Страница:
Противник перенес оборонительные позиции, расположив их в небольшом лесу примерно в 300 метрах от места нашей дислокации. Слева начиналась небольшая долина, вдоль которой росли березы и густое мелколесье. Это создавало бы впечатление мира и уединения, если бы оттуда не раздавались очереди «максимов», беспокоящие наши позиции. Мы оставили одного человека в карауле, который пригнулся за прочным броневым щитом ПТО, чтобы защититься от случайных пуль пулеметов и снайперов. Караульный сменялся каждый час, а мы коротали ночь в наших выложенных сеном окопах.
Внезапный удар – это основное свойство войны. Солдат может на время успокоиться в редкие минуты мнимой безопасности, расположившись в незамысловатом укрытии перед согревающим костром в холодную ночь, или беспробудно заснуть, свернувшись в окопе, и немедленно вслед за этим его могут втянуть в никого не щадящую, сумасшедшую передрягу. Снова наш отдых нарушили двое подносчиков провианта, возникшие из темноты и принесшие неприятное известие о том, что нам вновь надлежит сменить место дислокации и приготовиться к очередной утренней атаке.
Испытывая теперь уже знакомый нам холодок в глубине живота, мы покинули наши уютные окопы незадолго до полуночи и уже вскоре работали под звездным небом, до рассвета сооружая правее новые укрепления. Когда мы работали, случайное приглушенное бряцание шанцевых инструментов было отчетливо слышно противнику, и всю ночь с опушки близлежащего леса, шипя, взлетали к небу осветительные ракеты. То и дело нам приходилось ничком бросаться на землю и лежать неподвижно, чтобы защититься от огня «максимов», нащупывающих наши позиции. В воздухе над нами щелкали пули, а трассирующие пули оставляли за собой оранжево-красные борозды-дуги и рикошетили в темноте.
В ранний утренний час мы получили подкрепление в виде двух самоходных орудий, которые, урча, подкатили к нашим позициям на тяжелых гусеницах. Поначалу мы беспокоились, что звук их двигателей Майбаха привлечет к нашим позициям нежелательное внимание. Несмотря на наши опасения, их присутствие не навлекло на нас дополнительного пулеметного огня, возможно, из-за того, что русские не хотели обнаруживать их расположение самоходкам.
Наша атака началась 14 августа в 15.00. После десятиминутного минометного обстрела, который велся по лесу, передовые подразделения начали наступать и были уже в 100 метрах от лесополосы. В это время русский танк, замаскированный на нашем левом фланге, открыл огонь. Его засекло одно из наших самоходных орудий, и после краткой перестрелки русский танк загорелся. Наши станковые пулеметы и минометы открыли огонь по лесополосе, пытаясь накрыть вездесущих вражеских снайперов, и мы вместе с ними стали стрелять из нашего ПТО осколочными снарядами по верхушкам деревьев.
После того как подбили вражеский танк, мы продолжали стремительно атаковать; мы добрались до поросшего лесом участка, и, несмотря на наши опасения, высказываемые накануне вечером, теперь было отрадно располагать поддержкой тяжелых противотанковых штурмовых орудий. Мы смогли вычислить местоположение подбитого танка за счет облака черного дыма, поднимавшегося из горящей башни. До нас дошли слухи, что одна из рот понесла потери от тяжелого бронеавтомобиля, перед тем как определили его местонахождение и уничтожили.
У нас на пути в Канев лежала последняя линия укреплений. Несмотря на то что цель, поставленная перед атакой, была нами достигнута, нам, после того как мы получили подкрепление, вновь приказали двигаться вперед. Наша атака возобновилась в 18.00.
Наше взятое на передок орудие, подпрыгивая на дороге, двигалось позади тягача по направлению к городу вслед за атакующей ротой пехоты, когда нас внезапно обстреляли с флангов. Огонь велся со стороны полевых укреплений противника. Русские, которые залегли в укрытиях и пропустили сквозь себя наши передовые подразделения, теперь обстреляли взвод огнем стрелкового оружия. Пули ударялись о тонкую обшивку тягача и свистели в воздухе над нами. В это мгновение двигатель «шенилетта» заглох; тягач накренился и остановился.
С бьющимися сердцами мы схватили автоматы и карабины и отчаянно бросились на поиски укрытия. При осознании того, что нас застали врасплох на простреливаемой местности, нас охватил ужас. Наш пулеметчик Роберт, с которым мы вместе служили со времен курсов новобранцев, взял свой «МГ-34», вскочил на ноги и рванул вперед, пригнувшись под тяжестью пулемета. Он быстро побежал по направлению к вспышкам выстрелов, обнаруживавших расположение позиций противника, на бегу выпуская очереди из пулемета, прижав его к бедру.
Застигнутые врасплох его нападением, несколько русских вылезли из окопов и пошли, спотыкаясь, в нашу сторону, подняв руки в знак того, что сдаются. Мы еще раз мельком увидели Роберта, прежде чем он исчез за холмом (местность была холмистой), выпуская пулеметные очереди по скоплениям русских, продолжавших оказывать сопротивление. Мы быстро сняли ПТО с передка и подготовили орудие к бою. Однако, уже не зная, где находился Роберт, вынуждены были не открывать огонь.
С автоматами и винтовками наготове мы продвинулись вперед, на небольшую высоту, и на гребне ее нашли Роберта, лежавшего на своем «МГ» с пробитым пулей сердцем. Пуля прошла сквозь сердце и вышла через спину. Из раны текла струйка темно-красной крови. Гартман опустился на колени возле неподвижной фигуры. Он подтвердил, что Роберт мертв, и аккуратно перевернул его на спину.
Дотянувшись до льняной бечевки, на которую подвешивался индивидуальный опознавательный жетон каждого солдата, Гартман по шву разломил металлический жетон пополам, затем расстегнул китель Роберта и взял его солдатскую книжку и часы. Мы смотрели в вопрошающие глаза, устремленные в предзакатное небо. На его потрясенном лице, казалось, был написан вопрос: «Почему, почему я должен умирать сейчас?»
