Линн Грэхем
Трудное примирение
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Пожениться? — переспросил Люк, отрывая взгляд от финансового отчета, и в темных глазах его сверкнули недоумение и досада. — Да с какой стати я должен на тебе жениться?
Тонкая рука Кэтрин задрожала. Она поспешно поставила кофейную чашку, вся ее храбрость мигом улетучилась.
— Я только хотела знать, приходило ли тебе это в голову. — Ее пальцы лихорадочно теребили салфетку. Ей было страшно встретиться с ним взглядом. — Я просто так спросила…
— Кто тебя надоумил? — мягко уточнил он. — Мне казалось, ты всем довольна.
Ей вовсе не хотелось задумываться над тем, в каком положении она оказалась по милости Люка? Но «всем довольна» — нет, это бывало лишь изредка. С самого начала любовь к нему была столь безумна, безоглядна, столь всепоглощающа, что она и помыслить не могла ставить себя вровень с ним.
Разве знал он, как часто за эти два года она то взлетала в эмпиреи восторга, то погружалась в бездну отчаяния. Да и не хотел знать. Эта очаровательная, роскошно обставленная квартира оказалась тюрьмой для нее. Не для него. Она была хорошенькой птичкой в золоченой клетке — предназначенной исключительно для удовольствия Люка. Но в плену держали ее не оковы, а любовь.
Она украдкой бросила на него неуверенный взгляд. Мягкий тон его речи был обманчив. Внутри в нем кипела ярость. Но не на нее. Его гнев относился к некоему воображаемому субъекту, который посмел заронить ей в душу семена сомнения.
— Кэтрин, — нетерпеливо проговорил он. Она так сжала под столом руки, что ногти впились в повлажневшие ладони. В отношениях с Люком она не привыкла ходить по тонкому льду.
— Ну просто спросила, и все… И ответ меня вполне удовлетворяет, — отважилась она пошутить, поскольку ответ, конечно, ее не удовлетворил, она вообще предпочла бы не услышать этого ответа.
Даже если бы накануне вечером рухнула вся электронная империя Сантини, Люк и то не был бы так мрачен. Все-таки вырвалось наружу то, что так долго удавалось держать в узде.
— Ни твое происхождение, ни воспитание не подходят для женщины, которая собирается стать моей женой. Вот так-то! — Он выпалил это с той безжалостной решимостью, которая в деловых кругах внушала к нему не менее страха, чем уважения. — Надеюсь, теперь все ясно.
С лица ее медленно сползли все краски. Она вся сжалась от той грубой прямоты, на которую сама же вызвала его, и стыдилась показать, что у нее еще теплится слабая надежда: может, в глубине души он испытывает иные чувства. Ее светло-голубые глаза убегали от его взгляда, голова клонилась вниз.
— Да, теперь мне все ясно, — едва выдохнула она.
Решительно подавив бунт на корабле, он несколько отмяк.
— Не самая подходящая тема для разговоров за завтраком, — пробормотал он язвительно. Ну конечно, как она посмела поднять этот вопрос. — Зачем ты добиваешься отношений, в которых ты уже не будешь чувствовать себя комфортно… а? Мне кажется, в качестве любовника я куда менее требователен, чем был бы в качестве мужа.
И в разгар самого мучительного эпизода, какой когда-либо выпадал ей в жизни, из ее сведенного судорогой горла вырвался истерический смешок. Смуглый палец лениво поглаживал побелевшие костяшки ее сжатой в кулак руки. И хотя она понимала, что Люк, как обычно, просто хочет отвлечь ее, волна желания прошла по ее телу, и минутная попытка смехом рассеять пепел разочарования не удалась.
С легким вздохом облегчения он оттянул манжету новехонькой шелковой рубашки, взглянул на свои точнейшие картьеровские часы и нахмурился.
— Ты опоздаешь на свою встречу, — сказала она, поднимаясь, и впервые за все время почувствовала жгучую радость оттого, что вот сейчас он уйдет.
Люк выпрямился и пристально посмотрел на нее.
— Ты сегодня какая-то нервная. Что-нибудь случилось?
Ну да, подумала она с раздражением, тема разговора уже забыта, вычеркнута, как не стоящие внимания глупые женские капризы. Люку даже в голову не придет, что она нарочно задала этот вопрос перед самым его уходом. Не хотела отравлять последние часы, что им суждено провести вместе.
— Нет… что может случиться? — Она покраснела и отвернулась. Но ведь именно он научил ее мастерству лжи и притворства, так что пусть пеняет на себя.
— Что-то не верится. Ночью ты не спала. Она замерла. Он подошел к ней и, уверенно обхватив руками ее изящную, стройную фигурку, повернул лицом к себе.
Ощутив рядом с собой крепкие мышцы его отлично сложенного, худощавого тела, она почувствовала нарастающую слабость, с которой не имела сил бороться. Эту знакомую ему слабость и дрожь заметил и Люк, его самолюбие было удовлетворено. Он погладил пальцем ее подрагивающую нижнюю губу.
— Когда-нибудь наши пути разойдутся, — пообещал он глухо, вполголоса. — Но пока я об этом не думаю.
Господи, да понимает ли он, какую боль причиняет ей такими словами? Впрочем, его это не волнует. Точно так же он дрессирует своих подчиненных, чтобы ходили по струнке. Он говорил о каких-то акциях и денежных вкладах, но она не потрудилась вслушаться. Любовь не купишь, Люк. И расплатиться за нее тоже нельзя. И когда ты это поймешь?
Она знала, что, пока его тяга к ней не уменьшится, она в безопасности. Но ей совсем не льстило его физическое влечение, которое она когда-то наивно приняла за настоящее чувство. В те несколько дней в месяц, которые у Люка запланированы для утех и развлечений, они не расставались ни на минуту. Но последние недели были для нее сущим адом, и то, что Люк об этом не догадывался, только подтверждало, что связь между ними ослабла. Ей стало ясно, что воздушные замки, строить которые она начала два года назад, скрыли от нее реальность. Он не любит ее. Не было у него такого дня, когда бы он проснулся и понял, что не может без нее жить… а главное, такого дня никогда и не будет.
— Ты опоздаешь, — повторила она напряженно, съеживаясь под его беспощадным взглядом, ведь он мог прочесть на ее лице решение, которое она приняла этой ночью. С уходом Люк обычно не медлит.
Коварные пальцы, лежащие у нее на спине, придвинули ее ближе, другой рукой он по-хозяйски приподнял ее золотистые кудри, рассыпанные по плечам.
— Bella mia, — хрипло проговорил он по-итальянски, наклоняя свою темную голову, чтобы прикоснуться к ее влажным, приоткрытым губам.
Его врожденная, мучительная для нее чувственность сражала ее наповал. Скованная угрызениями совести, она опасливо отстранилась, пока он не успел еще ощутить исходящий от нее незнакомый холодок.
