Графтон Сью. «А» – значит алиби

   – Через минуту мы вместе с тобой посмотрим фотографии, – пообещала она ему жестами, одновременно переведя фразу и для меня.
   Задумавшись, Колин медленно прошел в гостиную через стеклянные раздвижные двери.
   – Извини, что прервала тебя, – сказала Никки.
   – Все в порядке, мне пора ехать, – успокоила я ее.
   – Можешь остаться на ужин, если хочешь. Я приготовила огромную кастрюлю говядины по-бургундски. С хлебом Колина это настоящее объедение.
   – Благодарю, но мне сегодня еще многое надо успеть, – откланялась я.
   Никки проводила меня до дверей, машинально переводя жестами наш последний обмен любезностями, хотя Колина рядом не было.
   Забравшись в машину, я еще несколько секунд посидела, обдумывая причину недоумения Колина. Что-то мне здесь показалось не так. Какая-то очередная загадка.

Глава 19

   Когда я вернулась к себе, на пороге квартиры уже сидел Чарли Скорсони. Я чувствовала себя совсем разбитой и не в форме, неприятно осознавая, как же сильно мои досужие фантазии на тему нашей новой встречи расходились с реальностью.
   – О Господи, да не волнуйся ты так, Милхоун, – попытался он успокоить меня, увидев выражение моего лица.
   – Прошу прошения, – сказала я, доставая ключи, – но ты застал меня в крайне неудачное время.
   – У тебя что, месячные? – предположил он.
   – Нет, не месячные. Но выгляжу я, как старая калоша. – Открыв дверь и включив светильник в прихожей, я пригласила его войти.
   – По крайней мере я застал тебя в хорошем расположении духа, – пошутил Чарли, распоряжаясь, как у себя дома. Он проник на кухню и забрал из холодильника мое последнее пиво. Такая беспардонность была мне совсем не по душе.
   – Послушай, у меня много стирки. И еще надо заехать в магазин за продуктами на неделю. Почтовый ящик переполнен, все в квартире покрыто пылью. У меня даже не было времени побрить ноги с последней нашей встречи.
   – Волосы на голове тоже не худо бы постричь, – заметил он.
   – Вот это как раз ни к чему. У меня всегда волосы такой длины, – возразила я.
   Он рассмеялся и махнул головой:
   – Ладно, одевайся. Нам пора идти.
   – Я никуда не собираюсь идти. Мне надо привести себя и дом в порядок.
   – Ты можешь все сделать и завтра – в воскресенье.
   Бьюсь об заклад, ты всегда занимаешься этим дерьмом по воскресеньям.
   Я с удивлением уставилась на него, потому что он и вправду угадал.
   – Погоди-ка минуту и выслушай, что я тебе предложу, – сказала я терпеливым тоном. – Сегодня я закончу свои домашние хлопоты, хорошенько высплюсь, в чем очень нуждаюсь, а завтра позвоню тебе, и вечером мы вполне можем встретиться.
   – Завтра вечером мне надо быть в конторе. У меня назначена встреча с клиентом, – возразил он.
   – Это в воскресенье-то вечером? – в свою очередь, удивилась я.
   – Утром в понедельнику нас первое слушание в суде, поэтому накануне надо обязательно все обсудить. Я сам вернулся в город только в четверг вечером, и работы накопилось по горло.
   Уже начиная сдаваться, я вопросительно взглянула на него:
   – И куда же мы отправимся? Мне что, придется переодеваться?
   – Ну, по крайней мере в таком виде я с тобой никуда идти не собираюсь, – подтвердил он.
   Я быстро оглядела себя – на мне были те же изношенные джинсы и рубашка, в которых я провела эту ночь.
   Но сдаваться я не собиралась.
   – А что тебе, собственно, не нравится? – упрямо спросила я.
   – Прими душ и переоденься. А я пока, если ты дашь мне список, закуплю в магазине нужные продукты. К тому времени как я вернусь, ты, надеюсь, уже будешь готова, о'кей?
   – Предпочитаю сама закупать продукты для дома. В любом случае мне нужны лишь молоко и пиво.
   – Тогда заброшу тебя после ужина в какой-нибудь супермаркет, – произнес он, отчетливо выговаривая каждое слово.

* * *

   И мы поехали с ним в Охай, в ресторан "Рэнч-Хаус", – одно из тех заведений, где официант стоит около вашего столика навытяжку и, словно поэму, нараспев зачитывает меню.
