Голсуорси Джон. Схватка

(Поднимается на трибуну.) Я долго говорить не буду. Давайте посмотрим на
вещи просто: держались-держались, а теперь, после всего, вы хотите сдаться?
Мы же все одной веревочкой связаны, а вы, значит, решили, как вам выгоднее?
Механики вам помогали, а вы к ним спиной поворачиваетесь, да? Что же вы
раньше не сказали, мы бы тогда не начали забастовку! Вот и все, что я хотел
сказать, а что до старого Томаса - плохо он читал библию. Если вы уступите
Компании или профсоюзу, это будет означать, что вы нас предали... чтобы
спасти собственную шкуру... Как ни крути, грязное дельце получается - вот
так!

Он сходит с трибуны. Рабочие явно смущены его короткой речью, которую он
произнес ровным, не без издевки, голосом. Из рядов выходит Раус и
вспрыгивает на трибуну. Он возбужден до крайности. По толпе прокатывается
гул недовольства.

Раус (голос у него срывается от волнения). Я складно говорить не
обучен, но тут не смолчишь. Люди мы или кто? Наши матери голодают, а мы
смотрим, да?
Робертc (подаваясь вперед). Раус!
Раус (яростно смотрит на него). Сим Харнесс правильно говорит! Я
передумал.
Эванс. Эх ты! Переметнулся, а не передумал.
Раус (вне себя от возбуждения). Он правильно сказал: "Помогите нам, а
мы поможем вам". У нас с самого начала ошибка вышла. А кто виноват? Он
виноват. (Показывает на Робертса.) "Будем, - говорит, - драться с этими
разбойниками. Жать на них до последнего!" А что получилось? Им хоть бы хны,
а нас прижали и семьи наши прижали. Истинная правда это. Я не оратор,
друзья. Это кровь во мне говорит, душа моя говорит. (Делая угрожающий и в то
же время виноватый жест в сторону Робертса.) Он тут снова агитировать
начнет, так вы его не слушайте! (По толпе словно бы прокатывается тяжелый
вздох.). Не слушайте вы этого дьявола! (Робертс смеется.) Сим Харнесс
правильно сказал. Кто мы без профсоюза - горсточка сухих листьев, дым,
ничто! Я не оратор, но скажу: надо кончать! Нечего женщин и детей голодом
морить.

Протестующие восклицания почти тонут в гуле одобрения.

Эванс. Ты то почему перекрасился?
Раус (метнув яростный взгляд). Сим Харнесс знает, что говорит. Нам надо
договариваться с Лондоном. Я не оратор, но скажу: хватит нам горя хлебать.

Он затягивает на шее шарф, вскидывает голову и спрыгивает на землю. Толпа
рукоплещет и подается вперед. Раздаются крики: "Хватит! Да здравствует
профсоюз!" "Харнесс верно сказал!", но Робертc спокойно поднимается на
трибуну.
Рабочие на мгновение затихают.

Кузнец. Не будем мы тебя слушать! Заткнись!
Генри Раус. А ну проваливай!

Толпа с криками подступает к трибуне.

Эванс (яростно). Дайте ему сказать! Говори, Робертc!
Балджин (бормочет). Если что, я ему башку проломлю.

Робертc медленно обводит рабочих взглядом, и они замолкают. Он начинает
говорить. Один из лодочников встает.

