Головачев Василий. Укрощение зверя

   – Куда они понесли Врата?
   – Неизвестно. Погрузили на какой-то транспорт, а дальше запах Врат исчезает. Они могут всплыть где угодно.
   Всеслав задумался, глядя на свечу.
   – Их надо найти. Во что бы то ни стало! До того, как в наш явный мир придет Морок. И надо подготовить дружину, которая смогла бы пройти Мост между Явью и Навью и нейтрализовать Зверя в его логове.
   – Я займусь этим лично.
   – Постарайся. Но хватит ли сил?
   – Нас не будут ждать, во всяком случае там, в мире Морока. А здесь сил хватит. Я найду тех, кто был с нами в день уничтожения Храма, они подготовлены лучше всех. Правда… – Георгий замялся.
   Волхв остро посмотрел на него.
   – Договаривай.
   – Прошло три с лишним года… Я знаю, что обретенник Пашин ушел от жены, а Громов… э-э, в общем, он тоже не живет с женой и детьми.
   – Почему?
   Витязь молча, с виноватым видом, развел руками.
   Всеслав опустил голову.
   – Я догадываюсь. Это примитивная месть Морока всем тем, кто ему мешал. Слишком много его слуг осталось на земле ждать прихода Господина. И эта сеть продолжает действовать. Ты знаешь, что в деревушке Сено умер юный иконописец Ростислав? Якобы от внезапной остановки сердца.
   Георгий коротко кивнул.
   – Они ищут нашего руновяза. Это уже пятый случай по России. К сожалению, мы не можем приставить охрану ко всем талантливым художникам.
   – Надеюсь, Данила в безопасности?
   – Его оберегает Нестор со товарищи. И в любой момент могу подключиться я, тем паче что школа недалеко.
   Волхв улыбнулся.
   – Светлый отрок, правильный. Ему дан удивительный дар слышать мир душой. Не спускайте с него глаз! Только он один может закончить новый Володарь с Руной Света. Только с его помощью мы сможем помешать Мороку и его черному Господину выйти в наш мир. Их появление будет равнозначно катастрофе общеземного масштаба, Новому Потопу. Человечество и так болеет всеми мерзкими болестями, а с приходом Чернобога и вовсе превратится в стадо, в систему бесовского питания, в материал для его античеловеческих опытов.
   – Мы это понимаем. Но эмиссары и агенты Морока сидят везде, на всех ключевых постах власти, в каждой социальной структуре, в том числе в Думе, Правительстве, Кремле, в силовых ведомствах, и их больше, чем наших людей. Но мы работаем.
   – До весеннего Схода общин мы должны закончить руновязь, иначе нас ждет раскол. Миссионеры Морока не дремлют. Их методы просты и действенны, а главное – нравятся молодежи.
   – Слепой молодежи.
   – Так надо лечить эту слепоту!
   Георгий промолчал.
   Всеслав посмотрел на его спокойное лицо, вздохнул.
   – Это я не тебе сказал, а себе. Мало нас, ты прав. Что мы можем противопоставить Мороку?
   Витязь потер затылок ладонью, слабо улыбнулся.
   – Только великое терпение, владыко. Наши силы ограниченны. А враг силен и коварен. Ему ничего не стоит купить душу человеческую, не имеющую иммунитета ко лжи. Одна надежда – ученики наши. Их не так много, как хотелось бы, но они есть, и они идут верным путем. Да и по образовательному уровню наши школы способны конкурировать с любыми школами России. Выпускники их легко поступают в любые престижные институты. А ведь учатся они не одиннадцать лет, а гораздо меньше, хотя и овладевают тем же объемом знаний.
   – Да, – кивнул Волхв задумчиво, – это правда. И все же Система Морока пустила корни в структуры образования Отечества так глубоко, что в этом болоте тонут почти все светлые начинания. Зато проходят черные идеологемы вроде единого госэкзамена и «реформы языка».
   – Пока мы не можем этому помешать, владыко. Но мы работаем.
   Всеслав повесил голову.
   Витязь смотрел на него терпеливо, с пониманием и сожалением, зная, что дни владыки сочтены. Всеславу исполнилось уже двести лет, а это был предел даже для волхвов такого уровня.
