Грегори Филиппа. Вайдекр, или Темная страсть

   – Скажите Ральфу, что я срочно хотела его видеть, – бросила я Мэг торопливо, вскочила на ноги и пошатнулась от сильного головокружения.
   Стараясь не замечать его, я медленно вышла из сада, дошла до реки и пошла по тропинке вдоль нее. Здесь мне стало получше, и я ускорила свои шаги. Я оставила отца за завтраком, в это время он обычно читает утренние газеты. Сегодня еще не было почты. Застану ли я его, когда вернусь?
   Он почти наверняка подождет письма и газеты. Если мне немного повезет, то, проходя через розовый сад, я увижу голубой дымок его сигары. Мне казалось, что я чувствую ее запах. Я перешла на бег. Он там, я уверена. Разглядывает розы, удивляется, почему я так рано убежала из дома, поджидает мальчика – разносчика писем. Я ускорила бег. Я уверена, что он дома. Я застану его, он крепко обнимет меня, и я буду спокойна, зная, что он в полной безопасности. Я никогда бы не причинила ему вред. Даже если бы захотела. Я уже бежала изо всех сил. Я должна убедиться, что ему ничто не грозит. Я просто скажу ему: «Я проведу сегодня с тобой целый день».
   Или попрошу этого глупого Гарри: «Пообещай мне, что ты сегодня ни на шаг не отойдешь от отца». Гарри пообещает и сдержит свое слово.
   Я бежала так быстро, как только могла; кусты разрывали на мне юбку, и журчание Фенни отдавалось громом в моих ушах. И вот уже показался дом, но мои глаза заливало потом, и я ничего не видела. Но я чувствовала, что отец стоит на террасе. Я не видела его, но я знала это. Он в безопасности. А Ральф может ждать в лесу сколько захочет.
   Входная дверь была открыта. Наверное, отец пошел за новой сигарой. Я взлетела по ступенькам и ворвалась в гостиную, ничего не видя после ослепительного света солнца.
   – Где папа? – спросила я одну из служанок, несущую поднос после завтрака.
   – Он ушел, мисс Беатрис, – присев в реверансе, ответила она.
   Я смотрела на нее, ничего не понимая. Этого не могло быть.
   – Он уехал верхом? – недоверчиво переспросила я.
   Служанка смотрела на меня удивленно. Так как отец всю жизнь каждое утро уезжал верхом, мой вопрос, видимо, показался ей несколько странным.
   – Да, мисс Беатрис, – ответила она. – Около часа назад.
   Я повернулась на каблуках и пошла наверх. Счастье покинуло меня сегодня. Должно быть, оно покинуло и моего отца. Он сейчас скачет где-то по своей земле, а убийца поджидает его. И я ничем не могу ему помочь. Ничем. Разве что обезопасить себя. И я прокралась в мою комнату, как тень. Нужно умыться и переодеться, прежде чем я встречу маму или Гарри. Я пыталась спасти отца. Но безуспешно.
   Его принесли после обеда. Наши батраки внесли его через главный вход, пронесли через гостиную, и следы от их грязных башмаков отпечатались на блестящем полу и дорогом ковре. Дверь на кухню была открыта, и оттуда выглядывало около полудюжины слуг. Я стояла неподвижно, ухватившись за косяк, когда его проносили мимо меня. На его виске зияла огромная рана. Моего отца не было в живых.
   Я застыла как вкопанная, увидев эту ужасную процессию. Батраки едва передвигали ноги, как будто шли по пояс в воде. Это было невыносимо – видеть страшную рану на голове отца. Большая, глубокая рана, и внутри ее дрожала серая масса.
   А его лицо! Это не было лицом моего отца. Это была маска ужаса, с оскаленными в усмешке зубами и выкатившимися глазами. Краски жизни покинули его, и он был весь желтый, как стены нашего дома. Это была статуя ужаса из вайдекрского камня, и носилки, казалось, прогнулись под ее тяжестью.