Робертc. Меня, значит, не хотите слушать? Рауса и старого Томаса
слушали, а меня не хотите? Вы даже Сима Харнесса слушали, забыв, как
справедливо поступил по отношению к вам профсоюз. Может быть, вы еще этих
людей из Лондона послушаете? Чего же вы ворчите? Вам же нравится, когда вас
топчут ногами.
(Видя, что к трибуне проталкивается Балджин, говорит грустно).
Ты, конечно, хочешь своротить мне челюсть, Джон Балджин. Позволь мне
сначала сказать, а потом уж бей, если это доставит тебе удовольствие.
(Балджин угрюмо останавливается.) Будь я обманщиком, трусом или предателем,
вы бы охотно выслушали меня. (Ропот прекращается, наступает мертвая тишина.)
Вы думаете, что мне очень выгодна эта забастовка? Есть среди вас хоть один,
кто потерпел бы такой ущерб, как я? Есть среди вас хоть один, кто бы на ней
потерял восемьсот фунтов с тех пор, как мы бросили работу? Ну, отвечайте же!
Сколько потерял старый Томас? Пять, десять фунтов или сколько там? Его-то вы
слушали, а что он говорит: "Никто не скажет, что я не верю в принципы... (со
злой иронией). Но если Судьба говорит "хватит", нечего идти против нее". А я
вам вот что скажу: если человек не решается сказать Судьбе... (с каким-то
восторгом): "Я на том стою, попробуй сдвинь, если можешь!" - значит, его
принцип - лишь бы брюхо набить! Старый Томас говорит: "Мы должны быть чистые
сердцем, честные, справедливые и милосердные и должны покориться Судьбе!" А
я скажу, что Судьба несправедлива и жестока. Взять, например, тех, кто живет
за холмом, они по себе это знают. Вымотаются за день, и каково им ночью в
пургу тащиться в этакую даль! Ведь каждый шаг словно с бою берешь. Может
быть, лечь в снег и отдаться на милость милосердной Судьбы? Попробуйте-ка и
тогда быстренько узнаете, с кем имеете дело. Нет, только так... (Ударяет
кулаком по воздуху.) ...в открытой схватке, человек может стать человеком. А
старый Томас бубнит: "Уступите, поклонитесь, прекратите эту ненужную свару,
и враги, может быть, кинут вам корочку за послушание".
Яго. Ни за что!
Эванс. Будь они прокляты!
Томас. Я этого не говорил.
Робертc (язвительно). Не говорил, так думал! А что о библии говорил?
Библия, мол, против! В первый раз слышу, что библия и Судьба рядом идут.
Этот молодой человек (показывает на Рауса) сказал, что я дьявол. Будь я
дьяволом, тех, кто толкует о сдаче, я бы на медленном огне жарил. Только
трусы и предатели могут говорить о том, чтобы сдаться!
Генри Раус (видя, что его брат протискивается вперед). А ну, Джордж,
дай ему! Чего он зря языком треплет?
Робертc (выкидывая руку). Постой, Джордж Раус, не время сводить личные
счеты. (Раус останавливается.) Тут еще один выступал, мистер Саймон Харнесс.
Не очень-то многим мы обязаны мистеру Харнессу и профсоюзу. Что они
говорили? "Отступитесь от своих товарищей, а не то мы отступимся от вас". И
отступились!
Эванс. Верно, отступились!
Робертc. Мистер Харнесс, может быть, и неглупый человек, но он опоздал.
(Убежденно.) Что бы ни говорили мистер Саймон Харнесс, и Томас, и Раус, что
бы ни говорил любой из вас, - мы победили!

Толпа подступает ближе, все жадно смотрят на Робертса. Тот продолжает с
испепеляющим презрением.

