Голованов Василий. Танк

   Танк?!
   Да нет же, не может быть, просто пьяные лесники проспались и вывозят с делянки лес. Или зацепили лишнего, воруют ночью. И точно так же отчетливо, как звук всех сочленений их мотора, будто из спрятанных в березе динамиков, я услышал давно знакомые голоса:
   - У меня опять изжога, - сказал голос механика. - И голова мерзнет. Что это там за шум? С тех пор, как этот проклятый старик унес мою каску, мне не во что прятать свои мозги. Приходится обматывать их сфагнумом и соломой. Но это вредно, кожа на черепе может совсем отопреть... У меня понос и изжога вот уже сорок девять лет, и мне кажется, пора нам убраться отсюда... Подумайте, командир, - ведь терять нам, по сути, нечего. По-моему, одна-единственная попытка вырваться из этого времени нам не помешала бы, хотя мы, в общем, обжились в нем, а за все попытки прорыва из своего времени люди порой платили весьма дорогую цену: развоплощение... сумасшествие... смерть...
   Я схватил камеру и фонарь и побежал к болоту. В этих местах я не был очень давно и только помнил, что проклятые мелиораторы окопали болото опоясывающим рвом, свалиться в который, особенно ночью, почти наверняка означало - утонуть. Но и утонуть было невозможно: фонарик уперся во влажную грязь, слишком жидкую, чтобы ходить по ней, и слишком густую, чтобы в ней плыть. Шаркнув фонариком налево-направо, я увидел березовые слеги, перекинутые через затянувшийся ров, и одним махом проскочил на болото. Вода местами еще чавкала, но почва не ходила под ногами, как тогда, в детстве. Я побежал.
   Опять - близко, будто из соседней комнаты, - я услышал голоса. Говорил командир. Я помнил его голос! Сейчас главное - снять их на камеру и показать Алешке, потому что, кроме него, никто даже не поймет и не поверит, что это - ну, не простое кино.
   - Знаешь, что я скажу тебе, друг? Когда-нибудь мы, конечно, попробуем вырваться из-под того колпака, в котором оказались. По крайней мере потому - эй, слышите? это опять их бронетехника! По крайней мере потому, что они в конце концов доберутся до нас, когда сведут весь лес.
   - Никакая это не бронетехника, - сказал механик с опревшей головой. Это люди из лесничества: крадут лес и торгуют им направо и налево. Воровство всегда было бичом этой страны... Я знаю это еще из описаний академиков Екатерины Великой...
   - Если это воришки, то надо их проучить, - сказал командир. - Я не люблю воровства. Я люблю Ordnung.
   - У меня в распоряжении, - сказал стрелок, - всего один снаряд, который я при всем желании не могу использовать, и несколько глиняных пуль. Хорошо, что хоть их-то мы сделали.
   - Надо подойти поближе и попробовать хотя бы напугать их, - сказал командир. - Иначе нашему танку просто негде будет маневрировать. Собственно говоря, я давно сжился с этой страной и даже сросся... Не знаю, что будет точнее... Я не питаю ни к кому вражды - ни к этим дачникам, ни к этим лесникам. Но на территории, вверенной моему подразделению, порядок должен поддерживаться... Это выше меня. Пусть даже мы вынуждены будем пустить в ход оружие...
   - Я всегда говорил и говорю: не надо было есть эти русские грибы, они слишком похожи на поганки и не доведут нас до добра...
   Я услышал, как во тьме тронулась машина.
   - Это они, - сказал командир. - Товсь!
   На повороте лесной дороги, по оси оседая в грязь, показался лесовоз с зажженными фарами. Буксуя в жидкой глине, он пер кубов восемь первосортного делового леса.
   - Feuer! - скомандовал командир.
   Раздался звук, похожий на треск лопнувшего дерева.
   - Блин, Митрич, я весь в говне, твою мать! - закричал кто-то в ночи. И стекло разбито. Что за ё... ? У меня кровь на животе, что за ё... ?! Двигатель лесовоза заглох.
