Национальная идентификация Драгоманова была такой: "А які ми руські - чи ми різновидність общого чи окреме зовсім, цього, правду сказати, гарно ніхто не знає". Не национальное для него стоит на первом месте: "В нашій справі, коли ми поставимо думку, що національне є перше, головне діло, то ми поженемося за марою, або станемо слухати того, що всилюється спинити поступ людський і поставимо на риск, коли не на згубу, й саму нашу національність. Коли ж ми станемо при думці, що головне діло - поступ людини й громади, поступ політичний, соціальний і культурний, а національність є тільки грунт, форма й спосіб, тоді ми певні, що послужимо добробутові й просвіті нашого народу, а вкупі й його національності, охороні й зростові того, що в ній є доброго".
   Неприемлема для Драгоманова и "державницька ідея". В своих "Чудацьких думках" он констатирует: "Нігде не бачу сили, грунту для політики державного відриву (сепаратизму) України від Росії". Идея государства вообще чужда Драгоманову. В его концепции государству противостоит идеал федерализма; унитарному государству он противопоставлял федеративный союз свободных самоуправляемых общин. Наиболее близким к своему идеалу он считал устройство Швейцарии, где провел много лет эмиграции.
   Глядя на русских революционеров, Драгоманов не считал этот путь целесообразным. Он сохранял подчеркнутую этическую направленность своей философии. В статье "Шевченко, українофіли й соціалізм" он отмечал, что исторический опыт убедительно доказывает: "революції поставали більше од почувань, ніж од думки…; більше були консервативні, класові, ніж прогресивні…; більше піднімались проти найгостріших фактів, ніж проти системи, і через те все були більше бунтами, ніж революціями, і дуже рідко добивались того, чого їм було треба".
   Для Драгоманова неприемлем не только "бунт", но и политическая революция. Ведь всякая революция в лучшем случае способна лишь изменить политические формы господства, но не имеет сил создать новый строй общественной жизни. Неприятие революции обусловлено неприятием позиции, при которой "цель оправдывает средства". Средства не могут оцениваться через цель, поскольку они существенно определяют и реальный характер цели. Негодными средствами невозможно добиться благой цели. Такие средства неминуемо трансформируют и цель, искажая ее вопреки идеальными намерениям. Поэтому в своей "Автобіографічній замітці" Драгоманов отмечает, что осуществление общественного идеала "можливе тільки у певній поступовості та при високому розвитку мас, а тому й досяжне більш за допомогою розумової пропаганди, чим кривавих повстань".
   Киевскому национальному педуниверситету имени Драгоманова исполняется 170 лет. Следовательно, основал его в 1835 году русский царь Николай Первый. Спасибо императору и за это…
   Бесконечный перечень деятелей украинской культуры, не согласных с Писакой, можно будет завершить именем, с которого мы начинали: Николай Васильевич Гоголь (1809 - 1852).
 
10. Н. Гоголь
 
   Для успеха в русской культуре нужно было писать не про Матрешу и не про Парашу. Гоголь писал про Тараса Бульбу и имел успех. Писал про "москаля" Башмачкина - и тоже имел успех.
   Сатира, правда, нравилась далеко не всем русским (и не только русским). А.О. Смирнова писала Гоголю: "У Ростопчиной при Вяземском, Самарине и Толстом разговорились о духе, в котором написаны ваши "Мертвые души", и Толстой сделал замечание, что вы всех русских представили в отвратительном виде, тогда как всем малороссиянам дали вы что-то вселяющее участие, несмотря на смешные стороны их; что даже и смешные стороны имеют что-то наивно-приятное; что у вас нет ни одного хохла такого подлого, как Ноздрев; что Коробочка не гадка именно потому, что она хохлачка. Он, Толстой, видит даже невольно вырвавшееся небратство в том, что когда разговаривают два мужика и вы говорите: "два русских мужика"; Толстой и после него Тютчев, весьма умный человек, тоже заметили, что москвич уже никак бы не сказал "два русских мужика". Оба говорили, что ваша вся душа хохлацкая вылилась в "Тарасе Бульбе", где с такой любовью вы выставили Тараса, Андрея и Остапа… Из этих замечаний надобно заключить бы, что вы питаете то глубоко скрытое чувство, которое обладает Малороссией… Я, впрочем, заметила, им, что хохлы вас тоже вовсе не любят и вас в том же упрекают, как и русские. Плетнев это мне еще подтвердил".
   Гоголь писал, о чем хотел. Но писал он не то, что нужно Писаке, который обращался к нему:
 
Ти смієшся, а я плачу,
Великий мій друже.
А що вродить з того плачу?
Бур'ян мабуть, брате… (1844)
 
   Шевченко плачет и горюет, что
 
Не заревуть в Україні
Вольнії гармати.
Не заріже батько сина,
Своєї дитини,
За честь, славу, за братерство,
За волю Вкраїни.
 
