Вражеский артиллерийский обстрел возобновился, волной перемещаясь вперед, и, казалось, большинство снарядов падало в каких-то 100 метрах от нашей позиции. Пока наш взвод по тревоге выскакивал из дома, чтобы занять свои места на огневой позиции, я услышал резкий выстрел танковой пушки, смешавшийся с бешеным стрекотом винтовочных выстрелов и пулеметных очередей.
Мы бросились к своей противотанковой пушке, находившейся в двадцати шагах от того места, где железная дорога пересекала грунтовую. Присев возле орудия, я развернул его в ту сторону, откуда услышал грохот танка, и выглянул из-за орудийного щита, чтобы без помех осмотреть сектор ведения огня. Мимо промчался батальонный посыльный, отчаянно выкрикивая: «Танк! Танк!» Высунувшись из-за стального щита, защищавшего орудийный расчет, я заметил темный контур башни, медленно продвигавшейся между домами. Прижав правый глаз к резиновому кольцу оптики, я старался не выпускать из виду тяжелую машину, частично спрятавшуюся в боковой улице. С колотящимся сердцем я быстро повернул ствол туда, где в последний раз видел вражеский танк. Дистанция – 150 метров! Сердце почти выскакивало из груди, но я попытался спокойно дождаться, когда танк опять появится в поле моего зрения.
И вот стальной колосс уже угрожающе перемещается в прицеле с повернутой в нашу сторону мощной бронированной башней. Дрожащей рукой я нажал на кнопку выстрела. Орудие слегка отскочило назад, и через прицел можно было проследить траекторию 37-миллиметрового снаряда. В ужасе я смотрел на белый дым, который взвился в небо при ударе снаряда о башню. Рикошет!
– Танк в сорока метрах! – заорал я, не отрывая глаз от оптики.
Наш заряжающий Конрад уже вскрыл ящик с бронебойными снарядами для мощной брони. С быстротой молнии Вольф загнал тяжелый, с красным наконечником снаряд в орудие и с треском захлопнул казенник. Еще до того, как смог еще раз нажать на кнопку выстрела, я ощутил холодный воздух и ударную волну на щеке в тот момент, когда мимо нас просвистел тяжелый снаряд и врезался прямо позади нас в пылающий грузовик, разбросав по всему участку куски металла.
И вновь, прочно удерживая перекрестье прицела на центре контура танка, я нажал на кнопку выстрела. В ушах звенело от выстрелов, и мы были не в состоянии услышать разрыв снаряда на цели. Вольф и Конрад уже заряжали новый снаряд, когда я заметил тонкое облачко дыма, поднимающееся из башни, а через секунды после этого появилась ослепительная вспышка. Огромное черное грибовидное облако поднялось в морозное ярко-синее небо. Мощный взрыв сорвал башню с направляющих, когда внутри танка начали детонировать боеприпасы, она сползла с шасси, и ее длинная пушка неуклюже задралась к небу.
Пулеметная очередь вспорола свежий снег прямо перед нами. Сквозь звон в ушах мы услышали чей-то вопль: «Танк справа!» Четыре солдата ухватились за лафет и с напряжением, скользя по замерзшей земле, развернули орудие стволом в другом направлении. Я разглядел второй танк, медленно разворачивавшийся среди деревенских хат, и он медленно выходил на прямую, чтобы набрать скорость. Пуская клубы дыма из выхлопных труб, он разгонялся в нашем направлении, проламываясь сквозь деревянные заборы между садовыми участками примерно в 80 метрах от нас.
Тяжелый танк, переваливаясь с боку на бок, остановился, и его башня стала поворачиваться в поисках нашей позиции. Я поспешно попытался отыскать цель. Вдруг в перекрестье прицела орудийной оптики увидел круглое черное дуло вражеского орудия. Точно так же, как я уничтожил первый танк, сейчас вражеский стрелок наводил на нас свое орудие. Лихорадочно вводя поправки на снос и дистанцию, я оказался на какую-то долю секунды быстрее. Теперь лишь мгновение должно было решить, доживем ли мы до вечера или будем похоронены в безвестной могиле на позабытом поле боя. Наш первый снаряд с грохотом врезался в тяжелую башню, и мы увидели, как экипаж повалил наружу из задымившего танка.
«Танк справа!» Снова мы развернули ПТО и за горящими останками первого танка разглядели смутный силуэт третьего. Массивная машина, прорываясь сквозь дым, с грохотом двигалась на нас, а за ней бежали несколько русских пехотинцев с винтовками наперевес, громко крича «Ура!». Они быстро заняли самую дальнюю цепочку домов в Мекензиевых Горах. После попадания снаряда в корпус танка, где была толстая броня, он плавно остановился, а башня стала медленно поворачиваться в нашем направлении. Мы послали в танк еще один бронебойный снаряд, и его немедленно охватило пламя. Пока мы обстреливали ряды пехоты осколочными снарядами, Вольф и Конрад с дьявольской скоростью перезаряжали пушку. В защите нашей позиции к нам присоединился одинокий пулемет, и атака была отражена.
