Да и почему, собственно, она так уверена, что Люк считает их брак союзом навеки? Люк такой непредсказуемый. Следует ли ставить на карту жизнь Дэниэла в надежде на то, что Люк, узнав, на что она решилась пять лет назад и что у него есть четырехлетний сын, обольется счастливыми слезами?
Вчера ей казалось, что у нее есть выбор. Сегодня она поняла, что просто-напросто выбрала путь наименьшего сопротивления, потому и решила снова сбежать. На этот раз так не получится. Ирония в том, что ей вовсе этого не хочется. Она любит Люка. Она хочет надеяться. Она готова ему доверять. Она жаждет верить, что как-нибудь все это может разрешиться. А значит, надо рассказать Люку про Дэниэла.
Тянуть дальше нельзя. Послезавтра Пэгги приедет в Лондон. Но как она ему скажет? Немыслимость этого объяснения резала ее по нервам точно бритва. Она скажет ему по пути в Лондон… хотя вряд ли в самолете они смогут уединиться. Она скажет, как только они приедут на место, именно тогда. Но чем больше она думала о предстоящем разговоре, тем сильнее охватывал ее страх.
— Ты так побледнела.
Они мчались в лимузине, и она еле выдержала его внимательный, испытующий взгляд. Как отреагирует Люк? Это все, о чем она могла думать. Вчера она убеждала себя, что он холодный, черствый, расчетливый человек, чтобы не признаваться себе, как трудно рассказать ему о Дэниэле. Вчера она будила в себе ненависть к нему, чтобы убедить себя, что Дэниэлу будет только хуже. Сейчас она смотрела правде в глаза, но вид этой правды был удручающ. Она обманула Люка. Она солгала ему, и в этом была ее ошибка. А тем, кто имел дело с Люком, всегда приходилось горько раскаиваться, если они допускали какую-то ошибку. Поскольку она в подобную ситуацию попала впервые, то и предвидеть его реакцию было невозможно.
— И все время молчишь.
— Я просто задумалась, — с усилием выговорила она.
— О чем?
— Да так, ни о чем. — Опасаясь, что он опять, как всегда, прочтет ее мысли, она прикрыла глаза. «Давай, расскажи же сейчас, — заставляла она себя. — Чем дальше откладываешь, тем труднее будет сказать». — В котором часу мы прилетаем в Лондон?
— Разве я не говорил? Диспетчерская в Риме задержала все вылеты на сутки, — сказал он совершенно невозмутимо. — Так что прилетим завтра, рано утром.
— Так мы едем не в аэропорт? — изумилась она.
— Один друг пригласил нас переночевать у него на вилле.
Она нервно сжала руки. Вот шанс остаться с ним наедине и все ему рассказать, мелькнуло у нее в голове. А лимузин уже подъезжал к высоким воротам.
Мажордом встретил их на лестнице. Люк отказался от ужина, и их отвели наверх в спальню. В ней было полно зеркал, экзотических шелковых драпировок и стояла громаднейшая кровать. «Ведь это моя первая брачная ночь», — подумала она с горечью. Ну как она может сейчас рассказать? Это уничтожит все очарование сегодняшнего дня, из последних сил убеждала она себя.
Он вошел вслед за ней и страстно впился губами в заветное место над ключицей, и у нее подогнулись колени.
— Хорошо бы поужинать, — неуверенно предложила она. — Ты хочешь есть? — Ну… — Что до меня, то мой голод ужином не утолишь, — заверил он. И очень медленно, так что у нее замерло сердце, повернул ее к себе. — Что с тобой? — спросил он совсем неожиданно.
— А что?
— У тебя вид убийцы, которого застали за закапыванием трупа, — задумчиво сказал он. — Или мне кажется?
— Тебе кажется.
Стараясь не встречаться глазами с его слишком внимательным взглядом, она попробовала отвлечь его от этой мысли, начав развязывать ему галстук.
— Мне редко что-нибудь кажется. — Он наблюдал, как она возится с галстуком. С громким вздохом он накрыл ее дрожащие руки своей. — Ты не хочешь мне рассказать? Я больше никогда не сделаю тебе больно, bella mia. Обещаю.
Эти слова ее так тронули, а чувство вины было так велико, что глаза у нее наполнились слезами.
— Когда мы встретились, мне было только двадцать семь. — Он нежно погладил ее пальцем по щеке. — Я и не думал встретить такую, как ты. Я понимал, кто я такой, и знал, что ты хотела бы, да и заслуживала, чего-то другого. Ты слишком любила меня, сага. И позволяла мне слишком много. Поэтому я ни о чем не задумывался. — Под смуглой кожей ясно вырисовывались все мышцы лица, глаза были совсем темные. — Я думал, что так будет всегда. И вдруг в один прекрасный день ты исчезла, и я понял, что даже твоему терпению есть предел. Я понял это слишком поздно, чтобы можно было что-то исправить.
— Люк, я…
Он упреждающе приложил ей ладонь к губам.
— Я не хочу больше говорить о прошлом. Оно должно уйти в тень. Может быть, завтра или послезавтра, а? — предложил он. — Но не сегодня.
Она непроизвольно ткнулась губами в его теплую ладонь, по щекам побежали слезы. Люк взывал к ее пониманию, а ведь это так на него непохоже. Он не привык показывать, что ему больно.
Он снял галстук, мягко передернув плечами, скинул пиджак и с совершенно естественно вернувшейся к нему самоуверенностью притянул ее к себе.
— Вчера я почти не спал, — тихо признался он. — Так что теперь в наказание не дам заснуть тебе.
Она почувствовала на щеке его горячее дыхание, кончик его языка раздвинул ее губы и скользнул в ее влажный рот, который она с готовностью ему подставила. Пол поплыл у нее под ногами, она сильнее прижалась к нему, а он все жарче и жарче впивался ей в губы, отчего внутри у нее все заныло. Шелковое платье полетело на ковер, а она даже не заметила, как он его снял. Гибкие пальцы скользнули по бедрам, наткнулись на кружевную преграду, преодолели ее, и она, дернувшись, но не отрываясь от его хищного рта, застонала.
Глубоко в горле у него булькнул смешок, он оторвался от нее лишь для того, чтобы отнести ее на кровать, куда плавно последовал за ней и приник к ней каждой частичкой своего тела. Рубашка полетела прочь, она сомкнула руки на его загорелой спине, чувствуя, как каждая его мышца отзывается на ее прикосновение. Медленно-медленно он накрыл ее тело своим, и потянулись мгновения, когда она, не помня себя, отдавалась лишь пробужденной им страсти.
Глаза их встретились, в его взгляде сверкало удовольствие и желание.