— Я неважно себя чувствую, — попыталась она оправдаться и тут же в испуге спохватилась, что может выдать себя.
— Что же ты раньше не сказала? Тебе надо лечь. — Он легко подхватил ее на руки, осыпал поцелуями, а затем отнес в спальню и уложил на неубранную постель.
Он все мешкал, хотя старался не показывать своего беспокойства. Окинув взглядом ее бледные щеки и хрупкую фигурку, он вдруг разразился насмешливой тирадой:
— Если это результат твоих дурацких диет, то терпение у меня лопнуло. Когда же ты наконец поймешь, что нравишься мне такой, какая ты есть? Хочешь довести себя до настоящей болезни? Так и знай, Кэтрин, я этого больше не допущу.
— Хорошо, — согласилась она, даже не улыбнувшись его заблуждению.
— Сегодня же вызови врача, — приказал он. — И только попробуй увильнуть, я проверю. Я напомню об этом Стивенсу.
При упоминании об охраннике, приставленном к ней, как считалось, ради ее безопасности, но гораздо более вероятно, для слежки за каждым ее шагом, она уткнулась лицом в подушку. Стивене был ей неприятен. Его бесстрастная отчужденность и подчеркнутое соблюдение дистанции пугали ее.
— А кстати, как вы с ним ладите?
— Я поняла, что ладить с охранниками мне не следует. Не поэтому ли ты уволил Сэма Холстона? — ответила она, радуясь, что он сменил тему, хоть и эта не безопасна.
— Он был слишком занят тобой, чтобы хорошо выполнять свои обязанности, — отрезал Люк ледяным тоном.
— Неправда, просто он относился ко мне по-дружески, — возразила она.
— Его нанимали не для этого. Если бы ты считала его охранником, и не более, он до сих пор был бы здесь, — сказал Люк. — А теперь мне и правда пора. Я позвоню тебе из Милана.
Он произнес это так, будто одаривал ее какой-то невероятной милостью. Хотя на самом деле звонил ей ежедневно, в какой бы точке земного шара ни находился. И вот он наконец ушел.
Когда завтра зазвонит телефон, нескончаемая трель будет разливаться в пустой квартире. Несколько мучительных минут она просто лежала, глядя туда, где он только что находился. Непостижимый, неуемный, для ранимой женщины он был настоящей пыткой. За все время их связи она ни разу не осмелилась перечить Люку. Так или иначе он всегда поставит на своем. Все ее жалкие попытки отстоять себя были все равно что следы на песке, смываемые мощной волной его куда более сильного темперамента.
Считалось, что он входит в десятку богатейших людей мира. Когда тебе двадцать девять, это впечатляющее достижение. Начинал он с нуля в мини-Италии, обосновавшейся на улицах Нью-Йорка, имея за душой лишь сообразительность и крепкую хватку. И он упорно лез вперед. Люк всегда был первым, и более всего — в собственных глазах. Ничто не манит и ничто не опьяняет человека сильнее власти. Люк добивается всего, что задумает, любой ценой, лишь бы это не задевало его личные интересы. Он привык достигать желаемого в борьбе, поэтому то, что достается легко, не представляет для него никакой ценности.
«Одинокий волк» — так журнал «Тайм» назвал его в недавней статье, стараясь проникнуть в тайну этой личности среди стаи обычных баловней успеха.
Его империя стояла не на одном техническом превосходстве. Она держалась энергией и волей одного человека, которые в сочетании с непредсказуемостью неизменно загоняли в угол конкурентов на рынке, где борьба идет не на жизнь, а на смерть. Но Кэтрин могла бы совершенно точно сказать тому журналисту, что такое Люк Сантини. Это жестокий, предельно жестокий и циничный, безжалостный человек, эгоист до мозга костей. Только дурак стал бы у него на пути… только очень неразумная женщина могла отдать ему свое сердце.
Судорожно вздохнув, она крепко зажмурилась. Все кончено. Никогда больше она не увидит Люка. Чуда в одиннадцатом часу утра не произошло. Брак невозможен, даже в виде отдаленной перспективы. Она погладила себя по округлившемуся животу. Люк начал терять ее безоговорочную покорность с того самого часа, когда она заподозрила, что носит его ребенка. Интуиция подсказывала ей, что, узнай он об этом, он обвинил бы ее в предательстве и, без сомнения, заподозрил, что она подстроила это нарочно. И она все откладывала разговор и жила в постоянном страхе, что обман раскроется. Женившись на девушке своего круга, он поднимется еще выше, хотя куда уж выше, и ему ни к чему будут последствия былых грешков. Совершенно разбитая всеми этими мыслями, она кое-как вытерла распухшие глаза и встала.
Решено, он никогда не узнает. Слава Богу, она уговорила Сэма показать ей, как действует сигнализация. Она уйдет через черный ход. Пусть отвечает Стивене. Интересно, будет Люк тосковать о ней? У нее вырвался судорожный всхлип. Он придет в ярость — из-за того, что она его бросила, и из-за того, что он этого не предвидел. Но и пальцем не шевельнет, чтобы ее вернуть. Ведь ничего особенного в ней нет, не такая уж она и красивая. Она никогда не могла понять, что он в ней нашел. Если только это не был холодный расчет хищника, почуявшего запах легкой добычи, со стыдом призналась она себе.
Разве могла она жалеть, оставляя эту жалкую жизнь? Друзей у нее не было. Какие могут быть друзья, когда главный принцип — соблюдение тайны. Не спеша, но твердо Люк отдалил ее от всего, чтобы смысл ее жизни заключался в нем одном. Порой она чувствовала такое одиночество, что разговаривала вслух сама с собой. «Какая ужасная вещь любовь», — подумала она, содрогнувшись. Когда ей было восемнадцать, она была совсем неопытна. Нельзя сказать, что два года спустя она стала умнее, но воздушных замков больше не строила.
«Arrivederci, Люк, grazie tanto», — вывела она помадой по зеркалу. Театральный жест, избитый прием. Придется его эгоизму обойтись без пяти закапанных слезами страниц, безнадежно объясняющих ему, что никто никогда не любил и не будет любить его сильнее, чем она.
Люк, а она была в этом абсолютно уверена, не ставит любовь ни во что. И притом не постеснялся использовать ее любовь как оружие против нее же и подвергать ее чувства жестоким экспериментам, пока эти чувства не стали прутьями ее собственной клетки.
— Упаковываю. Давай помоги мне, — предложила она. — Тогда и поговорим.
Дэниэл пнул ножку стула. Он был весь как натянутая струна.
— Я не хочу говорить про переезд.
— Не хочешь — не надо, только ведь этим ничего не добьешься, — сказала Кэтрин.
