Страница:
– Нравится? – услышала Динни вопрос тётки. Губы Босуэла и Джонсона зашевелились, но девушка не уловила ни одного членораздельного звука. Тот, кого она считала Босуэлом, приподнял шляпу и почесал голову. Затем тётка указала рукой на башмачки, и второй, тот, что в зелёной шляпе, внезапно заговорил. Он говорил так, что – как заметила Динни – даже её тётка не могла разобрать ни слова, но речь его все лилась и лилась и, казалось, доставляла ему немалое удовлетворение. Время от времени тётка восклицала: "А!" – но Джонсон продолжал говорить. Внезапно он умолк, леди Монт ещё раз воскликнула: "А!" – и снова присоединилась к племяннице.
– Что он сказал? – спросила Динни.
– Ничего. Ни слова, – ответила тётка. – Это просто немыслимо. Но ему приятно.
Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась дальше.
Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа.
Девушка торопливо оглянулась. Пришёл! Хилери идёт не оборачиваясь, тётя Мэй следует за ним, тётя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал ей руки, и она позабыла, где находится.
– Хватит у тебя сил, милый? Здесь тётя Эм, мой дядя Хилери и его жена. Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, – они ведь тоже иксы в нашем уравнении.
В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь, которой предстоит взять незнакомое препятствие.
– Как тебе угодно, Динни.
Они отыскали тётю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских оранжерей.
– Для этих – солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не надо. Их можно сажать где угодно. Они так впитывают влагу! Флоксы погибли. По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя племянница! Знакомься, Динни – мистер Плентем. Он часто присылает… О, мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день его свадьбы.
Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша её отдёрнуть, приподняла брови и уставилась на него умеренно удивлённым взглядом.
– Дядя Хилери, – шёпотом напомнила Динни.
– Да, да, – спохватилась леди Монт. – Хилери, Мэй, – мистер Дезерт.
Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тёти Мэй вид стал такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.
– Что ты скажешь о дяде Хилери?
– По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно.
– Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато непрерывно их обходит. Это у него привычка, – он ведь живёт в трущобах. Он согласен с Майклом, что публикация «Барса» – ошибка.
– Потому что я прошибаю стену лбом, да?
– Да.
– Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни.
Рука Динни отыскала его руку.
– Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради меня принять всё, что произойдёт, так же спокойно, как я. Давай спрячемся за этим фейерверком фуксий и удерём. Мои к этому готовы.
Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на сырость, стоял её создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на неё и дайте мне работу!"
– Люди создают такую красоту, а им ещё приходится упрашивать, чтобы на них обратили внимание! – возмутилась девушка.
– Куда пойдём, Динни?
– В Баттерси-парк.
– Тогда нам через мост.
– Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень похож на лошадь, которая не даёт надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя по шее.
– Я отвык от людей.
– Не зависеть от них – приятно.
– Люди – самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему…
– Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто пропаду.
Губы его дрогнули, и это было для неё красноречивее всякого ответа.
– Ты бывала в приёмнике для бездомных собак? Это вот тут.
– Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдём!
Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что всё идёт как нельзя лучше, хотя на самом деле всё шло как нельзя хуже. Здесь раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять. Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему.
– Как могли забыть такого замечательного пса? – удивилась Динни. – Он тоскует.
Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они увидели красные ободки век и шелковистую чёлку, свисающую со лба. Животное медленно встало и начало подрагивать, словно в нём шла какая-то борьба или оно что-то соображало.
– Иди сюда, старина.
Пёс медленно подошёл. Он был весь чёрный, квадратный, с лохматыми ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных сородичей казалось ещё более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки, что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал, затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни одной возможности, но вы – не то, что мне надо".
– Ну что, старина? – окликнул Уилфрид собаку.
Динни наклонилась к спаниелю:
– Поцелуй меня.
Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его.
– Не слишком общительный характер, – заметил Уилфрид.
– Ему не до разговоров. Он же тоскует.
Динни наклонилась ещё ниже. На этот раз ей удалось просунуть через сетку всю руку:
– Иди сюда, мой хороший! Пёс обнюхал её перчатку. Хвост его опять качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его гладкой, как шёлк, морды.
– Уилфрид, он замечательно воспитан!
– Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь загородной псарни.
– Вешала бы тех, кто крадёт собак! Тёмно-карие глаза пса были по краям подёрнуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто говоря: "Ты – не моё прошлое, а будет ли у меня будущее – не знаю".
Девушка подняла голову:
– Ох, Уилфрид!..
Он кивнул и оставил её наедине с собакой. Динни присела на корточки и стала почёсывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении служителя, который нёс цепочку и ошейник.
– Я забираю его, – объявил Уилфрид. – Срок вчера кончился, но его решили подержать ещё неделю, из-за того что он породистый.
Динни отвернулась, глаза её увлажнились. Она торопливо вытерла их и услышала, как служитель сказал:
– Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того гляди убежит. Никак не привыкнет к месту.
Динни обернулась:
– Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернём.
– На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за ней не догадались. Вы не промахнулись, – пёсик-то славный. Рад за него. Мне было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой.
Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот оставил ему свою карточку.