— Помнишь нашу первую ночь в Швейцарии? — хрипло прошептал он. — Ты так смущалась. — Он осыпал поцелуями ее хрупкое плечо. — Ты была так невинна. А я вел себя как ублюдок, bella mia. Та ночь должна была быть нашей брачной ночью.
— Я и представляла себе, что это брачная ночь.
На скулах его заиграл легкий румянец, что всегда сопутствовало самой горячей страсти. Он схватил ее пальцы, гладившие его шелковистые темные волосы, и, пряча глаза под покровом ресниц, прижал их к губам.
— До этого я никогда не имел дела с девственницей, Я хотел, чтобы для тебя это было чем-то необыкновенным. Поэтому я и привез тебя в Швейцарию.
— Это и было необыкновенно, — проговорила она. — Совершенно необыкновенно.
— Grazie… grazie tanto, сага, — ответил он. — Для меня это было так необыкновенно, что я понял: ты должна целиком принадлежать мне.
Она еще не видела его таким умиротворенным, ни в эту неделю, ни в какое другое время. На какую-то долю секунды он ужасно напомнил ей Дэниэла. Те же прекрасные темные глаза, тот же широкий рот, от даже самой слабой улыбки которого у нее трепетало сердце. У нее перехватило дыхание, а он расстегнул ее кружевной лифчик и провел сначала языком, потом губами по высвобожденным им розовым соскам, и тогда у нее совсем не осталось никаких мыслей, а пальцы вцепились друг в друга, и все до последней мышцы натянулись, поддаваясь растущему в ней желанию. Над самой кроватью на потолке было зеркало. Она ошеломленно заморгала, и тут до нее дошло, что она видит отражение его загорелых рук на своей светлой коже и его голову, так низко склонившуюся к ней.
— Над нами зеркало, — шепнула она.
— Какой ужас, — совершенно невозмутимо отозвался он. — Когда в следующий раз увидишь Кристиана, скажи ему, что в интерьере спальни он проявил чудовищный вкус.
— Так это его вилла?
Люк с трудом оторвался от нее, соскочил с кровати и стал раздеваться. Она не могла оторвать от него глаз. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистые бедра. Он был так мужественно, так возбуждающе красив.
— Если ты будешь так на меня смотреть, я вряд ли смогу удержать себя в руках. — Он снова лег рядом и, сняв с нее тонкое белье, заключил ее в объятия. Темные волосы, покрывающие его грудь, касались ее нежной груди, он положил ногу на ее бедро и взглянул на нее таким проникновенным взглядом, что у нее дух захватило. — У тебя ничего не выйдет.
— Чего не выйдет?
— Сбежать от меня в аэропорту. — (От изумления она только криво улыбнулась.) — Я не дам тебе уйти. Ты думала, что я не догадаюсь? О некоторых вещах я догадываюсь раньше, чем они успели прийти тебе в голову.
Воспользовавшись ее замешательством, он опять страстно прильнул к ее губам. Время и разум отступили в небытие. Она пьянела от его поцелуев. От его теплого мужского запаха еще сильнее кружилась голова. Она чувствовала, что теряет всякий контроль над собой. Ей было тяжело дышать. Она едва понимала, что эти слабые звуки срываются именно с ее губ, а когда он прикоснулся рукой к тому месту, которое вожделело его сильнее всего, она пришла в настоящее неистовство, корчась под его горячими ласками и сладострастно ища его неутомимые губы.
Восторг и мука слились воедино, но он не утолял ее жажды, хотя она так и выгибалась ему навстречу в немом призыве исполнить древнейший из законов жизни. Она извивалась в пламени пожара, который требовалось потушить. В бессильной муке она царапала ногтями его спину. Но вот по его телу пробежала дрожь, оно взрывоопасно напряглось, и она поняла, что языки пламени охватили и его. Внезапно он обрушился на нее с диким напором, точно приносил в жертву какому-то первобытному идолу, и, сжав изо всех сил руками ее бедра, взял ее наконец, вложив в этот порыв всю свою мощь.
Это длилось бесконечно, и потом еще более бесконечно, покуда ее восторг не вылился в крик, пока в ней не осталось ничего, кроме безжалостного зова ее собственного тела. И освобождение пришло только с бешеным взрывом неописуемого восторга, после которого она осталась качаться на волнах полного блаженства.
— Dio! — простонал он в порыве высшего наслаждения, зарывшись лицом в ее волосы и дрожа в кольце ее рук. — Те аmо. — Он почти сокрушил ее весом своего тела. — Те аmо.
Она молчала. «Я тебя люблю. Я тебя люблю», — он это сказал.
— Scusi. — Он откатился и раскинулся на спине, лениво разбросав смуглые руки и ноги по белоснежному постельному белью. — Теперь я наконец понял, что такое настоящая сексуальность, — вздохнул он, сопроводив свои слова кривоватой усмешкой. — Ты заставила меня потерять голову. Это мне и было нужно.
Она улыбнулась, точно лакающая сливки кошка. Возможно, он даже сам не заметил, что произнес эти слова. Просто потрясающе. Меньше всего ей хотелось делать из этого какие-либо выводы. Когда-то она прожила целых два года на одном только «ты мне нужна». На «я тебя люблю» она может продержаться еще изрядный отрезок времени. Она повернулась к нему и осыпала его бронзовое плечо градом поцелуев.
— Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю, — лихорадочно шептала она.
Запустив руку в ее спутавшиеся волосы, он лукаво откликался:
— Я знаю, я знаю, я знаю.
Он не поддался на приманку. Да и когда он поддавался? Она слишком нетерпелива. Если он действительно любит, он скажет это, когда будет в соответствующем настроении. Если? Она прекрасно знала, что подобное признание на вершине сексуального возбуждения — просто трафарет, ничего не значащие слова. И вообще, не лучше ли сейчас подумать о более насущном? Подобно Эвересту, в ее сознании выросла проблема с Дэниэлом.
— Люк… как ты относишься к детям?
Он приподнял ее и, положив себе на грудь, крепко поцеловал, явно не очень заинтересованный предложенной темой.
— До сих пор я как-то об этом не думал.
— Тебе они… ты их любишь?
— Люблю? — Черные брови взметнулись вверх. — Странный вопрос. Буду любить, надеюсь, когда у меня будут свои. А к чужим особой любви как-то не питаю.
Звучало не слишком обнадеживающе. Она не выразила никакого протеста, когда его руки начали снова поглаживать ее тело. Действительно, ей необходима была эта близость и его страсть, чтобы заглушить росший в ней страх. Люк будет в бешенстве. Но больше всего она боялась того, что придет на смену бешенству.