   - А! - пьяно запаляясь, прокричал бригадир. - Доставай топоры, Иван, увидишь танк - это будет серый такой танк, как будто старинной марки, руби его к чертовой матери!!
   - Какой еще танк? Дай фонарь! - завопил Иван. - Дай фонарь, а то страшно что-то!
   - Воровать не срашно, а танк порубать страшно? - рассмеялся бригадир. - Ты мне это брось. Они ж призраки! - И бросился на голоса.
   Я метнулся на помощь немцам, потому что они защищали лес. Не помня себя, я бежал наперерез через болото, не боясь провалиться, ибо болото и вправду почти высохло за последние тридцать лет, но в темноте все время спотыкался о кочки и падал и потом никак не мог точно понять, где они, ибо лес стоял передо мной, как черная стена, и я только слышал их ругань в тишине, но не видел самого боя.
   - Они убили меня! - заорал Иван.
   - Руби танк, танк руби! - орал бригадир, зная, что Иван пуглив и не выпил должного.
   Немцы, судя по звукам, кое-как отбивались, пока механик на чистом русском не произнес:
   - Честное слово, меня измотало это их вечное воровство...
   - Я гадом буду, мы погорели, Митрич, это инспекция из Москвы! завопил водила и кинулся обратно к грузовику.
   Отбиваясь топором от шанцевого инструмента призрачных диверсантов, бригадир клял своего напарника на чем свет стоит: ты, сука, чего испугался - то ж фантомы, воочию фантомы!!! А мы перед немцем никогда не отступали!!! Его хмельной раж разметал в стороны потерявшихся во времени десантников, и бригадир что есть мочи ударил по броне древнего танка. Раздался удар металла о металл, и обломившийся топор со свистом пролетел мимо уха бригадира.
   В этот момент я наконец выполз на лесовозную дорогу. Камера умерла: где-то на болоте, падая, я потерял аккумулятор. Включать фонарь было незачем. Оставалось наблюдать.
   - Так он железный?! - в каком-то оторопелом недоумении прошептал бригадир. - Броня...
   Немцы, глядя на эту разворачивающуюся сольно сцену, все глубже отступали в глубь леса, пока вовсе не слились с ним.
   Бригадир постоял у танка. Подумал. Потом бросился к нагруженной машине:
   - Ваня, назад сдавай! А не можешь - бросай все, завтра вернемся...
   - А в чем дело-то? - пытался понять Иван.
   - Танк... - только и мог произнести бригадир. - Настоящий... Я про это еще мальчишкой слышал, но чтоб правда...
   Водитель не заставил себя долго ждать и, видя робость бригадира, выбросился из кабины и, хлюпая сапогами, кинулся за ним по разбитой дороге, покуда оба не растаяли в темноте.
   Прошло минут пять. Почти неслышно, как звери, у лесовоза завозились немцы.
   - Курево... - сладострастно произнес механик, нашаривая в кабине что-то.
   - Наверное, есть бутерброды и колбаса?
   - О, эти русские так наплевательски к себе относятся. Ищи хлеб. Хлеб еще может быть. И водка... - мечтательно произнес командир танка.
   - Ничего нет, - сказал стрелок, тщательно обследовав кабину. - Только курево. Водка выпита.
   - С ними всегда так, - заметил командир. - Водки ты не найдешь у русских! А теперь нам нужно сваливать подальше. И спрятаться...
   - А может, все-таки попробовать прорваться домой? - спросил механик с опревшей головой. - Мы прячемся уже так долго - но что в этом толку? Даже если секретное оружие времени сработало тогда, это не значит, что оно продолжает действовать... Последнюю попытку прорыва мы делали, когда война, наверно, еще шла. А сейчас? Возможно, сама установка демонтирована. Тогда, значит, мы сами погребли здесь себя...