   Здесь он имеет в виду Тараса Бульбу, застрелившего сына Андрея за переход на сторону поляков-католиков. Но желает он братоубийственной войны уже не с католиками, а с православными. Что бы мог на это сказать Гоголь? То, что и сказал: "Тарас Бульба положил себе правилом, что всегда следует взяться за саблю…, когда глумились над православием и не чтили обычаев предков"…; "вечно неугомонный, он считал себя законным защитником православия".
   Читаем печальное послание обманутого в своих младенчески чистых верованиях Писаки Гоголю дальше:
 
Не заріже: викохає
Та й продасть в різницю
Москалеві. Цебто, бачиш,
Лепта удовиці
Престолові - отечеству
Та німоті плата.
 
   Интересно, чувствовал ли себя Гоголь проданным в розницу "москалеві"? Еще интереснее: действительно ли Шевченко считал Гоголя всего - навсего "лептой"? (И сегодня Гоголю нет места на украинских деньгах. И слава Богу!). Кто же тогда динарий? Вопрос неуместный. Динарий у нас один, единственный и неповторимый. Гоголь, правда, отчего-то сравнивал Шевченко с малоизвестным провансальским поэтом Жасменом, считал его произведения "чуждыми истинного таланта" и видел в них "избыток дегтя". А это уже не ложка.
   Гоголь мог бы ответить на бессмысленные нападки, передержки и искажения своей позиции.
   Шевченко: "Я совершенно отстал от новой литературы. Как хороши "Губернские очерки" Салтыкова и как превосходно их читает Панченко, без тени декламации. Мне кажется, что подобные, глубоко грустные произведения иначе и читать не должно. Монотонное, однообразное чтение сильнее, рельефнее рисует этих бездушных, холодных, этих отвратительных гарпий. Я благоговею перед Салтыковым. О Гоголь, наш бессмертный Гоголь! Какою радостью возрадовалася бы благородная душа твоя, увидя вокруг себя таких гениальных учеников своих. Други мои ,искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную, опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!"
   Гоголь подавал голос. Но поскольку это был голос христианина, то выводы у него были повсеместно диаметрально противоположны выводам Шевченко. Вот и с гарпиями, например. Кто эти гарпии?
   Гоголь: "Все мои последние сочинения - история моей собственной души… Никто из читателей моих не знал того, что смеясь над моими героями, он смеялся надо мною. Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного порока, который бы высунулся виднее всех моих прочих пороков, но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке… Я не любил никогда моих дурных качеств… Я стал наделять своих героев, сверх их собственных гадостей, моею собственною дрянью".
   Гоголь мог бы на все ответить. Но среди его собеседников не было Шевченко. Зато его собеседником была вся Россия. И он высказал много такого, что относится прямо к Писаке.
   Вот главное: "Выводы твои - гниль: они сделаны без Бога. Что ссылаешься ты на историю? История для тебя мертва, - только закрытая книга. Без Бога не выведешь из нее великих выводов; выведешь одни только ничтожные и мелкие".
   Для Шевченко история Украины начинается с казачества. В жизни, например, Святого равноапостольного князя Владимира его интересует только жестокость молодого язычника. Гоголя же можно назвать истинным гражданином православной Украины - Руси. История восточного славянства представляется ему единым потоком, для которого органичны централизованная власть и христианская церковь: "История государства России начинается добровольным приглашением верховной власти. "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: придите княжить и владеть нами", - слова эти были произнесены людьми вольных городов. Добровольным разумным сознанием вольных людей установлен монарх в России. Все сословия, дружно требуя защиты от самих себя, а не от соседних врагов, утвердили над собою высшую власть в том, чтобы рассудить самих себя - потребность чисто понятная среди такого народа, в котором никто не хочет уступить один другому, и где только в минуту величайшей опасности, когда приходится спасать родную землю, все соединяется в один человек и делается одним телом. Сим определена высокая законность монарха-самодержца. Итак, в самом начале, во время, когда не пробуждается еще потребность организации стройной, во время, когда легко ужиться с безначалием, уже все потребовали одного такого лица, которое, стоя выше всех, не будучи связано личною выгодою ни с каким сословием преимущественно, внимало бы всему равно и держало бы сторону каждого сословия в государстве. Во всю историю нашу прошла эта потребность суда постороннего человека.
