Голсуорси Джон. Вилла Рубейн

   Взгляд ее упал на пустую кровать Греты. Она вскочила и, наклонившись, поцеловала подушку. "Сначала она будет переживать, но ведь она еще совсем девочка! Кроме дяди Никэ, я никому не нужна по-настоящему!" Она долго стояла у окна без движения. Одевшись, она позвала горничную:
   - Принесите мне молока, Барби; я хочу пойти в церковь.
   - Ach, gnadiges Fraulein, вы не будете завтрак иметь?
   - Нет, спасибо, Барби.
   - Liebes Fraulein, какое красивое утро после дождя стало! Как прохладно! Для цвета лица полезно, теперь ваши щечки расцветут опять!
   И Барби погладила собственные румяные щеки.
   Доминик, гревшийся на солнце, с салфеткой, перекинутой через руку, поклонился Кристиан и приветливо улыбнулся.
   - Сегодня утром ему лучше, мадмуазель. Мы выправ... мы поправляемся. От хорошей новости и у вас на душе будет спокойней.
   Кристиан подумала: "Какие сегодня все милые!" Казалось, даже вилла, освещенная косыми лучами солнца, приветствовала ее, даже деревья, трепещущие и проливающие золотые слезы. В соборе служба еще не начиналась, но кое-где уже были видны коленопреклоненные фигуры; а в воздухе держался застоявшийся тошнотворный запах ладана; в глубине собора бесшумно двигался священник. Кристиан опустилась на колени, и когда она наконец встала, служба уже началась. С первыми же звуками речитатива на нее снизошла умиротворенность умиротворенность принятого решения. На счастье ли, на горе, но она знала: судьба ее решена. Кристиан вышла из церкви, лицо ее было безмятежно счастливым. Она пошла домой по дамбе. Возле мастерской Гарца она присела на скамью. Теперь... это ее собственное, как и все, что принадлежит ему, все, что имеет хоть какое-нибудь отношение к нему.
   Тихо приблизился старый нищий, давно следивший за ней.
   - Милостивая госпожа! - сказал он, заглядывая ей в глаза. - Сегодня у вас счастливый день, а я потерял свое счастье.
   Кристиан открыла кошелек, но там была только одна монета - золотой. Глаза нищего заблестели.
   И вдруг она подумала: "Это уже не мое; надо уже экономить", - но при взгляде на старика ей стало стыдно.
   - Простите, - сказала она, - вчера я отдала бы вам это, но... теперь эти деньги уже не мои.
   Он был такой старый и бедный, а что она могла ему дать? Она отстегнула маленькую серебряную брошь.
   - Вам что-нибудь дадут за нее, - сказала она, - это все же лучше, чем ничего. Мне вас очень жаль, вы такой старый и бедный.
   Нищий перекрестился.
   - Милостивая госпожа, - пробормотал он, - дай бог вам никогда не знать нужды!
   Кристиан поспешила отойти, последние слова его потонули в шорохе листьев. Идти домой не хотелось, и она, перейдя через мост, стала взбираться на холм. Дул легкий ветерок, гнавший облака по небу. По стенам сновали ящерки, завидев ее, они скрывались в щелях.
   Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кроны деревьев, сверкали в потоке. Земля благоухала, сверкали зеленью виноградники вокруг белых домиков; казалось, все радовалось и плясало от избытка жизненных сил, словно была весна, а не середина лета. Кристиан все шла вперед, не понимая, почему она чувствует себя такой счастливой.
   "Неужели я бессердечна? - думала она. - Я собираюсь оставить его... я вступаю в жизнь. Теперь мне придется бороться и нельзя будет оглядываться назад!"
   Тропинка запетляла вниз, к ручью, и оборвалась; на другом берегу она появилась снова и затерялась среди деревьев. В лесу было сыро, и Кристиан поспешила домой.
   У себя в комнате она стала укладываться, просматривать и рвать старые письма. "Важно только одно, - думала она, - твердая решимость: надо иметь цель и стремиться к ней изо всех сил".
   Она подняла голову и увидела Барби, которая с испуганным лицом стояла перед ней, держа в руках полотенце.