   – Мы работаем… – невнятно повторил Всеслав. – СМИ, образование, наука, финансы – в руках ворога… черные колдуны воскрешают наших павших волхвов для своих целей… Держатели Ночи контролируют все властные структуры… чиновники поголовно продаются слугам Морока… православные храмы превратились в самые настоящие «черные дыры», высасывающие энергию и души у людей… а ты говоришь: мы работаем…
   Георгий хотел возразить, что сил Оберега для масштабных операций по очистке социума от скверны у них мало, но передумал. Правда была горькой. Славянские общины пока не могли уберечь Род от вымирания.
   Всеслав налил себе еще молока, но пить не стал. Вдруг повел над кружкой рукой, и молоко лентой вылетело из кружки, собралось в шар. Колышущийся молочный шар подплыл ко рту волхва, и тот одним глотком втянул его в рот. Посмотрел на сохранившего невозмутимый вид гостя, усмехнулся.
   – Скажешь, баловство?
   Георгий молчал.
   – Баловство, конечно, – пробормотал волхв. – Или мы все же что-то можем?
   – Можем! – твердо сказал Витязь.

Глава 4
Надежда

   Чухлома расположена на покрытой лесами Галичской возвышенности, в пятидесяти километрах к северо-востоку от старинного городка Галич Мерьский и в ста семидесяти километрах от Костромы. Город стоит на берегу ледникового Чухломского озера, упоминаемого в Солигаличской летописи как Чудское, что непривычно для слуха тех, кто знает другое Чудское озеро – в Псковской губернии, на льду которого дружина князя Александра Невского разбила немецкое войско.
   В далекой древности в этих местах жили финно-угорские племена – чудь и меря. В летописи же Чухлома впервые упоминается в тысяча триста восемьдесят первом году как город, входящий в Галицкое княжество. Однако возникла она раньше, еще в десятом веке, а приобрела известность, когда между галицким князем Юрием Дмитриевичем и его племянником московским князем Василием II завязалась в начале пятнадцатого века борьба за великокняжеский престол, продолженная после смерти Юрия его сыновьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым. Конец этой кровавой распре был положен только в тысяча четыреста пятидесятом году: Василий Темный разбил войско своего двоюродного брата и подчинил Чухлому вместе с другими городами Галицкого княжества Москве.
   Чухлома в настоящее время – красивый старинный русский город, богатый произведениями деревянного зодчества и каменными сооружениями разных эпох, такими, как Успенская церковь тысяча семьсот тридцатого года, дома купцов Климовых и Большаковых, Преображенский собор и главная достопримечательность города – соборы и церкви Свято-Покровского Авраамиева Городецкого монастыря, расположенного на берегу Чухломского озера, в месте, где из озера вытекает речка Векса.
   К сожалению, почти не сохранилось монастырское кладбище, на котором были похоронены дворяне рода Лермонтовых вместе с основателем рода Джорджем Лермонтом.
   Между тем Данила Ломов любил бродить в окрестностях этого кладбища и даже отыскал плиту надгробья одного из предков гениального поэта.
   Даниле исполнилось семнадцать лет. В Чухлому он из своего Парфина, расположенного на озере Ильмень, переехал еще два года назад, к дядьке Василию, брату отца, чтобы закончить школу. Пятидесятилетний Василий Иванович Ломов и его жена Вера Андреевна своих детей не имели и с превеликим удовольствием приняли в семью племянника. Данила обещал стать великолепным художником и после школы собирался поступать в Московский государственный художественный университет. Рисовал он все – от пейзажей до портретов людей, но больше всего любил писать иконы в орнаментах, фигурами которых были старинные рунические символы и буквы древнерусского языка.
   Жили Ломовы в собственном доме в Рыбной слободе, на окраине города, на берегу озера, и Данила часто в свободное время помогал им по хозяйству: дрова наколоть, двор прибрать, починить что-нибудь.
   Все работали: Василий Иванович – врачом в местной больнице, специалистом по лечению остеохондроза и ревматизма, его жена – там же медсестрой. Поэтому весь день, не считая времени занятий в школе, Данила был предоставлен сам себе, и это его вполне устраивало. В случае чего он и сам мог приготовить себе обед или ужин, хотя Вера Андреевна старалась не оставлять его без еды.
