Они подошли к перевернутой лодке, Лера остановилась, дальше она не пойдет, ей надо вернуться.
- Я вас не отпущу.
- Зачем я вам?
- Как свидетель. Без вас никто не поверит. Вы единственное доказательство, - он подумал и добавил: - И для меня самого, я действительно себе не верю.
- Только для этого? - живо спросила она.
Слава тебе Господи, она произнесла это с обидой, как произносили женщины всех времен, подчиняясь древней потребности - услышать слова признания, извлечь их из мохнатого мужского нутра.
- Нет, не только, - пробормотал Погосов. Он заставил себя посмотреть ей в глаза.
- Чего вы хотите?
- Останьтесь.
- Времени уже нет, поздно. Был у нас с вами момент. Мы его упустили.
- Я? Я ничего не упустил. Когда это?
- На этом самом месте. Прошлый раз. Вас тогда более всего занимала загадка следов.
- И что же это я упустил?
- Мы могли бы провести это время иначе, но вы выбрали следы.
Она сообщила это с некоторым злорадством. Было и огорчение, однако та обида или досада не давала ей покоя, и теперь она не преминула уязвить Погосова.
- Да, да, вы шли не за мной, а за ними.
- Черт возьми! Извините, то были еще не вы, то была случайная встреча, для одноразового приключения.
Честно говоря, некоторая необычность, конечно, тогда чувствовалась, но утро на эту особу тратить не следовало, другое дело, вечерком, после ужина, чтобы все получилось само собою. Не прислушался он к тем сигналам, они поступали, как говорится, из свернутой реальности, не доступной наблюдению, еле уловимые сигналы.
- Как раз то была я. Больше, чем я сейчас. Но теперь я понимаю ваш выбор. Выбирая, конечно, что-то теряешь. Не всегда мы знаем, что именно потеряно. Да, выбор это и приобретение, но и всегда потеря. Не ругайте себя. Вы выбрали то, что хотели, и кое-что вы приобрели. Может, не так мало.
- Нет, нет, это была ошибка.
- Неблагодарный вы человек. Взвесьте сами: в лучшем случае уложили бы в кровать еще одну особу. Не надо морщиться, элементарная мужская задача. Знали
бы - за голову схватились, - тайну природы променял на бабу! - Рука ее легла Погосову на плечо. - Я изучила вас.
Изучила? Может, и так, во всяком случае, эта женщина знает его лучше всех других. Она снимала всякие его характеристики, сравнивала виртуальные варианты его поведения, его экстремальные состояния, неизвестно, что они еще там выведали.
- ...слишком высокого мнения вы были о своем предназначении. Другие ценности у вас в счет не шли.
- Вы о чем? - Но он уже догадался и в сердцах стукнул ногой по лодке. А вы разве не такая, вы явились сюда вовсе не романить, вам нужен был подопытный экземпляр. За ним и явились.
Кажется, он попал в цель, что-то с ней произошло, она окинула печальным взглядом берег, холодное небо, тусклый блеск залива, дымку над дальним городом и сникла, зябко поежилась.
- Ничего нам не исправить, - что-то она еще хотела сказать, но не успела, прислушалась, сердито кивнула кому-то невидимому, неразборчиво ответила.
Погосов поклялся бы, что она слушает и говорит без всяких аппаратов, чего, конечно, быть не могло. Он не выдержал:
- Вы переговариваетесь! Как это происходит?
Лера невесело улыбнулась.
- Вот видите!
- Тьфу! Действительно, на кой это мне. Спросите: вам можно задержаться? Хоть ненадолго.
- Нет, невозможно.
- Значит, мы больше не увидимся?
Она кивнула.
- Какой-то дурдом, - сказал Погосов.- Все запрограммировано! - Он вдруг вспылил. - Вы и в тот раз не смогли бы остаться. Так что нечего мне травить.
Взгляд ее с нежностью скользил по его лицу.
- Может, надо было все стереть... И меня стереть из вашей памяти. Наверное, Грег был прав, - она вопросительно остановилась.
- Что ж вы емy помешали?
- Мне хотелось хотя бы так задержаться...
Она не договорила, улыбнулась виновато, жалко, от этой улыбки можно было прийти в отчаяние. Вдруг обняла его, прижалась всем телом, губами к его губам, всей своей телесностью, он жe стоял болван болваном, очнулся, когда она исчезла, словно истаяв. Утренний берeг опустел, то была первобытная пустынность. Торчали древние серые валуны. Сосны чуть шевелили заиндевелыми ветвями. Стали появляться
звуки - потрескивало, звенело, шелестело, - и звуки эти были древние.
Ничего не осталось от нее. Только их парные следы, мужские и женские, петляя, вели к перевернутой лодке, здесь потоптались, дальше к поселку потянулся одинокий след больших мужских кед.
Под вечер на своем помятом стареньком "Москвиче" прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из "Physical Review".
Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка "Столичной" стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.
Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой "Тойоте". Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей...