   - Ты всегда был фрондером, Ганс, - сказал командир. - И все потому, что когда-то читал много книжек. Конечно, мы можем рискнуть, но никто из нас не может быть уверен решительно ни в чем...
   Утром я очнулся, сидя посреди широкой равнины, среди желтоватой травы... Косо светило утреннее солнце, озаряя невысокие, но крепкие сосны на болоте. Когда я увидел это место в первый раз, они тоже росли, разве что были чуть меньше - я еще не знал, что это обычные для верховых болот карликовые сосны, - отчего с первого взгляда на них казалось, что здесь идет какая-то своя, иная по масштабам и по смыслу, жизнь. Кто-то здесь таится, конечно, кто-то хозяйничает в этом мире, кто-то здесь водится такой, кого в других местах не бывает. Как росянка, которая сторожит вход в пучину. Редкое растение. Оно растет на самой кромке трясины, там, где слой корней, переплетающихся над окном воды, становится тонким, как войлок. Я встал. Прямо передо мной стояла черная, сбросившая кору сосна в форме распятия. На ней висел гриб, запасенный белкой. Желая жить, а не служить только беличьим кормом, гриб выпустил из себя длиннющую прядь похожих на мох беловатых отростков, которые, оторванные ветром, должны были забросить эти метаморфозы гриба на мало-мальски пригодную землю, чтобы он мог вновь реинкарнироваться в привычной грибу форме. Я поднялся с кочки и пошел назад по своим следам, пока они еще были видны в промятом мху. Минут через десять я увидел черную коробочку. Это был аккумулятор видеокамеры.
   Конечно, я помню, как мы впервые дошли до болота с дедом. Мы шли не так, как я, мы шли его путем, путем его вопросов и открытий. Ибо если был Остров, со всех сторон окруженный мокрым болотистым лугом, то, значит, откуда-то здесь должна была браться в любое время лета вода? А раз откуда-то - то откуда? Вот он и шел за водой, не спеша особенно, год за годом заглубляясь все дальше в лес, где уже ни просек, ни тропинок не было, зато полно было дикой малины среди серых могучих елей. Постепенно он нашел и старый мост через давний сток болота, возле которого до сих пор стояла открытая вода и цвели калужницы, нашел дерево-замок муравьев, все покрасневшее и позеленевшее от напыленного на него лишайника, и тут уж, конечно, не мог не найти болота.
   Это был путь длинный и не простой: здесь, в сумраке вековых елей, попадались белые грибы чуть ли не по колено, но даже они не радовали нас, ибо только подтверждали, что мы вышли за пределы освоенного человеком мира. И первым впечатлением от приближения к болоту было именно страшное чувство заброшенной глухомани, где не просто поверженными лежали отдельные деревья, здесь навалено было бурелому столько, сколько не было во всем остальном лесу. Потом ощущался запах земли. Именно земли поначалу, а не воды. Вода только пробуждала запахи этой древней плоти, делала ее осязаемее: тысячелетия торфяников не зря хоронили внутри древние стрелы и кости мамонта, и озеро, ставшее линзой торфа, было настоящим кладбищем времени. Потом, когда мы увидели наконец болото, поразила именно эта его несомненная обитаемость. Мы смотрели как завороженные на широкую равнину, покрытую желтой травой, заросшую соснами, мхом, мелкой зеленой порослью над черным разрезом... Там - трясина, строго сказал дед. Нельзя даже близко. Верная смерть.
   Смерть. Вот кто царил надо всем этим болотом.
   Но если смерть - то какая она? И где она, где? Конечно, не без подсказки Алешки, который запомнил дорогу и уже мог позволить себе не трусить, вернулись мы впервые на болото. Смерть? Да вот же она: черное окно воды, перед которым земля начинает гулять, качаться волнами и вот-вот лопнет, как матрас, слишком слабо набитый сеном... А там, под ним, что? Ледяная, никогда не знавшая света вода и толщи, толщи, толщи еще не ставших торфом гниющих кусочков растений - жуткий мир, почти преисподняя. Интересно, существует ли в ней жизнь? Хотя бы в виде простейших - циклопов, дафний или других каких-нибудь неведомых представителей?