   Говорили, что его сбросила лошадь. Он был найден мертвым около стены, отделяющей наш парк от фермерских земель. Лошадь стояла невредимая рядом со съехавшим седлом, как будто ослабла подпруга. Меня немного утешало то, что отец умер на своей земле, которую он так любил. Других утешений не было.
   Это совершил Ральф. Это было бесчестное нападение, тяжкий грех.
   Пока мама рыдала у себя наверху, а Гарри бродил кругами вокруг дома, мне удалось привести мысли в порядок. Это сделал Ральф. Он один ответствен за это.
   Да, я сидела на том дереве у реки вместе с ним. Да, я сказала: «Всякое возможно», но я понятия не имела, что это значит. А Ральф это знал. Он зарезал однажды оленя, он умел свежевать зайцев и разделывать кроликов. Он все знал о смерти и не должен был говорить со мной об этом. Я не поняла, о чем он говорит. А когда поняла, было уже слишком поздно. Это не моя вина.
   Я не хотела, чтоб мой отец умер. Я просто хотела, чтобы он вернул мне свою любовь. Я хотела быть первой в его сердце и быть первой в Вайдекре, чувствовать себя в безопасности на своей земле.
   Но Ральф убил моего отца. Он сделал еще хуже. Он забыл о пропасти между нами. Я никогда не позволю ему лечь в нашу фамильную кровать. Я никогда не введу его в наш дом. Он не принадлежит к знати. Этот человек, всю жизнь проходивший в лохмотьях, осмелился напасть из засады на моего отца и убить его. Мой отец умер в мучениях от руки своего неверного слуги.
   Ральф за это еще заплатит.
   Пока мама хлопотала о траурных одеждах, церемонии погребения и письмах, Гарри, вне себя от неожиданной утраты, обращался ко мне за советами. Я же не могла выжать из себя ни слезинки, меня сжигала ненависть.
   Ральф за это еще заплатит.
   Ни один человек не может тронуть Лейси из Вайдекра и остаться при этом безнаказанным. Если бы я решилась отдать Ральфа в руки правосудия, чтобы его повесили, я бы сделала это. Но он с легкостью обвинил бы меня, а я бы не вынесла этого. Смерть отца не входила в мои планы. Его искаженное ужасом лицо все время стояло перед моими глазами, и единственный путь перешагнуть это было обещать себе: Ральф заплатит за свое преступление.
   Моя ненависть сделала меня зоркой и хитрой, ничего нельзя было прочесть на моем лице. Во время похорон я опиралась на руку Гарри, будто бы едва держась на ногах.
   В карете мама опять заплакала, и я взяла ее руку, но она не ответила на мое пожатие. Сразу после смерти отца и сейчас, в карете, я ощущала на себе ее взгляд.
   – Ты хорошо знаешь лошадь отца, не правда ли, Беатрис? – неожиданно спросила она ясным голосом, совсем не похожим на ее обычное бормотание. – Как она могла сбросить его? Он никогда в жизни не падал с лошади. Как это случилось?
   Ненависть к Ральфу сделала мою совесть чистой, и я не опустила глаза.
   – Я не знаю, мама, – сказала я. – Наверное, ослабла подпруга. Если это вина лошади, я прикажу ее застрелить. Но думаю, это был несчастный случай.
   – Теперь все пойдет по-другому, – продолжала мама, не сводя с меня глаз. – Майорат, конечно, наследует Гарри. Ему, видимо, придется взять бейлифа. Или, может быть, ты поможешь ему?
   – Конечно, я сделаю все, что смогу, – мягко ответила я. – Мы никогда не держали бейлифа, и папа был против этого. Но если вы с Гарри так решите…
   Она кивнула. Воцарилось долгое молчание, прерываемое лишь шорохом мертвых листьев под копытами.
   – Существует лишь одно, что Беатрис любит больше, чем отца, – это земля, – вдруг опять заговорила мама. Мы с Гарри обменялись непонимающими взглядами. Этот странный, какой-то провидческий голос был так непохож на мамин. – На свете никогда не было дочери, которая любила бы отца так, как Беатрис. Но землю, Вайдекр, она любит еще больше. И если б ее заставили выбирать между ними, я думаю, она бы выбрала Вайдекр. Для моей дочери большое утешение думать, что она сохранит хотя бы поместье.