— Ты сможешь выспаться в самолете, — улыбнулся Люк, глядя на ее слипающиеся глаза, в его взгляде были радость и удовлетворение.
Они уже собирались уходить из зала для особо важных персон, когда туда вошел небольшого роста седой человек в сопровождении охранника.
— Антонио? — Люк нахмурился и двинулся ему навстречу.
Они тихо заговорили о чем-то по-итальянски, и в Кэтрин пробудилось любопытство. Пожилой передал что-то Люку, вытащил носовой платок и вытер потный лоб; судя по мимике, он явно оправдывался. У него был такой вид, словно он был вестником смерти. Она подавила зевок и отвела глаза.
— Кто это был? — спросила, она уже в самолете.
— Один из моих адвокатов, — его ответ прозвучал подчеркнуто бесстрастно.
Она терпеть не могла взлет. И пока не набрали высоту, так и сидела с закрытыми глазами. Люка рядом не было. Он сидел на противоположной стороне салона и внимательно читал какой-то листок бумаги. Она видела, как он скомкал его и взял лежавшую перед ним на столике газету.
Щелкнув пальцами, он подозвал стюарда. Вскоре перед ним возник стаканчик виски. Опорожнив его одним долгим глотком, он вдруг встал и что-то быстро приказал стюарду, который пулей вылетел из салона.
— Кэтрин… иди сюда, — махнул он ей рукой. Она расстегнула ремень и встала. Лицо у него было мрачное, хмурое, он указал ей на сиденье напротив.
— Садись.
Когда она глянула ему в глаза, у нее сразу остановилось дыхание и пересохло во рту. В его ястребином взоре читалась такая ярость, что трудно было не прийти в ужас.
— Я еще не окончательно потерял от тебя голову, — начал он сдержанно. — Ты должна мне все объяснить. Пока я тебе еще верю, но моя вера уже висит на волоске.
— Ты меня пугаешь.
Он не отрывал от нее пристального взгляда, который, казалось, снимал с нее кожу.
— На прошлой неделе Рафаэлла сказала мне одну вещь, в которую я наотрез отказался поверить. После твоего исчезновения пять лет назад она несколько недель прожила в нашей квартире. Я хотел, чтобы в ней все время кто-то был, на тот случай, если ты позвонишь или надумаешь вернуться.
Она кивнула, ничего пока не понимая.
— И вот на прошлой неделе она мне заявила, что тогда звонили от какого-то врача, узнать, почему ты не зашла за анализом.
Опустив голову, она разглядывала столик, шея у нее покрылась гусиной кожей, она поняла, что судный час пробил.
— По этому звонку и еще каким-то мелочам, на которые она потом натолкнулась в квартире, — продолжал Люк таким же убийственно спокойным тоном, — Рафаэлла догадалась, что ты, уходя, была беременна.
Она вздрогнула и опять окаменела, уставившись на какое-то пятнышко на столе.
— Она считает — если вообще вся эта история правда, — что ты сделала аборт. Она говорит, что тогда не посчитала нужным делиться со мной своим открытием. Но память оказалась у нее неплохая.
Кэтрин молила Бога, чтобы он протянул руку и унес ее куда-нибудь, где Люк ее не достанет. Слова застряли у нее в горле. Мозг отказывался работать.
— Она, естественно, считает, что ребенок, если он действительно был, не от меня. Она уверяет, что виновником был Холстон, — продолжал он все тише и тише, отмеривая и взвешивая каждое слово. — Вероятно, теперь ты понимаешь, почему я так на нее разозлился. Прошло столько времени, и вся эта история показалась мне совершенно невероятной и просто безумной. Я не поверил ни одному слову. Я доверял тебе.
Казалось, ей на плечи легло бремя всех смертных грехов. У нее все тряслось — внутри и снаружи.
— Теперь твоя очередь подтвердить мне, что в ее словах нет ни капли правды. Ты понимаешь, Рафаэлла упряма. Когда я отказался говорить с ней по телефону, она связалась с моим адвокатом в Риме и рассказала ему подробности того, что ей удалось выяснить в Англии, — говорил он. — Антонио трясся всю ночь, прежде чем набрался храбрости сообщить эти факты мне. Он решился, когда в английской газете появилась статья, касающаяся тебя…
— Я… не думала, что так получится! — с болью воскликнула она. — Я собиралась рассказать тебе обо всем, когда мы прилетим в Англию… — У нее перехватило дыхание.
— Смотри на меня, — в бешенстве приказал он. — Ты подтверждаешь, что это правда? Что ты была беременна? Что ребенок действительно был?
Она дважды кивнула, точно болванчик, лишившись дара речи от волнами исходившей от него ярости.
— И ты… вышла… за меня… замуж? — Он начал медленно подниматься над столом, слова с трудом слетали с его напряженных губ.
— А что, ты считаешь, я должна была делать? — пролепетала она.
— Что считаю? Что считаю? — зарычал он, точно тисками сжав ей рукой запястье и буквально стаскивая ее с сиденья.
— Мне больно!
— Лучше бы уж он не был моим! — выкрикнул он в ярости.
— Разумеется, он твой. Разумеется, твой. Почему ты так говоришь? — всхлипнула она, внезапно ослабев.
Он ударил себя кулаком в ладонь и резко отшатнулся от нее. Все его тело дрожало от самой дикой ярости.
— Если я к тебе прикоснусь, я тебя просто убью. Cristo, убирайся с моих глаз, пока я еще держу себя в руках!
— Люк, пожалуйста… — упавшим голосом проговорила она.
Он снова нагнулся к ней, точно разъяренная кошка, готовящаяся к прыжку.
— Если бы это был не мой ребенок, может быть… да, может быть, я смог бы тебя простить, потому что тогда по крайней мере я мог бы понять, почему ты сбежала. Но это! — он резко развел руки. — Этого я вообще не могу понять!
— Если бы ты успокоился… — перебила она умоляюще.
— Успокоился? Я узнаю, что у меня есть почти уже пятилетний сын, о котором я ни сном ни духом не подозревал, и ты предлагаешь мне успокоиться?
— Я должна была сказать тебе об этом прошлой ночью.
— Прошлой ночью? — повторил он, не веря своим ушам. — Прошлой ночью, когда ты, точно шлюха, извивалась у меня в руках, я сам не дал тебе ничего сказать! Я говорю не про прошлую ночь и не про прошлую неделю! Я имею в виду то время пять лет назад, когда ты была беременна!
Грубость его определения в адрес ее ночного поведения вонзилась ей точно нож в сердце.
— Перестань кричать…
— Если я перестану кричать, я перейду к действиям! Я ни разу в жизни не ударил женщину и не хотел бы делать этого сейчас! — яростно выкрикнул он.
Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы привести мысли в порядок. Бешеная сила его ярости совершенно выбила ее из колеи. Его заявление, что он предпочел бы, чтобы Дэниэл оказался чьим-то чужим ребенком, было абсолютно недоступно ее уму.
— Почему ты не сказала мне об этом пять лет назад? — повторил он свой вопрос.
— Я хотела… я пыталась…
— Не помню, чтобы ты хоть раз попыталась, — безжалостно оборвал он.
Она судорожно втянула воздух.
— Я боялась тебе об этом сказать.
Он прямо выплюнул ругательство, какого она никогда от него раньше не слышала.
— Хорошо, — прошептала она и, собрав жалкие остатки самообладания, заставила себя продолжать: — Тебе не понравится то, что я скажу…
— Мне не нравишься ты, — холодно выдавил он. — Ты не можешь сказать ничего хуже того, что уже сказала.
Она не смогла удержаться от слез. Она ненавидела себя за эту слабость, но она чувствовала себя зверем, попавшим в капкан.
— Я не могла тебе сказать, — дрожащим голосом проговорила она, — потому что знала, что ты не захочешь ребенка, и боялась, что ты заставишь меня от него избавиться.
— То есть во всем виноват я сам! — с ненавистью выкрикнул он.
Она бессильно покачала головой:
— Ты всегда внушал мне, что не намерен связывать себя со мной. Я искренне верила, что ты воспринял мое решение как единственно разумное.
— Когда задета моя плоть и кровь, то я вовсе не так разумен! И почему ты думаешь, что обязательства перед тобой — это то же самое, что обязательства перед неродившимся ребенком? — спросил он. — И откуда тебе известно, как я отношусь к абортам? Разве мы когда-нибудь обсуждали этот вопрос?
— Я… я так предполагала, — сказала она, не в силах больше выдерживать его взгляд.
— Она, черт побери, предполагала!
— Тогда мне казалось, что я права, — прошептала она.
— А хочешь, я скажу, почему ты так «предполагала»? Смотри мне в глаза! — гневно приказал он, и она не посмела ослушаться, сжимаясь от страха в ожидании, каким будет следующий удар.
— Я и не подозревал, какая ты на самом деле. Я даже представить не мог, что в тебе, с твоим ангельским личиком, столько злости и упрямства. Но теперь я понял, и мне не нужно больше твоих объяснений, потому что у меня есть свое! И я тебе сейчас его выскажу: раз я не хотел жениться на тебе, я должен был заплатить за это утратой моего собственного ребенка!
— Нет! — закричала она. — Ничего подобного!
— Это было именно так. Нет колечка, нет ребенка. Тогда, сидя с тобой за завтраком, я даже не подозревал об этом! — Он бросил на нее испепеляющий взгляд. — Ты была уверена, что я буду казнить себя за то, что сказал тебе в тот день! Ты не имела права скрывать от меня правду. Я имел право знать, что ты носишь моего ребенка. Cristo, неужели ты так меня ненавидела, что не дала мне ни единого шанса?
У нее дрожали ноги. Она присела на ближайшее сиденье и закрыла лицо руками.
— Я любила тебя. Я так тебя любила!
— Это, по-твоему, любовь? — у него вырвался недоверчивый хриплый смешок. — Я сорвался один раз. Один раз за почти два года я повел себя не так, как надо! Один раз! И с тех пор непрерывно за это плачу. Ты мне отомстила, а я очень хорошо понимаю, что такое месть.
— Все было совсем не так, — в отчаянии пробормотала она.
— Если бы ты смотрела на вещи как я, ты стала бы моей женой пять лет назад! Si, я бы женился на тебе, — в его темных глазах, не отрывавшихся от ее бледного лица, мелькнуло какое-то мрачное удовлетворение. — Возможно, я бы сделал это не на самом высоком уровне, но я бы женился на тебе.
Ей задним числом жутко стало от одной мысли об этом. Люк, вынужденный жениться под дулом пистолета? Кошмар!
— Мне бы не хотелось, чтобы ты женился на мне с подобными чувствами.
— Dio! Какое значение имеют твои или мои чувства по сравнению с ребенком!
— Я не смогла бы жить с тобой на таких условиях, — слабым голосом сказала она.
Он холодно скривил губы.
— Это единственная действительно честная женщина, которую я встретил за всю жизнь, — вот что я сказал про тебя Рафаэлле. Просто чудо, что она не расхохоталась мне в лицо! Но у нее есть одно достоинство, которого нет у тебя. Она осталась мне верна даже после того, как я вышвырнул ее вон на прошлой неделе!
— Мы с Дэниэлом уходим от тебя. — Сама плохо понимая, что говорит, Кэтрин громко отчеканила эти слова. — И больше ты о нас никогда не услышишь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вчера ей казалось, что у нее есть выбор. Сегодня она поняла, что просто-напросто выбрала путь наименьшего сопротивления, потому и решила снова сбежать. На этот раз так не получится. Ирония в том, что ей вовсе этого не хочется. Она любит Люка. Она хочет надеяться. Она готова ему доверять. Она жаждет верить, что как-нибудь все это может разрешиться. А значит, надо рассказать Люку про Дэниэла.
Тянуть дальше нельзя. Послезавтра Пэгги приедет в Лондон. Но как она ему скажет? Немыслимость этого объяснения резала ее по нервам точно бритва. Она скажет ему по пути в Лондон… хотя вряд ли в самолете они смогут уединиться. Она скажет, как только они приедут на место, именно тогда. Но чем больше она думала о предстоящем разговоре, тем сильнее охватывал ее страх.
— Ты так побледнела.
Они мчались в лимузине, и она еле выдержала его внимательный, испытующий взгляд. Как отреагирует Люк? Это все, о чем она могла думать. Вчера она убеждала себя, что он холодный, черствый, расчетливый человек, чтобы не признаваться себе, как трудно рассказать ему о Дэниэле. Вчера она будила в себе ненависть к нему, чтобы убедить себя, что Дэниэлу будет только хуже. Сейчас она смотрела правде в глаза, но вид этой правды был удручающ. Она обманула Люка. Она солгала ему, и в этом была ее ошибка. А тем, кто имел дело с Люком, всегда приходилось горько раскаиваться, если они допускали какую-то ошибку. Поскольку она в подобную ситуацию попала впервые, то и предвидеть его реакцию было невозможно.
— И все время молчишь.
— Я просто задумалась, — с усилием выговорила она.
— О чем?
— Да так, ни о чем. — Опасаясь, что он опять, как всегда, прочтет ее мысли, она прикрыла глаза. «Давай, расскажи же сейчас, — заставляла она себя. — Чем дальше откладываешь, тем труднее будет сказать». — В котором часу мы прилетаем в Лондон?