Когда мы несли тело на наши позиции, на нас спустились сумерки. Мои мысли были поглощены впечатлениями последних недель, и я представлял себе могилы, оставшиеся позади возле дорог. Впервые на моей памяти, будучи взрослым, я заплакал, потеряв очень близкого друга. На следующий день командир роты написал письма родным пяти человек, павших во время наших последних боев с Красной армией.
17 августа неглубокие пещеры, вырытые в балке, служили нам укрытием от налетов штурмовиков. Мы достигли высот западного берега Днепра и теперь оказались под беспорядочным огнем орудий, который велся с позиций, замаскированных на восточном берегу реки. К юго-востоку от нас находился город Канев, а железнодорожный мост вел через реку на восток. Захватив эту железнодорожную ветку, мы перерезали русским последний сухопутный путь отступления. Русские в течение предыдущей ночи пытались отвести войска дальше на восток, а в ранний утренний час отдельные группы вражеских солдат старались спастись бегством на лодках. В течение всей ночи, когда отступающие русские попадали под огонь разведывательных отрядов, время от времени слышались выстрелы стрелкового оружия.
В наши руки попало огромное количество боевой техники и транспортных средств, в том числе множество американских грузовиков «форд». Мы обнаружили два брошенных, но совершенно неповрежденных танка «Т-34», спрятанные возле балки, готовые к бою, с полным боекомплектом. Мы забрались в танки, тщетно пытаясь разыскать что-либо полезное для себя.
В течение нескольких дней меня мучил сильнейший понос, и вскоре я оказался непригоден к исполнению своих обязанностей из-за жестокой головной боли, сопровождающейся головокружением и сильными кишечными коликами. Вскоре у меня развилась лихорадка, и с помощью нескольких легкораненых меня доставили в медпункт.
Направляясь туда, мы шли через поле, где накануне шел бой, и небольшие лощины с растущими вокруг ними кустами и березами, на которые мы смотрели горящими глазами, казались нам спокойными, мирными, имевшими мало признаков тех ранящих душу событий, которые происходили здесь. За исключением отдельных воронок от бомб и время от времени встречавшихся осколков снарядов, следов войны, которая прошлась по этой земле, было видно немного.
Мы прошли мимо трех березовых крестов, украшенных пучками зелени и полевыми цветами, расположенных у подножия холма вытянутой формы. Под поверхностью свежевскопанной земли покоился мой добрый друг Роберт, завернутый в плащ-палатку, лежавший под одним грубым березовым крестом вместе со своими павшими товарищами. Его серо-зеленая каска была надета на крест, чтобы показать его место среди мертвых.
Могилы скоро ушли из моего сознания, когда в голове, где-то позади глаз, усилилась болезненная пульсация. В лихорадочном беспамятстве мы ковыляли по нашим передовым позициям, покинутым три дня назад. Сожженный танк служил нам хорошим ориентиром.
Пройдя еще около 100 метров, мы наткнулись на пошатывающуюся фигуру с болтавшимися руками и раскачивающимся туловищем. Этот «призрак», очевидно, пытался идти по прямой. Двое из нас сняли с плеча карабины и подошли достаточно близко, чтобы под слоем грязи и пыли узнать надетую на нем окровавленную форму русской армии. Гимнастерка без ремня свободно болталась на нем. Я подошел к нему и, взяв за плечо, заглянул в худощавое, пергаментного цвета лицо солдата, которому было около двадцати восьми лет. Он, в свою очередь, посмотрел на меня широко открытыми, немигающими глазами. «Глаза безумца», – решил я. По засохшей у него на шее и туловище крови я определил, что он получил тяжелое ранение в голову, так как серое вещество мозга выступало из коротко остриженного черепа. Туча мух роилась вокруг раны, на которой запеклась черно-красная кровь. Было ясно, что пуля или осколок снаряда снес часть его черепа несколько дней назад. Должно быть, незадолго до нашего прихода он лежал без сознания в мелколесье. Двое из нас взяли его за плечи и повели к медпункту, пытаясь поддержать его, в то время как он шатающейся походкой шел вперед, не имея сил удержать равновесие.
Сквозь легкий туман в голове, вызванный болью, я осознавал, что вблизи нас на привал остановилась артиллерийская батарея на конной тяге, двигавшаяся в облаке пыли, и что несколько пехотинцев помогли нам взобраться на зарядные ящики. Они предложили нам воды из полевых фляг, а солдат в русской форме цвета хаки, плотно зажатый между нами, начал что-то бормотать. Сквозь его хрип я смог разобрать: «Воды!»
Изможденные, мы добрались до медпункта, и сквозь завесу лихорадочного помутнения рассудка я смотрел, как оказывали помощь раненым, с которыми вместе шел сюда, и как перевязывают голову русскому солдату. Мне дали несколько таблеток, а военврач сказал, что термометр показал температуру 39,8 градуса. В походную чашку мне налили горячего чая, а санитар отвел меня в бывшее здание школы и уложил на соломенный тюфяк.
Я проспал ровно восемнадцать часов, до второй половины следующего дня, и почувствовал себя посвежевшим и бодрым. Мне принесли обед, состоявший из хорошей порции горохового супа и черствого черного хлеба, который я жадно проглотил. Оглядевшись, я удивился тому, что место это было почти пустынным; раненых, осаждавших медпункт, здесь больше не было. Их либо эвакуировали, либо сочли достаточно здоровыми для того, чтобы вернуться в свои части. В медпункте оставались лишь несколько больных солдат, за которыми ухаживал молодой санитар, помогавший мне, когда я прибыл. Он сообщил мне, что рано утром тяжело раненных увезли и что военврач тщетно пытался разбудить меня.
На следующее утро моя лихорадка прошла, и меня отправили обратно в роту. После езды на нескольких грузовиках и повозках, в которые были запряжены лошади, мне удалось найти свой орудийный расчет, который в мое отсутствие вновь бросали в бой против частей противника, временно прорвавшихся возле Канева.
Глава 2
Внезапный удар – это основное свойство войны. Солдат может на время успокоиться в редкие минуты мнимой безопасности, расположившись в незамысловатом укрытии перед согревающим костром в холодную ночь, или беспробудно заснуть, свернувшись в окопе, и немедленно вслед за этим его могут втянуть в никого не щадящую, сумасшедшую передрягу. Снова наш отдых нарушили двое подносчиков провианта, возникшие из темноты и принесшие неприятное известие о том, что нам вновь надлежит сменить место дислокации и приготовиться к очередной утренней атаке.
