Головачев Василий. Мир приключений (Сборник)

   – Еще волна… и еще семь тысяч… Иранское нагорье… три города полностью… не держите меня, не держите… мне легче.
   Ивонин отпустил странного больного, тот с усилием разогнулся. Лицо у него стало серым, как бетон моста.
   – Идите, – выдохнул он сквозь стиснутые зубы. – Я знаю, вы спешите, Игорь, идите, я сейчас справлюсь с приступом сам.
   Инженер, наверное, выглядел довольно обескураженно, потому что незнакомец снова усмехнулся через силу.
   – Зовите меня Михаилом, – сказал он. – Я не псих и не наркоман, и болезнь моя не входит в арсенал излечивающихся. Ни одна клиника мира не способна вылечить того, на ком отражается любое явление природы, чья нервная система способна ощущать зарождение циклона в Тихом океане и лесной пожар в джунглях Мадагаскара, вспышку на Солнце и падение вулканической бомбы… к сожалению, не только вулканической.
   Мучительная гримаса перекосила губы Михаила, он с заметным усилием преодолел свой новый приступ. Что он почувствовал сейчас, какое событие? Ивонин понял, что принял слова Михаила за правду, и разозлился. Но тот вдруг улыбнулся и проговорил:
   – Только что в Джайлаусском ущелье произошел обвал, есть жертвы… Вы не верите, я вижу, но не обижаюсь, привык. В современную эпоху мне никто не верит. А я в самом деле реагирую на все, что происходит в мире, просто крупные явления природы, сопровождающиеся большим количеством жертв, «забивают» основной фон мелких событий. Иногда бывает так больно, что хочется покончить с собой, иногда организм «сочувствует» мне, и я теряю сознание… Если хотите проверить, засеките время: только что на набережной грузовик наехал на тумбу и опрокинулся. А на проспекте Гагарина ветер повалил фургон на трамвайные рельсы, и трамвай врезался в него и загорелся. Завтра все это появится в газетах.
   – Но это же страшно! – воскликнул Ивонин. – Это удивительно и страшно, если только это правда!
   – Правда. – Улыбка у Михаила получилась совсем «человеческая», горькая и задумчивая. – Я ношу это в себе почти всю жизнь.
   – И никто не знает этих ваших способностей?
   – И сейчас никто, вернее, только вы. Раньше знали Кампанелла, Гострид, Абу-ль-Вефа, Соломон… Нас было трое, но наши товарищи не выдержали пытки жизнью, и теперь я совсем один, один вот уже около двух веков.
   Ивонин недоверчиво посмотрел на голову Михаила без единого седого волоска. В глазах нового знакомого искрилась усмешка, он иногда во время разговора уходил куда-то в лабиринты своих чувств, в свою сверхранимую душу, которую пронизывали не видимые никем силовые линии бурлящей вокруг жизни. И каждое сотрясение отражалось на нем вспышкой боли! Как же он выдерживает?!
   – Не знаю, – тихо и печально отозвался Михаил, хотя Ивонин и не задал вопроса вслух. – Для меня этот век самый жестокий, потому что во время войн я умираю тысячи раз… и воскресаю вновь. Не знаю зачем, но природа заложила в меня бессмертие. Может быть, скомпенсировав тем самым смертность остальных?.. Вы снова не верите. А я помню сожженные Карфаген и Геркуланум, гибель Помпеи и Содом и Гоморру, провал Ниагары – там сейчас знаменитый Ниагарский водопад, и сражения Второй мировой войны, Хатынь и Саласпилс, Хиросиму и Нагасаки, Вьетнам и Гренаду… Я помню вспышку сверхновой в тысяча пятьсот шестом году и пожар Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом, гибель Атлантиды и землетрясение в Чили в тысяча двести девяностом… Очень редко встречаются те, кто выслушивает меня до конца, еще реже – кто верит. Да я и в самом деле привык к недоверию. Просто становится легче, когда есть с кем поделиться, тогда я отдыхаю.
   – А вы не пробовали бороться? – невольно увлекся Ивонин.
   – Пробовал не однажды. В шестнадцатом веке я стал ради этого алхимиком, в девятнадцатом – фармацевтом.
   – А к врачам не обращались?
   – Я уже говорил, врачи не помогут, хотя я, конечно же, обращался к ним за помощью. Никто не верит, зато тут же заносят меня в списки сумасшедших. Штамп мышления… Только великие умы верили мне, но и они помочь не сумели. Саварина как-то предположил, что помочь мне может лишь мой двойник по психонатуре, тот, кто умеет сопереживать, принять на себя груз боли… Я встречал людей, с которыми мне становилось легче, вот как с вами, но чтобы полностью убрать экстрасенсорность, как теперь говорят…
