Горький Максим. Мальва

   - Это, Яков, хорошо ты сказал! Крестьянину так и следует. Крестьянин землей и крепок: докуда он на ней - жив, сорвался с нее - пропал! Крестьянин без земли - как дерево без корня: в работу оно годится, а прожить долго не может - гниет! И красоты лесной нет в нем - обглоданное, обстроганное, невидное!.. Это ты, Яков, очень хорошие слова сказал.
   Море, принимая солнце в свои недра, встречало его приветливой музыкой плеска волн, разукрашенных его прощальными лучами в дивные, богатые оттенками цвета. Божественный источник света, творящего жизнь, прощался с морем красноречивой гармонией своих красок, чтобы далеко от трех людей, следивших за ним, разбудить сонную землю радостным блеском лучей восхода.
   - У меня душа тает, когда я смотрю, как солнышко заходит, право, ей-богу! - сказал Василий Мальве.
   Она промолчала. Голубые глаза Якова улыбались, блуждая в дали моря. Долго все трое задумчиво смотрели туда, где гасли последние минуты дня. Пред ними тлели уголья костра. Сзади ночь развертывала по небу свои тени. Желтый песок темнел, чайки исчезли, - все вокруг становилось тихим, мечтательно ласковым... И даже неугомонные волны, взбегая на песок косы, звучали не так весело и шумно, как днем.
   - Что я сижу? - сказала Мальва. - Надо идти.
   Василий поежился и взглянул на сына.
   - Куда торопиться? - невольно пробормотал он. - Погоди, - вот месяц взойдет...
   - А что - месяц? Я и так не боюсь, - не в первый раз мне ночью отсюда уходить!
   Яков взглянул на отца и прищурил глаза, скрывая усмешку, потом посмотрел на Мальву, - она тоже смотрела на него, - и ему стало неловко.
   - Ну, что ж! Иди! - разрешил Василий, недовольный и скучный.
   Она встала, простилась и медленно пошла вдоль берега косы; волны, подкатываясь ей под ноги, точно заигрывали с ней. В небе трепетно вспыхивали звезды - его золотые цветы. Яркая кофточка Мальвы, удаляясь от Василия и его сына, провожавших ее глазами, линяла в сумраке.
   Милый мой... скорей иди!
   Да-ах! Прижми-ись к моей груди!
   запела Мальва высоким и резким голосом.
   Василию показалось, что она остановилась и ждет. Он с ожесточением плюнул, думая: "Это она нарочно, дразнит меня, дьяволица!"
   - Ишь ты! Поет! - усмехнулся Яков.
   Она была для их глаз только серым пятном в сумраке.
   Не-е-жа-алей моих грудей,
   Двоих бе-елых лебедей!
   разносился над морем ее голос.
   - Ишь как! - воскликнул Яков и всем телом потянулся туда, откуда неслись соблазнительные слова.
   - Значит, не сладил ты там с хозяйством-то? - раздался суровый голос Василия.
   Яков, недоумевая, взглянул на него и принял прежнюю позу.
   Утопая в шуме волн, до их слуха доносились отдельные, разорванные слова задорной песни:
   ...Ах ...спать не в мочь
   ...Одной... в эту ночь!
   - Жарко! - тоскливо воскликнул Василий, возясь на песке. - Ночь ведь... а жарко! Экая проклятая сторона...
   - Это - песок... нагрелся за день-то... - отворотясь в сторону и как будто запинаясь, сказал Яков.
   - Ты чего?.. Смеешься никак? - сурово спросил его отец.
   - Я? - невинно спросил Яков. - Чему это?
   - То-то, мол, ровно бы нечему...
   Они замолчали.
   А сквозь шум волн до них долетали не то вздохи, не то тихие, ласково зовущие крики.
   Прошло две недели, снова наступило воскресенье, и снова Василий Легостев, лежа на песке около своего шалаша, смотрел в море, ждал Мальву. И пустынное море смеялось, играя отраженным солнцем, и легионы волн рождались, чтоб взбежать на песок, сбросить на него пену своих грив, снова скатиться в море и растаять в нем. Все было такое же, как и четырнадцать дней тому назад. Только Василий, прежде ожидавший свою любовницу со спокойной уверенностью, сегодня ждал ее с нетерпением. В прошлое воскресенье она не была, а - сегодня должна быть! Он не сомневался, что она приедет, но ему хотелось скорее видеть ее. Яков не будет мешать сегодня: третьего дня он приезжал за неводом вместе с другими рабочими и сказал, что в воскресенье с утра отправится в город купить себе рубах. Он нанялся на ватаги по пятнадцати рублей в месяц, уже несколько раз ездил на ловлю рыбы и теперь смотрел бойко и весело. От него, как от всех рабочих, пахло соленой рыбой, и, как все, он был грязный и рваный. Василий вздохнул при мысли о сыне.
