Горький Максим. Чудаки

   Е л е н а (прислушиваясь). Вот как? (Остановилась.) Вам не кажется...
   М е д в е д е в а. Что?
   Е л е н а (прижимаясь к ней). Смеются? Кто-то смеётся...
   М е д в е д е в а (не сразу). Нет, не слышу будто. Кому бы тут смеяться? Только Ольга Владимировна и умеет...
   Е л е н а. Да?
   М е д в е д е в а. Приятная женщина, право! Злая как будто, а приятная...
   Е л е н а. Чем же приятная?
   М е д в е д е в а. Да вот - весёлая. Лёгкая. Даже наш жених, когда она придёт, зубы свои зелёные оскаливает. Пытался было грусть на неё нагнать знаете ли, говорит, что все мы, люди, на смерть осуждены? А она - ни за что, говорит, не помру раньше срока...
   Е л е н а. Она... не очень легкомысленна?
   М е д в е д е в а. Есть это в ней. Да ведь тяжёлые-то мысли, серьёзные-то, не всякой бабе по сердцу. А так она ничего, умная. Своего не упустит... И мужчине цену знает!
   (Зина устало выходит с левой стороны, бросается в кресло, смотрит на мать и Елену, криво улыбаясь.)
   М е д в е д е в а (тревожно). Что ты? Что ты какая, бог с тобой?
   З и н а. Устала...
   М е д в е д е в а. Ох, убьёт он тебя!..
   3 и н а. Не он, мама! И вы... совершенно напрасно кричите о нём при чужих людях! Лена, поздравь меня, я победила сердце Самоквасова.
   Е л е н а (искренно). Ой... несчастный!
   М е д в е д е в а. Ну, уж я скажу - даже этот и то лучше... хоть здоровый!
   3 и н а. И - деньги есть, мама! Ты подумай! Не знаю, Лена, кто более несчастен, он или я. Как он удивительно говорил... Стоял на коленях... предлагая деньги, чтобы отправить Васю на юг. С доктором, сестрой милосердия... И плакал, точно ребёнок...
   М е д в е д е в а (ворчит). Они все мальчишки, когда любят. Знакомо! Ты что же ему сказала?
   З и н а (мечется). Мама! Можно ли спрашивать?
   (Тяжёлое молчание.)
   Е л е н а (задумчиво). Он очень несчастный человек... однажды он рассказал мне свою жизнь... даже страшно было слушать! Добрый - а делал ужасные вещи... жил, точно во сне. Иногда - просыпался, ненавидел себя и снова делал гадости. О женщинах говорит так задушевно, с уважением, а - жил с ними, как зверь... Странные люди... безвольные, бесформенные... когда же они исчезнут?
   М е д в е д е в а. Вот, Лена, и ты говоришь, как я! Душат они!
   З и н а (тоскуя). Дорогие мои, милые мои - что же делать? (Со страхом, понижая голос до шёпота.) Ведь я не люблю Васю... разлюбила я его...
   М е д в е д е в а (благодарно). Слава тебе господи!
   З и н а. Молчи, мама! Это - плохо... ты не понимаешь!
   Е л е н а (сухо). Это понятно.
   З и н а. Мне его жалко... нестерпимо жалко! Но я - не могу... эти холодные, липкие руки... запах... мне трудно дышать, слышать его голос... его мёртвые, злые слова... Лена - это ужасно: жалеть и - не любить, это бесчестно... оскорбительно!.. Он говорит... и точно это не он уже... говорит злые пошлости... Он ненавидит всех, кто остаётся жить... Что он говорит иногда, боже мой! И это тот, кого я любила! (Плачет.) Я уже не могу... Я вздрагиваю, когда он касается меня рукой... мне противно!
   М е д в е д е в а. Дочка моя... и мне его жалко... да тебе-то, тебе-то жить надобно!
   З и н а. Ах, боже мой, боже мой... как хорошо было любить... как хорошо, когда любишь!..
