Страница:
Двое наемников, ехавших позади, насторожили уши. Всегда полезно узнать побольше о начальстве.
– Ну… я наемницей была. С шестнадцати лет. Довелось побывать на последней грайанской войне. На Черных Пустошах дрались, за Лунными горами. Натерпелись страху: грайанцы само собой, но там еще и нежить всякая бродила. В одной заварушке ранили сотника. Мы отступали, я его вытащила. После этой драки нам обоим пришлось расстаться с армией: до того неаккуратно меня грайанский вояка по руке рубанул, повредил сухожилия… – Женщина подняла к глазам правую руку в меховой варежке. Пальцы навсегда согнулись, словно Румра держала невидимое яблоко. – Что за наемник, если пальцы даже ложку не возьмут? Сотнику удалось пристроиться шайвигаром в крепость Шадстур, так он меня не забыл, взял к себе в помощники. Там и крутилась, а осенью мой бывший командир шепнул словечко кому надо: мол, толковая баба, сумеет быть шайвигаром. – И хохотнула: – Вот уж действительно Левая Рука, если правая работать не желает!
Литисай с опаской глянул на Румру: не на него ли намек? «Правая Рука работать не желает…» Может, еще спросит: а ты-то, паренек, как в двадцать три года угодил на высокую должность?
Молчит. И то верно, чего уж тут спрашивать!
Род Хасчар испокон веков поставлял Силурану лихих вояк, все они дослуживались до высоких чинов и не забывали поддерживать друг друга. В шестнадцать лет Литисай пошел в армию, а в семнадцать стал десятником – дядюшка расстарался, военный советник при короле Нурторе. Через три года дядюшки не стало, но место советника занял другой родственник Литисая – и не забывает содействовать юному родичу в его карьере.
А парень шкурой чувствует недоверчивые взгляды солдат: мол, посадили нам на шею желторотого птенца!
Не далее как вечером Литисай случайно услышал обрывок разговора двух наемников:
«А говорит, что был под Найлигримом!»
«Врет. А если и был, так при Нурторе для всяких поручений. Ты прикинь, сколько лет ему было в девяностом году!..»
Тут они углядели начальство и заткнулись.
Литисай тогда потребовал предъявить оружие, придрался к плохо наточенным мечам и отправил болтунов чистить отхожие ямы. Но маленькая месть не принесла успокоения.
Чтобы отогнать невеселые мысли, парень обратился к своей спутнице:
– И не боится этот Кринаш в такой глуши постоялый двор держать?
– А вот и не боится! – охотно откликнулась Румра. – Наемники, что осенью были с королем в здешних местах, воротившись, рассказывали: мол, Кринаш спас жизнь магу из Клана Медведя. И тот в благодарность наложил на постоялый двор охранные чары. Теперь, дескать, без дозволения хозяина во двор не войдет ни Подгорная Тварь, ни оборотень, ни нежить.
– Надо же! – заинтересовался Литисай. – Вот бы попросить высокородного господина, чтоб нашу крепость так заговорил!
– Так Медведь был заезжий, грайанец. Чего ради он для силуранской крепости стараться будет?
Тропа вильнула влево и, словно речушка в большую реку, влилась в утоптанную дорогу. И на этой дороге всадникам открылось необычное зрелище.
Невысокий, щуплый человек, встав вместо лошади в хомут, уныло тащил небольшую телегу. Одет человек был странно: поверх рубахи на него был напялен рогожный мешок с дырками для головы и рук.
– Эй, жеребчик, что, работой греешься? – окликнула Румра незнакомца.
«Жеребчик», вскинув голову, увидел на всадниках, выехавших на дорогу, красно-белые перевязи – и обрадовался:
– Вы из королевской армии, господа мои? А меня ограбил какой-то негодяй! Лошадку увел, куртку снял, шапку… говорит, до постоялого двора и так добежишь… а разве ж я тележку брошу?! У нее колесо отлетело, у тележки-то, так я пока провозился… Мешок вон напялил, чтоб не замерзнуть.
– Давно ограблен? – подался вперед дарнигар.
– Да с четверть звона назад…
Литисай разочарованно присвистнул. За это время разбойник наверняка успел уйти далеко.
– Ты грайанец? – определила Румра по выговору незнакомца.
– Грайанец, господин мой, лекарь я бродячий! – обернулся тот на голос. – Барикай Сиреневый Куст из Семейства Яргибран.
Женщина, которую назвали «господином», не стала поправлять Барикая. А дарнигар сбросил с плеч меховой плащ:
– Накинь, согрейся… куда бредешь?
– В «Посох чародея», господин! – Барикай закутался в плащ. – И куртку взял, и шапку взял, и лошадку увел. – Он обернулся на кучку свертков в тележке. – А лекарства не взял – ни мази, ни порошки, ни сушеные травы. Сказал: «На кой мне эта дрянь?»
И такая горькая обида прозвенела в голосе грайанца, что наемники не удержались – захохотали.
– Попутчик, значит… – хмыкнула Румра. – А ну, Вьягир, слезай со своей Рыжухи, ставь ее в хомут. До постоялого двора доедешь с Барикаем на тележке.
– Вижу, – кротко сказала Гульда. – Но ты же сам хотел, чтоб я тебя вела, как в прошлый раз сама шла. А в прошлый раз я тут с тропы сбилась. Пока ее нашла – все кусты вокруг истоптала.
– Издеваешься надо мной, брюква мороженая?!
– Что ты, что ты! Просто хочу сдержать клятву…
Разбойник и нищенка шли по лесу вдвоем: Горластый наотрез отказался связываться с бабкой Гульдой.
Вот ему и не пришлось пробираться по заснеженному лесу. Хорошо еще, что в снегу не утонешь, не так много его здесь легло. Но все равно мало радости в прогулке: то через коряги перелезать, то ползти под низко нависшими ветвями, то кубарем – в глубокий овраг…
Вдали попробовал голос волк. Бурьян покосился на свою спутницу. Правду ли говорят, что старую злыдню слушается лесное зверье?
Может, верно говорит Горластый: всадить ведьме стрелу в глаз – и будет всем хорошо?..
Но в душе Бурьяна жадность выдержала жестокий бой с чувством мести – и порвала противника в клочья.
Говорили про Гульду, что есть у нее чем поживиться. Не так она проста, Гульда! Ходит, просит милостыньку – а у самой где-то зарыт кувшин серебра, не иначе!
Вот и запала Бурьяну в голову думка: поживиться за счет колдуньи…
Сначала-то просто хотелось добраться до кувшина с серебром. А потом в голову полезли мыслишки и позаманчивее. Гульда по здешним краям давненько бродит – то исчезнет, то вновь появится. Хитра, как дюжина лисиц. Вот узнала, где прореха в Грани, и враз смекнула, как за эту находку денежки получить. А сколько еще секретов хранит ее седая башка?..
