сей раз не с любопытством, а недоверчиво, словно принюхиваясь к чему-то. Затем он притронулся кончиком пальца ко лбу Анжелики.
– Опасность над тобой, – пробормотал он, – я знаю, я чувствую.
Его заявление пробудило в Анжелике чувство тревоги. Она не любила, когда дикари, подобно дурачку Адемару, начинали вещать о своих тайных предчувствиях – слишком велика была вероятность, что догадки их справедливы.
– Что за опасность, Пиксарет, скажи мне? – спросила она.
– Не знаю.
Он встряхнул своими косицами, накрученными на лисьи лапки.
– Ты крещеная? – спросил он, устремляя на нее взгляд духовника-иезуита, что при его размалеванной физиономии выглядело совершенно нелепо.
– Конечно, крещеная. Я же тебе говорила.
– Тогда молись Деве Марии и святым. Это все, что ты можешь сделать. Молись! Молись! Молись! – торжественно заклинал он ее.
Он поднес руку к сложному убранству из своих смазанных жиром волос, поискал там что-то и вытащил одно из многочисленных украшений – четки капуцина, из крупных бусин, заканчивающихся деревянным крестиком – и повесил их на шею Анжелике, затем трижды благословил ее, произнося священную формулу:
«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» Наконец он вскочил на ноги и схватил свое копье.
– Торопитесь же, – неодобрительно обратился он к своим соратникам. – Я должен пуститься в путь прежде, чем ирокезы растекутся по нашим лесам. Лето заставляет этих койотов выходить из их вонючего логова.
Теперь, когда мы покончили с англичанами, завершим дело правосудия, дабы содействовать французам, нашим братьям во Христе, и ублаготворить возлюбленных отцов наших, Черные Сутаны. Иначе дьяволы, бродящие неподалеку, быстро одолеют нас.
Мужайся, сестра моя, я должен покинуть тебя. Но помни: молись! Молись! Молись!
Растерянная и встревоженная Анжелика пыталась понять причины перемены в настроении Пиксарета.
Возможно, ему что-то не понравилось в Голдсборо?
Он внезапно еще раз подтвердил свои дружеские чувства по отношению к французам и Черным Сутанам. А его намек на англичан пробудил в Анжелике пронзительное воспоминание о резне, свидетельницей которой она была совсем недавно.
Буря, пронесшаяся над нею и Жоффреем, над их любовью, война с пиратами и ее развязка, неожиданный приезд целого выводка королевских невест и знатной французской дамы, все связанные с этими событиями хлопоты, не могли вытеснить из памяти Анжелики, что в нескольких милях к западу, за сине-фиолетовыми морскими просторами и розовыми холмами Пустынных гор по-прежнему разыгрывалась кровавая трагедия. Девятый вал индейских племен, растекаясь из лесов, обрушивался на поселения белых колонистов, убивая, грабя, сжигая, снимая скальпы.
Она подумала о встреченных ею на побережье беженцах из английских факторий, – они укрылись на многочисленных островах в бухте Каско и спешно готовились к обороне, в то время как их дети, под присмотром старших, купались в заливчиках вместе с тюленями.
Неужели флотилии индейцев настигли их даже там? Живы ли они еще?
По контрасту со зловещими событиями, которые, быть может, разворачивались там в этот самый момент, свобода и относительное спокойствие в Голдсборо и его ближайших окрестностях выглядели чем-то чудесным.
У этого чуда было одно-единственное объяснение: безграничное влияние графа де Пейрака, умело маневрирующего благодаря своему союзу с бароном де Сен-Кастином и с индейскими племенами, благодаря договоренностям, заключенным с акадскими и французскими поселенцами, с торговцами английских факторий.
Человек, прибывший в Голдсборо, попадал в другой мир. Здесь, несмотря на ссоры жителей между собой, несмотря на схватки с пиратами, он чувствовал себя в относительной безопасности, в недосягаемости для сражений, под защитой невидимых границ, которые отныне воздвигло на тысячи миль одно лишь доброе имя французского графа де Пейрака, вчера совершенно безвестного, а ныне богатого, уважаемого человека, независимого от королей, широко и свободно мыслящего. В Голдсборо, несмотря на близкую надвигающуюся войну, можно еще было избирать губернатора, заниматься торговлей, сегодня принимать богословов из Бостона, а завтра – представителей Квебека.
Возбуждение, всегда царившее в форте, было биением жизни. Здесь сносили к складам вновь прибывшие товары, добычу с «Сердца Марии», говорили о будущих свадьбах, о строительстве церкви, о новых коммунальных и федеральных законах. Силой воли и ума одного единственного человека, с помощью верного, невзирая ни на что, и решительного сообщества самых разношерстных представителей рода человеческого, здесь закладывалась основа маленького вольного государства. Эта держава, свободная от насилия, чинимого Далекими и тираническими королевствами, Францией и Англией, заботилась лишь о созидании, о том, чтобы новая земля приносила плоды, и чтобы укрепились в ней корни будущих поколений.