   "Как бы он здесь уцелел... избалуется... тогда, пожалуй, не захочет уж назад в деревню идти... И придется мне самому..."
   Кроме чаек, в море никого не было. Там, где оно отделялось от неба тонкой полоской песчаного берега, иногда появлялись на этой полоске маленькие, черные точки, двигались по ней и исчезали. А лодки все не было, хотя уже лучи солнца падают в море почти отвесно. В это время Мальва, бывало, уже давно здесь.
   Две чайки схватились в воздухе и дерутся так, что перья летят от них. Ожесточенные крики рвут веселую песню волн, такую постоянную, так гармонично слитую с торжественной тишиной сияющего неба, что она кажется звуком радостной игры солнечных лучей на равнине моря. Чайки падают в воду, бьют друг друга, яростно вскрикивая от боли и злобы, и снова вздымаются в воздух, преследуя друг друга... А подруги их - целая стая, - как бы не видя этой борьбы, жадно ловят рыбу, кувыркаясь в зеленоватой, прозрачной, играющей воде.
   Море - пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно...
   - Не едешь? - вслух сказал Василий. - Ну - и не надо! А ты думала как?..
   И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.
   Море смеялось.
   Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.
   "Хоть бы Сережка приехал! - мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. - Это - яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый... но пьяница. С ним весело... Бабы души в нем не чают, и - хотя он недавно появился - все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него... Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били... другие! Да и он теперь задаст ей..."
   Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и все ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он все еще рассматривал его даль, ожидая лодку.
   Мальва не приехала в этот день.
   Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу; не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, - сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.
   - Ладно же, ведьма! - грозил он. - А потом заснул тяжелым сном.
   А на промысле вот что произошло в этот день.
   Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к морю умываться и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.
   Яков остановился и стал смотреть на нее любопытными глазами.
   Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди, спустилась с одного плеча, а плечо было такое белое, вкусное.
   В корму баркаса били волны, Мальва то поднималась над морем, то опускалась так низко, что голые ее ноги почти касались воды.
   - Купалась, что ли? - крикнул Яков.
   Она обернула к нему лицо, мельком взглянула на него и, снова расчесывая волосы, ответила:
   - Купалась... Что рано поднялся?
   - Ты еще раньше...
   - А я тебе что за пример?
   Яков промолчал.
   - По моей-то манере будешь жить - трудно будет тебе голову носить! сказала она.
   - О? Ишь ты, какая страшная! - усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.
   Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:
   - Что ты меня стращаешь все?
   - А ты что на меня глаза пялишь?
   Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:
   - Да ежели ты... вон какая сдобная!
   - Вот отец узнает эти твои замашки - он тебе шею-то насдобит!
   Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.
   Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко. Ему стало приятно, весело.
   - А что отец? - говорил он, идя к ней по борту баркаса. - Что ты купленная его, что ли?
   Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру - свежую и крепкую, пахнувшую морем.
   - Вон ты, - белуга какая! - с восхищением воскликнул он, подробно осмотрев ее.
   - Не про тебя! - кратко заявила она, не глядя на него, не оправляя своего откровенного костюма.
   Яков вздохнул.
   Пред ними необозримо расстилалось море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой, и было видно, как треплется по ветру тряпка.
   - Да, паренек! - заговорила Мальва, не глядя на Якова. - Вкусна я, да не про тебя... А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя... Но ты ко мне не лезь, потому что я не хочу между тобой и Васильем стоять... Ссоры не хочу и разной склоки... Понял?
   - Да я что? - изумился Яков. - Я ведь тебя не трогаю...
   - Тронуть ты меня не смеешь! - сказала Мальва.
   Она так это сказала, с таким пренебрежением к Якову, что в нем был обижен и мужчина и человек. Задорное, почти злое чувство охватило его, глаза вспыхнули.
   - О? Не смею? - воскликнул он, подвигаясь к ней.
   - Не смеешь!
   - Н-ну? А как трону?
   - Тронь!
   - А что будет?
   - А я дам тебе по затылку, ты и кувырнешься в воду.
   - А ну, дай!
   - А - тронь!
   Он окинул ее горящими глазами и вдруг крепко охватил ее сбоку сильными лапами, сдавив ей грудь и спину. От прикосновения ее тела, горячего и крепкого, он вспыхнул весь и горло его сжалось от какого-то удушья.
   - Вот! Ну... бей! Ну... что?
   - Пусти, Яшка! - спокойно сказал она, делая попытки освободиться из его вздрагивавших рук.
   - А по затылку хотела?
   - Пусти! Смотри, худо будет!
   - Ну... не стращай ты меня! Эх ты... малина!