   Впрочем, свободного времени у парня, вымахавшего под метр девяносто, плечистого, сильного, практически не оставалось. Кроме учебы он занимался не только художественным творчеством, но и борьбой под руководством школьного учителя физкультуры, также переехавшего из Парфина в Чухлому и устроившегося в ту же школу. Звали учителя Нестором Будимировичем, был он уже в летах – многие считали, что ему далеко за шестьдесят, – но столь подвижен и крепок, что сомнений ни у кого насчет его профпригодности не возникало. Данила же точно знал, что учителю больше ста лет и знает он столько, что беседовать с ним было одно удовольствие. Что же касается вида борьбы, а вернее, рукопашного боя, которому Нестор Будимирович обучал парня, то он назывался лютый бой и представлял собой одну из разновидностей воинского искусства русских витязей – живы. За четыре года занятий Данила овладел многими навыками этого воинского искусства и мог постоять за себя в любое время и в любых условиях. Хотя однокашникам свое умение предпочитал без нужды не демонстрировать. Он был добродушен, почти как все истинно сильные люди, стеснителен и не любил показывать свою силу.
   Дом дядьки Василия был деревянным, как и большинство жилых строений Чухломы. Центр города, конечно, застраивался современными «высотками» в десять и шестнадцать этажей, но окраины жили по-старинному, и патриархальный деревенский вид Рыбной слободы всегда приводил Данилу в прекрасное расположение духа. Он любил простоту и неторопливость деревенской жизни, несмотря на все тяготы современного бытия, да и сам не любил торопиться, будучи созерцательной натурой, стремящейся понять смысл того или иного явления.
   В доме Ломовых у Данилы имелась своя комната, где стояли стол, кровать, комод с книгами, стул и мольберт. Кроме того, в его распоряжении был чулан, где он хранил картины, иконы и поделки из дерева – фигурки зверей и птиц. А недавно у парня появился и компьютер, чему он был очень рад, хотя и использовал его только для поиска нужных материалов для школы и разного рода эзотерических текстов; Данила увлекался тайными знаниями древних и много читал.
   Девочки из класса относились к нему снисходительно, потому что он не ругался, как другие мальчики, не пил пиво, не курил, не участвовал в общих вечеринках и тусовках, не ходил по дискотекам, зато безропотно помогал всем, кто об этом попросит. В том числе охотно откликался на просьбы девчонок, за что получил от ребят кличку Данила-Угодник. Однако он на это не обижался, а дав однажды укорот заводиле класса Шурику Фрумкину, забияке и драчуну, заслужил уважение и у мужской половины школы. Его подначивали, но до определенного момента, зная, что Угодник может легко одолеть любого.
   Была у Данилы и девочка. Вернее, он был тайно влюблен в Марусю Линецкую, красавицу с длинными льняными волосами, волоокую и пухлогубую. Но добиваться ее расположения не стал, побаивался, и не столько злых языков, сколько того, что она отвергнет его, как уже отвергла неуклюжие попытки ухаживания со стороны более смелых парней. А так – дружил, как и с другими девчонками, помогал решать задачи по математике, иногда танцевал с ней на школьных вечерах… катался на лыжах, возил на лодке по озеру вместе с другими… и мечтал по ночам о встречах один на один, видел в красочных снах…
   Во вторник пятнадцатого февраля он вернулся из школы раньше родственников, быстро пообедал: щи, овсяная каша с мясом, молоко, – и подсел было к компьютеру. Но пошастать по Сети ему не дали. В доме вдруг объявились незваные гости.
   Данила учуял их «спиной», прислушался к своим ощущениям и вышел из комнаты в горницу.
   Дверь в сени была открыта, пропуская ток холодного воздуха, и оттуда на него смотрели двое: горбившийся старик в монашеском одеянии, седобородый, с неприятным немигающим взглядом тусклых желтоватых глаз, и молодой парень в блестящей куртке со множеством молний, в джинсах и ботинках с пряжками в виде пауков. На голове у него была приплюснутая шапка с меховым отворотом. Глаза у парня бегали по сторонам, водянисто-серые, злые, холодные, и весь его облик был неприятен и порождал ощущение скрытой опасности, будто он держал за пазухой змею.
   – Вам кого? – удивленно спросил Данила.
   – Ты будешь Данила Ломов? – спросил молодой, раздвигая бледные губы в кривой улыбке.
   – Да, я. А вы кто?
   – Тебя-то нам и надо. Говорят, ты иконы пишешь? Покажь свое искуйство.
   – Зачем? – не понял Данила.
   Гости переглянулись, вошли в горницу, не сняв обуви.
   – Может, мы купим парочку.
   – Я не продаю…
   – Нам продашь.
   Данила сдвинул брови.
   – Не продам!