- Представляешь! Мне растолковали, откуда. Помнишь его фефелу лохматую. Она теперь в банке. Наш Муркин ее пристроил, это тоже мафиозная история, и она внедрилась туда, как вирус, ну и, соответственно, они теперь затеяли большой шахер-махер - участок бывшего нашего пионерлагеря оттяпать под загородное казино.
Тырса клокотал от возмущения, брызги летели из-под усов, когда он описывал, как эта фефела продала дом своей матери, а ее сунула в больницу для престарелых.
- Всех подмазали, начальство боится с ними связываться. Вчера Муркин при всех заявил, что в Австрию за приборами поедет он. Смешно, да? Но факт. Так и будет. Уверяю тебя.
На берегу размахнулся во всю ширь горизонта закат. Лес, пляж, воды замерли, глядя на действо, творимое небом. Там, пылая, бежали краски, смешивалось лиловое с алым, лимонным, рыжим, и все это плавилось в сказочном золоте, отблески золотили вершины облаков.
Погосов смотрел, как прошедший день тонул вместе с встречей, с чудом, расставанием, погружался в небытие, уходил безвозвратно.
- Нет, как тебе это нравится, - продолжал Тырса, не в силах остановиться. - Не могу видеть безнаказанность. Подумаешь, кандидат наук, сказал он, - это при всех, мол, кандидатскую можно сляпать за две тысячи баксов, запросто! И сляпают, смешно, но факт!
Они стояли у перевернутой лодки, лицо у Погосова было незнакомое, нездешнее, и Тырса замолчал.
Чайки выстроились по кромке льда, смотрели не на закат, а на них.
- Вот, когда я не сплю, у нас с тобой общий мир, - вдруг сказал Погосов, - а во сне у меня свой собственный, никому не известный. Спрашивается, зачем он дается человеку?
Никогда прежде Погосов не делился своим интимным. Он мог жить внутри своего ума, и Тырса завидовал ему.
- Посмотри, Наумчик, смотри как следует. - Погосов шаг за шагом повел его до того места, где женский след обрывался. - Что это, по-твоему, значит?
Тырса поежился от ветра, поднял воротник куртки, предположил без интереса:
- Мало ли, могла на дельтаплане улететь.
- Ну что ты городишь. Господи, почему ты не хочешь вникнуть?
- Тогда это был ангел, ничего другого.
Тырса не стал выяснять, зачем ангелу ходить на каблуках, почему ангел обязательно женского рода. Факт, что залетела в эту глухомань какая-то шалава и отвлекла шефа, откалывая свои номера.
Судя по тому, как Погосов заставлял Тырсу вглядываться, запоминать, ахать, он чуть ли не всерьез рассматривал этот феномен. Инженерская натура Тырсы не признавала чудес вроде левитации, чудо не то, что против законов природы, а всего лишь то, что нам не известно о природе. Плохо, если из-за какой-то сучки у шефа начнутся галлюциногенные явления. Вполне возможно, что шеф зациклился на своем исследовании.
Присев на корточки, Погосов пьяно наблюдал, как осыпался песок внутри следа. Песчинка за песчинкой отрывались от стенки и падали. След мелел и сглаживался.
Тырса остался ночевать. Наутро Погосова мутило. Тырса отпаивал его крепким кофе. Погосов смотрел, как по дощатой столешнице полз муравей.
- Все на земле кормятся бесплатно. Кроме человека, - сказал Тырса. - И у всех жилье бесплатное.
Погосов подошел к зеркалу, постоял, разглаживая подглазья, неодобрительно покачал головой.
- Ну и харя.
Пока он брился, бренчал соском умывальника в сенях, прыгал, приседал, Тырса осторожно расспрашивал, удалось ли шефу продвинуться, и насколько, и появился ли просвет.
Погосов уставился на него, с трудом усваивая вопросы.
- Просвет, а как же... появился, только с другой стороны.
Что сие означало, Тырса не понял, виновато улыбаясь, попробовал прояснить, прояснял осторожно, поскольку тема была запретная, болезненная и мог произойти взрыв.
- Не лезь, - остановил его Погосов, потом мутный взгляд его просветлел. - Есть, Наумчик, вещи, в которые лучше не вникать. Что тебе неймется?
- Потому что на тебя бочку катят.
Подождал, но Погосов не заинтересовался, смотрел в окно, за которым накрапывал дождь и не то ветер шумел, не то доносился с моря прибой.
Вздыхая, поеживаясь, Тырса выложил печальные новости, не хотел расстраивать Погосова, но теперь, видно, не избежать: счета арестованы, военных прижали за махинации, у директора инфаркт, вместо него будет Андрианов, который уже заявил, что старик виноват, потакал любимчикам вроде Погосова, отпустил его, тем самым сорвал сроки, заказ не выполнен.
Недослушав, Погосов потянулся, шумно зевнул.
- Перебрал я вчера... Вались они все за ящик. Пошли ты их.
Послать можно, можно запросто, если б знать, что Погосов добился своего и будет на коне.
- Ничего они нам не сделают, не дергайся.