Держа руки в карманах, Дэниэл с мрачным видом снова пнул ножку — забавная демонстрация характера. Кэтрин медленно сосчитала до десяти. Еще немного, и она взорвется — и завизжит и будет визжать не переставая, пока ее не увезут отсюда люди в белых халатах. Почему ее сын обращается с ней так, будто она худшая и самая злая мать на свете? С натянутой улыбкой она проговорила:
— Не так все плохо, как тебе кажется. Дэниэл недоверчиво глянул на нее.
— А какие-нибудь деньги у нас есть? Захваченная этим вопросом врасплох, Кэтрин покраснела и неуверенно пожала плечами.
— Какое это имеет значение?
— Я слышал, как мама Джона говорила миссис Уитерс, что у нас нет денег, потому что, если бы были, мы бы купили этот дом и остались здесь.
Кэтрин готова была задушить женщину, болтавшую такое в присутствии Дэниэла. Хотя ему всего четыре, для своего возраста он очень смышленый. Он уже и так понимает слишком много из того, что происходит вокруг.
— Это нечестно, что кто-то может отобрать у нас дом и продать кому-то еще, хотя мы сами хотим тут жить! — закричал он во все горло.
Отчаяние, которое она прочла в его сверкающих глазах, надрывало ей сердце. К несчастью, ей нечем было утешить его.
— «Серый монах» нам никогда не принадлежал, — напомнила она ему строго. — И ты это прекрасно знаешь. Он принадлежал Харриэт, а после смерти она завещала его комитету благотворительности. И теперь те, кто этой благотворительностью занимается, решили его продать, чтобы использовать деньги на…
Во взгляде Дэниэла сверкал гнев.
— Какое мне дело до тех, которые голодают в этой Африке! Это наш дом! Где мы будем жить?
— Дрю подыскал нам квартиру в Лондоне, — сказала она ему уже в который раз.
— А в Лондон нельзя взять ослика! — яростно выкрикнул Дэниэл. — Почему нам нельзя остаться у Пэгги? Она говорила, что можно.
— У Пэгги и без нас тесно, — вздохнула Кэтрин.
— Я убегу от тебя, а ты можешь жить в своем Лондоне сколько хочешь, без Клевера я никуда не поеду! — кричал на нее Дэниэл в ярости и отчаянии. — Это ты во всем виновата. Если бы у меня был папа, он купил бы нам дом, как покупают все папы! Спорим, он бы и Харриэт вылечил… Я тебя ненавижу, ты ничего не можешь!
Выкрикнув эти злые слова, Дэниэл выбежал в заднюю дверь. Теперь он спрячется в одном из своих потайных мест в саду. И будет сидеть, проклиная жестокий мир взрослых, в котором у тебя без зазрения совести отнимают самое дорогое. Она взяла со стола письмо своего поверенного. Мальчик рассердится еще больше, когда узнает, что теперь даже провести выходные на ферме у матери Пэгги и то невозможно.
Иногда — в такие минуты, как сейчас, — Кэтрин охватывало ощущение, что им с Дэниэлом никогда не понять друг друга. Дэниэл был не похож на других детей. В два года он разобрал на части приемник, потом собрал снова, и он заработал. В три он выучил немецкий, слушая образовательные программы по телевизору. И все-таки он был слишком мал, чтобы мириться с неизбежными потерями. Смерть Харриэт уже была ударом, а теперь он должен расстаться с домом, с обожаемым осликом, с друзьями, с которыми привык играть… короче, со всем, что на данный момент составляло для него смысл жизни. Так что удивительного в том, что он напуган? И как она может успокоить его, если и сама со страхом смотрит в будущее?
Кэтрин никогда не покидало чувство, что беда поджидает ее за каждым углом. Скоропостижная смерть Харриэт лишь подтвердила ее худшие предположения. Один жестокий удар, и весь их мирный счастливый мирок рухнул. Ее словно безжалостно отбросили туда, откуда она начинала четыре года назад…
Вся жизнь тогда полетела вверх дном, с головокружительной скоростью понеслась под откос. Шансы на будущее были равны шансам летчика — камикадзе. И тут появилась Харриэт. Как недооценивали ее близкие! Харриэт… Как-то в раздражении Дрю обозвал ее «очаровательной дурочкой». Так вот Харриэт буквально подобрала Кэтрин, встряхнула и поставила на ноги. Со временем Харриэт стала для Кэтрин второй матерью.
Познакомились они в поезде. Та поездка и та встреча навсегда изменили жизнь Кэтрин. Они оказались в одном купе, и Харриэт все пыталась завязать разговор. Когда ты сплошной комок нервов и больше всего боишься разрыдаться на людях, не очень-то тянет на разговоры. Но Харриэт сумела преодолеть ее замкнутость, и она в конце концов излила ей душу и рассказала всю свою жизнь.
После она не знала, куда деваться от стыда, и охотно избавилась бы от старушки. Вышли они на одной станции. Сколько Харриэт ни твердила ей, что она «приняла правильное решение», все впустую. Точно наркоман, испытывающий муки долгого воздержания, Кэтрин буквально сгорала от жажды услышать его голос хотя бы по телефону. Виновато попрощавшись с Харриэт, она ринулась к телефонной будке, которую заметила на другом конце автостоянки.
Что бы изменилось, сделай она этот звонок? Скорее всего, он был бы непростительной ошибкой, венчающей отношения, несчастные с самого начала и до конца?
Узнать это ей было не суждено. Стремясь к будке, она бросилась прямо под машину. Чтобы поставить ее на ноги, потребовались невероятные усилия. Отходя от полученных ушибов, следующие три месяца она провела в больнице. Лишь через много дней она пришла в себя настолько, чтобы различать ласковый голос, сквозь пелену боли прорывающийся в ее мутное сознание. Это был голос Харриэт. Зная, что у нее никого нет, Харриэт сидела подле нее денно и нощно, помогая выбраться из бездны. Кэтрин не сомневалась, что, не будь тогда рядом Харриэт, ей бы не выкарабкаться.
Так что еще до его преждевременного рождения Дэниэлу уже пришлось бороться за жизнь. Появившись на свет, он запищал, чтобы привлечь к себе внимание, — хотя и не очень громко, зато требовательно и упрямо. Еще в роддоме он очаровал весь персонал тем, что проходил все стадии развития в рекордные сроки. И Кэтрин поняла, что появлению ее сына «а свет — с доставшимися ему великолепными генами — не помешал бы даже десятитонный грузовик, а не то что какая-то легковушка, сбившая его беспечную мать.
— Этот малютка отличный боец, — с гордостью объявила Харриэт, принимая на себя роль приемной бабушки с той горячностью, на какую только способна одинокая женщина. Дрю искренне любил старшую сестру, однако ее эксцентричность порядком раздражала его, да и жена, утонченная француженка Аннет, и дети-подростки попросту не оставляли ему времени для Харриэт. Поместье «Серый монах» располагалось в Оксфордшире, совсем рядом с одной из деревушек. Обветшавший старый дом был окружен несколькими акрами одичавшего парка. Здесь родились и Харриэт и Дрю, и Харриэт громко протестовала против любой попытки брата подновить ее дом. Окружающая обстановка не имела для Харриэт решительно никакого значения. Ее занимали только несчастные.