На большом расстоянии я заметил четвертый и пятый танки, мы открыли по ним огонь, и мимолетные тени башен исчезли за гребнем холмов. Пехота отступила, чтобы оказаться под заградительным огнем наших минометных расчетов и артиллерийских батарей.
У ПТО мы вскинули руки к небу и кричали друг другу что-то невразумительное в не поддающемся контролю порыве. Мы были вне себя от облегчения, избежав почти неминуемой смерти. После нескольких долгих минут ликования я стал мысленно восстанавливать великолепную слаженность, проявленную солдатами моего расчета. Каждое движение, каждое действие и каждое слово были осознанными и приносили результат. Бесконечные тренировки и упражнения с орудием, проклятия, жалобы и пот, затраченные в прошлые месяцы, в этот день спасли нам жизнь.
Теперь открыли огонь наши артиллерийские батареи, посылая бессчетные снаряды, которые обрушились дождем на спасавшегося бегством врага. Чтобы усилить наш сектор, Пелль со своим расчетом перетащил свое ПТО через железнодорожную насыпь. Мимо нас в направлении советских войск прогрохотало одинокое самоходное орудие, экипаж его не был виден за броней, и в этот момент наш бой прекратился.
В прошлые месяцы за отражением атаки обычно начиналось немедленное преследование противника в контратаке свежими, полностью укомплектованными германскими частями. Свежие войска могли глубоко проникнуть в линию обороны Севастополя, захватить бронированный дот 626, позднее именовавшийся в рапортах как «Сталин». Этот удар привел к прорыву к бухте, в результате которого были расколоты советские войска. При существующих условиях у нас имелись лишь ослабленные боями роты, не имеющие достаточных резервов, чтобы нанести дополнительный удар.
Роты наших пехотных полков слишком истощились за месяцы непрерывных боев, чтобы выполнить такую задачу. Сейчас 9-я рота нашего полка насчитывала только 18 человек; обязанности командира роты исполнял фельдфебель. Неделями солдаты не знали передышки, отбивая русские атаки, а потом снова атакуя. Стресс и боевые потери усугублял и климат – сырые, холодные дни и морозные ночи. В окопах под укрытием изодранных плащ-палаток карманные печки, на которых от свечи можно было нагревать консервированную в банках пищу, давали тепло лишь для того, чтобы отогреть больные суставы и застуженные руки. Мы отлично понимали, что наша легкая одежда вовсе не подходит для русской зимы.
В ответ на призывы к обществу о помощи наших всезнающих лидеров в коричневом, сидевших вдали от боев на Востоке, был организован сбор одежды для солдат Восточного фронта. Теплые лыжные свитера, меховые жилеты, спортивная одежда, плотные одеяла, шерстяные носки и рукавицы, собранные таким путем агентством зимней помощи, впервые поступили к нам в феврале 1942 г.
В сумерках мы с Вольфом поползли на ничейную землю ко второму русскому танку, который мы вывели из строя, единственный из трех, подбитых нами, который не сгорел. Из открытого люка башни свисало тело молодого командира танка. Вместе мы вытащили труп из отверстия в мощной броне, и я расстегнул его ремень и забрал перчатки, пистолет и планшет с картой. Мы разобрали орудийный прицел, и я заметил, что перекрестье было установлено точно на позицию нашего ПТО. Мы открыли казенник орудия и выпустили тяжелый снаряд из камеры, позволив ему упасть на пол, и с содроганием осознали, что это тот самый снаряд, который уничтожил бы весь наш орудийный расчет, не окажись мы на долю секунды быстрее. Танк был поражен одним-единственным нашим снарядом, который пробил башню как раз под боеукладкой, мгновенно убив советского стрелка.
Когда последние солнечные лучи исчезли на горизонте, возросли шумы незатихающего фронта, под прикрытием темноты мы поползли назад к своему расположению в старом каменном доме. На обратном пути мы заметили под насыпью железной дороги идущую на юго-восток дренажную трубу, достаточно большую, чтобы в ней мог идти не сгибаясь десятилетний подросток. Внутри трубы, тесно прижавшись друг к другу, сидели несколько женщин и детей.
Головы и шеи у женщин и девочек были обмотаны плотными шерстяными платками, и фигуры казались большими и коренастыми в толстой стеганой одежде. Испуганные, дрожащими губами они молили «Воды!», и я ответил, что вода будет.
Средних лет женщина, казавшаяся самой решительной из них, пошла за мной с ведром, и я повел ее к колодцу позади нашего каменного дома. Она поблагодарила меня неразборчивым потоком слов, много раз повторяя «спасибо» перед тем, как торопливо зашагать к трубе. Вероятно, эта маленькая группка женщин и детей уже несколько дней сидела согнувшись в этом ограниченном пространстве, где нельзя было ни стоять, ни лежать, вытянув ноги.