   Е л е н а (наклоняется к ней, сдерживая рыдания). Да... когда любишь... когда мы любим - нас нет...
   Занавес
   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
   Дом подвинут ближе к зрителю. Серый, облачный вечер. На террасе, в плетёном с высокой спинкой кресле, сидит, читая книгу, В у к о л П о т е х и н. Ноги его - на сиденье другого кресла. Сквозь окно, закрытое марлей, видно доктора - он ходит по комнате и курит.
   В у к о л (подняв голову, шевелит губами, зевает). Николай!
   П о т е х и н. А?
   В у к о л. Что такое фатализм?
   П о т е х и н (скучно). Фатализм... ну - фатум... рок...
   В у к о л. Что ты мне слова говоришь? Слова я сам знаю всё... ты понятие обнажи!
   П о т е х и н. Отстань, пожалуйста! Что чудишь? Скучно!
   В у к о л. Это, брат, не чудачество, а старость. (Помолчав.) Тебе нравится Савонарола, а?
   П о т е х и н. Кто?
   В у к о л. Савонарола!
   П о т е х и н. Нет. Не нравится.
   В у к о л (вдумчиво). Почему?
   П о т е х и н. Да... чёрт его знает!
   В у к о л (удовлетворенно). И мне не нравится. Впрочем - я мало читал о нём. А ты?
   П о т е х и н. Ничего не читал.
   В у к о л. Да... Вообще ты мало читаешь. Непохвально... (Повёртывая книгу в руках.) Странная вещь - книга... Беспокойная вещь. Вот - Шиллер. В юности я его любил. А теперь взял... вспомнил твою мать. Мы вместе с нею читали "Песнь о колоколе"... она тогда была ещё невестой моей. Мы были красные с нею, думали о судьбах человечества... и - кричали. Ты тоже, лет пять тому назад, кричал на всех... и на меня кричал. (Удовлетворённо.) А вот теперь - молчишь. Выдохся, выкричался, брат! Почему так быстро, а? (Потехин выходит из комнаты со шляпой в руках.) Ты куда?
   П о т е х и н. К больному. К Турицыну.
   В у к о л. И я с тобой. А то - скучно мне одному... Полицейский мой что-то увял...
   П о т е х и н. Он идёт сюда.
   В у к о л. А-а... Ну, тогда я останусь. (Потехин недоверчиво смотрит на отца и возвращается в комнату. Вукол, усмехаясь, смотрит вслед ему.) Так! Конечно... понятно... Что, полиция? Какие козни затеяны немцами против нас?
   С а м о к в а с о в (отмахнулся). Э, бог с ними!
   В у к о л. Кончено с Германией? Быстро! Кого ж ты теперь ругать будешь? До девятьсот пятого года ругал правительство - бросил, потом революционеров стал ругать -- бросил, немцев начал поносить - и это кончено! Кого ж теперь, чем жить будешь?
   С а м о к в а с о в (уныло). Сам себя ругать буду...
   В у к о л. Безобидное дело - не утомляет. Просто - и не обязывает ни к чему.
   С а м о к в а с о в. Осёл я, кажется...
   В у к о л. Уже начинаешь? (Поучительно.) Заметь однако, что ослы оклевётаны, - это очень неглупое и полезное животное, осёл...
   С а м о к в а с о в (заглядывая в окно). Рассказал бы я тебе историю...
   В у к о л. Расскажи... Садись-ка!
   С а м о к в а с о в (тихо). Пойдём куда-нибудь.
   В у к о л. Можно. Хотя мне будет сопутствовать ревматизм... точит он меня!
   С а м о к в а с о в (на ходу). А меня стыд... И тоска.
   В у к о л (прихрамывая). Тоска? Это наша историческая подруга, а стыд - ты, брат, выдумал. Фантазия! Когда же мы стыдились? Сказано - "стыд не дым, глаза не ест" - и все верят этому.
   (Идёт Елена, на голове цветной шёлковый шарф, в руках зонт. Молча кланяется)
   В у к о л. Привет! Что с вами? Нездоровится?