Живым тому свидетельством являлись все, кто, полагая, что их жизни или правам угрожает опасность, стекались к этому пристанищу с просьбой о защите и справедливости.
Но разве сама необычность всего происходящего – а в ней было что-то от чуда – не свидетельствовала о его неустойчивости? Действительность, воздвигнутая усилиями людей, по-прежнему оставалась весьма непрочной.
Станет ли короткое и раскаленное лето, которое им нужно было прожить, часом истины для всех? Поражение их ждет или победа?..
Анжелика поднялась к себе в комнаты.
Она чувствовала себя как человек, закончивший» все свои, дела, словно перед сражением. Все в порядке, каждая деталь, отлажена. Надо ждать. Что-то произойдет?
– Демон пьянства – наихудший из всех; он отнимает у нас жизнь и рассудок; он порождает убийства.
– Ты говоришь как Мопунтоок, вождь металаков, в Верхнем Кеннебеке. Он открыл мне воду источников.
– Вода источников передает нам силу наших предков, погребенных в земле, где она течет.
Анжелика послала за самой свежей водой, какую только можно было найти.
И вдруг Пиксаретом, казалось, овладела задумчивость.
В том ли было дело, что поселение Голдсборо внушало робость великому вождю абенаков, союзнику французов и их духовных наставников, иезуитов? Или же, несмотря на свою независимость, вождь чувствовал за собой вину – ведь он пробрался в почти английское поселение, чтобы получить там выкуп за пленницу, которую он даже не сможет обратить в католическую веру, поскольку она уже была католичкой?
Анжелика, желая угодить индейцу, заверила его, что он и его воины найдут здесь самое лучшее железо для своих томагавков, и что если великий вождь желает иметь жемчужины, у господина де Пейрака они есть в запасе – голубые и зеленые, привезенные ему из Персии. И на переговорах он предложит такому важному военачальнику не обычные раковины, подбираемые на берегу, а привезенные из Индийского океана. Хотя и очень редкие в Америке, они подчас заменяли здесь деньги с тех пор, как их сюда завезли каравеллы Индийской компании, и считались настоящим сокровищем. Даже за Великими озерами люди рассказывали друг другу об уборах вождей племени сиу – никогда не видавшие белого человека, они тем не менее горделиво навешивали на себя по несколько рядов таких раковин, выловленных в морях, о существовании которых сами вожди даже не подозревали. Жером и Мишель слушали с огромным интересом. Глаза их блестели от разыгравшихся аппетитов, но Пиксарет внезапно резко прервал разговор, заявив, что не пристало пленнице самой обсуждать свой выкуп, и что он предпочитает вести переговоры с тем, кого зовут Тикондерога – Человек-Гром.
– Ты хочешь, чтобы я проводила тебя к нему, – предложила Анжелика, смиряясь с его настроением.
– Нет, я смогу найти его сам, – категорически заявил Пиксарет.
Что с ним внезапно приключилось? Сказать, что весельчак и шутник Пиксарет вдруг превратился в человека, чем-то озабоченного, значило ничего не сказать. В его глазах, черных и блестящих, как ягоды ежевики, читалось серьезное, напряженное размышление, отчего эта пестро раскрашенная маска, эта внезапно застывшая, окаменевшая паутина ярко-красных завитков приобрела выражение острой тревоги. Он принялся озираться вокруг себя, но на сей раз не с любопытством, а недоверчиво, словно принюхиваясь к чему-то. Затем он притронулся кончиком пальца ко лбу Анжелики.
– Опасность над тобой, – пробормотал он, – я знаю, я чувствую.
Его заявление пробудило в Анжелике чувство тревоги. Она не любила, когда дикари, подобно дурачку Адемару, начинали вещать о своих тайных предчувствиях – слишком велика была вероятность, что догадки их справедливы.
– Что за опасность, Пиксарет, скажи мне? – спросила она.
– Не знаю.
Он встряхнул своими косицами, накрученными на лисьи лапки.
– Ты крещеная? – спросил он, устремляя на нее взгляд духовника-иезуита, что при его размалеванной физиономии выглядело совершенно нелепо.
– Конечно, крещеная. Я же тебе говорила.
– Тогда молись Деве Марии и святым. Это все, что ты можешь сделать. Молись! Молись! Молись! – торжественно заклинал он ее.
Он поднес руку к сложному убранству из своих смазанных жиром волос, поискал там что-то и вытащил одно из многочисленных украшений – четки капуцина, из крупных бусин, заканчивающихся деревянным крестиком – и повесил их на шею Анжелике, затем трижды благословил ее, произнося священную формулу:
«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…» Наконец он вскочил на ноги и схватил свое копье.