   – Позволишь сделать заказ мне или это оскорбляет твое женское достоинство? – поинтересовался он.
   – Действуй, – согласилась я, почувствовав странное облегчение. – Это меня устраивает.
   И пока они совещались с официантом, я исподтишка разглядывала физиономию Чарли. У него было крепко вылепленное лицо правильной формы, мощная линия подбородка с заметной ямочкой и полный, мясистый рот нос, похоже, был когда-то перебит, но искусно восстановлен, на что указывал еле заметный шрам на переносице. За большими дымчатыми линзами очков сверкали яркие небесно-голубые глаза Вся растительность: ресницы, брови и густые, только начинающие редеть волосы – была одного песочно-желтого цвета. Шелковистую поросль того же оттенка я заметила и на широких запястьях мощных рук. Во всем его облике ощущались подспудная энергия и непроницаемость, которые даже перекрывали прорывавшуюся время от времени сексуальность, отмеченную мной с самого начала. Иногда казалось, что от него исходит смутное гудение, кастет высоковольтных мачт электропередачи, упрямо шагающих по горным откосам и предупреждающих о своей опасности зловещими табличками с молнией и черепом.
   Наконец официант кивнул и исчез, а Чарли обернулся ко мне с ироничной улыбкой. У меня на секунду точно язык прилип к гортани, но он сделал вид, что не замечает моей реакции, за что в глубине души я ощутила смутную благодарность, смешанную с легким испугом. У меня было состояние, сходное с тем, которое я однажды испытала на вечеринке по поводу дня рождения в шестом классе, когда с ужасом поняла, что все мои подруги пришли в нейлоновых чулках и лишь одна я приперлась в дурацких белых носочках.
   Официант вернулся с бутылкой вина, и Чарли проделал весь необходимый в таких случаях ритуал. Когда наши бокалы наполнились, он приблизил ко мне свое лицо, пристально заглянув прямо в глаза. Я отпила глоток, удивившись необычайно тонкому вкусу светлого и холодного вина.
   – Ну как, продвигается расследование? – спросил он, когда официант отошел.
   Я тряхнула головой, чтобы немного сориентироваться, и коротко ответила:
   – Мне не хотелось бы обсуждать эту тему. – Но потом решила немного поправиться, добавив более мягким тоном:
   – Только прошу, не обижайся. Да и не думаю, что обсуждение поможет делу. Пока оно идет не очень споро.
   – Прискорбно слышать, – сказал он. – Но надеюсь, все еще наладится.
   Пожав плечами, я смотрела, как он закурил сигарету и захлопнул крышку зажигалки.
   – Не знала, что ты куришь, – удивилась я.
   – Лишь иногда, – ответил он и протянул мне пачку, но я помотала головой. Казалось, он расслабился и задумался о чем-то своем – полный искушения и благородства. Я же чувствовала себя неловкой и косноязычной, но он, похоже, ничего особенного от меня и не ждал, рассеянно болтая о всяких мелочах. Как видно, он намеренно не спешил, уверенно распоряжаясь своим временем. Его раскованное поведение невольно навело на мысль о том, в каком же напряжении протекает моя собственная жизнь, – в состоянии непрерывной суеты и нервозности, заставляющей меня даже скрипеть зубами во сне. Иногда все настолько запутывается, что я совсем забываю поесть, вспоминая об этом лишь ночью. И тогда, даже если и не голодна, я все равно с волчьей жадностью глотаю все, что подвернется под руку, как будто количество поглощенной еды может компенсировать нерегулярность питания.
   В присутствии Чарли мои внутренние часы словно перевели на другое время, и они замедлили свой ход, приноравливаясь к его скорости. Осушив второй бокал вина, я подняла глаза, осознавая, что держусь как-то уж очень напряженно, точно игрушечная змейка, готовая в любой момент выпрыгнуть из коробочки.
   – Ну как, немного получше? – спросил он.
   – Угу.
   – Отлично, тогда поедим.
   Последовавшая за этим еда была одной из лучших, какую я когда-нибудь пробовала: свежайший, пышный хлеб с нежной, хрустящей корочкой, маслянистый паштет, листья бостонского салата с винегретом, песчаная камбала, жаренная в масле и обложенная сочными зелеными виноградинами. На десерт подали свежую малину со сливками. И все время, пока мы ели, лицо сидящего напротив Чарли, вызывающее легкую настороженность, за которой скрывалось что-то более весомое и пугающее, все сильнее притягивало меня к себе, по мере того как я его рассматривала.