К сожалению, это было самое безопасное место для них во время жестокой артиллерийской перестрелки, которая то и дело возникала в этих местах, и мы не могли предложить никакого более надежного убежища. На следующий день взрывом русской авиабомбы завалило вход в этот туннель.
На следующее утро мимо нашей казармы пробежал русский солдат с примкнутым к винтовке штыком, низко надвинутой шапкой и развевающейся длиннополой шинелью. По его хриплым крикам «Ура!» мы не могли определить, был ли он пьян или сошел с ума. На расстоянии двадцати шагов я крикнул ему:
– Стой! Руки вверх!
Он резко остановился и, оглядевшись, наконец остановил на нас свой взгляд. Вместо того чтобы отбросить от себя винтовку и поднять вверх руки, он нажал на спусковой крючок, стреляя в нас с бедра, и помчался на нас со штыком наперевес. Пуля ударила в каменную стену дома позади нас, и, не имея другого выхода, я поднял свой карабин и выстрелил в него в упор.
В полдень к нам в дом в сопровождении двух других офицеров зашел командир нашей роты. В знак признания наших заслуг при отражении вчерашней танковой атаки он наградил каждого члена орудийного расчета Железным крестом, забинтованными руками приколов награду к нашим мундирам.
За рождественские праздники наша дивизия получила подкрепление в виде маршевого батальона. В одном из солдат, прибывших для замены, я узнал Ганса из своего родного Вюртемберга. Мы с детства знали друг друга и были сейчас вне себя от радости, что обоим пока удалось выжить в этой войне. В начальный период Русской кампании Гансу прострелили шею, и после выздоровления ему было приказано прибыть сюда, к нам, для пополнения.
Солдаты из вновь прибывшей части не одну неделю добирались до фронта. На первом этапе они ехали в вагонах для перевозки животных, а огромное расстояние от Перекопа до Крыма они преодолели пешком. Как говорил Ганс, все солдаты были рады тому, что вновь оказались вместе с «массами», потому что только в роте земляков по-настоящему чувствовали себя свободно.
Как-то утром после разведки боем нашей обороны, которую предприняла одна советская рота, мы наткнулись на русского, раненного в живот, лежавшего на железнодорожной насыпи. Держась руками за рану, он шепотом просил воды. Среди его неразборчивых просьб мы разобрали произнесенное дрожащим голосом «Христос». Его бледное осунувшееся лицо было обращено к свинцовому небу, а глаза метались от одного из нас к другому, прося помощи у ненавистного врага, от которого его учили не ждать никакой пощады. Ганс ушел, но быстро вернулся с двумя русскими пленными, которые на носилках, сделанных из армейских шинелей, отнесли тяжело раненного солдата в медицинский пункт.
В роте ходили слухи, что несколько дней назад дивизионный капеллан Затцгер во время посещения фронта случайно оказался вблизи передовых позиций и попал в окружение русских солдат. К счастью, среди них был один, говоривший на ломаном немецком, и Затцгер уговорил десять вражеских пехотинцев сдаться и привел их с собой в штаб роты.
Находясь на поле боя, мы мало что знали о политических и военных событиях в мире. Новости из дома приходили редко, а театр военных действий вокруг нас затмил все остальное, лежавшее за пределами нашей непосредственной сферы существования. Сверхрастянутые транспортные коммуникации напрягались до предела, поставляя нам столь необходимые военные материалы, а личная почта считалась делом второстепенной важности.
Узнав, что Америка вступила в войну с Германией, мы восприняли эту новость спокойно, почти безразлично. Многие из солдат, независимо от образования, теперь считали, что только величайшее военное искусство и удача могут принести нам конечную победу. Однако, несмотря на знание, что нам противостоит мировой индустриальный гигант, в то время мы не представляли полных размеров мощи, которая на нас обрушится.
Я вспоминал, как мой отец рассказывал, что все было потеряно для Германии с вступлением Соединенных Штатов в Первую мировую войну. В кругу близких друзей мы обсуждали наше вызывающее опасения положение. Пехотинцы, жившие в выдолбленных в промерзшей земле ячейках и сражаясь с врагом, который день ото дня становился сильнее, стали понимать, что Германии нечего надеяться на победу в войне против целого мира.
Тем не менее, наши единственные надежды мы возлагали на командование Крымской армией и на проверенные способности генерал-полковника фон Манштейна. В конечном счете он также пошел по пути многих наших самых талантливых офицеров, отказавшись склониться перед невыполнимыми требованиями и абсурдными политическими доктринами диктатора в Берлине. Пока будет тянуться война, у Манштейна отберут его армии, а нам часто придется в бою подчиняться партийным деятелям высочайшего уровня со скромными военными талантами. Некоторым из офицеров удастся получить генеральское звание скорее по политическим мотивам, чем за заслуги на поле боя.
В конце дня 31 декабря мы узнали от посыльного, что фронт будет отходить назад и занимаемый нами участок предстоит оставить. Ночью мы перетащили нашу пушку через насыпь и двинулись по дороге, ведущей на северо-восток в сторону Камышлы. После нескольких часов пути мы прибыли на только что созданные передовые рубежи и к утру были на месте сбора роты возле Бахчисарая.