– Торопитесь же, – неодобрительно обратился он к своим соратникам. – Я должен пуститься в путь прежде, чем ирокезы растекутся по нашим лесам. Лето заставляет этих койотов выходить из их вонючего логова.
Теперь, когда мы покончили с англичанами, завершим дело правосудия, дабы содействовать французам, нашим братьям во Христе, и ублаготворить возлюбленных отцов наших, Черные Сутаны. Иначе дьяволы, бродящие неподалеку, быстро одолеют нас.
Мужайся, сестра моя, я должен покинуть тебя. Но помни: молись! Молись! Молись!
* * *
Произнеся эти торжественные слова, индеец в несколько прыжков исчез. Оба его сподвижника устремились вслед за ним, и только тяжелый первобытный запах напоминал еще некоторое время об их пребывании в форте.Растерянная и встревоженная Анжелика пыталась понять причины перемены в настроении Пиксарета.
Возможно, ему что-то не понравилось в Голдсборо?
Он внезапно еще раз подтвердил свои дружеские чувства по отношению к французам и Черным Сутанам. А его намек на англичан пробудил в Анжелике пронзительное воспоминание о резне, свидетельницей которой она была совсем недавно.
Буря, пронесшаяся над нею и Жоффреем, над их любовью, война с пиратами и ее развязка, неожиданный приезд целого выводка королевских невест и знатной французской дамы, все связанные с этими событиями хлопоты, не могли вытеснить из памяти Анжелики, что в нескольких милях к западу, за сине-фиолетовыми морскими просторами и розовыми холмами Пустынных гор по-прежнему разыгрывалась кровавая трагедия. Девятый вал индейских племен, растекаясь из лесов, обрушивался на поселения белых колонистов, убивая, грабя, сжигая, снимая скальпы.
Она подумала о встреченных ею на побережье беженцах из английских факторий, – они укрылись на многочисленных островах в бухте Каско и спешно готовились к обороне, в то время как их дети, под присмотром старших, купались в заливчиках вместе с тюленями.
Неужели флотилии индейцев настигли их даже там? Живы ли они еще?
По контрасту со зловещими событиями, которые, быть может, разворачивались там в этот самый момент, свобода и относительное спокойствие в Голдсборо и его ближайших окрестностях выглядели чем-то чудесным.
У этого чуда было одно-единственное объяснение: безграничное влияние графа де Пейрака, умело маневрирующего благодаря своему союзу с бароном де Сен-Кастином и с индейскими племенами, благодаря договоренностям, заключенным с акадскими и французскими поселенцами, с торговцами английских факторий.
Человек, прибывший в Голдсборо, попадал в другой мир. Здесь, несмотря на ссоры жителей между собой, несмотря на схватки с пиратами, он чувствовал себя в относительной безопасности, в недосягаемости для сражений, под защитой невидимых границ, которые отныне воздвигло на тысячи миль одно лишь доброе имя французского графа де Пейрака, вчера совершенно безвестного, а ныне богатого, уважаемого человека, независимого от королей, широко и свободно мыслящего. В Голдсборо, несмотря на близкую надвигающуюся войну, можно еще было избирать губернатора, заниматься торговлей, сегодня принимать богословов из Бостона, а завтра – представителей Квебека.
Возбуждение, всегда царившее в форте, было биением жизни. Здесь сносили к складам вновь прибывшие товары, добычу с «Сердца Марии», говорили о будущих свадьбах, о строительстве церкви, о новых коммунальных и федеральных законах. Силой воли и ума одного единственного человека, с помощью верного, невзирая ни на что, и решительного сообщества самых разношерстных представителей рода человеческого, здесь закладывалась основа маленького вольного государства. Эта держава, свободная от насилия, чинимого Далекими и тираническими королевствами, Францией и Англией, заботилась лишь о созидании, о том, чтобы новая земля приносила плоды, и чтобы укрепились в ней корни будущих поколений.
Живым тому свидетельством являлись все, кто, полагая, что их жизни или правам угрожает опасность, стекались к этому пристанищу с просьбой о защите и справедливости.
Но разве сама необычность всего происходящего – а в ней было что-то от чуда – не свидетельствовала о его неустойчивости? Действительность, воздвигнутая усилиями людей, по-прежнему оставалась весьма непрочной.
Станет ли короткое и раскаленное лето, которое им нужно было прожить, часом истины для всех? Поражение их ждет или победа?..
Анжелика поднялась к себе в комнаты.
Она чувствовала себя как человек, закончивший» все свои, дела, словно перед сражением. Все в порядке, каждая деталь, отлажена. Надо ждать. Что-то произойдет?