   – Как тебе удалось окончить юридический колледж? – поинтересовалась я, когда принесли кофе.
   – Полагаю, случайно. Мой отец был пьяница и дебошир, настоящее дерьмо. Часто и меня поколачивал. Скорее просто как предмет мебели, случайно оказавшийся у него на пути. Матери тоже нередко доставалось.
   – Не очень-то способствует самоуважению, – позволила я себе заметить.
   Чарли только пожал плечами:
   – В общем, это мне даже в чем-то помогло. Сделало более собранным. А также позволило осознать, что рассчитывать придется только на самого себя, – неплохой урок для десятилетнего пацана. И я позаботился о себе.
   – Ты подрабатывал, когда учился в школе?
   – Для меня был дорог каждый цент. Я писал за лентяев их работы, просиживал на всевозможных тестах, отвечал за них на вопросы по системе "Си-минус", так что никто ничего не заподозрил. Ты удивишься, как легко прослыть гением, ответив лишь на несколько вопросов. Конечно, у меня была и постоянная работа, но, узнав, что чуть не половина моих однокашников подались учиться на юристов, я решил и сам попробовать.
   – А чем занимался твой отец в перерывах между выпивками?
   – Был строителем, пока позволяло здоровье. В конце концов он умер от рака, бедняга. Но я к нему нормально относился, и он это знал. Старик долго болел, и я ухаживал за ним, – произнес он, мотнув головой. – Спустя четыре месяца умерла и мать. Сначала мне думалось, что ей станет легче после его смерти. Но оказалось, ей не хватало привычных побоев и оскорблений.
   – А почему ты взялся именно за имущественные дела? По-моему, это не совсем в твоем духе. Казалось бы, тебе больше к лицу занятие криминальными делами или чем-нибудь в этом роде.
   – Послушай, мой отец проматывал все, что зарабатывал. В результате я начал с абсолютного нуля. Мне понадобилось несколько лет, чтобы только расплатиться по его больничным счетам и по траханным долгам. Надо было платить и за похороны матери, благослови Господь ее душу, которая по крайней мере недолго мучилась. Поэтому сейчас я и помогаю людям перехитрить правительство, даже после их смерти. Многие из моих клиентов уже покойники, но мы с ними успели неплохо поработать, обеспечив алчным наследникам возможность получить значительно больше, чем они того заслуживают. Кроме того, если уж тебя назначили распорядителем чьего-либо имущества, то рано или поздно ты получишь приличное вознаграждение, о котором никто не узнает.
   – Звучит недурно, – заметила я.
   – Совсем недурно, – подтвердил он.
   – Ты был когда-нибудь женат?
   – Нет. У меня всегда не хватало на это времени. Я непрерывно работаю, меня только это интересует. И вовсе не прельщает перспектива предоставлять кому-то право выдвигать ко мне претензии. В обмен на что, спрашивается?
   Мне оставалось только расхохотаться, потому что он в точности изложил мою позицию. В его голосе звучала откровенная ирония, а брошенный на меня взгляд был весьма плотояден и полон холодного мужского желания, словно деньги, власть и секс связаны для него воедино, как бы питая друг друга. В его натуре не было ничего открытого, доступного или непринужденного, как бы он ни хотел казаться искренним. Но я понимала, что именно эта непроницаемость и привлекала меня к нему. Любопытно, а догадывался ли он, что вызывает мой интерес?
   Своих личных чувств он практически ничем не выражал.
   Когда мы допили кофе, он молча сделал знак официанту и оплатил счет. Наша беседа понемногу затухла, и я не стала ее возобновлять, возвратившись в прежнее спокойное и созерцательное состояние с оттенком настороженности. Мы шли через зал ресторана почти вплотную друг к другу, но наше вежливое и обходительное поведение не могло вызывать ни у кого даже малейшего нарекания. Он придержав передо мной открытую дверь, и я вышла на улицу. Он не сделал в мою сторону ни единого жеста, не обмолвился ни единым словом, так что я даже расстроилась. Под его влиянием во мне что-то щелкнуло, но чувство мое, судя по всему, оказалось неразделенным.
   Чарли подал мне руку и помог спуститься по узким ступенькам, но как только мы оказались на ровном тротуаре, он быстро отпустил мою руку. Мы подошли к моему автомобилю, он открыл дверцу, и я забралась внутрь. Каких-либо заигрывающих высказываний я избежала и была весьма рада этому обстоятельству, поскольку меня все-таки интересовали его личные намерения по отношению ко мне. Он казался очень сдержанным и таким недоступным.