   - Вы уезжаете, gnadiges Fraulein?
   - Я выхожу замуж, Барби, - сказала Кристиан. - Пожалуйста, не говорите об этом никому.
   Барби прижала полотенце к лифу своего голубого ситцевого платья.
   - Нет, нет! Я не скажу. Но, дорогая фрейлейн, это очень важное дело; вы все хорошо обдумали?
   - Обдумала, Барби? Я ли не думала!
   - Дорогая фрейлейн, а вы будете богатой?
   - Нет, я буду такой же бедной, как ты.
   - Господи! Это очень плохо. Катрина, моя сестра, замужем; она мне рассказывает про свою жизнь; она говорит, что жить очень трудно, и если бы она до замужества не накопила денег, было бы еще трудней. Дорогая фрейлейн, подумайте еще раз! А он хороший? Иногда мужчины оказываются нехорошими.
   - Он хороший, - вставая, сказала Кристиан. - Все решено!
   И она поцеловала Барби в щеку.
   - Вы плачете, Hebes Fraulein! Подумайте хорошенько, может быть, еще не совсем все решено. Не может быть, чтобы для девушки не оставалось никакого другого выхода!
   Кристиан улыбнулась.
   - У меня все иначе, Барби.
   Барби повесила полотенце на крючок и перекрестилась.
   XXIV
   Взгляд мистера Трефри был прикован к коричневому мотыльку, метавшемуся под потолком. Он следил за насекомым, как зачарованный: быстрые движения всегда завораживают тех, кто сам не в силах двигаться. Тихо вошла Кристиан.
   - Не могу больше валяться, Крис, - сказал он с виноватым видом. Невыносимо жарко. Доктор из себя выходит вот из-за этого. - Он показал на кувшин с крюшоном из красного вина и трубку, лежавшую на столе у его локтя. - А я только смотрел на них.
   Кристиан присела рядом и взяла веер.
   - Если бы не эта жара... - сказал он и закрыл глаза.
   "Я должна сказать ему, - думала Кристиан. - Я не могу уехать тайком".
   - Налей мне немного этой штуки, Крис.
   Она потянулась за кувшином. Да! Она должна сказать ему! У нее упало сердце.
   Мистер Трефри сделал основательный глоток.
   - Нарушаю обещание. Не все ли равно... вреда никому не будет, кроме меня.
   Он взял трубку и набил ее табаком.
   - Лежишь тут, боль адская, и покурить даже нельзя! Если б я от проповедей получал хоть половину того удовольствия, которое мне доставляет эта трубка! - Он откинулся на спинку кресла, погружаясь в блаженство. А затем продолжал, словно размышляя вслух: - Многое изменилось с тех пор, как я был молодым. В те годы молодому человеку приходилось добывать себе еду и кров и заботиться о своем будущем. Хорошо это получалось у него или нет все зависело от того, из какого материала он скроен. А нынче... куда там! Нынче у него голова всякой дурью набита - воображает, что он уже тот, кем еще только собирается стать.
   - Вы несправедливы, - сказала Кристиан.
   - Гм! Терпеть не могу покупать кота в мешке, - проворчал мистер Трефри. - Если я даю человеку деньги взаймы, то хочу знать, собирается ли он вернуть их; мне, может быть, не жаль денег, но я просто хочу знать. И во всем так. Мне все равно, богат ли человек... хотя имей в виду, Крис, это не плохое правило - судить о людях по их счету в банке. Но когда дело доходит до женитьбы, то есть одно очень простое правило: там, где не хватает на одного, не хватит и на двоих. Сколько ни трать слов - черное белым не станет, а разговорами сыт не будешь. Ты знаешь, Крис, я не люблю говорить о себе, но все же скажу тебе вот что... Когда я приехал в Лондон, я хотел жениться, но денег не было, и пришлось ждать. А когда у меня появились деньги... ну, это уже к делу не относится! - Он нахмурился и стал перебирать пальцами трубку. - Я не делал ей предложения, Крис, считал, что поступаю порядочно; теперь это вышло из моды!
   Щеки Кристиан горели.