Нет, правда, обидно же: вот помрет ведьма где-нибудь на речном берегу, вдали от людского жилья – годы-то ее какие! А вместе со старухой сгорят в вечном пламени Бездны все ее тайны…
Бурьян, мысленно успевший назначить себя наследником бабки Гульды, огорченно вздохнул – и услышал:
– А! Вот он, дуб-то! Давай, парень, лезь наверх!
– Чего? – опешил Бурьян, обозревая разлапистое, кряжистое дерево, негостеприимно поскрипывающее голыми ветвями.
– На дуб, говорю, лезь! Вон в коре трещина. Ставь туда ногу – и на нижнюю ветку!
– А ты?.. – растерялся разбойник.
– А я внизу подожду. Годы мои не те – по веткам, как белка, прыгать. Хватит, прошлый раз напрыгалась. Теперь это твоя дорога.
– Я наверх полезу, а ты тягу дашь, да?
– Куда я с привязи денусь? Вон до того сука, которым развилка кончается, как раз веревки должно хватить, – измерила Гульда взглядом расстояние до голой черной кроны.
– Да на кой я туда лезть-то должен?
– Я лазила, хоть и годы мои не те. А ты – молодой, ты и вовсе не развалишься.
Разбойник задумался, не сводя недоверчивого взгляда с безмятежной старушечьей физиономии.
Может, с вершины дуба можно что-то увидеть? Тропу там… или поляну…
– А, ладно! – решился он. – Как говорится, судьба улыбается смельчаку!
– Это она не улыбается, – с простодушным видом уточнила бабка. – Это она скалится. И прикидывает, как его получше сожрать, смельчака…
Словно отвечая речи Гульды, в отдалении вновь послышался вой.
Бурьян сглотнул слюну, молча скинул на снег рукавицы и полез на дерево.
То, что летом было бы детской забавой, в мороз оказалось делом весьма неприятным. Разбойник в кровь ободрал пальцы о скользкую и в то же время шершавую кору и пару раз шлепнулся в сугроб, прежде чем сумел оседлать ветку.
Ну и что он с нее узрел? Да ничего такого, из-за чего стоило бы карабкаться на этот дуб, чтоб ему пойти на дрова! Слева сплошное море заснеженных крон, справа узкий темный провал – речка Безымянка… Красивое зрелище, суровое, величественное. Но разозленный Бурьян его не оценил.
Взгляд вниз… там вид куда менее величественный и куда более возмутительный. Бабка Гульда, подняв привязанную руку, чтобы дать своему спутнику возможность залезть повыше, правой рукой вытащила из сумы кусок лепешки – и лопала в свое удовольствие!
– Ты там обедать устроилась? – взвыл разбойник. – Что я отсюда высматривать-то должен?!
– Да что хочешь, – безмятежно отозвалась старуха.
– А сама-то ты что отсюда видела?
– Медведя.
– Чего-о?!
Бабка вернула остатки лепешки в сумку и снизошла до объяснений:
– Медведя-шатуна. Из берлоги вылез. Вот я на дерево и взобралась, чтоб на мне, старой, он норов не сорвал.
Оскорбленный Бурьян скатился с дерева. Он готов был не хуже медведя-шатуна сорвать на бабке норов.
– Да я ж тебя…
Гульда твердо встретила его взгляд – и брань застряла в глотке разбойника. Вдруг подумалось ему, что бабка вовсе не слабенькая тростиночка. И рука на посохе лежит твердо, уверенно. И взгляд бесстрашный. Конечно, он, Бурьян, парень молодой да крепкий, но и Гульда не будет принимать колотушки со слезами и визгом. Баба лихая, постарается за себя постоять. И одной Хозяйке Зла известно, чья возьмет.
Бурьян сдержался и сказал примирительно:
– Ладно… долго еще снег месить?
– Да почти дошли уже!
– Да почему не место? Наш брат нищий и ватагами бродит… По слухам, «Посох чародея» – богатый постоялый двор. Что ж, там двум бродягам не найдется угол под крышей и пожевать чего?
– Молод ты, Ланат, не слушаешь старших, а старшие худого не посоветуют. Говорю тебе: бабку Гульду обходи на драконий скок. Ты ее ни с кем не спутаешь: толстая, горластая, с посохом… Этим посохом тебя и попотчует, если сунешься ей поперек пути.
Однорукий нищий недоверчиво покосился на своего старого спутника:
– Шутишь? Я ж как-никак наемником был! Хоть и остался при одной клешне, а все-таки… посохом, баба…
– Э-эх, Ланат, бестолочь ты… Может, пойдешь со мной в деревню?
– И не увижу место, про которое байки складывают? Из-за старухи с палкой?
– Старухи с палкой?! Э-хе-хе! Она же ведьма, это всем известно. На постоялый двор Кринаша, говорят, проклятие наложила.
– Проклятие? – встревожился однорукий нищий.
– Ну да. Кринаш с нею вроде как повздорил. Так она ему возьми да брякни: пусть, мол, на твой двор валятся ворохом чужие невзгоды – а ты, мол, замаешься их разбирать… Слушай, пойдем в деревню, а?
– Ну уж нет! – хохотнул Ланат. – Чтоб я на «Посох чародея» взглянуть отказался?! А не его ли вывеска там виднеется?
И впрямь – за расступившимися деревьями виден был край крыши и удивительной красоты вывеска над нею: седобородый чародей держал на ладони осиянный золотистым светом крошечный постоялый двор.
– Вниз, да? – с сомнением протянул Бурьян, осторожно остановившись на краю обрыва.
– А ты иву попроси помочь, – усмехнулась Гульда.
Ива и впрямь могла стать неплохой помощницей. Старая, истрепанная ветрами, она склонилась над краем оврага, свесив ветви почти до покрывшего Безымянку льда.
– Ой, бабка, смотри! Одной мы веревочкой связаны! Я брякнусь, так и тебя следом утяну!
– Да помню, помню… как тут забудешь, если ты меня всю дорогу дергаешь, как упрямую кобылу за повод! Годы мои не те – на веревке ходить… Лучше глянь, как отсюда далеко видно… и как тут красиво!
Бурьян негромко выругался! Нашла красоту, ботва гнилая! Холодные, угрюмые места, где не любят бывать люди!
Не то чтобы слыли здешние края приютом лесных ужасов. Ни разу не загрызли тут никого волчьи стаи. И Подгорные Твари бродят не гуще, чем в прочих местах. Не подкарауливают путников разбойники… это уж Бурьян знает лучше прочих. Что здесь разбойникам делать-то?
А все-таки есть причина, почему сюда не ходят! Вот только не говорят о ней… даже мысли о ней гонят прочь…
Бурьян бегло посмотрел вниз («Хорошо, что речку льдом затянуло!») и перевел взгляд на другой берег.