   Великий князь или, просто, умный князь уже требуется как примиритель других князей. Духовенство является как примиритель между князей или даже между народом, и сам государь судится народом не иначе, как верховный примиритель между собой. Стало быть, законность главы была признана всеми единогласно".
   Когда единая власть ослабевала - дело было плохо: "Какое ужасно-ничтожное время представляет для России XIІІ век! Сотни мелких государств, единоверных, одноплеменных, одноязычных, означенных одним общим характером и которых, казалось, против воли соединяло родство, - эти мелкие государства так были между собою разъединены, как редко случается с разнохарактерными народами… Религия, которая более всего связывает и образует народы, мало на них действовала. Религия не срослась тогда тесно с законами, с жизнью… Тогда история, казалось, застыла и превратилась в географию: однообразная жизнь, шевелившаяся в частях и неподвижная в целом, могла почесться географическою принадлежностью страны". (1832)
   Ослабевшие религия и централизованная власть сделали народ беспомощным (Об этом предупреждал еще автор "Слова о полку Игоревом"). И последовало возмездие: "Тогда случилось дивное происшествие. Из Азии, из средины ее, из степей, выбросивших столько народов в Европу, поднялся самый страшный, самый многочисленный, совершивший столько завоеваний, сколько до него не производил никто. Ужасные монголы, с многочисленными, никогда дотоле не виданными Европою табунами, кочевыми кибитками, хлынули на Россию, осветивши путь свой пламенем и пожарами - прямо азиатским буйным наслаждением. Это нашествие наложило на Россию двухвековое рабство и скрыло ее от Европы. Оно наложило иго на северные и средние русские княжения, но дало между тем происхождение новому славянскому поколению в южной России, которого вся жизнь была борьбой… Южная Россия более всего пострадала от татар… Тогда города, княжества и народы на западе России были какие-то отрывки, обрезки, оставшиеся за гранью татарского порабощения. Они не составляли ничего целого, и потому литовский завоеватель почти одним движением языческих войск своих, совершенно созданных им, подверг своей власти весь промежуток между Польшей и татарской Россией. Потом двинул он войска свои на юг, во владения волынских князей… Последовал захват Киева… и вот южная Россия, под могущественным покровительством литовских князей, совершенно отделилась от северной. Всякая связь между ими разорвалась, составились два государства, назвавшиеся одинаким именем - Русью, одно под татарским игом, другое под одним скипетром с литовцами. Но уже сношений между ними не было. Другие законы, другие обычаи, другая цель, другие связи, другие подвиги составили на время два совершенно различные характера…Если не к концу ХIII, то к началу ХIV века можно отнести появления козачества… Большая часть этого общества состояла, однако ж, из первобытных, коренных обитателей южной России. Доказательство - в языке, который несмотря на принятие множества татарских и польских слов, имел всегда чисто славянскую южную физиономию, приближавшую его к тогдашнему русскому, и в вере, которая всегда была греческая. Это скопление мало-помалу получило совершенно один общий характер и национальность и, чем ближе к концу ХV века, тем более увеличивалось приходившими вновь". Вот и любезное сердцу Писаки казачество.
   Тарас Бульба "был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый ХV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество - широкая, разгульная замашка русской природы, - и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись казаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: "Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак". Это было, точно, необыкновенное явленье русской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких князей возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников. Уже известно всем из истории, как их вечная борьба и беспокойная жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Короли польские, очутившиеся, наместо удельных князей, властителями сих пространных земель, хотя отдаленными и слабыми, поняли значенье козаков и выгоды таковой бранной сторожевой жизни. Они поощряли их и льстили сему расположению. Под их отдаленною властью гетьманы, избранные из среды самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи…"
 
Варшавське сміття - ваші пани,
Ясновельможнії гетьмани.
 