   - Лежу я тут и все думаю, - продолжал мистер Трефри. - Ничего не поделаешь. Только скажи мне вот что. Ты хорошо знаешь, чего тебе надо? Что ты знаешь о жизни? Хочешь не хочешь, а жизнь не такая совсем, как ты себе ее представляешь. В жизни всяко бывает, но главное - не ошибаться вначале.
   Кристиан думала: "Неужели он никогда не поймет?"
   - Я поправляюсь с каждым днем, - продолжал мистер Трефри, - но все равно долго я не протяну. Не очень-то приятно лежать и думать, что, когда ты умрешь, некому будет притормаживать!
   - Дядя, не говорите так! - пробормотала Кристиан.
   - Что толку закрывать глаза на факты, Крис. Я пожил немало на этом свете; я знаю жизнь такой, какая она есть на самом деле; кроме тебя, мне теперь не о ком больше и думать.
   - Но, дядя, если бы вы любили его так, как я люблю, вы бы не стали меня запугивать! Ведь страх - подлое, малодушное чувство. Вы, наверно, забыли об этом.
   Мистер Трефри закрыл глаза.
   - Да, - сказал он. - Я стар.
   Кристиан уронила веер себе на колени; он лежал на ее белом платье, как большой алый лист; она не сводила с него глаз.
   Мистер Трефри взглянул на нее.
   - От него не было известий? - спросил он, вдруг что-то почувствовав.
   - Вчера вечером, в той комнате, когда вы думали, что я разговариваю с Домиником...
   Он уронил трубку.
   - Что! - с трудом произнес он. - Вернулся?
   Не поднимая головы, Кристиан сказала:
   - Да, он вернулся; я нужна ему... я должна быть с ним, дядя.
   Они долго молчали.
   - Ты должна быть с ним? - повторил он.
   Ей хотелось броситься перед ним на колени, но он сидел так тихо, что всякое движение казалось немыслимым, и она, сложа руки, молчала.
   - Ты дай мне знать, когда будешь... уезжать, - проговорил мистер Трефри. - Спокойной ночи!
   Кристиан тихо вышла в коридор. Бисерный занавес шелестел на сквозняке. До нее донеслись голоса.
   - Для меня это дело чести, в противном случае я отказался бы лечить его.
   - Бедный Николас - очень трудный человек! У него всегда была эта склонность к противоречию, и он сотни раз попадал из-за нее в беду. Дух противоречия у нас в крови. Это наша семейная черта. Мой старший брат погиб из-за такого же упрямства; у моей бедной сестры, которая была кротка, как овечка, это приняло несколько иную форму: она поступала, как должно, да только не к месту. Видите ли, это дело темперамента. Запаситесь терпением.
   - Терпением, терпением, - повторил голос Дони, - но есть еще чувство ответственности. Последние две ночи я не смыкал глаз.
   Послышался тихий свистящий шелест шелка.
   - Ему так плохо?
   Кристиан затаила дыхание. Наконец послышался ответ:
   - Он составил завещание? Скажу вам откровенно, миссис Диси, еще один приступ, и у него почти не останется шансов на спасение.
   Кристиан заткнула уши и выбежала в сад. Так, значит... она хотела бросить умирающего!
   XXV
   На следующий день Гарца пригласили в виллу. Мистер Трефри только что встал и облачился в теплый халат, старый, потертый, но сохранивший остатки былого великолепия. Морщинистые щеки его были чисто выбриты.
   - Надеюсь, я вижу вас в добром здравии, - величественно произнес он. При воспоминании о их поездке и прощании у вьючной тропы Гарцу стало больно и стыдно. Вдруг в комнату вошла Кристиан; она постояла немного, глядя на него, и села.
   - Крис! - сказал с укоризной мистер Трефри.
   Она покачала головой; скорбный и вместе с тем смелый взгляд ее глаз, казалось, говорил о каком-то принятом решении.
   - Я не вправе упрекать вас, мистер Гарц, - сказал мистер Трефри, - тем более, что, по словам Крис, вы намеревались поговорить со мной, чего я от вас и ожидал; но вам не следовало возвращаться.
   - Сэр, я вернулся, потому что чувствовал себя обязанным сделать это. Позвольте все объяснить.