Не так уж далеко отсюда и видно. Вон та проплешина меж деревьев – край Смрадного болота, а больше ничего и не видать…
Но возразить Бурьян не успел. Тычок меж лопаток – и парень полетел с обрыва.
Речной лед гостеприимно метнулся навстречу и радостно хрустнул под разбойником. У берега бил родник, ледок здесь был тонким, непрочным.
Разбойнику показалось, что он заорал, когда вода ворвалась под одежду и в сапоги, обожгла, ударила, стиснула… На самом деле он молча разевал рот, барахтаясь на мелководье и выплевывая на серый лед донную грязь.
По-звериному, на четвереньках выполз разбойник на берег. Вскинул голову к свесившей ветви иве, к глядящему с обрыва вниз круглому старушечьему лицу.
– Порешу, сука…
И тут потрясенная, горящая от ненависти голова вдруг породила здравую мысль.
По оврагу карабкаться и без того нелегко, да еще в леденеющем на глазах полушубке. А наверху ждет крепкая, сильная баба с тяжелым посохом наготове. И ей как раз очень удобно бить по башке, которая покажется над краем обрыва.
– Когда ж развязаться успела, брехунья старая? – просипел Бурьян.
– Пока ты по сторонам глазел, – объяснила бабка.
– Обманула, росомаха… – Бурьяну трудно было говорить, зубы лязгали.
– Вот еще! Как поклялась, так и провела. Я ж тут и сама с обрыва съехала, ноги промочила. Дальше уже не ходила: костер развела, грелась… На, держи, недотепа!
Левой рукой старуха вынула из сумы холщовый мешочек, сбросила под ноги Бурьяну.
– Здесь кремень, огниво, трут. Набери хвороста, разведи костер. Ничего, выживешь. Силуранцы – народ крепкий и к морозу привычный. А клятву я сдержала.
И пошла себе прочь, не отвечая на хриплую брань из-под обрыва.
Зимой по здешним краям никто не ходит в одиночку. Не доставляют путники такой радости волкам и троллям. Купцы сбиваются в обозы, ведут возы под конной охраной, а одинокие странники норовят прибиться к этой медленно ползущей громаде.
Однако юноша, который брел сейчас над обрывистым берегом Тагизарны, не думал ни о троллях, ни о волках. Он боролся со сном.
Под светло-голубыми, прозрачными глазами легли тени, веки стали тяжелыми. Тянуло на обочину – лечь в мягкий сугроб, подложить лисью шапку под голову и спать, спать, спать…
Путник упрямо замотал головой, отгоняя дремоту. Умыться бы…
Эта мысль оказалась еще коварнее. Остро захотелось прямо сейчас ощутить на коже ледяную воду – чтоб замерло дыхание, а сердце пошло стучать восторженно и отчаянно…
«Как от поцелуя красавицы», – подумал юнец с умудренностью человека, дожившего до шестнадцати лет и дважды целовавшегося с девушкой.
Воспоминание наотмашь ударило по душе: прощание за оврагом и злые, беспощадные слова…
Ну и ладно. Девушек на свете много. Обиду можно пережить и забыть…
И тут же обида действительно забылась. Потому что рядом, в двух шагах – удобный спуск к реке. А у берега лежит в воде камень, чтоб на него встать. И прорубь рядом с камнем пробита. Мужики из соседней деревни ходят сюда рыбачить? Или по соседству есть избушка охотника?
Паренек спустился к реке быстро и ловко. Ни разу не поскользнулись на корке наледи ноги в стоптанных сапогах. Без опаски ступил путник на лежащий в воде камень. Опустился на колени, с удовольствием глядя на тонкий лед, затянувший прорубь. Склонился пониже – и уверенно положил на лед обе ладони.
Не ударил, не нажал – просто положил. Но ледок начал плавиться под руками. Все шире и шире от ладоней разбегалось черное пятно воды… и вот уже на темной глади в рамке из толстого сизого льда отражается довольная мальчишеская физиономия.
Парнишка расхохотался. Сорвал с головы лисью шапку, чтоб не уронить ее в воду, положил на снег. И принялся зачерпывать воду пригоршнями и плескать в лицо, нимало не заботясь о том, что облил уже полушубок на груди и крепко замочил рукава.
Наконец вскинул лицо, на котором не было уже и тени сна. Новым, ясным взглядом обвел заснеженный берег и припаянное к нему ледяное поле. И вновь жадно погрузил руки в воду, словно скупец – в сундук с серебром.
Но тут же смех его оборвался, спина и плечи застыли, напряглись.
Потому что там, в воде, кто-то мягко и сильно взял его за обе кисти.
Юноша не удивился и не испугался. С досадой прикусил губу, дернулся – но руки были прочно сжаты в мягких тисках.
– Пусти, ну! – возмутился путник. – Я же только умыться!.. Воды жалко, да?..
Мягкая неодолимая сила неспешно потянула юношу к себе. Он упал грудью на камень, яростно затрепыхался – руки были в воде по локоть – и вспомнил нужные слова:
– Заклинаю моей человечьей кровью – отпусти!
Нехотя разжалась подводная хватка.
Вырвавшись, путник уселся на камень. Он не замечал, что с рукавов полушубка текут ручейки, а овчина покрылась сосульками. Юноша сердито глядел в прорубь.
Там, на черной глади, вместо своего отражения он видел женское лицо. Некрасивое, но поражающее властностью и силой. Грубо вылепленные черты, прямые широкие брови, твердо сомкнутые губы, упрямые глаза, такие же черные и бездонные, как речная глубина. И волосы, невероятно густая и буйная масса темных волос, колышущихся вокруг лица и уходящих под ледяную корку.
Путник обиженно, по-детски всхлипнул:
– Сильная, да?.. Довольна, да?..
Сейчас он был похож на мальчишку, которого старшие ребятишки не взяли в игру, да еще и поколотили.
Ни слова не прозвучало в стылом воздухе. Молчали замерзшие берега, молчал серо-сизый лед, по которому ветер мел снег. Не дрогнули твердо очерченные, надменные губы женщины. Но в этом молчании был презрительный ответ, внятный путнику.
Да, сильная. Да, довольна.
Лицо в воде расплылось, растаяло, поверхность воды на глазах пошла затягиваться ледяной коркой.
– Ну и ладно! – громко сказал путник, вставая на ноги. – Не больно-то надо было…
Подобрав шапку, он принялся карабкаться по обледеневшей тропке. Подниматься было труднее, чем спускаться: мешали навернувшиеся на глаза слезы.
А вот человек, который вел лошадь в поводу, на крестьянина отнюдь не подходил, хоть и одет был весьма небогато. Невысокий, жилистый, с острым волчьим лицом, который пересекали два старых шрама – один на щеке, другой через переносицу… И два меча за плечами. Эфесы простые, без украшений, потертые ножны. Рабочие клинки.