   По дороге в Санта-Терезу мы почти все время молчали. Я снова онемела; правда, особого неудобства при этом не ощущала, но чувствовала некоторую вялость. Когда мы уже подъезжали, он неожиданно коснулся моей руки. Мой левый бок словно пронзило слабым током. Держа левую руку на руле, правой он стал небрежно и как бы рассеянно массировать мне пальцы, даже не взглянув в мою сторону. Я старалась относиться к этому как к случайному жесту, судорожно пытаясь найти другие объяснения этим возбуждающим прикосновениям, от которых воздух между нами стал потрескивать от электрических разрядов, а во рту у меня пересохло. А что, если я ошибаюсь? Что, если брошусь на мужчину, словно собака на кость, а в результате окажется, что с его стороны это были обычные знаки дружеского внимания, а может, просто рассеянность? Ни о чем больше думать я не решалась, поскольку между нами сохранялось полное молчание и не было произнесено ни одного слова, на которое я могла бы как-то отреагировать или просто объяснить, – абсолютно никакой возможности ответных действий. От его поглаживаний у меня невольно перехватило дыхание. Создавалось ощущение, будто стеклянную палочку интенсивно трут о шелк. Краешком глаза я заметила, что он обернулся лицом ко мне. Я тоже взглянула на него.
   – Эй, – нежно произнес он, – угадай, чем мы с тобой будем сейчас заниматься?
   Чарли слегка передвинулся на сиденье и зажал мою ладонь у себя между ног. Меня словно пронзило электрическим разрядом, так что я невольно даже застонала. В ответ он разразился хриплым, возбужденным смехом и снова перевел взгляд на дорогу.
   Заниматься с Чарли любовью было все равно что попасть в большую теплую машину. От меня совсем ничего не требовалось. И все происходило с необыкновенной легкостью и плавностью. Не было никаких неловких моментов. Никаких сдерживающих обстоятельств, стыдливости, сомнений или опасений. Было ощущение, что между нами установился открытый канал связи, и сексуальная энергия свободно перетекала взад и вперед. Мы кончили не единожды. В первый раз мы были слишком голодны и действовали чересчур энергично. Наши тела сомкнулись с такой силой, что о нежности пришлось на" время забыть. Мы накатывались друг на друга, словно волны на волнорез, и стихия наслаждения то достигала своего пика, то слегка отступала назад. Все чувственные образы свелись к непрерывным поступательным толчкам, ощущению гула в ушах, мощным импульсам и содроганию плоти, пока он наконец не взорвался внутри меня, перевернув все вверх дном и оставив после себя лишь горячий пепел и осколки. Потом, приподнявшись на одном локте, он одарил меня долгим и сладостным поцелуем, и все началось сначала. Только на этот раз он управлял нами обоими уже более сдержанно, на полускорости, и восхождение на пик радости скорее напоминало созревание восхитительного персика. Я ощутила себя розовым цветком, постепенно превратившимся в медовую мякоть зрелого плода, нежнейший сок которого пропитал меня словно волшебное успокаивающее. После этого мы оба лежали, смеясь, – потные и бездыханные, а потом он обнял меня во сне своими сильными и тяжелыми руками. Но чувствовала я себя совсем не в ловушке, а в уюте и безопасности, в полной уверенности, что никто мне не причинит вреда, пока я остаюсь рядом с этим мужчиной, в этом гостеприимном убежище из теплой могучей плоти, где я и пролежала до самого утра, ни разу не проснувшись.
   В семь часов я почувствовала легкий поцелуй в лоб и затем услышала, как за ним мягко закрылась входная дверь.
   Когда же я заставила себя проснуться, его уже не было.

Глава 20

   Поднявшись в 9.00, я, как обычно, посвятила все воскресенье работе по дому. Убрала квартиру, пожрала, смоталась в супермаркет и навестила своего домовладельца, который принимал солнечные ванны на заднем дворе. Для мужчины в возрасте восьмидесяти одного года у Генри Питца были просто выдающиеся ноги. Вдобавок он был обладателем замечательного орлиного носа, тонкого аристократического лица, снежно-белой шевелюры и огромных голубых глаз. В целом Генри производил впечатление сексапильного и энергичного мужчины, а вот на юношеских фотографиях, которые он мне показывал, этого эффекта не было и в помине. И в двадцать, и в тридцать, и в сорок лет лицо Генри Питца казалось простоватым и каким-то неопределившимся. Но с годами на снимках постепенно стал вырисовываться образ сухощавого и уверенного в себе мужчины, пока не достиг своего наиболее концентрированного выражения к девятому десятку лет, словно исходное сырье наконец-то в результате длительного кипячения превратилось в драгоценный эликсир.