Вначале мы не понимали, почему понадобилось отдавать такую большую территорию, за которую мы так дорого заплатили кровью своих товарищей. За дни Рождества две штурмовые дивизии проникли глубоко внутрь занятой русскими территории. С наших самых передовых позиций по ночам мы могли расслышать предупреждающие о тумане сирены с русских кораблей в Северной бухте, «дороге жизни» для врага. Эти глубокие клинья оставили наши фланги опасно обнаженными для ударов врага, который продолжал получать подкрепление морем. Поэтому линия фронта была выпрямлена, чтобы исключить возможность быть отрезанными от главных сил.
На подступах к Феодосии, январь 1942 г. Запись в военной хронике дивизии сообщает, что благодаря «экстраординарным событиям в Крыму» возникла необходимость пересмотреть запланированное наступление на Севастополь. Только потом мы узнали об опасности, в которой очутилась сама Крымская армия. 25 декабря русские возле Керчи успешно высадили десант там, где во время боев за Севастополь была размещена лишь одна немецкая дивизия. Организованные партизанские соединения получили приказ от советского Верховного командования перерезать линии снабжения, ведущие в Крым вдоль коридора возле Перекопа, и 29 декабря и первые дни января русские высаживались в Евпатории и в гавани Феодосии. Упорно защищая свои позиции, занимавшая Керчь дивизия успешно остановила вторжение русских. Евпатория была отбита разведывательным батальоном, а партизанские отряды отброшены.
44-я пехотная дивизия в Керчи, чтобы не попасть в окружение, с боями пробивалась на запад, поскольку из резерва в наличии были одна румынская кавалерийская дивизия, тыловые части и ослабленный саперно-строительный батальон. Ситуация для армии в Крыму стала угрожающей. В первые дни января 1942 г. дивизия прошла маршем через главный город Крыма Симферополь на север от Карасубазара. Из-за оттепели, которая превратила все дороги в бездонную трясину, продвижение вперед удавалось только ценой невероятных усилий людей и лошадей. Часто можно было видеть, как по нескольку лошадей в упряжках тянули автомобильную технику. Надежные животные медленно, но верно пробивались через грязь, а механизированный транспорт безнадежно увязал в слякоти. При дальнейшем продвижении боевых частей на восток артиллерия и большинство тыловых соединений смогли хоть как-то двигаться вперед только на твердом грунте дороги Карасубазар – Старый.
Штурм Севастополя стоил дивизии таких потерь, что ее командир, генерал-лейтенант Зенценич, посчитал необходимым расформировать в каждом полку по одному батальону, чтобы довести оставшиеся батальоны до боеспособного состояния. 5 января 1942 г. Зенценич покинул дивизию, его сменил полковник Линдеман, храбрый и талантливый офицер.
Наступление было назначено на 15 января, и перед 132-й пехотной дивизией была поставлена задача прорвать оборону и через высоту 132.3 выйти к Черному морю и заливу Феодосии. Слева размещался усиленный 213-й пехотный полк, а сектор справа от нас был отдан 170-й пехотной дивизии.
Незадолго до наступления сумерек мы получили сообщение о подготовленной русскими линии обороны к юго-западу от высоты 132.13, под прикрытием двух пулеметных расчетов мы перетащили наше ПТО по промерзшей ничейной земле, держа его щитом вперед. Заняли позицию на покатом спуске, откуда был виден Феодосийский залив. Впервые мы увидели Черное море – темно-серую линию на горизонте. Мы открыли орудийный огонь по группе русских автомашин и бронетехники, которые неосторожно расположились в открытой степи на расстоянии 1500 метров от нас.
Русские ответили огнем танков и тяжелых минометов, и снаряды стали рваться на гребне склона позади нас. Во время перестрелки артиллерист другого ПТО нашей роты был убит осколками снаряда.
Я тщательно настроил прицел и навел наше орудие на удаленную цель. Снова мы оказались в ситуации, когда минуты решали вопрос жизни и смерти на поле боя. Если бы вражеские танки обнаружили нашу позицию и оказались быстрее и искуснее нас, мы наверняка нашли бы свою могилу здесь, на этом склоне холма.
Прижавшись воспаленным глазом к резиновому кольцу оптического прицела, я привел в действие спусковой механизм и проследил взглядом за траекторией нашего снаряда, затаив дыхание, когда он пропал из виду на фоне маленькой черной цели в отдалении. Экипаж высыпал из бронемашины. Значит, наш выстрел попал в цель и вывел танк из строя.
Батарея 105-миллиметровых орудий нашей дивизии немедленно открыла огонь, и через несколько минут все занятое русскими поле было окутано плотным слоем пыли и дыма. Мы продолжали стрелять в это облако осколочными снарядами. Советские позиции, которые в ином случае послужили бы плацдармом для контратаки на наши только что созданные позиции, исчезли в шквале артиллерийского огня.