   Гарри испуганно посмотрел на меня.
   – Будет, будет, – ласково проговорил он, похлопывая маму по руке. – Ты очень расстроена, мама. Мы все любили папу, и все мы любим наш Вайдекр.
   Мама отвернулась от окна кареты и пристально посмотрела на меня, будто бы читала в самых глубинах моей души. Но я не опускала глаз. Это не мое преступление.
   – Я буду помогать Гарри как могу, – твердо сказала я. – Так хотел отец, я остаюсь его дочерью.
   – Ну будет, будет, – повторял Гарри. И взял нас обеих за руки.
   Так, держась друг за друга, мы и въехали в Вайдекр. Больше никто не произнес ни слова, но про себя я еще раз поклялась, что Ральф заплатит за то горе, которое он причинил нам.
   Завещание отца прочли в тот же день. Это была воля простого, честного человека. Мама получала свою вдовью долю и немалый доход от Вайдекра в течение всей жизни. Мне полагалось большое приданое деньгами, вложенными в какое-то дело в Сити, и дом в Вайдекре, пока не женится мой брат.
   Гарри, по неоспоримому праву, наследовал все: земли, лесные угодья и долины. Если же он умрет, не оставив наследника, то вся наша земля перейдет к ближайшему родственнику по мужской линии, как будто бы меня и на свете нет. Вся моя семья: папа, мама, Гарри – могли умереть в боли и страхе, но меня это ни на шаг не приближало к земле. Целые поколения мужчин выработали эти законы, унижающие женщин. Они постарались, чтобы мы никогда не узнали радости владения землей. Они построили целую цепь барьеров между мной и моей собственностью. И не было никаких способов бороться с этими законами и этими традициями, которые были основаны мужчинами.
   Я слушала завещание, пылая от ненависти. Не к Гарри, которому доставалось все, но к Ральфу, погубившему моего отца за это жалкое приданое для меня и бесценное сокровище для брата.
   После перечня более мелких сумм и подарков следовала небольшая приписка для Гарри, в начале которой отец просил Гарри заботиться о бедных в нашем приходе. Но затем папа добавлял: «И я завещаю тебе, мой сын, заботиться о матери и о моей возлюбленной дочери Беатрис – как наиболее дорогой моему сердцу».
   «Наиболее дорогой моему сердцу. Наиболее дорогой». Слезы, впервые с момента гибели отца, хлынули из моих глаз, и я не могла подавить рыдание, разрывавшее мне грудь.
   Извинившись перед мамой, я встала и вышла из гостиной.
   Он назвал меня «возлюбленной», он сказал им всем, что я «самая дорогая». Я стояла неподвижно, вдыхая запахи позднего лета и чувствуя боль утраты, словно болезнь, навсегда поселившуюся во мне. С непокрытой головой я пошла в розовый сад, дальше, через выгон и через лес к речке. Мой папа любил меня. Он умер в страдании. И человек, убивший его, должен умереть.
   Ральф ожидал меня у старой мельницы. Он был лишен дара провидения своей матери и не увидел смерти в моих глазах. Он протянул мне навстречу руки, и я скользнула в его объятия и приняла его поцелуи.
   – Я скучал по тебе, – прошептал он мне в ухо, в то время как его руки, гладя мое тело, стали быстро расстегивать на мне платье.
   Я задохнулась, когда он наклонился и стал целовать мою грудь. Его подбородок царапал мне щеки и шею, его голова опускалась все ниже и ниже, и я чувствовала на себе его горячее пьянящее дыхание.
   Над нами щебеча кружились поздние ласточки, но я не видела и не слышала ничего, кроме контура его головы и неровного тяжелого дыхания.