Затуманенным взглядом обвела Кэтрин скромную кухню. Это она повесила клетчатые занавески, которые шевелил сейчас врывающийся в окно ветер, покрасила обшарпанные шкафчики веселенькой оранжевой краской, купленной по дешевке на распродаже по случаю какого-то церковного праздника. Это их дом. В самом глубоком смысле. Как ей убедить Дэниэла, что он будет так же счастлив в крохотной городской квартире, если она сама в это не верит? Но, Боже милосердный, кроме этой квартирки, никаких других вариантов все равно нет.
Легкий стук в заднюю дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату влетела ее подруга Пэгги Дауне, высокая женщина лет тридцати с ровно подстриженными рыжими волосами. С бесцеремонностью частого гостя она плюхнулась на продавленный диван и с изумлением уставилась на картонную коробку.
— Это что, генеральная репетиция? У тебя же еще две недели впереди.
— Нет. — Кэтрин протянула ей письмо поверенного. — Дрю, к счастью, сказал, что можно пока пожить в его квартире. Мы не можем оставаться здесь до конца месяца, а раньше квартира не освободится.
— Черт возьми! И вам не дадут прожить здесь хотя бы еще неделю? — возмутилась Пэгги.
Чтобы не видеть искаженного гневом лица Пэгги, Кэтрин вернулась к упаковке посуды, надеясь, что ее подруга не вскочит на коробку из-под мыла, чтобы разразиться оттуда проклятиями по поводу завещания Харриэт и необходимости немедленного отъезда в город. В последнее время, обуреваемая лучшими побуждениями, Пэгги была очень деятельна и совершенно бесполезна.
— У нас нет никаких законных оснований оставаться здесь, — сказала Кэтрин.
— Но с моральной точки зрения это право у тебя есть, и мне кажется, что благотворительная организация могла бы проявлять больше милосердия к матери-одиночке. — Пэгги произносила свою гневную речь как бы от имени Кэтрин. — Никогда им этого не прошу. И вся эта кутерьма только из-за твоей драгоценной Харриэт!
— Пэгги…
— Прости, но я предпочитаю говорить правду в глаза. — Это пояснение было явно излишним для всякого, кто был знаком с острым язычком Пэгги. — Честно говоря, Кэтрин… мне иногда кажется, что тебя привезли сюда только затем, чтобы просто пользоваться тобой! Ты даже не замечаешь, как люди тебя используют! Какую благодарность ты получила за эти четыре года, что прожила с Харриэт?
— Харриэт пустила нас к себе, когда нам вообще некуда было идти. И ей меня благодарить не за что.
— Ты обслуживала весь дом, выполняла все ее прихоти, ковырялась во всех этих ее делах милосердия, — яростно напирала Пэгги. — И все за стол и угол, да еще за кучу тряпья! Прямо невероятный размах благотворительности!
— Харриэт была самым добрым и самым чистым человеком из всех, кого я знаю, — твердо сказала Кэтрин.
«И самым чокнутым», — чуть не прибавила раздраженная Пэгги. Конечно, эксцентричные выходки Харриэт действовали на Кэтрин меньше, чем на других, не столь терпимых людей. Она, казалось, не замечала ни того, как Харриэт громко разговаривает сама с собой, обращаясь к своей совести, ни того, как она с шумом высыпает содержимое своего кошелька на блюдо для пожертвований в церкви. Кэтрин не морщила нос, когда Харриэт приглашала попить чаю грязных и вонючих бродяг и предлагала им чувствовать себя как дома.
«Эх, Кэтрин, да если бы ты…» — эту фразу Пэгги часто начинала, да вот закончить так, чтобы было убедительно, так и не сумела. Лучшей подруги, чем Кэтрин, у нее никогда не было. Она такая добрая, благородная, самоотверженная, и это высоко поднимало ее в глазах женщины, считающей себя закоренелым скептиком. Разве можно ругать за столь бесценные качества? К несчастью, это те самые качества, благодаря которым Кэтрин и попала в безвыходное положение.
Кэтрин словно витала в каком-то ином пространстве. Глядя на эти загадочные голубые глаза, на это прелестное лицо, Пэгги не могла избавиться от ощущения, что видит перед собой ребенка, заблудившегося в непонятном мире взрослых. Кэтрин была склонна видеть в людях только хорошее и бесконечно доверять им. За ее неизменно оптимистичным взглядом на мир скрывалась ее ужасающая, наивная беззащитность. Она горячо сочувствовала чужим страданиям. Когда ее о чем-нибудь просили, ей даже в голову не приходило сказать «нет». В этой кухне всегда толпились люди с какими-нибудь просьбами — матери, которым надо, чтобы кто-то посидел с детьми, люди, которым не на кого оставить кошку, собаку или хомяка, пока они будут в отъезде. Кэтрин пользовалась здесь большой популярностью. Была бы шея, хомут найдется. А кто сделал что-нибудь для нее? Насколько было известно Пэгги, таких было раз-два и обчелся.
— Харриэт должна была оставить по крайней мере часть имущества тебе, — проворчала Пэгги.
Кэтрин поставила чайник.
— А как, по-твоему, отнесся бы к этому Дрю и его семейство?
— У Дрю и так полно денег.
— У Хантингдона совсем небольшая фирма. И он вовсе не богач.
— У него огромный дом в Кенте и квартира в центре Лондона. По-твоему, это бедность? — резко возразила Пэгги.
Кэтрин вздохнула.
— Сейчас дела у фирмы идут неважно. Дрю пришлось даже кое-что продать, так что он, должно быть, не очень доволен завещанием Харриэт, он ведь ничего не получил. Со всей землей этот дом кое-чего стоит. Ему это было бы очень кстати.
— Да еще при разводе Аннет сдерет с него все остальное, — задумчиво проговорила Пэгги.
— Она не хочет разводиться, — возразила Кэтрин.
Пэгги фыркнула.
— А что это меняет? Роман-то завела она. Так что она виновная сторона.
Заваривая чай, Кэтрин раздумывала над тем, что ждать от Пэгги терпимости в данном вопросе бесполезно. Ее возлюбленный все никак не мог решиться на разрушение ее нынешнего брака. Зато муж изменял ей направо и налево. Так что случай Аннет мало подходил для сравнения. Постоянные деловые хлопоты и двое трудных подростков осложнили брак Хантингдонов. Аннет завела роман, это потрясло Дрю. Невзирая на ее горячие мольбы о примирении, Дрю ушел из дома и направился прямиком к своему адвокату. Просто удивительно, как другие люди ведут себя в критической ситуации. Кэтрин была уверена, что она-то смогла бы простить и забыть. Но она ошибалась.