Опустилась спасительная темнота, окутав и друга и врага и положив конец артиллерийской перестрелке. Ночью взвод разведки захватил несколько пленных, которые сообщили о готовящейся на следующий день атаке.
Мы бросились к своей противотанковой пушке, находившейся в двадцати шагах от того места, где железная дорога пересекала грунтовую. Присев возле орудия, я развернул его в ту сторону, откуда услышал грохот танка, и выглянул из-за орудийного щита, чтобы без помех осмотреть сектор ведения огня. Мимо промчался батальонный посыльный, отчаянно выкрикивая: «Танк! Танк!» Высунувшись из-за стального щита, защищавшего орудийный расчет, я заметил темный контур башни, медленно продвигавшейся между домами. Прижав правый глаз к резиновому кольцу оптики, я старался не выпускать из виду тяжелую машину, частично спрятавшуюся в боковой улице. С колотящимся сердцем я быстро повернул ствол туда, где в последний раз видел вражеский танк. Дистанция – 150 метров! Сердце почти выскакивало из груди, но я попытался спокойно дождаться, когда танк опять появится в поле моего зрения.
И вот стальной колосс уже угрожающе перемещается в прицеле с повернутой в нашу сторону мощной бронированной башней. Дрожащей рукой я нажал на кнопку выстрела. Орудие слегка отскочило назад, и через прицел можно было проследить траекторию 37-миллиметрового снаряда. В ужасе я смотрел на белый дым, который взвился в небо при ударе снаряда о башню. Рикошет!
– Танк в сорока метрах! – заорал я, не отрывая глаз от оптики.
Наш заряжающий Конрад уже вскрыл ящик с бронебойными снарядами для мощной брони. С быстротой молнии Вольф загнал тяжелый, с красным наконечником снаряд в орудие и с треском захлопнул казенник. Еще до того, как смог еще раз нажать на кнопку выстрела, я ощутил холодный воздух и ударную волну на щеке в тот момент, когда мимо нас просвистел тяжелый снаряд и врезался прямо позади нас в пылающий грузовик, разбросав по всему участку куски металла.
И вновь, прочно удерживая перекрестье прицела на центре контура танка, я нажал на кнопку выстрела. В ушах звенело от выстрелов, и мы были не в состоянии услышать разрыв снаряда на цели. Вольф и Конрад уже заряжали новый снаряд, когда я заметил тонкое облачко дыма, поднимающееся из башни, а через секунды после этого появилась ослепительная вспышка. Огромное черное грибовидное облако поднялось в морозное ярко-синее небо. Мощный взрыв сорвал башню с направляющих, когда внутри танка начали детонировать боеприпасы, она сползла с шасси, и ее длинная пушка неуклюже задралась к небу.
Пулеметная очередь вспорола свежий снег прямо перед нами. Сквозь звон в ушах мы услышали чей-то вопль: «Танк справа!» Четыре солдата ухватились за лафет и с напряжением, скользя по замерзшей земле, развернули орудие стволом в другом направлении. Я разглядел второй танк, медленно разворачивавшийся среди деревенских хат, и он медленно выходил на прямую, чтобы набрать скорость. Пуская клубы дыма из выхлопных труб, он разгонялся в нашем направлении, проламываясь сквозь деревянные заборы между садовыми участками примерно в 80 метрах от нас.
Тяжелый танк, переваливаясь с боку на бок, остановился, и его башня стала поворачиваться в поисках нашей позиции. Я поспешно попытался отыскать цель. Вдруг в перекрестье прицела орудийной оптики увидел круглое черное дуло вражеского орудия. Точно так же, как я уничтожил первый танк, сейчас вражеский стрелок наводил на нас свое орудие. Лихорадочно вводя поправки на снос и дистанцию, я оказался на какую-то долю секунды быстрее. Теперь лишь мгновение должно было решить, доживем ли мы до вечера или будем похоронены в безвестной могиле на позабытом поле боя. Наш первый снаряд с грохотом врезался в тяжелую башню, и мы увидели, как экипаж повалил наружу из задымившего танка.
«Танк справа!» Снова мы развернули ПТО и за горящими останками первого танка разглядели смутный силуэт третьего. Массивная машина, прорываясь сквозь дым, с грохотом двигалась на нас, а за ней бежали несколько русских пехотинцев с винтовками наперевес, громко крича «Ура!». Они быстро заняли самую дальнюю цепочку домов в Мекензиевых Горах. После попадания снаряда в корпус танка, где была толстая броня, он плавно остановился, а башня стала медленно поворачиваться в нашем направлении. Мы послали в танк еще один бронебойный снаряд, и его немедленно охватило пламя. Пока мы обстреливали ряды пехоты осколочными снарядами, Вольф и Конрад с дьявольской скоростью перезаряжали пушку. В защите нашей позиции к нам присоединился одинокий пулемет, и атака была отражена.
На большом расстоянии я заметил четвертый и пятый танки, мы открыли по ним огонь, и мимолетные тени башен исчезли за гребнем холмов. Пехота отступила, чтобы оказаться под заградительным огнем наших минометных расчетов и артиллерийских батарей.