   – О, как это приятно – трогать тебя, – вдруг серьезно сказал он, как будто могло быть по-другому. Он положил меня на кучу соломы и поднял мои юбки. – Скоро мы получим друг друга и Вайдекр, и это будет очень приятно, правда, Беатрис? Когда мы будем любить друг друга как муж и жена в главной хозяйской спальне? Когда я войду в тебя вот так, как сейчас, на широкой кровати под балдахином, как будто я родился джентльменом?
   Его слова оставались без ответа, так как я не могла вымолвить ни слова, извиваясь под тяжестью его тела. Я стонала от наслаждения, как умирающий, и страсть захлестывала меня, как темная волна. Потом чувства схлынули и оставили меня опустошенной, но с ясной и холодной как лед головой. Я только испытывала острое сожаление, что это никогда больше не повторится.
   – Что за сладкая у меня жена, – протянул Ральф. – Вот так это произойдет и в нашей с тобой спальне. Я буду каждую ночь спать на чистой постели, и ты станешь приносить мне кофе по утрам.
   Я улыбнулась ему, не открывая глаз.
   – Как мы будем проводить время? Останемся здесь навсегда или будем иногда ездить в Лондон? – спросила я.
   Ральф потянулся и лег рядом со мной, закинув руки за голову и не дав себе труда одеться.
   – Пока не знаю, – осмотрительно сказал он. – Я еще подумаю. Зимой в городе очень интересно, но тут охота на лис и все такое. Я бы не хотел пропускать это.
   Мои губы искривились в усмешке, но и следа сарказма не слышалось в моем голосе.
   – Ты уверен, что сможешь занять место моего отца?
   Ты думаешь, тебя примет деревенская знать? Они ведь помнят, что твоя мать – цыганка, а отец сбежал от вас.
   Ральф не шевельнулся. Ничто не могло поколебать его самоуверенности.
   – Почему бы и нет? Я не хуже, чем все их предки, вместе взятые. И заслужил мое место в Вайдекре больше, чем они заслужили свое.
   – Заслужил! – Я едва сдерживала презрение. – Странная заслуга! Убийство и бесчестье!
   – А, все это только слова, – отмахнулся он. – Грех есть грех. На Страшном суде я получу свое. Я отвечу за это один. Ты ни в чем не виновата, Беатрис. Это я все задумал. Я приму и вину, и последствия. Я сделал это отчасти для тебя, отчасти для нашего будущего – но отвечу за все сам.
   Напряжение соскользнуло с меня, как змеиная кожа. Я была невиновна.
   – Ты сделал это один? – задала я свой главный вопрос. – Тебе кто-нибудь помогал? Ты говорил с кем-нибудь об этом?
   Ральф обернулся ко мне и коснулся моего лица с нежной лаской. Он понятия не имел о том, что его жизнь висит на волоске.
   – Я все сделал один, – сказал он гордо. – В деревне не пойдет никаких сплетен. Я не хотел рисковать, особенно ради тебя. Никто ничего не знает.
   Он нежно касался моего лица кончиками пальцев. Я видела в его глазах и улыбке бесконечную нежность, и, несмотря на мой гнев, слезы наполнили мои глаза. Как я могла не любить его, что бы он ни сделал? Он был моей первой любовью и рисковал всем, чтобы подарить мне самое дорогое на свете – мой Вайдекр.
   Я рассталась с легким, беззаботным детством в тот день, когда отец впервые заговорил о моем изгнании. Но боль и обида прошли, когда я, лежа в объятиях Ральфа, поняла, что он рискнет всем, чтобы получить меня и поместье. Я плакала от мысли, что он безнадежно проиграл свою игру.
   Мечты Ральфа были безнадежны, потому что мир – это не рай из песни, в котором люди женятся по любви и живут где хотят. Эти мечты не имели будущего. Как бы часто мы ни любили друг друга в сене или на траве, какое бы наслаждение я ни находила в его, ставших опытными, объятиях, он оставался нашим слугой, сыном деревенской цыганки. А я была – Лейси из Вайдекра. Если бы это была другая земля, клянусь, я бы пожертвовала ею для Ральфа. Если бы это был другой дом, я бы ввела в него Ральфа как хозяина. В любом доме на другой земле Ральф спал бы на хозяйской постели и сидел во главе стола.