Да, нам пришлось подтянуть пояса. Но вы забыли, какую схватку мы ведем. Я
уже не раз говорил об этом, повторю еще. Это борьба, которую плоть и кровь
страны ведет против кровопийцы. Борьба тех, кто истощает себя каждым
движением и каждым дыханием, против чудовища, что растет и жиреет за их счет
по законам м_и_л_о_с_е_р_д_н_о_й Судьбы. Имя этому чудовищу - К_а_п_и_т_а_л!
Люди трудятся в поте лица, иссушают свой ум и тело, а он покупает наш труд
по цене, которую сам же и устанавливает. Уж я-то как-нибудь знаю это! Они
купили то, до чего я дошел собственным умом, за жалкие семьсот фунтов, а
потом, не шевельнув пальцем, получили за это сто тысяч! Капитал готов
сожрать все сам, никому ничего не отдаст. Капиталисты говорят: "Право же,
нам очень жаль вас, бедняги, туговато вам приходится", - но не дадут ни
полшиллинга, чтобы облегчить нашу участь. Разве найдется среди них хоть
один, который согласился бы заплатить лишний пенс подоходного налога, чтобы
помочь бедным? Равнодушное чудовище с каменным сердцем - вот что такое
К_а_п_и_т_а_л! Вы уже поставили его на колени и теперь в последнюю минуту
хотите отступить, чтобы избавить свою плоть от страданий. Сегодня утром я
был у тех людей из Лондона и словно в душу им заглянул. Был там один -
мистер Скэнтлбери, этакая откормленная нами груда мяса. И вот он сидел, как
и другие акционеры нашей Компании, не шевеля ни пальцем, ни языком, лишь
загребая дивиденды, - огромное бессловесное животное, которое поднимается
только тогда, когда у него отнимают пищу. Я посмотрел ему прямо в глаза и
понял, что он б_о_и_т_с_я, понимаете, боится за себя и за свои дивиденды и
жалованье, боится даже акционеров, интересы которых он защищает. Они все,
кроме одного, дрожат от страха - точно дети, которые оказались ночью в лесу
и пугаются каждого шороха. Я прошу вас, друзья (он замолкает и, подняв руку,
дожидается полной тишины): позвольте мне от вашего имени заявить им:
"Убирайтесь к себе в Лондон. Рабочие не пойдут ни на какие уступки!"
(Волнение в толпе.) Предоставьте мне свободу действий, и я клянусь, что не
пройдет и недели, как Компания удовлетворит все наши требования.
Эванс, Яго и другие. Свободу действий! Браво! Свободу действий!
Робертc. Мы боремся не только за сегодняшний день (шум смолкает), не
только за себя, за собственные нехитрые нужды. Мы боремся за всех тех,
которые будут жить после нас. Друзья, ради любви к тем людям не допустим,
чтобы на них легло тяжкое бремя, не дадим омрачить небо будущему и залить
его морем горечи. И пусть с нами случится что угодно! Мы готовы пострадать
ради них. (Страстно.) Нам бы только стряхнуть с себя это жестокое,
кровожадное чудовище, которое от сотворения мира выжимает соки из рабочих,
из их жен и детей. (Понизив голос, с глубочайшей убежденностью и болью.) А
если у нас не достанет мужества сойтись с ним лицом к лицу и биться до тех
пор, пока это чудовище не попросит пощады, тогда оно и впредь будет так же
пить нашу кровь, и мы навсегда останемся тем, кто мы есть сейчас (почти
шепотом), - хуже собак!

Полнейшая тишина. Робертc, слегка покачиваясь, обводит горящим взглядом ряды
лиц.

Эванс и Яго (внезапно). Робертc! (Остальные подхватывают.)

В толпе какое-то движение; берегом проходит Мэдж, останавливается у трибуны
и, подняв голову, смотрит на Робертса. Сразу наступает выжидательное
молчание.

Робертc. "Судьба, - бубнит старый Томас, - сдадимся на милость Судьбе".
А я говорю, кулаком ее, такую Судьбу, кулаком! Вот тогда посмотрим.

Он заметил Мэдж, хмурится, отворачивается.

Мэдж (подойдя вплотную к трибуне, тихо). Анни очень плохо!

Робертc смотрит на нее так, словно его скинули с небес на землю.

Робертc (запинаясь). Вот я и говорю... Дадим им достойный ответ...
достойный ответ.

Его слова заглушает ропот толпы.

Томас (делая шаг вперед). Ты что же, не слышишь, что тебе говорят?
Робертc. В чем дело?

Гробовое молчание.

Томас. Твоя жена!..

Робертc колеблется, потом, махнув рукой, спрыгивает вниз и уходит вдоль
ограды. Рабочие расступаются перед ним. Стоящий лодочник собирается зажечь
фонарь. Быстро спускаются сумерки.

Мэдж. Можешь не спешить! Анни Робертc умерла. (Кричит.) Свора
обезумевших псов - вот вы кто! Ну скольких еще женщин вы в гроб вгоните?

Рабочие отшатываются от нее, неловко сбиваются в кучу. Мэдж быстро уходит.
Толпа молча глядит ей вслед.

Льюис. Что, съели?
Балджин (бормочет). Вздуть ее надо!
Грин. Если б меня тогда послушали, эта бедная женщина... Это ему в
наказание, что против бога пошел. Говорили ему!
Эванс. Тем более надо поддержать его. (Возгласы сочувствия.) Неужели вы
бросите его в трудную минуту? Отвернуться от человека, когда у него умерла
жена...

Из толпы слышны и ропот и одобрительные восклицания.

Раус (стоя перед трибуной). Умерла жена? Ты что, ослеп? Посмотрите на
своих собственных жен. Что их может спасти от смерти? Скоро у нас у всех то
же самое будет!
Льюис. Правильно.
Генри Раус. Верно говоришь, Джордж!