Глава 11
Анжелика взяла в руки два свои пистолета. Они были легки и надежны. Стрельба из них будет несложной, и в два раза более быстрой, чем из любого другого известного ей оружия. Она застегнула кожаную пряжку на поясе, филигранно украшенную серебряной нитью. Пистолеты будут почти незаметны в складках ее широких юбок. Их рукоятки из ценных пород дерева, инкрустированные перламутровыми цветами и эмалью, покажутся скорее какими-то необычными безделушками, равно как и мешочки для капсюлей и пуль, отделанные с редкой изысканностью. Анжелика стала упражняться в обращении с пистолетами; быстро выхватывая то один, то другой, проворно их заряжая. Она научилась пользоваться кремневым замком – бесконечно более удобным, чем любая другая система, он был внове для нее.
Теперь, зная, что она хорошо вооружена, она чувствовала себя спокойнее.
Котенок вспрыгнул на стол и проявлял живейший интерес к ее действиям. Он азартно следил за движением ее пальцев, скользящих по оружию, и стремительно бил лапкой воздух – словно хотел опередить в проворстве этих маленьких неутомимых зверьков, женские пальчики – после чего прыжком убегал прочь. Ему удалось завладеть одной из пуль, он катал ее по комнате, а потом надолго застыл, задрав хвост, перед креслом, за которым укрылся металлический шарик.
Когда же Анжелика, перейдя к другим занятиям, направилась к стоящим в углу сундукам, он тотчас же стал увиваться вокруг нее, и как только она приподняла крышку, нырнул внутрь, зарывшись в шелках и всякой всячине. Его головка показывалась то там, то здесь, увенчанная то лентой, то оборкой. Анжелика хохотала над его проделками.
– Ты смешной! Ты похож на мальчугана, шаловливого, худого и очень живого… Когда-то Флоримон был таким… Ну же, не мешай мне… Уходи отсюда…
Раз двадцать она вытаскивала его из ящиков. И каждый раз он умудрялся – подчас украдкой – пробраться назад. Она невольно начинала играть с ним, увлеченная его живостью и веселым нравом. Присутствие этого маленького домового облегчало жизнь. Теперь Анжелика думала только о сиюминутном, сулящем столько приятных открытий.
Сегодня утром, когда она вспоминала об элегантности герцогини де Модрибур и, в частности, о ее оригинальных красных чулках, Жоффрей заметил:
– В наших товарах, пришедших из Европы, есть не одна пара таких чулок. Я приказал отнести эти товары к вам. Значит, вы еще не устроили им досмотр!..
И действительно, в сундуках были сокровища, способные привести в восторг самую искушенную парижанку. Анжелика не обратила на это внимания, когда в воскресенье рылась там в поисках платья, которое она могла бы надеть, чтобы достойно выглядеть у виселицы Колена Патюреля и перед эшафотом, где его должны были судить. Тогда она остановила свой выбор на черном платье с воротником из малинских кружев[11] – именно его надела сегодня утром герцогиня де Модрибур; невзирая на свой строгий вид, оно, благодаря необычайно красивому бархату, выглядело очень богатым и должно было пойти любой женщине. Остальные туалеты ни в чем ему не уступали: все из изысканнейших тканей, обольстительные своими модными линиями и дорогими украшениями. Анжелика с волнением обнаружила наряд для девочки и два костюмчика для мальчика – из прочной шерсти яркой расцветки.
– Можно подумать, будто Жоффрей самолично отобрал все это. Вряд ли Эриксон способен на большее, нежели простая погрузка товаров. Должно быть, Жоффрей сохранил в Париже, равно как и в Лондоне и в других столицах, доверенных лиц, знающих его вкус и верно служащих ему. Что бы он ни говорил, хотя он и живет, затерянный по ту сторону цивилизованного мира, он так и остался графом Тулузским. Ах, какой это мужчина!
Возможно, именно поэтому, пусть он и был изгнанником, без корней, без родины, рядом с ним люди чувствовали себя по-прежнему связанными с их прежним миром, который отторг их.
По его воле к ним приходил самыми приятными, самыми утешительными, если так можно сказать, своими сторонами уклад жизни Старого Света, его утонченность, то, что оставалось добрым и осязаемым, несмотря на варварство, войны, несправедливости…
Разве не шла только что речь о фаянсе из Дельфта и Жьена – сегодня утром его раздавали в подарок дамам Голдсборо; для этих женщин, начинающих свою жизнь заново в хижинах из необструганных досок, на затерянном, диком берегу, такой дар становился залогом будущего уюта и богатства.
Думая о своем муже и его замечательных идеях, Анжелика, порывисто поцеловала детский камзольчик, который она как у, раз держала в руках. Онорина так жалеет, что она не мальчик – конечно, она присвоит его себе и не потерпит возражений…
И вдруг – шум шагов на лестнице.