   - С удовольствием выслушаю вас, - ответил мистер Трефри.
   Гарц опять посмотрел на Кристиан, но она по-прежнему сидела, подперев руками подбородок.
   - Я вернулся за ней, - сказал он. - Я могу зарабатывать на жизнь... хватит на нас обоих. Но я не могу ждать.
   - Почему? Гарц не ответил.
   - Почему? - снова загремел мистер Трефри. - Разве она не достойна того, чтобы ее ждали? Разве не надо сперва заслужить ее?
   - Боюсь, что вы не поймете, - сказал художник. - Мое творчество и есть моя жизнь. Вы думаете, в противном случае я бы когда-нибудь покинул родную деревню и прошел бы через все, что мне пришлось пройти, чтобы стать хотя бы тем, чем я стал сейчас? Вы говорите, чтобы я подождал. Как же я могу работать, если мои мысли и воля несвободны? От меня не будет никакого толку. Вы просите меня вернуться в Англию... быть от нее за тысячу миль и знать, что она здесь, среди тех, кто ненавидит меня. Я буду знать, что она жестоко мучается, что здесь против меня ведется отчаянная борьба... и вы думаете, я смогу работать в таком состоянии? Другие... может быть, а я нет. Вот вам чистая правда. Если бы я меньше любил ее...
   Наступило молчание, потом мистер Трефри сказал:
   - Непорядочно возвращаться сюда и просить того, что просите вы. Вы не знаете, что вас ждет в будущем, вы не знаете, сможете ли вы содержать жену. Не говоря уж о том, что у себя на родине вы принуждены прятаться, как преступник.
   Гарц побелел.
   - А! Вы опять об этом! - вырвалось у него. - Семь лет тому назад я был совсем мальчишкой и голодал; будь вы на моем месте, вы бы сделали то же самое. Мне моя родина так же дорога, как и вам ваша. Семь лет я пробыл в изгнании и, наверно, останусь изгнанником до конца жизни... я уже достаточно наказан; но если вы считаете меня негодяем, я сейчас же пойду и отдамся в руки полиции.
   Он повернулся.
   - Постойте! Я прошу извинения! Я никак не хотел вас обидеть. Мне нелегко извиняться, - грустно сказал мистер Трефри. - Пусть это тоже зачтется.
   Он протянул руку.
   Гарц без колебаний вернулся и пожал ее. Кристиан не сводила с него глаз; казалось, она стремилась запечатлеть его образ в своей памяти. Свет, врывавшийся через полуоткрытые ставни, придавал ее глазам какой-то странный, очень яркий блеск и горел на складках ее белого платья, словно на оперении птицы.
   Мистер Трефри беспокойно оглянулся.
   - Видит бог, я хотел ей только счастья, - сказал он. - Если бы вы даже убили свою мать - что мне до того? Я думаю лишь о Кристиан.
   - Откуда вам знать, в чем ее счастье? У вас о нем собственное представление... это не ее представление, не мое. Вы не посмеете помешать нам, сэр!
   - Не посмею? - переспросил мистер Трефри. - Ее отец оставил ее на мое попечение, когда она была еще совсем крошкой; вся жизнь ее прошла на моих глазах... Я... я люблю ее... а вы приходите сюда и говорите, что я "не посмею".
   Он потянул себя за бороду дрожащей рукой. На лице Кристиан появилось выражение ужаса.
   - Успокойся, Крис! Я не прошу пощады и не даю ее! Гарц в отчаянии махнул рукой.
   - Я поступил с вами честно, сэр, - продолжал мистер Трефри, - и требую того же от вас. Я прошу вас подождать и вернуться сюда тогда, когда вы, как порядочный человек, сможете сказать: "Я знаю, что меня ждет. Я си даю то-то и то-то". Чем отличается творчество, о котором вы говорили, от любого другого призвания? Оно не меняет законов жизни и не дает вам никаких привилегий по сравнению с другими. Оно не делает ваш характер тверже, не уберегает от некрасивых поступков, не дает никаких доказательств, что дважды два - пять.
