Головачев Василий. Последний джинн

покоя, способным выиграть бой до его начала. Игнат мог разрядить любую напряженную обстановку, не доводя ее до открытого столкновения, и Бондарь, убедившись в этом, проникся к нему глубоким уважением.
   Мужчины вышли.
   – Ты ему ничего не сказал о новом деле, – посмотрел на спутника Артем.
   – Пусть отдыхает, – рассеянно пробормотал Бондарь. – Я чувствую, что нас ждет очень непростая проблема.
   «Горизонт чист», – доложил по рации командир группы сопровождения, опекавшей руководителей СБ.
   Мужчины поднялись на площадку авиаобслуживания дома, сели в белый неф с красно-синими полосками, и под взлетевшим аппаратом развернулась панорама Финского залива.

Глава 3
ЦЕННЕЕ ЖЕРТВЫ

   Двадцать пять лет, проведенные в тюрьме, изменили его и внешне и внутренне.
   Из самоуверенного и агрессивного молодого человека с хамскими замашками Ульрих Хорст превратился в угрюмого, молчаливого, спокойного с виду мужчину с гипертрофированно развитыми мышцами; все двадцать пять лет он усиленно занимался спортом и рукопашным боем и смог бы, наверно, выступать в соревнованиях. Но его целью было нечто иное – месть, о чем он, разумеется, ни с кем не говорил.
   По совокупности преступлений, которые он совершил четверть века назад во время войны с неземными роботами – «джиннами» и моллюскорами, ему грозило пожизненное заключение. Однако Всеевропейская Комиссия по помилованию изучила содержание арестанта, отсиживающего срок в ганноверской тюрьме особого режима, и сочла возможным выпустить его на свободу «за отличное поведение и духовные устремления». Что подразумевалось под этим, эксперты Комиссии не объясняли. Но факт оставался фактом: седьмого мая две тысячи четыреста двадцать восьмого года пятидесятилетний Ульрих Хорст вышел за периметр тюрьмы.
   Надо сказать, что за время сидения Ульриха в тюрьме европейскими правозащитниками не раз поднимался вопрос изменения системы исполнения наказаний, вплоть до отмены тюрем. Но здравый смысл тех, кто понимал последствия таких изменений, неизменно брал верх. Мало того, появились юридически обоснованные программы ужесточения наказаний за чудовищные с точки зрения морали преступления, а в России даже возник Общественный Совет по изучению преступлений, предлагавший отменить мораторий на смертную казнь.
   И Ульрих затаил злобу даже на этот Совет, решив «примерно наказать» его деятелей за их убеждения. По мнению членов Совета, преступник в последние времена стал ценнее жертвы, так как любой маньяк, убивший десятки человек, оставался жить, пусть и за решеткой (хотя условия содержания преступника в тюрьме заметно улучшились со времен последней революции), в то время как его жертв воскресить было уже невозможно. В Соединенных Штатах Америки высшей мерой наказания по-прежнему была смертная казнь, да и в южноазиатских странах тоже. Европа же отстаивала свои позиции, позиции «гуманизма и терпимости», из-за чего пережила не один разгул преступности и уже склонялась к тому, что «терпимость имеет пределы».
   Ульрих готов был серьезно поговорить и с европейскими носителями идей ужесточения наказаний, поскольку боялся смерти до судорог и свято верил в «светлые головы гуманистов-правозащитников», игравших на его стороне. Прикидываясь агнцем, жаждущим жить по человеческим законам, он возненавидел духовника тюрьмы, который изо дня в день вдалбливал в головы арестантов азбуку Нового Евангелия: «Не существует господствующей расы. Не существует величайшей нации. Не существует истинной религии. Не существует совершенной философии». Этого человека Хорст решил после своего условно-досрочного освобождения мучить долго и жестоко.
   Седьмого мая в одиннадцать часов утра по местному времени он впервые глянул на ганноверскую тюрьму со стороны, как турист, толпы которых действительно осматривали это гигантское здание как некую достопримечательность. Сознание на несколько секунд поплыло, будто Ульрих хлебнул алкоголя, о котором мечтал двадцать пять лет.
   Сопровождавший его опекун заботливо поддержал бывшего узника тюрьмы под локоть:
   – Вам плохо?
   Ульрих, смахнув с ресниц слезу, выдернул локоть. Потом, вспомнив созданный им для судей имидж «изменившегося духовно» человека, виновато поклонился опекуну:
   – Простите… свежий ветер… голова закружилась…
   Он огляделся.