– Он!..
Появился Жоффрей де Пейрак в сопровождении испанца с изящной деревянной шкатулкой в руках; поставив ее на стол перед Анжеликой, тот удалился.
– Посмотрите, что я вам принес, – сказал Пейрак. – Это ларец для лекарств; туда вы сможете положить ваши склянки, баночки с мазями, мешочки с травами и хирургические инструменты. Вы можете изменить перегородки между отделениями, как вам будет сподручнее. Я заказал ларчик в Лионе. Мастер, украшая его, счел за благо изобразить в расписных медальонах святых Косьму и Дамиана, покровителей фармакопеи, чтобы они помогали вам, и, думается мне, он был прав, ибо, когда речь идет о спасении жизни человеческой, не должно пренебрегать ничьим заступничеством, не правда ли?
– Конечно, – согласилась Анжелика, – я очень люблю Косьму и Дамиана и буду рада, если они станут сопровождать меня в моих трудах.
– Нравятся ли вам наряды, которые вы сейчас распаковываете?
– Несказанно. Мне даже померещилось, что некий граф Тулузский, наделенный даром быть одновременно повсюду, вдруг очутился там, в Европе, и сам выбирал их.
– Для меня всегда было удовольствием поощрять и постигать во всех мелочах женское убранство и его неиссякаемые причуды. Осмелюсь ли признаться – на Средиземноморье и во время восточного периода моего бытия я сокрушался об отсутствии этого любезного моему сердцу безумия, безумия моды; конечно, она подчас причиняет неудобства той, которая следует ей, но и позволяет нам многое раскрыть, в женщине! Как я счастлив отныне – я вновь могу наряжать вас!
– Я восхищена. Но что мне делать с этими платьями в глуши наших лесов Вапассу?
– Вапассу есть королевство, а вы – его королева. Кто знает, какие празднества нам еще доведется там увидеть? Вы же знаете, и здесь случаются визиты высокопоставленных особ. И потом, я хочу, чтобы вы покорили Квебек.
Анжелика вздрогнула. Она взяла котенка на руки, чтобы на драгоценных шелках не остались следы его острых коготков, и теперь машинально гладила его.
– Квебек! – прошептала она. Мы отправимся в Квебек?.. В эту ловушку, расставленную французским королем? В это логово вечных, заклятых наших врагов, ханжей, церковников, иезуитов?
– Почему бы и нет?.. Именно туда ведут все нити. Отправиться в Квебек? Да, я знаю, рано или поздно я приду к этому. Бесспорно, я не хочу подвергать вас никакой опасности и появлюсь там со своими кораблями и пушками. Но я знаю также, что впечатлительные французы охотнее склоняются перед красотой очаровательной женщины, когда глаз нельзя оторвать от ее прелестей и от роскошного ее одеяния, нежели перед бряцанием оружия. Сверх того, у нас там есть друзья, люди немаленькие: герцог д'Арребу, шевалье де Ломени-Шамбор и даже Фронтенак – губернатор. Я помог Кавелье де Ла Салю,[12] что создало, нравится это кому-то или нет, своего рода союз между Новой Францией и мной. Господин де Виль д'Авре мне только что подтвердил это.
– Губернатор Акадии? Что это за человек? Пейрак улыбнулся.
– Вы сами увидите. Своего рода Пегилен де Лозен;[13] в нем есть что-то от Фуке[14] – деловая жилка, любовь к искусствам, что-то от Мольера – критическое восприятие себе подобных. И кроме того, он гораздо лучше разбирается в самых разных науках, чем можно было бы предположить, судя по его виду.
Он мне говорит, что в Квебеке желает видеть именно Bac по его разумению, именно ваше появление там в гораздо большей степени, чем мое, станет решающим.
– По-видимому, из-за легенды о прорицательнице, предсказавшей Дьяволицу Акадии?
Жоффрей де Пейрак пожал плечами.
– Чтобы возбудить страсти толпы, хватает самой малости. Рассмотрим факты. Неприятие церковью де Пейраков покоится отныне на основаниях мистических, и это гораздо более существенно, нежели все мои завоевания так называемых французских территорий. Надо побороть эти допотопные страхи.
Анжелика вздохнула. Мир болен, но кто же исцелит его? Действительно, какие преграды может поставить холодная материальность пушек восприятию жизни, основанному единственно на идее вечного спасения и сверхъестественных сил?
Никогда не покорится силе непримиримая душа Квебека – достойная новорожденная дщерь апостольской римско-католической церкви.
Его обитатели, явившиеся сюда, дабы нести спасение дикарям и изгнать дух Тьмы из языческих лесов Нового Света, хранили в своих сердцах заветы рыцарей-завоевателей былых времен.