Испытывая теперь уже знакомый нам холодок в глубине живота, мы покинули наши уютные окопы незадолго до полуночи и уже вскоре работали под звездным небом, до рассвета сооружая правее новые укрепления. Когда мы работали, случайное приглушенное бряцание шанцевых инструментов было отчетливо слышно противнику, и всю ночь с опушки близлежащего леса, шипя, взлетали к небу осветительные ракеты. То и дело нам приходилось ничком бросаться на землю и лежать неподвижно, чтобы защититься от огня «максимов», нащупывающих наши позиции. В воздухе над нами щелкали пули, а трассирующие пули оставляли за собой оранжево-красные борозды-дуги и рикошетили в темноте.
В ранний утренний час мы получили подкрепление в виде двух самоходных орудий, которые, урча, подкатили к нашим позициям на тяжелых гусеницах. Поначалу мы беспокоились, что звук их двигателей Майбаха привлечет к нашим позициям нежелательное внимание. Несмотря на наши опасения, их присутствие не навлекло на нас дополнительного пулеметного огня, возможно, из-за того, что русские не хотели обнаруживать их расположение самоходкам.
Наша атака началась 14 августа в 15.00. После десятиминутного минометного обстрела, который велся по лесу, передовые подразделения начали наступать и были уже в 100 метрах от лесополосы. В это время русский танк, замаскированный на нашем левом фланге, открыл огонь. Его засекло одно из наших самоходных орудий, и после краткой перестрелки русский танк загорелся. Наши станковые пулеметы и минометы открыли огонь по лесополосе, пытаясь накрыть вездесущих вражеских снайперов, и мы вместе с ними стали стрелять из нашего ПТО осколочными снарядами по верхушкам деревьев.
После того как подбили вражеский танк, мы продолжали стремительно атаковать; мы добрались до поросшего лесом участка, и, несмотря на наши опасения, высказываемые накануне вечером, теперь было отрадно располагать поддержкой тяжелых противотанковых штурмовых орудий. Мы смогли вычислить местоположение подбитого танка за счет облака черного дыма, поднимавшегося из горящей башни. До нас дошли слухи, что одна из рот понесла потери от тяжелого бронеавтомобиля, перед тем как определили его местонахождение и уничтожили.
У нас на пути в Канев лежала последняя линия укреплений. Несмотря на то что цель, поставленная перед атакой, была нами достигнута, нам, после того как мы получили подкрепление, вновь приказали двигаться вперед. Наша атака возобновилась в 18.00.
Наше взятое на передок орудие, подпрыгивая на дороге, двигалось позади тягача по направлению к городу вслед за атакующей ротой пехоты, когда нас внезапно обстреляли с флангов. Огонь велся со стороны полевых укреплений противника. Русские, которые залегли в укрытиях и пропустили сквозь себя наши передовые подразделения, теперь обстреляли взвод огнем стрелкового оружия. Пули ударялись о тонкую обшивку тягача и свистели в воздухе над нами. В это мгновение двигатель «шенилетта» заглох; тягач накренился и остановился.
С бьющимися сердцами мы схватили автоматы и карабины и отчаянно бросились на поиски укрытия. При осознании того, что нас застали врасплох на простреливаемой местности, нас охватил ужас. Наш пулеметчик Роберт, с которым мы вместе служили со времен курсов новобранцев, взял свой «МГ-34», вскочил на ноги и рванул вперед, пригнувшись под тяжестью пулемета. Он быстро побежал по направлению к вспышкам выстрелов, обнаруживавших расположение позиций противника, на бегу выпуская очереди из пулемета, прижав его к бедру.
Застигнутые врасплох его нападением, несколько русских вылезли из окопов и пошли, спотыкаясь, в нашу сторону, подняв руки в знак того, что сдаются. Мы еще раз мельком увидели Роберта, прежде чем он исчез за холмом (местность была холмистой), выпуская пулеметные очереди по скоплениям русских, продолжавших оказывать сопротивление. Мы быстро сняли ПТО с передка и подготовили орудие к бою. Однако, уже не зная, где находился Роберт, вынуждены были не открывать огонь.
С автоматами и винтовками наготове мы продвинулись вперед, на небольшую высоту, и на гребне ее нашли Роберта, лежавшего на своем «МГ» с пробитым пулей сердцем. Пуля прошла сквозь сердце и вышла через спину. Из раны текла струйка темно-красной крови. Гартман опустился на колени возле неподвижной фигуры. Он подтвердил, что Роберт мертв, и аккуратно перевернул его на спину.
Дотянувшись до льняной бечевки, на которую подвешивался индивидуальный опознавательный жетон каждого солдата, Гартман по шву разломил металлический жетон пополам, затем расстегнул китель Роберта и взял его солдатскую книжку и часы. Мы смотрели в вопрошающие глаза, устремленные в предзакатное небо. На его потрясенном лице, казалось, был написан вопрос: «Почему, почему я должен умирать сейчас?»
Когда мы несли тело на наши позиции, на нас спустились сумерки. Мои мысли были поглощены впечатлениями последних недель, и я представлял себе могилы, оставшиеся позади возле дорог. Впервые на моей памяти, будучи взрослым, я заплакал, потеряв очень близкого друга. На следующий день командир роты написал письма родным пяти человек, павших во время наших последних боев с Красной армией.
17 августа неглубокие пещеры, вырытые в балке, служили нам укрытием от налетов штурмовиков. Мы достигли высот западного берега Днепра и теперь оказались под беспорядочным огнем орудий, который велся с позиций, замаскированных на восточном берегу реки. К юго-востоку от нас находился город Канев, а железнодорожный мост вел через реку на восток. Захватив эту железнодорожную ветку, мы перерезали русским последний сухопутный путь отступления. Русские в течение предыдущей ночи пытались отвести войска дальше на восток, а в ранний утренний час отдельные группы вражеских солдат старались спастись бегством на лодках. В течение всей ночи, когда отступающие русские попадали под огонь разведывательных отрядов, время от времени слышались выстрелы стрелкового оружия.