У ПТО мы вскинули руки к небу и кричали друг другу что-то невразумительное в не поддающемся контролю порыве. Мы были вне себя от облегчения, избежав почти неминуемой смерти. После нескольких долгих минут ликования я стал мысленно восстанавливать великолепную слаженность, проявленную солдатами моего расчета. Каждое движение, каждое действие и каждое слово были осознанными и приносили результат. Бесконечные тренировки и упражнения с орудием, проклятия, жалобы и пот, затраченные в прошлые месяцы, в этот день спасли нам жизнь.
Теперь открыли огонь наши артиллерийские батареи, посылая бессчетные снаряды, которые обрушились дождем на спасавшегося бегством врага. Чтобы усилить наш сектор, Пелль со своим расчетом перетащил свое ПТО через железнодорожную насыпь. Мимо нас в направлении советских войск прогрохотало одинокое самоходное орудие, экипаж его не был виден за броней, и в этот момент наш бой прекратился.
В прошлые месяцы за отражением атаки обычно начиналось немедленное преследование противника в контратаке свежими, полностью укомплектованными германскими частями. Свежие войска могли глубоко проникнуть в линию обороны Севастополя, захватить бронированный дот 626, позднее именовавшийся в рапортах как «Сталин». Этот удар привел к прорыву к бухте, в результате которого были расколоты советские войска. При существующих условиях у нас имелись лишь ослабленные боями роты, не имеющие достаточных резервов, чтобы нанести дополнительный удар.
Роты наших пехотных полков слишком истощились за месяцы непрерывных боев, чтобы выполнить такую задачу. Сейчас 9-я рота нашего полка насчитывала только 18 человек; обязанности командира роты исполнял фельдфебель. Неделями солдаты не знали передышки, отбивая русские атаки, а потом снова атакуя. Стресс и боевые потери усугублял и климат – сырые, холодные дни и морозные ночи. В окопах под укрытием изодранных плащ-палаток карманные печки, на которых от свечи можно было нагревать консервированную в банках пищу, давали тепло лишь для того, чтобы отогреть больные суставы и застуженные руки. Мы отлично понимали, что наша легкая одежда вовсе не подходит для русской зимы.
В ответ на призывы к обществу о помощи наших всезнающих лидеров в коричневом, сидевших вдали от боев на Востоке, был организован сбор одежды для солдат Восточного фронта. Теплые лыжные свитера, меховые жилеты, спортивная одежда, плотные одеяла, шерстяные носки и рукавицы, собранные таким путем агентством зимней помощи, впервые поступили к нам в феврале 1942 г.
В сумерках мы с Вольфом поползли на ничейную землю ко второму русскому танку, который мы вывели из строя, единственный из трех, подбитых нами, который не сгорел. Из открытого люка башни свисало тело молодого командира танка. Вместе мы вытащили труп из отверстия в мощной броне, и я расстегнул его ремень и забрал перчатки, пистолет и планшет с картой. Мы разобрали орудийный прицел, и я заметил, что перекрестье было установлено точно на позицию нашего ПТО. Мы открыли казенник орудия и выпустили тяжелый снаряд из камеры, позволив ему упасть на пол, и с содроганием осознали, что это тот самый снаряд, который уничтожил бы весь наш орудийный расчет, не окажись мы на долю секунды быстрее. Танк был поражен одним-единственным нашим снарядом, который пробил башню как раз под боеукладкой, мгновенно убив советского стрелка.
Когда последние солнечные лучи исчезли на горизонте, возросли шумы незатихающего фронта, под прикрытием темноты мы поползли назад к своему расположению в старом каменном доме. На обратном пути мы заметили под насыпью железной дороги идущую на юго-восток дренажную трубу, достаточно большую, чтобы в ней мог идти не сгибаясь десятилетний подросток. Внутри трубы, тесно прижавшись друг к другу, сидели несколько женщин и детей.
Головы и шеи у женщин и девочек были обмотаны плотными шерстяными платками, и фигуры казались большими и коренастыми в толстой стеганой одежде. Испуганные, дрожащими губами они молили «Воды!», и я ответил, что вода будет.
Средних лет женщина, казавшаяся самой решительной из них, пошла за мной с ведром, и я повел ее к колодцу позади нашего каменного дома. Она поблагодарила меня неразборчивым потоком слов, много раз повторяя «спасибо» перед тем, как торопливо зашагать к трубе. Вероятно, эта маленькая группка женщин и детей уже несколько дней сидела согнувшись в этом ограниченном пространстве, где нельзя было ни стоять, ни лежать, вытянув ноги.
К сожалению, это было самое безопасное место для них во время жестокой артиллерийской перестрелки, которая то и дело возникала в этих местах, и мы не могли предложить никакого более надежного убежища. На следующий день взрывом русской авиабомбы завалило вход в этот туннель.