   В очередной раз оказавшись у болота, Алешка вдруг сказал:
   - А! Я все понял! Я знаю, где эти карьеры!
   - Где? - хором с Наташкой спросили мы.
   - За лесом. А лес кончается за болотом. Значит, вот там, - махнув куда-то рукой, воскликнул он. - Эх вы, шкеты!
   Он ничего не боялся. В то лето ему было шестнадцать. Я сфотографировал его в лесу с букетом ландышей в руке. Все девчонки в нашем классе были уверены, что это актер Олег Видов, и были влюблены в эту фотографию.
   Он велел нам ждать и не соваться без него в болото.
   Не успел он убежать... Ну да, все произошло как-то дико быстро.
   Во рву у края болота была только черная вода и белые лилии.
   - Хочешь, я достану тебе? - спросил я.
   - Достань, - сказала Наташка голосом... Совсем другим голосом, повинуясь которому я уже готов был не просто искать палку, а прыгать в эту черную воду и плыть за куском белизны, которого она ждала от меня, как вдруг среди мелких болотных сосенок заревело и, клацая металлом, двинулось что-то громадное: это был танк. В ужасе Наташка отвернулась от видения и прижалась ко мне, обхватив руками. И тут я не выдержал и поцеловал ее в губы, как всегда мечтал.
   - Ты что, нам же нельзя... - прошептала она и вдруг, схватив меня за волосы, притянула к себе и с какой-то жадной, изголодавшейся нежностью тоже поцеловала.
   Потом мы отпустили друг друга и разошлись на несколько шагов, глядя в разные стороны.
   - Ты меня любишь? - спросила она.
   - Да.
   - Но нам же нельзя...
   - Все равно.
   - Ты псих ненормальный!
   - Да.
   Я чувствовал, что уберег ее от чего-то серьезного.
   Болото, потревоженное нами, еще не успокоилось: его дальний конец перешел лось. И пара воронов все вилась над чахлой зелененькой травкой, окружавшей трясину. Потом я увидел, как громада танка заколыхалась и, выдравшись из оплетавшей машину травы, тронулась куда-то. Алешки с нами не было, поэтому мы с удовольствием и робостью снова обнялись, уже не целуясь, а только дрожа и дыша, как дышат влюбленные, о чем я тогда не знал, а сейчас вот знаю, хотя как таковое это знание ни к чему. Когда мы очнулись друг от друга, танк уже исчез. Все затихло. Зеленые глянцевые листья и одна белая лилия качались в темной воде. А потом послышались шаги бегущего, и мы заранее знали, что это Алешка и что он нашел.
   - Через три дня нас увезут отсюда, - сказала Наташка и в последний раз сжала мою руку. Я в ответ пожал ее пальцы, но сказать ничего не мог, потому что все: мы думали, что желаем друг другу спокойной ночи, а это была любовь, и вот она проходит, и осталось три дня, а я так и не поцеловал ее в волосы...
   - Я нашел! - закричал, появляясь, Алешка. - Карьеры я нашел!! Там можно купаться!
   И, чтоб ничем не выдать себя, мы побрели за ним, желая только одного: продолжать и продолжать быть вместе, вдвоем. Но, как ни крути, он был старший брат, и он был с нами, и нам было надо как-то разделить радость его колоссальной победы: ведь он нашел! Он прошел насквозь и связал координатами бесформенную вселенную деда, он вышел за пределы леса, и пространство уступило ему, открыв целые километры сжатых полей и неизвестное шоссе на заднем плане. А посредине - очень живописные песчаные бугры, заросшие молодыми соснами, горячий песок - и обрыв. Внизу неподвижно блестела желтая вода. Мы с Наташкой поняли, что вот сейчас мы с радостными криками бросимся в воду, а когда вылезем на берег, то будем уже навеки разлучены. Предчувствия не обманули нас. Больше мы никогда не были так близки. Я рано и глупо в первый раз женился; она, впрочем, тоже рано, но счастливо вышла замуж и уехала с мужем в Австралию. В тот день я напился как собака. Потому что, когда она уезжала, я почему-то понял, что ни от нашей семьи, ни от сказок леса - ничего от этого скоро совсем не останется.