   – А ты повежливее, повежливее, молодой человек, – с укоризной прогудел старик, погладив бороду; Данила заметил, что один ноготь на его руке был черным, а на пальце красовался перстень в форме змеи с большой головой. – Чай к тебе не простые гости пожаловали. Мы тебя в бараний рог скрутим, ежели понадобится.
   Данила почувствовал странный удар по голове – изнутри, будто там взорвалась газовая граната, но сознания не потерял, автоматически переходя в состояние резонансной готовности к бою, как учил его Нестор Будимирович.
   – Уходите! Я вас не звал!
   Молодой верзила в дурацкой шапке-кепке бросил на старца глумливо-вызывающий взгляд.
   – Хамит богомаз! Придется укорот дать. Не возражаешь, святый отче?
   – Делай дело, – буркнул старик, озираясь. – Надо будет посмотреть, что он успел намастерить.
   – Отрок подраться хочет, дадим ему шанс?
   – Уходите! – повторил Данила, сжав кулаки.
   – Щенок! – нехорошо улыбнулся незнакомец в кепке. – Знал бы, с кем имеешь дело!
   – Кончай ваньку валять, Ефим! – недовольно сказал горбун в рясе. – Торопиться надо, неладное чую.
   – Я только дам ему урок, – сказал парень и прыгнул к Даниле, намереваясь ударить его в голову.
   Но удар цели не достиг. Художника в этом месте уже не было. Он оказался в метре слева и мог бы ответить, но не стал этого делать. Проговорил глухо:
   – Вы не имеете права…
   Спутник монаха снова бросился вперед, размахивая длинными руками с растопыренными пальцами, но снова промахнулся. Отскочил, растерянный, разозленный и недоумевающий.
   – Ах ты, курва сопливая!
   Данила вовремя заметил движение руки противника, метнулся вправо-влево, «качая маятник», и сорвавшаяся с перстня парня молния миновала его, разнесла стеклянный графин на столе.
   Данила замер, глядя то на осколки стекла, то на верзилу в кепке.
   Тот ощерился, снова выбросил вперед кулак со змеиным перстнем, и хотя Данила ждал этого – на уровне подсознания, все же с великим трудом увернулся от новой фиолетово-зеленой молнии, вонзившейся в стену рядом с висевшими на ней фотографиями. Однако она пролетела так близко от головы, что щека, ухо и часть шеи Данилы онемели. Пахнуло жутким холодом.
   – Вот же прыткий иконописец попался! – Парень в кепке выругался. – Придется мочить по-серьезному.
   Монах, разглядывавший висевшую на противоположной стене горницы, между окнами, небольшую икону с изображением богини Макоши – творение рук Данилы, оглянулся.
   – Обойдись без шума, Ефим. Нам он ни к чему.
   – Щас я его уложу!
   Молодой спутник монаха вытащил из-под полы куртки крест в форме недокрученной свастики, поднял перед собой.
   – Ну что, щенок, ты и с этим справишься? Именем Того, Кто Придет…
   Договорить он не успел.
   Словно темная молния прянула из сеней в горницу, и владелец креста и кепки отлетел к стене, отброшенный страшным ударом, буквально влип в стену, роняя крест, сполз на пол.
   В середине комнаты протаял силуэт человека, тут же «размазался» от скорости, превращаясь в струю движения, устремившуюся к монаху. Но тот, к удивлению Данилы, оказался еще быстрее и, точно так же «размазавшись» в прыжке-полете, переместился к двери, собираясь исчезнуть в сенях. И наткнулся на еще одного гостя, не уступающего ему во владении магической динамикой легкоступа.
   Удара Данила не заметил.
   Тем не менее старика-монаха вдруг унесло назад, как воздушный шарик, он упал, врезался головой в ножку стола и затих.
   Силуэты гостей «отвердели», перестали зыбиться и плыть, приобрели плотность и цвет.
   На юношу смотрели двое: Нестор Будимирович, учитель по рукопашному бою, и пожилой, невысокого роста мужчина, в котором Ломов-младший узнал Георгия, человека, приходившего к нему год назад вместе со своим другом, которого он называл коротко: владыко. Именно они и дали молодому парню ключ к древним эзотерическим знаниям, поведали истинную историю русского и славянского Рода и предложили вырезать на дощечках так называемую руну Света, символ славного бога Светича, одного из Ликов Белобога.
   – Здрав будь, Данило, – прогудел Нестор Будимирович, кряжистый, медлительный с виду, с тяжелым, в складках и буграх лицом, но с умными, живыми и добрыми глазами.