Тонкая рука Кэтрин задрожала. Она поспешно поставила кофейную чашку, вся ее храбрость мигом улетучилась.
— Я только хотела знать, приходило ли тебе это в голову. — Ее пальцы лихорадочно теребили салфетку. Ей было страшно встретиться с ним взглядом. — Я просто так спросила…
— Кто тебя надоумил? — мягко уточнил он. — Мне казалось, ты всем довольна.
Ей вовсе не хотелось задумываться над тем, в каком положении она оказалась по милости Люка? Но «всем довольна» — нет, это бывало лишь изредка. С самого начала любовь к нему была столь безумна, безоглядна, столь всепоглощающа, что она и помыслить не могла ставить себя вровень с ним.
Разве знал он, как часто за эти два года она то взлетала в эмпиреи восторга, то погружалась в бездну отчаяния. Да и не хотел знать. Эта очаровательная, роскошно обставленная квартира оказалась тюрьмой для нее. Не для него. Она была хорошенькой птичкой в золоченой клетке — предназначенной исключительно для удовольствия Люка. Но в плену держали ее не оковы, а любовь.
Она украдкой бросила на него неуверенный взгляд. Мягкий тон его речи был обманчив. Внутри в нем кипела ярость. Но не на нее. Его гнев относился к некоему воображаемому субъекту, который посмел заронить ей в душу семена сомнения.
— Кэтрин, — нетерпеливо проговорил он. Она так сжала под столом руки, что ногти впились в повлажневшие ладони. В отношениях с Люком она не привыкла ходить по тонкому льду.
— Ну просто спросила, и все… И ответ меня вполне удовлетворяет, — отважилась она пошутить, поскольку ответ, конечно, ее не удовлетворил, она вообще предпочла бы не услышать этого ответа.
Даже если бы накануне вечером рухнула вся электронная империя Сантини, Люк и то не был бы так мрачен. Все-таки вырвалось наружу то, что так долго удавалось держать в узде.
— Ни твое происхождение, ни воспитание не подходят для женщины, которая собирается стать моей женой. Вот так-то! — Он выпалил это с той безжалостной решимостью, которая в деловых кругах внушала к нему не менее страха, чем уважения. — Надеюсь, теперь все ясно.
С лица ее медленно сползли все краски. Она вся сжалась от той грубой прямоты, на которую сама же вызвала его, и стыдилась показать, что у нее еще теплится слабая надежда: может, в глубине души он испытывает иные чувства. Ее светло-голубые глаза убегали от его взгляда, голова клонилась вниз.
— Да, теперь мне все ясно, — едва выдохнула она.
Решительно подавив бунт на корабле, он несколько отмяк.
— Не самая подходящая тема для разговоров за завтраком, — пробормотал он язвительно. Ну конечно, как она посмела поднять этот вопрос. — Зачем ты добиваешься отношений, в которых ты уже не будешь чувствовать себя комфортно… а? Мне кажется, в качестве любовника я куда менее требователен, чем был бы в качестве мужа.
И в разгар самого мучительного эпизода, какой когда-либо выпадал ей в жизни, из ее сведенного судорогой горла вырвался истерический смешок. Смуглый палец лениво поглаживал побелевшие костяшки ее сжатой в кулак руки. И хотя она понимала, что Люк, как обычно, просто хочет отвлечь ее, волна желания прошла по ее телу, и минутная попытка смехом рассеять пепел разочарования не удалась.
С легким вздохом облегчения он оттянул манжету новехонькой шелковой рубашки, взглянул на свои точнейшие картьеровские часы и нахмурился.
— Ты опоздаешь на свою встречу, — сказала она, поднимаясь, и впервые за все время почувствовала жгучую радость оттого, что вот сейчас он уйдет.
Люк выпрямился и пристально посмотрел на нее.
— Ты сегодня какая-то нервная. Что-нибудь случилось?
Ну да, подумала она с раздражением, тема разговора уже забыта, вычеркнута, как не стоящие внимания глупые женские капризы. Люку даже в голову не придет, что она нарочно задала этот вопрос перед самым его уходом. Не хотела отравлять последние часы, что им суждено провести вместе.
— Нет… что может случиться? — Она покраснела и отвернулась. Но ведь именно он научил ее мастерству лжи и притворства, так что пусть пеняет на себя.
— Что-то не верится. Ночью ты не спала. Она замерла. Он подошел к ней и, уверенно обхватив руками ее изящную, стройную фигурку, повернул лицом к себе.
Ощутив рядом с собой крепкие мышцы его отлично сложенного, худощавого тела, она почувствовала нарастающую слабость, с которой не имела сил бороться. Эту знакомую ему слабость и дрожь заметил и Люк, его самолюбие было удовлетворено. Он погладил пальцем ее подрагивающую нижнюю губу.
— Когда-нибудь наши пути разойдутся, — пообещал он глухо, вполголоса. — Но пока я об этом не думаю.
Господи, да понимает ли он, какую боль причиняет ей такими словами? Впрочем, его это не волнует. Точно так же он дрессирует своих подчиненных, чтобы ходили по струнке. Он говорил о каких-то акциях и денежных вкладах, но она не потрудилась вслушаться. Любовь не купишь, Люк. И расплатиться за нее тоже нельзя. И когда ты это поймешь?
Она знала, что, пока его тяга к ней не уменьшится, она в безопасности. Но ей совсем не льстило его физическое влечение, которое она когда-то наивно приняла за настоящее чувство. В те несколько дней в месяц, которые у Люка запланированы для утех и развлечений, они не расставались ни на минуту. Но последние недели были для нее сущим адом, и то, что Люк об этом не догадывался, только подтверждало, что связь между ними ослабла. Ей стало ясно, что воздушные замки, строить которые она начала два года назад, скрыли от нее реальность. Он не любит ее. Не было у него такого дня, когда бы он проснулся и понял, что не может без нее жить… а главное, такого дня никогда и не будет.
— Ты опоздаешь, — повторила она напряженно, съеживаясь под его беспощадным взглядом, ведь он мог прочесть на ее лице решение, которое она приняла этой ночью. С уходом Люк обычно не медлит.
Коварные пальцы, лежащие у нее на спине, придвинули ее ближе, другой рукой он по-хозяйски приподнял ее золотистые кудри, рассыпанные по плечам.
— Bella mia, — хрипло проговорил он по-итальянски, наклоняя свою темную голову, чтобы прикоснуться к ее влажным, приоткрытым губам.
Его врожденная, мучительная для нее чувственность сражала ее наповал. Скованная угрызениями совести, она опасливо отстранилась, пока он не успел еще ощутить исходящий от нее незнакомый холодок.
— Я неважно себя чувствую, — попыталась она оправдаться и тут же в испуге спохватилась, что может выдать себя.