– На тот случай, если наведается хозяин. Пойдём, Динни, прогуляем его. Идём, старина.
Безымянный пёс, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся вперёд, насколько позволяла цепочка.
– По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение подтвердилось. Собака у нас приживётся, – заметил Уилфрид.
Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов.
– Отвезём-ка его домой, – предложил Уилфрид. – Посиди с ним, а я сбегаю за такси.
Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.
Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на всю длину цепочки, затем улёгся наземь в той же позе, в какой девушка увидела его впервые.
Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как, люди. Но у них маленький запас слов и поэтому – никаких идей! И всетаки лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окружённой собаками, уступающими тебе в восприимчивости!
Пёс подошёл к Динни, потом повернул голову в том направлении, где скрылся Уилфрид, и заскулил.
Подъехало такси. Пёс перестал скулить, бока у него заходили.
"Хозяин!" Спаниель натянул цепочку.
Уилфрид подошёл к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пёс разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом, обнюхивая отвороты брюк Уилфрида.
В такси пёс уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки. Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение, что, выйдя из машины, она облегчённо вздохнула.
– Интересно, что скажет Стэк? – усмехнулся Уилфрид. – Спаниель – не слишком желанный гость на Корк-стрит.
По лестнице пёс поднялся спокойно.
– Приучен к дому, – растроганно констатировала Динни.
В гостиной спаниель долго обнюхивал ковёр. Наконец установил, что ножки мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам.
– Хоп! – скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван.
– Боже! Ну и запах! – ужаснулся Уилфрид.
– Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его осмотрю.
Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась перебирать ему шерсть. Она заметила несколько жёлтых блох, но других насекомых не обнаружила.
– Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул девушке нос.
– Ванна готова, Динни.
– Я нашла только блох.
– Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье.
Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернётся, и уважая его за то, что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.
– Его не стошнит?
– Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, – они пугаются всплеска. Ну!
Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.
– Вот шампунь. Это всё-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.
Динни плеснула шампунем на чёрную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала её и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.
– Уф! Спина затекла. Отожми на нём, шерсть и спускай воду. Я его придержу.
Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вёл себя так, словно был не слишком огорчён расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.
– Не отпускай! – закричала Динни. – Его нужно вытереть тут же в ванне.
– Понятно. Обхвати его за шею и держи.
Закутанный в простыню, пёс с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.
– Потерпи, бедный мой, сейчас всё кончится и ты будешь хорошо пахнуть.
Собака опять начала отряхиваться.
Уилфрид размотал простыню.
– Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернём, пусть обсыхает.
Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.
– Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.
– Как мы назовём его, Динни?
– Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
– Ладно, – сказала Динни. – Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.
XVIII
XIX
– Что он сказал? – спросила Динни.
– Ничего. Ни слова, – ответила тётка. – Это просто немыслимо. Но ему приятно.
Она помахала рукой обоим садовникам, которые вновь застыли, и двинулась дальше.
Теперь они вошли в павильон роз. Динни взглянула на ручные часы, она условилась с Уилфридом встретиться здесь у входа.
Девушка торопливо оглянулась. Пришёл! Хилери идёт не оборачиваясь, тётя Мэй следует за ним, тётя Эм беседует с кем-то из цветоводов. Под прикрытием колоссальной группы розовых кустов Динни пробралась к выходу. Уилфрид сжал ей руки, и она позабыла, где находится.
– Хватит у тебя сил, милый? Здесь тётя Эм, мой дядя Хилери и его жена. Мне страшно хочется познакомить тебя с ними, – они ведь тоже иксы в нашем уравнении.
В эту минуту Уилфрид напоминал ей напрягшуюся перед прыжком лошадь, которой предстоит взять незнакомое препятствие.
– Как тебе угодно, Динни.
Они отыскали тётю Эм, занятую беседой с представителями Плентемских оранжерей.
– Для этих – солнечная сторона, известковая почва. А для немезий не надо. Их можно сажать где угодно. Они так впитывают влагу! Флоксы погибли. По крайней мере, они так сказали. Не знаю, правда ли. О, вот и моя племянница! Знакомься, Динни – мистер Плентем. Он часто присылает… О, мистер Дезерт! Я помню, как вы вели Майкла под руку в день его свадьбы.
Леди Монт подала Уилфриду руку и, видимо не очень спеша её отдёрнуть, приподняла брови и уставилась на него умеренно удивлённым взглядом.
– Дядя Хилери, – шёпотом напомнила Динни.
– Да, да, – спохватилась леди Монт. – Хилери, Мэй, – мистер Дезерт.
Дядя Хилери, разумеется, остался самим собою, но у тёти Мэй вид стал такой, точно она здоровается с деканом. И почти сразу же родственники, не сговариваясь, оставили Динни наедине с возлюбленным.
– Что ты скажешь о дяде Хилери?
– По-моему, он из тех, к кому можно обратиться, когда тебе трудно.
– Именно так. Он инстинктивно умеет не прошибать стены лбом, но зато непрерывно их обходит. Это у него привычка, – он ведь живёт в трущобах. Он согласен с Майклом, что публикация «Барса» – ошибка.
– Потому что я прошибаю стену лбом, да?