   Е л е н а. Почему? Нет, я здорова.
   В у к о л. А личико - бледное, и глазки эдакие...
   Е л е н а (оправляясь, улыбнулась). Вам кажется...
   В у к о л. Рад, что ошибся. Приятные ошибки столь же редки, как весёлые люди.
   С а м о к в а с о в. Ну, и болтаешь ты сегодня!
   В у к о л. Ревматизм понуждает к философии... это, брат, неодолимо! Здоровому человеку философствовать нет причин...
   П о т е х и н (вышел из комнаты, догоняет Елену). На минутку... пожалуйста! (Елена молча, вопросительно смотрит на него.) Мне необходимо... я буду краток... два вопроса... Войдёмте ко мне, прошу вас!
   Е л е н а. У вас так тяжело пахнет сигарами.
   П о т е х и н. Сигарами? Хорошо... всё равно...
   Е л е н а. Чем вы так взволнованы?
   П о т е х и н (тихо). Я? Послушайте... ведь вам известно?..
   Е л е н а (сухо). Да, известно.
   П о т е х и н. Что он изменил вам...
   Е л е н а. Я сказала - известно!
   П о т е х и н. Вы - спокойны? Что же вы думаете делать? Неужели это не оскорбляет вас? Вас - гордую? ( Задыхается.)
   Е л е н а (с лёгкой усмешкой). Вот сколько вопросов! Я не хочу знать почему вы спрашиваете... но я вам отвечу... может быть, это успокоит вас. Я отвечу вам ещё потому, что вы, в своё время, относились к мужу дружески.
   П о т е х и н. Я и сейчас...
   Е л е н а. Оставьте... Вы знаете, что я его люблю.
   П о т е х и н. Не понимаю... не могу понять...
   Е л е н а (мягко). Это - ваша печаль. Так вот, я его люблю... вы не забывайте об этом!
   П о т е х и н (грубовато). А он вас топчет в грязь... с первой же красивой и доступной...
   Е л е н а (бледнея, строго). Мой муж не полюбит дурную женщину.
   П о т е х и н. О, чёрт возьми! Вы сумасшедшая, что ли?
   Е л е н а. Если вы позволите себе продолжать в этом тоне...
   П о т е х и н. Нет... я молчу! Но - объясните же мне! Я человек... я вас люблю, я имею право просить...
   Е л е н а. Я говорила уже вам: работа мужа важнее и ценнее моего счастья женщины, моей любви и жизни моей. Не улыбайтесь. Вы сами высоко ставили его... ещё не так давно... когда - извините, я скажу прямо, - когда вы не увлекались мною и вообще были более цельным человеком.
   П о т е х и н. Это я разбился о ваше каменное сердце...
   Е л е н а. Ох... какие жестокие фразы! Вот что - на эту тему я говорю в последний раз с вами... я просила бы вас понять меня! Я теряю Константина... может быть... но я знаю себе цену, чувствую себя человеком, нужным ему... нужным просто, как человек! (Тепло и убедительно.) Я люблю весь строй его дум и чувств... его живую душу люблю... когда он говорит о презрении к страданиям, о силе человека и красоте жизни, я - любуюсь им и готова молиться: господи, благослови путь мужа радости и победы! Я знаю жизнь больше, чем вы, и горя видела больше... но я научилась презирать горе, понимаю его ничтожность...
   П о т е х и н. Слова... его слова! Не верю... чужие слова!
   Е л е н а. Его слова - не чужие мне... Я знаю, как привычно горе и любимо нами, - да, любимо, потому что делает нас значительнее в своих глазах... (С тревогой.) И когда мне кажется, что к нему подходит, его хочет коснуться горе, - я боюсь! Он - хрупкий... он неустойчив...
   П о т е х и н (возмущённо). Всё это - фантазии! Выдумали вы человека и стали рабыней его. Вы создали идола, хозяина вашей души... Вам просто скучно с ним, он глупее вас... вы создаёте для себя, для развлечения - роль жертвы!