— Что же ты раньше не сказала? Тебе надо лечь. — Он легко подхватил ее на руки, осыпал поцелуями, а затем отнес в спальню и уложил на неубранную постель.
Он все мешкал, хотя старался не показывать своего беспокойства. Окинув взглядом ее бледные щеки и хрупкую фигурку, он вдруг разразился насмешливой тирадой:
— Если это результат твоих дурацких диет, то терпение у меня лопнуло. Когда же ты наконец поймешь, что нравишься мне такой, какая ты есть? Хочешь довести себя до настоящей болезни? Так и знай, Кэтрин, я этого больше не допущу.
— Хорошо, — согласилась она, даже не улыбнувшись его заблуждению.
— Сегодня же вызови врача, — приказал он. — И только попробуй увильнуть, я проверю. Я напомню об этом Стивенсу.
При упоминании об охраннике, приставленном к ней, как считалось, ради ее безопасности, но гораздо более вероятно, для слежки за каждым ее шагом, она уткнулась лицом в подушку. Стивене был ей неприятен. Его бесстрастная отчужденность и подчеркнутое соблюдение дистанции пугали ее.
— А кстати, как вы с ним ладите?
— Я поняла, что ладить с охранниками мне не следует. Не поэтому ли ты уволил Сэма Холстона? — ответила она, радуясь, что он сменил тему, хоть и эта не безопасна.
— Он был слишком занят тобой, чтобы хорошо выполнять свои обязанности, — отрезал Люк ледяным тоном.
— Неправда, просто он относился ко мне по-дружески, — возразила она.
— Его нанимали не для этого. Если бы ты считала его охранником, и не более, он до сих пор был бы здесь, — сказал Люк. — А теперь мне и правда пора. Я позвоню тебе из Милана.
Он произнес это так, будто одаривал ее какой-то невероятной милостью. Хотя на самом деле звонил ей ежедневно, в какой бы точке земного шара ни находился. И вот он наконец ушел.
Когда завтра зазвонит телефон, нескончаемая трель будет разливаться в пустой квартире. Несколько мучительных минут она просто лежала, глядя туда, где он только что находился. Непостижимый, неуемный, для ранимой женщины он был настоящей пыткой. За все время их связи она ни разу не осмелилась перечить Люку. Так или иначе он всегда поставит на своем. Все ее жалкие попытки отстоять себя были все равно что следы на песке, смываемые мощной волной его куда более сильного темперамента.
Считалось, что он входит в десятку богатейших людей мира. Когда тебе двадцать девять, это впечатляющее достижение. Начинал он с нуля в мини-Италии, обосновавшейся на улицах Нью-Йорка, имея за душой лишь сообразительность и крепкую хватку. И он упорно лез вперед. Люк всегда был первым, и более всего — в собственных глазах. Ничто не манит и ничто не опьяняет человека сильнее власти. Люк добивается всего, что задумает, любой ценой, лишь бы это не задевало его личные интересы. Он привык достигать желаемого в борьбе, поэтому то, что достается легко, не представляет для него никакой ценности.
«Одинокий волк» — так журнал «Тайм» назвал его в недавней статье, стараясь проникнуть в тайну этой личности среди стаи обычных баловней успеха.
Его империя стояла не на одном техническом превосходстве. Она держалась энергией и волей одного человека, которые в сочетании с непредсказуемостью неизменно загоняли в угол конкурентов на рынке, где борьба идет не на жизнь, а на смерть. Но Кэтрин могла бы совершенно точно сказать тому журналисту, что такое Люк Сантини. Это жестокий, предельно жестокий и циничный, безжалостный человек, эгоист до мозга костей. Только дурак стал бы у него на пути… только очень неразумная женщина могла отдать ему свое сердце.
Судорожно вздохнув, она крепко зажмурилась. Все кончено. Никогда больше она не увидит Люка. Чуда в одиннадцатом часу утра не произошло. Брак невозможен, даже в виде отдаленной перспективы. Она погладила себя по округлившемуся животу. Люк начал терять ее безоговорочную покорность с того самого часа, когда она заподозрила, что носит его ребенка. Интуиция подсказывала ей, что, узнай он об этом, он обвинил бы ее в предательстве и, без сомнения, заподозрил, что она подстроила это нарочно. И она все откладывала разговор и жила в постоянном страхе, что обман раскроется. Женившись на девушке своего круга, он поднимется еще выше, хотя куда уж выше, и ему ни к чему будут последствия былых грешков. Совершенно разбитая всеми этими мыслями, она кое-как вытерла распухшие глаза и встала.
Решено, он никогда не узнает. Слава Богу, она уговорила Сэма показать ей, как действует сигнализация. Она уйдет через черный ход. Пусть отвечает Стивене. Интересно, будет Люк тосковать о ней? У нее вырвался судорожный всхлип. Он придет в ярость — из-за того, что она его бросила, и из-за того, что он этого не предвидел. Но и пальцем не шевельнет, чтобы ее вернуть. Ведь ничего особенного в ней нет, не такая уж она и красивая. Она никогда не могла понять, что он в ней нашел. Если только это не был холодный расчет хищника, почуявшего запах легкой добычи, со стыдом призналась она себе.
Разве могла она жалеть, оставляя эту жалкую жизнь? Друзей у нее не было. Какие могут быть друзья, когда главный принцип — соблюдение тайны. Не спеша, но твердо Люк отдалил ее от всего, чтобы смысл ее жизни заключался в нем одном. Порой она чувствовала такое одиночество, что разговаривала вслух сама с собой. «Какая ужасная вещь любовь», — подумала она, содрогнувшись. Когда ей было восемнадцать, она была совсем неопытна. Нельзя сказать, что два года спустя она стала умнее, но воздушных замков больше не строила.
«Arrivederci, Люк, grazie tanto», — вывела она помадой по зеркалу. Театральный жест, избитый прием. Придется его эгоизму обойтись без пяти закапанных слезами страниц, безнадежно объясняющих ему, что никто никогда не любил и не будет любить его сильнее, чем она.
Люк, а она была в этом абсолютно уверена, не ставит любовь ни во что. И притом не постеснялся использовать ее любовь как оружие против нее же и подвергать ее чувства жестоким экспериментам, пока эти чувства не стали прутьями ее собственной клетки.
* * *
— Что ты делаешь с моими книжками? Кэтрин распрямилась над картонным ящиком и встретилась с сердитым взглядом темных глаз.— Упаковываю. Давай помоги мне, — предложила она. — Тогда и поговорим.
Дэниэл пнул ножку стула. Он был весь как натянутая струна.
— Я не хочу говорить про переезд.
— Не хочешь — не надо, только ведь этим ничего не добьешься, — сказала Кэтрин.