В наши руки попало огромное количество боевой техники и транспортных средств, в том числе множество американских грузовиков «форд». Мы обнаружили два брошенных, но совершенно неповрежденных танка «Т-34», спрятанные возле балки, готовые к бою, с полным боекомплектом. Мы забрались в танки, тщетно пытаясь разыскать что-либо полезное для себя.
В течение нескольких дней меня мучил сильнейший понос, и вскоре я оказался непригоден к исполнению своих обязанностей из-за жестокой головной боли, сопровождающейся головокружением и сильными кишечными коликами. Вскоре у меня развилась лихорадка, и с помощью нескольких легкораненых меня доставили в медпункт.
Направляясь туда, мы шли через поле, где накануне шел бой, и небольшие лощины с растущими вокруг ними кустами и березами, на которые мы смотрели горящими глазами, казались нам спокойными, мирными, имевшими мало признаков тех ранящих душу событий, которые происходили здесь. За исключением отдельных воронок от бомб и время от времени встречавшихся осколков снарядов, следов войны, которая прошлась по этой земле, было видно немного.
Мы прошли мимо трех березовых крестов, украшенных пучками зелени и полевыми цветами, расположенных у подножия холма вытянутой формы. Под поверхностью свежевскопанной земли покоился мой добрый друг Роберт, завернутый в плащ-палатку, лежавший под одним грубым березовым крестом вместе со своими павшими товарищами. Его серо-зеленая каска была надета на крест, чтобы показать его место среди мертвых.
Могилы скоро ушли из моего сознания, когда в голове, где-то позади глаз, усилилась болезненная пульсация. В лихорадочном беспамятстве мы ковыляли по нашим передовым позициям, покинутым три дня назад. Сожженный танк служил нам хорошим ориентиром.
Пройдя еще около 100 метров, мы наткнулись на пошатывающуюся фигуру с болтавшимися руками и раскачивающимся туловищем. Этот «призрак», очевидно, пытался идти по прямой. Двое из нас сняли с плеча карабины и подошли достаточно близко, чтобы под слоем грязи и пыли узнать надетую на нем окровавленную форму русской армии. Гимнастерка без ремня свободно болталась на нем. Я подошел к нему и, взяв за плечо, заглянул в худощавое, пергаментного цвета лицо солдата, которому было около двадцати восьми лет. Он, в свою очередь, посмотрел на меня широко открытыми, немигающими глазами. «Глаза безумца», – решил я. По засохшей у него на шее и туловище крови я определил, что он получил тяжелое ранение в голову, так как серое вещество мозга выступало из коротко остриженного черепа. Туча мух роилась вокруг раны, на которой запеклась черно-красная кровь. Было ясно, что пуля или осколок снаряда снес часть его черепа несколько дней назад. Должно быть, незадолго до нашего прихода он лежал без сознания в мелколесье. Двое из нас взяли его за плечи и повели к медпункту, пытаясь поддержать его, в то время как он шатающейся походкой шел вперед, не имея сил удержать равновесие.
Сквозь легкий туман в голове, вызванный болью, я осознавал, что вблизи нас на привал остановилась артиллерийская батарея на конной тяге, двигавшаяся в облаке пыли, и что несколько пехотинцев помогли нам взобраться на зарядные ящики. Они предложили нам воды из полевых фляг, а солдат в русской форме цвета хаки, плотно зажатый между нами, начал что-то бормотать. Сквозь его хрип я смог разобрать: «Воды!»
Изможденные, мы добрались до медпункта, и сквозь завесу лихорадочного помутнения рассудка я смотрел, как оказывали помощь раненым, с которыми вместе шел сюда, и как перевязывают голову русскому солдату. Мне дали несколько таблеток, а военврач сказал, что термометр показал температуру 39,8 градуса. В походную чашку мне налили горячего чая, а санитар отвел меня в бывшее здание школы и уложил на соломенный тюфяк.
Я проспал ровно восемнадцать часов, до второй половины следующего дня, и почувствовал себя посвежевшим и бодрым. Мне принесли обед, состоявший из хорошей порции горохового супа и черствого черного хлеба, который я жадно проглотил. Оглядевшись, я удивился тому, что место это было почти пустынным; раненых, осаждавших медпункт, здесь больше не было. Их либо эвакуировали, либо сочли достаточно здоровыми для того, чтобы вернуться в свои части. В медпункте оставались лишь несколько больных солдат, за которыми ухаживал молодой санитар, помогавший мне, когда я прибыл. Он сообщил мне, что рано утром тяжело раненных увезли и что военврач тщетно пытался разбудить меня.
На следующее утро моя лихорадка прошла, и меня отправили обратно в роту. После езды на нескольких грузовиках и повозках, в которые были запряжены лошади, мне удалось найти свой орудийный расчет, который в мое отсутствие вновь бросали в бой против частей противника, временно прорвавшихся возле Канева.
Глава 2
Форсирование Днепра
26 августа мы использовали все имевшееся у нас в распоряжении время для укрепления наших позиций. В пределах чрезмерно растянутого сектора, отведенного нашей дивизии, имелось множество участков, где мог высадиться противник. К счастью, наша тяжелая артиллерия в случае атаки была в состоянии блокировать их и обеспечить нам огневую поддержку.
Ночью 28 августа нас переместили в Кодоров на Днепре, чтобы усилить нами артиллерийскую роту, занимавшую важную высоту на передовой. Эта высота господствовала над высотами на обоих берегах реки. Ее занимали разрозненные, малочисленные подразделения. Деревня была расположена вдоль проселочной дороги, где сходились две балки. Стоящие отдельно друг от друга примитивные жилые дома были разбросаны по всей длине небольшой лощины, тянувшейся до реки. С позиции ПТО обзор реки нам затрудняли деревья, неопрятные заборы, деревенские глинобитные дома с крышами, крытыми соломой, и побеленными стенами. Большое, бросающееся в глаза каменное здание служило главным ориентиром. До нашего неожиданного и непрошеного появления в нем располагалась деревенская школа. Под крутым, высоким берегом, меньше чем за 100 метров от наших позиций, река лениво несла свои воды к неизвестным нам населенным пунктам, а на восточной окраине деревни было поле, засаженное помидорами. С края берега были хорошо видны просторы реки, которая в своем течении огибала небольшую группу островов. Восточный берег реки был густо покрыт обильной порослью деревьев и кустов. Плоский островок прямо напротив нас был покрыт густой растительностью, и это хорошо скрывало все признаки присутствия там русских.