— Разве я не говорил? Диспетчерская в Риме задержала все вылеты на сутки, — сказал он совершенно невозмутимо. — Так что прилетим завтра, рано утром.
— Так мы едем не в аэропорт? — изумилась она.
— Один друг пригласил нас переночевать у него на вилле.
Она нервно сжала руки. Вот шанс остаться с ним наедине и все ему рассказать, мелькнуло у нее в голове. А лимузин уже подъезжал к высоким воротам.
Мажордом встретил их на лестнице. Люк отказался от ужина, и их отвели наверх в спальню. В ней было полно зеркал, экзотических шелковых драпировок и стояла громаднейшая кровать. «Ведь это моя первая брачная ночь», — подумала она с горечью. Ну как она может сейчас рассказать? Это уничтожит все очарование сегодняшнего дня, из последних сил убеждала она себя.
Он вошел вслед за ней и страстно впился губами в заветное место над ключицей, и у нее подогнулись колени.
— Хорошо бы поужинать, — неуверенно предложила она. — Ты хочешь есть? — Ну… — Что до меня, то мой голод ужином не утолишь, — заверил он. И очень медленно, так что у нее замерло сердце, повернул ее к себе. — Что с тобой? — спросил он совсем неожиданно.
— А что?
— У тебя вид убийцы, которого застали за закапыванием трупа, — задумчиво сказал он. — Или мне кажется?
— Тебе кажется.
Стараясь не встречаться глазами с его слишком внимательным взглядом, она попробовала отвлечь его от этой мысли, начав развязывать ему галстук.
— Мне редко что-нибудь кажется. — Он наблюдал, как она возится с галстуком. С громким вздохом он накрыл ее дрожащие руки своей. — Ты не хочешь мне рассказать? Я больше никогда не сделаю тебе больно, bella mia. Обещаю.
Эти слова ее так тронули, а чувство вины было так велико, что глаза у нее наполнились слезами.
— Когда мы встретились, мне было только двадцать семь. — Он нежно погладил ее пальцем по щеке. — Я и не думал встретить такую, как ты. Я понимал, кто я такой, и знал, что ты хотела бы, да и заслуживала, чего-то другого. Ты слишком любила меня, сага. И позволяла мне слишком много. Поэтому я ни о чем не задумывался. — Под смуглой кожей ясно вырисовывались все мышцы лица, глаза были совсем темные. — Я думал, что так будет всегда. И вдруг в один прекрасный день ты исчезла, и я понял, что даже твоему терпению есть предел. Я понял это слишком поздно, чтобы можно было что-то исправить.
— Люк, я…
Он упреждающе приложил ей ладонь к губам.
— Я не хочу больше говорить о прошлом. Оно должно уйти в тень. Может быть, завтра или послезавтра, а? — предложил он. — Но не сегодня.
Она непроизвольно ткнулась губами в его теплую ладонь, по щекам побежали слезы. Люк взывал к ее пониманию, а ведь это так на него непохоже. Он не привык показывать, что ему больно.
Он снял галстук, мягко передернув плечами, скинул пиджак и с совершенно естественно вернувшейся к нему самоуверенностью притянул ее к себе.
— Вчера я почти не спал, — тихо признался он. — Так что теперь в наказание не дам заснуть тебе.
Она почувствовала на щеке его горячее дыхание, кончик его языка раздвинул ее губы и скользнул в ее влажный рот, который она с готовностью ему подставила. Пол поплыл у нее под ногами, она сильнее прижалась к нему, а он все жарче и жарче впивался ей в губы, отчего внутри у нее все заныло. Шелковое платье полетело на ковер, а она даже не заметила, как он его снял. Гибкие пальцы скользнули по бедрам, наткнулись на кружевную преграду, преодолели ее, и она, дернувшись, но не отрываясь от его хищного рта, застонала.
Глубоко в горле у него булькнул смешок, он оторвался от нее лишь для того, чтобы отнести ее на кровать, куда плавно последовал за ней и приник к ней каждой частичкой своего тела. Рубашка полетела прочь, она сомкнула руки на его загорелой спине, чувствуя, как каждая его мышца отзывается на ее прикосновение. Медленно-медленно он накрыл ее тело своим, и потянулись мгновения, когда она, не помня себя, отдавалась лишь пробужденной им страсти.
Глаза их встретились, в его взгляде сверкало удовольствие и желание.
— Помнишь нашу первую ночь в Швейцарии? — хрипло прошептал он. — Ты так смущалась. — Он осыпал поцелуями ее хрупкое плечо. — Ты была так невинна. А я вел себя как ублюдок, bella mia. Та ночь должна была быть нашей брачной ночью.
— Я и представляла себе, что это брачная ночь.
На скулах его заиграл легкий румянец, что всегда сопутствовало самой горячей страсти. Он схватил ее пальцы, гладившие его шелковистые темные волосы, и, пряча глаза под покровом ресниц, прижал их к губам.
— До этого я никогда не имел дела с девственницей, Я хотел, чтобы для тебя это было чем-то необыкновенным. Поэтому я и привез тебя в Швейцарию.
— Это и было необыкновенно, — проговорила она. — Совершенно необыкновенно.
— Grazie… grazie tanto, сага, — ответил он. — Для меня это было так необыкновенно, что я понял: ты должна целиком принадлежать мне.
Она еще не видела его таким умиротворенным, ни в эту неделю, ни в какое другое время. На какую-то долю секунды он ужасно напомнил ей Дэниэла. Те же прекрасные темные глаза, тот же широкий рот, от даже самой слабой улыбки которого у нее трепетало сердце. У нее перехватило дыхание, а он расстегнул ее кружевной лифчик и провел сначала языком, потом губами по высвобожденным им розовым соскам, и тогда у нее совсем не осталось никаких мыслей, а пальцы вцепились друг в друга, и все до последней мышцы натянулись, поддаваясь растущему в ней желанию. Над самой кроватью на потолке было зеркало. Она ошеломленно заморгала, и тут до нее дошло, что она видит отражение его загорелых рук на своей светлой коже и его голову, так низко склонившуюся к ней.
— Над нами зеркало, — шепнула она.
— Какой ужас, — совершенно невозмутимо отозвался он. — Когда в следующий раз увидишь Кристиана, скажи ему, что в интерьере спальни он проявил чудовищный вкус.
— Так это его вилла?
Люк с трудом оторвался от нее, соскочил с кровати и стал раздеваться. Она не могла оторвать от него глаз. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистые бедра. Он был так мужественно, так возбуждающе красив.