Одобрительный гул.

Раус. Это не мы обезумели, а Робертc. Сколько еще вы терпеть его
будете?
Генри Раус, Балджин, Дэвис. Долой Робертса!

Толпа подхватывает крик.

Эванс (яростно). Бить лежачего? Так, да?!
Генри Раус. Эй, заткните ему глотку!

Балджин замахивается, Эванс локтем защищается от удара. Лодочник поднимает
над головой зажженный фонарь.

Раус (впрыгнув на трибуну). А почему так случилось, как не из-за его
дурацкого упрямства? Неужели нам слушаться человека, который не видит дальше
собственного носа?
Эванс. У него жена умерла!
Раус. Сам виноват. Нечего нам с ним церемониться. Не то он всех погубит
- и наших жен и матерей.
Дэвис. Долой!
Генри Раус. Кончать с ним!
Браун. Хватит, надоело!
Кузнец. По горло сыты!

Толпа, за исключением Эванса и Яго, подхватывает крики; Грин пытается робко
спорить с кузнецом.

Раус (перекрывая шум). Будем договариваться с профсоюзом.

Одобрительные возгласы.

Эванс (яростно). Эх вы, предатели!
Балджин (взбешенный подступает с кулаками к Эвансу). Кого это ты
предателем называешь, смутьян несчастный?

Эванс отбивает удар и, в свою очередь, бьет Балджина кулаком. Драка.
Лодочники стоят, подняв фонарь и явно наслаждаясь зрелищем. Старый Томас
подходит к дерущимся и поднимает руку.

Томас. И не стыдно вам?

Кузнец, Браун, Льюис и рыжий парень разнимают Эванса и Балджина. На сцене
почти совсем темно.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Пять часов вечера. Изысканно обставленная гостиная в доме Андервудов. Энид
сидит на диване и шьет распашонку. Посреди комнаты - стол на тонких
ножках, за ним - Эдгар; он вертит в руках фарфоровую безделушку и выжидающе
смотрит на двойные двери, ведущие в столовую.

Эдгар (ставя безделушку на столик и глядя на часы). Ровно пять. Все уже
собрались, кроме Фрэнка. Где он?
Энид. Поехал к Гэсгойну относительно контракта. А разве он вам
понадобится?
Эдгар. Вряд ли. Решать - членам правления. (Кивая на дверь, скрытую за
занавеской.) Отец у себя?
Энид. Да.
Эдгар. Хорошо, если бы он не выходил.

Энид поднимает глаза.

Грязное дело, правда, дорогая?

Он снова берет безделушку и вертит ее в руках.

Энид. Тэд, сегодня я была у Робертсов.
Эдгар. Напрасно.
Энид. Он просто губит свою жену.
Эдгар. Ты хочешь сказать: мы губим.
Энид (внезапно). Робертc должен уступить.
Эдгар. В их оправдание многое можно сказать.
Энид. Я им теперь вовсе не так сочувствую, как раньше, до того, как у
них побывала. У них просто классовая вражда к нам. А бедняжка Анни ужасно
выглядит, огонь в камине еле тлеет, есть почти нечего.

Эдгар ходит взад и вперед по комнате.

Но она всячески защищает Робертса. Когда видишь столько горя и понимаешь,
что сделать ничего нельзя, волей-неволей приходится закрывать на все глаза.
Эдгар. И ты можешь закрывать на это глаза?
Энид. Ты же знаешь, что я была на их стороне, но вот сходила туда и
переменила мнение. Говорят вот о сострадании трудящимся. Но мало кто
понимает, что в действительности этим не поможешь.
Эдгар. Вот как?
Энид. Когда люди в таком состоянии, с ними бесполезно разговаривать. Я
все-таки надеюсь, что папа уступит кое в чем.
Эдгар. Нет, он не уступит. (Мрачно.) Стоять на своем - это для него
словно религия. Проклятие! Я знаю, чем это кончится. Его провалят.
Энид. Они не посмеют.
Эдгар. Посмеют! Они не знают, куда деться от страха.
Энид (возмущенно). Но он не потерпит этого.
Эдгар (пожимая плечами). Видишь ли, дорогая, когда тебя проваливают при
голосовании, приходится терпеть.
Энид (поднимается в тревоге). И он подаст в отставку?
Эдгар. Да, таковы его убеждения.
Энид. Но он всю жизнь отдал Компании, Тэд. У него больше ничего нет!
Это будет для него таким ударом.