Наша артиллерийская рота поддержки, располагавшаяся на господствующей высоте, окопалась возле колхоза, где выращивались помидоры. Отсюда открывался прекрасный вид на территорию, удерживаемую противником. Места скопления вражеских войск можно было вычислить по струйкам дыма, которые вертикально поднимались там, где жгли многочисленные костры и готовили на них пищу. Продолжала работать наша артиллерия, она непрерывно вела обстрел, пытаясь нарушить линии снабжения противника, которые находились вне поля нашего зрения. В остальном на фронте было спокойно.
Вскоре после прибытия мы сели перед одной из хат, и я достал из внутреннего кармана своего кителя (там она обычно лежала) губную гармонику. Когда я стал наигрывать народные песни, меня быстро окружила пестрая толпа местных жителей, которые возникли перед нами, словно тени, выйдя из соседних домов. Мелодия «Небритый и далеко от дома» оживила публику, они похлопали и спели свою народную песню «Стенька Разин». Женщины и девочки покачивали головами в такт мелодии, а старики и мальчишки притопывали ногами на русской глине под песню, которую играла немецкая губная гармоника.
Через час мы получили приказ командира взвода расстелить солому в строении бывшего склада и расквартироваться там. Огорченные тем, что нас не разместят в домах, стоящих в ряду в отдалении друг от друга, мы нехотя подчинились. Многие из нас чувствовали себя так, словно нас загоняют в ловушку, так как в здании был только один выход и находилось оно в центре деревни. Поэтому оттуда местность не простреливалась ни в одном из направлений. В самом крайнем случае мы предпочли бы расположиться бивуаком на открытой местности, к чему привыкли.
Наше орудие оставалось взятым на передок и прицепленным к тягачу в роще на расстоянии 25—30 метров от нас, а возле единственного выхода помещения был выставлен караульный, которому приказали быть начеку. После безоблачного дня наступила прохладная летняя ночь. Нас, расквартированных в этой импровизированной казарме, было около тридцати человек, и вскоре мы погрузились в глубокий сон.
Перед самым рассветом мы проснулись, напуганные внезапными взрывами ручных гранат возле здания, где мы разместились. По задней деревянной стенке здания склада пробарабанила автоматная очередь, а через дверь в темноту здания юркнул караульный.
– Здесь русские, здесь русские! – закричал он.
Я просунул ноги в сапоги, схватил свое снаряжение и подсумки с патронами и бросился вместе с Гартманом и еще несколькими людьми к единственному выходу. Оставаясь верными дисциплине германского вермахта, в первую очередь мы подумали о том, чтобы добраться до ПТО, и, спотыкаясь в темноте, двинулись к нему. Я мельком увидел сверкающие искры, по дуге летящие на нас со стороны берега ручья, инстинктивно нырнул под тягач, и секундой позже граната взорвалась, не причинив мне вреда.
Несколько человек, сумевших сосредоточиться возле орудия Гартмана в начале внезапной атаки, теперь открыли огонь из винтовок и пулеметов, опустившись на колено за тягачом или лежа ничком на земле. После того как я снял с пояса две гранаты и бросил их поверх тягача по дуге в сторону берега ручья, Гартман метнул в лощину еще одну.
Когда мы подавили вражеский огонь, треск автоматов русских приутих, и со стороны реки в нас не летели больше ручные гранаты. Между тем еще несколько солдат взвода выбежали из здания и попытались добраться до нас. По направлению к деревянному мосту, примерно в 100 метрах, разразилась новая перестрелка.
Внезапно мы увидели командира взвода, который промчался мимо нас с криком «Я ранен!» и быстро исчез в темноте у склада. Воспользовавшись паузой в стрельбе, мы отцепили от тягача ПТО и открыли огонь по густому мелколесью вдоль реки, где все еще виднелись вспышки выстрелов русских. Было хорошо слышно, как пули отскакивают от щита нашего орудия. Несколькими дюжинами осколочных снарядов нам удалось подавить огонь противника, и русские прекратили дальнейшие атаки.
Все произошло меньше чем за десять минут. Мы с Гартманом поспешили в здание склада, где лежал лейтенант со сквозным пулевым ранением бедра. Из раны, которую уже перевязывал санитар, обильно текла кровь, хотя санитар и сказал, что артерия не пострадала и что он не обнаружил повреждения кости. Мы оставили с лейтенантом двоих связных и его водителя, а сами возвратились в свой взвод.
Гартман принял командование взводом и приказал нам с Буркхардтом связаться со штабом роты, находившимся в деревне. Мы осторожно взошли на мост и сразу же заметили безжизненное тело русского, лежавшее в нескольких метрах от нас. Очевидно, противник прекратил атаку и отступил. Через несколько минут мы направлялись в штаб роты, расположенный в здании фермы.
В штабе было полно раненых, которым оказывал помощь фельдфебель медицинской службы. Здесь нам рассказали, что в ходе атаки, целью которой был наш штаб, русские одновременно атаковали еще одно подразделение, размещавшееся на восточной окраине деревни. Мы доложились, и, к нашему облегчению, нам разрешено было вернуться во взвод, в знакомую обстановку.
Вернувшись из штаба, мы перевели ПТО на более выгодную позицию, которая располагалась примерно в пятидесяти метрах от складского помещения. С этой позиции мы могли накрыть огнем территорию от края оврага до моста и были способны в случае очередной атаки обстрелять наступающих прямой наводкой. Мы держали овраг и его склоны слева и справа от нас под пристальным наблюдением, но не заметили дальнейшего передвижения противника, и в нас больше не стреляли. Ходили слухи о том, что нападение русских было отбито и что лейтенант получил «хайматшусс».[5]
Мы только начали чувствовать себя в безопасности на нашей новой позиции, когда внезапно при свете восходящего солнца я заметил небольшой отряд русских, взбиравшихся по склону по направлению к зданию школы и тащивших за собой станковый пулемет. Мы бросились на свои позиции и незамедлительно открыли по ним огонь бронебойными и фугасными снарядами, так как осколочные снаряды мы уже истратили. Русские бросились в укрытие, оставив на открытом месте несколько убитых и раненых. Мы обстреляли то место, где они оставались в укрытии, а также заброшенную школу, чтобы не дать им установить пулемет. Дав несколько выстрелов, мы увидели, что некоторые из русских быстро отступают в тыл, сопровождаемые частым стуком нашего «МГ-34».