— Если ты будешь так на меня смотреть, я вряд ли смогу удержать себя в руках. — Он снова лег рядом и, сняв с нее тонкое белье, заключил ее в объятия. Темные волосы, покрывающие его грудь, касались ее нежной груди, он положил ногу на ее бедро и взглянул на нее таким проникновенным взглядом, что у нее дух захватило. — У тебя ничего не выйдет.
— Чего не выйдет?
— Сбежать от меня в аэропорту. — (От изумления она только криво улыбнулась.) — Я не дам тебе уйти. Ты думала, что я не догадаюсь? О некоторых вещах я догадываюсь раньше, чем они успели прийти тебе в голову.
Воспользовавшись ее замешательством, он опять страстно прильнул к ее губам. Время и разум отступили в небытие. Она пьянела от его поцелуев. От его теплого мужского запаха еще сильнее кружилась голова. Она чувствовала, что теряет всякий контроль над собой. Ей было тяжело дышать. Она едва понимала, что эти слабые звуки срываются именно с ее губ, а когда он прикоснулся рукой к тому месту, которое вожделело его сильнее всего, она пришла в настоящее неистовство, корчась под его горячими ласками и сладострастно ища его неутомимые губы.
Восторг и мука слились воедино, но он не утолял ее жажды, хотя она так и выгибалась ему навстречу в немом призыве исполнить древнейший из законов жизни. Она извивалась в пламени пожара, который требовалось потушить. В бессильной муке она царапала ногтями его спину. Но вот по его телу пробежала дрожь, оно взрывоопасно напряглось, и она поняла, что языки пламени охватили и его. Внезапно он обрушился на нее с диким напором, точно приносил в жертву какому-то первобытному идолу, и, сжав изо всех сил руками ее бедра, взял ее наконец, вложив в этот порыв всю свою мощь.
Это длилось бесконечно, и потом еще более бесконечно, покуда ее восторг не вылился в крик, пока в ней не осталось ничего, кроме безжалостного зова ее собственного тела. И освобождение пришло только с бешеным взрывом неописуемого восторга, после которого она осталась качаться на волнах полного блаженства.
— Dio! — простонал он в порыве высшего наслаждения, зарывшись лицом в ее волосы и дрожа в кольце ее рук. — Те аmо. — Он почти сокрушил ее весом своего тела. — Те аmо.
Она молчала. «Я тебя люблю. Я тебя люблю», — он это сказал.
— Scusi. — Он откатился и раскинулся на спине, лениво разбросав смуглые руки и ноги по белоснежному постельному белью. — Теперь я наконец понял, что такое настоящая сексуальность, — вздохнул он, сопроводив свои слова кривоватой усмешкой. — Ты заставила меня потерять голову. Это мне и было нужно.
Она улыбнулась, точно лакающая сливки кошка. Возможно, он даже сам не заметил, что произнес эти слова. Просто потрясающе. Меньше всего ей хотелось делать из этого какие-либо выводы. Когда-то она прожила целых два года на одном только «ты мне нужна». На «я тебя люблю» она может продержаться еще изрядный отрезок времени. Она повернулась к нему и осыпала его бронзовое плечо градом поцелуев.
— Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю, — лихорадочно шептала она.
Запустив руку в ее спутавшиеся волосы, он лукаво откликался:
— Я знаю, я знаю, я знаю.
Он не поддался на приманку. Да и когда он поддавался? Она слишком нетерпелива. Если он действительно любит, он скажет это, когда будет в соответствующем настроении. Если? Она прекрасно знала, что подобное признание на вершине сексуального возбуждения — просто трафарет, ничего не значащие слова. И вообще, не лучше ли сейчас подумать о более насущном? Подобно Эвересту, в ее сознании выросла проблема с Дэниэлом.
— Люк… как ты относишься к детям?
Он приподнял ее и, положив себе на грудь, крепко поцеловал, явно не очень заинтересованный предложенной темой.
— До сих пор я как-то об этом не думал.
— Тебе они… ты их любишь?
— Люблю? — Черные брови взметнулись вверх. — Странный вопрос. Буду любить, надеюсь, когда у меня будут свои. А к чужим особой любви как-то не питаю.
Звучало не слишком обнадеживающе. Она не выразила никакого протеста, когда его руки начали снова поглаживать ее тело. Действительно, ей необходима была эта близость и его страсть, чтобы заглушить росший в ней страх. Люк будет в бешенстве. Но больше всего она боялась того, что придет на смену бешенству.
— Ты сможешь выспаться в самолете, — улыбнулся Люк, глядя на ее слипающиеся глаза, в его взгляде были радость и удовлетворение.
Они уже собирались уходить из зала для особо важных персон, когда туда вошел небольшого роста седой человек в сопровождении охранника.
— Антонио? — Люк нахмурился и двинулся ему навстречу.
Они тихо заговорили о чем-то по-итальянски, и в Кэтрин пробудилось любопытство. Пожилой передал что-то Люку, вытащил носовой платок и вытер потный лоб; судя по мимике, он явно оправдывался. У него был такой вид, словно он был вестником смерти. Она подавила зевок и отвела глаза.
— Кто это был? — спросила, она уже в самолете.
— Один из моих адвокатов, — его ответ прозвучал подчеркнуто бесстрастно.
Она терпеть не могла взлет. И пока не набрали высоту, так и сидела с закрытыми глазами. Люка рядом не было. Он сидел на противоположной стороне салона и внимательно читал какой-то листок бумаги. Она видела, как он скомкал его и взял лежавшую перед ним на столике газету.
Щелкнув пальцами, он подозвал стюарда. Вскоре перед ним возник стаканчик виски. Опорожнив его одним долгим глотком, он вдруг встал и что-то быстро приказал стюарду, который пулей вылетел из салона.
— Кэтрин… иди сюда, — махнул он ей рукой. Она расстегнула ремень и встала. Лицо у него было мрачное, хмурое, он указал ей на сиденье напротив.
— Садись.
Когда она глянула ему в глаза, у нее сразу остановилось дыхание и пересохло во рту. В его ястребином взоре читалась такая ярость, что трудно было не прийти в ужас.
— Я еще не окончательно потерял от тебя голову, — начал он сдержанно. — Ты должна мне все объяснить. Пока я тебе еще верю, но моя вера уже висит на волоске.
— Ты меня пугаешь.
Он не отрывал от нее пристального взгляда, который, казалось, снимал с нее кожу.
— На прошлой неделе Рафаэлла сказала мне одну вещь, в которую я наотрез отказался поверить. После твоего исчезновения пять лет назад она несколько недель прожила в нашей квартире. Я хотел, чтобы в ней все время кто-то был, на тот случай, если ты позвонишь или надумаешь вернуться.
Она кивнула, ничего пока не понимая.