   III
   По счастью, я был уже пьян, когда позвонила Лизка.
   - Знаешь, - сказала она, - у меня к тебе просьба, может быть, единственная просьба как к родственнику. Сегодня утонул Алеша, вместе с дочерьми... Мы узнали и сейчас с Мишей едем туда... Не мог бы ты приехать и побыть здесь с матерью...
   Я соображал медленно. Я за полтора часа до этого приехал с дачи на велике, приехал, чтобы полить цветы и дозвониться до кого-нибудь из друзей или, если повезет, до Глашки, но, так и не дозвонившись, выпил пару пива, пыхнул и сел за компьютер. При этом на даче я провел замечательные дни, катаясь на велосипеде, купаясь и время от времени спя, отдыхая ото всего, что связано с работой... Все было так ясно, так хорошо еще десять, пять минут назад... Я соображал слишком медленно даже для того, чтобы сказать "конечно". Единственное, что я понял, - это то, что все - правда, хотя в нее-то и невозможно поверить.
   - Конечно, я сейчас приеду, - сказал я, - Лизка, только учти, я пьян. Сейчас я надену штаны, прихвачу что-нибудь с собой, возьму тачку и приеду.
   - Значит, где-то через час, - сказала Лизка.
   - Да, - сказал я.
   Время из-за курева тянулось медленно-медленно, я ходил по дому, искал и искал штаны, потом нашел и надевал, наверно, минут сорок, хотя в результате надел даже без ремня, потом еще натянул тонкий свитер на голое тело и взял пятнадцать долларов - потому что разменянных денег у меня, как назло, не было.
   Был спокойный летний вечер. Суббота. Все нормально, только у меня нет больше старшего брата. Я сразу поймал тачку, договорился за пять долларов, и мы поехали. Красивый город проносился вокруг в огнях, мужик вел быстро и хорошо, мы поговорили о чем-то, посмеялись даже, и больше всего мне хотелось, чтобы все отмоталось назад, чтобы ничего этого не было или по крайней мере я не приезжал бы с дачи и ничего раньше времени не узнал бы...
   - Знаешь, - сказал я мужику, - у меня двоюродный брат утонул. С дочерьми. Не могу в это поверить, вот какая история. А я его только сегодня как раз вспоминал. Как мы пацанами... Там есть одно место в лесу... Да ты не знаешь... А приехал - и ничего себе?!
   - Да, - промолвил мужик и ошарашенно замолчал, но по-человечески как-то очень проникся чужим несчастьем. Только не понимал, чего я так спокойно себя веду.
   Знакомый подъезд бабушкиного дома, где мы все столько раз встречались. Я позвонил в дверь, дверь открыли без вопроса "кто?". Поднялся на второй этаж.
   Тетя Мила, Лизкина мама, была вся размазана горем, я буквально не помню ее лица, ее всю скомкало и смазало слезами.
   - Васенька... - бросилась она ко мне. - Алешенька...
   Я почему-то не заплакал, ничего не почувствовав. Только почувствовал, как ей тяжело.
   Лизка позвонила мне, чтоб я как раз посидел ночь с тетей Милой, боясь, как бы с ней чего не стряслось. Я взял с собой курева и, если бы взял еще пивка, мог бы сидеть хоть до рассвета, но тетя Мила уже прокапалась как следует валокордином и теперь сказала, что она-то переживет, а вот если бы я поехал с ребятами, то было бы хорошо.