   Е л е н а (снисходительно). Я повторяю вам ваши слова о нём - три года тому назад вы сказали: "Когда я вижу, слушаю его - я молодею, всему верю, жизнь кажется мне лёгкой и простой". Вы говорили это?
   П о т е х и н. Ошибался... как вы теперь...
   Е л е н а. А однажды вы предупреждали меня: "Дорогой друг, старайтесь как можно меньше стеснять его свободу, он до могилы останется юношей!" Вот ваш совет... совет друга и честного человека. Где этот человек?
   П о т е х и н. Вы его смертельно ранили и теперь добиваете.
   Е л е н а (усмехаясь). Откуда у вас такие слова? (Задумчиво.) Мало мы понимаем друг друга. Сейчас, говоря с вами, я, мне кажется, говорю женщинам... может быть, хочу немножко оправдать себя перед ними... хочу сказать им, что в моём поведении я не чувствую ничего, унижающего человека... хотя это трудно для женщины... Что ж? Да - трудно! И ещё мне хочется сказать, как надо беречь и любить хорошего, честного мужчину...
   П о т е х и н (бешено). Который смеётся над вами!..
   Е л е н а. Нет. Этого он не сделает никогда.
   П о т е х и н. Он сделал!
   Е л е н а. Физическая измена... это не насмешка ещё... Это можно объяснить десятком причин... И можно изменить, не теряя уважения.
   П о т е х и н. Слушайте... вы не человек! Вы мозг... отвлечённая мысль... без плоти, без сердца...
   Е л е н а. Вам следует сказать ещё, что во мне нет зверя... красивого, благородного зверя... и прочее, что принято говорить для того, чтобы опьянённая словами женщина давала вам больше страсти... (Выпрямляется и говорит с большой силой, тихо.) А представьте... что всё есть во мне - и зверь, и страсть...
   П о т е х и н. Не дразните меня... за что же? И зачем мы ломаете себя?
   Е л е н а. Разве я не ясно сказала?
   П о т е х и н. Что ваши слова! Всё это поза, роль!
   Е л е н а. Думайте как вам угодно. Пусть я рисуюсь, я играю... (Точно пьянея.) Проиграю я - выиграет жизнь через его радость.
   П о т е х и н. Будь он проклят... и вся эта дурацкая жизнь!
   Е л е н а. Ужасно режут ухо эти ваши странные тирады и проклятия!.. Где вы их берёте? Давайте кончим, мне пора идти...
   П о т е х и н. Всё это - ужасно! В этом нет женщины!
   Е л е н а. Вот видите! Давайте же кончим, я вас прошу. Всё сказано. Вы больше не будете говорить со мной о муже моём и о вашей любви... не будете, да? (Улыбаясь.) Разве я годна для романа? Такая рассудочная...
   П о т е х и н. Ну... а если б... я хочу понять вас! Если б ваш ребёнок не умер?
   Е л е н а. Я думала бы так же. Дети без меня ведь только мешали бы ему... он, конечно, отдал бы их мне...
   П о т е х и н. Нет! Не верю я вам! Вы хотели скрыть ваше унижение, ваше отчаяние, и - ничего вы не скрыли... Вам - трудно!
   Е л е н а. Разве я говорила, что легко?
   Т а и с ь я (прислуга Медведевых, бежит и ещё издали зовёт). Доктор... скореечка, батюшка!..
   П о т е х и н (отталкивая кресло). О, чёрт... Что там?
   Т а и с ь я. Вдруг плохо сделалось... кровь горлом...
   Е л е н а (устало). Идите же!..
   (Потехин молча уходит.)
   Т а и с ь я (идя за ним). Шляпочку-то забыли надеть...
   (Елена опускается в кресло и точно спряталась за спинку другого. Саша идёт по террасе с газетами и письмами в руках, видит Елену, испуганно остановилась.)
   С а ш а. Вы не ушли? Вам нехорошо?