— И вот на прошлой неделе она мне заявила, что тогда звонили от какого-то врача, узнать, почему ты не зашла за анализом.
Опустив голову, она разглядывала столик, шея у нее покрылась гусиной кожей, она поняла, что судный час пробил.
— По этому звонку и еще каким-то мелочам, на которые она потом натолкнулась в квартире, — продолжал Люк таким же убийственно спокойным тоном, — Рафаэлла догадалась, что ты, уходя, была беременна.
Она вздрогнула и опять окаменела, уставившись на какое-то пятнышко на столе.
— Она считает — если вообще вся эта история правда, — что ты сделала аборт. Она говорит, что тогда не посчитала нужным делиться со мной своим открытием. Но память оказалась у нее неплохая.
Кэтрин молила Бога, чтобы он протянул руку и унес ее куда-нибудь, где Люк ее не достанет. Слова застряли у нее в горле. Мозг отказывался работать.
— Она, естественно, считает, что ребенок, если он действительно был, не от меня. Она уверяет, что виновником был Холстон, — продолжал он все тише и тише, отмеривая и взвешивая каждое слово. — Вероятно, теперь ты понимаешь, почему я так на нее разозлился. Прошло столько времени, и вся эта история показалась мне совершенно невероятной и просто безумной. Я не поверил ни одному слову. Я доверял тебе.
Казалось, ей на плечи легло бремя всех смертных грехов. У нее все тряслось — внутри и снаружи.
— Теперь твоя очередь подтвердить мне, что в ее словах нет ни капли правды. Ты понимаешь, Рафаэлла упряма. Когда я отказался говорить с ней по телефону, она связалась с моим адвокатом в Риме и рассказала ему подробности того, что ей удалось выяснить в Англии, — говорил он. — Антонио трясся всю ночь, прежде чем набрался храбрости сообщить эти факты мне. Он решился, когда в английской газете появилась статья, касающаяся тебя…
— Я… не думала, что так получится! — с болью воскликнула она. — Я собиралась рассказать тебе обо всем, когда мы прилетим в Англию… — У нее перехватило дыхание.
— Смотри на меня, — в бешенстве приказал он. — Ты подтверждаешь, что это правда? Что ты была беременна? Что ребенок действительно был?
Она дважды кивнула, точно болванчик, лишившись дара речи от волнами исходившей от него ярости.
— И ты… вышла… за меня… замуж? — Он начал медленно подниматься над столом, слова с трудом слетали с его напряженных губ.
— А что, ты считаешь, я должна была делать? — пролепетала она.
— Что считаю? Что считаю? — зарычал он, точно тисками сжав ей рукой запястье и буквально стаскивая ее с сиденья.
— Мне больно!
— Лучше бы уж он не был моим! — выкрикнул он в ярости.
— Разумеется, он твой. Разумеется, твой. Почему ты так говоришь? — всхлипнула она, внезапно ослабев.
Он ударил себя кулаком в ладонь и резко отшатнулся от нее. Все его тело дрожало от самой дикой ярости.
— Если я к тебе прикоснусь, я тебя просто убью. Cristo, убирайся с моих глаз, пока я еще держу себя в руках!
— Люк, пожалуйста… — упавшим голосом проговорила она.
Он снова нагнулся к ней, точно разъяренная кошка, готовящаяся к прыжку.
— Если бы это был не мой ребенок, может быть… да, может быть, я смог бы тебя простить, потому что тогда по крайней мере я мог бы понять, почему ты сбежала. Но это! — он резко развел руки. — Этого я вообще не могу понять!
— Если бы ты успокоился… — перебила она умоляюще.
— Успокоился? Я узнаю, что у меня есть почти уже пятилетний сын, о котором я ни сном ни духом не подозревал, и ты предлагаешь мне успокоиться?
— Я должна была сказать тебе об этом прошлой ночью.
— Прошлой ночью? — повторил он, не веря своим ушам. — Прошлой ночью, когда ты, точно шлюха, извивалась у меня в руках, я сам не дал тебе ничего сказать! Я говорю не про прошлую ночь и не про прошлую неделю! Я имею в виду то время пять лет назад, когда ты была беременна!
Грубость его определения в адрес ее ночного поведения вонзилась ей точно нож в сердце.
— Перестань кричать…
— Если я перестану кричать, я перейду к действиям! Я ни разу в жизни не ударил женщину и не хотел бы делать этого сейчас! — яростно выкрикнул он.
Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы привести мысли в порядок. Бешеная сила его ярости совершенно выбила ее из колеи. Его заявление, что он предпочел бы, чтобы Дэниэл оказался чьим-то чужим ребенком, было абсолютно недоступно ее уму.
— Почему ты не сказала мне об этом пять лет назад? — повторил он свой вопрос.
— Я хотела… я пыталась…
— Не помню, чтобы ты хоть раз попыталась, — безжалостно оборвал он.
Она судорожно втянула воздух.
— Я боялась тебе об этом сказать.
Он прямо выплюнул ругательство, какого она никогда от него раньше не слышала.
— Хорошо, — прошептала она и, собрав жалкие остатки самообладания, заставила себя продолжать: — Тебе не понравится то, что я скажу…
— Мне не нравишься ты, — холодно выдавил он. — Ты не можешь сказать ничего хуже того, что уже сказала.
Она не смогла удержаться от слез. Она ненавидела себя за эту слабость, но она чувствовала себя зверем, попавшим в капкан.
— Я не могла тебе сказать, — дрожащим голосом проговорила она, — потому что знала, что ты не захочешь ребенка, и боялась, что ты заставишь меня от него избавиться.
— То есть во всем виноват я сам! — с ненавистью выкрикнул он.
Она бессильно покачала головой:
— Ты всегда внушал мне, что не намерен связывать себя со мной. Я искренне верила, что ты воспринял мое решение как единственно разумное.
— Когда задета моя плоть и кровь, то я вовсе не так разумен! И почему ты думаешь, что обязательства перед тобой — это то же самое, что обязательства перед неродившимся ребенком? — спросил он. — И откуда тебе известно, как я отношусь к абортам? Разве мы когда-нибудь обсуждали этот вопрос?
— Я… я так предполагала, — сказала она, не в силах больше выдерживать его взгляд.
— Она, черт побери, предполагала!
— Тогда мне казалось, что я права, — прошептала она.
— А хочешь, я скажу, почему ты так «предполагала»? Смотри мне в глаза! — гневно приказал он, и она не посмела ослушаться, сжимаясь от страха в ожидании, каким будет следующий удар.