Эдгар снова пожимает плечами.

Тэд, он совсем старый. Нет, ты не должен допустить этого.
Эдгар (за внешней резкостью скрывая свои чувства). Мои симпатии в этой
забастовке - на стороне рабочих.
Энид. Больше тридцати лет он был у них председателем правления. Он
создал Компанию! А в трудные времена? Только благодаря ему они выпутывались
из осложнений. Тэд, ты должен...
Эдгар. Чего ты хочешь? Полминуты назад ты сказала, что он должен пойти
на уступки. Теперь ты просишь, чтобы я поддержал отца в его упорном
нежелании уступать. Это ведь не игрушки, Энид!
Энид (горячо). Вот именно! Папа может потерять все что ему дорого в
жизни. Если он не уступит и они провалят его - он погиб!
Эдгар. Ты же сама сказала: когда люди в таком состоянии, с ними
бесполезно разговаривать.
Энид. Тэд, неужели ты не понимаешь, что папа не переживет этого? Ты
должен остановить их. Они же боятся его. Если ты поддержишь папу...
Эдгар (прижимая ладонь ко лбу). Вопреки моим убеждениям и даже твоим!..
Вот так всегда: когда дело касается лично нас...
Энид. Я не о себе думаю, а о папе.
Эдгар. Это все равно - тут ты сразу по-иному запела.
Энид (с обидой). Ты не желаешь ничего принимать всерьез.
Эдгар. Он дорог мне так же, как и тебе. Но что поделать?..
Энид. Наши разговоры о рабочих - чистые предположения. Но мы твердо
знаем, что у отца любую минуту может случиться удар. Неужели кто-то ближе
тебе, чем он?
Эдгар. Ты знаешь, что это не так.
Энид. В таком случае я не понимаю тебя.
Эдгар. Гм!
Энид. Я могла бы понять, если б речь шла о тебе самом. Но ради родного
отца! Ты не представляешь...
Эдгар. Я все представляю.
Энид. Твой первейший долг - спасти его.
Эдгар. Ты думаешь?
Энид (умоляющим тоном). Тэд. Пойми, это единственное, что у него
осталось. Это для него будет смертельным ударом.
Эдгар (сдерживая свои чувства). Я знаю.
Энид. Ну обещай же!
Эдгар. Я сделаю все, что будет в моих силах.

Он идет к дверям, ведущим в столовую. В это время растворяется другая,
занавешенная дверь, и появляется Энтони. Эдгар открывает двери, и из
столовой слышен голос Скэнтлбери: "Шестой час уже! Так мы никогда не
закончим - придется и сегодня обедать в гостинице!" Эдгар прикрывает за
собой дверь. Энтони подходит к Энид.

Энтони. Я слышал, ты была у Робертса?
Энид. Да.
Энтони. Ты пытаешься перекинуть мост через эту пропасть? Ты знаешь, что
это...

Энид кладет шитье на столик и пристально смотрит на отца.

...как воду решетом черпать.
Энид. Не надо, папа!
Энтони. Неужели ты думаешь, что можно излечить болезнь века, не снимая
перчаток? (Направляется к столовой.)
Энид. Отец! (Энтони останавливается у двойных дверей.) Я же забочусь
только о тебе!
Энтони (смягчаясь). Я сам о себе позабочусь, дорогая.
Энид. А ты представляешь, что будет, если ты там (делает жест в сторону
столовой) потерпишь поражение?
Энтони. Не собираюсь.
Энид. Зачем же рисковать, отец? Ты нездоров. Так ли уж обязательно тебе
присутствовать на заседании?
Энтони (мрачно усмехаясь). Бежать с поля боя?
Энид. Но они устроят голосование и провалят тебя.
Энтони (берясь за ручку двери). Посмотрим!
Энид. Я умоляю тебя, папа.

Энтони нежно смотрит на дочь.

Ты не хочешь уступить?

Энтони качает головой и открывает двери. Из столовой доносятся голоса.