На следующее утро мимо нашей казармы пробежал русский солдат с примкнутым к винтовке штыком, низко надвинутой шапкой и развевающейся длиннополой шинелью. По его хриплым крикам «Ура!» мы не могли определить, был ли он пьян или сошел с ума. На расстоянии двадцати шагов я крикнул ему:
– Стой! Руки вверх!
Он резко остановился и, оглядевшись, наконец остановил на нас свой взгляд. Вместо того чтобы отбросить от себя винтовку и поднять вверх руки, он нажал на спусковой крючок, стреляя в нас с бедра, и помчался на нас со штыком наперевес. Пуля ударила в каменную стену дома позади нас, и, не имея другого выхода, я поднял свой карабин и выстрелил в него в упор.
В полдень к нам в дом в сопровождении двух других офицеров зашел командир нашей роты. В знак признания наших заслуг при отражении вчерашней танковой атаки он наградил каждого члена орудийного расчета Железным крестом, забинтованными руками приколов награду к нашим мундирам.
За рождественские праздники наша дивизия получила подкрепление в виде маршевого батальона. В одном из солдат, прибывших для замены, я узнал Ганса из своего родного Вюртемберга. Мы с детства знали друг друга и были сейчас вне себя от радости, что обоим пока удалось выжить в этой войне. В начальный период Русской кампании Гансу прострелили шею, и после выздоровления ему было приказано прибыть сюда, к нам, для пополнения.
Солдаты из вновь прибывшей части не одну неделю добирались до фронта. На первом этапе они ехали в вагонах для перевозки животных, а огромное расстояние от Перекопа до Крыма они преодолели пешком. Как говорил Ганс, все солдаты были рады тому, что вновь оказались вместе с «массами», потому что только в роте земляков по-настоящему чувствовали себя свободно.
Как-то утром после разведки боем нашей обороны, которую предприняла одна советская рота, мы наткнулись на русского, раненного в живот, лежавшего на железнодорожной насыпи. Держась руками за рану, он шепотом просил воды. Среди его неразборчивых просьб мы разобрали произнесенное дрожащим голосом «Христос». Его бледное осунувшееся лицо было обращено к свинцовому небу, а глаза метались от одного из нас к другому, прося помощи у ненавистного врага, от которого его учили не ждать никакой пощады. Ганс ушел, но быстро вернулся с двумя русскими пленными, которые на носилках, сделанных из армейских шинелей, отнесли тяжело раненного солдата в медицинский пункт.
В роте ходили слухи, что несколько дней назад дивизионный капеллан Затцгер во время посещения фронта случайно оказался вблизи передовых позиций и попал в окружение русских солдат. К счастью, среди них был один, говоривший на ломаном немецком, и Затцгер уговорил десять вражеских пехотинцев сдаться и привел их с собой в штаб роты.
Находясь на поле боя, мы мало что знали о политических и военных событиях в мире. Новости из дома приходили редко, а театр военных действий вокруг нас затмил все остальное, лежавшее за пределами нашей непосредственной сферы существования. Сверхрастянутые транспортные коммуникации напрягались до предела, поставляя нам столь необходимые военные материалы, а личная почта считалась делом второстепенной важности.
Узнав, что Америка вступила в войну с Германией, мы восприняли эту новость спокойно, почти безразлично. Многие из солдат, независимо от образования, теперь считали, что только величайшее военное искусство и удача могут принести нам конечную победу. Однако, несмотря на знание, что нам противостоит мировой индустриальный гигант, в то время мы не представляли полных размеров мощи, которая на нас обрушится.
Я вспоминал, как мой отец рассказывал, что все было потеряно для Германии с вступлением Соединенных Штатов в Первую мировую войну. В кругу близких друзей мы обсуждали наше вызывающее опасения положение. Пехотинцы, жившие в выдолбленных в промерзшей земле ячейках и сражаясь с врагом, который день ото дня становился сильнее, стали понимать, что Германии нечего надеяться на победу в войне против целого мира.
Тем не менее, наши единственные надежды мы возлагали на командование Крымской армией и на проверенные способности генерал-полковника фон Манштейна. В конечном счете он также пошел по пути многих наших самых талантливых офицеров, отказавшись склониться перед невыполнимыми требованиями и абсурдными политическими доктринами диктатора в Берлине. Пока будет тянуться война, у Манштейна отберут его армии, а нам часто придется в бою подчиняться партийным деятелям высочайшего уровня со скромными военными талантами. Некоторым из офицеров удастся получить генеральское звание скорее по политическим мотивам, чем за заслуги на поле боя.
В конце дня 31 декабря мы узнали от посыльного, что фронт будет отходить назад и занимаемый нами участок предстоит оставить. Ночью мы перетащили нашу пушку через насыпь и двинулись по дороге, ведущей на северо-восток в сторону Камышлы. После нескольких часов пути мы прибыли на только что созданные передовые рубежи и к утру были на месте сбора роты возле Бахчисарая.