   - Вы знаете об искусстве ровно столько же, сколько я о деньгах, - резко ответил Гарц. - Нам и за тысячу лет не понять друг друга. Я делаю то, что считаю лучшим для нас обоих.
   Мистер Трефри взял художника за рукав.
   - Вот мое предложение, - сказал он. - Дайте слово год не видеть ее и не писать ей! А там, будет у вас положение или нет, будут у вас деньги или нет, если она захочет стать вашей женой, я обеспечу вас.
   - Я не возьму ваших денег.
   Казалось, мистера Трефри вдруг охватило чувство отчаяния. Он выпрямился во весь свой огромный рост.
   - Всю жизнь я... - сказал он, но в горле у него что-то булькнуло, и он упал в кресло.
   - Уходите! - прошептала Кристиан. - Уходите!
   Но к мистеру Трефри снова вернулся голос.
   - Пусть девочка сама решает. Говори, Крис!
   Кристиан молчала.
   Заговорил Гарц. Он показал рукой на мистера Трефри.
   - Вы знаете, что я не могу предложить вам уехать со мной, когда здесь такое... Почему вы послали за мной?
   И, повернувшись, он вышел.
   Кристиан опустилась на колени, закрыв лицо руками. Мистер Трефри украдкой прижал платок ко рту. Платок стал алым - такова была цена его победы.
   XXVI
   Герра Пауля вызвали из Вены телеграммой. Он тотчас отправился в путь, отложив до более благоприятного случая оплату нескольких счетов и среди них счет от аптекаря за чудодейственное шарлатанское лекарство, которого он захватил с собой целых шесть бутылок.
   Когда он вышел из комнаты мистера Трефри, по щекам его текли слезы.
   - Бедный Николас! - приговаривал он. - Бедный Николас! Il n'a pas de chance! {Он безнадежен! (франц.).}
   Но его излияний никто не слушал. Миссис Диси и Кристиан хранили тревожное молчание, ожидая распоряжений, которые время от времени передавались шепотом через приоткрытую дверь из комнаты мистера Трефри. Герр Пауль был не в состоянии молчать и полчаса разговаривал со своим слугой, пока Фрица не послали за чем-то в город. Тогда герр Пауль в отчаянии пошел к себе в комнату. Как тяжело, когда тебе не дают помочь... как тягостно ждать! Когда болит душа, становится страшно! Он обернулся и, посмотрев по сторонам, украдкой закурил сигару. Да, все там будут... рано или поздно; и что такое смерть, о которой все говорят? Неужели она хуже жизни? Жизни, которую люди сами же превращают черт знает во что! Бедняга Николас! В конечном счете ему повезло!
   Глаза его наполнились слезами, и, достав из кармана перочинный нож, он стал втыкать его в обивку кресла. Скраф, следивший за полоской света под дверью, обернулся, прищурился и стал легонько постукивать лапой по полу.
   Эта неизвестность невыносима... нельзя же так быть рядом и ничего не знать!
   Герр Пауль направился в дальний угол. Собака, было последовавшая за ним, вздернула морду в черных отметинах, заворчала и вернулась к двери: ее хозяин держал в руке бутылку шампанского.
   Бедняга Николас! Это его покупка. Герр Пауль осушил стакан.
   Бедняга Николас! Великолепнейший человек, а помочь ему не дают. Его не пускают к Николасу!
   Взгляд герра Пауля упал на терьера.
   - А! Дорогой мой, - сказал он, - только нас с тобой не пускают туда!
   Он осушил второй стакан.
   - Что есть наша жизнь? Пена, вроде этой!
   Он выпил залпом третий стакан. Забыться! Если нельзя помочь, то лучше забыться!
   Герр Пауль надел шляпу. Да. Здесь ему нет места! Здесь он лишний! Он допил бутылку и вышел в коридор.
   Скраф выбежал за ним и лег у двери мистера Трефри. Герр Пауль посмотрел на него.
   - Ах ты, неблагодарная собака, - сказал он, постучав себя по груди, и, открыв входную дверь, на цыпочках вышел...
   Под вечер того же дня Грета бродила без шляпки меж кустов сирени; после бессонной ночи в дороге у нее был усталый вид, и она присела отдохнуть на стул, стоявший в пестрой тени липы.