   Он прижался к ней и впился толстыми губами в ее румяную щеку.
   Она задорно захохотала, крепко схватила Якова за руки и вдруг, сильным движением всего своего тела, рванулась вперед. В объятиях друг друга они тяжелой массой свались в воду и скрылись в пене и брызгах. Потом на взволнованной воде появилась мокрая голова Якова с испуганным лицом, а рядом с ней вынырнула Мальва. Яков, отчаянно взмахивая руками, разбивал вокруг себя воду, выл и рычал, а Мальва с громким хохотом плавала вокруг него, плеская ему в лицо пригоршни соленой воды, ныряла, уклоняясь от широких взмахов его лап.
   - Черт! - закричал Яков, фыркая. - Я утону! Будет!.. Ей-богу - утону! Вода - горькая... Ах ты... тону-у!
   Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту, почти голую, женщину, весело смеявшуюся над ним.
   - Ну, вылезай, тюлень! - сказала она сквозь смех и, став на колени, подала ему одну руку, а другой оперлась в борт лодки.
   Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:
   - Ну... теперь держись! Я тебя - в-выкупаю!..
   Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.
   И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.
   Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря...
   Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.
   - Тьфу! - морщась, плевался Яков. - Ну, и вода дрянная! То-то ее и много так!
   - Дрянного всего много на свете, парней, например, - батюшки сколько! смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос...
   Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.
   - То-то ты старика и облюбовала себе, - ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.
   - Иной старик лучше молодого.
   - Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше...
   - Ишь ты! Где учился хвастать-то?
   - Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.
   - Разве девки что понимают? А ты меня спроси...
   - А ты что? Али не девка?
   Она пристально взглянула на него, он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:
   - Была, да - однажды родила!
   - Складно, да не ладно, - сказал Яков и расхохотался.
   - Дурачина! - резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.
   Яков сробел и замолчал, поджав губы.
   С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.
   В бараках - длинных, грязных сараях, с крышами на один скат просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга - оборванные, лохматые, босые... Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.
   - Просыпаются, - сказал Яков. - А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше... и вот пробаловал с тобой...
   - Со мной добра не будет, - не то шутя, не то серьезно сказала она.
   - Чего ты все пугаешь меня? - удивленно усмехнулся Яков.
   - А вот увидишь, как отец-то тебя...
   Это напоминание об отце вдруг рассердило его.
   - Что отец? Ну? - грубо воскликнул он. - Отец! Я сам не маленький... Важность какая... Здесь не те порядки... я не слепой, вижу... Он сам не праведник... он тут себя не стесняет... Ну, и меня не тронь.
   Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:
   - Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?
   - Я? - Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал. - Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.
   - Скоренько! - насмешливо воскликнула Мальва.
   - А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.
   - Н-ну? Неужто?
   - А то побоюсь?
   - Да ну-у?
   - Ты вот что, - взволнованно и пылко заговорил Яков, - ты меня не дразни!.. Я... смотри!
   - Что? - спокойно спросила она.
   - Ничего!
   Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.
   - А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!
   - Ну, ладно же! - воскликнул Яков, озлобляясь. - Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!
   А она смеялась в лицо ему.
   К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных, огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.
   - Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки - как в бездонном лукошке... Дайте двугривенный взаймы! Я все равно не отдам...
   Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.
   - Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный - хотите?
   - Ах ты, балагур! Да разве ты поп? - смеялся Яков.
   - Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил... дай двугривенный!
   - Я не хочу венчаться! - отказал ему Яков.
   - Все равно - дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлестываешь, - настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
   - Ври, так он тебе и поверит...
   - Уж я совру, так поверит! - пообещал Сережка, - и вздует тебя - ах как!
   - Не боюсь! - усмехнулся Яков.
   - Ну, так я сам вздую! - спокойно заявил Сережка, суживая глаза.
   Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему - подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.
   - Вот так! - поощрил его Сережка, опускаясь на песок рядом с ним. Всегда меня слушай, умным будешь. А ты, - обратился он к Мальве, - скоро за меня замуж пойдешь? Скорей собирайся, - я долго ждать не буду.
   - Драный ты... Зашей дыры сначала, потом поговорим, - ответила Мальва.
   Сережка критически посмотрел на свои дыры и качнул головой.
   - А ты мне лучше свою юбку дай.
   - Так! - сказала Мальва и засмеялась.
   - А право! Дай - есть какая-нибудь старенькая?
   - Да ты купи себе штаны, - посоветовала Мальва.
   - Ну, я лучше пропью деньги...
   - Лучше! - смеялся Яков, держа в руке четыре пятака.
   - А как же? Мне поп говорил, что человек не о шкуре своей должен заботиться, о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай деньги! Ну, вот теперь я выпью... А отцу про тебя все-таки скажу.