   Площадь напротив стены здания, похожего на старинную крепость, пестрела всеми цветами радуги: гостей Ганновера приносили и уносили десятки разнокалиберных аэробусов, и, казалось, здесь располагается знаменитейший древний собор, а не специально сконструированное узилище для содержания особо опасных преступников.
   Ульриха никто не встречал. Да он и не ждал никого, зная отношение родни к его судьбе. За двадцать пять лет ни один родственник не посетил его в тюрьме, кроме матери, что послужило дополнительной причиной разгорающихся в душе страстей. Родственников он тоже решил не щадить, в особенности деда Селима фон Хорста, если тот был еще жив.
   – Хотите где-нибудь присесть? – участливо поинтересовался опекун.
   – Благодарю вас, не нужно. Я хочу домой.
   – Вы имеете в виду гостиницу?
   Ульрих сжал зубы. О доме он мог только мечтать. Личного жилья как такового не было, так как все его имущество было конфисковано. Жить у матери не хотелось, поскольку это лишало его необходимой независимости. Ему предлагали такой вариант, но он отказался. Поэтому служба опекунства ЕСИН – Европейской системы исполнения наказаний просто сняла ему гостиницу в Потсдаме, по его просьбе, следуя букве закона, и теперь ему предстояло долгое время жить в гостинице в ожидании снятия с личного дела грифа «условно-досрочное освобождение». Только после этого он мог стать добропорядочным гражданином Европы, не требующим особого надзора.
   – В гостиницу.
   Ульрих невольно потрогал пальцем браслет на левой руке.
   Снять браслет он не мог. Это был аппарат физического и социального контроля за поведением выпущенного на свободу человека. И с ним надо было мириться, пряча замыслы и чувства, потому что любая попытка освободиться от бдительного ока операторов ЕСИН мгновенно вернула бы его на нары.
   Опекун вызвал систему доставки.
   Рядом опустился оранжевый пинасс службы контроля, в борту аппарата протаял проем дверцы.
   Ульрих и опекун заняли места в прозрачной изнутри кабине.
   Пинасс взлетел. Под ним распахнулась панорама Ганновера двадцать четвертого века.
   Ульрих жадно завертел головой, ища признаки изменений в архитектурных ансамблях современного городского пейзажа. Однако ничего особенного не увидел.
   Все те же башни, жилые и административные, созданные с помощью геном-технологий по «биомоделям природы» и потому напоминающие природные образования: кораллы, кисти винограда, кипарисы, насекомых, птиц и рыб. Все та же толчея летающих аппаратов в воздухе. Все те же белесые шпаги орбитальных лифтов, пронзающие атмосферу тут и там. Добавились разве что какие-то конструкции немыслимых геометрических сочетаний, но и те представляли собой жилые модули и бизнес-центры, облик которых был хорошо известен Ульриху по видео.
   Пролетели мимо одного такого архитектурного монстра, созданного с виду из ртути и жидкого стекла, уходящего «парусами» в небо на пятикилометровую высоту.
   – Офис мирового бренда пива «Наклюк-Вэ», – кивнул на башню опекун.
   – Немцы пиво любят, – пробормотал впечатленный Ульрих.
   – Не только немцы, все европейцы.
   – И русские?
   – Русские нет. По потреблению пива на душу населения они занимают всего лишь сто сорок четвертое место в мире.
   – Удивительно.
   – Скорее не удивительно, иначе Россия не стала бы ведущей державой Системы, наряду с Китаем. Но она уже больше двухсот лет соблюдает целевую программу трезвого образа жизни и поэтому…
   – Я знаю, – оборвал собеседника Ульрих.
   Пинасс нырнул к зеркальному пилону метро с иероглифической буквой «М» на острие.
   Конечно, Ульриха могли отправить в Потсдам и прямо из тюремного блока метро, но он настоял на том, чтобы дорога до гостиницы началась за пределами исправительного учреждения.
   Суета в зале ганноверского метро не произвела на него впечатления. Так было и раньше. Зато он внимательно вгляделся в лица пассажиров, больше половины которых представляли собой темнокожее население Земли. К тому же и говорили они в большинстве своем не на немецком или английском языках, а на китайском и всякого рода «суахили», «банту», «кокого» или «манано», то есть на языках всего мира, и это обстоятельство заставило Хорста нахмуриться. Раньше он не замечал, кто его окружает и на каком языке говорит.