   – Привет, – отозвался Данила сдавленным голосом, покраснел, откашлялся. – И вы здравы будьте.
   Георгий подошел к монаху, снял у него с шеи цепь с крестом, подобрал валявшийся на полу крест парня в кепке, нагнулся над ним, тут же выпрямился. Встретил взгляд Нестора Будимировича.
   – Вызывай своих орлов, Нестор, их надо увезти.
   – Вы… их… – начал Данила, бледнея.
   – Они еще живы, – сказал Георгий спокойно. – Не говори никому, что к тебе заходили хха. И не переживай особенно. Это нелюди, убийцы, лишенные душ.
   – Хха?
   – Служители Храма Морока. Они получили задание – убивать всех молодых иконописцев и художников вроде тебя.
   – Зачем?!
   Георгий усмехнулся.
   – Холуи Морока забеспокоились, что владычеству их Господина придет конец, и приняли превентивные меры.
   – Но я же ничего…
   – Ты вяжешь Руну Света, которая способна объединить все светлые силы и возродит Светича, врага Морока.
   – Возродит? Разве он… умер? Боги же не умирают…
   Нестор Будимирович закончил говорить с кем-то по мобильному телефону, вмешался в разговор:
   – Наши боги не умерли, дружок, просто они тысячи лет назад отдали все свои силы для спасения Рода, растворились в нем, и, чтобы их собрать, возродить, нужны объединительные усилия. Ты как раз и можешь сыграть роль ключика этих усилий.
   – Я не знал… вы мне об этом не говорили…
   – Поговорим еще, не все сразу. – Нестор Будимирович прислушался к звукам улицы, стремительно вышел и вернулся с двумя мощными парнями, в которых Данила признал школьного сторожа Митю и врача из больницы, где работал дядька Василий.
   Парни поздоровались, легко взвалили на плечи тела старика-монаха и его спутника, вышли. На улице заработал двигатель автомобиля, звук удалился, стало тихо.
   – Ну, я тоже пойду, дела, – сказал учитель, похлопал Данилу по плечу. – Учись вычислять потоки внимания и вектор опасности, мальчик, слушай пространство. Вслед за этими упырями могут прийти и другие.
   Нестор Будимирович ударил ладонью по подставленной ладони Георгия, скрылся за дверью.
   Данила наконец расслабился, робко посмотрел на гостя.
   – Чаю?..
   – Обязательно, – кивнул Георгий. – А потом покажешь, что у тебя получилось.
   Парень оживился, сбегал на кухню, включил чайник, расставил на столе чашки, и вскоре они пили чай с чабрецом и зверобоем, собранными и засушенными еще летом лично Данилой.
   Потом смотрели иконы и рисунки, созданные молодым художником за два зимних месяца. Последними Данила выложил из особого сундука, обитого металлическими обручами, два десятка ясеневых дощечек с вырезанными на них рунами.
   Георгий внимательно осмотрел их, откладывая те, что уже видел, отложил четыре новые. Взял в руки одну из них.
   – Руна СВА, – тихо сказал Данила.
   Витязь погладил резы, похожие на китайский иероглиф «чань», но без «лишних» хвостиков и более красивый, постучал по дощечке сгибом пальца.
   Дощечка отозвалась певучим звуком, будто была не деревянной, а фарфоровой.
   – Греет, – улыбнулся Георгий, прижав дощечку к щеке, встретил заинтересованный взгляд юноши. – Молодец, предреченник, это хорошее решение. Мы на верном пути.
   Данила порозовел.
   – Я так вижу … а она по ночам светится…
   – Так и должно быть. Давно, лет пятьдесят назад, я видел такую же руну на старом Володаре.
   – На том, что делал дедушка Евстигней?
   – Нет, ее вырезал еще до Евстигнея известный художник Варрава Васильев. К сожалению, он рано умер и не смог довершить начатое. Теперь это дело в твоих руках.
   – Я… постараюсь…
   – Тебе дано откровение божье, русские боги зашевелились в душах людей и ждут сочувствия. Поможем им – они помогут нам.
   Георгий снова погладил дощечку, аккуратно положил в сундучок.
   – Береги их, никому не показывай, ни друзьям, ни родичам. Рано еще. И будь осторожен. На, держи. – Он протянул юноше маленький раскладной мобильный телефон.
   Данила взял, поднял голову.
   – Зачем, дядя Георгий?
   – На всякий случай. Это связь со мной. Раскроешь – и я услышу вызов. И вот еще что… вполне возможно, что нам придется уехать отсюда.