   - Говори! - махнул рукой Яков и ухарски подмигнул Мальве, толкнув ее в плечо.
   Сережка заметил это, сплюнул и еще пообещал:
   - И вздуть тебя не забуду... Как только свободное время будет - такую дам клочку!
   - Да за что? - тревожно спросил Яков.
   - Уж я знаю... Ну, так замуж за меня скоро пойдешь? - обратился Сережка к Мальве.
   - А вот ты расскажи мне, что мы делать будем и как жить, тогда подумаю, - серьезно сказала она.
   Сережка поглядел в море, прищурив глаза, и, облизав губы, объяснил:
   - Ничего не будем делать, гулять будем!
   - А есть где возьмем?
   - Ну, - махнул рукой Сережка, - ты, ровно мать моя, рассуждаешь. Что да как? Разве я знаю, что и как? Пойду выпью...
   Он встал и пошел прочь от них, провожаемый странной улыбкой Мальвы и неприязненным взглядом парня.
   - Ишь какой командир! - сказал Яков, когда Сережка ушел от них далеко. - У нас бы в деревне такого хахаля живо усмирили... Дали бы ему хо-орошую взбучку - и все... А здесь боятся...
   Мальва посмотрела на него и процедила сквозь зубы:
   - Ах ты, порося! Понимаешь ты ему цену!
   - Чего понимаешь? Цена таким пятачок за пучок, да и то - когда их в пучке-то сотня.
   - Тоже! - насмешливо воскликнула Мальва. - Это тебе цена... А он... везде бывал, скрозь прошел всю землю и никого не боится...
   - А я кого боюсь? - храбро спросил Яков.
   Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней.
   Звук был громкий и досадливый, - точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.
   - Ну, что же ты не уходишь? - спросила Мальва у Якова.
   - А куда мне? - отозвался он.
   - В город хотел...
   - Не пойду!
   - Ну, к отцу поезжай.
   - А ты?
   - Что?
   - Тоже поедешь?
   - Нет...
   - Ну, и я нет.
   - Целый день около меня будешь торчать? - спокойно спросила Мальва.
   - Не больно-то ты мне нужна... - ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее...
   Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой... А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку... Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась - совсем бы другое вышло у него с ней.
   Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка, и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:
   Господин гор-родо-ввой!
   Будьте вежливы со мной...
   Отведите меня в часть,
   Чтобы в грязь мне не упасть...
   Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех, как и от всего здесь, - пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.
   В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то. Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.
   - Ишь ты где! - сказал он, садясь рядом с ней.
   - А ты меня давно ищешь? - уверенно спросила она.
   - Да разве я тебя искал?! - воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.
   - Ты грамотный? - спросила она его.
   - Грамотный... да плохо, забыл все уж...
   - И я тоже - плохо... В школе учился?
   - В земской.
   - А я сама выучилась...
   - Ну?
   - Право... В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.
   - Значит, не сама... - пояснил Яков.
   Она посмотрела на него и опять спросила:
   - А тебе хочется книжки читать?
   - Мне? Нет... чего там?
   - А я - люблю, - вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю...
   - Про что?
   - Про Алексея божия человека.
   И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша - сын богатых и важных родителей - ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, - Мальва тихо спросила у Якова:
   - Зачем это он так?
   - Кто ж его знает? - равнодушно ответил Яков.
   Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, - это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.
   - Чего же ты сегодня не поехала туда... на косу?
   - А тебе что?
   Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.
   - Я вот, когда одна и тихо... все плакать хочу... Или - петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать - стыдно...
   Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.
   - А ты вот что, - глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, - ты послушай, что я тебе скажу... Я - парень молодой...
   - И глупый, глу-упый! - убежденно вытянула Мальва, качая головой.
   - Ну, пускай глупый, - с досадой воскликнул Яков. - Разве тут ум нужен?.. Глупый - и ладно! А вот что я скажу - желаешь ты со мной...
   - Не желаю!..
   - Чего?
   - Ничего! Да ты не дури... - Он осторожно взял ее за плечи. - Ты сообрази...
   - Пошел прочь, Яшка! - сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. Пошел!
   Он встал и осмотрелся вокруг.
   - Ну... ежели ты так - мне наплевать! Вас здесь много... Думаешь - ты лучше других?
   - Щенок ты, - спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.
   И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.
   Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.
   Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.
   - А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе смотри!
   - Отстань ты, говорю! - она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:
   - Гуляли? Ладно!
   - Подите вы все к черту! - злобно крикнула Мальва.
   А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.
   Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.
   Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:
   Та-агарга, матагарга,
   Матаничка м-моя!
   П-пьяная, избитая,
   Растрепанная-а!
   И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, - разбегались, оскорбляя собою музыку волн.