Гоник Владимир. Сезонная любовь

   Кто-то медленно приблизился, и Пряхин, не зная еще, догадался, кто идет.
   Рая молча села на ящик и посидела смирно, куталась в платок, зябко горбила плечи.
   - Схлопотал? - спросила она.
   Пряхин не ответил, жевал разбитые губы.
   - Что молчишь? Загордился?
   - А что говорить? Сама видишь...
   Она пригляделась в темноте, выпростала из рукава руку и мягко ощупала его лицо и голову:
   - Больно?
   - Есть маленько, - поморщился Пряхин, готовый и дальше терпеть, лишь бы она касалась его рукой.
   - Я сейчас, - сказала она и ушла в темноту.
   Он не знал, сколько прошло времени, она вернулась, в руках у нее белело полотенце, край был мокрым, и она осторожно отерла ему лицо.
   - Ну как, жить буду? - спросил Пряхин.
   Она усмехнулась, покачала головой:
   - Шутник... Легко еще отделался.
   - Ничего себе - легко! Скособочился весь, морда на сторону...
   - Заживет. Могло быть хуже.
   - Я им тоже насовал будь здоров! - не удержался Пряхин.
   - Да ладно тебе - насовал... Спасибо, что ноги унес.
   - Они свое получили, - настаивал Пряхин. - Меня на кривой козе не объедешь.
   - Вот порода... - покачала головой Рая. - Сам еле жив, а туда же... Ну, мужики!..
   - Больно много ты знаешь о мужиках!
   - Знаю, - спокойно подтвердила Рая. - Я, Миша, опытная. Три раза замужем была.
   - Ничо себе! Чо так много?
   - Искала...
   - Нашла?
   - Перевелись настоящие мужики.
   - Так уж перевелись?
   - Перевелись. Три раза ошиблась, - призналась Рая и усмехнулась. - А ты, видно, подруг и не считал, а, Миша?
   - Считал. Со счета сбился, - засмеялся Пряхин.
   Была поздняя ночь, но городок не спал, доносились голоса, крики, пение, звенела гитара. Вдали за дворами катился по селу лай, лежащие у ног собаки то и дело поднимали головы и сторожко прядали ушами.
   - Зря я ушла, - посетовала Рая. - При мне обошлось бы.
   - Навряд ли... У нас спор вышел.
   - О чем?
   - О международном положении.
   Она даже отодвинулась от неожиданности, глянула на него оторопело: горящие окна светлыми точками отразились в ее глазах.
   - Что ты плетешь?! - не поверила она.
   - Почему плету? О политике спорили.
   Некоторое время держалась тишина, Рая как бы приходила в себя.
   - Я ведь все знаю, Миша, - сообщила она тихо.
   Руль нахмурился и ответил с досадой:
   - Знаешь - нечего спрашивать.
   - Что ты за человек, Миша? - так же тихо спросила Рая. - Ты же знал, что они тебя изобьют.
   Он молчал, словно его приперли к стене, гадал, что ответить, и наконец признался с досадой:
   - Ну, знал...
   - Так какого же черта?! - возмутилась Рая. - Говори прямо: так и так!
   - А кому это интересно? - вяло возразил он.
   - Дурень ты, дурень... - скорбно покивала она и глянула на него с сожалением. - Дурень!
   - Это еще почему? - капризно, как избалованный ребенок, поинтересовался Пряхин.
   - Ломаешься много.
   - Ну ты уж скажешь! - игриво хохотнул Пряхин. - И откуда ты такая умная?
   - Из Смоленска, - ответила она.
   - Не бывал, - покачал головой Пряхин. - А я из Кинешмы.
   И неожиданно для себя сказал:
   - Я там директором был.
   - Директором? - удивилась Рая.
   - Ага, - кивнул Руль. - На заводе. Меня там каждая собака знает.
   - Трепач, - сказала Рая насмешливо, но без зла. - Какой из тебя директор, ты сам подумай? Директор!..
   - Бывший... - неуверенно заметил Руль.
   Рая засмеялась:
   - А сюда тебя каким ветром занесло? Выгнали?
   - Сам бросил. Надоело.
   - Надоело? В сезонники подался? - смеялась она. - Очень ты врать горазд, Миша. Хоть бы меру знал. Кто ж тебе поверит, что ты директор?
   - Пущай не верят. Я-то знаю.
   - Ты на руки свои посмотри...
   - Ну что - руки? Днем я директор, а в свободное время кем хошь могу быть.
   - И кем же ты был?
   - Плотничал. Кому штакетник поставлю, кому замок врежу, кому полы настелю... А что - имею право!
   - Подрабатывал?
   - Ну да, где какая халтура подвернется.
   - Молодец! Трудолюбивый... У вас там каждый директор так?
   - Многие. А в Смоленске как?
   - У нас если директор, только этим и занимается. Совсем обленились.