   – Почему? Куда? – растерялся Данила, сразу подумав о Марусе.
   – Может быть, в Москву. Здесь оставаться небезопасно.
   – Мне же школу заканчивать…
   – Разумеется, закончишь, хотя получить нужные для поступления в университет знания не проблема. Мы с тобой этим займемся. Однако береженого бог бережет, а слуги Морока могут объявиться здесь не раз. Мы, конечно, постараемся отвести им глаза… но гарантий нет. Тем не менее учись, работай и не переживай, только будь внимательней. Остерегайся людей с черными ногтями. Почуешь холод – сразу дай знать мне или Нестору.
   – Х-хорошо, дядя Георгий.
   – Прячь Володарь. Ты действительно никому его не показывал?
   Данила вспомнил, что хотел похвастаться своим руноплетением Марусе.
   – Н-нет, дядя Георгий, никому. Вы же не велели…
   – Это очень важный палимпсест, без него мы не справимся с бедой, навалившейся на наше Отечество.
   – Я понимаю, дядя Георгий.
   Данила унес сундучок, а когда вернулся, гостя в горнице уже не было. Хотя как он мог миновать сени, успеть одеться и уйти незамеченным, трудно было представить. Впрочем, Витязь, владеющий прямымвидением мира и древней системой выживания – живой, мог еще и не такое. Данила и сам умел ходить легкоступом, хотя и не в такой мере, как его учителя. Но жаждал когда-нибудь достичь такого же совершенства.
   Повертев в руках новый мобильник, он сунул его в карман рубашки на груди, прибрал горницу, пожалев разбитый графин (придется теперь брать вину перед родичами на себя), и снова подсел к компьютеру. Он уже научился быстро переключаться на решение первостепенных задач, не растрачивая зря эмоции и переживания по поводу происшедших событий. Но в памяти нет-нет да и всплывало злое лицо молодого спутника монаха с ледяными глазами и сам монах с черным ногтем. Слуги Морока. Приходившие его убить!
   Данила передернул плечами, сбегал на кухню, умылся холодной водой и приказал себе сосредоточиться на учебе.
   Вечером он покаялся тете Вере в случайном разбитии графина, уединился в комнате с очередной дощечкой и принялся переносить на нее с листочка бумаги руну, «греющую сердце». Теперь он видел, какой она должна была быть.

Глава 5
Третьим петь будешь?

   ВМезень Максим Бусов приехал утренним поездом. А поскольку вещей он с собой почти не взял – все уместилось в одной спортивной сумке, то и решил пройтись до дома пешком, тем более что от вокзала до родного «гнезда», как он называл трехкомнатную квартиру родителей в старом кирпичном двухэтажном доме, было всего ничего – около двух километров.
   Мезень расположена в двухстах пятнадцати километрах от Архангельска и в сорока пяти от Белого моря, на берегу одноименной реки. К моменту приезда Максима городу исполнилось четыреста восемьдесят лет – официально, хотя точной даты его основания никто не знал. Было известно лишь, что в начале шестнадцатого века на этом месте новгородскими торговыми людьми было основано поселение Окладникова слобода, которая и превратилась в семнадцатом веке в торговый и административный центр всего бассейна реки Мезень.
   Развитию поселения способствовало его благоприятное географическое положение, поэтому именно через него проходил Северный торговый путь в Сибирь, и именно здесь регулярно проводились крупные ярмарки.
   Городом Мезень стала в тысяча семьсот восьмидесятом году путем объединения слободы Лампожня – на левом берегу Мезени, Окладниковой слободы и соседней Кузнецовской – на правом берегу реки. Вновь образованный город был причислен к Архангельской губернии в составе Вологодского наместничества, а с тысяча семьсот восемьдесят четвертого стал центром уезда.
   В конце восемнадцатого века торговое значение Беломорского пути в Сибирь снизилось, и Мезень превратилась в тихий городок, куда власти ссылали политических противников. Сюда был направлен бывший фаворит царевны Софьи, опальный князь Василий Голицын, а также революционер-народник Порфирий Войноральский, небезызвестная Инесса Арманд, а также писатель Александр Серафимович. Был сослан в Мезень и прапрадед Максима Устин Бусов – «за вольнодумство», где и остался на всю жизнь, женился, завел семью и приобрел известность как певец с чудесным густым баритоном. Его звали в Архангельск, в Петербург и Москву, но Устин так и остался в Мезени, привязавшись к ее природе и людям.