— Я и не подозревал, какая ты на самом деле. Я даже представить не мог, что в тебе, с твоим ангельским личиком, столько злости и упрямства. Но теперь я понял, и мне не нужно больше твоих объяснений, потому что у меня есть свое! И я тебе сейчас его выскажу: раз я не хотел жениться на тебе, я должен был заплатить за это утратой моего собственного ребенка!
— Нет! — закричала она. — Ничего подобного!
— Это было именно так. Нет колечка, нет ребенка. Тогда, сидя с тобой за завтраком, я даже не подозревал об этом! — Он бросил на нее испепеляющий взгляд. — Ты была уверена, что я буду казнить себя за то, что сказал тебе в тот день! Ты не имела права скрывать от меня правду. Я имел право знать, что ты носишь моего ребенка. Cristo, неужели ты так меня ненавидела, что не дала мне ни единого шанса?
У нее дрожали ноги. Она присела на ближайшее сиденье и закрыла лицо руками.
— Я любила тебя. Я так тебя любила!
— Это, по-твоему, любовь? — у него вырвался недоверчивый хриплый смешок. — Я сорвался один раз. Один раз за почти два года я повел себя не так, как надо! Один раз! И с тех пор непрерывно за это плачу. Ты мне отомстила, а я очень хорошо понимаю, что такое месть.
— Все было совсем не так, — в отчаянии пробормотала она.
— Если бы ты смотрела на вещи как я, ты стала бы моей женой пять лет назад! Si, я бы женился на тебе, — в его темных глазах, не отрывавшихся от ее бледного лица, мелькнуло какое-то мрачное удовлетворение. — Возможно, я бы сделал это не на самом высоком уровне, но я бы женился на тебе.
Ей задним числом жутко стало от одной мысли об этом. Люк, вынужденный жениться под дулом пистолета? Кошмар!
— Мне бы не хотелось, чтобы ты женился на мне с подобными чувствами.
— Dio! Какое значение имеют твои или мои чувства по сравнению с ребенком!
— Я не смогла бы жить с тобой на таких условиях, — слабым голосом сказала она.
Он холодно скривил губы.
— Это единственная действительно честная женщина, которую я встретил за всю жизнь, — вот что я сказал про тебя Рафаэлле. Просто чудо, что она не расхохоталась мне в лицо! Но у нее есть одно достоинство, которого нет у тебя. Она осталась мне верна даже после того, как я вышвырнул ее вон на прошлой неделе!
— Мы с Дэниэлом уходим от тебя. — Сама плохо понимая, что говорит, Кэтрин громко отчеканила эти слова. — И больше ты о нас никогда не услышишь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Никуда ты его не увезешь!
— Он тебе не нужен. Ты даже хотел, чтобы он оказался не твоим ребенком. Это самая ужасная, самая жестокая вещь, которую я от тебя услышала, — голос Кэтрин подозрительно дрожал.
— Ужасная? — загремел Люк. — Я потерял пять лет его жизни. Он незаконнорожденный. И что ему еще предстоит из-за этого перенести? Ты что, не понимаешь, что об этом растрезвонят все газеты? Неужели ты рассчитывала, что тебе удастся всю жизнь прятаться за это вранье, будто ты вдова с ребенком? Все это выплывет… разумеется, выплывет, и что после этого будет думать ребенок? О тебе? Обо мне? Вот почему первым моим желанием было, чтобы он оказался не моим. Ради него самого, а вовсе не ради меня. Газеты уже пронюхали, что им известны далеко не все факты, и уже намекают, что эта история выглядит совсем не так, как ее подают. Иначе почему он остался в Англии?
— Газеты? — Она побелела как полотно, ошеломленная приговором, который вынесла ей судьба.
— Неужели ты думала, что можно просто выступить из-за кулис в ту жизнь, которую веду я, и чтобы правда не выплыла наружу? Да если бы не Рафаэлла, вся желтая пресса пестрела бы его фотографиями! Отыскав его в доме твоей подруги в Лэйк-Дистрикт, она выхватила его прямо из-под носа этих готовых на все негодяев.
— Захватила? И где он теперь? — в ужасе спросила Кэтрин, думая при этом, что угроза оказаться в центре внимания прессы возникла куда быстрее, чем она в простоте души полагала.
— Она убедила твою подругу отвезти его на юг, пока не набежали репортеры. Они ждут нас в том доме.
— В каком еще «том доме»? — оторопело спросила она.
На щеках у него заиграли желваки.
— Я купил его для тебя в качестве свадебного подарка. Пять лет назад… Пять долгих, впустую потраченных лет! — яростно выкрикнул он.
Состояние, в каком она находилась, не дало ей возможности сразу оценить всю значимость такого признания.
— Пять лет назад?
Он метнул на нее испепеляющий взгляд.
— Он тебе не нужен. Ты даже хотел, чтобы он оказался не твоим ребенком. Это самая ужасная, самая жестокая вещь, которую я от тебя услышала, — голос Кэтрин подозрительно дрожал.
— Ужасная? — загремел Люк. — Я потерял пять лет его жизни. Он незаконнорожденный. И что ему еще предстоит из-за этого перенести? Ты что, не понимаешь, что об этом растрезвонят все газеты? Неужели ты рассчитывала, что тебе удастся всю жизнь прятаться за это вранье, будто ты вдова с ребенком? Все это выплывет… разумеется, выплывет, и что после этого будет думать ребенок? О тебе? Обо мне? Вот почему первым моим желанием было, чтобы он оказался не моим. Ради него самого, а вовсе не ради меня. Газеты уже пронюхали, что им известны далеко не все факты, и уже намекают, что эта история выглядит совсем не так, как ее подают. Иначе почему он остался в Англии?
— Газеты? — Она побелела как полотно, ошеломленная приговором, который вынесла ей судьба.
— Неужели ты думала, что можно просто выступить из-за кулис в ту жизнь, которую веду я, и чтобы правда не выплыла наружу? Да если бы не Рафаэлла, вся желтая пресса пестрела бы его фотографиями! Отыскав его в доме твоей подруги в Лэйк-Дистрикт, она выхватила его прямо из-под носа этих готовых на все негодяев.
— Захватила? И где он теперь? — в ужасе спросила Кэтрин, думая при этом, что угроза оказаться в центре внимания прессы возникла куда быстрее, чем она в простоте души полагала.
— Она убедила твою подругу отвезти его на юг, пока не набежали репортеры. Они ждут нас в том доме.
— В каком еще «том доме»? — оторопело спросила она.
На щеках у него заиграли желваки.
— Я купил его для тебя в качестве свадебного подарка. Пять лет назад… Пять долгих, впустую потраченных лет! — яростно выкрикнул он.
Состояние, в каком она находилась, не дало ей возможности сразу оценить всю значимость такого признания.
— Пять лет назад?
Он метнул на нее испепеляющий взгляд.