   Е л е н а (не вставая). Это почта? Мне - ничего?
   С а ш а. Только доктору. (Положила почту на подоконник. Робко.) Может быть, вы пойдёте к себе?
   Е л е н а. Нет. Здесь хорошо.
   С а ш а. Елена Николаевна... я боюсь! Что же с вами будет?
   Е л е н а. Не беспокойтесь, Саша, ничего... Устала... не хватает сил у меня... Господи - помоги! Не хватает сил...
   С а ш а (прислушалась). Ой... идут... идёт она...
   Е л е н а (привстала и снова бессильно опустилась в кресло, точно в обмороке). Уйдите, Саша... прошу вас... я приду...
   (Слышен негромкий, обиженный голос Ольги. Она и Мастаков идут с правой стороны.)
   О л ь г а. И это говорит мужчина... влюблённый мужчина! Стыдитесь!
   М а с т а к о в. Но - как же так... сразу?
   О л ь г а. А чего ждать? Пусть все знают, что ты меня любишь... Разве я не имею права гордиться этим?
   М а с т а к о в. При чём тут все? Странно! (Он растерян, в нём есть что-то слегка комическое. Жестикулирует нервно, растрёпан и неловок. Ольга - возбуждена, в голосе её звучат досада и тревога.)
   О л ь г а. Я не люблю тайн!
   М а с т а к о в. Дай мне подумать!
   О л ь г а. О чём?
   М а с т а к о в. Я, право, не знаю... не представляю... как это я скажу ей!
   О л ь г а (возмущена). Послушайте - что же это такое? Вы говорили, что любите меня? Это была шутка? Да?
   М а с т а к о в (уныло). Какая же шутка, когда вот... Я совершенно не думал, что это так сложно всё... Что ж? Я пойду... скажу ей! Скажу в двух словах, а там уж... Вы, если можно, не уходите... я скоро вернусь...
   О л ь г а. Хорошо... я буду в роще.
   (Мастаков, решительным жестом поправив шляпу, идёт на террасу. Елена встала встречу ему. Она спокойна.)
   М а с т а к о в (остановился, снял шляпу и, размахивая ею, не глядя в лицо жены, говорит). Вот, Лена... я пришёл сказать... хотя - совершенно не подготовлен... и - вообще... ты, пожалуйста, не сердись... пойми...
   Е л е н а (подходя к ступеням террасы, зовёт Ольгу). Послушайте...
   (Ольга остановилась.)
   М а с т а к о в (испуган). Она - не виновата, честное слово!
   Е л е н а (сдержанно). Ты - перестань! Оставь нас... Предложи Ольге Владимировне сказать мне всё, что она находит нужным, а сам - уйди...
   О л ь г а (медленно подвигается к террасе. Смущена, но храбрится. Смотрит на Елену удивлённо и подозрительно). О чём же говорить? Вы, кажется, поняли... значит, всё ясно...
   М а с т а к о в. Видишь ли, Лена... это случилось неожиданно... (Он умоляюще складывает руки и просит.) Не надо обижать друг друга, а? И не надо драм! Вы обе такие...
   (Не договорив, он махнул рукой и ушёл в комнаты. Елена на верхней ступени террасы, Ольга на земле, держится за перила. Молчание.)
   О л ь г а (улыбаясь). Ну-с... вы молчите? Могу идти?
   Е л е н а (мягко). Зачем торжествующие улыбки? Мы обе - женщины, не забудьте это. Сегодня я стою перед вами в смешном положении... уверены ли вы, что завтра, через неделю...
   О л ь г а. Не пугайте... это излишне! Понятно, что вы злитесь, презираете меня...
   Е л е н а. Я? Нет! Почему бы?
   О л ь г а. О, я знаю, вам известно, что это не первый мой роман...
   Е л е н а (удивлена, не поняла). Зачем говорить об этом?