– Квебек?.. Вступить в борьбу с городом? – Анжелика разволновалась. – Сможем ли мы вернуться обратно в Вапассу до наступления зимы? Вот видите, я отвыкла от света и мне не терпится вновь встретиться с Онориной.
– Лето здесь короткое, это правда. А мы должны еще навести порядок во Французском заливе, но… Кстати об Онорине, как она видится вам на охоте в этом дворянском камзоле?
– Так значит, это наряд для нее?
– Да, она по-мальчишески смела и дерзновенна. Зимой, в снегах, юбочки стесняют, словно путы, ее стремительность, и она приходит в ярость от того, что не может быть такой же бесстрашной, как Бартелеми и Тома. Эти костюмы станут для нее сбывшейся мечтой.
– О да! Вы умеете проникнуть в ее мечты, умеете понять ее.
– Она для меня близкое, дорогое существо, – сказал Пейрак, одаряя графини той поразительной, лишь ему присущей обаятельной улыбкой, с которой он подчас обращался к ней, желая ее успокоить.
И то, что он был так чуток к Онорине, доставило Анжелике величайшую радость, хотя она и не знала, как выразить ее.
Котенок перепрыгнул с рук Анжелики на краешек стола и принялся там умываться с безучастным видом, словно ничего не замечая.
Анжелика обвила руками шею де Пейрака. Даже упоминание об Онорине крепило силу их любви. Девочка могла стать камнем преткновения, а стала еще одним залогом неразрывности их уз. Беззащитное дитя, вверенное им в дни мук и страданий, побуждало их бороться, чего бы то ни стоило, за ее судьбу, избегая ловушек, скрытых в потаенных уголках их собственных душ, превосходя самих себя, чтобы не обмануть наивных ожиданий ребенка, сумевшего зажечь их сердца. Когда Анжеликой овладевала тревога за бедную малышку, свою незаконную дочь, мысль о том, что Жоффрей де Пейрак так трогательно заботится о девочке, любит ее, приносила ей успокоение. «Потому что я ваш отец, сударыня!» Незабываемый миг! Никогда она не сознавала столь остро, как в ту минуту, какая всеобъемлющая доброта царит в сердце этого человека. А ведь вся его жизнь, и даже одно то, что по уму он намного превосходил всех окружающих, могли сделать его нетерпимым, безразличным, если не жестоким к людям.
Ему было бы легко возвыситься над всеми одной лишь властью своей силы, своих знаний, изобретательности, своего дерзновенного характера, всегда устремленного вперед, в будущее. Но он по-прежнему покровительствовал сирым и убогим, отдавая вместе с тем должное жизни и ее радостям, красоте и грации ребенка или женщины, проявляя стихийное влечение ко всему, что заслуживает почитания и любви.
Теперь, зная, что она хорошо вооружена, она чувствовала себя спокойнее.
Котенок вспрыгнул на стол и проявлял живейший интерес к ее действиям. Он азартно следил за движением ее пальцев, скользящих по оружию, и стремительно бил лапкой воздух – словно хотел опередить в проворстве этих маленьких неутомимых зверьков, женские пальчики – после чего прыжком убегал прочь. Ему удалось завладеть одной из пуль, он катал ее по комнате, а потом надолго застыл, задрав хвост, перед креслом, за которым укрылся металлический шарик.
Когда же Анжелика, перейдя к другим занятиям, направилась к стоящим в углу сундукам, он тотчас же стал увиваться вокруг нее, и как только она приподняла крышку, нырнул внутрь, зарывшись в шелках и всякой всячине. Его головка показывалась то там, то здесь, увенчанная то лентой, то оборкой. Анжелика хохотала над его проделками.
– Ты смешной! Ты похож на мальчугана, шаловливого, худого и очень живого… Когда-то Флоримон был таким… Ну же, не мешай мне… Уходи отсюда…
Раз двадцать она вытаскивала его из ящиков. И каждый раз он умудрялся – подчас украдкой – пробраться назад. Она невольно начинала играть с ним, увлеченная его живостью и веселым нравом. Присутствие этого маленького домового облегчало жизнь. Теперь Анжелика думала только о сиюминутном, сулящем столько приятных открытий.
Сегодня утром, когда она вспоминала об элегантности герцогини де Модрибур и, в частности, о ее оригинальных красных чулках, Жоффрей заметил:
– В наших товарах, пришедших из Европы, есть не одна пара таких чулок. Я приказал отнести эти товары к вам. Значит, вы еще не устроили им досмотр!..