Внезапно прямо перед нами воздух взорвался огнем автоматов и винтовок. С близкого расстояния нас обстреляли просочившиеся сюда русские, и крики иванов были хорошо слышны из оврага, служившего нам укрытием. Через густые кусты, деревья, небольшие поля, где росли подсолнухи, помидоры и бобовые растения, они подбирались к нашим позициям, бросая ручные гранаты, которые рассекали воздух, подкатывались на расстояние нескольких шагов от нашего орудия и взрывались.
Мы лихорадочно стащили с тягача последний ящик 37-миллиметровых снарядов, а заряжающие сгребли в кучу и отшвырнули ногами стреляные гильзы, пытаясь расчистить огневую позицию орудия. У нас оставалось всего лишь 30 бронебойных снарядов, и, когда я загнал последнюю обойму винтовочных патронов в магазин своего карабина, короткий опрос остальных показал, что у них патроны также подошли к концу. У Гартмана оставалось только полмагазина патронов для автомата.
Русские попытались прорваться через дорогу и добраться до здания склада. Каждому из нас было ясно, что мы должны любой ценой помешать им достигнуть их цели, чтобы не быть отрезанными от оставшейся части роты, что означало неминуемое уничтожение или плен. Около 10.00 последний противотанковый снаряд вылетел из дымящегося ствола нашего ПТО. Пытаясь не дать нам воспользоваться тягачом орудия, русские атаковали непосредственно здание и вскоре его подожгли либо трассирующими пулями, либо «коктейлем Молотова».
Мы не имели возможности узнать, успели ли эвакуировать нашу временную казарму; нам оставалось лишь надеяться, что раненого офицера доставили в безопасное место.
Когда мы израсходовали последние боеприпасы, я снял с казенника затвор и швырнул его в поросль кустов, а затем присоединился к Гартману. Мы поползли по оврагу, ведущему в западном направлении.
Время от времени мы падали на землю и ползли по подлеску на животе, а затем кидались из укрытия в укрытие. Через некоторое время мы смогли добраться до глубокой щели, выкопанной в глинистом овраге. Там мы обнаружили несколько жителей деревни, которые боязливо прислушивались к звукам боя. Лица их были взволнованны. Очевидно, население деревни заранее было предупреждено о предстоящей атаке, и жители деревни заползли в щель, чтобы переждать бой.
Не обращая внимания на присутствие напуганных мирных жителей, мы вскарабкались наверх по склону оврага. С этого возвышенного наблюдательного пункта нам было видно, как русские снуют вокруг здания склада на расстоянии около 300 метров. Я тщательно прицелился из-за дерева и дал несколько выстрелов по силуэтам русских из карабина. Вдруг Гартман закричал, что к нам идет подкрепление. Рота пехоты и часть теперь рассредоточившегося подразделения, ранее располагавшегося поблизости к нам, собрались на западной окраине деревни. Мы с Гартманом прорвались через кусты вниз, к дороге, и увидели командира нашей роты, который несся по деревне на своем мотоцикле с коляской.
Было слышно, как русские снаряды рвутся далеко позади нас. Наши тяжелые орудия обстреливали берега Днепра, чтобы отсечь русским путь к отступлению. Наши атакующие роты перешли в наступление. Не прошло и 30 минут, как я, прочесав близлежащую территорию, заново прикрепил затвор на казенник нашего орудия. Через несколько часов нашими контратаками противник был отброшен обратно к реке. Уцелевшие, которые на плотах и лодках пытались добраться до безопасного места на восточном берегу, попали под огонь нашей артиллерии.
Отбив атаку врага, силы которого превосходили наши в четыре или пять раз, мы стали искать раненого лейтенанта. Несмотря на то что мы обыскали все вокруг, мы так и не смогли обнаружить его. Мы нашли только окровавленный офицерский сапог возле сгоревшего склада.
Когда мы искали офицера, в саду возле одного из глинобитных домов с соломенной крышей наткнулись на русского солдата, лузгавшего подсолнечные семечки. Не оказав сопротивления, он высоко поднял руки в знак того, что сдается, и осторожно приблизился к нам, боязливо оглядываясь. После поверхностного обыска он был отправлен в штаб полка для допроса.
На следующее утро солдаты стрелковой роты доложили об обнаружении неопознанного тела при впадении ручья в Днепр. Позже от командира роты мы узнали, что это был труп лейтенанта, казненного (возможно, политическим комиссаром) выстрелом в затылок. Следов двух пропавших солдат одного из пехотных взводов не обнаружили, скорее всего, их взяли в плен и увезли за Днепр. Русский военврач, взятый в плен в Киеве после окружения, показал, что немецкие пленные, захваченные в этом районе, были казнены перед тем, как русские оставили город.
Позднее до нас дошли слухи о том, что в ту ночь, когда была предпринята атака, учитель деревенской школы и комсомолка Ольга (накануне вечером оба они пели вместе с нами «Стеньку Разина») под покровом темноты незаметно убежали через балку и переплыли через широкую реку. Добравшись до позиций русских, они предоставили советским войскам подробную информацию о нашей дислокации и численности, а затем скрытно провели батальон русских через реку. Место нашего ночлега располагалось возле моста, по которому можно было перейти овраг и попасть в деревню.