– Да.
– Жребий, как говорится, брошен. Жалею, если тебя это огорчает, Динни.
Рука Динни отыскала его руку.
– Нет. Мы не сложим оружия до конца. Но, Уилфрид, постарайся хоть ради меня принять всё, что произойдёт, так же спокойно, как я. Давай спрячемся за этим фейерверком фуксий и удерём. Мои к этому готовы.
Они выбрались из павильона и пошли к выходу на набережную мимо выложенных камнем цветочных клумб, перед каждой из которых, невзирая на сырость, стоял её создатель, всем своим видом говоря: "Полюбуйтесь на неё и дайте мне работу!"
– Люди создают такую красоту, а им ещё приходится упрашивать, чтобы на них обратили внимание! – возмутилась девушка.
– Куда пойдём, Динни?
– В Баттерси-парк.
– Тогда нам через мост.
– Ты был такой милый, когда разрешил представить тебя, только очень похож на лошадь, которая не даёт надеть хомут. Мне хотелось погладить тебя по шее.
– Я отвык от людей.
– Не зависеть от них – приятно.
– Люди – самая большая помеха в жизни. Но тебе, по-моему…
– Мне нужен один ты. У меня, наверно, собачья натура. Без тебя я просто пропаду.
Губы его дрогнули, и это было для неё красноречивее всякого ответа.
– Ты бывала в приёмнике для бездомных собак? Это вот тут.
– Нет. О бездомных собаках страшно думать. А надо бы. Зайдём!
Заведение всем своим видом напоминало больницу, то есть доказывало, что всё идёт как нельзя лучше, хотя на самом деле всё шло как нельзя хуже. Здесь раздавалось положенное количество лая, и собачьи морды выражали положенное количество растерянности. При появлении посетителей хвосты начинали вилять. Породистые собаки вели себя спокойнее и выглядели более печальными, чем численно преобладавшие здесь дворняги. В углу проволочной клетки, понурив длинноухую голову, сидел спаниель. Уилфрид и Динни подошли к нему.
– Как могли забыть такого замечательного пса? – удивилась Динни. – Он тоскует.
Уилфрид просунул пальцы сквозь сетку. Собака подняла голову. Они увидели красные ободки век и шелковистую чёлку, свисающую со лба. Животное медленно встало и начало подрагивать, словно в нём шла какая-то борьба или оно что-то соображало.
– Иди сюда, старина.
Пёс медленно подошёл. Он был весь чёрный, квадратный, с лохматыми ногами, словом, явно породистый, отчего пребывание его среди бездомных сородичей казалось ещё более необъяснимым. Он стоял так близко от проволоки, что до него можно было дотянуться. Сначала его короткий хвост повиливал, затем снова повис, как будто животное хотело сказать: "Я не пропускаю ни одной возможности, но вы – не то, что мне надо".
– Ну что, старина? – окликнул Уилфрид собаку.
Динни наклонилась к спаниелю:
– Поцелуй меня.
Собака взглянула на них, вильнула хвостом и снова опустила его.
– Не слишком общительный характер, – заметил Уилфрид.
– Ему не до разговоров. Он же тоскует.
Динни наклонилась ещё ниже. На этот раз ей удалось просунуть через сетку всю руку:
– Иди сюда, мой хороший! Пёс обнюхал её перчатку. Хвост его опять качнулся, розовый язык на мгновение высунулся, словно желая удостовериться в существовании губ. Динни отчаянным усилием дотянулась пальцами до его гладкой, как шёлк, морды.
– Уилфрид, он замечательно воспитан!
– Его, наверно, украли, а он удрал. Видимо, он из какой-нибудь загородной псарни.
– Вешала бы тех, кто крадёт собак! Тёмно-карие глаза пса были по краям подёрнуты влагой. Они смотрели на Динни с подавленным волнением, будто говоря: "Ты – не моё прошлое, а будет ли у меня будущее – не знаю".
Девушка подняла голову:
– Ох, Уилфрид!..
Он кивнул и оставил её наедине с собакой. Динни присела на корточки и стала почёсывать животное за ушами. Наконец вернулся Уилфрид в сопровождении служителя, который нёс цепочку и ошейник.
– Я забираю его, – объявил Уилфрид. – Срок вчера кончился, но его решили подержать ещё неделю, из-за того что он породистый.
Динни отвернулась, глаза её увлажнились. Она торопливо вытерла их и услышала, как служитель сказал:
– Я сперва надену на него ошейник, сэр, а потом уж выпущу. Он того гляди убежит. Никак не привыкнет к месту.
Динни обернулась:
– Если хозяин объявится, мы ею немедленно вернём.
– На это надежды мало, мисс. По-моему, владелец собаки просто умер. Она сорвала ошейник, отправилась искать хозяина и потерялась, а к нам послать за ней не догадались. Вы не промахнулись, – пёсик-то славный. Рад за него. Мне было бы жалко его прикончить: он ведь совсем молодой.
Служитель надел ошейник, вывел собаку и передал цепочку Уилфриду; тот оставил ему свою карточку.
– На тот случай, если наведается хозяин. Пойдём, Динни, прогуляем его. Идём, старина.