И действительно, в сундуках были сокровища, способные привести в восторг самую искушенную парижанку. Анжелика не обратила на это внимания, когда в воскресенье рылась там в поисках платья, которое она могла бы надеть, чтобы достойно выглядеть у виселицы Колена Патюреля и перед эшафотом, где его должны были судить. Тогда она остановила свой выбор на черном платье с воротником из малинских кружев[11] – именно его надела сегодня утром герцогиня де Модрибур; невзирая на свой строгий вид, оно, благодаря необычайно красивому бархату, выглядело очень богатым и должно было пойти любой женщине. Остальные туалеты ни в чем ему не уступали: все из изысканнейших тканей, обольстительные своими модными линиями и дорогими украшениями. Анжелика с волнением обнаружила наряд для девочки и два костюмчика для мальчика – из прочной шерсти яркой расцветки.
– Можно подумать, будто Жоффрей самолично отобрал все это. Вряд ли Эриксон способен на большее, нежели простая погрузка товаров. Должно быть, Жоффрей сохранил в Париже, равно как и в Лондоне и в других столицах, доверенных лиц, знающих его вкус и верно служащих ему. Что бы он ни говорил, хотя он и живет, затерянный по ту сторону цивилизованного мира, он так и остался графом Тулузским. Ах, какой это мужчина!
Возможно, именно поэтому, пусть он и был изгнанником, без корней, без родины, рядом с ним люди чувствовали себя по-прежнему связанными с их прежним миром, который отторг их.
По его воле к ним приходил самыми приятными, самыми утешительными, если так можно сказать, своими сторонами уклад жизни Старого Света, его утонченность, то, что оставалось добрым и осязаемым, несмотря на варварство, войны, несправедливости…
Разве не шла только что речь о фаянсе из Дельфта и Жьена – сегодня утром его раздавали в подарок дамам Голдсборо; для этих женщин, начинающих свою жизнь заново в хижинах из необструганных досок, на затерянном, диком берегу, такой дар становился залогом будущего уюта и богатства.
Думая о своем муже и его замечательных идеях, Анжелика, порывисто поцеловала детский камзольчик, который она как у, раз держала в руках. Онорина так жалеет, что она не мальчик – конечно, она присвоит его себе и не потерпит возражений…
И вдруг – шум шагов на лестнице.
– Он!..
Появился Жоффрей де Пейрак в сопровождении испанца с изящной деревянной шкатулкой в руках; поставив ее на стол перед Анжеликой, тот удалился.
– Посмотрите, что я вам принес, – сказал Пейрак. – Это ларец для лекарств; туда вы сможете положить ваши склянки, баночки с мазями, мешочки с травами и хирургические инструменты. Вы можете изменить перегородки между отделениями, как вам будет сподручнее. Я заказал ларчик в Лионе. Мастер, украшая его, счел за благо изобразить в расписных медальонах святых Косьму и Дамиана, покровителей фармакопеи, чтобы они помогали вам, и, думается мне, он был прав, ибо, когда речь идет о спасении жизни человеческой, не должно пренебрегать ничьим заступничеством, не правда ли?
– Конечно, – согласилась Анжелика, – я очень люблю Косьму и Дамиана и буду рада, если они станут сопровождать меня в моих трудах.
– Нравятся ли вам наряды, которые вы сейчас распаковываете?
– Несказанно. Мне даже померещилось, что некий граф Тулузский, наделенный даром быть одновременно повсюду, вдруг очутился там, в Европе, и сам выбирал их.
– Для меня всегда было удовольствием поощрять и постигать во всех мелочах женское убранство и его неиссякаемые причуды. Осмелюсь ли признаться – на Средиземноморье и во время восточного периода моего бытия я сокрушался об отсутствии этого любезного моему сердцу безумия, безумия моды; конечно, она подчас причиняет неудобства той, которая следует ей, но и позволяет нам многое раскрыть, в женщине! Как я счастлив отныне – я вновь могу наряжать вас!
– Я восхищена. Но что мне делать с этими платьями в глуши наших лесов Вапассу?
– Вапассу есть королевство, а вы – его королева. Кто знает, какие празднества нам еще доведется там увидеть? Вы же знаете, и здесь случаются визиты высокопоставленных особ. И потом, я хочу, чтобы вы покорили Квебек.
Анжелика вздрогнула. Она взяла котенка на руки, чтобы на драгоценных шелках не остались следы его острых коготков, и теперь машинально гладила его.
– Квебек! – прошептала она. Мы отправимся в Квебек?.. В эту ловушку, расставленную французским королем? В это логово вечных, заклятых наших врагов, ханжей, церковников, иезуитов?