Держа руки в карманах, Дэниэл с мрачным видом снова пнул ножку — забавная демонстрация характера. Кэтрин медленно сосчитала до десяти. Еще немного, и она взорвется — и завизжит и будет визжать не переставая, пока ее не увезут отсюда люди в белых халатах. Почему ее сын обращается с ней так, будто она худшая и самая злая мать на свете? С натянутой улыбкой она проговорила:
— Не так все плохо, как тебе кажется. Дэниэл недоверчиво глянул на нее.
— А какие-нибудь деньги у нас есть? Захваченная этим вопросом врасплох, Кэтрин покраснела и неуверенно пожала плечами.
— Какое это имеет значение?
— Я слышал, как мама Джона говорила миссис Уитерс, что у нас нет денег, потому что, если бы были, мы бы купили этот дом и остались здесь.
Кэтрин готова была задушить женщину, болтавшую такое в присутствии Дэниэла. Хотя ему всего четыре, для своего возраста он очень смышленый. Он уже и так понимает слишком много из того, что происходит вокруг.
— Это нечестно, что кто-то может отобрать у нас дом и продать кому-то еще, хотя мы сами хотим тут жить! — закричал он во все горло.
Отчаяние, которое она прочла в его сверкающих глазах, надрывало ей сердце. К несчастью, ей нечем было утешить его.
— «Серый монах» нам никогда не принадлежал, — напомнила она ему строго. — И ты это прекрасно знаешь. Он принадлежал Харриэт, а после смерти она завещала его комитету благотворительности. И теперь те, кто этой благотворительностью занимается, решили его продать, чтобы использовать деньги на…
Во взгляде Дэниэла сверкал гнев.
— Какое мне дело до тех, которые голодают в этой Африке! Это наш дом! Где мы будем жить?
— Дрю подыскал нам квартиру в Лондоне, — сказала она ему уже в который раз.
— А в Лондон нельзя взять ослика! — яростно выкрикнул Дэниэл. — Почему нам нельзя остаться у Пэгги? Она говорила, что можно.
— У Пэгги и без нас тесно, — вздохнула Кэтрин.
— Я убегу от тебя, а ты можешь жить в своем Лондоне сколько хочешь, без Клевера я никуда не поеду! — кричал на нее Дэниэл в ярости и отчаянии. — Это ты во всем виновата. Если бы у меня был папа, он купил бы нам дом, как покупают все папы! Спорим, он бы и Харриэт вылечил… Я тебя ненавижу, ты ничего не можешь!
Выкрикнув эти злые слова, Дэниэл выбежал в заднюю дверь. Теперь он спрячется в одном из своих потайных мест в саду. И будет сидеть, проклиная жестокий мир взрослых, в котором у тебя без зазрения совести отнимают самое дорогое. Она взяла со стола письмо своего поверенного. Мальчик рассердится еще больше, когда узнает, что теперь даже провести выходные на ферме у матери Пэгги и то невозможно.
Иногда — в такие минуты, как сейчас, — Кэтрин охватывало ощущение, что им с Дэниэлом никогда не понять друг друга. Дэниэл был не похож на других детей. В два года он разобрал на части приемник, потом собрал снова, и он заработал. В три он выучил немецкий, слушая образовательные программы по телевизору. И все-таки он был слишком мал, чтобы мириться с неизбежными потерями. Смерть Харриэт уже была ударом, а теперь он должен расстаться с домом, с обожаемым осликом, с друзьями, с которыми привык играть… короче, со всем, что на данный момент составляло для него смысл жизни. Так что удивительного в том, что он напуган? И как она может успокоить его, если и сама со страхом смотрит в будущее?
Кэтрин никогда не покидало чувство, что беда поджидает ее за каждым углом. Скоропостижная смерть Харриэт лишь подтвердила ее худшие предположения. Один жестокий удар, и весь их мирный счастливый мирок рухнул. Ее словно безжалостно отбросили туда, откуда она начинала четыре года назад…
Вся жизнь тогда полетела вверх дном, с головокружительной скоростью понеслась под откос. Шансы на будущее были равны шансам летчика — камикадзе. И тут появилась Харриэт. Как недооценивали ее близкие! Харриэт… Как-то в раздражении Дрю обозвал ее «очаровательной дурочкой». Так вот Харриэт буквально подобрала Кэтрин, встряхнула и поставила на ноги. Со временем Харриэт стала для Кэтрин второй матерью.
Познакомились они в поезде. Та поездка и та встреча навсегда изменили жизнь Кэтрин. Они оказались в одном купе, и Харриэт все пыталась завязать разговор. Когда ты сплошной комок нервов и больше всего боишься разрыдаться на людях, не очень-то тянет на разговоры. Но Харриэт сумела преодолеть ее замкнутость, и она в конце концов излила ей душу и рассказала всю свою жизнь.
После она не знала, куда деваться от стыда, и охотно избавилась бы от старушки. Вышли они на одной станции. Сколько Харриэт ни твердила ей, что она «приняла правильное решение», все впустую. Точно наркоман, испытывающий муки долгого воздержания, Кэтрин буквально сгорала от жажды услышать его голос хотя бы по телефону. Виновато попрощавшись с Харриэт, она ринулась к телефонной будке, которую заметила на другом конце автостоянки.
Что бы изменилось, сделай она этот звонок? Скорее всего, он был бы непростительной ошибкой, венчающей отношения, несчастные с самого начала и до конца?
Узнать это ей было не суждено. Стремясь к будке, она бросилась прямо под машину. Чтобы поставить ее на ноги, потребовались невероятные усилия. Отходя от полученных ушибов, следующие три месяца она провела в больнице. Лишь через много дней она пришла в себя настолько, чтобы различать ласковый голос, сквозь пелену боли прорывающийся в ее мутное сознание. Это был голос Харриэт. Зная, что у нее никого нет, Харриэт сидела подле нее денно и нощно, помогая выбраться из бездны. Кэтрин не сомневалась, что, не будь тогда рядом Харриэт, ей бы не выкарабкаться.
Так что еще до его преждевременного рождения Дэниэлу уже пришлось бороться за жизнь. Появившись на свет, он запищал, чтобы привлечь к себе внимание, — хотя и не очень громко, зато требовательно и упрямо. Еще в роддоме он очаровал весь персонал тем, что проходил все стадии развития в рекордные сроки. И Кэтрин поняла, что появлению ее сына «а свет — с доставшимися ему великолепными генами — не помешал бы даже десятитонный грузовик, а не то что какая-то легковушка, сбившая его беспечную мать.
— Этот малютка отличный боец, — с гордостью объявила Харриэт, принимая на себя роль приемной бабушки с той горячностью, на какую только способна одинокая женщина. Дрю искренне любил старшую сестру, однако ее эксцентричность порядком раздражала его, да и жена, утонченная француженка Аннет, и дети-подростки попросту не оставляли ему времени для Харриэт. Поместье «Серый монах» располагалось в Оксфордшире, совсем рядом с одной из деревушек. Обветшавший старый дом был окружен несколькими акрами одичавшего парка. Здесь родились и Харриэт и Дрю, и Харриэт громко протестовала против любой попытки брата подновить ее дом. Окружающая обстановка не имела для Харриэт решительно никакого значения. Ее занимали только несчастные.