   Не помню, как я понял, что Лизка и Миша, младшие, боятся того, что надвигается на них из тьмы за Рязанью, и хотят, чтобы я поехал с ними. Я понял, что все, надо ехать.
   - Я продержусь, - плача, попросила тетя Мила. - Я продержусь, просто в сравнении с тем, что им предстоит... Ведь девочек еще не нашли...
   Страшно было то, что все произошло так быстро: мы стали взрослыми и нам неоткуда ждать помощи, не на кого надеяться - наши старшие стали стариками, им удел - горевать, а нам - делать, хотя мы совсем не знаем как.
   - Ладно, - сказал я. - Поехали. Только сначала заедем домой и обязательно возьмем выпивки...
   - Конечно, - сказал Миша, и я понял, что какая-то страшная тяжесть свалилась с его плеч. Ведь, в конце концов, это был не его брат, он его и не знал почти и ничего не знал ни про карьеры, ни про болото, ни про танк...
   Лизка сунула мне в рюкзак бутылку водки:
   - Возьми, чтобы мама не видела.
   Она тоже моя сестра, младше меня на пятнадцать. У меня вообще крыша едет от двоюродных сестер: они такие нежные, такие свои, а в то же время женственность - в полный рост, и вы не ходили в один горшок в приснопамятном детстве. И тут я понял, какая у меня обалденная двоюродная сестричка подросла, а раньше я был тайно влюблен только в Наташку - каждый вечер мечтал залезть к ней в постель. С мужиком ей повезло: Наташке достался Сергей, океанолог, трудяга, он и вывез ее туда, где не бывает снега. Ну и Лизке попался Миша - это такой силы, доброты и надежности парень, что я бы сам его выбрал, будь я женщиной. Короче, мы вертанулись по городу пару раз, а потом как-то сразу оказались в моей квартире, я написал записку Глашке, которая должна была назавтра к вечеру приехать с юга... Да, еще взял две банки фасоли и две лапши, понимая, что мы приедем в дом, где, может быть, шаром покати или все разорено горем.
   Лизка спросила про какие-то книжки, разглядывая книжные полки. И мы все время о чем-то забавно болтали, отгоняя от себя надвигающуюся смерть, пока не выехали из Москвы и над дорогой не сошелся мрак, в котором только краснели задние габариты идущих впереди автомобилей и изредка, как кометы, проносились слепящие фары встречных. Миша вел с удивительным глубоким спокойствием.
   - Он такой спокойный, что даже бесит меня иногда, - сказала Лизка.
   - Ну ты даешь, - сказал я. - А ты бы хотела, чтоб он был такой же, как ты? Кто будет гасить твою неврастению и стабилизировать твой адреналин? У тебя его больше чем достаточно. Тебе просто повезло, я считаю.
   После кольцевой я открыл пиво и отхлебнул из бутылки. Лизка достала водку из бардачка и тоже отпила глоток.
   - Врача я тебе найду, - сказал я. - Алкоголизм не надо отпускать слишком далеко. Это должен быть прирученный зверь, хотя, по-настоящему, он никогда не приручается.
   - Я думаю, до алкоголизма мне далеко, - сказала Лизка.
   - Нужно только время, поверь мне. Только время.
   - Я надеюсь, что спустя некоторое время у меня будет столько забот, что мне будет не до алкоголизма, - сказала Лизка.
   Она мне нравилась беспощадностью и зрелостью своих суждений. Вот уж не ожидал, что у меня вырастет такая крутая сестренка. И вообще мне нравилось с ребятами. Мы отлично проводили время в дороге, рассказывая друг другу разные истории, и вообще это была бы замечательная ночь, если бы нам не надо было добраться до конца.
   - Сколько вам лет, ребята? - спросил я.
   - Мне двадцать пять, - отозвалась Лизка.
   - А мне тридцать, - сказал Миша.
   Отличный возраст. Потому что до тридцати я, считай, вообще не жил.