   О л ь г а (воодушевляясь). Вы должны знать, что на меня смотрели более жёстко, с большим торжеством, чем я на вас. Беру маленький реванш! Не скрою - мне приятно, что вас, такую умницу, оценили дешевле меня. (На секунду задумалась, странно улыбаясь.) Видите, какова жизнь? Не думайте, что я чувствую себя виноватой перед вами... Право, неясно понимаю - зачем я говорю всё это... Вы меня, кажется, задели немного...
   Е л е н а (быстро). Я не хотела этого! Чем же?
   О л ь г а (пытливо). О, я не в дурном смысле... Мы обе женщины сказали вы... Это вышло у вас... очень уместно... я едва не сказала ловко! Мне можно идти, я думаю?
   Е л е н а (спускаясь к ней). Уж если вы заговорили так...
   О л ь г а (подозрительно). Как - так?
   Е л е н а. Так просто.
   О л ь г а. А! К чему же мудрствовать? Всё ясно.
   Е л е н а. Вы думаете?
   О л ь г а. Конечно!
   Е л е н а (твёрдо). Вы считаете отношение Константина к вам серьёзным, глубоким, да?
   О л ь г а (иронически). О, какой вопрос! А зачем вам знать, что я думаю?
   Е л е н а (тихо, ласково). Согласитесь, что его жизнь не безразлична для меня.
   О л ь г а (слегка смущена). Ах, вот что... его жизнь! Это занимает вас? Но - об этом вы спросите его... он должен знать, насколько серьёзно...
   Е л е н а. Он - не знает.
   О л ь г а (подозрительно смотрит на неё). Позвольте не поверить вам... и спросить вас - чего вы хотите от меня?
   Е л е н а. Представьте, что с вами говорит его мать или старшая сестра...
   О л ь г а (с улыбкой). Представить вас его старшей сестрой... это было бы возможно... но - вы были его женой... и человеку, который обижен, нельзя верить!
   Е л е н а (сухо). Я говорю в ваших интересах...
   О л ь г а. Весьма благодарна... вам не кажется, что это комично?
   Е л е н а. Нет, не кажется. Я хотела предупредить вас... он плохо знает себя, он живёт - играя...
   О л ь г а (скрывая тревогу). Я тоже люблю так жить...
   Е л е н а. Ненавидит всё тяжёлое, неприятное, но когда оно близко к нему - теряется...
   О л ь г а. Что же... следует отсюда?
   Е л е н а. Подумайте.
   О л ь г а (нервно смеётся). Я, вероятно, очень грубо ответила бы всякой другой женщине... (С намерением задеть.) Но вас - мне жалко! (Ждёт ответа.) Вы хотите запугать меня... я удивляюсь, почему вы не говорите ничего о таланте Константина Лукича, о его обязанностях пред обществом, служении искусству и так далее...
   Е л е н а (спокойно). Я не нашла нужным говорить об этом... уж если вы становитесь рядом с ним - значит, вы уверены, что сумеете поддержать в его душе ту светлую силу, которая увлекла вас. Вы убеждены, конечно, и в том, что с вами ему будет во всех отношениях лучше, чем со мной...
   О л ь г а (волнуясь). Я совсем не хочу брать на себя задач надзирательницы за ним, я не синий чулок! Вы рисуете его ребёнком? О, la, la! Знаю я этих ребят!.. (Всё более сбиваясь с тона.) Вот, вы смотрите на меня так, точно я вытащила у вас кошелёк из кармана... Я кажусь вам вульгарной... конечно! (Ждёт ответа.) Вы сделали со мной что-то дурное... вы запутали меня в чужих мне мыслях... чего вы хотите? Разве я виновата в том, что случилось? (Мастаков является в дверях.) Я не встречала людей таких, как он... не могла представить, что есть человек, который так необходим для меня...
   Е л е н а. А вы - для него?
   О л ь г а (почти кричит). Это не ваше дело! Вы не смеете допрашивать меня!
   Е л е н а (вспыхнула, холодно). Я не нуждаюсь более в этом...
   (Ольга бешено смотрит на неё, хочет что-то сказать.)