   В то же время его порадовали представительницы прекрасного пола, которых хватало, молодых и симпатичных, и Ульрих невольно проводил глазами стайку девушек, одетых в нечто легкомысленное, бликующее и прозрачное, подчеркивающее фигуру. В тюрьме доступ к живым партнершам ему был недоступен, половое удовлетворение доставляли витсы.
   Линия метро исправно перенесла бывшего заключенного и его проводника в Потсдам.
   Вышли из небольшого, со старинными фресками на стенах, зала на крохотную площадь в форме подковы, только что омытую искусственным дождем. Сели в бело-голубое такси, которое за две минуты доставило пассажиров к гостинице «Бранденбург», располагавшейся на Село-штрассе, между церковью Фриденскирхе и Бранденбургскими воротами.
   – В десятом веке на месте Потсдама, – сообщил опекун, пока такси скользило в потоке легких аэрокаров над городом, – располагалось славянское поселение. Ваши предки его сожгли и построили крепостцу. В двенадцатом веке Потсдам вошел в состав Бранденбургского маркграфства, а в четырнадцатом получил городские права.
   – Хорошо бы обойтись без ликбеза, – буркнул Ульрих.
   – Вы здесь бывали?
   – Дважды, – соврал он.
   – В таком случае могу добавить только, что Потсдам с восемнадцатого века стал второй после Берлина резиденцией прусских королей, где проводились военные парады и смотры. В тысяча девятьсот сорок пятом году именно в Потсдаме, во дворце Цецилиенкоф, вот он, слева, – вытянул руку опекун, – прошла конференция глав правительств победивших стран, в ходе которой…
   – Вы немец? – перебил гида Ульрих.
   – Болгарин.
   – Тогда понятно.
   – Что понятно?
   – Вы с таким злорадством говорите о победивших.
   – Извините, но это исторический факт…
   – Да фиг с ним, с историческим фактом! Если бы я родился в начале двадцатого века, этого факта не было бы.
   Опекун смешался, не зная, шутит подопечный или нет, и замолчал.
   Ульрих вздохнул с облегчением. Выслушивать тенденциозную лекцию о прошлом ему не хотелось.
   Гостиница, затерявшаяся среди массивных, готического стиля, башен, была совсем маленькая, даже миниатюрная, двухэтажная, всего на пятнадцать номеров, и Ульрих усмехнулся в душе. В свое время он ради любопытства останавливался в японском отеле «Шиндзуки», в котором могли поселиться сразу три тысячи человек, поскольку номера-ячейки в отеле имели размеры два метра в длину, метр в ширину и метр в высоту.
   Опекун заметил его мину.
   – Это хорошая гостиница, – сказал он смущенно. – Вам предоставлен двухкомнатный рум-класс со всеми удобствами.
   – Спасибо, – сказал Ульрих по-немецки; до этого момента разговор шел на английском.
   Они вошли в вестибюль гостиницы, практически безлюдный, если не считать мужчину в сари, сидящего на диване у аквариума.
   Тотчас же напротив опекуна соткалась из воздуха фигурка девушки в строгом костюме месседж-оператора, с ангельским личиком.
   – Добрый день, господа. Готовы исполнить все ваши пожелания.
   – На имя господина Ульриха Хорста, – сказал опекун, глянув на спутника, – заказан номер. До конца года, с правом продления.
   – Совершенно верно, заказ подтверждаю. Ваши документы?
   Опекун достал розовую карточку с золотым тиснением «Passvort», протянул девушке.
   Та провела ладошкой над карточкой, мило сморщила носик, кивнула на старинную стойку администратора.
   – Извините, это всего лишь проформа. Прошу подойти и взять ключ.
   Девушка растаяла в воздухе и возникла уже за стойкой. Это был всего лишь голографический фантом оператора гостиницы, по сути анахронизм, потому что все гостиницы мира давно отказались от подобного рода обслуживания. Но эта гостиница, принадлежащая ведомству ЕСИН, пока еще жила по-старинке.
   На стойке сформировалась зеленая карточка электронного ключа.
   Опекун взял ее.
   – Номер десять, второй этаж, – вежливо сказала девушка-фантом.
   Гости поднялись по лестнице, устланной красным ковром, на второй этаж, опекун сунул карточку в щель ключа, открыл дверь, и они вошли.
   Ульрих, остановившись на пороге, оглядел номер.
   Две небольшие комнаты со стильной современной мебелью.