Безымянный пёс, услышав сладчайшее слово собачьего лексикона, кинулся вперёд, насколько позволяла цепочка.
– По-видимому, служитель прав. Дай бог, чтобы его предположение подтвердилось. Собака у нас приживётся, – заметил Уилфрид.
Выйдя на траву, они попытались завоевать доверие пса. Тот терпеливо переносил их заигрывании, но не отвечал на них. Он опустил глаза и поджал хвост, воздерживаясь от слишком поспешных выводов.
– Отвезём-ка его домой, – предложил Уилфрид. – Посиди с ним, а я сбегаю за такси.
Он обмахнул скамейку носовым платком, передал Динни цепочку и скрылся.
Динни села и стала наблюдать за псом. Тот рванулся вслед Уилфриду на всю длину цепочки, затем улёгся наземь в той же позе, в какой девушка увидела его впервые.
Насколько глубоко чувствуют собаки? Они, безусловно, понимают, что к чему: любят, ненавидят, страдают, покоряются, сердятся и радуются, как, люди. Но у них маленький запас слов и поэтому – никаких идей! И всетаки лучше любой конец, чем жить за проволокой и быть окружённой собаками, уступающими тебе в восприимчивости!
Пёс подошёл к Динни, потом повернул голову в том направлении, где скрылся Уилфрид, и заскулил.
Подъехало такси. Пёс перестал скулить, бока у него заходили.
"Хозяин!" Спаниель натянул цепочку.
Уилфрид подошёл к нему. Цепочка ослабела. Динни почувствовала, что пёс разочарован. Затем цепочка опять натянулась, и животное завиляло хвостом, обнюхивая отвороты брюк Уилфрида.
В такси пёс уселся на пол, цепочка опустилась на ботинок Уилфрида. На Пикадилли его охватило беспокойство, и он положил голову на колени девушки. Эта поездка между Уилфридом и псом привела эмоции Динни в такое смятение, что, выйдя из машины, она облегчённо вздохнула.
– Интересно, что скажет Стэк? – усмехнулся Уилфрид. – Спаниель – не слишком желанный гость на Корк-стрит.
По лестнице пёс поднялся спокойно.
– Приучен к дому, – растроганно констатировала Динни.
В гостиной спаниель долго обнюхивал ковёр. Наконец установил, что ножки мебели не представляют для него интереса и что подобные ему здесь не проживают, и положил морду на диван, кося краем глаза по сторонам.
– Хоп! – скомандовала Динни. Спаниель вскочил на диван.
– Боже! Ну и запах! – ужаснулся Уилфрид.
– Давай выкупаем его. Ступай напусти воды в ванну, а я тем временем его осмотрю.
Динни придержала пса, который порывался вдогонку Уилфриду, и принялась перебирать ему шерсть. Она заметила несколько жёлтых блох, но других насекомых не обнаружила.
– Плохо ты пахнешь, мой хороший! Спаниель повернул голову и лизнул девушке нос.
– Ванна готова, Динни.
– Я нашла только блох.
– Если хочешь помогать, надевай халат, не то испортишь платье.
Уилфрид встал к ней спиной. Динни сбросила платье и надела голубой купальный халат, смутно надеясь, что Уилфрид обернётся, и уважая его за то, что он этого не сделал. Она закатала рукава и встала рядом с ним. Когда спаниеля подняли над ванной, собака высунула длинный язык.
– Его не стошнит?
– Нет, собаки всегда так делают. Осторожно, Уилфрид, – они пугаются всплеска. Ну!
Спаниель, опущенный в воду, побарахтался и встал на ноги, опустив голову и силясь устоять на скользкой поверхности.
– Вот шампунь. Это всё-таки лучше, чем ничего. Я буду держать, а ты намыливай.
Динни плеснула шампунем на чёрную, словно полированную спину, окатила псу водой бока и принялась его тереть. Эта первая домашняя работа, которую она делала сообща с Уилфридом, рождала в девушке чистую радость, она сближала её и с любимым и с его собакой. Наконец она выпрямилась.
– Уф! Спина затекла. Отожми на нём, шерсть и спускай воду. Я его придержу.
Уилфрид спустил воду. Спаниель, который вёл себя так, словно был не слишком огорчён расставанием с блохами, яростно отряхнулся, и обоим пришлось отскочить.
– Не отпускай! – закричала Динни. – Его нужно вытереть тут же в ванне.
– Понятно. Обхвати его за шею и держи.
Закутанный в простыню, пёс с растерянным и несчастным видом потянулся к девушке мордой.
– Потерпи, бедный мой, сейчас всё кончится и ты будешь хорошо пахнуть.
Собака опять начала отряхиваться.
Уилфрид размотал простыню.
– Подержи его минутку, я притащу старое одеяло. Мы его завернём, пусть обсыхает.
Динни осталась с собакой, которая пыталась выскочить из ванны и уже поставила передние лапы на край. Девушка придерживала их, наблюдая за тем, как из глаз животного исчезает накопившаяся в них тоска.
– Вот так-то лучше! Они завернули притихшего пса в старое армейское одеяло и отнесли его на диван.
– Как мы назовём его, Динни?