– Почему бы и нет?.. Именно туда ведут все нити. Отправиться в Квебек? Да, я знаю, рано или поздно я приду к этому. Бесспорно, я не хочу подвергать вас никакой опасности и появлюсь там со своими кораблями и пушками. Но я знаю также, что впечатлительные французы охотнее склоняются перед красотой очаровательной женщины, когда глаз нельзя оторвать от ее прелестей и от роскошного ее одеяния, нежели перед бряцанием оружия. Сверх того, у нас там есть друзья, люди немаленькие: герцог д'Арребу, шевалье де Ломени-Шамбор и даже Фронтенак – губернатор. Я помог Кавелье де Ла Салю,[12] что создало, нравится это кому-то или нет, своего рода союз между Новой Францией и мной. Господин де Виль д'Авре мне только что подтвердил это.
– Губернатор Акадии? Что это за человек? Пейрак улыбнулся.
– Вы сами увидите. Своего рода Пегилен де Лозен;[13] в нем есть что-то от Фуке[14] – деловая жилка, любовь к искусствам, что-то от Мольера – критическое восприятие себе подобных. И кроме того, он гораздо лучше разбирается в самых разных науках, чем можно было бы предположить, судя по его виду.
Он мне говорит, что в Квебеке желает видеть именно Bac по его разумению, именно ваше появление там в гораздо большей степени, чем мое, станет решающим.
– По-видимому, из-за легенды о прорицательнице, предсказавшей Дьяволицу Акадии?
Жоффрей де Пейрак пожал плечами.
– Чтобы возбудить страсти толпы, хватает самой малости. Рассмотрим факты. Неприятие церковью де Пейраков покоится отныне на основаниях мистических, и это гораздо более существенно, нежели все мои завоевания так называемых французских территорий. Надо побороть эти допотопные страхи.
Анжелика вздохнула. Мир болен, но кто же исцелит его? Действительно, какие преграды может поставить холодная материальность пушек восприятию жизни, основанному единственно на идее вечного спасения и сверхъестественных сил?
Никогда не покорится силе непримиримая душа Квебека – достойная новорожденная дщерь апостольской римско-католической церкви.
Его обитатели, явившиеся сюда, дабы нести спасение дикарям и изгнать дух Тьмы из языческих лесов Нового Света, хранили в своих сердцах заветы рыцарей-завоевателей былых времен.
– Квебек?.. Вступить в борьбу с городом? – Анжелика разволновалась. – Сможем ли мы вернуться обратно в Вапассу до наступления зимы? Вот видите, я отвыкла от света и мне не терпится вновь встретиться с Онориной.
– Лето здесь короткое, это правда. А мы должны еще навести порядок во Французском заливе, но… Кстати об Онорине, как она видится вам на охоте в этом дворянском камзоле?
– Так значит, это наряд для нее?
– Да, она по-мальчишески смела и дерзновенна. Зимой, в снегах, юбочки стесняют, словно путы, ее стремительность, и она приходит в ярость от того, что не может быть такой же бесстрашной, как Бартелеми и Тома. Эти костюмы станут для нее сбывшейся мечтой.
– О да! Вы умеете проникнуть в ее мечты, умеете понять ее.
– Она для меня близкое, дорогое существо, – сказал Пейрак, одаряя графини той поразительной, лишь ему присущей обаятельной улыбкой, с которой он подчас обращался к ней, желая ее успокоить.
И то, что он был так чуток к Онорине, доставило Анжелике величайшую радость, хотя она и не знала, как выразить ее.
Котенок перепрыгнул с рук Анжелики на краешек стола и принялся там умываться с безучастным видом, словно ничего не замечая.
Анжелика обвила руками шею де Пейрака. Даже упоминание об Онорине крепило силу их любви. Девочка могла стать камнем преткновения, а стала еще одним залогом неразрывности их уз. Беззащитное дитя, вверенное им в дни мук и страданий, побуждало их бороться, чего бы то ни стоило, за ее судьбу, избегая ловушек, скрытых в потаенных уголках их собственных душ, превосходя самих себя, чтобы не обмануть наивных ожиданий ребенка, сумевшего зажечь их сердца. Когда Анжеликой овладевала тревога за бедную малышку, свою незаконную дочь, мысль о том, что Жоффрей де Пейрак так трогательно заботится о девочке, любит ее, приносила ей успокоение. «Потому что я ваш отец, сударыня!» Незабываемый миг! Никогда она не сознавала столь остро, как в ту минуту, какая всеобъемлющая доброта царит в сердце этого человека. А ведь вся его жизнь, и даже одно то, что по уму он намного превосходил всех окружающих, могли сделать его нетерпимым, безразличным, если не жестоким к людям.
Ему было бы легко возвыситься над всеми одной лишь властью своей силы, своих знаний, изобретательности, своего дерзновенного характера, всегда устремленного вперед, в будущее. Но он по-прежнему покровительствовал сирым и убогим, отдавая вместе с тем должное жизни и ее радостям, красоте и грации ребенка или женщины, проявляя стихийное влечение ко всему, что заслуживает почитания и любви.