   "Дом стал какой-то другой, - подумала она. - Я такая несчастная. Даже птицы молчат. Но это, наверно, потому, что очень жарко. Никогда мне не было так грустно... Это потому, что сегодня мне грустно не понарошке. А в сердце так, словно ветер гудит в лесу, и пусто, пусто. И если все несчастные чувствуют себя так же, то мне жаль их; никогда еще мне не было так грустно".
   На траву упала тень; Грета подняла голову и увидела Дони.
   - Доктор Эдмунд! - прошептала она.
   Дони подошел к ней; между бровями у него залегла глубокая складка. В близко посаженных глазах застыла боль.
   - Доктор Эдмунд, - шептала Грета, - это правда? Он взял ее руку и накрыл своей ладонью.
   - Быть может, - сказал он, - а быть может, и нет. Будем надеяться.
   Грета в страхе посмотрела на него.
   - Говорят, он умирает.
   - Мы послали за лучшим венским врачом.
   Грета покачала головой.
   - Вы сами очень хороший врач, доктор Эдмунд, но вы же боитесь.
   - Он мужественный человек, - сказал Дони. - Мы все должны мужаться. Вы тоже!
   - Мужаться? - повторила Грета. - Что значит мужаться? Если не плакать и не жаловаться, то это я могу. Но если сделать так, чтобы не было грустно здесь, - она дотронулась до груди, - то это я не могу, как бы я ни старалась.
   - Мужаться - значит надеяться; не переставайте надеяться...
   - Хорошо, - сказала Грета, обводя пальцем солнечный блик на своей юбке. - Но мне кажется, что, когда мы надеемся, мы совсем не мужаемся, потому что ждем исполнения своего желания. Крис говорит, что надеяться - значит молиться, а если это молитва, то, значит, все время, пока мы надеемся, мы просим чего-то. А разве просить - это мужество?
   Дони улыбнулся.
   - Продолжайте в том же духе, философ! - сказал он. - Мужайтесь на свой лад, и это у вас получится не хуже, чем у других.
   - А что делаете вы, чтобы мужаться, доктор Эдмунд?
   - Я? Борюсь! Если бы ему скинуть лет пять!
   Грета посмотрела ему вслед.
   - Я никогда не научусь мужеству, - сказала она с грустью. - Мне всегда будет хотеться счастья.
   И, встав на колени, она принялась освобождать муху, запутавшуюся в паутине. У самых ног в высокой траве она увидела болиголов. "Уже сорняки!" подумала она с огорчением.
   Это еще больше расстроило ее.
   "Но он очень красивый, - подумала она, - цветы у него, как звезды. Я не буду его вырывать. Оставлю его; наверно, он разрастется по всему саду; ну и пусть, мне все равно, потому что теперь все не так, как прежде, и прежние времена, наверно, уже никогда не вернутся".
   XXVII
   Шли дни, те длинные жаркие дни, когда с десяти часов утра над землей струится раскаленное марево, которое, как только солнце зайдет за горные вершины, сливается с золотыми небесами, зажигающими по всей земле дрожащие искорки.
   При свете звезд эти искры гаснут, исчезают одна за другой со склонов; вечер спускается в долины, и под его прохладными крылами на землю нисходит покой. Но вот наступает ночь, и оживают сотни ночных голосков.
   Подходила уже горячая пора сбора винограда, и все продолжалась - день за днем, ночь за ночью - борьба за жизнь Николаса Трефри. Проблески надежды сменились минутами отчаяния. Приезжали врачи, но мистер Трефри первого еще пустил к себе, а остальных отказался видеть.
   - Незачем бросать деньги на ветер, - сказал он Дони, - если я и выкарабкаюсь, то уж, во всяком случае, не благодаря им.
   Порой он несколько дней подряд не разрешал находиться в своей комнате никому, кроме Дони, Доминика и платной сиделки.
   - Я лучше справляюсь со своей хворью, - сказал он Кристиан, - когда не вижу никого из вас. Не ходи сюда, девчурка моя, уж я как-нибудь сам ее одолею!