Скэнтлбери. На шестичасовом можно пообедать? Там вагон-ресторан есть?
Тенч. Не думаю, сэр.
Уайлдер. Ну что ж, я выскажусь начистоту. Мне надоело.
Эдгар (резко). Что именно?

С появлением Энтони все замолкают. Он закрывает за собой дверь. Энид
соскакивает с дивана, с отчаянной решимостью подбегает к двери, поворачивает
ручку. Потом отходит к камину и останавливается, нервно постукивая носком по
каминной решетке. Берет звонок, звонит. Из холла входит Фрост.

Фрост. Да, мэм?
Энид. Когда придут рабочие, пожалуйста, проведите их сюда. В передней
холодно.
Фрост. Они могут подождать в буфетной.
Энид. Ни в коем случае. Они воспримут это как оскорбление. Такие
обидчивые стали!
Фрост. Слушаюсь, мэм. (Помолчав.) Прошу прощения, мистер Энтони весь
день ничего не ел.
Энид. Я знаю, Фрост.
Фрост. Только два раза виски с содовой выпил.
Энид. А зачем вы позволили ему?
Фрост (серьезно). С мистером Энтони иногда трудно бывает, мэм. И не то
чтобы годы сказывались или не заботится о своем здоровье. Просто любит,
чтобы по его было.
Энид. Все мы, наверное, это любим.
Фрост. Да, мэм. (Спокойно.) Прошу прощения, что скажу о забастовке.
Лучше всего, чтобы остальные джентльмены сейчас согласились с мистером
Энтони, а потом потихоньку дали бы рабочим, чего они просят. Сам иногда так
делаю - очень удобный способ.

Энид качает головой.

Сильно сердится, когда ему перечат. А когда сердятся (словно это его
открытие), потом сами же и жалеют, по себе знаю.
Энид (улыбается). А вы разве когда-нибудь сердитесь, Фрост?
Фрост. А как же, мэм? Сержусь, и иногда сильно.
Энид. Вот ни разу не видела.
Фрост (ровно). Конечно, мэм. Но это так.
Энид то и дело порывается подойти к двери. (С чувством.) Я ведь около
мистера Энтони, мэм, с пятнадцати лет. Каково мне видеть, как ему перечат в
его-то возрасте? Осмелился я сказать об этом мистеру Уэнклину (понижая
голос.). Кажется, самый разумный из джентльменов. А он говорит: "Все это
так, Фрост, но забастовка - вещь серьезная". "Конечно, серьезная, сэр. Для
обеих сторон серьезная - говорю я. - Но, может как-нибудь ублажить его? Ведь
вот, скажем, наткнулся человек на стенку, он же головой не станет биться -
перелезет". "Да, - говорит, - скажи-ка лучше это своему хозяину" (Фрост
смотрит себе на ногти). Вот в чем штука-то мэм. Утром я подхожу к мистеру
Энтони. "А нужно ли все это?" - спрашиваю. А он мне: "Черт побери, Фрост! Не
лезь не в свои дела или через месяц бери расчет!" Простите за бранное слово,
мэм.
Энид (подходит к двери, прислушиваясь). Вы знаете этого Робертса,
Фрост?
Фрост. Да, мэм... То есть не то чтобы я с ним знаком, но в лицо знаю. А
на такого посмотришь - насквозь видно...
Энид (прерывая его). Ну и что?
Фрост. Видно, он не такой, как эти безобидные социалисты. Он горячий,
будто огонь в нем. До всего ему дело. Вот как я понимаю: что у человека на
душе, - бог с ним! Но когда ему до всего дело, он может много неприятностей
причинить!
Энид. Отец, наверное, то же самое думает о нем.
Фрост. Еще бы, мэм! Ведь мистер Энтони ох как его не любит!

Энид кидает сердитый взгляд, но, видя, что Фрост говорит искренне,
сдерживается, покусывая губы, и снова смотрит на дверь.

Сцепились в открытую двое, и все тут! И куда только этот Робертc лезет!
Наслышан я о нем - обыкновенный рабочий, как все на заводе, ничуть не лучше.
Ну, изобрел он что-то. Значит, не хуже ему, чем остальным. Взять моего
брата, например, он новое устройство для подачи закусок придумал. Ему вот
ничего не заплатили, а поглядеть - всюду поставили такие штуки.

Энид подходит поближе к дверям.