– Давай перепробуем несколько кличек. Может быть, угадаем, как его зовут.
Собака не откликнулась ни на одну.
– Ладно, – сказала Динни. – Назовём его Фошем. Если бы не Фош, мы никогда бы не встретились.
XVIII
Настроение, возобладавшее в Кондафорде после возвращения генерала, было тревожным и тяжёлым. Динни обещала вернуться в субботу, но настала среда, а она всё ещё находилась в Лондоне. Даже её слова: "Формально мы не помолвлены", – никому не принесли облегчения, потому что генерал пояснил: "Это просто вежливая отговорка". Под нажимом леди Черрел, жаждавшей точного отчёта о том, что произошло между ним и Уилфридом, сэр Конуэй лаконично ответил:
– Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
– Ты читал его стихи, Кон?
– Нет. Как их достать?
– У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
– Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.
– Все поэты такие.
– Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
– Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, – возразила леди Черрел.
– В таких вопросах не может быть двух мнений, – по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, – отрезал генерал.
– А разве в наши дни такие ещё сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:
– Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, – от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, – тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.
– Допустим, – согласилась она. – Но что же всё-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
– Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша – устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, – мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.
– Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
– Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.
– Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
– Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
– А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
– Смотри, с Динни надо быть начеку.
– Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, – он был у них шафером.
– Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.
– Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность – это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушённые длинными ресницами, и Флёр чуть не подпрыгнула. В самом деле – тигрица!
– Дело касается Динни и её молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.
Флёр кивнула.
– Что можно предпринять? Флёр насторожилась. Ей – двадцать девять, Джин – всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
– Я давным-давно не видела Уилфрида.
– Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
– Я отнюдь не уверена, что она начнётся, даже если поэма увидит свет.
Люда склонны прощать Аяксам их безумства.
– Вы не бывали на Востоке.
– Нет, бывала, – я совершила кругосветное путешествие.
– Это совсем не то.
– Дорогая, простите, что я так говорю, – извинилась Флёр, – но Черрелы отстали от века лет на тридцать.
– Я – не Черрел.
– Верно. Вы – Тесбери, а эти ещё почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, – разве они теперь идут в счёт?
– Да, идут – для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
– Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.
Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!
– Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
Флёр улыбнулась:
– Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчётах, если скажу, что в Лондоне не найдётся и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдётся даже одного из сорока, который не забыл бы обо всём этом ровно через две недели.
– Я вам не верю, – решительно отпарировала Джин.
– Дорогая, вы не знаете современного общества.
– Современное общество в счёт не идёт, – ещё решительнее отрезала Джин.
– Допустим. А что же тогда идёт?
– Вам известен его адрес? Флёр расхохоталась.
– Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а?
– Посмотрим.
– Уилфрид умеет кусаться.
– Ну, мне пора, – объявила Джин. – Благодарю.
Флёр восхищённо посмотрела на неё. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей ещё большую яркость.
– Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем всё кончилось. Я ведь знаю, – вы дьявольски отважны.
– Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! – попрощалась
Джин.
Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал её в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флёр лишь привела её в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", – совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, поражённые её грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она всё-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в подъезде напротив", – решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
– Чем могу служить, мисс?
– Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живёт мистер Дезерт?
– Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты умный пёс! Если вы подождёте минутку, я выясню.
Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом. "В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно выколачивать деньги", – подумала Джин.
Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
– Я – невестка Динни, – представилась Джин. – Прошу прощенья, что беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
Уилфрид поклонился.
– Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин вспыхнула.
– Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
– Динни никогда не бывала на Востоке.
Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьёзно, – это не заседание приходского комитета.
– Не соблаговолите ли присесть? – предложил он.
– О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни пока ещё не представляет себе, какое значение приобретают там некоторые вещи.
– Я, знаете ли, так вас и понял.
– О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка Уилфрида – ироничнее. Наконец он сказал:
– Благодарю за визит. У вас ко мне ещё что-нибудь?
– Н-нет… До свиданья!
Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась на улице, отскочил в сторону, потому что её взгляд тряхнул его, как электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до электрического угря, но и тот произвёл на него меньшее впечатление. Как ни странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанёс ей поражение. И, ещё удивительнее, – рассеялось чувство, подсказывавшее ей, что Динни в опасности.
Джин добралась до машины и после лёгкой перебранки с полисменом повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о своём приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только вечером, лёжа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала Хьюберту:
– Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни всё будет в порядке. В нём есть обаяние.
– Боже мой! – удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. – Какое это имеет отношение к делу?
– Самое непосредственное, – ответила Джин. – Поцелуй меня и не рассуждай…
Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что, прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам, которые пробудила в нём Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное слово «поклонение» выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения не находилось. В её присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и умиротворённость, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком, вынувшим из себя душу и отдавшим её в заклад. Вместе с этим не изведанным до сих пор блаженством в нём крепла уверенность, что его собственное счастье не будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать перед ним и после её ухода. Ему удалось обратить её в бегство, но вопрос остался и носился в воздухе.
Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на Динни, он обречёт на одиночество и её. Честно ли так поступать?
Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и позвонил:
– Я ухожу, Стэк.