   Е л е н а (жёстко). Вам нехорошо?
   (Ольга, закрыв лицо руками, быстро идёт прочь. Елена провожает её глазами - лицо у неё суровое. Оборотясь - видит мужа, он бледен, удивлённо и боязливо следит за нею.)
   Е л е н а (твёрдо, почти грубо). Если бы она была хуже или лучше, она была бы сильнее меня...
   М а с т а к о в. Чёрт побери, Елена... чёрт побери... какая ты! Кто ты такая?
   Е л е н а (проходя мимо него). Женщина, которая любит! (Ушла в комнаты. Он проводил её глазами, потирает лоб, быстро сходит с террасы и тотчас снова взбегает назад.)
   М а с т а к о в (бормочет). Нет... сначала необходимо... Елена!
   (Е л е н а выходит.)
   М а с т а к о в. Подожди... куда ты?
   Е л е н а. К Медведевым.
   М а с т а к о в. Слушай... я, честное слово...
   Е л е н а (вспыхнув). Ты, мальчишка, оставь меня!
   М а с т а к о в (хватаясь за голову). Вот! Начинается трагедия... Послушай, успокойся немного...
   Е л е н а (с тоской). Это - дико... это - пошло! Ты, такой ясный и чистый, ты мог увлечься... Она тебя отравит, погубит...
   М а с т а к о в (с отчаянием). О, чёрт... да разве я знал, что это так серьёзно?..
   Е л е н а (спокойнее). Для таких людей, как ты, женщины - ступени, по которым вы идёте куда-то выше... но она - ниже меня, пойми это! И не она для тебя, ты - нужен для неё! Вот чего я не допущу! Чтоб ты - ты! - служил развлечением... нет!
   М а с т а к о в. Ах, ты рассуждаешь... но какой же чёрт...
   Е л е н а. Да, я рассуждаю!.. И - за двоих: за себя, чтобы не мешать тебе, и за тебя, потому что ты живёшь но думая...
   М а с т а к о в. Во всём всегда вес и мера!.. Это невыносимо!
   Е л е н а. Но ведь ты не взвешиваешь, не измеряешь, а это необходимо среди живых людей, которые чувствуют боль и причиняют её друг другу. Я должна рассуждать и взвешивать, чтобы оградить тебя от всего ненужного, от всего, что может нарушить строй твоей души... ты думаешь, это легко мне? Не это ли сушит мою душу? Не это ли убивает во мне смех и радость? И вдруг я вижу... это может убить! Я поняла бы тебя, если б ты увлёкся Сашей... это такой чистый, светлый, освежающий душу человек...
   М а с т а к о в (ворчит). Саша... ну что за фантазия!.. Елена, человек нуждается в свободе... а я - человек...
   Е л е н а. Предположи на минуту, что и я тоже человек...
   М а с т а к о в. Ты иногда - точно старый монах, а я - твой послушник... впрочем, может быть, это неверно, я ведь не знаю, как живут монахи... Честное слово - всё это гораздо сложнее, чем я думал, и совсем не весело! Я не люблю драм... а тут - и ты и она - обе недовольны...
   Е л е н а (не сдержав улыбки). Какой ты смешной мальчишка! Подумай что ты говоришь? Разве можно играть людьми?
   М а с т а к о в. Право же, Елена, у меня в груди нет места для всех этих серьёзностей и... длинных монологов... (Воодушевляясь.) Я ужасно рад, что живу и что вот - вокруг меня гудит, волнуется Россия, такая милая, славная страна... мелькают эти смешные, страшно близкие душе, русские человечьи рожи... дети какие-то особенные растут - ты замечаешь? И русские матери... и эти старые чудаки, такие трогательные в своей ненужности... душа полна хорошей, необидной жалостью к ним. Страшно приятно жить, Лена, честное слово! Догорают огни, но уже вспыхнули другие... хочется писать стихи, поэмы, хочется говорить светлые, задушевные слова... и подмигивать людям глазом - "ничего, братья! живём!" И когда думаешь, говоришь об этом - тот, кто сидит рядом с тобой, незаметно делается так близок тебе, дорог и мил, что решительно всё равно, кто он и как одет мужчиной или женщиной...