   В первой – диван-трансформер, накрытый шкурой белого медведя, светильник в потолке, напоминающий по форме кусок льда, статуэтки троллей по углам комнаты, ворсистый ковер на полу, вириал инка на стеклянном столике за диваном.
   В другой комнате большая двуспальная кровать, вычурные панно по стенам, множество ниш с хрустальными бокальчиками, бар, цвет стен жемчужно-серый – видеопласт, конечно.
   Оба окна выходят в парк.
   Ульрих заглянул в туалетный блок, закрыл дверь.
   Опекун, не разглядев на лице нового постояльца каких-либо особых чувств, развел руками:
   – Без излишеств, сами понимаете. Какие-нибудь пожелания, просьбы есть?
   – Документы, кредит.
   – Ах да, извините. – Опекун отдал Ульриху его паспорт, достал из кармана еще одну карточку цвета слоновой кости, с выбитым на ней номером и буквами SDM. – Ваш кредит – сто тысяч евриков. Для его пополнения вам придется устраиваться на работу. Комиссия готова помочь.
   – Не надо, я сам найду работу. – Ульрих повертел в пальцах кредитную карточку; эту сумму – сто тысяч евро – он в тюремном учреждении заработал сам. – Это все?
   – Вы изучали инструкцию, должны помнить, что все зависит от вашего поведения.
   – Помню.
   – Отлично. Могу добавить, что вылет за пределы Солнечной системы для вас ограничен. Покидать Землю вы сможете только после официального запроса и изучения причин просьбы Комиссией.
   Ульрих растянул губы в узкую полоску.
   – Я чувствую, вы не горите особым желанием поддерживать меня.
   Лицо опекуна, – на вид ему было больше семидесяти лет, – стало сухим и жестким.
   – К сожалению, это моя работа – поддерживать таких, как вы, на период реабилитации. Но вы должны знать, что будь моя воля, вы никогда не вышли бы на свободу.
   – Почему? – хмыкнул Ульрих.
   – Вы меня не помните, но двадцать пять лет назад я был полковником Погранслужбы, ваш друг-моллюскор уничтожил мой фрегат, я чудом остался жив.
   – Понятно.
   – Вам понятно? – Опекун шагнул к Ульриху, сжав кулаки, глаза его вспыхнули. – Что вам понятно?! Вы – один из величайших преступников мира, по чьей вине погибли тысячи людей! А вас выпускают на свободу…
   – Но-но-но, – отступил Ульрих.
   Опекун с усилием преодолел вспышку эмоций, закончил:
   – Будьте уверены, я всегда буду рядом. Вот что вы должны понимать.
   Он повернулся, вышел.
   Ульрих задумчиво смотрел ему вслед, присоединяя бывшего полковника Погранслужбы к тем, кого он определил в жертвы. Встряхнулся, подошел к окну, глядя на зеленую весеннюю листву деревьев в парке, и вдруг закричал во весь голос:
   – Я свободен, черт возьми! Я жив! Ничего еще не потеряно!
   Через полчаса он вышел из ванной комнаты, распаренный, красный, довольный жизнью, достал из бара пластет пива «НК», выдул в один прием. Потер руки, блаженствуя, походил по комнате, подсел к вириалу инка.
   – Начнем, пожалуй.
   Все, что происходило в мире, он знал, так как в тюрьме беспрепятственно пользовался всеми каналами видеосети. Ему хотелось проверить, живы ли его бывшие соратники, готовы ли они контактировать, а главное, согласны ли они принимать участие в его жизни.
   Инк послушно соткал объем виома.
   Ульрих, много лет державший в памяти адреса электронной почты друзей и знакомых, сглотнул слюну, придвинул к виску мнемор инка.
   Первым он набрал номер почты Стива Джадда.
   В белесом нигде виома загорелась надпись: «Абонент сменил номер. Позвоните в справочную оператора „Землайн“.
   Ульрих кивнул сам себе. Было бы наивно полагать, что Стив за двадцать пять лет не сменит адрес почты и мобильный телефон. Лишь бы он не помер, пришла трезвая мысль.
   Насколько было известно Ульриху, Джадд выжил в смутные времена войны с «джиннами» и был осужден на десять лет за пособничество преступнику, коим был он сам, Ульрих Хорст. То есть даже при худшем раскладе политических сил он уже давно должен был восстановить гражданство, вернуть благосклонность общественных структур и устроиться на работу в теплое местечко. А так как родственников в Прибалтике у него хватало, Джадд-младший наверняка мог стать Ульриху хорошим помощником. Его надо было найти во что бы то ни стало.
   Ульрих задал инку поиск абонента по имени Стив Пурвис Карл Джадд, и тот через несколько секунд нашел названное лицо.
   Стив в настоящее время занимал должность директора Департамента развлечений в Министерстве культуры Эстонии и, судя по всему, жил припеваючи. Очевидно, родственники сына бывшего премьер-министра Европы Пурвиса Джадда оплатили пиар-кампанию, и нужные люди постарались обелить отпрыска Пурвиса до степени ослепительной чистоты, непорочности и благонадежности.
   Ульрих позвонил в Департамент развлечений.
   Ответили быстро.
   – Слушаю вас, – посмотрела на него из виома симпатичная блондинка.
   – Я хотел бы поговорить с господином Джаддом, – сказал Ульрих, оценивающе глядя на девицу. Если бы она не была фантомом, с ней можно было бы провести пару вечеров.
   – Представьтесь, пожалуйста.
   – Ульрих… э-э, – на ум вдруг пришла хорошая мысль. – Ульрих-моллюскор.
   – Господин Джадд в настоящее время…
   – Не волнуйтесь, мне он ответит, – ухмыльнулся Ульрих.
   – Хорошо, попробую с ним связаться, – сказала девушка с сомнением.
   Что такое моллюскор, инк Департамента не знал, иначе его реализатор-девушка наверняка спросила бы, какое отношение имеет абонент к боевому роботу гиперптеридов.
   – Пусть позвонит мне, когда освободится. – Ульрих продиктовал номер мобика, который ему выдали при освобождении, и принялся писать письма другим знакомым, когда-то хорошо знавшим его. Кроме того, он помнил номера мобиков – мобильных вифонов приятелей и собирался обзвонить их всех.
   Через час нервное возбуждение схлынуло.
   Ульриху удалось дозвониться всего до четырех приятелей. Все они с трудом узнали бывшего ксенолога ИВКа, а узнав, сухо предложили ему больше не звонить. Из молодых и амбициозных молодых людей они превратились в преуспевающих обывателей-юзероидов, не желавших менять свой образ жизни.
   Впрочем, Ульрих на них и не рассчитывал. Для исполнения его замыслов достаточно было, чтобы откликнулись Стив Джадд и брат Павла Куличенко (сестра Паши погибла четверть века назад от руки Марты Лярво-Фрейберги) Виктор. Стив вообще был в его команде, а Виктор сочувствовал его тогдашним идеям. А идей у Хорста-младшего и в нынешние времена хватало. Первой среди них стояла идея найти живого моллюскора, подчинить его и устроить зажравшемуся человечеству «Варфоломеевскую ночь».
   Мягко заиграла музыка. Ульрих не сразу сообразил, что это в ухе проснулся динамик мобика.
   «Включи», – приказал он мысленно.
   Над квадратиком инфора, игравшего роль мобильного видео, инка и контрольной системы, возникло лицо мужчины, одутловатое, почти без бровей, с выражением сдержанной ленивой величавости, но с тонкой тенью неуверенности. Лицо принадлежало постаревшему на двадцать пять лет Стиву Джадду.
   Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Потом Стив пробормотал:
   – Ты?
   Ульрих усмехнулся.
   – Привет, директор. Хорошо устроился, а?
   Стив облизнул губы, нервно оглянулся, словно боялся, что за ним следят.
   – Хотел бы объяснить…
   – Давай встретимся, поговорим, вспомним былое, друзей. Есть хорошая идея.
   Стив отвел глаза.
   – У меня нет времени…
   – Да брось ты, психолог, неужели не найдешь пару часов на встречу со старым другом? Мы не виделись четверть века!
   – Чего ты хочешь?
   – Я же говорю: вспомним всех, с кем были вместе, повеселимся, обсудим одну хорошую идею.
   – Извини, я уже давно не ксенолог, не ученый…
   – Зато успел стать уважаемым человеком. В шесть вечера, в Берлине, на Мариен-плац, под памятником… черт, забыл, кому там памятник. Ну, неважно. Договорились?
   – Нет.
   Ульрих перестал улыбаться, всмотрелся в рыхлое лицо бывшего соратника и вдруг понял, что тот его боится. И ни на какое дело не пойдет.
   – Нет, значит? А я хотел просто потрепаться, рассказать, как я проводил время. Ладно, извини, что побеспокоил. Если надумаешь поговорить, звони.
   Ульрих выключил мобик, посидел в задумчивости перед светящимся виомом инка, сплюнул.
   – Вот гнида! Ничего ему не надо! Действительно, хорошо устроился. Интересно, чем его можно… – Он замолчал, подумав, что номер наверняка прослушивается. Подумал: черт с тобой, найду других исполнителей. Но прежде надо избавиться от сопровождения.
   Он набрал номер ресепшн-системы гостиницы:
   – Прошу прощения, в пакет услуг входит эротическое обслуживание клиента?
   – Все варианты на сайте отеля, – ответили ему.
   Ульрих быстро разобрался в информационном поле инка, нашел требуемые сведения и бегло пролистал каталог предлагаемых для «эротического обслуживания» девиц. Живых. Витсов гостиница «Бранденбург» для своих жильцов не предлагала.
   – Примите заказ.
   Красная стрелочка уперлась в соблазнительную фигурку.
   – Заказ принят.
   Ульрих с вожделением потер ладонь о ладонь, чувствуя, как по жилам быстрее побежала кровь. Только теперь он осознал, насколько соскучился по «нормальной жизни», допускающей множество разнообразных соблазнов.
   Девушка пришла через четверть часа. Та самая жгучая брюнетка, понравившаяся Ульриху. Ее звали Кончита.
   – Иди сюда, – проговорил Ульрих, раздувая ноздри. – Я тебя не обижу.
   Однако девушка, оценивающе глянув на бурно вздымающуюся грудь заказчика, повела себя как-то странно. Она окинула взглядом спальню Хорста, прошлась вдоль стены, посмотрела в окно, вернулась к двери.
   – В чем дело? – удивился он. – Не нравится интерьер? Или ты здесь уже была?
   Кончита вышла из спальни, осмотрела вторую комнату, не менее внимательно, чем первую.
   Ульрих с недоумением и разгорающейся тревогой следил за ней, гадая, что происходит.
   Кончита склонила голову к плечу, прислушиваясь к чему-то, повела рукой, как бы поглаживая стены и потолок, посмотрела на постояльца.
   – Две линии. Ты не пользуешься доверием хозяев.
   – Ты о чем? – Ульрих повертел головой, прислушиваясь к своим ощущениям, и до него дошло. – За мной следят? Да фиг с ними! Я ничем криминальным заниматься не собираюсь. А откуда ты узнала о…
   Глаза Кончиты вспыхнули.
   – Сядь! Поговорим.
   Ульрих отшатнулся, ошеломленный.
   – Ты чего себе возомнила?! Я же тебя…
   – Сядь!
   С тонким звоном лопнула одна из статуэток в углу.
   Ульрих вздрогнул, отступил, чувствуя, как закружилась голова, сел на кровать.
   – Ты… кто?
   Лицо гостьи на мгновение стало странным, как бы и не человеческим вовсе. Голос ее тоже изменился, в нем проявились басовитая глубина и выразительная категоричность.
   – Неважно, кто я в настоящий момент. Для дальнейших контактов можешь называть меня Посредником. Я представляю собой структуру, которая заинтересована в тебе и твоих связях.
   – Служба безопасности, что ли? – скептически хмыкнул Ульрих.
   – Не служба. Не перебивай!
   С тонким звоном лопнула еще одна статуэтка тролля.
   Ульрих невольно поежился, хотя особого страха не испытывал. С одной стороны, происходящее его заинтриговало, с другой – заставляло напрягаться, но не более того. Он чувствовал необычное давление на нервную систему и понимал интуитивно, что столкнулся с силой, которая не потерпит ни ерничества, ни сопротивления.
   – Хорошо, Посредник.
   – Мы изучили твое личное дело, господин Хорст, ты нам подходишь. Ты умен, решителен, опытен…
   – Если не учитывать того, – не выдержал Ульрих, – что опыт есть то, что получаешь, не получив того, что хотел.
   – …и способен добиваться поставленной цели, – продолжала Кончита, пропустив его замечание мимо ушей. – Единственная претензия – ты не всегда соразмеряешь свои возможности со своими желаниями.
   – Да мне по фигу ваши претензии! – окрысился Ульрих. – Я хотел победить, но ошибся в помощниках.
   – Чтобы побеждать, надо выбирать правильного противника, – обнаружила гостья знание пословиц. – Но эту проблему мы поможем тебе решить. Да и остальные проблемы тоже. Согласен работать на нас?
   – В принципе, я готов работать хоть на дьявола… – Ульрих бросил взгляд на стены, на потолок. – Вы же сказали, что за мной следят.
   – Никто нас не слышит.