Затуманенным взглядом обвела Кэтрин скромную кухню. Это она повесила клетчатые занавески, которые шевелил сейчас врывающийся в окно ветер, покрасила обшарпанные шкафчики веселенькой оранжевой краской, купленной по дешевке на распродаже по случаю какого-то церковного праздника. Это их дом. В самом глубоком смысле. Как ей убедить Дэниэла, что он будет так же счастлив в крохотной городской квартире, если она сама в это не верит? Но, Боже милосердный, кроме этой квартирки, никаких других вариантов все равно нет.
Легкий стук в заднюю дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату влетела ее подруга Пэгги Дауне, высокая женщина лет тридцати с ровно подстриженными рыжими волосами. С бесцеремонностью частого гостя она плюхнулась на продавленный диван и с изумлением уставилась на картонную коробку.
— Это что, генеральная репетиция? У тебя же еще две недели впереди.
— Нет. — Кэтрин протянула ей письмо поверенного. — Дрю, к счастью, сказал, что можно пока пожить в его квартире. Мы не можем оставаться здесь до конца месяца, а раньше квартира не освободится.
— Черт возьми! И вам не дадут прожить здесь хотя бы еще неделю? — возмутилась Пэгги.
Чтобы не видеть искаженного гневом лица Пэгги, Кэтрин вернулась к упаковке посуды, надеясь, что ее подруга не вскочит на коробку из-под мыла, чтобы разразиться оттуда проклятиями по поводу завещания Харриэт и необходимости немедленного отъезда в город. В последнее время, обуреваемая лучшими побуждениями, Пэгги была очень деятельна и совершенно бесполезна.
— У нас нет никаких законных оснований оставаться здесь, — сказала Кэтрин.
— Но с моральной точки зрения это право у тебя есть, и мне кажется, что благотворительная организация могла бы проявлять больше милосердия к матери-одиночке. — Пэгги произносила свою гневную речь как бы от имени Кэтрин. — Никогда им этого не прошу. И вся эта кутерьма только из-за твоей драгоценной Харриэт!
— Пэгги…
— Прости, но я предпочитаю говорить правду в глаза. — Это пояснение было явно излишним для всякого, кто был знаком с острым язычком Пэгги. — Честно говоря, Кэтрин… мне иногда кажется, что тебя привезли сюда только затем, чтобы просто пользоваться тобой! Ты даже не замечаешь, как люди тебя используют! Какую благодарность ты получила за эти четыре года, что прожила с Харриэт?
— Харриэт пустила нас к себе, когда нам вообще некуда было идти. И ей меня благодарить не за что.
— Ты обслуживала весь дом, выполняла все ее прихоти, ковырялась во всех этих ее делах милосердия, — яростно напирала Пэгги. — И все за стол и угол, да еще за кучу тряпья! Прямо невероятный размах благотворительности!
— Харриэт была самым добрым и самым чистым человеком из всех, кого я знаю, — твердо сказала Кэтрин.
«И самым чокнутым», — чуть не прибавила раздраженная Пэгги. Конечно, эксцентричные выходки Харриэт действовали на Кэтрин меньше, чем на других, не столь терпимых людей. Она, казалось, не замечала ни того, как Харриэт громко разговаривает сама с собой, обращаясь к своей совести, ни того, как она с шумом высыпает содержимое своего кошелька на блюдо для пожертвований в церкви. Кэтрин не морщила нос, когда Харриэт приглашала попить чаю грязных и вонючих бродяг и предлагала им чувствовать себя как дома.
«Эх, Кэтрин, да если бы ты…» — эту фразу Пэгги часто начинала, да вот закончить так, чтобы было убедительно, так и не сумела. Лучшей подруги, чем Кэтрин, у нее никогда не было. Она такая добрая, благородная, самоотверженная, и это высоко поднимало ее в глазах женщины, считающей себя закоренелым скептиком. Разве можно ругать за столь бесценные качества? К несчастью, это те самые качества, благодаря которым Кэтрин и попала в безвыходное положение.
Кэтрин словно витала в каком-то ином пространстве. Глядя на эти загадочные голубые глаза, на это прелестное лицо, Пэгги не могла избавиться от ощущения, что видит перед собой ребенка, заблудившегося в непонятном мире взрослых. Кэтрин была склонна видеть в людях только хорошее и бесконечно доверять им. За ее неизменно оптимистичным взглядом на мир скрывалась ее ужасающая, наивная беззащитность. Она горячо сочувствовала чужим страданиям. Когда ее о чем-нибудь просили, ей даже в голову не приходило сказать «нет». В этой кухне всегда толпились люди с какими-нибудь просьбами — матери, которым надо, чтобы кто-то посидел с детьми, люди, которым не на кого оставить кошку, собаку или хомяка, пока они будут в отъезде. Кэтрин пользовалась здесь большой популярностью. Была бы шея, хомут найдется. А кто сделал что-нибудь для нее? Насколько было известно Пэгги, таких было раз-два и обчелся.
— Харриэт должна была оставить по крайней мере часть имущества тебе, — проворчала Пэгги.
Кэтрин поставила чайник.
— А как, по-твоему, отнесся бы к этому Дрю и его семейство?
— У Дрю и так полно денег.
— У Хантингдона совсем небольшая фирма. И он вовсе не богач.
— У него огромный дом в Кенте и квартира в центре Лондона. По-твоему, это бедность? — резко возразила Пэгги.
Кэтрин вздохнула.
— Сейчас дела у фирмы идут неважно. Дрю пришлось даже кое-что продать, так что он, должно быть, не очень доволен завещанием Харриэт, он ведь ничего не получил. Со всей землей этот дом кое-чего стоит. Ему это было бы очень кстати.
— Да еще при разводе Аннет сдерет с него все остальное, — задумчиво проговорила Пэгги.
— Она не хочет разводиться, — возразила Кэтрин.
Пэгги фыркнула.
— А что это меняет? Роман-то завела она. Так что она виновная сторона.
Заваривая чай, Кэтрин раздумывала над тем, что ждать от Пэгги терпимости в данном вопросе бесполезно. Ее возлюбленный все никак не мог решиться на разрушение ее нынешнего брака. Зато муж изменял ей направо и налево. Так что случай Аннет мало подходил для сравнения. Постоянные деловые хлопоты и двое трудных подростков осложнили брак Хантингдонов. Аннет завела роман, это потрясло Дрю. Невзирая на ее горячие мольбы о примирении, Дрю ушел из дома и направился прямиком к своему адвокату. Просто удивительно, как другие люди ведут себя в критической ситуации. Кэтрин была уверена, что она-то смогла бы простить и забыть. Но она ошибалась.