Ночью 28 августа нас переместили в Кодоров на Днепре, чтобы усилить нами артиллерийскую роту, занимавшую важную высоту на передовой. Эта высота господствовала над высотами на обоих берегах реки. Ее занимали разрозненные, малочисленные подразделения. Деревня была расположена вдоль проселочной дороги, где сходились две балки. Стоящие отдельно друг от друга примитивные жилые дома были разбросаны по всей длине небольшой лощины, тянувшейся до реки. С позиции ПТО обзор реки нам затрудняли деревья, неопрятные заборы, деревенские глинобитные дома с крышами, крытыми соломой, и побеленными стенами. Большое, бросающееся в глаза каменное здание служило главным ориентиром. До нашего неожиданного и непрошеного появления в нем располагалась деревенская школа. Под крутым, высоким берегом, меньше чем за 100 метров от наших позиций, река лениво несла свои воды к неизвестным нам населенным пунктам, а на восточной окраине деревни было поле, засаженное помидорами. С края берега были хорошо видны просторы реки, которая в своем течении огибала небольшую группу островов. Восточный берег реки был густо покрыт обильной порослью деревьев и кустов. Плоский островок прямо напротив нас был покрыт густой растительностью, и это хорошо скрывало все признаки присутствия там русских.
Наша артиллерийская рота поддержки, располагавшаяся на господствующей высоте, окопалась возле колхоза, где выращивались помидоры. Отсюда открывался прекрасный вид на территорию, удерживаемую противником. Места скопления вражеских войск можно было вычислить по струйкам дыма, которые вертикально поднимались там, где жгли многочисленные костры и готовили на них пищу. Продолжала работать наша артиллерия, она непрерывно вела обстрел, пытаясь нарушить линии снабжения противника, которые находились вне поля нашего зрения. В остальном на фронте было спокойно.
Вскоре после прибытия мы сели перед одной из хат, и я достал из внутреннего кармана своего кителя (там она обычно лежала) губную гармонику. Когда я стал наигрывать народные песни, меня быстро окружила пестрая толпа местных жителей, которые возникли перед нами, словно тени, выйдя из соседних домов. Мелодия «Небритый и далеко от дома» оживила публику, они похлопали и спели свою народную песню «Стенька Разин». Женщины и девочки покачивали головами в такт мелодии, а старики и мальчишки притопывали ногами на русской глине под песню, которую играла немецкая губная гармоника.
Через час мы получили приказ командира взвода расстелить солому в строении бывшего склада и расквартироваться там. Огорченные тем, что нас не разместят в домах, стоящих в ряду в отдалении друг от друга, мы нехотя подчинились. Многие из нас чувствовали себя так, словно нас загоняют в ловушку, так как в здании был только один выход и находилось оно в центре деревни. Поэтому оттуда местность не простреливалась ни в одном из направлений. В самом крайнем случае мы предпочли бы расположиться бивуаком на открытой местности, к чему привыкли.
Наше орудие оставалось взятым на передок и прицепленным к тягачу в роще на расстоянии 25—30 метров от нас, а возле единственного выхода помещения был выставлен караульный, которому приказали быть начеку. После безоблачного дня наступила прохладная летняя ночь. Нас, расквартированных в этой импровизированной казарме, было около тридцати человек, и вскоре мы погрузились в глубокий сон.
Перед самым рассветом мы проснулись, напуганные внезапными взрывами ручных гранат возле здания, где мы разместились. По задней деревянной стенке здания склада пробарабанила автоматная очередь, а через дверь в темноту здания юркнул караульный.
– Здесь русские, здесь русские! – закричал он.
Я просунул ноги в сапоги, схватил свое снаряжение и подсумки с патронами и бросился вместе с Гартманом и еще несколькими людьми к единственному выходу. Оставаясь верными дисциплине германского вермахта, в первую очередь мы подумали о том, чтобы добраться до ПТО, и, спотыкаясь в темноте, двинулись к нему. Я мельком увидел сверкающие искры, по дуге летящие на нас со стороны берега ручья, инстинктивно нырнул под тягач, и секундой позже граната взорвалась, не причинив мне вреда.
Несколько человек, сумевших сосредоточиться возле орудия Гартмана в начале внезапной атаки, теперь открыли огонь из винтовок и пулеметов, опустившись на колено за тягачом или лежа ничком на земле. После того как я снял с пояса две гранаты и бросил их поверх тягача по дуге в сторону берега ручья, Гартман метнул в лощину еще одну.
Когда мы подавили вражеский огонь, треск автоматов русских приутих, и со стороны реки в нас не летели больше ручные гранаты. Между тем еще несколько солдат взвода выбежали из здания и попытались добраться до нас. По направлению к деревянному мосту, примерно в 100 метрах, разразилась новая перестрелка.
Внезапно мы увидели командира взвода, который промчался мимо нас с криком «Я ранен!» и быстро исчез в темноте у склада. Воспользовавшись паузой в стрельбе, мы отцепили от тягача ПТО и открыли огонь по густому мелколесью вдоль реки, где все еще виднелись вспышки выстрелов русских. Было хорошо слышно, как пули отскакивают от щита нашего орудия. Несколькими дюжинами осколочных снарядов нам удалось подавить огонь противника, и русские прекратили дальнейшие атаки.
Все произошло меньше чем за десять минут. Мы с Гартманом поспешили в здание склада, где лежал лейтенант со сквозным пулевым ранением бедра. Из раны, которую уже перевязывал санитар, обильно текла кровь, хотя санитар и сказал, что артерия не пострадала и что он не обнаружил повреждения кости. Мы оставили с лейтенантом двоих связных и его водителя, а сами возвратились в свой взвод.
Гартман принял командование взводом и приказал нам с Буркхардтом связаться со штабом роты, находившимся в деревне. Мы осторожно взошли на мост и сразу же заметили безжизненное тело русского, лежавшее в нескольких метрах от нас. Очевидно, противник прекратил атаку и отступил. Через несколько минут мы направлялись в штаб роты, расположенный в здании фермы.
В штабе было полно раненых, которым оказывал помощь фельдфебель медицинской службы. Здесь нам рассказали, что в ходе атаки, целью которой был наш штаб, русские одновременно атаковали еще одно подразделение, размещавшееся на восточной окраине деревни. Мы доложились, и, к нашему облегчению, нам разрешено было вернуться во взвод, в знакомую обстановку.