- Ты не понимаешь, гранта нам не дадут. Денег не платят третий месяц. Народишко разбежится, надоело всем на картошке сидеть. Ликвидируют нас.
Тырсу все больше раздражало равнодушие шефа. С ним тоже считаться не станут. Еще немного, и зачислят банкротом. Тырса надеялся, что oн тут по уши погружен, ведь ни о чем другом думать не мог. А он, оказывается, надрался из-за какой-то... Шестикрылый серафим ему явился.
Тырса сел верхом на стул, достал платок, оглушительно высморкался.
- Баба научным занятиям противопоказана. Вреднейшая помеха, извини меня, надо или - или.
Погосов подошел к нему, погладил его седеющий ежик.
- И море, и Гомер - все движется любовью.
- Так это же стихи, - определил Тырса. - Я вижу, мы вляпались.
- Не боись, я тебя уверяю, нам никто не помеха.
- Ты можешь мне толком сказать, когда у тебя все будет готово?.. Так, чтобы всем представить?..
Погосов покривился, будто его донимали о чайнике - когда закипит, закипит ли? Ну куда он денется, закипит. Вдруг вспомнилась бабкина приговорка: "Видно, так на роду написано". Как озадачивало - где оно написано? Кто-то где-то пишет? Теперь он знал.
- Все будет хорошо, ручаюсь, - повторял он, машинально просматривая бумаги: заявки, требования, отчеты, - ставил подпись, откладывал письма.
- Там одно письмо из Стокгольма, срочное, - предупредил Тырса, - от твоего приятеля Густава.
- От Густава? - Голос Погосова дрогнул.
Дважды он прочел приглашение участвовать в Международном симпозиуме по плазме в Торонто на январь будущего года: "...пришли примерное название твоего доклада. Обнимаю. Густав".
- Что с тобой? - спросил Тырса.
Взгляд Погосова стоял на нем неподвижно, наконец Погосов встряхнул головой, отмахиваясь от чего-то, с трудом сказал, что надо ответить немедленно электронной почтой. И продиктовал свое согласие выступить и примерное название - о природе полученных явлений при таких-то режимах.
Тырса заулыбался восхищенно, потряс кулаком.
- Слава тебе, Господи! Значит, порядок! Я знал, что ты добьешь эту штуковину. Иначе быть не могло. Мы все верили! Я помню, как ты сказал перед отъездом: "Стану делать, что надо делать, а там пусть будет, что будет". Выходит, что у тебя все готово?
- Будет готово.
- Ты уверен?.. А вдруг сорвется? Мало ли что выплывет. Я ведь чего боюсь, чтобы тебя не обогнал какой-нибудь шакал.
- Никто меня не обгонит, - безучастно сказал Погосов.
- Может, потянем с ответом?
- Сегодня же передай по мейлу. И добавь: "Дорогой Густав, я всегда буду..." Нет, лучше так: "Дорогой Густав, я никогда не забуду твоей сердечности".
Зашевелилось где-то на чердаке, в домике шла своя деревянная жизнь, шеле-стело, поскрипывало, вздыхало.
- Знаешь, я человек суеверный, я боюсь заглядывать наперед, - виновато сказал Тырса, - слишком много было неудач. Но раз ты так уверен... значит, у тебя главное сделано, доказательства то есть... Шутка ли - международный симпозиум!
Погосов походил по комнате и вдруг сказал:
- Сон не доказательство... Что смотришь, ну приснились мне и решение, и ответ. Менделееву тоже приснилась его система. Так и мне. В готовом виде. Без всякого счастья трудных дорог.
- И слава Богу! - вскричал Тырса. - Хорошо вам, гениям.
- Еще бы. Теперь можно ничего не делать, все пойдет своим путем.
Не понять было, шутит он или всерьез.
- И как скоро, как ты думаешь?
- Закакал, что тебе неймется?
- Потому что не время решает, а пора.
- Пора, она не ихняя.
- Не упустить бы, Серега, я тебя умоляю, не отвлекайся.
Чтобы не расстраивать шефа, он умолчал, что самую большую комнату лаборатории собираются сдать под коммерческий интернет-центр, аппаратуру продать, Тырсу предупредили, чтобы помалкивал. На них не было управы. Власть перешла к хапугам. Земной суд бездействовал, и Божий не спешил. Тырса не знал, чем можно остановить эту саранчу. Он жаждал возмездия. Теперь он предвкушал час расплаты.
Все же его смущало поведение шефа.
- Ты должен ликовать, а ты чего-то киснешь. Если ты выйдешь на всемирность, тогда нам никто не страшен.
За круглой железной печкой сушились дрова. Погосов вытащил несколько поленьев, отодрал бересту, чиркнул спичкой, кора затрещала, свернулась, закудрявились желтые огоньки, вскоре в топке потянуло, загудело.
- Насчет шакала, между прочим, ты прав, - сказал Погосов. - Не я, так другой додумался бы. Я иногда слышу, как целая толпа мчится позади. Я только на час вырвался вперед, еще немного - обойдут, так что все равно, не я, так другой, а ты мне покажи, где я, Сергей Погосов, где я, в чем я единственный и неповторимый?
Он сидел на корточках перед печкой, и Тырса не видел его физиономии, слышал только голос, в котором были горечь, недоумение, будто Погосов обсуждал не себя, а другого человека.
- Специалист вроде меня, не корифей, обычный типовой доктор наук, он обойдет маленькие ошибки и, если повезет, выйдет, знаешь, куда? На большое заблуждение! Вот и вся игра. Спрашивается, стоит ли ради этого профукать свою жизнь? Нет уж, извините. Получилось у меня, и достаточно. Есть другие миры. Жизнь не сводится к работе.
Что-то, наверное, Тырса заподозрил. Или учуял, слишком яростно он вцепился в него - какое может быть заблуждение, до него еще добраться надо. Пока что ему подвалило счастье - хватай его обеими руками, и нечего мудрить.
Он носился по комнате, расписывая, какой втык устроит всем неверующим. Настоящий талант - это не фуфры-мухры, талант свое возьмет.
Он заглядывал в лицо Погосову, заглядывал с искательной улыбкой, позади которой был страх. Он все еще не верил, боялся поверить, радовался и боялся своей радости, поведение Погосова сбивало его с толку.
Баба? Бабий фактор временный, бабы приходят и уходят, сколько их перебывало у шефа. Наука - вот постоянное прибежище. Что может быть прекраснее вдохновенного мига, когда после всех мытарств, провалов вдруг тебя осенило. Пускай во сне. Случись что-либо подобное у Тырсы, Боже ты мой, как вознесся бы он над непривлекательным своим существованием!
В печке оглушительно выстреливали горящие поленья. Погосов вдруг спросил: интересно, как получается такой звук?
Тырса обиженно молчал. Тогда Погосов подошел к нему, взял его за плечи.
- Знаешь, Наумчик, что остается от всей нашей суеты? Совсем не то, что мы считаем. В конце концов остается одно-единственное - любовь.
Тырса молчал.
- Согласен?
- У кого как, - мрачно отозвался Тырса. - Мне, например, это не положено.
- То есть?
- А то, что мне твоя любовь не по карману. Мне положено одно, тебе другое. Мне положен секс. Примитивный. Полбанки в подъезде, остальное на подоконнике. Можно в машине, но там слишком много гимнастики. Да ты оглянись, дорогуша, кто у нас может заниматься любовью при такой зарплате и питании. Это для олигархов, они блудодеи, они покупают любую. Настоящая любовь - дело графское. Ты, что, Алексей Вронский?
Когда он заводился, слюна летела из его щербатого рта, морщин становилось больше, чем лица. Он давно уже выглядел куда старше Погосова, хотя они были одногодки, вместе кончали институт. Несколько лет назад Погосов с трудом вытащил его из мастерской по ремонту телевизоров. "Сделал отверстие в его душной
судьбе", - как выразился Тырса.
Долги, нужда одолевали его. На днях он услыхал, как его дочери-двойняшки обсуждали своего папаню: не тот достался им, от него ни денег, ни имени, ни перспектив. Жена пилила за то, что он ушел из мастерской. Там зарабатывал куда больше.
Его вдруг прорвало: в парикмахерскую сходить - денег нет, острижет жена ножницами кое-как - и ладно. А в чем он ходит - костюм брата донашивает!
Никогда он не позволял себе жаловаться, но тут его несло и несло. Он обращался уже не к Погосову, а к тем, кто там, наверху, кто вздувает цены на жилье, тепло, продукты, кто распоряжается их существованием, всей этой страной, не пригодной для честной жизни. Какая тут может быть любовь. То, что у Сергея произошло, наверняка обман, повсюду обман. Следы на песке цирковой номер. Мистика, кабалистика, левитация; все эти паранормальные химеры такая же ложь, как и все остальное.
Погосов не спорил, смотрел издалека, словно не различая ни Тырсу, ни прочих предметов. Никак было не пробиться к тому Погосову, которого Тырса, казалось, знал наизусть, что-то непроницаемое возникло между ними.
Они вышли во двор. Дул холодный ветер, в воздухе неслись последние мерзлые листья. "Москвич" никак не заводился, Тырса материл его старческую немощь и свою незадачливость, пока наконец машина не всхлипнула, рыгнула черным дымом и затарахтела
Долго прогревалась машина. Стараясь развлечь шефа, Тырса изображал, какое он вызовет потрясение в институте, утверждая культ Спящего гения, Открывающего во сне.
- О чем ты? - спросил Погосов, и все, о чем говорил Тырса, потеряло смысл.
На обратном пути Тырса решил никому не рассказывать о странностях Погосова. Ехал он медленно, раздумывая над словами Погосова; чем дальше, тем труднее было разобраться, кто из них прав.
Скорее всего, в жизни ничего не остается, ни от любви, ни от научной работы. Он ругал себя за то, что не сумел избавить Погосова от химеры, которая так заморочила его душу. Бедный Погосов, единственный друг, лучшее, что приобрел Тырса в своей неудачной, ничем не обозначенной жизни.
- Я вас не отпущу.
- Зачем я вам?
- Как свидетель. Без вас никто не поверит. Вы единственное доказательство, - он подумал и добавил: - И для меня самого, я действительно себе не верю.
- Только для этого? - живо спросила она.
Слава тебе Господи, она произнесла это с обидой, как произносили женщины всех времен, подчиняясь древней потребности - услышать слова признания, извлечь их из мохнатого мужского нутра.
- Нет, не только, - пробормотал Погосов. Он заставил себя посмотреть ей в глаза.
- Чего вы хотите?
- Останьтесь.
- Времени уже нет, поздно. Был у нас с вами момент. Мы его упустили.
- Я? Я ничего не упустил. Когда это?
- На этом самом месте. Прошлый раз. Вас тогда более всего занимала загадка следов.
- И что же это я упустил?
- Мы могли бы провести это время иначе, но вы выбрали следы.
Она сообщила это с некоторым злорадством. Было и огорчение, однако та обида или досада не давала ей покоя, и теперь она не преминула уязвить Погосова.
- Да, да, вы шли не за мной, а за ними.
- Черт возьми! Извините, то были еще не вы, то была случайная встреча, для одноразового приключения.
Честно говоря, некоторая необычность, конечно, тогда чувствовалась, но утро на эту особу тратить не следовало, другое дело, вечерком, после ужина, чтобы все получилось само собою. Не прислушался он к тем сигналам, они поступали, как говорится, из свернутой реальности, не доступной наблюдению, еле уловимые сигналы.
- Как раз то была я. Больше, чем я сейчас. Но теперь я понимаю ваш выбор. Выбирая, конечно, что-то теряешь. Не всегда мы знаем, что именно потеряно. Да, выбор это и приобретение, но и всегда потеря. Не ругайте себя. Вы выбрали то, что хотели, и кое-что вы приобрели. Может, не так мало.
- Нет, нет, это была ошибка.
- Неблагодарный вы человек. Взвесьте сами: в лучшем случае уложили бы в кровать еще одну особу. Не надо морщиться, элементарная мужская задача. Знали
бы - за голову схватились, - тайну природы променял на бабу! - Рука ее легла Погосову на плечо. - Я изучила вас.
Изучила? Может, и так, во всяком случае, эта женщина знает его лучше всех других. Она снимала всякие его характеристики, сравнивала виртуальные варианты его поведения, его экстремальные состояния, неизвестно, что они еще там выведали.
- ...слишком высокого мнения вы были о своем предназначении. Другие ценности у вас в счет не шли.
- Вы о чем? - Но он уже догадался и в сердцах стукнул ногой по лодке. А вы разве не такая, вы явились сюда вовсе не романить, вам нужен был подопытный экземпляр. За ним и явились.
Кажется, он попал в цель, что-то с ней произошло, она окинула печальным взглядом берег, холодное небо, тусклый блеск залива, дымку над дальним городом и сникла, зябко поежилась.
- Ничего нам не исправить, - что-то она еще хотела сказать, но не успела, прислушалась, сердито кивнула кому-то невидимому, неразборчиво ответила.
Погосов поклялся бы, что она слушает и говорит без всяких аппаратов, чего, конечно, быть не могло. Он не выдержал:
- Вы переговариваетесь! Как это происходит?
Лера невесело улыбнулась.
- Вот видите!
- Тьфу! Действительно, на кой это мне. Спросите: вам можно задержаться? Хоть ненадолго.
- Нет, невозможно.
- Значит, мы больше не увидимся?
Она кивнула.
- Какой-то дурдом, - сказал Погосов.- Все запрограммировано! - Он вдруг вспылил. - Вы и в тот раз не смогли бы остаться. Так что нечего мне травить.
Взгляд ее с нежностью скользил по его лицу.
- Может, надо было все стереть... И меня стереть из вашей памяти. Наверное, Грег был прав, - она вопросительно остановилась.
- Что ж вы емy помешали?
- Мне хотелось хотя бы так задержаться...
Она не договорила, улыбнулась виновато, жалко, от этой улыбки можно было прийти в отчаяние. Вдруг обняла его, прижалась всем телом, губами к его губам, всей своей телесностью, он жe стоял болван болваном, очнулся, когда она исчезла, словно истаяв. Утренний берeг опустел, то была первобытная пустынность. Торчали древние серые валуны. Сосны чуть шевелили заиндевелыми ветвями. Стали появляться
звуки - потрескивало, звенело, шелестело, - и звуки эти были древние.
Ничего не осталось от нее. Только их парные следы, мужские и женские, петляя, вели к перевернутой лодке, здесь потоптались, дальше к поселку потянулся одинокий след больших мужских кед.
Под вечер на своем помятом стареньком "Москвиче" прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из "Physical Review".
Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка "Столичной" стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.
Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой "Тойоте". Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей...
- Представляешь! Мне растолковали, откуда. Помнишь его фефелу лохматую. Она теперь в банке. Наш Муркин ее пристроил, это тоже мафиозная история, и она внедрилась туда, как вирус, ну и, соответственно, они теперь затеяли большой шахер-махер - участок бывшего нашего пионерлагеря оттяпать под загородное казино.
Тырса клокотал от возмущения, брызги летели из-под усов, когда он описывал, как эта фефела продала дом своей матери, а ее сунула в больницу для престарелых.
- Всех подмазали, начальство боится с ними связываться. Вчера Муркин при всех заявил, что в Австрию за приборами поедет он. Смешно, да? Но факт. Так и будет. Уверяю тебя.
На берегу размахнулся во всю ширь горизонта закат. Лес, пляж, воды замерли, глядя на действо, творимое небом. Там, пылая, бежали краски, смешивалось лиловое с алым, лимонным, рыжим, и все это плавилось в сказочном золоте, отблески золотили вершины облаков.
Погосов смотрел, как прошедший день тонул вместе с встречей, с чудом, расставанием, погружался в небытие, уходил безвозвратно.
- Нет, как тебе это нравится, - продолжал Тырса, не в силах остановиться. - Не могу видеть безнаказанность. Подумаешь, кандидат наук, сказал он, - это при всех, мол, кандидатскую можно сляпать за две тысячи баксов, запросто! И сляпают, смешно, но факт!
Они стояли у перевернутой лодки, лицо у Погосова было незнакомое, нездешнее, и Тырса замолчал.
Чайки выстроились по кромке льда, смотрели не на закат, а на них.
- Вот, когда я не сплю, у нас с тобой общий мир, - вдруг сказал Погосов, - а во сне у меня свой собственный, никому не известный. Спрашивается, зачем он дается человеку?
Никогда прежде Погосов не делился своим интимным. Он мог жить внутри своего ума, и Тырса завидовал ему.
- Посмотри, Наумчик, смотри как следует. - Погосов шаг за шагом повел его до того места, где женский след обрывался. - Что это, по-твоему, значит?
Тырса поежился от ветра, поднял воротник куртки, предположил без интереса:
- Мало ли, могла на дельтаплане улететь.
- Ну что ты городишь. Господи, почему ты не хочешь вникнуть?
- Тогда это был ангел, ничего другого.
Тырса не стал выяснять, зачем ангелу ходить на каблуках, почему ангел обязательно женского рода. Факт, что залетела в эту глухомань какая-то шалава и отвлекла шефа, откалывая свои номера.
Судя по тому, как Погосов заставлял Тырсу вглядываться, запоминать, ахать, он чуть ли не всерьез рассматривал этот феномен. Инженерская натура Тырсы не признавала чудес вроде левитации, чудо не то, что против законов природы, а всего лишь то, что нам не известно о природе. Плохо, если из-за какой-то сучки у шефа начнутся галлюциногенные явления. Вполне возможно, что шеф зациклился на своем исследовании.
Присев на корточки, Погосов пьяно наблюдал, как осыпался песок внутри следа. Песчинка за песчинкой отрывались от стенки и падали. След мелел и сглаживался.
Тырса остался ночевать. Наутро Погосова мутило. Тырса отпаивал его крепким кофе. Погосов смотрел, как по дощатой столешнице полз муравей.
- Все на земле кормятся бесплатно. Кроме человека, - сказал Тырса. - И у всех жилье бесплатное.
Погосов подошел к зеркалу, постоял, разглаживая подглазья, неодобрительно покачал головой.
- Ну и харя.
Пока он брился, бренчал соском умывальника в сенях, прыгал, приседал, Тырса осторожно расспрашивал, удалось ли шефу продвинуться, и насколько, и появился ли просвет.
Погосов уставился на него, с трудом усваивая вопросы.
- Просвет, а как же... появился, только с другой стороны.
Что сие означало, Тырса не понял, виновато улыбаясь, попробовал прояснить, прояснял осторожно, поскольку тема была запретная, болезненная и мог произойти взрыв.
- Не лезь, - остановил его Погосов, потом мутный взгляд его просветлел. - Есть, Наумчик, вещи, в которые лучше не вникать. Что тебе неймется?
- Потому что на тебя бочку катят.
Подождал, но Погосов не заинтересовался, смотрел в окно, за которым накрапывал дождь и не то ветер шумел, не то доносился с моря прибой.
Вздыхая, поеживаясь, Тырса выложил печальные новости, не хотел расстраивать Погосова, но теперь, видно, не избежать: счета арестованы, военных прижали за махинации, у директора инфаркт, вместо него будет Андрианов, который уже заявил, что старик виноват, потакал любимчикам вроде Погосова, отпустил его, тем самым сорвал сроки, заказ не выполнен.
Недослушав, Погосов потянулся, шумно зевнул.
- Перебрал я вчера... Вались они все за ящик. Пошли ты их.
Послать можно, можно запросто, если б знать, что Погосов добился своего и будет на коне.
- Ничего они нам не сделают, не дергайся.
- Ты не понимаешь, гранта нам не дадут. Денег не платят третий месяц. Народишко разбежится, надоело всем на картошке сидеть. Ликвидируют нас.
Тырсу все больше раздражало равнодушие шефа. С ним тоже считаться не станут. Еще немного, и зачислят банкротом. Тырса надеялся, что oн тут по уши погружен, ведь ни о чем другом думать не мог. А он, оказывается, надрался из-за какой-то... Шестикрылый серафим ему явился.
Тырса сел верхом на стул, достал платок, оглушительно высморкался.
- Баба научным занятиям противопоказана. Вреднейшая помеха, извини меня, надо или - или.
Погосов подошел к нему, погладил его седеющий ежик.
- И море, и Гомер - все движется любовью.
- Так это же стихи, - определил Тырса. - Я вижу, мы вляпались.
- Не боись, я тебя уверяю, нам никто не помеха.
- Ты можешь мне толком сказать, когда у тебя все будет готово?.. Так, чтобы всем представить?..
Погосов покривился, будто его донимали о чайнике - когда закипит, закипит ли? Ну куда он денется, закипит. Вдруг вспомнилась бабкина приговорка: "Видно, так на роду написано". Как озадачивало - где оно написано? Кто-то где-то пишет? Теперь он знал.
- Все будет хорошо, ручаюсь, - повторял он, машинально просматривая бумаги: заявки, требования, отчеты, - ставил подпись, откладывал письма.
- Там одно письмо из Стокгольма, срочное, - предупредил Тырса, - от твоего приятеля Густава.
- От Густава? - Голос Погосова дрогнул.
Дважды он прочел приглашение участвовать в Международном симпозиуме по плазме в Торонто на январь будущего года: "...пришли примерное название твоего доклада. Обнимаю. Густав".
- Что с тобой? - спросил Тырса.
Взгляд Погосова стоял на нем неподвижно, наконец Погосов встряхнул головой, отмахиваясь от чего-то, с трудом сказал, что надо ответить немедленно электронной почтой. И продиктовал свое согласие выступить и примерное название - о природе полученных явлений при таких-то режимах.
Тырса заулыбался восхищенно, потряс кулаком.
- Слава тебе, Господи! Значит, порядок! Я знал, что ты добьешь эту штуковину. Иначе быть не могло. Мы все верили! Я помню, как ты сказал перед отъездом: "Стану делать, что надо делать, а там пусть будет, что будет". Выходит, что у тебя все готово?
- Будет готово.
- Ты уверен?.. А вдруг сорвется? Мало ли что выплывет. Я ведь чего боюсь, чтобы тебя не обогнал какой-нибудь шакал.
- Никто меня не обгонит, - безучастно сказал Погосов.
- Может, потянем с ответом?
- Сегодня же передай по мейлу. И добавь: "Дорогой Густав, я всегда буду..." Нет, лучше так: "Дорогой Густав, я никогда не забуду твоей сердечности".
Зашевелилось где-то на чердаке, в домике шла своя деревянная жизнь, шеле-стело, поскрипывало, вздыхало.
- Знаешь, я человек суеверный, я боюсь заглядывать наперед, - виновато сказал Тырса, - слишком много было неудач. Но раз ты так уверен... значит, у тебя главное сделано, доказательства то есть... Шутка ли - международный симпозиум!
Погосов походил по комнате и вдруг сказал:
- Сон не доказательство... Что смотришь, ну приснились мне и решение, и ответ. Менделееву тоже приснилась его система. Так и мне. В готовом виде. Без всякого счастья трудных дорог.
- И слава Богу! - вскричал Тырса. - Хорошо вам, гениям.
- Еще бы. Теперь можно ничего не делать, все пойдет своим путем.
Не понять было, шутит он или всерьез.
- И как скоро, как ты думаешь?
- Закакал, что тебе неймется?
- Потому что не время решает, а пора.
- Пора, она не ихняя.
- Не упустить бы, Серега, я тебя умоляю, не отвлекайся.
Чтобы не расстраивать шефа, он умолчал, что самую большую комнату лаборатории собираются сдать под коммерческий интернет-центр, аппаратуру продать, Тырсу предупредили, чтобы помалкивал. На них не было управы. Власть перешла к хапугам. Земной суд бездействовал, и Божий не спешил. Тырса не знал, чем можно остановить эту саранчу. Он жаждал возмездия. Теперь он предвкушал час расплаты.
Все же его смущало поведение шефа.
- Ты должен ликовать, а ты чего-то киснешь. Если ты выйдешь на всемирность, тогда нам никто не страшен.
За круглой железной печкой сушились дрова. Погосов вытащил несколько поленьев, отодрал бересту, чиркнул спичкой, кора затрещала, свернулась, закудрявились желтые огоньки, вскоре в топке потянуло, загудело.
- Насчет шакала, между прочим, ты прав, - сказал Погосов. - Не я, так другой додумался бы. Я иногда слышу, как целая толпа мчится позади. Я только на час вырвался вперед, еще немного - обойдут, так что все равно, не я, так другой, а ты мне покажи, где я, Сергей Погосов, где я, в чем я единственный и неповторимый?
Он сидел на корточках перед печкой, и Тырса не видел его физиономии, слышал только голос, в котором были горечь, недоумение, будто Погосов обсуждал не себя, а другого человека.
- Специалист вроде меня, не корифей, обычный типовой доктор наук, он обойдет маленькие ошибки и, если повезет, выйдет, знаешь, куда? На большое заблуждение! Вот и вся игра. Спрашивается, стоит ли ради этого профукать свою жизнь? Нет уж, извините. Получилось у меня, и достаточно. Есть другие миры. Жизнь не сводится к работе.
Что-то, наверное, Тырса заподозрил. Или учуял, слишком яростно он вцепился в него - какое может быть заблуждение, до него еще добраться надо. Пока что ему подвалило счастье - хватай его обеими руками, и нечего мудрить.
Он носился по комнате, расписывая, какой втык устроит всем неверующим. Настоящий талант - это не фуфры-мухры, талант свое возьмет.
Он заглядывал в лицо Погосову, заглядывал с искательной улыбкой, позади которой был страх. Он все еще не верил, боялся поверить, радовался и боялся своей радости, поведение Погосова сбивало его с толку.
Баба? Бабий фактор временный, бабы приходят и уходят, сколько их перебывало у шефа. Наука - вот постоянное прибежище. Что может быть прекраснее вдохновенного мига, когда после всех мытарств, провалов вдруг тебя осенило. Пускай во сне. Случись что-либо подобное у Тырсы, Боже ты мой, как вознесся бы он над непривлекательным своим существованием!
В печке оглушительно выстреливали горящие поленья. Погосов вдруг спросил: интересно, как получается такой звук?
Тырса обиженно молчал. Тогда Погосов подошел к нему, взял его за плечи.
- Знаешь, Наумчик, что остается от всей нашей суеты? Совсем не то, что мы считаем. В конце концов остается одно-единственное - любовь.
Тырса молчал.
- Согласен?
- У кого как, - мрачно отозвался Тырса. - Мне, например, это не положено.
- То есть?
- А то, что мне твоя любовь не по карману. Мне положено одно, тебе другое. Мне положен секс. Примитивный. Полбанки в подъезде, остальное на подоконнике. Можно в машине, но там слишком много гимнастики. Да ты оглянись, дорогуша, кто у нас может заниматься любовью при такой зарплате и питании. Это для олигархов, они блудодеи, они покупают любую. Настоящая любовь - дело графское. Ты, что, Алексей Вронский?
Когда он заводился, слюна летела из его щербатого рта, морщин становилось больше, чем лица. Он давно уже выглядел куда старше Погосова, хотя они были одногодки, вместе кончали институт. Несколько лет назад Погосов с трудом вытащил его из мастерской по ремонту телевизоров. "Сделал отверстие в его душной
судьбе", - как выразился Тырса.
Долги, нужда одолевали его. На днях он услыхал, как его дочери-двойняшки обсуждали своего папаню: не тот достался им, от него ни денег, ни имени, ни перспектив. Жена пилила за то, что он ушел из мастерской. Там зарабатывал куда больше.
Его вдруг прорвало: в парикмахерскую сходить - денег нет, острижет жена ножницами кое-как - и ладно. А в чем он ходит - костюм брата донашивает!
Никогда он не позволял себе жаловаться, но тут его несло и несло. Он обращался уже не к Погосову, а к тем, кто там, наверху, кто вздувает цены на жилье, тепло, продукты, кто распоряжается их существованием, всей этой страной, не пригодной для честной жизни. Какая тут может быть любовь. То, что у Сергея произошло, наверняка обман, повсюду обман. Следы на песке цирковой номер. Мистика, кабалистика, левитация; все эти паранормальные химеры такая же ложь, как и все остальное.
Погосов не спорил, смотрел издалека, словно не различая ни Тырсу, ни прочих предметов. Никак было не пробиться к тому Погосову, которого Тырса, казалось, знал наизусть, что-то непроницаемое возникло между ними.
Они вышли во двор. Дул холодный ветер, в воздухе неслись последние мерзлые листья. "Москвич" никак не заводился, Тырса материл его старческую немощь и свою незадачливость, пока наконец машина не всхлипнула, рыгнула черным дымом и затарахтела
Долго прогревалась машина. Стараясь развлечь шефа, Тырса изображал, какое он вызовет потрясение в институте, утверждая культ Спящего гения, Открывающего во сне.
- О чем ты? - спросил Погосов, и все, о чем говорил Тырса, потеряло смысл.
На обратном пути Тырса решил никому не рассказывать о странностях Погосова. Ехал он медленно, раздумывая над словами Погосова; чем дальше, тем труднее было разобраться, кто из них прав.
Скорее всего, в жизни ничего не остается, ни от любви, ни от научной работы. Он ругал себя за то, что не сумел избавить Погосова от химеры, которая так заморочила его душу. Бедный Погосов, единственный друг, лучшее, что приобрел Тырса в своей неудачной, ничем не обозначенной жизни.