– Хорошо, сэр.
Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в этот момент заметил девушку.
Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но ещё не видела Уилфрида. Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению, "воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала г что-то очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый же взгляд, брошенный на неё Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть такой довольной и беспечной, ему не о чём тревожиться. У бронзового коня, которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась, высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на лице её выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему рукой и перебежала через дорожку.
– Позировала перед Боттичелли, Динни?
– Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую – Феруэн, Саут-Молтон-сквер.
– Ты – у ростовщика?
– Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько за всю жизнь не было.
– Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
– С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
– Чем?
– Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия. Широкие бескрайние просторы – вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
– Он почти всё время молчал. Вежлив, и, скажу честно, похоже, что не из трусливых. Отзывы о нём тоже прекрасные. Необъяснимый случай!
– Ты читал его стихи, Кон?
– Нет. Как их достать?
– У Динни где-то есть. Страшно горькие… Сейчас многие так пишут. Я готова примириться с чем угодно, лишь бы Динни была счастлива.
– Динни рассказывала, что у него в печати поэма, посвящённая этой истории. Парень, должно быть, тщеславен.
– Все поэты такие.
– Не знаю, кто может повлиять на Динни. Хьюберт говорит, что потерял с ней контакт. Начинать семейную жизнь, когда над головой нависла гроза!
– Мне кажется, мы, живя здесь, в глуши, перестали понимать, что вызывает грозу, а что нет, – возразила леди Черрел.
– В таких вопросах не может быть двух мнений, – по крайней мере, у людей, которые идут в счёт, – отрезал генерал.
– А разве в наши дни такие ещё сохранились? Сэр Конуэй промолчал. Затем жёстко произнёс:
– Аристократия осталась костяком Англии. Всё, что держит страну на плаву, – от неё. Пусть социалисты болтают что угодно, – тон у нас задают те, кто служит и хранит традиции.
Леди Черрел, удивлённая такой длинной тирадой, подняла голову.
– Допустим, – согласилась она. – Но что же всё-таки делать с Динни?
Сэр Конуэй пожал плечами:
– Ждать, пока не наступит кризис. Оставить её без гроша – устарелый приём, да о нём и вообще не может быть речи, – мы слишком любим Динни. Ты, конечно, поговори с ней, Лиз, если представится случай…
У Хьюберта и Джин дискуссия по этому вопросу приняла несколько иной оборот.
– Ей-богу. Джин, мне хочется, чтобы Динни вышла за твоего брата.
– Ален уже переболел. Вчера я получила от него письмо. Он в Сингапуре. По всей видимости, там у него кто-то есть. Дай бог, чтобы незамужняя. На Востоке мало девушек.
– Не думаю, чтобы он увлёкся замужней. Ален не из таких. Может быть, туземка? Говорят, среди малаек попадаются очень недурные.
Джин скорчила гримаску:
– Малайка после Динни! Затем помолчала и прибавила:
– А что, если мне повидаться с этим мистером Дезертом? Уж я-то ему объясню, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
– Смотри, с Динни надо быть начеку.
– Если можно взять машину, я завтра съезжу посоветуюсь с Флёр. Она должна его хорошо знать, – он был у них шафером.
– Я обратился бы не к ней, а к Майклу. Но, ради бога, будь осторожна, старушка.
На другой день Джин, привыкшая не отделять слов от дела, ускользнула, пока все ещё спали, и в десять утра была уже на Саут-сквер в Вестминстере. Майкл, как сразу же выяснилось, пребывал в своём избирательном округе.
– Он считает, что чем прочнее сидит в палате, тем чаще должен встречаться с избирателями. Благодарность – это у него своеобразный комплекс. Чем могу быть полезна?
Джин, созерцавшая Фрагонара с таким видом, будто находит его чересчур французским, медленно отвела от картины глаза, опушённые длинными ресницами, и Флёр чуть не подпрыгнула. В самом деле – тигрица!
– Дело касается Динни и её молодого человека. Я полагаю, вы знаете, что с ним случилось на Востоке.
Флёр кивнула.
– Что можно предпринять? Флёр насторожилась. Ей – двадцать девять, Джин – всего двадцать три, но держаться с ней, как старшая, бесполезно.
– Я давным-давно не видела Уилфрида.
– Кто-то должен сказать ему в глаза, что о нём подумают, если он втянет Динни в эту грязную заваруху.
– Я отнюдь не уверена, что она начнётся, даже если поэма увидит свет.
Люда склонны прощать Аяксам их безумства.
– Вы не бывали на Востоке.
– Нет, бывала, – я совершила кругосветное путешествие.
– Это совсем не то.
– Дорогая, простите, что я так говорю, – извинилась Флёр, – но Черрелы отстали от века лет на тридцать.
– Я – не Черрел.
– Верно. Вы – Тесбери, а эти ещё почище. Сельские приходы, кавалерия, флот, индийская гражданская администрация, – разве они теперь идут в счёт?
– Да, идут – для тех, кто связан с ними. А он связан, и Динни тоже.
– Ни один по-настоящему любящий человек ничем и ни с кем не связан.
Много вы раздумывали, когда выходили за Хьюберта? А ведь над ним тяготело обвинение в убийстве!