Вернувшись из штаба, мы перевели ПТО на более выгодную позицию, которая располагалась примерно в пятидесяти метрах от складского помещения. С этой позиции мы могли накрыть огнем территорию от края оврага до моста и были способны в случае очередной атаки обстрелять наступающих прямой наводкой. Мы держали овраг и его склоны слева и справа от нас под пристальным наблюдением, но не заметили дальнейшего передвижения противника, и в нас больше не стреляли. Ходили слухи о том, что нападение русских было отбито и что лейтенант получил «хайматшусс».[5]
Мы только начали чувствовать себя в безопасности на нашей новой позиции, когда внезапно при свете восходящего солнца я заметил небольшой отряд русских, взбиравшихся по склону по направлению к зданию школы и тащивших за собой станковый пулемет. Мы бросились на свои позиции и незамедлительно открыли по ним огонь бронебойными и фугасными снарядами, так как осколочные снаряды мы уже истратили. Русские бросились в укрытие, оставив на открытом месте несколько убитых и раненых. Мы обстреляли то место, где они оставались в укрытии, а также заброшенную школу, чтобы не дать им установить пулемет. Дав несколько выстрелов, мы увидели, что некоторые из русских быстро отступают в тыл, сопровождаемые частым стуком нашего «МГ-34».
Внезапно прямо перед нами воздух взорвался огнем автоматов и винтовок. С близкого расстояния нас обстреляли просочившиеся сюда русские, и крики иванов были хорошо слышны из оврага, служившего нам укрытием. Через густые кусты, деревья, небольшие поля, где росли подсолнухи, помидоры и бобовые растения, они подбирались к нашим позициям, бросая ручные гранаты, которые рассекали воздух, подкатывались на расстояние нескольких шагов от нашего орудия и взрывались.
Мы лихорадочно стащили с тягача последний ящик 37-миллиметровых снарядов, а заряжающие сгребли в кучу и отшвырнули ногами стреляные гильзы, пытаясь расчистить огневую позицию орудия. У нас оставалось всего лишь 30 бронебойных снарядов, и, когда я загнал последнюю обойму винтовочных патронов в магазин своего карабина, короткий опрос остальных показал, что у них патроны также подошли к концу. У Гартмана оставалось только полмагазина патронов для автомата.
Русские попытались прорваться через дорогу и добраться до здания склада. Каждому из нас было ясно, что мы должны любой ценой помешать им достигнуть их цели, чтобы не быть отрезанными от оставшейся части роты, что означало неминуемое уничтожение или плен. Около 10.00 последний противотанковый снаряд вылетел из дымящегося ствола нашего ПТО. Пытаясь не дать нам воспользоваться тягачом орудия, русские атаковали непосредственно здание и вскоре его подожгли либо трассирующими пулями, либо «коктейлем Молотова».
Мы не имели возможности узнать, успели ли эвакуировать нашу временную казарму; нам оставалось лишь надеяться, что раненого офицера доставили в безопасное место.
Когда мы израсходовали последние боеприпасы, я снял с казенника затвор и швырнул его в поросль кустов, а затем присоединился к Гартману. Мы поползли по оврагу, ведущему в западном направлении.
Время от времени мы падали на землю и ползли по подлеску на животе, а затем кидались из укрытия в укрытие. Через некоторое время мы смогли добраться до глубокой щели, выкопанной в глинистом овраге. Там мы обнаружили несколько жителей деревни, которые боязливо прислушивались к звукам боя. Лица их были взволнованны. Очевидно, население деревни заранее было предупреждено о предстоящей атаке, и жители деревни заползли в щель, чтобы переждать бой.
Не обращая внимания на присутствие напуганных мирных жителей, мы вскарабкались наверх по склону оврага. С этого возвышенного наблюдательного пункта нам было видно, как русские снуют вокруг здания склада на расстоянии около 300 метров. Я тщательно прицелился из-за дерева и дал несколько выстрелов по силуэтам русских из карабина. Вдруг Гартман закричал, что к нам идет подкрепление. Рота пехоты и часть теперь рассредоточившегося подразделения, ранее располагавшегося поблизости к нам, собрались на западной окраине деревни. Мы с Гартманом прорвались через кусты вниз, к дороге, и увидели командира нашей роты, который несся по деревне на своем мотоцикле с коляской.
Было слышно, как русские снаряды рвутся далеко позади нас. Наши тяжелые орудия обстреливали берега Днепра, чтобы отсечь русским путь к отступлению. Наши атакующие роты перешли в наступление. Не прошло и 30 минут, как я, прочесав близлежащую территорию, заново прикрепил затвор на казенник нашего орудия. Через несколько часов нашими контратаками противник был отброшен обратно к реке. Уцелевшие, которые на плотах и лодках пытались добраться до безопасного места на восточном берегу, попали под огонь нашей артиллерии.
Отбив атаку врага, силы которого превосходили наши в четыре или пять раз, мы стали искать раненого лейтенанта. Несмотря на то что мы обыскали все вокруг, мы так и не смогли обнаружить его. Мы нашли только окровавленный офицерский сапог возле сгоревшего склада.
Когда мы искали офицера, в саду возле одного из глинобитных домов с соломенной крышей наткнулись на русского солдата, лузгавшего подсолнечные семечки. Не оказав сопротивления, он высоко поднял руки в знак того, что сдается, и осторожно приблизился к нам, боязливо оглядываясь. После поверхностного обыска он был отправлен в штаб полка для допроса.
На следующее утро солдаты стрелковой роты доложили об обнаружении неопознанного тела при впадении ручья в Днепр. Позже от командира роты мы узнали, что это был труп лейтенанта, казненного (возможно, политическим комиссаром) выстрелом в затылок. Следов двух пропавших солдат одного из пехотных взводов не обнаружили, скорее всего, их взяли в плен и увезли за Днепр. Русский военврач, взятый в плен в Киеве после окружения, показал, что немецкие пленные, захваченные в этом районе, были казнены перед тем, как русские оставили город.
Позднее до нас дошли слухи о том, что в ту ночь, когда была предпринята атака, учитель деревенской школы и комсомолка Ольга (накануне вечером оба они пели вместе с нами «Стеньку Разина») под покровом темноты незаметно убежали через балку и переплыли через широкую реку. Добравшись до позиций русских, они предоставили советским войскам подробную информацию о нашей дислокации и численности, а затем скрытно провели батальон русских через реку. Место нашего ночлега располагалось возле моста, по которому можно было перейти овраг и попасть в деревню.