   Если бы она могла помочь ему, то это бы ослабило нервное напряжение и боль ее сердца. По просьбе мистера Трефри его кровать переставили в угол, чтобы можно было отвернуться к стене. Так он лежал часами, не разговаривая ни с кем, и только просил пить.
   Иногда Кристиан незаметно пробиралась в комнату и долго смотрела на него, прижимая руки к груди. По ночам, когда Грета спала, она беспокойно ворочалась с боку на бок, лихорадочно бормоча молитвы. Она часами просиживала за своим столиком в классной комнате и писала Гарцу письма, которые так и оставались неотправленными. Однажды она написала: "Я самое мерзкое существо на свете... я даже желала ему смерти!" Несколько минут спустя вошла мисс Нейлор и увидела; что она сидит, закрыв лицо руками. Кристиан вскочила; по щекам ее текли слезы. "Оставьте меня!" - закричала она и выбежала из комнаты. Позже она пробралась в комнату дяди и опустилась на пол у его кровати. Весь вечер она тихо сидела там, но больной ее не заметил. Наступила ночь, и ее едва уговорили уйти из комнаты.
   Однажды мистер Трефри выразил желание видеть герра Пауля; и тот долго собирался с мужеством, прежде чем войти.
   - У меня на лондонской квартире осталось несколько дюжин гордоновского хереса, Пауль, - сказал мистер Трефри. - Я буду рад, если ты его выпьешь. И вот еще... мой слуга Доминик. Я его не забыл в завещании, но ты присмотри за ним; для иностранца он малый неплохой, и возраст у него не цыплячий, но рано или поздно женщины приберут его к рукам. Вот и все, что я хотел сказать тебе. Пришли ко мне Кристиан.
   Герр Пауль молча стоял у постели. Вдруг он сказал сквозь слезы:
   - Дорогой мой! Мужайся! Все мы смертны! Ты поправишься!
   Все утро он бродил по дому совершенно расстроенный:
   - На него было страшно смотреть, понимаете, страшно! И железный человек не выдержал бы.
   Когда Кристиан вошла, мистер Трефри приподнялся и долго смотрел на нее.
   У него был грустный вид, и она чувствовала себя виноватой. Но в тот же день из комнаты больного сообщили, что ему стало лучше и боль уже несколько часов как утихла.
   Теперь у всех в глазах пряталась улыбка, готовая при первом слове расцвести на губах. На кухне Барби расплакалась и, забыв про сковородку, сожгла жаркое. Доминик на радостях пропустил стаканчик кианти и последние капли выплеснул "на счастье". Слуги получили распоряжение накрыть стол для чая в саду под акациями, где всегда царила прохлада; и у всех было праздничное настроение. Даже герр Пауль не отлучался из дому. Но Кристиан не вышла к чаю. О болезни никто не говорил, словно боясь накликать беду.
   Мисс Нейлор пошла за чем-то в дом и, вернувшись, сказала:
   - За углом дома стоит какой-то незнакомый человек.
   - Что вы говорите! - воскликнула миссис Диси. - Что ему нужно?
   Мисс Нейлор покраснела.
   - Я не спрашивала его. Я... я не знаю... порядочный ли он человек. Сюртук у него застегнут наглухо и, по-видимому, он без... воротничка.
   - Пойди, деточка, спроси, что ему надо, - сказала Грете миссис Диси.
   - Не знаю... я, право, не знаю, стоит ли Грете... - начала мисс Нейлор. - На нем высокие... сапоги...
   Но Грета уже была возле незнакомца и, заложив руки за спину, внимательно рассматривала его.
   - Что вам угодно? - спросила она, подойдя к нему.
   Незнакомец сорвал с головы шапку.
   - В этом доме нет звонка, - сказал он, гнусавя, - просто теряешься...
   - Нет, звонок есть, - серьезно возразила Грета, - только он теперь не звонит, потому что мой дядя очень болен.
   - Мне очень прискорбно слышать это. Я незнаком со здешними обитателями, но мне очень прискорбно слышать это. Мне бы хотелось поговорить с вашей сестрой, если та девушка, которая мне нужна, ваша сестра.