– Это совсем другое дело. Хьюберт не совершал ничего постыдного.
Флёр улыбнулась:
– Вы верны себе. Застану ли я вас врасплох, как выражаются в судебных отчётах, если скажу, что в Лондоне не найдётся и одного человека из двадцати, который не зевнул бы вам в лицо, если бы вы поинтересовались у него, заслуживает ли Уилфрид осуждения, и не найдётся даже одного из сорока, который не забыл бы обо всём этом ровно через две недели.
– Я вам не верю, – решительно отпарировала Джин.
– Дорогая, вы не знаете современного общества.
– Современное общество в счёт не идёт, – ещё решительнее отрезала Джин.
– Допустим. А что же тогда идёт?
– Вам известен его адрес? Флёр расхохоталась.
– Корк-стрит, напротив картинной галереи. Уж не собираетесь ли вы сцепиться с ним, а?
– Посмотрим.
– Уилфрид умеет кусаться.
– Ну, мне пора, – объявила Джин. – Благодарю.
Флёр восхищённо посмотрела на неё. Молодая женщина вспыхнула, и румянец на смуглых щеках придал ей ещё большую яркость.
– Что ж, дорогая, до свиданья. Заезжайте рассказать, чем всё кончилось. Я ведь знаю, – вы дьявольски отважны.
– Я не уверена, что пойду к нему. До свиданья! – попрощалась
Джин.
Она промчалась мимо палаты общин, кипя от злости. Темперамент так сильно увлекал её в сторону непосредственных действий, что светская мудрость Флёр лишь привела её в раздражение. Однако ясно, что отправиться к Уилфриду Дезерту и сказать: "Уйдите и оставьте мою золовку", – совсем не так просто, как казалось вначале. Тем не менее Джин доехала до Пэл-Мэл, оставила машину на стоянке у Партенеума и пешком вышла на Пикадилли. Встречные, в особенности мужчины, оборачивались и смотрели ей вслед, поражённые её грацией, гибкостью и цветом лица, которое словно светилось. Джин понятия не имела о Корк-стрит и знала только, что это по соседству с Бонд-стрит. Когда она всё-таки добралась туда, ей пришлось промерить улицу из конца в конец, прежде чем она обнаружила картинную галерею. "Его квартира, видимо, в подъезде напротив", – решила она, вошла и в нерешительности остановилась перед дверью без таблички с фамилией. Вслед за ней поднялся мужчина с собакой на поводке и остановился рядом с Джин:
– Чем могу служить, мисс?
– Я миссис Хьюберт Черрел. Здесь живёт мистер Дезерт?
– Да, мэм, но я не уверен, может ли он вас принять. Фош, к ноге! Ты умный пёс! Если вы подождёте минутку, я выясню.
Минутой позже, решительно глотнув воздух, она предстала перед Дезертом. "В конце концов, не страшнее же он приходского комитета, когда из того нужно выколачивать деньги", – подумала Джин.
Уилфрид стоял у окна. Лицо его выразило недоумение.
– Я – невестка Динни, – представилась Джин. – Прошу прощенья, что беспокою, но мне хотелось увидеться с вами.
Уилфрид поклонился.
– Фош, ко мне! Спаниель, обнюхивавший юбку Джин, повиновался только после второго окрика. Он лизнул Уилфриду руку и уселся за его спиной. Джин вспыхнула.
– Это страшное нахальство с моей стороны, но я надеялась, что вы не обидитесь. Мы на днях вернулись из Судана.
Взгляд Уилфрида остался, как прежде, ироническим, а ирония всегда выводила Джин из равновесия. Она запнулась и выдавила:
– Динни никогда не бывала на Востоке.
Уилфрид снова поклонился. Дело оборачивалось серьёзно, – это не заседание приходского комитета.
– Не соблаговолите ли присесть? – предложил он.
– О нет, благодарю вас, я на минутку. Видите ли, я хотела сказать, что Динни пока ещё не представляет себе, какое значение приобретают там некоторые вещи.
– Я, знаете ли, так вас и понял.
– О! Наступило минутное молчание. Румянец Джин стул ярче, улыбка Уилфрида – ироничнее. Наконец он сказал:
– Благодарю за визит. У вас ко мне ещё что-нибудь?
– Н-нет… До свиданья!
Спускаясь по лестнице, Джин острее, чем когда-либо в жизни, чувствовала себя маленькой и жалкой. Однако первый же мужчина, с которым она разминулась на улице, отскочил в сторону, потому что её взгляд тряхнул его, как электрический ток. Однажды в Бразилии этот прохожий дотронулся до электрического угря, но и тот произвёл на него меньшее впечатление. Как ни странно, возвращаясь к машине. Джин не злилась на Уилфрида, хотя он и нанёс ей поражение. И, ещё удивительнее, – рассеялось чувство, подсказывавшее ей, что Динни в опасности.