А потому двое, шагнувшие перед путником на дорогу, не стали его недооценивать. Держались на расстоянии – и один сразу поприветствовал незнакомца вскинутым на прицел луком. Стрела глядела путнику в лоб.
Второй – здоровяк с мрачной физиономией – поигрывал увесистой дубиной, но близко к встречному не торопился подходить.
– Не дергайся – и будешь жить, – предупредил молодой востроглазый лучник.
– А чего мне дергаться? – без тени страха или злости отозвался путник. – Разве ж я девчонка, которой за шиворот лягушку сунули?
– Разговорчивый, – угрюмо хмыкнул здоровяк.
– Разговорчивый, – согласился лучник. – Ты, добрый человек, видать, того бродячего лекаря остановил, чтоб поболтать? А потом на память о беседе лошадку прихватил?
Без малейшего замешательства путник окинул взглядом лучника, продолжающего держать его на прицеле.
– А это ваша забота? Да чтоб мне эту лошадь слопать, если вы, парни, королевские солдаты или замковая стража.
Лучник одобрительно хохотнул.
Но его приятель был настроен не так весело:
– Это ты чего… с шавками из замка нас равнять вздумал?!
– Уймись, Тумба, – поспешно сказал лучник. – Не равняет он нас с шавками из замка… А ты нам, добрый человек, вот что скажи. По какому-растакому праву ты на здешней дороге никому проезда не даешь?
– Ох уж и никому… – Хрипловатый голос путника звучал вполне добродушно. Сейчас этот жесткий, несомненно опасный человек похож был на волка, играющего с подросшими волчатами. – Вроде только с лекарем и потолковал.
– Врет небось… – тяжело бухнул сердитый Тумба.
– Врет, не врет – оно мне без разницы, – строго сказал лучник. – Мне вот интересно: знаешь ли ты, добрый человек, что в здешних краях только мы вдоль дорог работаем?
– «Мы» – это вы трое? – уточнил путник.
Лучник на миг растерялся, а потом хохотнул:
– Ишь, чуткий какой, волчара! Услышал, да?
И, не отводя глаз от цели, повысил голос:
– А тебе, сопляку, уши выдрать мало. Возишься, как кабан на лежбище, хруст стоит отсюда до Джангаша!
Тем временем Тумба сообразил, что вопрос остался без ответа – и путник ничего не знает о стоящей за ними могучей силе.
– Нас не трое. Мы… это… мы шайка!
– Шайка – это хорошо! – обрадовался путник. – До меня ваша громкая слава не докатилась, я издалека, из Чернолесья. Но буду проситься к вашему костру.
– И с какой это радости? – ухмыльнулся лучник.
– А мне больше некуда податься, – объяснил путник просто.
– Я не про то говорю. С какой это радости мы тебя к своему костру пустим?
– Верно говоришь, Тетива, – солидно согласился здоровяк. – Вот я медведя на рогатину беру… лошадь на плечах поднимаю… а он может?
– А я, – с чувством собственного достоинства добавил Тетива, – могу тебе, добрый человек, всадить по стреле в каждый глаз прежде, чем ты до эфесов дотянешься.
– И все у вас такие лихие? – Путник с явной насмешкой покосился в сторону придорожных кустов, откуда до его ушей только что донесся предательский хруст ветвей.
– Все, не все – что тебе за дело? – обиделся за невидимого напарника Тетива. – Сам-то что умеешь?
– Сам-то хорошо знаю карраджу.
Тумба что-то одобрительно буркнул. Карраджу – «смертоносное железо» – древнее искусство мечников. Сам Тумба им не владел, предпочитал дубину-голубушку…
– Карраджу – это дело, – оценил Тетива. – Этак ты нам и впрямь сгодишься.
– Эй, а ты чего это решать вздумал? – ревниво вскинулся Тумба. – Ты, что ли, у нас в атаманах ходишь? К атаману его надобно вести, вот что!
– Это ты верно сказал, – признал Тетива правоту приятеля. И повысил голос: – Эй ты, телок неуклюжий, выбирайся сюда.
«Телок неуклюжий», вывалившийся на дорогу, оказался мосластым долговязым подростком лет пятнадцати.
– Возьми лошадку, – скомандовал Тетива. – Отведешь… сам знаешь к кому. Скажешь: поберечь просим.
Путник без спора отдал повод трофейной лошадки в красную от холода лапку подростка. И снова чужак показался лучнику добродушным волком среди волчат.
– А ты, добрый человек, с нами пойдешь, – строго сказал ему Тетива. – Пусть атаман решает, сидеть ли тебе у нашего костра.
– Хозяин, да неужто выгонишь? – взмолился нищий.
– Не выгоню, ясно-понятно. Но ужин и ночлег отработаешь. Ступай на кухню, моя Дагерта тебе такую работу подберет, чтоб и одной рукой можно было управиться. Воды в бочку натаскаешь или еще что…
– Да ладно тебе, Кринаш! – раздался от ворот веселый голос. – Пусть бедняга отдохнет, я заплачу за его ночлег и ужин. Авось не разорюсь.
Забыв о нищем, Кринаш с широкой улыбкой обернулся к воротам: нагрянули настоящие гости!
Молодой человек в полушубке на волчьем меху спрыгнул с седла. Хозяин поспешил навстречу.
– Рад снова видеть моего господина в «Посохе чародея»!
– Снова? – удивился приезжий. – Ты узнал меня? Но я же в этих краях был только раз, и то давненько.
– Осенью девяносто третьего, – без запинки уточнил хозяин. – Челивис Парчовый Кошель из Рода Вайсутар.
– Верно… ну и память у тебя!
– Да как же забыть? Тогда целая толпа гостей прибыла… а я только потом узнал, что среди прочих, под дорожным именем, был сам принц Тореол, нынешний наш король!
Гость хмыкнул. «Дорожное прозвище» – это было сказано вежливо и осторожно. Да, многие принимают на время странствий прозвище, чтобы обмануть неудачу. Но принц Тореол был вынужден это сделать: он обвинялся в покушении на убийство своего дяди, короля Нуртора. Челивис и не подозревал, что путешествует в компании государственного преступника, которого судьба ведет прямиком на престол Силурана!
– Ну… я наемницей была. С шестнадцати лет. Довелось побывать на последней грайанской войне. На Черных Пустошах дрались, за Лунными горами. Натерпелись страху: грайанцы само собой, но там еще и нежить всякая бродила. В одной заварушке ранили сотника. Мы отступали, я его вытащила. После этой драки нам обоим пришлось расстаться с армией: до того неаккуратно меня грайанский вояка по руке рубанул, повредил сухожилия… – Женщина подняла к глазам правую руку в меховой варежке. Пальцы навсегда согнулись, словно Румра держала невидимое яблоко. – Что за наемник, если пальцы даже ложку не возьмут? Сотнику удалось пристроиться шайвигаром в крепость Шадстур, так он меня не забыл, взял к себе в помощники. Там и крутилась, а осенью мой бывший командир шепнул словечко кому надо: мол, толковая баба, сумеет быть шайвигаром. – И хохотнула: – Вот уж действительно Левая Рука, если правая работать не желает!
Литисай с опаской глянул на Румру: не на него ли намек? «Правая Рука работать не желает…» Может, еще спросит: а ты-то, паренек, как в двадцать три года угодил на высокую должность?
Молчит. И то верно, чего уж тут спрашивать!
Род Хасчар испокон веков поставлял Силурану лихих вояк, все они дослуживались до высоких чинов и не забывали поддерживать друг друга. В шестнадцать лет Литисай пошел в армию, а в семнадцать стал десятником – дядюшка расстарался, военный советник при короле Нурторе. Через три года дядюшки не стало, но место советника занял другой родственник Литисая – и не забывает содействовать юному родичу в его карьере.
А парень шкурой чувствует недоверчивые взгляды солдат: мол, посадили нам на шею желторотого птенца!
Не далее как вечером Литисай случайно услышал обрывок разговора двух наемников:
«А говорит, что был под Найлигримом!»
«Врет. А если и был, так при Нурторе для всяких поручений. Ты прикинь, сколько лет ему было в девяностом году!..»
Тут они углядели начальство и заткнулись.
Литисай тогда потребовал предъявить оружие, придрался к плохо наточенным мечам и отправил болтунов чистить отхожие ямы. Но маленькая месть не принесла успокоения.
Чтобы отогнать невеселые мысли, парень обратился к своей спутнице:
– И не боится этот Кринаш в такой глуши постоялый двор держать?
– А вот и не боится! – охотно откликнулась Румра. – Наемники, что осенью были с королем в здешних местах, воротившись, рассказывали: мол, Кринаш спас жизнь магу из Клана Медведя. И тот в благодарность наложил на постоялый двор охранные чары. Теперь, дескать, без дозволения хозяина во двор не войдет ни Подгорная Тварь, ни оборотень, ни нежить.
– Надо же! – заинтересовался Литисай. – Вот бы попросить высокородного господина, чтоб нашу крепость так заговорил!
– Так Медведь был заезжий, грайанец. Чего ради он для силуранской крепости стараться будет?
Тропа вильнула влево и, словно речушка в большую реку, влилась в утоптанную дорогу. И на этой дороге всадникам открылось необычное зрелище.
Невысокий, щуплый человек, встав вместо лошади в хомут, уныло тащил небольшую телегу. Одет человек был странно: поверх рубахи на него был напялен рогожный мешок с дырками для головы и рук.
– Эй, жеребчик, что, работой греешься? – окликнула Румра незнакомца.
«Жеребчик», вскинув голову, увидел на всадниках, выехавших на дорогу, красно-белые перевязи – и обрадовался:
– Вы из королевской армии, господа мои? А меня ограбил какой-то негодяй! Лошадку увел, куртку снял, шапку… говорит, до постоялого двора и так добежишь… а разве ж я тележку брошу?! У нее колесо отлетело, у тележки-то, так я пока провозился… Мешок вон напялил, чтоб не замерзнуть.
– Давно ограблен? – подался вперед дарнигар.
– Да с четверть звона назад…
Литисай разочарованно присвистнул. За это время разбойник наверняка успел уйти далеко.
– Ты грайанец? – определила Румра по выговору незнакомца.
– Грайанец, господин мой, лекарь я бродячий! – обернулся тот на голос. – Барикай Сиреневый Куст из Семейства Яргибран.
Женщина, которую назвали «господином», не стала поправлять Барикая. А дарнигар сбросил с плеч меховой плащ:
– Накинь, согрейся… куда бредешь?
– В «Посох чародея», господин! – Барикай закутался в плащ. – И куртку взял, и шапку взял, и лошадку увел. – Он обернулся на кучку свертков в тележке. – А лекарства не взял – ни мази, ни порошки, ни сушеные травы. Сказал: «На кой мне эта дрянь?»
И такая горькая обида прозвенела в голосе грайанца, что наемники не удержались – захохотали.
– Попутчик, значит… – хмыкнула Румра. – А ну, Вьягир, слезай со своей Рыжухи, ставь ее в хомут. До постоялого двора доедешь с Барикаем на тележке.
* * *
– И долго ты будешь меня по лесу мотать? – гневался Бурьян. – Мы здесь уже проходили, корова бестолковая! Вон и следы наши впереди!– Вижу, – кротко сказала Гульда. – Но ты же сам хотел, чтоб я тебя вела, как в прошлый раз сама шла. А в прошлый раз я тут с тропы сбилась. Пока ее нашла – все кусты вокруг истоптала.
– Издеваешься надо мной, брюква мороженая?!
– Что ты, что ты! Просто хочу сдержать клятву…
Разбойник и нищенка шли по лесу вдвоем: Горластый наотрез отказался связываться с бабкой Гульдой.
Вот ему и не пришлось пробираться по заснеженному лесу. Хорошо еще, что в снегу не утонешь, не так много его здесь легло. Но все равно мало радости в прогулке: то через коряги перелезать, то ползти под низко нависшими ветвями, то кубарем – в глубокий овраг…
Вдали попробовал голос волк. Бурьян покосился на свою спутницу. Правду ли говорят, что старую злыдню слушается лесное зверье?
Может, верно говорит Горластый: всадить ведьме стрелу в глаз – и будет всем хорошо?..
Но в душе Бурьяна жадность выдержала жестокий бой с чувством мести – и порвала противника в клочья.
Говорили про Гульду, что есть у нее чем поживиться. Не так она проста, Гульда! Ходит, просит милостыньку – а у самой где-то зарыт кувшин серебра, не иначе!
Вот и запала Бурьяну в голову думка: поживиться за счет колдуньи…
Сначала-то просто хотелось добраться до кувшина с серебром. А потом в голову полезли мыслишки и позаманчивее. Гульда по здешним краям давненько бродит – то исчезнет, то вновь появится. Хитра, как дюжина лисиц. Вот узнала, где прореха в Грани, и враз смекнула, как за эту находку денежки получить. А сколько еще секретов хранит ее седая башка?..
Нет, правда, обидно же: вот помрет ведьма где-нибудь на речном берегу, вдали от людского жилья – годы-то ее какие! А вместе со старухой сгорят в вечном пламени Бездны все ее тайны…
Бурьян, мысленно успевший назначить себя наследником бабки Гульды, огорченно вздохнул – и услышал:
– А! Вот он, дуб-то! Давай, парень, лезь наверх!
– Чего? – опешил Бурьян, обозревая разлапистое, кряжистое дерево, негостеприимно поскрипывающее голыми ветвями.