   - И у меня что-то вроде этого получается, - сказал Миша.
   Я не думал, что мне придется когда-нибудь так откровенно общаться со своей младшей сестрой. Я взял ее руку в свою, погладил, вложил ее пальцы между своими и нежно сжал ей ладонь. Она ответила с готовностью на удивление ласковым рукопожатием.
   Что мы в действительности знали друг о друге? Почему прожили, почти не общаясь, эти двадцать лет? На что же мы тратили себя, если не знали друг друга?
   - Послушай, - сказал я. - А ты помнишь, как мы гуляли с тобой в Глебовском парке, когда ты маленькая была? Года четыре...
   Мне тогда было девятнадцать лет, и мы пошли гулять вдвоем. Все думали, что это такой молодой папа ходит с дочерью, и я тогда впервые в жизни поймал кайф от ребенка вообще - и это был единственный за всю нашу жизнь момент общей радости, момент глубокого общения. Я помню, мы еще в прятки играли...
   - Это ранней осенью или весной было... - сказала Лизка.
   Я понял, что это она действительно помнит и, следовательно, тот день был прожит не зря. Именно тот день. А все остальное, в общем, было необязательно. Хотя иногда и не плохо. Но вот тот день - он на всю жизнь, как и эта ночь. Если бы у дороги не было конца...
   В Рязани мы остановились, взяли еще пива и сигарет и рассмотрели карту.
   Мы знали, что нам нужно в Рязань, а дальше куда - не знали. Куда-то на Кораблино. Значит, трасса на Мичуринск. Кораблинский район, деревня Рог. Как ее найдешь? Еще один ориентир - речка Проня, где все это и произошло...
   Темная трасса, какие-то суженные, на ремонте стоящие мосты. Рассвет забрезжил, залетающий в машину ветер становился все холоднее. За рекой не было ни села, ни поворота. Потом я увидел дом, вылез, долго дубасил в ставни кулаком и видел, как там, в доме, от ужаса все пришло в шевеление, но никто не выдал своего присутствия, они залегли и онемели перед чужим голосом, неизвестной машиной и предрассветным часом, когда ходят по земле убийцы и непохороненные утопленники. Девочек ведь еще не нашли... Что-то тетка Мила имела в виду? Они, значит, там, на дне. Алешины дочери. Кажется, что воздух вокруг сплошь проникнут ужасом и смертью. Чтобы не так колбасило, в машине я сразу забил трубку и пыхнул. Мы бросили испуганный дом и поехали дальше. Трасса всасывала нас, нас могло унести слишком далеко. К счастью, я заметил справа коровник, тлеющий огонек какой-то теплушки и выскочил в холод рассвета. Навстречу выехал мужик на велосипеде.
   - Деревня Рог? - понятливо отреагировал он на вопрос. - Это вы проехали... Посадку видите? Вот за посадкой и тянется она в два конца, но один конец там нежилой. Одни дачники...
   - Да, нам и нужны дачники...
   Мы пролетели лишнего с километр или два. Свернули с трассы влево, пошла темно-серая, изрытая колесами проселочная дорога, лесополоса тянулась, собственно, во весь видимый горизонт, и непонятно было, куда рулить, потому что ни крыш, ни огня нигде не было. Когда объезжали здоровенную лужу, я вылез, пошел по дороге и увидел еще дорожку направо, выглядела она как-то наезженно, и я стал звать Мишу, чтоб он заворачивал на эту дорогу, хотя не ясно было, куда она ведет. Мы были среди бедной степи, озаренной восходящим солнцем. Посевы густо заросли бурьяном, и только два-три деревца вдали да пучки какой-то еще растительности, пробившейся выше сорной травы, указывали, возможно, на человеческое поселение.
   И правда откуда-то взялись вросшие по самые крыши в бурьян бедные кирпичные дома. Машина. Алешкина - узнал я. Какой-то подошедший, из этого вот бурьяна возникший человек.