Джин добралась до машины и после лёгкой перебранки с полисменом повернула обратно в Кондафорд. Ведя автомобиль с угрожающей прохожим скоростью, она поспела домой к завтраку. Она не обмолвилась ни словом о своём приключении, объявив, что вернулась с дальней прогулки. И только вечером, лёжа на кровати с пологом в лучшей комнате для гостей, сказала Хьюберту:
– Я виделась с ним. Знаешь, Хьюберт, теперь я уверена, что у Динни всё будет в порядке. В нём есть обаяние.
– Боже мой! – удивился Хьюберт, приподнимаясь на локте. – Какое это имеет отношение к делу?
– Самое непосредственное, – ответила Джин. – Поцелуй меня и не рассуждай…
Когда странная юная посетительница ушла, Уилфрид бросился на диван и уставился в потолок. Он чувствовал себя как генерал, одержавший победу, то есть пребывал в полнейшей растерянности. Жизнь его сложилась так, что, прожив тридцать лет в атмосфере всеобщего эгоизма, он не привык к чувствам, которые пробудила в нём Динни с первой же минуты их знакомства. Старомодное слово «поклонение» выражало их весьма неполно, а более подходящего выражения не находилось. В её присутствии Уилфрид испытывал такое спокойствие и умиротворённость, что, когда она уходила, он сам себе казался человеком, вынувшим из себя душу и отдавшим её в заклад. Вместе с этим не изведанным до сих пор блаженством в нём крепла уверенность, что его собственное счастье не будет полным, если она не будет счастлива. Динни не раз говорила ему, что бывает счастливой, лишь когда он рядом. Но это абсурд! Он не может заменить ей все житейские интересы и привязанности, которые предшествовали их знакомству у памятника Фошу. А если не может, что он даст ей взамен? Именно об этом спрашивали Уилфрида глаза молодой женщины, продолжавшие сверкать перед ним и после её ухода. Ему удалось обратить её в бегство, но вопрос остался и носился в воздухе.
Спаниель, чуявший присутствие незримого острее своего хозяина, положил длинную морду на его колено. Даже собакой он обязан Динни! Он отвык от людей. Эта история, нависшая над ним, отрезала его от мира. Женившись на Динни, он обречёт на одиночество и её. Честно ли так поступать?
Но тут он вспомнил, что через полчаса у него назначена встреча с ней, и позвонил:
– Я ухожу, Стэк.
– Хорошо, сэр.
Уилфрид вывел собаку и направился к парку. У памятника кавалерии он сел в ожидании Динни, стал раздумывать, рассказать ли ей о посетительнице, и в этот момент заметил девушку.
Она торопливо шла со стороны Парк Лейн, но ещё не видела Уилфрида. Динни казалась стремительной, прямой и, по излюбленному в романах выражению, "воздушной". Она была как весна и улыбалась так, словно узнала г что-то очень приятное для себя. Девушка не подозревала о его присутствии, и первый же взгляд, брошенный на неё Уилфридом, успокоил его. Пока она может быть такой довольной и беспечной, ему не о чём тревожиться. У бронзового коня, которого Динни окрестила "норовистым пузанчиком", она остановилась, высматривая Уилфрида, весело повертела головой из стороны в сторону, но на лице её выразилась некоторая тревога. Уилфрид поднялся. Девушка помахала ему рукой и перебежала через дорожку.
– Позировала перед Боттичелли, Динни?
– Нет, перед ростовщиком. На всякий случай рекомендую – Феруэн, Саут-Молтон-сквер.
– Ты – у ростовщика?
– Да, милый. У меня теперь в кармане столько собственных денег, сколько за всю жизнь не было.
– Зачем они тебе? Динни наклонилась и погладила собаку.
– С тех пор как я встретила тебя, я знаю, чем хороши деньги.
– Чем?
– Тем, что позволяют не расставаться с тобой из-за их отсутствия. Широкие бескрайние просторы – вот что теперь нам нужно. Спусти Фоша с поводка, Уилфрид. Он и так побежит за нами.
XIX
В таком литературном центре, как Лондон, где чуть ли не каждый день на прилавки выбрасываются добрых полдюжины книг, появление тоненького томика стихов обычно проходит незамеченным. Однако обстоятельства сложились так, что выход в свет сборника «Барс» и другие стихотворения" превратился в "литературное событие". Это была первая книга Уилфрида после четырёхлетнего молчания. Его одинокая фигура привлекала к себе всеобщее внимание редким в среде старинной аристократии поэтическим талантом, горечью и силой прежних стихов, постоянным пребыванием на Востоке и отчуждённостью от литературных кругов, а в последнее время и слухами о переходе его в мусульманство. Четыре года тому назад, когда вышла его третья книжка, кто-то прозвал его "Байроном в пелёнках", и определение стало крылатым. Кроме того, он сумел найти себе молодого издателя, который владел искусством "запускать машину", как он выражался. Немногие недели, прошедшие с момента поступления к нему рукописи Уилфрида, он только и делал, что завтракал и обедал с разными людьми, настоятельно советуя всем прочесть "Барса", который станет самой сенсационной поэмой со времён "Пса небес". На вопрос "почему?" он отвечал кивками, подмигиванием и улыбкой во весь рот. Правда ли, что молодой Дезерт перешёл в ислам? О да! Он в Лондоне? О да! Но он, конечно, самая неуловимая и редкая птица в литературных кругах.