   В у к о л (идёт прихрамывая). Эй, господа!..
   Е л е н а (вздрогнув). Подожди... Что там? Плохо?
   В у к о л. Идите... Все растерялись... плачут...
   М а с т а к о в. Вот видишь, Лена... (Она быстро уходит.) Мне тоже надо идти туда?
   Е л е н а (издали). Нет... не надо!
   В у к о л. Ну, как же нет? Конечно, идите...
   М а с т а к о в. Но зачем же?
   В у к о л. Гм... знакомый умирает... долг вежливости, что ли... Потом - вы писатель, вам всё надо видеть... это ваш долг.
   М а с т а к о в (вздохнув). Ну... пойдёмте...
   В у к о л (на ходу). Да, вот и ещё одним человеком меньше! Люди уходят, а противоречия - остаются... вот, напишите-ка аллегорию на эту тему!
   М а с т а к о в (ворчит). Очень нужно! Терпеть не могу аллегорий...
   (Ушли.)
   Занавес
   ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ
   Ночь. Палисадник перед дачей Медведевых. Акация и сирень скрывают маленький, в два окна, домик, с крыльцом из стеклянных рам. Окно с правой стороны крыльца завешено простынёй или скатертью. Сквозь открытые двери на ступени крыльца падает полоса света - в прихожей горит лампа. На ступенях С а м о к в а с о в и З и н а, доктор ходит мимо них и курит. Из дома доносится возня - двигают мебель, стучат посудой.
   З и н а (негромко). Сегодня утром он говорил, что ему лучше...
   П о т е х и н (угрюмо). Все фтизики так говорят перед концом.
   С а м о к в а с о в (убедительно). У меня сестра - чудеснейшая женщина! - всю жизнь ухлопала на это... положим, её муж болел другой болезнью... но всё равно ведь! Девять лет она ухаживала за ним... вы подумайте, - всю молодость, всю силу женщины отдать капризам больного! Ужас! В тридцать лет она была полуседая... овдовела - на руках пятилетний мальчик, невыносимо нервозный, слабенький...
   П о т е х и н (подходит). И вы тоже караете слабых?
   С а м о к в а с о в. Нисколько...
   П о т е х и н. Уж вам-то не к лицу!
   С а м о к в а с о в (задет). Но, позвольте! (Потехин идёт прочь. На крыльцо вышел Вукол.) Я ничего не говорил...
   П о т е х и н (издали). Опоздали вы с этими теориями... Они уже не в моде...
   С а м о к в а с о в (Зине). Что с ним? Чего он злится?
   З и н а (встаёт, идёт в дом). Не знаю. Устал, я думаю...
   В у к о л. Обижает тебя потомок мой? (Садится рядом, охая.) Ноет у меня ножка... Вот, Мирон, судьба очистила тебе дорогу...
   С а м о к в а с о в (болезненно). Брось это... что ты!
   В у ко л (тихо). Ты думаешь, она в глубине души не рада? Хе! Я, брат, знаю женщин...
   С а м о к в а с о в. Полно, Вукол! Ничего мы с тобой не знаем. (Подумав.) У меня, например, никогда не было желания - понимаешь? упорного, страстного желания что-либо знать. А оказывается, это необходимо...
   В у к о л. Гм... это ты о чём говоришь?
   С а м о к в а с о в. А о том, что вот мне сорок два года, и я не понимаю человека, который моложе меня, не понимаю его мысли и жизнь... Слов даже не понимаю! И это - в сорок лет! Хороша страна, где все чужды друг другу... Представь себе европейца...
   В у к о л (позёвывая). Чепуха! Европейцев ты не знаешь... ты их в кутузку сажал? Нет. И не надо говорить об европейцах, думая о женщинах...
   П о т е х и н (подходит). Нет ли спичек, отец?