   Но это был мой возлюбленный Вайдекр. И здесь не станет хозяйничать проклятый выродок цыганки.
   Между нами – пропасть. Я могу иметь Ральфа ради удовольствия, но я никогда не выйду за него замуж. Минута, когда Ральф решил, что может командовать мной, была началом его конца.
   К тому же как мог он забыть об этом? Он был убийцей моего отца. И я никогда не прощу ему этого. Человек, на руках которого кровь Лейси, никогда не станет хозяином Вайдекра. Бедняк, напавший на господина, никогда не найдет здесь приюта. Он будет наказан немедленно.
   Когда в пятнадцать лет произносят слово «немедленно», то именно это и имеют в виду. Ральф должен умереть, пока не высохла кровь на его руках.
   – Мне пора идти, – сказала я.
   Ральф помог мне подняться и стряхнуть с платья приставшую солому.
   – Я бы хотел поскорей занять коттедж Тайков, – нетерпеливо произнес он. – Напомни об этом своему брату завтра утром. Я не хочу ждать, пока умрет старик. Он может прекрасно сделать это и в другом месте. Нет причин откладывать это.
   – Конечно, – покорно согласилась я. – Мне еще о чем-нибудь поговорить с Гарри?
   – Ну, пожалуй, мне скоро понадобится конь, – ответил он задумчиво. – Некоторое время из-за траура Гарри не будет ездить верхом. И вряд ли твоя мать станет держать на конюшне эту лошадь, виновницу несчастного случая. Но она тут ни при чем, я точно знаю. Пусть Гарри отдаст ее мне.
   При мысли, что Ральф будет скакать на породистой лошади отца, я вспыхнула от гнева, но мой голос оставался сладким.
   – Конечно, Ральф, – мягко сказала я. – Ты захочешь многое изменить.
   – Конечно, – протянул он. – А когда стану хозяином, то еще больше.
   Слово «хозяин» в его устах заставило меня вздрогнуть, но мои глаза ничего не выражали.
   – Мне уже пора, – повторила я, и мы обнялись на прощание.
   Он поцеловал меня сладко и крепко, и я с рыданием спрятала голову на его плече. Какой знакомый запах – костра в лесу, юношеского пота и его кожи. Боль утраченной первой любви пронзила мое сердце. Я отчаянно обхватила руками тело Ральфа, которое я так хорошо знала и так сильно любила.
   Он поцеловал меня в макушку и поднял за подбородок мое лицо.
   – Что это? – спросил он. – Слезы?.. – Он наклонился и слизнул их, как кошка. – Не надо плакать, моя милая. Все теперь пойдет по-другому. Ты никогда больше не будешь плакать.
   – Я знаю. – Меня не заботило, что я могу выдать себя этими словами. – Я знаю, что все пойдет по-другому. Это-то и заставляет меня грустить. Ах, моя любовь! Мой дорогой Ральф! Ничто больше не повторится.
   – Все пойдет гораздо лучше, Беатрис. – Он непонимающе смотрел на меня. – Ты ведь ни о чем не жалеешь?
   Я улыбнулась:
   – Ни о чем. Все, что случилось, ты сделал ради меня и Вайдекра. У меня нет сожалений.
   – Подожди немного, Беатрис, – удержал меня Ральф. – Не уходи такая грустная. Скажи мне, что с тобой.
   Я улыбнулась, чтобы успокоить его, но боль так сжимала мое сердце, что я боялась не выдержать и разрыдаться.
   – Ничего, все в порядке. До свидания, мой любимый.
   Я действительно боялась, что не найду в себе силы расстаться с Ральфом, так преданно глядевшим на меня, так верившим в мою любовь. Половина моей души осталась с ним.
   – Прощай, моя единственная любовь, – прошептала я, когда он уже не мог слышать меня.
 
   Я проводила его взглядом и побежала через густые кусты в ту сторону, где стоял капкан. Я осторожно обошла его, села и стала медленно считать до трехсот. Любовь и гнев смешались у меня в голове, и я просто разрывалась на части, терзаемая ненавистью и обожанием. Я подавила вздох, и перед моими глазами опять возникла окровавленная голова моего отца, его неподвижное тело. Набрав побольше воздуха в грудь, я закричала как можно более испуганно:
   – Ральф! Ральф! Помоги мне! Ральф!
   Дверь домика распахнулась, и я услышала, как он несется сюда. Я застонала опять, до меня донеслись его быстрые бесшумные шаги, и вдруг капкан щелкнул и одновременно послышался хруст ломаемых костей и тяжелый невообразимый стон боли. Я упала на землю, впилась в нее пальцами и стала ждать еще одного стона. Но ничто не нарушало наступившую вдруг тишину. Ноги не слушались меня, но я должна была пойти туда и увидеть его. Посмотреть, что я сделала. Я обеими руками вцепилась в ствол бука и напряженно вслушивалась. Ни звука. Казалось, весь мир умер с последним стоном Ральфа. Неожиданно где-то далеко запел черный дрозд.
   Бессмысленный страх охватил меня. Что произошло там, всего в нескольких футах от меня? Я пересилила себя и буквально поползла вперед.
   Я увидела Ральфа, словно крысу, раздавленную капканом. Его ноги, переломанные зубьями, висели безжизненно, как у марионетки, а верхняя часть туловища бессильно распростерлась на земле. Один из зубьев, видимо, перерезал вену, и кровь, хлынувшая из раны, уже впитывалась в землю.
   Силы опять оставили меня, и я оперлась о дерево руками, чтобы не упасть. Зажимая рот, я стала медленно пятиться от того, что осталось от моего возлюбленного, не поворачиваясь, не сводя с него глаз и стараясь не закричать.
   Я, как преступник, забралась в дом через открытое кухонное окно и сначала прошла на чердак, чтобы забрать свою маленькую сову, свою Кенни. Затем вернулась в свою комнату и села на подоконник. По дороге я никого не встретила. В окошко глядел тоненький серп луны, и рядом с ним светилась крохотная, как слезинка, звездочка. Десять жизней назад я так же сидела у окна, а снизу на меня смотрел Ральф и подтрунивал надо мной. Сейчас я не могла любоваться звездами, мой мозг занимала картина изуродованного тела моего возлюбленного. Если он пришел в сознание, то сейчас, наверное, шепчет мое имя, надеясь, что я приду и спасу его, или же, если он понял, чьих это рук дело, безмолвно смотрит в темноту.
   Кенни сильно выросла за лето и теперь почти могла летать. Ральф обещал, что, когда мы выпустим ее в лес, он будет ее немного подкармливать, пока она не научится охотиться сама. Ну что ж, в этом жестоком мире помощи ждать ни от кого не приходится, и мы будем выживать сами. Я открыла окно и протянула руку с совенком наружу. Ночной ветерок зашевелил перышки на его тельце.
   – Лети, Кенни! – приказала я. – Я больше не нуждаюсь в любви и мудрости.
   Совенок нахохлился, но не шелохнулся.
   – Ступай! – жестко повторила я и резко подбросила его прямо к лунному свету, как будто он мог улететь и забрать с собой мои боль и страх.
   Вместо этого он начал падать, но я не протянула к нему руки. Теперь я знала, что все, что мы говорим или делаем, неминуемо влечет за собой последствия. Если я бросаю в ночь неоперившегося птенца, он должен упасть и разбиться. Если я потакаю убийце, то происходит кровавое преступление. Если я зазываю моего любимого в ловушку, то он ломает себе кости и в полной беспомощности истекает там кровью.
   Совенок опускался все ниже и ниже, но вот он расправил крылышки и чуть-чуть взлетел. Он медленно проплыл мимо кухонного окна и скользнул в ближайший куст. Его перья казались бледными в лунном свете, и я следила за тем, как он уселся, видимо сам удивленный своей свободой.
   Мое напряжение спало, и тут я заметила, что одна моя рука продолжает что-то сжимать. Я медленно разжала пальцы и увидела горсть черной, пропитанной кровью земли и листьев. Я схватила ее, когда, вцепившись в землю, ожидала второго стона Ральфа. Машинально я все еще держала ее, когда улетела моя Кенни, унося с собой мою любовь и мою мудрость.
   Я спала всю ночь с этой пригоршней земли под подушкой, пачкая ею чистое ирландское полотно, о котором так мечтал Ральф. Я спала крепко, как ребенок, и не видела снов. Утром я завернула эту землю в бумагу и спрятала в мою шкатулку для драгоценностей. Странный поступок. В то утро я вообще чувствовала себя довольно необычно: как будто предыдущая ночь и все прошедшее лето были сном, от которого я только теперь очнулась. На память о любви Ральфа у меня оставался маленький совенок, но он улетел сегодня ночью. И еще осталась пригоршня земли, с того места, где он умер. Пригоршня нашей земли.
   Весь следующий день я ждала известия о смерти Ральфа. Я была уверена, что ее принесет кто-нибудь из деревенских сплетников, мама или Гарри повторят ее за завтраком. Я ждала ее за обедом. Затем за чаем. Я ждала ее вечером в маминой гостиной… Ничего.
   – Ты ничего не ешь целый день, Беатрис, – мягко сказала мама. – Нужно взять себя в руки, дорогая.
   Гарри испуганно взглянул на меня, видно, его поразила моя бледность.
   – Она очень переживает, мама, – сказал он. Встав со стула, он пересел ко мне на диван и взял меня за руку. – Бедняжка Беатрис, постарайся не расстраиваться так сильно. Папе бы это не понравилось.
   Я улыбнулась ему, но в моем сердце был холод. Гарри знает о смерти Ральфа, но не говорит мне, чтобы не расстраивать, подумала я.
   – У меня какое-то странное предчувствие, будто должно еще что-то произойти, что-то ужасное. – Помолчав, я пожала плечами. – Не знаю, отчего это. Пусть лучше что-то случится, чем так томиться в неизвестности.
   – Предчувствия часто сбываются. – Слова мамы были, как всегда, банальны, зато ее глаза хорошо все видели. – Но ведь ничего не случилось, правда, Гарри?
   Гарри встал и отпустил мою руку.
   – Нет, мама. Нет, Беатрис. Что может случиться? Вы обе очень устали, а ты, мама, к тому же начиталась глупых книжек. Утром вы почувствуете себя получше.
   Мне не стало лучше утром. И через день не стало, и через два. Ральфа обязательно должны были найти. Я представляла, как его мать возвращается домой, там пусто и двери распахнуты. Она, должно быть, отправилась искать его, может быть, даже услышала его стоны. Почему же никто не рассказывает нам об этом? Неужели его мать не забила тревогу, не почуяла, что с сыном что-то случилось?
   Я спустилась вниз к завтраку. Шел уже пятый день, но новостей никаких не было. Но сегодня я их услышу. Я была в этом твердо уверена. Скорбь об отце не оставляла меня. Как только я оставалась одна, слезы непроизвольно начинали катиться по моим щекам. Но о Ральфе я горевала тоже очень сильно, просто до физической боли. В моем сердце теперь всегда жила тоска об утрате двух самых близких мне людей, сделавших это лето таким прекрасным.
   Я провела рукой по лбу жестом немолодой усталой женщины и спустилась к завтраку.
   Новостей еще не было. Мы молча поели, затем мама встала и вышла из-за стола, и Гарри вдруг обернулся ко мне и сказал:
   – У меня довольно странные новости, Беатрис, и я надеюсь, что они не расстроят тебя.
   Чуть привстав, я упала обратно на стул. Мое сердце забилось от страха.
   – Ральф, этот наш егерь вроде бы сбежал.
   – Сбежал! – воскликнула я, непонимающе уставившись на Гарри. – Он не мог сбежать. – Вид Ральфа с переломанными ногами, раздавленного капканом, так ясно предстал предо мной, что казалось, Гарри должен был увидеть это в моих зрачках. – Как он мог сбежать? – спросила я, выдавая сама себя.