Вначале мы не понимали, почему понадобилось отдавать такую большую территорию, за которую мы так дорого заплатили кровью своих товарищей. За дни Рождества две штурмовые дивизии проникли глубоко внутрь занятой русскими территории. С наших самых передовых позиций по ночам мы могли расслышать предупреждающие о тумане сирены с русских кораблей в Северной бухте, «дороге жизни» для врага. Эти глубокие клинья оставили наши фланги опасно обнаженными для ударов врага, который продолжал получать подкрепление морем. Поэтому линия фронта была выпрямлена, чтобы исключить возможность быть отрезанными от главных сил.
На подступах к Феодосии, январь 1942 г. Запись в военной хронике дивизии сообщает, что благодаря «экстраординарным событиям в Крыму» возникла необходимость пересмотреть запланированное наступление на Севастополь. Только потом мы узнали об опасности, в которой очутилась сама Крымская армия. 25 декабря русские возле Керчи успешно высадили десант там, где во время боев за Севастополь была размещена лишь одна немецкая дивизия. Организованные партизанские соединения получили приказ от советского Верховного командования перерезать линии снабжения, ведущие в Крым вдоль коридора возле Перекопа, и 29 декабря и первые дни января русские высаживались в Евпатории и в гавани Феодосии. Упорно защищая свои позиции, занимавшая Керчь дивизия успешно остановила вторжение русских. Евпатория была отбита разведывательным батальоном, а партизанские отряды отброшены.
44-я пехотная дивизия в Керчи, чтобы не попасть в окружение, с боями пробивалась на запад, поскольку из резерва в наличии были одна румынская кавалерийская дивизия, тыловые части и ослабленный саперно-строительный батальон. Ситуация для армии в Крыму стала угрожающей. В первые дни января 1942 г. дивизия прошла маршем через главный город Крыма Симферополь на север от Карасубазара. Из-за оттепели, которая превратила все дороги в бездонную трясину, продвижение вперед удавалось только ценой невероятных усилий людей и лошадей. Часто можно было видеть, как по нескольку лошадей в упряжках тянули автомобильную технику. Надежные животные медленно, но верно пробивались через грязь, а механизированный транспорт безнадежно увязал в слякоти. При дальнейшем продвижении боевых частей на восток артиллерия и большинство тыловых соединений смогли хоть как-то двигаться вперед только на твердом грунте дороги Карасубазар – Старый.
Штурм Севастополя стоил дивизии таких потерь, что ее командир, генерал-лейтенант Зенценич, посчитал необходимым расформировать в каждом полку по одному батальону, чтобы довести оставшиеся батальоны до боеспособного состояния. 5 января 1942 г. Зенценич покинул дивизию, его сменил полковник Линдеман, храбрый и талантливый офицер.
Наступление было назначено на 15 января, и перед 132-й пехотной дивизией была поставлена задача прорвать оборону и через высоту 132.3 выйти к Черному морю и заливу Феодосии. Слева размещался усиленный 213-й пехотный полк, а сектор справа от нас был отдан 170-й пехотной дивизии.
Незадолго до наступления сумерек мы получили сообщение о подготовленной русскими линии обороны к юго-западу от высоты 132.13, под прикрытием двух пулеметных расчетов мы перетащили наше ПТО по промерзшей ничейной земле, держа его щитом вперед. Заняли позицию на покатом спуске, откуда был виден Феодосийский залив. Впервые мы увидели Черное море – темно-серую линию на горизонте. Мы открыли орудийный огонь по группе русских автомашин и бронетехники, которые неосторожно расположились в открытой степи на расстоянии 1500 метров от нас.
Русские ответили огнем танков и тяжелых минометов, и снаряды стали рваться на гребне склона позади нас. Во время перестрелки артиллерист другого ПТО нашей роты был убит осколками снаряда.
Я тщательно настроил прицел и навел наше орудие на удаленную цель. Снова мы оказались в ситуации, когда минуты решали вопрос жизни и смерти на поле боя. Если бы вражеские танки обнаружили нашу позицию и оказались быстрее и искуснее нас, мы наверняка нашли бы свою могилу здесь, на этом склоне холма.
Прижавшись воспаленным глазом к резиновому кольцу оптического прицела, я привел в действие спусковой механизм и проследил взглядом за траекторией нашего снаряда, затаив дыхание, когда он пропал из виду на фоне маленькой черной цели в отдалении. Экипаж высыпал из бронемашины. Значит, наш выстрел попал в цель и вывел танк из строя.
Батарея 105-миллиметровых орудий нашей дивизии немедленно открыла огонь, и через несколько минут все занятое русскими поле было окутано плотным слоем пыли и дыма. Мы продолжали стрелять в это облако осколочными снарядами. Советские позиции, которые в ином случае послужили бы плацдармом для контратаки на наши только что созданные позиции, исчезли в шквале артиллерийского огня.
Опустилась спасительная темнота, окутав и друга и врага и положив конец артиллерийской перестрелке. Ночью взвод разведки захватил несколько пленных, которые сообщили о готовящейся на следующий день атаке.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента