Кроме всегда присутствовавших главных советников, остальной состав совета не отличался постоянством. Например, когда провозглашалось что-то очень важное или когда раскрывалась опасная попытка подстрекательства к мятежу, чтобы создать видимость широкого представительства, привлекалось дополнительное количество знатных людей.
Глава 8
Глава 8
ЩЕДРОСТЬ И ПЫШНОСТЬ
Политика, которую с помощью этих советников проводил Ирод, была смесью аристократизма, неукоснительной суровости и великодушной щедрости.
Подобно многим абсолютным властителям, он был убежденным сторонником прямого апеллирования «к народу». По важным случаям, вроде его торжественных возвращений после встреч с римскими вождями, чтобы приветствовать его, часто устраивали бурные народные встречи, которые не имели никакой конституционной значимости или силы, а просто собирались, не без подражания грекам, чтобы выслушать и одобрить волю правителя.
Подобным же образом лиц, виновных в участии в мятеже, включая и членов семьи Ирода, вытаскивали на враждебно настроенные народные судилища, не раз угрожали им расправой, до того как соизволит вмешаться царь. Иногда эти толпы разъяренных людей, как и другие подобные сборища, собирались чисто стихийно, но временами это были заседания официальных царских судов. Ибо Ирод, как до него Хасмонеи, конечно же создавал собственные суды. Иудейское представление, что царь не правомочен выступать в качестве судьи, начисто отвергалось, ибо отправление правосудия, как и законодательная деятельность, полностью находилось в его руках.
Когда в его семье случались неприятности и ее члены представали перед этими органами, Ирод ради популярности ссылался на иудейский Закон, не имевший отношения к тем законам, которые применялись судами. Суды, скорее всего, внешне действовали на основе греческих законов, унаследованных или позаимствованных у эллинистических царств, возможно несколько видоизмененных в соответствии с римской судебной практикой.
Хотя Ирод был вынужден согласиться на предоставление этим городам-государствам известной автономии, само это понятие ему не импонировало. Иудейским городам дозволялось еще меньше самоуправления, а несколько прибрежных общин — Иоппия, Иамния и Азот — потеряли последние остатки независимости и были сведены до статуса всего лишь центров топархии. Структура страны все больше централизовалась и бюрократизировалась наподобие принятой в Птолемеевом Египте; престолонаследие не одобрялось.
Правительство тоже было подозрительным и суровым, безопасности уделялось самое большое внимание. Собрания, кроме созываемых властями, запрещались, и даже к обычным скоплениям нескольких лиц власти относились с опасениями. «Не разрешались никакие собрания граждан, — пишет Иосиф, — нельзя было ни ходить вместе, ни находиться вместе, за всеми передвижениями следили». В городах, да и на открытых дорогах полчища соглядатаев выслеживали любые сборища. Высившиеся повсюду огромные крепости с их страшной репутацией также лишний раз напоминали о том, что надо быть осторожнее. После смерти Ирода в темницах обнаружили множество заключенных на длительные сроки.
Такова была участь инакомыслящего меньшинства; разумеется, это не было временем, когда процветала оппозиция. Но с другой стороны, Ирод неоднократно проявлял необычайную щедрость по отношению к населению, если на него обрушивалась беда. Сокращение налогов в крайних случаях не считалось — то была обычная практика эллинистических и римских правительств. Но когда наступало по-настоящему тяжкое время, он действовал энергично, проявляя при этом безграничную щедрость. Такая необходимость возникла в 25 году до н.э. когда Иудея пострадала от череды жесточайших засух, которые могли вконец подкосить и без того не щедрую на дожди страну. В данном случае засуха, похоже, стояла без перерыва второй год. Всходов практически не было, запасы иссякли, а вскоре начались вспышки чумы.
Ирод справился с положением, выделив за свой счет специальную рабочую силу и раздав огромное количество зерна. Зерно он закупил в Египте — дело трудное, но с правителем страны он дружил. Добрые отношения с римлянами пошли на пользу! Кроме того, он помог городам, находившимся за пределами его границ, послал семена жителям Сирии. Это, подчеркивает Иосиф, «принесло ему немалую прибыль». Семена, как правило, ссужались под 50 процентов! Но собственные подданные Ирода вряд ли были склонны возражать против высокой цены, которую приходилось платить за жизнь чужеземцам, к тому же прибыль шла на такую щедрую благотворительность в самой Иудее.
В заключение Иосиф отмечает, что все эти меры, понятно, добавили Ироду значительную долю популярности и порождали у людей вопрос, что это за человек, в котором уживались жестокая мстительность и невиданная щедрость. В другом месте историк вновь обращается к этой психологической проблеме и приходит к заключению, что Ирод вовсе не испытывал добрых чувств к своим подданным, а проявлял щедрость лишь из тщеславия — и во всяком случае щедрость эта имела неприятное звучание, так как средства на нее выколачивались жестокими методами. Последнее обвинение, увидим дальше, вообще-то не совсем справедливо. Менее ясным представляется вопрос о психологических мотивах его благотворительности. Легко таким путем, ставя под сомнение подлинные побуждения, отмахнуться от любых гуманных мер; благое дело остается неоспоримым фактом, и Ирод в данном случае был вполне милосердным правителем.
Иудеи, разумеется, имели богатые традиции заботы о бедных — между прочим, традиции эти значительно способствовали успешной благотворительной деятельности, позднее позволившей христианам утвердиться в Риме и других местах. Один из авторов Книги пророка Исайи, относящейся к V веку до н.э. возвестил о внимании Господа к угнетенным и притесненным (Исх. 61, 1, 3). 300 лет спустя автор Екклесиаста Бен Сира призывал людей обратить внимание на эту проблему, но был вынужден заключить, что пропасть между богатыми и бедными стала непреодолимой (Екк. 4, 1, 4). И в дальнейшем этот пессимизм, казалось, со временем становился все более оправданным. Отчасти виной тому известная двусмысленность позиции самих пользовавшихся влиянием фарисеев. В известном смысле они симпатизировали простым людям, потому что сами не были богаты и возлагали надежды на просвещение и согласие между людьми различных взглядов; по их инициативе проходили многие общественно важные решения, касавшиеся, например, защиты местных ремесел и сельского хозяйства. Противники даже обвиняли их в потакании бедным. С другой стороны, они были невысокого мнения о всех несведущих в Законе, а сюда включались не только те, кто заблуждался, но и просто малограмотные низы. Как говорил цитируемый в Священном Писании фарисей: «Но этот народ невежда в Законе, проклят он» (Ин. 7, 49). (В английской Библии «народ» переводится как «толпа». — Прим, перев.) Слово, переведенное как «толпа» или «люди от земли», первоначально было оскорбительным и адресовалось лицам «несведущим в Законе», то есть «невеждам», думающим иначе, чем фарисеи, или ведущим себя как иноверцы (или, в более поздние годы, как назначенные Римом чиновники). Но то же слово также весьма охотно и в известной мере не без оснований толковалось как свидетельство бесчеловечности, жестокости.
Благотворительная деятельность Ирода, не обращавшего внимания на знание или незнание Закона, выглядела предпочтительнее вышеупомянутой позиции, и Иосиф свидетельствует, что она принесла ему популярность.
Новая невеста, Мариамна II, как и ее предшественницы и преемницы, несомненно, обладала поразительной внешностью, ибо Ироду нравились красивые женщины. Но за этим браком стояло нечто большее. Потому что вскоре последовало назначение ее отца, Симона II, первосвященником. Вспомним, что, когда Ирод впервые вступил на царство, его недуховное происхождение помешало ему стать первосвященником и он назначил на эту должность вавилонского иудея из старого священнического рода Ананеля. После короткого неудачного периода, когда первосвященником был юный шурин царя Аристобул III, впоследствии убитый Иродом, Ананель вернулся на это место. Потом он умер — или, возможно, его попросили отречься, — и на его место назначили кого-то другого. Теперь этого другого, в свою очередь, сместили и отдали эту должность отцу новой жены Ирода Мариамны П.
Первосвященник, на которого пал выбор царя, был сыном некоего Боэтуса, которого путают со знаменитым теологом, носившим то же имя, — основателем саддукейской секты — боэтусеев. С этого времени Ирод (осуждаемый ортодоксами) время от времени смещал и назначал первосвященников, и так уж вышло, что почти все они долгое время были выходцами из рода Боэтуса или семейств, находившихся с ним в родственных связях. Это по существу монопольное положение, бросавшееся в глаза, и стало отличительной чертой нового порядка. "Горе мне, — восклицал не принимавший их иудей, — от дома Боэтусова! Горе мне от их дубинок! "
Покидавшие один за другим это место первосвященники продолжали пользоваться преимуществами этого высокого звания. Больше того, этот ореол распространялся на их семьи и других родственников. В результате члены этих семей, группировавшихся вокруг сановника, на которого в тот момент падал выбор царя, образовывали избранную, но постепенно растушую группу, обладавшую немалым влиянием. Непременной особенностью группы была преданность царю, который задумал таким путем распространить свою власть на значительные слои иудейской аристократии. Существенная часть фарисеев уже оказала ему по крайней мере пассивную поддержку, да и позицию монашеских групп, например ессеев, можно было характеризовать как повиновение. Но старая иудейская знать, саддукеи, до сих пор вела себя враждебно или уклончиво, поскольку их было очень много среди казненных Иродом после захвата Иерусалима 45 членов государственного совета, да и оставшиеся в живых были потрясены уничтожением великого множества хасмонеев. Теперь же, используя должность первосвященника, Ирод создавал новую, преданную ему саддукейскую аристократию; аристократию отчасти потомственную.
Расположенный на горном хребте высотой 2500 футов над уровнем Средиземного моря и 3800 футов над Мертвым морем, образующим костяк Иудеи, Иерусалим господствовал над проходившим вдоль страны главным горным путем. Но все же его выдающиеся вперед треугольные отроги с долинами Кидрона к востоку и Хиннома к югу и западу сочетают такую доступность с известной долей рациональной изоляции; это скорее город, в котором предпочтительнее искать укрытие, нежели налаживать отсюда широкие связи. «Когда заезжий турист рассматривает Иерусалим, — замечает Вернер Келлер, — он почти физически ощущает его упорство, стойкость и несгибаемость».
В Иерусалиме уже находилось два царских дворца: хасмонейский (Акра) на возвышенности к западу от ограды храма и собственный замок Ирода, Антония, у северо-западной стены храма. Дворец Хасмонеев едва ли годился для жилья, во всяком случае Ирод не желал жить в их резиденции. Что до Антония, он построил этот дворец-крепость и сделал своей резиденцией, но его близкое соседство с храмом вызывало нежелательные замечания, а у царя, возможно, возникали неприятные ассоциации, связанные с его прискорбным браком с первой Мариамной. Был еще один недостаток практического свойства. С севера и запада дворец закрывали горы, и даже с юга обзор ограничивался возвышенностью позади долины Хиннома. А это означало невозможность прямой передачи сигналов из Антонии в другие крепости страны. Видимо, по этой причине царь решил построить новый дворец в совершенно другой части Иерусалима.
Он выбрал площадку на западной окраине Иерусалима, в Верхнем городе, там, где теперь находятся цитадель и Врата Яффы. Это место господствовало над западным отрогом, точно так же, как храм возвышался над восточным; отсюда можно было посылать сигналы на много миль во все другие крепости. Этот дворец-цитадель, строительство которого началось в 23 году до н.э. должен был дважды превышать размеры Антонии, стать целым городом, застроенным всякого рода зданиями. Его окружала стена высотой 45 футов. Северо-западная и западная стороны этой стены составляли часть городской стены и были в этом месте отмечены тремя примыкающими башнями, носившими имена Гиппия (погибшего в бою друга юности Ирода), Фасаила (покойного брата царя) и Мариамны (вероятно, его нынешней жены — хотя, должно быть, могла легко прийти не ко времени на память ее предшественница). Башня Гиппия, контролировавшая подземный доступ к новому акведуку, снабжавшему водой дворец, стояла поблизости от существующих Врат Яффы. Башня Фасаила выросла там, где теперь высится большая северо-восточная башня цитадели, башня Давида, и в ней до довольно высокого уровня сохранилась каменная кладка башни Ирода. Башня Мариамны находилась в северо-восточном углу. Стюарт Пероун пишет:
Охраняемый громадной крепостью Кипры, дворец Ирода, как и дворец в Иерусалиме, включал апартаменты в честь Августа и Агриппы. Рядом с этим местом во время раскопок обнаружили площадку длиной 200 футов с расположенным посередине полукруглым садом с причудливо изрезанным декоративным водоемом (не тот ли это пруд, где, по указанию Ирода, держали под водой юного первосвященника Аристобула III, пока тот не захлебнулся?). Вокруг были другие изящные сооружения. В большинстве случаев при строительстве широко использовался камень, но поскольку поблизости от Иерихона камня не было, то здесь стены выкладывались из ромбовидных кирпичей (opus reticulatum), характерных для построек периода Августа в Италии. Как писал Дж. С. Келсоу: «Все в этом административном центре сразу вызывает в памяти Рим или Помпею. Можно сказать, что этот новозаветный Иерихон — частица Рима времен Августа, чудом перенесенная на волшебном ковре с берегов Тибра на берега Вади-Килт».
Неподалеку был обнаружен второй комплекс зданий площадью 79 на 43 ярда, видимо вмещавший совершенный гимнасий и палестру с причудливыми купальнями. Ромбовидных кирпичей здесь не видно, но нельзя исключить, что этот комплекс, как и другой, относится ко времени Иродова царства, хотя, возможно, к другому его периоду. В Иерихоне также были ипподром, театр или амфитеатр, возможно, и тот и другой; Иосиф утверждает, что были оба, но он мог ошибаться.
Выбор места для Иродова Иерихона, несомненно, в значительной мере определялся тем, что Долина Призрака Смерти исключительно богата источниками. Три из них и еще два неподалеку, направленные в акведуки, обеспечивали в изобилии водой новый город, парк и плантации оазиса. В 12 милях к северу Ирод в память своего брата Фасаила основал сельскохозяйственное поселение и образцовую ферму; именно здесь выращивали финиковые пальмы, названные именем Николая Дамасского. Это местечко до сих пор называется Фасаил — практически единственный сохранившийся словесный след Ирода и его семьи.
Но Ирод отнюдь не довольствовался дворцами в Иерусалиме и Иерихоне. Из провинций оставались еще Галилея, Перея и Идумея; во всех он построил себе резиденции. В Галилее он избрал для этого главный город Сепфорис (Зиппори), захваченный им в снежную вьюгу во время первого завоевания страны. В Перее, за Иорданом, он построил жилые покои в Вифарамфте (Бет-Харам, Ер-Раме) в шести милях к северу от Мертвого моря. На другом, идумейском, краю моря в одном самом унылом и суровом месте, на вершине горы Масада, он воздвиг два дворца. «На всей земле, — пишет об этом заброшенном местечке близ Мертвого моря исследователь Палестины географ Джордж Адам Смит, — наверняка нет другого места, где Природа и История объединились в таком ужасном заговоре, где такая страшная трагедия нашла себе такую ужасную сцену». Для современных израильтян Масада — место паломничества в память сопротивления римлянам во время Первого иудейского восстания или Первой римской войны (см, главу 17). Но более чем за 100 лет до нее эта огромная, похожая на опрокинутую лодку скала в 40 году до н.э. когда парфяне хлынули в страну, стала убежищем семье Ирода, а сам он поспешил в Рим за поддержкой и впоследствии построил здесь две резиденции. Но эти ассоциации не вполне объясняют его выбор: что-то в его собственном характере подсказало это место, так нарочито удаленное от людей, окруженное таким фантастически безжизненным ландшафтом, какой едва ли можно передать на фотографии.
Как и другие избранные Иродом обиталища, Масада служила и крепостью, и дворцом; перестроенная им стена, протянувшаяся на целую милю по обрывистому краю горы, была 20 футов высотой, 12 футов толщиной и перемежалась не менее чем 38 башнями, каждая высотой 70 футов и более. Больший из его двух масадских дворцов площадью 36 000 квадратных футов находился на западной оконечности плато. Многочисленные важные находки, обнаруженные во время недавних раскопок, включали тронный зал, а также вестибюль с мозаичным полом; это, пожалуй, самая ранняя из найденных в стране цветных мозаик. В ее узорах тщательно избегаются фигуры людей и животных, что могло бы считаться нарушением второй заповеди. Другие весьма изящные мозаики обнаружили в купальне и коридоре. Увидела свет и кухня — с громадными плитами и кладовыми, достаточно большими, чтобы обеспечить обитателям дворца автономное существование. «Во времена Ирода, — пишет Игель Ядин, — в этих кладовых хранились более дорогие и изысканные вещи, чем в общественных кладовых Масады. Об этом свидетельствуют найденные нами разбросанные повсюду осколки сотен таких изящных сосудов, как флаконы и кувшинчики для косметических масел».
Однако куда более необычным был второй дворец Ирода в Масаде, стоявший на узкой северной оконечности вершины той же горы и, по существу, выдававшийся за ее пределы, нависая над пропастью на расположенных одна над другой трех террасах, поддерживаемых массивными стенами высотой 80 футов. Нижняя терраса, вмещавшая комнаты, купальни и расписные колоннады с пилястрами, главным образом предназначалась для того, чтобы любоваться угрюмым, пугающим пейзажем. Этой же цели служила и средняя терраса, включавшая декоративное сооружение. Верхняя терраса служила жильем для Ирода и его ближайшего окружения (остальные располагались в других местах на горе). Четыре жилые комнаты украшали росписи и мозаика; на северной оконечности с большой полукруглой галереи на три стороны света открывался потрясающий вид.
Позади этого северного дворца находилась большая крытая купальня — еще один сюрприз в этом безводном районе, — наполнявшаяся из рядов огромных резервуаров для сбора дождевой воды и в редких случаях паводковых вод двух горных ручьев. Резервуары находились неподалеку от северного дворца. Но главные соображения, по которым царь решил удивить своих инженеров и архитекторов такой поразительной задачей, были связаны с климатом. «Северный край скалы Масада, — пишет Ядин, — особенно средняя и нижняя террасы, — единственное место в Масаде, вдвойне защищенное большую часть дневного времени: от солнца — здесь всегда приятная прохлада, и от южного ветра — скалистые стены обеих террас преграждают ветер, здесь всегда тихо. Только у Ирода, необычно способного строителя, мог родиться план создать для себя на этом месте трехъярусный дворец-виллу».
Итак, в дополнение к дворцам в Иудее, Галилее и Перее Ирод построил себе эти удивительные жилища в своей родной Идумее. У него также были дворцы в областях, вообще не принадлежавших его царству. Один находился в Аскалоне — естественном порте Идумеи. Расположенный в плодородном, хорошо орошаемом прибрежном оазисе между двумя грядами окаменелых дюн, огражденный полукругом скал, завершавшимся крепостными стенами, этот небольшой город-государство оставался свободным анклавом внутри царства Ирода. Он мог, если бы захотел, включить город в свои владения, но предпочел не делать этого; благодаря связям с царской семьей город пользовался привилегированным положением. Иродов дворец в Аскалоне еще не обнаружен, но известно, что царь украсил его купальнями, фонтанами и колоннадами. Часть одной такой колоннады, Колонного зала, ведущей к зданию сената, можно видеть сегодня в раскопках Иродова здания на углу муниципального парка.
Подобно многим абсолютным властителям, он был убежденным сторонником прямого апеллирования «к народу». По важным случаям, вроде его торжественных возвращений после встреч с римскими вождями, чтобы приветствовать его, часто устраивали бурные народные встречи, которые не имели никакой конституционной значимости или силы, а просто собирались, не без подражания грекам, чтобы выслушать и одобрить волю правителя.
Подобным же образом лиц, виновных в участии в мятеже, включая и членов семьи Ирода, вытаскивали на враждебно настроенные народные судилища, не раз угрожали им расправой, до того как соизволит вмешаться царь. Иногда эти толпы разъяренных людей, как и другие подобные сборища, собирались чисто стихийно, но временами это были заседания официальных царских судов. Ибо Ирод, как до него Хасмонеи, конечно же создавал собственные суды. Иудейское представление, что царь не правомочен выступать в качестве судьи, начисто отвергалось, ибо отправление правосудия, как и законодательная деятельность, полностью находилось в его руках.
Когда в его семье случались неприятности и ее члены представали перед этими органами, Ирод ради популярности ссылался на иудейский Закон, не имевший отношения к тем законам, которые применялись судами. Суды, скорее всего, внешне действовали на основе греческих законов, унаследованных или позаимствованных у эллинистических царств, возможно несколько видоизмененных в соответствии с римской судебной практикой.
* * *
Для управления своими владениями Ирод также применил эллинскую систему. Вообще говоря, его администрация увековечила систему, бывшую в силе при Хасмонеях, которую они, в свою очередь, унаследовали от правивших до них Селевкидов и Птолемеев. Находившиеся под началом правителей главных провинций — Галилеи, Идумеи, Самарии и Переи (Иудея не имела правителя) — десять или одиннадцать областных единиц в иудейских частях страны были известны под греческим названием топархии, тогда как неиудейские территории делились на области, называвшиеся другим эллинским именем — мериды. Эти неиудейские области отличались от Иудеи, потому что основывались на городах-государствах греческого типа, которых не существовало на иудейской территории.Хотя Ирод был вынужден согласиться на предоставление этим городам-государствам известной автономии, само это понятие ему не импонировало. Иудейским городам дозволялось еще меньше самоуправления, а несколько прибрежных общин — Иоппия, Иамния и Азот — потеряли последние остатки независимости и были сведены до статуса всего лишь центров топархии. Структура страны все больше централизовалась и бюрократизировалась наподобие принятой в Птолемеевом Египте; престолонаследие не одобрялось.
Правительство тоже было подозрительным и суровым, безопасности уделялось самое большое внимание. Собрания, кроме созываемых властями, запрещались, и даже к обычным скоплениям нескольких лиц власти относились с опасениями. «Не разрешались никакие собрания граждан, — пишет Иосиф, — нельзя было ни ходить вместе, ни находиться вместе, за всеми передвижениями следили». В городах, да и на открытых дорогах полчища соглядатаев выслеживали любые сборища. Высившиеся повсюду огромные крепости с их страшной репутацией также лишний раз напоминали о том, что надо быть осторожнее. После смерти Ирода в темницах обнаружили множество заключенных на длительные сроки.
Такова была участь инакомыслящего меньшинства; разумеется, это не было временем, когда процветала оппозиция. Но с другой стороны, Ирод неоднократно проявлял необычайную щедрость по отношению к населению, если на него обрушивалась беда. Сокращение налогов в крайних случаях не считалось — то была обычная практика эллинистических и римских правительств. Но когда наступало по-настоящему тяжкое время, он действовал энергично, проявляя при этом безграничную щедрость. Такая необходимость возникла в 25 году до н.э. когда Иудея пострадала от череды жесточайших засух, которые могли вконец подкосить и без того не щедрую на дожди страну. В данном случае засуха, похоже, стояла без перерыва второй год. Всходов практически не было, запасы иссякли, а вскоре начались вспышки чумы.
Ирод справился с положением, выделив за свой счет специальную рабочую силу и раздав огромное количество зерна. Зерно он закупил в Египте — дело трудное, но с правителем страны он дружил. Добрые отношения с римлянами пошли на пользу! Кроме того, он помог городам, находившимся за пределами его границ, послал семена жителям Сирии. Это, подчеркивает Иосиф, «принесло ему немалую прибыль». Семена, как правило, ссужались под 50 процентов! Но собственные подданные Ирода вряд ли были склонны возражать против высокой цены, которую приходилось платить за жизнь чужеземцам, к тому же прибыль шла на такую щедрую благотворительность в самой Иудее.
В заключение Иосиф отмечает, что все эти меры, понятно, добавили Ироду значительную долю популярности и порождали у людей вопрос, что это за человек, в котором уживались жестокая мстительность и невиданная щедрость. В другом месте историк вновь обращается к этой психологической проблеме и приходит к заключению, что Ирод вовсе не испытывал добрых чувств к своим подданным, а проявлял щедрость лишь из тщеславия — и во всяком случае щедрость эта имела неприятное звучание, так как средства на нее выколачивались жестокими методами. Последнее обвинение, увидим дальше, вообще-то не совсем справедливо. Менее ясным представляется вопрос о психологических мотивах его благотворительности. Легко таким путем, ставя под сомнение подлинные побуждения, отмахнуться от любых гуманных мер; благое дело остается неоспоримым фактом, и Ирод в данном случае был вполне милосердным правителем.
Иудеи, разумеется, имели богатые традиции заботы о бедных — между прочим, традиции эти значительно способствовали успешной благотворительной деятельности, позднее позволившей христианам утвердиться в Риме и других местах. Один из авторов Книги пророка Исайи, относящейся к V веку до н.э. возвестил о внимании Господа к угнетенным и притесненным (Исх. 61, 1, 3). 300 лет спустя автор Екклесиаста Бен Сира призывал людей обратить внимание на эту проблему, но был вынужден заключить, что пропасть между богатыми и бедными стала непреодолимой (Екк. 4, 1, 4). И в дальнейшем этот пессимизм, казалось, со временем становился все более оправданным. Отчасти виной тому известная двусмысленность позиции самих пользовавшихся влиянием фарисеев. В известном смысле они симпатизировали простым людям, потому что сами не были богаты и возлагали надежды на просвещение и согласие между людьми различных взглядов; по их инициативе проходили многие общественно важные решения, касавшиеся, например, защиты местных ремесел и сельского хозяйства. Противники даже обвиняли их в потакании бедным. С другой стороны, они были невысокого мнения о всех несведущих в Законе, а сюда включались не только те, кто заблуждался, но и просто малограмотные низы. Как говорил цитируемый в Священном Писании фарисей: «Но этот народ невежда в Законе, проклят он» (Ин. 7, 49). (В английской Библии «народ» переводится как «толпа». — Прим, перев.) Слово, переведенное как «толпа» или «люди от земли», первоначально было оскорбительным и адресовалось лицам «несведущим в Законе», то есть «невеждам», думающим иначе, чем фарисеи, или ведущим себя как иноверцы (или, в более поздние годы, как назначенные Римом чиновники). Но то же слово также весьма охотно и в известной мере не без оснований толковалось как свидетельство бесчеловечности, жестокости.
Благотворительная деятельность Ирода, не обращавшего внимания на знание или незнание Закона, выглядела предпочтительнее вышеупомянутой позиции, и Иосиф свидетельствует, что она принесла ему популярность.
* * *
В данный момент он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы взяться за проведение новой политики в религиозных делах. Этому предшествовал новый брак, на этот раз с женщиной, носившей то же имя, что и его любимая жена, казненная им в 29 году, — Мариамна. После того (согласно хронологическим расчетам, которые представляются вполне достоверными) он был по крайней мере еще раз женат, на самаритянке Малфаке. Не имеется свидетельств, что теперь, женившись на второй Мариамне, он развелся с Малфаке. В этом не было необходимости. Правда, отдельные теологи, и фарисеи, и монахи, выступали против многоженства. Но на деле никаких практических препятствий с религиозной стороны не было.Новая невеста, Мариамна II, как и ее предшественницы и преемницы, несомненно, обладала поразительной внешностью, ибо Ироду нравились красивые женщины. Но за этим браком стояло нечто большее. Потому что вскоре последовало назначение ее отца, Симона II, первосвященником. Вспомним, что, когда Ирод впервые вступил на царство, его недуховное происхождение помешало ему стать первосвященником и он назначил на эту должность вавилонского иудея из старого священнического рода Ананеля. После короткого неудачного периода, когда первосвященником был юный шурин царя Аристобул III, впоследствии убитый Иродом, Ананель вернулся на это место. Потом он умер — или, возможно, его попросили отречься, — и на его место назначили кого-то другого. Теперь этого другого, в свою очередь, сместили и отдали эту должность отцу новой жены Ирода Мариамны П.
Первосвященник, на которого пал выбор царя, был сыном некоего Боэтуса, которого путают со знаменитым теологом, носившим то же имя, — основателем саддукейской секты — боэтусеев. С этого времени Ирод (осуждаемый ортодоксами) время от времени смещал и назначал первосвященников, и так уж вышло, что почти все они долгое время были выходцами из рода Боэтуса или семейств, находившихся с ним в родственных связях. Это по существу монопольное положение, бросавшееся в глаза, и стало отличительной чертой нового порядка. "Горе мне, — восклицал не принимавший их иудей, — от дома Боэтусова! Горе мне от их дубинок! "
Покидавшие один за другим это место первосвященники продолжали пользоваться преимуществами этого высокого звания. Больше того, этот ореол распространялся на их семьи и других родственников. В результате члены этих семей, группировавшихся вокруг сановника, на которого в тот момент падал выбор царя, образовывали избранную, но постепенно растушую группу, обладавшую немалым влиянием. Непременной особенностью группы была преданность царю, который задумал таким путем распространить свою власть на значительные слои иудейской аристократии. Существенная часть фарисеев уже оказала ему по крайней мере пассивную поддержку, да и позицию монашеских групп, например ессеев, можно было характеризовать как повиновение. Но старая иудейская знать, саддукеи, до сих пор вела себя враждебно или уклончиво, поскольку их было очень много среди казненных Иродом после захвата Иерусалима 45 членов государственного совета, да и оставшиеся в живых были потрясены уничтожением великого множества хасмонеев. Теперь же, используя должность первосвященника, Ирод создавал новую, преданную ему саддукейскую аристократию; аристократию отчасти потомственную.
* * *
Занятый этими перестановками с целью заручиться поддержкой влиятельных иудейских кругов, Ирод находил время и для приятного занятия — возведения для себя достойного жилища в столице царства.Расположенный на горном хребте высотой 2500 футов над уровнем Средиземного моря и 3800 футов над Мертвым морем, образующим костяк Иудеи, Иерусалим господствовал над проходившим вдоль страны главным горным путем. Но все же его выдающиеся вперед треугольные отроги с долинами Кидрона к востоку и Хиннома к югу и западу сочетают такую доступность с известной долей рациональной изоляции; это скорее город, в котором предпочтительнее искать укрытие, нежели налаживать отсюда широкие связи. «Когда заезжий турист рассматривает Иерусалим, — замечает Вернер Келлер, — он почти физически ощущает его упорство, стойкость и несгибаемость».
В Иерусалиме уже находилось два царских дворца: хасмонейский (Акра) на возвышенности к западу от ограды храма и собственный замок Ирода, Антония, у северо-западной стены храма. Дворец Хасмонеев едва ли годился для жилья, во всяком случае Ирод не желал жить в их резиденции. Что до Антония, он построил этот дворец-крепость и сделал своей резиденцией, но его близкое соседство с храмом вызывало нежелательные замечания, а у царя, возможно, возникали неприятные ассоциации, связанные с его прискорбным браком с первой Мариамной. Был еще один недостаток практического свойства. С севера и запада дворец закрывали горы, и даже с юга обзор ограничивался возвышенностью позади долины Хиннома. А это означало невозможность прямой передачи сигналов из Антонии в другие крепости страны. Видимо, по этой причине царь решил построить новый дворец в совершенно другой части Иерусалима.
Он выбрал площадку на западной окраине Иерусалима, в Верхнем городе, там, где теперь находятся цитадель и Врата Яффы. Это место господствовало над западным отрогом, точно так же, как храм возвышался над восточным; отсюда можно было посылать сигналы на много миль во все другие крепости. Этот дворец-цитадель, строительство которого началось в 23 году до н.э. должен был дважды превышать размеры Антонии, стать целым городом, застроенным всякого рода зданиями. Его окружала стена высотой 45 футов. Северо-западная и западная стороны этой стены составляли часть городской стены и были в этом месте отмечены тремя примыкающими башнями, носившими имена Гиппия (погибшего в бою друга юности Ирода), Фасаила (покойного брата царя) и Мариамны (вероятно, его нынешней жены — хотя, должно быть, могла легко прийти не ко времени на память ее предшественница). Башня Гиппия, контролировавшая подземный доступ к новому акведуку, снабжавшему водой дворец, стояла поблизости от существующих Врат Яффы. Башня Фасаила выросла там, где теперь высится большая северо-восточная башня цитадели, башня Давида, и в ней до довольно высокого уровня сохранилась каменная кладка башни Ирода. Башня Мариамны находилась в северо-восточном углу. Стюарт Пероун пишет:
"Эти башни стояли на уступе в 30 футов и сами имели высоту 128, 125 и 72 фута. Они были квадратными и стояли на основаниях из массивных кубов, выточенных из огромных камней и подогнанных так искусно, что казались одной монолитной глыбой. Башня Гиппия была 45 квадратных футов в основании, Фасаила — 60, а Мариамны только 35. Вершины были значительно меньше в размерах. Непосредственно над основанием башни Гиппия находился водоем 35 футов глубиной для хранения дождевой воды, а за ним двухэтажное здание, увенчанное парапетом с бойницами. Башня Фасаила была аналогичной конструкции, нижний этаж составлял крытую галерею, а на втором были купальня и прочие изысканные апартаменты. Она была настолько великолепна, утверждает Иосиф, что выглядела как знаменитый Фаросский маяк в Александрии, только больше размером. (О том, что Фарос был квадратной башней в несколько этажей, нам теперь известно по ее изображениям на мозаиках в Герасе (Иераш).) Башня Мариамны, названная женским именем, была меньшего размера, но пышнее и разнообразнее обставлена.Выше водоемов, продолжает он, располагались голубятни с домашними голубями. Размещавшиеся посреди этого огромного парка, вызывавшего в памяти дворцы эллинов, голубятни находились примерно на месте нынешних полицейских казарм или Армянского сада. Голуби играли роль курьеров и представляли часть Иродовой системы связи. Одомашнивание этих птиц восходит ко временам Древнего Египта, но Ирод унаследовал эту практику от идумейского города Мариссы, где до разрушения его парфянами в 90 году до н.э. их во множестве разводили как священных птиц в пещерах в честь Атаргатис-Танит, языческой богини, отождествлявшейся с Афродитой. Если говорить о более прозаичных вещах, то птичий помет использовался в качестве удобрения. Раввины того времени, в других отношениях довольно сдержанно относившиеся к постройкам Ирода, по крайней мере благожелательно относились к разведению этого вида голубей.
Южнее башен находился главный дворец с двумя большими покоями, названными в честь Августа и Марка Агриппы. Кроме них было множество других помещений, некоторые так велики, что в них можно было одновременно уложить спать сотню гостей. Стены инкрустированы редкими дорогими видами мрамора, потолочные балки необычной ширины и богато украшенные, вероятно, привезены из Ливана. Глаз радовали изысканные картины и скульптуры, а вещи домашнего обихода изготовлены из золота и серебра. Снаружи ряд галерей, украшенных удивительной резьбы колоннами, в окружении зеленых лужаек и рощиц, орошаемых из глубоких каналов и прудов, которые пополнялись освежающими струями бронзовых фонтанов".
* * *
В 17 милях к северо-востоку от Иерусалима — 23 мили круто спускавшейся дороги — лежит Иерихон, «самая глубокая дыра в мире». Этот оазис финиковых пальм и бальзамниковых деревьев, по словам Иосифа, «в изобилии обладал самыми редкими и вызывавшими восхищение вещами»; и именно здесь Ирод устроил свою зимнюю столицу и резиденцию — в том месте, где на иерихонскую равнину в двух милях к югу от давшего ей имя ветхозаветного города с шумом вырывается из расщелины Долины Призрака Смерти (названной так из-за царившего там глубокого мрака) поток Вади-Килт.Охраняемый громадной крепостью Кипры, дворец Ирода, как и дворец в Иерусалиме, включал апартаменты в честь Августа и Агриппы. Рядом с этим местом во время раскопок обнаружили площадку длиной 200 футов с расположенным посередине полукруглым садом с причудливо изрезанным декоративным водоемом (не тот ли это пруд, где, по указанию Ирода, держали под водой юного первосвященника Аристобула III, пока тот не захлебнулся?). Вокруг были другие изящные сооружения. В большинстве случаев при строительстве широко использовался камень, но поскольку поблизости от Иерихона камня не было, то здесь стены выкладывались из ромбовидных кирпичей (opus reticulatum), характерных для построек периода Августа в Италии. Как писал Дж. С. Келсоу: «Все в этом административном центре сразу вызывает в памяти Рим или Помпею. Можно сказать, что этот новозаветный Иерихон — частица Рима времен Августа, чудом перенесенная на волшебном ковре с берегов Тибра на берега Вади-Килт».
Неподалеку был обнаружен второй комплекс зданий площадью 79 на 43 ярда, видимо вмещавший совершенный гимнасий и палестру с причудливыми купальнями. Ромбовидных кирпичей здесь не видно, но нельзя исключить, что этот комплекс, как и другой, относится ко времени Иродова царства, хотя, возможно, к другому его периоду. В Иерихоне также были ипподром, театр или амфитеатр, возможно, и тот и другой; Иосиф утверждает, что были оба, но он мог ошибаться.
Выбор места для Иродова Иерихона, несомненно, в значительной мере определялся тем, что Долина Призрака Смерти исключительно богата источниками. Три из них и еще два неподалеку, направленные в акведуки, обеспечивали в изобилии водой новый город, парк и плантации оазиса. В 12 милях к северу Ирод в память своего брата Фасаила основал сельскохозяйственное поселение и образцовую ферму; именно здесь выращивали финиковые пальмы, названные именем Николая Дамасского. Это местечко до сих пор называется Фасаил — практически единственный сохранившийся словесный след Ирода и его семьи.
Но Ирод отнюдь не довольствовался дворцами в Иерусалиме и Иерихоне. Из провинций оставались еще Галилея, Перея и Идумея; во всех он построил себе резиденции. В Галилее он избрал для этого главный город Сепфорис (Зиппори), захваченный им в снежную вьюгу во время первого завоевания страны. В Перее, за Иорданом, он построил жилые покои в Вифарамфте (Бет-Харам, Ер-Раме) в шести милях к северу от Мертвого моря. На другом, идумейском, краю моря в одном самом унылом и суровом месте, на вершине горы Масада, он воздвиг два дворца. «На всей земле, — пишет об этом заброшенном местечке близ Мертвого моря исследователь Палестины географ Джордж Адам Смит, — наверняка нет другого места, где Природа и История объединились в таком ужасном заговоре, где такая страшная трагедия нашла себе такую ужасную сцену». Для современных израильтян Масада — место паломничества в память сопротивления римлянам во время Первого иудейского восстания или Первой римской войны (см, главу 17). Но более чем за 100 лет до нее эта огромная, похожая на опрокинутую лодку скала в 40 году до н.э. когда парфяне хлынули в страну, стала убежищем семье Ирода, а сам он поспешил в Рим за поддержкой и впоследствии построил здесь две резиденции. Но эти ассоциации не вполне объясняют его выбор: что-то в его собственном характере подсказало это место, так нарочито удаленное от людей, окруженное таким фантастически безжизненным ландшафтом, какой едва ли можно передать на фотографии.
Как и другие избранные Иродом обиталища, Масада служила и крепостью, и дворцом; перестроенная им стена, протянувшаяся на целую милю по обрывистому краю горы, была 20 футов высотой, 12 футов толщиной и перемежалась не менее чем 38 башнями, каждая высотой 70 футов и более. Больший из его двух масадских дворцов площадью 36 000 квадратных футов находился на западной оконечности плато. Многочисленные важные находки, обнаруженные во время недавних раскопок, включали тронный зал, а также вестибюль с мозаичным полом; это, пожалуй, самая ранняя из найденных в стране цветных мозаик. В ее узорах тщательно избегаются фигуры людей и животных, что могло бы считаться нарушением второй заповеди. Другие весьма изящные мозаики обнаружили в купальне и коридоре. Увидела свет и кухня — с громадными плитами и кладовыми, достаточно большими, чтобы обеспечить обитателям дворца автономное существование. «Во времена Ирода, — пишет Игель Ядин, — в этих кладовых хранились более дорогие и изысканные вещи, чем в общественных кладовых Масады. Об этом свидетельствуют найденные нами разбросанные повсюду осколки сотен таких изящных сосудов, как флаконы и кувшинчики для косметических масел».
Однако куда более необычным был второй дворец Ирода в Масаде, стоявший на узкой северной оконечности вершины той же горы и, по существу, выдававшийся за ее пределы, нависая над пропастью на расположенных одна над другой трех террасах, поддерживаемых массивными стенами высотой 80 футов. Нижняя терраса, вмещавшая комнаты, купальни и расписные колоннады с пилястрами, главным образом предназначалась для того, чтобы любоваться угрюмым, пугающим пейзажем. Этой же цели служила и средняя терраса, включавшая декоративное сооружение. Верхняя терраса служила жильем для Ирода и его ближайшего окружения (остальные располагались в других местах на горе). Четыре жилые комнаты украшали росписи и мозаика; на северной оконечности с большой полукруглой галереи на три стороны света открывался потрясающий вид.
Позади этого северного дворца находилась большая крытая купальня — еще один сюрприз в этом безводном районе, — наполнявшаяся из рядов огромных резервуаров для сбора дождевой воды и в редких случаях паводковых вод двух горных ручьев. Резервуары находились неподалеку от северного дворца. Но главные соображения, по которым царь решил удивить своих инженеров и архитекторов такой поразительной задачей, были связаны с климатом. «Северный край скалы Масада, — пишет Ядин, — особенно средняя и нижняя террасы, — единственное место в Масаде, вдвойне защищенное большую часть дневного времени: от солнца — здесь всегда приятная прохлада, и от южного ветра — скалистые стены обеих террас преграждают ветер, здесь всегда тихо. Только у Ирода, необычно способного строителя, мог родиться план создать для себя на этом месте трехъярусный дворец-виллу».
Итак, в дополнение к дворцам в Иудее, Галилее и Перее Ирод построил себе эти удивительные жилища в своей родной Идумее. У него также были дворцы в областях, вообще не принадлежавших его царству. Один находился в Аскалоне — естественном порте Идумеи. Расположенный в плодородном, хорошо орошаемом прибрежном оазисе между двумя грядами окаменелых дюн, огражденный полукругом скал, завершавшимся крепостными стенами, этот небольшой город-государство оставался свободным анклавом внутри царства Ирода. Он мог, если бы захотел, включить город в свои владения, но предпочел не делать этого; благодаря связям с царской семьей город пользовался привилегированным положением. Иродов дворец в Аскалоне еще не обнаружен, но известно, что царь украсил его купальнями, фонтанами и колоннадами. Часть одной такой колоннады, Колонного зала, ведущей к зданию сената, можно видеть сегодня в раскопках Иродова здания на углу муниципального парка.