Что и говорить, есть такие, которые никак простить людям не могут, что не
родились джентльменами. А ведь настоящий джентльмен не станет свысока
смотреть на людей, если они ниже его стоят, да и если выше - тоже!
Энид (нетерпеливо). Да-да, Фрост, конечно. Пожалуйста, пойдите туда и
спросите, не хотят ли они чаю. Скажите, что я вас послала.
Фрост. Слушаю, мэм!

Он тихонько отворяет дверь и скрывается в столовой. Оттуда слышны
возбужденные голоса.

Уайлдер. Я не согласен с вами.
Уэнклин. Мы обсуждали это раз десять, не меньше.
Эдгар (нетерпеливо). Ну так что вы предлагаете?
Скэнтлбери. Да, а что говорит ваш отец? Что, чаю? Нет-нет, не хочу.
Уэнклин. Как я понимаю, председатель сказал, что...

Фрост возвращается и закрывает за собой дверь.

Энид (отходит от двери). Значит, они не хотят чаю?

Она останавливается у столика и задумчиво смотрит на распашонку. Из холла
входит горничная.

Горничная. Там пришла мисс Томас, мэм.
Энид (поднимая голову). Мисс Томас? Какая мисс Томас? Ты хочешь
сказать...
Горничная. Да, мэм.
Энид (растерянно). Боже мой! И где же она?
Горничная. У крыльца.
Энид. Я не желаю... (Колеблется.)
Фрост. Я скажу, чтобы она уходила, мэм?
Энид. Постойте, я выйду. Впрочем, нет, пригласите ее сюда, Эллен.

Горничная и Фрост выходят. Энид, поджав губы, усаживается у столика, берет
шитье. Горничная вводит Мэдж Томас и уходит. Мэдж стоит на пороге.

Энид. Проходите. Я вас слушаю. У вас есть дело ко мне?
Мэдж. Меня послала миссис Робертc.
Энид. Что она просила передать?
Мэдж. Чтобы вы присмотрели за ее матерью.
Энид. Ничего не понимаю.
Мэдж (угрюмо). Она просила это передать.
Энид. Но... но в чем дело? Говорите же...
Мэдж. Анни Робертc умерла.
Энид (потрясенная). Что? Я же видела ее час назад.
Мэдж. Умерла от голода.
Энид (поднимаясь). Это неправда! У нее было слабое сердце. Бедняжка
Анни... Что вы так уставились на меня? Я ведь хотела помочь ей.
Мэдж (сдерживая ярость). Я подумала, что вам полезно знать об этом.
Энид (с пылом). Как это несправедливо! Вы же видите, что я хочу помочь
всем вам.
Mэдж. Я никому не причиню зла, если меня первую не обидят.
Энид (холодно). Какое зло я вам причинила? Почему вы разговариваете со
мной таким тоном?
Мэдж (давая волю своей ярости). Вы приходите из своего богатого дома и
шпионите за нами. Поголодали бы с недельку!
Энид (защищаясь). Не говорите глупости!
Mэдж. Я видела, как она отходила. Руки у нее были синие от холода.
Энид (с жестом сострадания). Боже, почему она не позволила помочь ей?
Какая неуместная гордость!
Мэдж. Хоть гордостью согреться!
Энид (горячо). Я не хочу с вами разговаривать. Откуда вам знать, что я
чувствую? Не моя вина, если у меня состоятельные родители.
Мэдж. Нам не нужны ваши деньги.
Энид. Вы ничего не понимаете и не хотите понять. Уходите, прошу вас.
Мэдж (зловеще). Это вы убили ее, хоть и красиво говорите, вы и ваш
отец...
Энид (возмущенно.). Это низко! Отец и сам мучается из-за этой ужасной
забастовки.
Мэдж (с мрачным торжеством). Так вот передайте ему, что миссис Робертc
умерла! Может быть, ему полегчает.
Энид. Уходите.
Мэдж. Когда нас обидят, мы сумеем отплатить.

Внезапно она делает быстрое движение к столику и впивается взглядом в
лежащую на нем распашонку. Энид хватает распашонку, словно это ребенок,
которого она хочет уберечь. Они стоят и пристально смотрят в лицо друг
другу.

Мэдж (показывает рукой на распашонку, усмехаясь). А, вы почувствовали!