   – Послушай, Генри, – начала я, устроившись на травке рядом с его креслом, – мне кажется, ты живешь довольно праздной жизнью.
   – Пребываю в грехе и упадке, – откликнулся он благодушно, не пожелав даже приоткрыть глаза. – А у тебя кто-то был вчера ночью.
   – Свидание с пересыпом. Как раз то, от чего нас всегда предостерегают матушки.
   – Ну и как оно тебе показалось?
   – Это не обсуждается, – сказала я. – А какой кроссворд ты состряпал на этой неделе?
   – Довольно простой. Все, что связано с удвоением. Приставки – "би", "ди", "бис", "дис". Двойня. Двое. Двойной. Ну и тому подобное. Вот попробуй отгадать: шесть букв, "смазанное двойное изображение".
   – Сразу сдаюсь.
   – Макула Это латинский термин в полиграфии. Вроде бы пустячок, но голову поломаешь. А вот это – "двойное значение", из пятнадцати букв?
   – Слушай, Генри, завязывай!
   – Двусмысленность. Я оставил кроссворд рядом с твоей дверью.
   – Нет уж, уволь. У меня сейчас башка забита совсем другими вопросами, которые требуют срочного ответа.
   Улыбнувшись, он поинтересовался:
   – Ты уже бегала сегодня?
   – Еще нет, но собираюсь, – ответила я, вскакивая на ноги. Потом пересекла лужайку и с улыбкой оглянулась на Генри. Он как раз смазывал кремом для загара свои колени, которые и так уже приобрели светло-шоколадный оттенок. Трудно было даже представить, что разница в возрасте у нас составляет почти пятьдесят лет. Но тут я снова вспомнила о Чарли Скорсони. Я переоделась, совершила пробежку трусцой, приняла душ, а он все не выходил у меня из головы.

* * *

   В понедельник утром я решила навестить Кона Долана из отдела расследования убийств. Когда я входила в его кабинет, он говорил по телефону, поэтому мне пришлось подождать, и я устроилась на краешке стола. Он сидел, откинувшись на спинку стула, водрузив сжатый кулак на стол, небрежно держа трубку возле уха и непрерывно бубня в микрофон "у-гу, у-гу, у-гу". Похоже, разговор ему явно надоел. Приподняв голову, он внимательно оглядел меня, словно хотел освежить в памяти мой образ и сверить его потом с компьютерными данными на известных уголовников в поисках возможного сходства. Я тоже рассматривала его с интересом. Временами в его облике проглядывал прежний молодой мужчина, который сейчас заметно обрюзг и подызносился, приобретя мешки под глазами, зализанные назад волосы и нависшие на подбородок щеки, словно плоть в этом месте слегка подтаяла от жары. Кожа на шее собралась в красноватые жирные складки, с трудом помещавшиеся в накрахмаленный воротник рубашки. Я чувствовала к нему несомненное расположение, которое на первый взгляд довольно трудно объяснить. Особенно учитывая свойственные ему упрямство, бесчувствие, замкнутость, расчетливость и грубость. Мне говорили, что он к тому же и жмот, но меня в нем привлекала прежде всего высокая компетентность. Он знал свое дело и никогда не юлил. Несмотря на то что мне от него частенько и крепко доставалось, в глубине души я была уверена в его симпатии и поддержке, которую он демонстрировал крайне неохотно. Я заметила, что внезапно его внимание к телефонному разговору обострилось. Он прислушался к словам собеседника и, похоже, разгорячился:
   – Ладно, а теперь слушай меня, Митч. Я уже сообщил тебе все, что собирался сказать. Мы влезли в это дело по самые кишки, и не хочу, чтобы вы изгадили мне всю малину. Угу, это я и без тебя знаю. Ну да, ты уже говорил. Просто хочу прояснить наши отношения. Я уже давал этому малому последний шанс, так что или он сотрудничает с нами, или мы снова отправим его туда, откуда он пришел. Угу, вот именно, потолкуй с ним еще!
   Кон резко швырнул телефонную трубку, та слегка подпрыгнула, но все-таки заняла свое законное место. Он выглядел усталым и взглянул на меня, не скрывая раздражения. Я положила перед ним на стол светло-коричневый конверт.