   - Смотри ты! У меня один кореш, тоже директор, по выходным сантехником дежурит. Не веришь?
   - Верю.
   - Ну то-то. Многие не верят.
   Они помолчали. Свежий ветер со стороны Находки гонял по двору клочья газет.
   - Миша, а ты часто врешь? - поинтересовалась Рая.
   - Часто, - беспечно признал Пряхин.
   - Зачем?
   - А интересно. Живешь, хлеб жуешь - скука. А так... вроде веселее.
   Ветер загнал газету под ящик и устроил ей трепку, бумага билась на ветру, как живая.
   - А ты как жила? - спросил Пряхин.
   - Я? - Рая задумалась, наклонив голову и опустив лицо. - По-разному, Миша. Всяко бывало.
   - А сюда зачем?
   - Нужда заставила.
   Она рассказала, как работала в магазине и в ревизию обнаружилась недостача; пришлось влезть в долги, а потом вербоваться, чтобы отдать.
   Конечно, она видала виды, он сразу понял, да она и сама не скрывала; с первого взгляда было ясно, чего-чего, а опыта ей не занимать. Но Пряхин ее не судил, он вообще никого не судил, не имел привычки: дело такое жизнь!
   Поначалу больше молчали, постепенно разговорились. Рае случалось кочевать, работала где и кем придется, как и он, была перекати-поле, не имела своей крыши, мыкалась по чужим углам - натерпелась.
   И ей, и ему было что рассказать. Никто из них не таился в ту ночь, говорили до рассвета. И то ли ночная свежесть была причиной, то ли темнота, скрывавшая лица, но каждый из них не лукавил в ту ночь, говорил открыто и без оглядки, как редко приходится нам в нашем грешном существовании.
   И он, и она терпели вдоволь, теряли и хлебали сполна, жизнь их была пестрой, переменчивой, разноликой - всего вдоволь.
   Пряхин впервые рассказал о себе без утайки. Он сам диву давался: больше в эту ночь он не врал и не хвастал, говорил все как есть, без притворства.
   Спать не хотелось. Накатила редкая бессонная ясность, сна ни в одном глазу, и можно толковать без спешки - когда еще доведется.
   Погода не располагала к долгому разговору, на дворе было сыро, ветрено, пробирал холод, да и разговор у них был не из веселых - толковали о своей жизни, какое уж тут веселье. Но, окоченев, они говорили час за часом.
   К утру им казалось - они давно знают друг друга. В кое время бывает у нас возможность открыться кому-то, сокровенное слово редко вырывается наружу, и еще реже услышит его чужая душа, услышит и отзовется. И уж если случилось - радуйся, повезло.
   Ночь повернула к рассвету. Волосы стали волглыми, холод проникал под одежду, на востоке слабо посветлело небо.
   Городок спал глубоким сном. К этому времени все угомонилось, обитателей бараков сморило тяжкое забытье: в смрадной духоте невесомо и зыбко плыли тысячи снов - тайные мысли, голоса, смутные призрачные картины.
   - Светает, - сказала Рая.
   Пряхин с сожалением кивнул. За ночь они поговорили о многом, однако времени не хватило: весенняя ночь коротка.
   Казалось, они не сказали и доли того, что хотели, а уже брезжил рассвет и нужно было расстаться.
   Вся огромная масса ночующих здесь людей отсыпалась напоследок, прежде чем отправиться дальше, до самого предела земли; то был их последний ночлег на материке.
   Рассвет тихо крался над побережьем, разливался, набирал ясности, новый день затоплял долины, тесня ночь в глубь материка.
   Пряхин и Рая неподвижно сидели в тишине, их клонило в сон, но расходиться не хотелось. Им казалось, что-то произошло, что - они сами не знали; была некая новизна, какая-то перемена, хотя ничего не изменилось и все осталось по-прежнему.
   - Пора... - вздохнула Рая и встала с трудом: руки-ноги свело.
   Пряхин молча поднялся. Он не хотел уходить, но покорно встал, готовый сделать, как скажет она.
   Минувшая ночь жила в них обоих, но был какой-то безотчетный страх, будто стоит им разойтись - все исчезнет, канет, словно в воду.
   - Иди, - тихо велела Рая. - После свидимся.
   Он скованно кивнул и, похоже, пребывал в сомнении, как поступить - не возразить ли? - но не решился, смолчал.
   Он как будто боялся словами испортить прощание, молчал, робея, точно набрал в рот воды, и сам в это не верил - никогда с ним подобного не случалось.
   Отойдя, Пряхин вдруг вспомнил что-то и окликнул ее:
   - Рая, ты на курорте бывала?
   - Бывала, а что?
   - Ничего, это я так...
   Они отправились к своим баракам, на полпути обернулись и, улыбнувшись, помахали друг другу; так и запомнились навсегда - он ей, она ему: взмах руки и улыбка в рассветном тумане.
   Барак спал, тишину нарушал громкий храп, доносившийся из дверей. В комнате было душно, спертый воздух напоминал жидкое тесто. Постояльцы лежали в неудобных позах, во сне все изнемогали от духоты и вони, дышали тяжело, и казалось, не выдержат, задохнутся.
   Один физик-химик без подушки лежал на спине, прямой, отрешенный, уставя бледное лицо вверх и вытянув руки по одеялу; он дышал легко и ровно, будто спал на лугу, и даже мнилось, что он не здесь, со всеми, а отдельно, сам по себе, и в отличие от остальных занят чем-то иным, своим.
   Пряхин лег, не раздеваясь, - все равно утро. Засыпая, он вспомнил Раю, ночной разговор и улыбнулся, ошеломленный непривычным чувством новизны.
   Он не знал, сколько прошло времени, спал как убитый и проснулся от того, что кто-то толкал его:
   - Миша, проснись! Миша!.. Да проснись же ты, охломон! Шатается неизвестно где, потом не добудишься!
   Пряхин открыл глаза: его тормошил Проша.
   - Вставай, ехать надо!
   - Куда? - не понял Пряхин и пялился недоуменно.
   - Совсем ополоумел... Давай быстро, тут не ждут!
   Пряхин вскочил, покружил по комнате, схватил чемодан и, не умываясь, как был, сонный и мятый, очумело кинулся в дверь.
   Сезонники уже сидели в автобусе, сухой белесый дым мотора поднимался и таял в тумане. Пряхин поставил чемодан и сел, растирая лицо и горбясь от холода. Он лениво зевал, тянулся спросонья, грел дыханием руки.
   - Что это они вздумали спозаранку? - спросил он недовольно.
   - Тебя не спросили, - огрызнулся Проша.
   - Спать охота...
   - Успеешь. Пароход пришел.
   - Как? - не понял Пряхин.
   - Отплываем, - пожал плечами сосед.
   Пряхин замер. Он вдруг остро, до боли, точно кто-то ударил ножом, вспомнил, что происходит: до него дошло, что он уезжает. Едва он понял это, сжалось сердце, он чуть не задохнулся.
   Он уезжал, а она оставалась, и не сегодня-завтра придет другой пароход за ней.
   Пряхин вскочил, хотел кинуться в дверь, но не успел: дверь захлопнулась, автобус тронулся с места.
   - Ты чего? - сонливо спросил Проша. - Забыл что?
   - Забыл, - скованно сказал Пряхин.
   - Теперь уже поздно.
   Он и сам знал, что поздно. Пряхин был в каком-то странном оцепенении, смертная тоска теснила грудь, щемила - вздохнуть больно. Только и оставалось, что сжаться в комок и застыть, не шевелиться, терпеть до упора, пока не отпустит; вот только воздуха мало, дышать нечем.
   До осени Пряхин работал в рыбном порту на Сахалине, Рая была на острове Шикотан. Она приехала в Екатериновку в октябре, но в пересыльном городке о Пряхине никто ничего не знал, и она отправилась дальше, в Смоленск: нужно было раздать долги.
   Спустя неделю в Екатериновку вернулся Пряхин, ему сказали, что его спрашивала какая-то женщина. Он кинулся искать, не нашел, конечно, и принялся искать наугад в портах и на рыбозаводах.
   Спустя три месяца Рая вернулась, ей передали, что он ищет ее, и тогда она тоже стала искать. Они переезжали с места на место, спрашивая друг о друге.
   Тем временем подошел новый сезон - они так и не встретились. Они вновь завербовались, Пряхин - матросом на сейнер, Рая - на краболов. Перед путиной каждый из них побывал в Екатериновке, правда, в разные дни: везенье вновь обошло их, они разминулись.
   Осенью после сезона и он, и она продолжали искать.
   И вот уже три сезона они ищут по всему побережью, хотя каждый из них понимает, что пора бросить. И он, и она не раз назначали себе последний срок, но подходил новый сезон, и вновь оживала надежда.
   В поисках они исколесили весь Дальний Восток, но встретиться им не удалось, и в глубине души они знали, что вряд ли удастся. Да и то сказать - в этих краях, где пространства вдоволь и больше, а люди снуют с места на место, искать человека все равно что иголку в сене.
   На побережье и островах о них уже шла молва. Она раскатилась далеко, до самых глухих углов. Я встречал их - его и ее, они расспрашивали меня, как расспрашивали всех, но проку от меня им не случилось: я встречал их порознь, в разное время.
   В последнюю осень Пряхин решил твердо: хватит, пора... Пора ехать на запад, в родные места, пора вставить зубы, съездить на курорт и купить дом, как задумано. Пора...
   Он знал, что нечего ждать и нельзя надеяться, и она тоже знала.
   Но снова после зимы открылась весна, впереди маячил новый сезон, и вместе с ним вновь брезжила надежда.