– На дуб, говорю, лезь! Вон в коре трещина. Ставь туда ногу – и на нижнюю ветку!
– А ты?.. – растерялся разбойник.
– А я внизу подожду. Годы мои не те – по веткам, как белка, прыгать. Хватит, прошлый раз напрыгалась. Теперь это твоя дорога.
– Я наверх полезу, а ты тягу дашь, да?
– Куда я с привязи денусь? Вон до того сука, которым развилка кончается, как раз веревки должно хватить, – измерила Гульда взглядом расстояние до голой черной кроны.
– Да на кой я туда лезть-то должен?
– Я лазила, хоть и годы мои не те. А ты – молодой, ты и вовсе не развалишься.
Разбойник задумался, не сводя недоверчивого взгляда с безмятежной старушечьей физиономии.
Может, с вершины дуба можно что-то увидеть? Тропу там… или поляну…
– А, ладно! – решился он. – Как говорится, судьба улыбается смельчаку!
– Это она не улыбается, – с простодушным видом уточнила бабка. – Это она скалится. И прикидывает, как его получше сожрать, смельчака…
Словно отвечая речи Гульды, в отдалении вновь послышался вой.
Бурьян сглотнул слюну, молча скинул на снег рукавицы и полез на дерево.
То, что летом было бы детской забавой, в мороз оказалось делом весьма неприятным. Разбойник в кровь ободрал пальцы о скользкую и в то же время шершавую кору и пару раз шлепнулся в сугроб, прежде чем сумел оседлать ветку.
Ну и что он с нее узрел? Да ничего такого, из-за чего стоило бы карабкаться на этот дуб, чтоб ему пойти на дрова! Слева сплошное море заснеженных крон, справа узкий темный провал – речка Безымянка… Красивое зрелище, суровое, величественное. Но разозленный Бурьян его не оценил.
Взгляд вниз… там вид куда менее величественный и куда более возмутительный. Бабка Гульда, подняв привязанную руку, чтобы дать своему спутнику возможность залезть повыше, правой рукой вытащила из сумы кусок лепешки – и лопала в свое удовольствие!
– Ты там обедать устроилась? – взвыл разбойник. – Что я отсюда высматривать-то должен?!
– Да что хочешь, – безмятежно отозвалась старуха.
– А сама-то ты что отсюда видела?
– Медведя.
– Чего-о?!
Бабка вернула остатки лепешки в сумку и снизошла до объяснений:
– Медведя-шатуна. Из берлоги вылез. Вот я на дерево и взобралась, чтоб на мне, старой, он норов не сорвал.
Оскорбленный Бурьян скатился с дерева. Он готов был не хуже медведя-шатуна сорвать на бабке норов.
– Да я ж тебя…
Гульда твердо встретила его взгляд – и брань застряла в глотке разбойника. Вдруг подумалось ему, что бабка вовсе не слабенькая тростиночка. И рука на посохе лежит твердо, уверенно. И взгляд бесстрашный. Конечно, он, Бурьян, парень молодой да крепкий, но и Гульда не будет принимать колотушки со слезами и визгом. Баба лихая, постарается за себя постоять. И одной Хозяйке Зла известно, чья возьмет.
Бурьян сдержался и сказал примирительно:
– Ладно… долго еще снег месить?
– Да почти дошли уже!
* * *
– И запомни: если увидишь на дворе бабку Гульду – сразу разворачивайся и бегом в деревню, в «Жареный петух». Где просит милостыню она, другим побирушкам не место.– Да почему не место? Наш брат нищий и ватагами бродит… По слухам, «Посох чародея» – богатый постоялый двор. Что ж, там двум бродягам не найдется угол под крышей и пожевать чего?
– Молод ты, Ланат, не слушаешь старших, а старшие худого не посоветуют. Говорю тебе: бабку Гульду обходи на драконий скок. Ты ее ни с кем не спутаешь: толстая, горластая, с посохом… Этим посохом тебя и попотчует, если сунешься ей поперек пути.
Однорукий нищий недоверчиво покосился на своего старого спутника:
– Шутишь? Я ж как-никак наемником был! Хоть и остался при одной клешне, а все-таки… посохом, баба…
– Э-эх, Ланат, бестолочь ты… Может, пойдешь со мной в деревню?
– И не увижу место, про которое байки складывают? Из-за старухи с палкой?
– Старухи с палкой?! Э-хе-хе! Она же ведьма, это всем известно. На постоялый двор Кринаша, говорят, проклятие наложила.
– Проклятие? – встревожился однорукий нищий.
– Ну да. Кринаш с нею вроде как повздорил. Так она ему возьми да брякни: пусть, мол, на твой двор валятся ворохом чужие невзгоды – а ты, мол, замаешься их разбирать… Слушай, пойдем в деревню, а?
– Ну уж нет! – хохотнул Ланат. – Чтоб я на «Посох чародея» взглянуть отказался?! А не его ли вывеска там виднеется?
И впрямь – за расступившимися деревьями виден был край крыши и удивительной красоты вывеска над нею: седобородый чародей держал на ладони осиянный золотистым светом крошечный постоялый двор.
* * *
– Ну, почти дошли. Теперь вниз – и на лед!– Вниз, да? – с сомнением протянул Бурьян, осторожно остановившись на краю обрыва.
– А ты иву попроси помочь, – усмехнулась Гульда.
Ива и впрямь могла стать неплохой помощницей. Старая, истрепанная ветрами, она склонилась над краем оврага, свесив ветви почти до покрывшего Безымянку льда.
– Ой, бабка, смотри! Одной мы веревочкой связаны! Я брякнусь, так и тебя следом утяну!
– Да помню, помню… как тут забудешь, если ты меня всю дорогу дергаешь, как упрямую кобылу за повод! Годы мои не те – на веревке ходить… Лучше глянь, как отсюда далеко видно… и как тут красиво!
Бурьян негромко выругался! Нашла красоту, ботва гнилая! Холодные, угрюмые места, где не любят бывать люди!
Не то чтобы слыли здешние края приютом лесных ужасов. Ни разу не загрызли тут никого волчьи стаи. И Подгорные Твари бродят не гуще, чем в прочих местах. Не подкарауливают путников разбойники… это уж Бурьян знает лучше прочих. Что здесь разбойникам делать-то?
А все-таки есть причина, почему сюда не ходят! Вот только не говорят о ней… даже мысли о ней гонят прочь…
Бурьян бегло посмотрел вниз («Хорошо, что речку льдом затянуло!») и перевел взгляд на другой берег.
Не так уж далеко отсюда и видно. Вон та проплешина меж деревьев – край Смрадного болота, а больше ничего и не видать…
Но возразить Бурьян не успел. Тычок меж лопаток – и парень полетел с обрыва.
Речной лед гостеприимно метнулся навстречу и радостно хрустнул под разбойником. У берега бил родник, ледок здесь был тонким, непрочным.
Разбойнику показалось, что он заорал, когда вода ворвалась под одежду и в сапоги, обожгла, ударила, стиснула… На самом деле он молча разевал рот, барахтаясь на мелководье и выплевывая на серый лед донную грязь.
По-звериному, на четвереньках выполз разбойник на берег. Вскинул голову к свесившей ветви иве, к глядящему с обрыва вниз круглому старушечьему лицу.
– Порешу, сука…
И тут потрясенная, горящая от ненависти голова вдруг породила здравую мысль.
По оврагу карабкаться и без того нелегко, да еще в леденеющем на глазах полушубке. А наверху ждет крепкая, сильная баба с тяжелым посохом наготове. И ей как раз очень удобно бить по башке, которая покажется над краем обрыва.
– Когда ж развязаться успела, брехунья старая? – просипел Бурьян.
– Пока ты по сторонам глазел, – объяснила бабка.
– Обманула, росомаха… – Бурьяну трудно было говорить, зубы лязгали.
– Вот еще! Как поклялась, так и провела. Я ж тут и сама с обрыва съехала, ноги промочила. Дальше уже не ходила: костер развела, грелась… На, держи, недотепа!
Левой рукой старуха вынула из сумы холщовый мешочек, сбросила под ноги Бурьяну.
– Здесь кремень, огниво, трут. Набери хвороста, разведи костер. Ничего, выживешь. Силуранцы – народ крепкий и к морозу привычный. А клятву я сдержала.
И пошла себе прочь, не отвечая на хриплую брань из-под обрыва.
* * *
Зимней дороге не спрятаться под снегом. Пусть укроет ее сообщница-вьюга – выдадут прянувшие прочь кусты, выдадут раздавшиеся в стороны стволы сосен. И обоз найдет дорогу, проложит по ней новую, зимнюю, звонкую колею. Утопчут дорогу копыта и сапоги, смирится дорога, перестанет таиться – разве что вздохнет про себя о спокойных осенних денечках, когда никто не решался ступить в ее непролазную грязь. И по-прежнему будет свысока поглядывать на бегущую над обрывом реку.Зимой по здешним краям никто не ходит в одиночку. Не доставляют путники такой радости волкам и троллям. Купцы сбиваются в обозы, ведут возы под конной охраной, а одинокие странники норовят прибиться к этой медленно ползущей громаде.
Однако юноша, который брел сейчас над обрывистым берегом Тагизарны, не думал ни о троллях, ни о волках. Он боролся со сном.
Под светло-голубыми, прозрачными глазами легли тени, веки стали тяжелыми. Тянуло на обочину – лечь в мягкий сугроб, подложить лисью шапку под голову и спать, спать, спать…
Путник упрямо замотал головой, отгоняя дремоту. Умыться бы…
Эта мысль оказалась еще коварнее. Остро захотелось прямо сейчас ощутить на коже ледяную воду – чтоб замерло дыхание, а сердце пошло стучать восторженно и отчаянно…
«Как от поцелуя красавицы», – подумал юнец с умудренностью человека, дожившего до шестнадцати лет и дважды целовавшегося с девушкой.
Воспоминание наотмашь ударило по душе: прощание за оврагом и злые, беспощадные слова…
Ну и ладно. Девушек на свете много. Обиду можно пережить и забыть…
И тут же обида действительно забылась. Потому что рядом, в двух шагах – удобный спуск к реке. А у берега лежит в воде камень, чтоб на него встать. И прорубь рядом с камнем пробита. Мужики из соседней деревни ходят сюда рыбачить? Или по соседству есть избушка охотника?
Паренек спустился к реке быстро и ловко. Ни разу не поскользнулись на корке наледи ноги в стоптанных сапогах. Без опаски ступил путник на лежащий в воде камень. Опустился на колени, с удовольствием глядя на тонкий лед, затянувший прорубь. Склонился пониже – и уверенно положил на лед обе ладони.
Не ударил, не нажал – просто положил. Но ледок начал плавиться под руками. Все шире и шире от ладоней разбегалось черное пятно воды… и вот уже на темной глади в рамке из толстого сизого льда отражается довольная мальчишеская физиономия.
Парнишка расхохотался. Сорвал с головы лисью шапку, чтоб не уронить ее в воду, положил на снег. И принялся зачерпывать воду пригоршнями и плескать в лицо, нимало не заботясь о том, что облил уже полушубок на груди и крепко замочил рукава.
Наконец вскинул лицо, на котором не было уже и тени сна. Новым, ясным взглядом обвел заснеженный берег и припаянное к нему ледяное поле. И вновь жадно погрузил руки в воду, словно скупец – в сундук с серебром.
Но тут же смех его оборвался, спина и плечи застыли, напряглись.
Потому что там, в воде, кто-то мягко и сильно взял его за обе кисти.
Юноша не удивился и не испугался. С досадой прикусил губу, дернулся – но руки были прочно сжаты в мягких тисках.
– Пусти, ну! – возмутился путник. – Я же только умыться!.. Воды жалко, да?..
Мягкая неодолимая сила неспешно потянула юношу к себе. Он упал грудью на камень, яростно затрепыхался – руки были в воде по локоть – и вспомнил нужные слова:
– Заклинаю моей человечьей кровью – отпусти!
Нехотя разжалась подводная хватка.
Вырвавшись, путник уселся на камень. Он не замечал, что с рукавов полушубка текут ручейки, а овчина покрылась сосульками. Юноша сердито глядел в прорубь.
Там, на черной глади, вместо своего отражения он видел женское лицо. Некрасивое, но поражающее властностью и силой. Грубо вылепленные черты, прямые широкие брови, твердо сомкнутые губы, упрямые глаза, такие же черные и бездонные, как речная глубина. И волосы, невероятно густая и буйная масса темных волос, колышущихся вокруг лица и уходящих под ледяную корку.
Путник обиженно, по-детски всхлипнул:
– Сильная, да?.. Довольна, да?..
Сейчас он был похож на мальчишку, которого старшие ребятишки не взяли в игру, да еще и поколотили.
Ни слова не прозвучало в стылом воздухе. Молчали замерзшие берега, молчал серо-сизый лед, по которому ветер мел снег. Не дрогнули твердо очерченные, надменные губы женщины. Но в этом молчании был презрительный ответ, внятный путнику.
Да, сильная. Да, довольна.
Лицо в воде расплылось, растаяло, поверхность воды на глазах пошла затягиваться ледяной коркой.
– Ну и ладно! – громко сказал путник, вставая на ноги. – Не больно-то надо было…
Подобрав шапку, он принялся карабкаться по обледеневшей тропке. Подниматься было труднее, чем спускаться: мешали навернувшиеся на глаза слезы.
* * *
Уздечка из веревки была сделана с деревенской обстоятельностью: вокруг шеи за ушами лошади, узел под горлом, еще петля вокруг морды – и конец веревки как повод.А вот человек, который вел лошадь в поводу, на крестьянина отнюдь не подходил, хоть и одет был весьма небогато. Невысокий, жилистый, с острым волчьим лицом, который пересекали два старых шрама – один на щеке, другой через переносицу… И два меча за плечами. Эфесы простые, без украшений, потертые ножны. Рабочие клинки.
А потому двое, шагнувшие перед путником на дорогу, не стали его недооценивать. Держались на расстоянии – и один сразу поприветствовал незнакомца вскинутым на прицел луком. Стрела глядела путнику в лоб.
Второй – здоровяк с мрачной физиономией – поигрывал увесистой дубиной, но близко к встречному не торопился подходить.
– Не дергайся – и будешь жить, – предупредил молодой востроглазый лучник.
– А чего мне дергаться? – без тени страха или злости отозвался путник. – Разве ж я девчонка, которой за шиворот лягушку сунули?
– Разговорчивый, – угрюмо хмыкнул здоровяк.
– Разговорчивый, – согласился лучник. – Ты, добрый человек, видать, того бродячего лекаря остановил, чтоб поболтать? А потом на память о беседе лошадку прихватил?
Без малейшего замешательства путник окинул взглядом лучника, продолжающего держать его на прицеле.
– А это ваша забота? Да чтоб мне эту лошадь слопать, если вы, парни, королевские солдаты или замковая стража.
Лучник одобрительно хохотнул.
Но его приятель был настроен не так весело:
– Это ты чего… с шавками из замка нас равнять вздумал?!
– Уймись, Тумба, – поспешно сказал лучник. – Не равняет он нас с шавками из замка… А ты нам, добрый человек, вот что скажи. По какому-растакому праву ты на здешней дороге никому проезда не даешь?
– Ох уж и никому… – Хрипловатый голос путника звучал вполне добродушно. Сейчас этот жесткий, несомненно опасный человек похож был на волка, играющего с подросшими волчатами. – Вроде только с лекарем и потолковал.
– Врет небось… – тяжело бухнул сердитый Тумба.
– Врет, не врет – оно мне без разницы, – строго сказал лучник. – Мне вот интересно: знаешь ли ты, добрый человек, что в здешних краях только мы вдоль дорог работаем?
– «Мы» – это вы трое? – уточнил путник.
Лучник на миг растерялся, а потом хохотнул:
– Ишь, чуткий какой, волчара! Услышал, да?
И, не отводя глаз от цели, повысил голос:
– А тебе, сопляку, уши выдрать мало. Возишься, как кабан на лежбище, хруст стоит отсюда до Джангаша!
Тем временем Тумба сообразил, что вопрос остался без ответа – и путник ничего не знает о стоящей за ними могучей силе.
– Нас не трое. Мы… это… мы шайка!
– Шайка – это хорошо! – обрадовался путник. – До меня ваша громкая слава не докатилась, я издалека, из Чернолесья. Но буду проситься к вашему костру.
– И с какой это радости? – ухмыльнулся лучник.
– А мне больше некуда податься, – объяснил путник просто.
– Я не про то говорю. С какой это радости мы тебя к своему костру пустим?
– Верно говоришь, Тетива, – солидно согласился здоровяк. – Вот я медведя на рогатину беру… лошадь на плечах поднимаю… а он может?
– А я, – с чувством собственного достоинства добавил Тетива, – могу тебе, добрый человек, всадить по стреле в каждый глаз прежде, чем ты до эфесов дотянешься.
– И все у вас такие лихие? – Путник с явной насмешкой покосился в сторону придорожных кустов, откуда до его ушей только что донесся предательский хруст ветвей.
– Все, не все – что тебе за дело? – обиделся за невидимого напарника Тетива. – Сам-то что умеешь?
– Сам-то хорошо знаю карраджу.
Тумба что-то одобрительно буркнул. Карраджу – «смертоносное железо» – древнее искусство мечников. Сам Тумба им не владел, предпочитал дубину-голубушку…
– Карраджу – это дело, – оценил Тетива. – Этак ты нам и впрямь сгодишься.
– Эй, а ты чего это решать вздумал? – ревниво вскинулся Тумба. – Ты, что ли, у нас в атаманах ходишь? К атаману его надобно вести, вот что!
– Это ты верно сказал, – признал Тетива правоту приятеля. И повысил голос: – Эй ты, телок неуклюжий, выбирайся сюда.
«Телок неуклюжий», вывалившийся на дорогу, оказался мосластым долговязым подростком лет пятнадцати.
– Возьми лошадку, – скомандовал Тетива. – Отведешь… сам знаешь к кому. Скажешь: поберечь просим.
Путник без спора отдал повод трофейной лошадки в красную от холода лапку подростка. И снова чужак показался лучнику добродушным волком среди волчат.
– А ты, добрый человек, с нами пойдешь, – строго сказал ему Тетива. – Пусть атаман решает, сидеть ли тебе у нашего костра.
* * *
– Я на своем дворе бесплатно никого не привечаю, – с головы до ног оглядел Кринаш однорукого нищего. – Пожалеешь одного, пустишь переночевать задаром, а потом набежит ватага таких, охочих до дармовщинки.– Хозяин, да неужто выгонишь? – взмолился нищий.
– Не выгоню, ясно-понятно. Но ужин и ночлег отработаешь. Ступай на кухню, моя Дагерта тебе такую работу подберет, чтоб и одной рукой можно было управиться. Воды в бочку натаскаешь или еще что…
– Да ладно тебе, Кринаш! – раздался от ворот веселый голос. – Пусть бедняга отдохнет, я заплачу за его ночлег и ужин. Авось не разорюсь.
Забыв о нищем, Кринаш с широкой улыбкой обернулся к воротам: нагрянули настоящие гости!
Молодой человек в полушубке на волчьем меху спрыгнул с седла. Хозяин поспешил навстречу.
– Рад снова видеть моего господина в «Посохе чародея»!
– Снова? – удивился приезжий. – Ты узнал меня? Но я же в этих краях был только раз, и то давненько.
– Осенью девяносто третьего, – без запинки уточнил хозяин. – Челивис Парчовый Кошель из Рода Вайсутар.
– Верно… ну и память у тебя!
– Да как же забыть? Тогда целая толпа гостей прибыла… а я только потом узнал, что среди прочих, под дорожным именем, был сам принц Тореол, нынешний наш король!
Гость хмыкнул. «Дорожное прозвище» – это было сказано вежливо и осторожно. Да, многие принимают на время странствий прозвище, чтобы обмануть неудачу. Но принц Тореол был вынужден это сделать: он обвинялся в покушении на убийство своего дяди, короля Нуртора. Челивис и не подозревал, что путешествует в компании государственного преступника, которого судьба ведет прямиком на престол Силурана!