   – Что это? – спросил он отрывисто, водрузив ноги на стол. Затем отогнул клапан конверта и вытащил письмо, которое я обнаружила в пожитках Либби Гласс. Даже не зная еще, что это такое, он осторожно взял листок за краешек, внимательно проглядел содержание письма и осторожно убрал его обратно в конверт. Потом, коротко глянув на меня, спросил:
   – И где же ты его взяла?
   – Мать Либби Гласс хранила веши покойной дочери, листок был заложен в одну из книг. Я наткнулась на него в эту пятницу. Ты сможешь его проверить на предмет отпечатков пальцев?
   Он бросил на меня ледяной взгляд:
   – А почему бы для начала нам не поболтать о Шарон Нэпьер?
   Я слетка струхнула, но виду не подала.
   – Она мертва, – сказала я, потянувшись было за конвертом. Но Кон прихлопнул письмо кулаком, и мне пришлось отступить. Мы встретились взглядами. – Об этом мне рассказал мой приятель в Лас-Вегасе, – объяснила я. – От него я все и узнала.
   – Это все чушь. Ты ведь сама туда ездила.
   – Вовсе нет.
   – Черт побери, да не ври же мне! – вспылил он.
   Тогда я тоже разозлилась:
   – Уж не собираешься ли ты, лейтенант Долан, читать мне лекцию о правах? Неужели вручишь мне официальное уведомление с предупреждением относительно моих конституционных прав? Я с удовольствием прочту его и подпишу. А потом позвоню своему адвокату, а вот когда он прибудет сюда, мы и потолкуем. Тебя это устраивает?
   – Две недели ты занимаешься этим делом, и уже есть труп. Ты просто подставляешь меня, и твоя причастность к этой смерти вполне очевидна. Я же велел тебе держаться от таких вещей подальше.
   – Ах-ах-ах! Да, ты велел мне держаться подальше от неприятностей, что я и делала. Ты просил меня помочь выяснить, что связывало Либби Гласс и Лоренса Файфа, и я выполнила твою просьбу, – сказала я, указав на конверт.
   Он схватил конверт и бросил его в мусорное ведро.
   Мне было ясно, что это просто театральный жест. Тогда я попробовала зайти с другой стороны.
   – Давай разберемся, Кон, – продолжила я. – Я не имела никакого отношения к смерти Шарон Нэпьер. Никоим образом. Ты что думаешь? Я специально примчалась туда, чтобы убрать важного свидетеля, который мог мне помочь? Тогда ты просто спятил! Я никогда не была в Лас-Вегасе. Да, я заезжала на Солтон-Си, чтобы переговорить с Грегом Файфом, а если не веришь, позвони ему! – Замолчав, я возмущенно уставилась на него, ожидая, какое действие произведет выданная мной смесь правды и откровенной лжи и просветлеет ли его помрачневшая физиономия.
   – Откуда ты узнала, где она скрывалась?
   – Да я убила полтора дня, чтобы выйти на ее след с помощью частного детектива из Невады Боба Дитца. После беседы с Грегом собиралась отправиться в Лас-Вегас. Но мне позвонили, сообщив, что кто-то всадил в нее пулю.
   Как по-твоему, что я должна была почувствовать при этом известии? Признаюсь, для меня это был ощутимый удар.
   Проклятое дело, закрытое еще восемь лет назад, снова заявляет о себе!
   – Кому было известно, что ты собираешься с ней встретиться?
   – Точно не скажу. Но если полагаешь, что прикончивший ее неизвестный хотел помешать нашей встрече, думаю, ты ошибаешься, хотя поклясться в этом и не могу.
   По моим данным, она многим наступила на мозоли. И не спрашивай, кому конкретно, поскольку это мне не известно. Говорят, она совала нос не в свои дела.
   Он сидел, внимательно уставившись на меня, и мне показалось, что я все-таки угодила в цель. Сведения моего приятеля должны неплохо состыковаться с информацией, переданной из полицейского управления Лас-Вегаса.
   Сама я действительно была убеждена: Шарон пришили, чтобы заткнуть ей рот; убийца следовал за мной по пятам и поспел как раз вовремя, но совершенно незачем, чтобы в меня тыкали пальцем. Ни к чему хорошему это бы не привело, а в результате меня запросто могли отстранить от дела Лоренса Файфа. Я до сих пор не могла избавиться от мысли, что кто-то еще, кроме меня, сообщил в полицию Лас-Вегаса о выстреле в квартире Шарон Нэпьер.