   – Подождите, – остановил его Ивонин, у которого голова кругом пошла от обилия сведений и разыгравшейся фантазии. – А вы не пробовали убедить компетентные органы… в… ну, чтобы в районы бедствий вовремя успела помощь? Скажем, произошла где-то катастрофа, и вы тут же сообщаете о ней, чтобы спасатели…
   Михаил поморщился.
   – Пробовал и такую глупость, но… – Он безнадежно махнул рукой. – Давно… теперь смирился. Да и всем не поможешь.
   – Ну не знаю… – не согласился Ивонин. Что-то в нем погасло. Жалость к собеседнику и интерес к разговору. «Что это я? – подумал он, вслушиваясь в гортанный голос Михаила. – Поверил? Конечно, в нем есть что-то заслуживающее доверия… и в то же время отталкивающее… вроде снисходительных интонаций и блеска превосходства в глазах. А может, так оно и есть – превосходство мудрости? Сколько же ему лет, если он помнит гибель Атлантиды? Тут он перехватил явно, не надо было всовывать мне Атлантиду. Шарлатан он, вот кто, увлекся собственным красноречием, чтобы взамен что-нибудь попросить… И я уши развесил, лопух…»
   – И вы как все, – с горьким смешком прервал свою речь Михаил. – Шарлатан… Оливер Лодж назвал меня «камертоном событий». И лет мне ровно двадцать три тысячи сто пять.
   «Пророк! – хмыкнул про себя Ивонин. – Михаил – пророк… „ангел“, так сказать… „камертон событий“… Обалдеть можно! Интересно, откуда он сбежал?»
   Ивонин с сожалением посмотрел на часы, окончательно уверовав в свою гипотезу о сбежавшем больном.
   – Извините, мне пора идти. Интересно было познакомиться. Так я ничем не могу вам помочь?
   – Вы уже помогли, – пробормотал Михаил, щеку его дернул нервный тик. – Прощайте…
   Он шагнул из ниши и растаял в шелестящей дождем темноте. Издалека, словно из-под моста, донесся голос:
   – Спасибо за участие!
   И все стихло, остался лишь шелест осеннего дождя, одевшего в блестящую под светом фонарей кольчугу асфальт тротуара.
   Ивонин потоптался на месте, зачем-то заглянул через перила под мост, никого и ничего не увидел, выругался в душе и побрел на светлое зарево огней вдоль набережной, которое сулило сухое тепло и отдых. Его вдруг начала колотить дрожь, как и странного собеседника на мосту, и, словно отзвук жуткого колодца, в голове засела заноза боли. «Заболел! – с долей удивления подумал он. – Простудился и заболел, вот и все. Отсюда и сегодняшние приключения, встреча с „камертоном событий“… Бред собачий! По словам мамы, я всегда был излишне впечатлительной натурой, вот и нафантазировал…»
   На встречу с Ингой он опоздал…
   Ночь провел плохо.
   Боль не отпускала, пульсирующая, скачущая, колющая боль.
   Ивонин снова и снова вспоминал незнакомца на мосту, снова и снова анализировал его слова, поведение и утром вдруг с пугающей ясностью понял – он не просто простудился, а заразился от Михаила! Тот существовал наяву, а не в горячечном бреду сна.
   «Подходящая психонатура, – горько думалось Ивонину. – Неужели все это мне не привиделось? Не сон, не бред, не галлюцинация? Что же делать? Если у „камертонного“ вируса большой инкубационный период, то, может быть, я успею посоветоваться с… с кем? Кто мне поверит?»
   Приступ боли, зародившийся где-то в области сердца, свалил его на пол, и он отчетливо увидел стену урагана, поднявшую в воздух деревянные дома какого-то поселка…
   «Так! – сказал сам себе Ивонин, лежа на полу и пытаясь унять боль мысленным усилием. – Человек слаб… Человек слаб, если у него нет друзей и он остался один… Но у меня-то они есть! Инга! Ребята в институте… они поверят. Правда, придется разговаривать с ними на расстоянии, чтобы и они не заразились, и мы поборемся! В первую очередь надо будет научиться определять географические координаты районов бедствий, но с этим я справлюсь, по географии когда-то пятерки были. Михаилу было труднее, у него не оказалось никого, кто хотя бы просто посочувствовал ему. Вот в чем его беда – отсутствие друзей! Вот в чем его трагедия! Плохо, что он опустил руки, отделил себя от всех, „закуклился“ в себе самом… бессмертный эгоист! Попробую отыскать его, вместе с нами ему будет легче…»
   Ивонин привстал, но жесткий приступ боли затуманил сознание – где-то далеко падал в океан горящий пассажирский самолет.
   Ивонин, упорно цепляясь за стол, встал, пошатываясь пошел к телефону.
   – Ничего! – выговорил он в три приема, кусая губы. – Мы еще посмотрим, кто кого! Я тоже – стихия!

Эволюция
Микросага

Весьма средний палеолит

   Бырр^[1] созерцал переменную облачность и размышлял.
   Размышлял он, к примеру, о том, что неплохо бы переехать в пещеру со всеми коммунальными удобствами, что ковры из меха ламы изрядно поизносились, что икра черная, равно как и белая, уже в рот не лезет без мамонтовки, что если ледниковый период продлится еще пару тысячелетий, то мамонты вымрут и придется избрать предметом охоты дичь помельче, может быть, даже крокодилов… и тут взгляд Бырра упал на дерево, в котором любой уважающий себя неандерталец узнал бы морозоустойчивый сорт яблони, и мысли Бырра привычно сменили маршрут, что довольно характерно для первобытного человека того времени.
   «Яблоко хорошо после мамонтовки, – подумал Бырр. – Трезвеешь моментально, как от удара дубиной. Впрочем, если запечь его внутри мамонтового хобота, тоже ничего жарево…»
   Недолго думая, древний джентльмен поднял с земли камень. После трех-четырех неудачных попыток он добыл-таки яблоко – будучи тоже первобытным, оно было зеленым и смертельно кислым – и тут же съел. Без мамонтовки. Эту изобретенную неизвестным неандертальцем жидкость он допил еще вчера.

Средние века нашей эры

   Старый Митрофан внимательно оглядел из-под козырька руки горизонт, ограниченный сараем, стойлом, домом, лошадью, двумя свиньями и яблоней, и наметанным глазом зажиточного славянского фермера точно определил, что с юго-востока идет антициклон.
   «Опять придется раньше времени яблоки убирать, – подумал Митрофан. – Ранние яблоки ценятся меньше, чем поздние, особливо промеж коллег, ну да пес с ними, а то вовсе без урожая останешься!..»
   Чертыхнувшись в душе, старый Митрофан рысью побежал к яблоне, по пути припомнив, что его распрекрасная хозяюшка Аксинья умеет отменно запекать поросят с яблочной начинкой.
   Тетушка Аксинья доила корову, когда со двора послышался шум падения и вслед за тем визг обиженной свиньи. «Жакели твою в купорос!» – подумала Аксинья привычно, выглянула из сарая и увидела мужа, стоящего на четвереньках под яблоней и почесывающего заднюю часть тела. Опытным глазом определив причину шума, старуха сплюнула в сердцах:
   – Лестницу возьми, старый пень! Вздумал лазать по деревьям, как белка! И корзину не забудь – не то яблоки побьешь, жакели твою в купорос!
   Митрофан, поохав, покорно взял лестницу, приставил к яблоне, прицепил на тощую шею корзину и полез вверх. Лестница, конечно, многое решала в данный исторический момент.

Средние годы двадцатого века

   Сидоров прищурился на солнце – рабочий день, к великому сожалению, еще не кончился – и, громко икнув, полез в кабину фруктоуборочного комбайна.
   «Хороши нонче яблочки! – подумал он почти трезво. – Золотой ранет… рашель… антоновка, туды ее в качель!.. И-ик!»
   Затарахтел мотор, вибратор уперся в ствол яблони, и крупные желтые с багрянцем яблоки посыпались в приемные сетки комбайна.
   Сидоров нагнулся, взял из-под картуза яблоко, понюхал, прослезился и с хрустом откусил…

Середина двадцать шестого столетия

   Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный лениво просматривал исторические хроники древних веков цивилизации Земли, как вдруг его поразил вид одного растения, плоды которого отозвались в наследственной памяти странно манящим вкусовым ощущением. Мутант хомо-многомыслящий-разумный-твердотопливный (в дальнейшем будем называть его для краткости ХМЫРЬ) тут же почувствовал желание – что характерно для землян того будущего времени – съесть такой же плод. Он протянул руку с одним-единственным пальцем, предназначенным для нажимания кнопок, тронул сенсор кибер-исполнителя желаний. Тотчас же в стенке его универсальной персональной жилой ячейки открылось отверстие, и в рот скатилось сочное, только что синтезированное яблоко.
   Все двадцать два глаза ХМЫРЯ зажмурились от удовольствия, и он подумал, что древние земляне, именовавшие когда-то себя людьми, пусть и имели всего два глаза и лишние конечности, все же умели чувствовать прекрасное желудком…

Еще пару средних тысяч лет спустя

   Где-то в сто пятьдесят первом блоке десятой зоны седьмого сектора пятого уровня третьей спирали Всегалактический единый Мозг-анализатор (ВЕДЬМА) внезапно ощутил незапланированную эмоцию, что в общем-то было характерно и для других Галактических Мозгов этого типа окружающего метагалактического пространства.
   В течение коротких трех тысяч лет, проанализировав эмоцию, ВЕДЬМА понял, что это одна из бесчисленного количества его звездных клеток, называемая когда-то Солнцем, вспомнила что-то приятно-грустное из своей истории. Перестроив логические и чувственные цепи, ВЕДЬМА подключил начальный сигнал этой звезды-клетки к общему каналу и всем своим многотысячепарсековым телом ощутил мысль – нарушительницу покоя: эх, яблочка бы сейчас… да бокал мамонтовки… да чтоб ни о чем не думать…

Дерево

   Гигантское лезвие взрыва вспороло экран, пересекло пульт, разметало людей и ахнуло в противоположную стену ходовой рубки, расколов ее зигзагом щели…
   В сознание они пришли тем не менее быстро: первым Диего Вирт, потом Грехов, последним Мишин. И только Саша Лех по прозвищу Мальчик-с-Пальчик не шевелился, раскинув по разбитому пульту большие руки.
   Диего выкарабкался из-под аппаратной стойки, взлетел к потолку рубки – наступила невесомость, – приблизился к пульту и наклонился над Сашей. Через несколько секунд он повернул к остальным побледневшее лицо и прошептал одними губами:
   – Мертв!
   Никто из них не знал причины катастрофы, даже Мишин, единственный в экипаже спасательного шлюпа теоретик и практик мгновенной «струнной» связи. Работником Управления аварийно-спасательной службы он стал недавно. И вот первый же его полет в составе аварийного патруля начался катастрофой, причем, по иронии судьбы, пострадал сам спасательный шлюп.
   Мишин подумал было, что приемная тахис-станция каким-то невероятным образом вышла из резонанса, что и послужило причиной аварии, но такое предположение нельзя было доказать, и он промолчал.
   Маленький их кораблик был поврежден, что называется, надежно: киб-координатор не работал, навигационные системы тоже, лишь системы жизнеобеспечения еще кое-как дышали, снабжая рубку кислородом и крохами электричества. Через два с лишним часа прозрели уцелевшие экраны, но информации о положении шлюпа это не прибавило. Слева по носу шлюпа тускло светила волокнистая россыпь мрачных багровых звезд. Справа, совсем близко, пылало косматое оранжевое солнце. Несмотря на свой опыт, ни Диего Вирт, ни Габриэль Грехов не могли определить, куда вышвырнул их взбесившийся тахис-канал.
   «Неклассическая ситуация, – подумал Грехов, с горечью сознавая свое бессилие. – Авария на спасательном модуле – нонсенс! Ирония судьбы. Что произошло на самом деле? Станция на Земле бросила нас по „струне“ всего лишь на сто пятьдесят миллионов километров, к Меркурию, а оказались мы здесь… неизвестно где, разбитыми чуть ли не вдребезги. Наверное, такие случаи бывали только в самом начале тахис-плавания. Как же выпутываться из этого положения?»
   И тут озарился пепельным светом центральный экран, и в его глубине выплыл горб близкой планеты…
 
   Шлюп падал уже несколько часов.
   Из разбитых блоков пульта Грехову удалось вдвоем с Мишиным собрать слабенькую схему ручного управления, и тогда у всех затеплилась смутная надежда на спасение.
   За это время они подробно рассмотрели планету: то, что она могла стать их могилой, не умаляло интереса. Планета представлялась мертвой. Безусловно, это первое впечатление было сугубо эмоциональным: растительность – они открыли степи и леса – уже жизнь! Однако люди невольно искали в безмолвных просторах степей намеки на жизнь разумную и не находили.
   Шлюп заканчивал второй, и последний, виток.
   Мишин попробовал включить аппаратуру экспресс-анализа, но попытки его не увенчались успехом. Зато он первым обнаружил странную деталь на поверхности планеты. Сначала Диего Вирт шутки ради предположил, что перед ним конец планетной оси вращения. Потом ему же показалось, что это искусственное сооружение, башня необычной формы. Но лишь опустившись до уровня запрещенной орбиты, на которой они уже не могли уберечь шлюп от падения, даже если бы работал двигатель, люди поняли, что видят гигантское – около трех километров высотой! – дерево.
   – Ущипните меня! – пробормотал Мишин. – Я сплю. Ей-богу, дерево! Или я на самом деле сплю?
   – Эка невидаль – дерево, – пренебрежительно сказал Диего Вирт. – Лучше бы то была антенна даль-связи.
   – Да вы что, ребята? Это же то самое Дерево спасателей! Помните историю с «Клинком солнца»?
   – Сказки! – грубо ответил Диего по привычке не унывать в самых трудных ситуациях. – Давайте прощаться, что ли, шлюп уже падает.
   Грехов в ответ мотнул головой, продолжая копаться в развороченном пульте. А через несколько минут, когда ждать больше как будто было нечего, Мишин вдруг сморщился и, стыдясь своего порыва, сунул Вирту жесткую темную ладонь. И почти сразу же Грехов крикнул:
   – Держитесь!
   Толчок включенного двигателя бросил людей в глубину кресел. Затем последовали толчки и еще…
   Сначала Диего вытащил безвольное тело Мишина, с трудом ворочаясь в смятой, перекошенной рубке. Передохнул и полез в шлюп снова. Вынес Грехова и несколько минут ждал, пока пройдет боль в груди. Потом уже автоматически вернулся за мертвым пилотом. Саше Леху было все равно, где лежать.
   Хотя шлюп был почти неуправляем и при посадке пропахал носом несколько сот метров, экипаж он спас. Люди отделались ушибами и ссадинами.
   – Слава твоим создателям! – проговорил с улыбкой Диего, погладив с нежностью шероховатый бок шлюпа. – Запас прочности просто поразительный, почти как у человека, да, командир?
   Грехов зашевелился, поднялся с трудом, упираясь кулаками в желтоватую почву, оглянулся на целый с виду шлюп и снова лег на спину, стал смотреть на открытое ими с орбиты дерево, наслаждаясь покоем и ощущением уходящей боли. Диего подошел и лег рядом, тоже глядя на дерево. По странной случайности они упали рядом, всего в полукилометре от этого оптического, а может быть, и материального, во что было трудно поверить, феномена. Очнувшийся Мишин сопел рядом, и все трое ни о чем не думали, просто лежали и смотрели на дерево.
   – А дела-то наши дрянь, – сказал наконец Диего равнодушно.
   – Не паникуй раньше времени, – отозвался Грехов невнятно.
   – Да я и не паникую, просто констатирую факт. – Диего пожал плечами, что вызвало укол боли в спине, перевел взгляд на Мишина. Тот окончательно пришел в себя и сел, дыша тяжело, с хрипами. Нереальная прозрачность пленочного скафандра позволяла видеть его измученное, посеревшее лицо.
   – Это вовсе не сказки, – проговорил Мишин, словно продолжая прерванный на орбите спор. – Можете смеяться или иронизировать, но это дерево, выполняющее желания. О нем постоянно толкуют пилоты галактических транспортников и даль-разведки. Одно время его даже пытались искать.
   – Фольклор, – пробормотал Диего и сморщился: прикушенный язык мешал разговаривать. – Миф века. Шутка какого-то пилота, превратившаяся в легенду.
   – Возвращение «Клинка солнца» не легенда. – Мишин тяжело встал. – У них полетел тахис-генератор, и если бы не дерево, выплывшее вдруг рядом… Вспомните их ответ. Описание, кстати, сходится даже в деталях.
   Он долго смотрел на дерево из-под козырька руки – больше всего оно походило на исполинский одуванчик с чешуйчатым стволом, – потом пробормотал:
   – Пойду пройдусь, посмотрю поближе, любопытно все-таки. – И, не дожидаясь ответа, побрел на холм, скрывающий основание ствола дерева.
   Диего подождал, пока он скроется из виду, выключил радиосвязь и приблизил голову в шлеме к голове Грехова:
   – Как ты думаешь, он понимает, что мы обречены? Или у него шок от удара?
   – Не знаю, – глухо ответил Грехов, тоже отключив связь. – Что-то я тебя не пойму. Ты что же, смирился с положением?
   – А ты знаешь способ, как отсюда выбраться?
   – Пока нет, но… в нашем положении очень хочется верить в существование Дерева желаний.
   – Вообще-то о дереве и я слышал немало всякого, причем от серьезных людей. Но когда оно оказывается рядом…
   – Дерево и я вижу, а вот насчет желаний… Видишь ли, я привык полагаться прежде всего на свои собственные силы.
   – Что-то я тебя не пойму, – поддразнивал командира Диего. – Уповать на собственные силы в таком положении трудно.
   – В детстве я часто мечтал о волшебной палочке, выполняющей любые желания.
   – Я тоже, – признался с улыбкой Диего.
   Они одновременно посмотрели на неподвижное тело Саши Леха.
 
   Через час Грехов, облазив модуль от кормы до носовых защитных экранов, вынужден был констатировать, что с ремонтом шлюпа собственными силами не справиться.
   – Я хорошо знаю навигационное оборудование, – сказал он устало, – но почти ничего не смыслю в передатчике и двигателях. Ты, кажется, тоже?
   – Я-то? – усмехнулся Диего Вирт. – Двигатели и передатчик, понимаешь ли, не входят в компетенцию врача. Но вот Мишин наверняка кое-что смыслит в тахис-аппаратуре, а значит, и в передатчике. Нам бы только сигнал подать, глядишь бы, и выкарабкались.
   – Нам надо не только сигнал подать, но еще и успеть выполнить задание. Был бы жив Саша…
   Диего посмотрел на командира как на сумасшедшего, но ничего не сказал.
   – Кстати, где Михаил?
   – Опять пошел к своему дереву.
   – Надо его как-то отвлечь, а то свихнется мужик. Пошли-ка и мы посмотрим на это чудо, разомнемся хотя бы. Нам повезло, что планета такая спокойная.
   Они медленно побрели на холм, ступая по короткой, очень жесткой серой траве. На лысой макушке холма задержались, глядя на одинокую человеческую фигурку, застывшую возле мощной колонны дерева. У обоих мелькнула одна и та же мысль, но оба запрятали ее поглубже: один – как заведомую чепуху, второй – как напрасную надежду. Спустившись в низину, молча остановились возле Мишина.
   Поверхность дерева действительно напоминала кору – толстая, морщинисто-чешуйчатая, темно-коричневая, более светлая в разломах и трещинах. Ствол вздымался над ними исполинским пальцем, воткнувшимся в небо, крона была почти не видна – легкое серебристое облачко не то листвы, не то пуха.
   – Ну и корень у него должен быть! – пробормотал Диего, которому стало не по себе. – А почему все-таки оно выросло здесь одно? Где другие такие деревья?
   Грехов не ответил, потому что мысль, которую он только что прогнал, вернулась вновь.
   – Миша, – позвал он, легонько тронув Мишина за плечо. – А как дерево исполняет желания? Какова процедура?
   – Что? – очнулся Мишин. – А-а… да очень просто. – Он оживился. – По легенде – каждый человек должен загадать желание, но не высказывать его вслух, и если желания у всех совпадают, то это общее желание исполняется.
   – «По легенде»! – фыркнул Диего. – А фактически? Как, например, спасся экипаж «Клинка солнца»?
   – Они шли над Тубаном – альфой Дракона. Без генератора добирались бы к Солнцу около трехсот лет… Встретили дерево на одной из планет Тубана, сели. Ну, конечно, сомневались, спорили… а потом собрались вместе, и … корабль вышел уже над Ураном, в Солнечной системе.
   – Просто у них снова заработал генератор, – сказал Диего и хихикнул. – Квазиживые механизмы иногда начинают бастовать, а потом приходят в норму.
   – Да нет, генератор так и не починили, списали потом.
   – А что, если попробовать? – сказал вдруг Грехов.
   – Ты серьезно?! – изумился Диего.
   – Давайте и в самом деле попробуем, – взмолился Мишин. – Что мы теряем? Попытка не пытка…
   – Чтобы потом был повод посмеяться друг над другом?
   – Брось! – недовольно проговорил Грехов. – Можешь начинать смеяться, но минута веселья еще не пришла. Если есть хоть какой-то шанс, его надо использовать.
   Они стояли молча несколько минут, стараясь не глядеть друг на друга. Наконец Грехов тихо сказал:
   – Начнем, пожалуй.
   Диего приподнял бровь:
   – Как?
   – Михаил уже предложил: думать о том, чего ты хочешь.
   – А если наши желания не совпадут, тогда что?