   Но отличие от Тараса Шевченко, в душе и памяти Тараса Бульбы жила общая история православного восточного славянства: " - Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит, и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как на Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь: нет, умные люди, да не те, такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей, думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурменские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так умирать!… Никому, никому!… Не хватит у них на то мышиной натуры их!"
   А вот как его слушают запорожские казаки: "Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стояли неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто сговорились, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их."
   Перед смертью Тарас Бульба выговаривает заветные мысли, свои и автора, уже не о прошлом, а о будущем: "- Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху. - Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чувствуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!…
   А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!" (1834 - 1842).
   Теперь давайте представим себе, что останется от гоголевского Бульбы в исполнении Жерара Депардье после реализации франко - польско - украинской копродукции? Рожки да ножки… Холодец…
   Несомненно, свобода Украины до XVII века была прежде всего свободой от мира. И сама возможность ее воспевать явилась только после обретения мира. В XVII веке единый поток, разделенный было монгольским тараном, вновь сливается воедино. ХХ век показывает, что дело Чингисхана живет и процветает.Но Гоголь до этого не дожил. В своем ХІХ веке всегда, говоря о России в целом, он имеет в виду и Украину; говоря о русском человеке - имеет в виду восточного славянина. Сердце такой единой России - православное христианство: "Теперь в моде слова: народность и национальность, но это покуда еще одни крики, которые кружат головы и ослепляют глаза. Что такое значит сделаться русским на самом деле? В чем состоит привлекательность нашей русской породы, которую мы теперь стремимся развивать наперерыв, сбрасывая все ей чуждое, неприличное и несвойственное? В чем она состоит? Это нужно рассмотреть внимательно. Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово евангельское, возводящее к совершенству человека. Семена небесного сеятеля с равной щедростью были разбросаны повсюду. Но одни попали на проезжую дорогу при пути и были расхищены налетавшими птицами; другие попали на камень, взошли, но усохли; третьи - в терние, взошли, но скоро были заглушены дурными травами; четвертые только, попавшие на добрую почву, принесли плод. Эта добрая почва - русская восприимчивая природа. Хорошо возлелеянные в сердце семена Христовы дали все лучшее, что ни есть в русском характере. Итак, для того, дабы сделаться русским, нужно обратиться к источнику, прибегнуть к средству, без которого русский не станет русским в значенье высшем этого слова. Может быть, одному русскому суждено почувствовать ближе значение жизни. Правду слов этих может засвидетельствовать только тот, кто проникнет глубоко в нашу историю и ее уразумеет вполне, отбросивши наперед всякие мудрования, предположенья, идеи, самоутвержденность, гордость и убежденье, будто бы уже постигнул, в чем дело, тогда как едва только приступил к нему. Да. В истории нашего народа примечается чудное явленье. Разврат, беспорядки, смуты, темные порожденья невежества, равно как раздоры и всякие несогласия были у нас еще, быть может, в большем размере, чем где-либо. Они ярко выказываются на всех страницах наших летописей. Но зато в то же самое время светится свет в избранных сильней, чем где-либо. Слышатся также повсюду в летописях следы сокровенной внутренней жизни, о которой подробной повести они нам не передали. Слышна возможность основанья гражданского на чистейших законах христианских". Такими мыслями пронизаны Гоголевские "Выбранные места из переписки с друзьями". Вся эта книга в целом может служить развернутым ответом христианина Гоголя Тарасу Шевченко и ему подобным. В ней все желающие найдет противоядие от того дегтя, которым пронизано творчество богоборцев и революционеров. Ну а для тех, кому не терпится ознакомиться с Гоголем ближе (а он того стоит), в приложении мы помещаем выбранные места из его "Выбранных мест".

VII. Крестный отец - 2

   После дона Корлеоне приходит герой Аль Пачино и К® ("мафия бессмертна"). После Писаки приходят ребята-кобзарята. Это те, для кого его авторитет незыблем. Кобзарская ненависть всегда в цене.
   На заре туманной юности будущий академик и недавний гуманитарный вице-премьер Н. Жулинский справедливо писал в своей жизнеутверждающей книге "Пафос життєствердження" (К., 1974) про нашего героя: "Його боротьба за новий суспільний лад служила справі революційно-демократичних перетворень, і це ставить українського революціонера-демократа вище за соціалістів-утопістів Заходу" (с.80).От гиганта мысли и отца украинской демократии революционная эстафета переходит к преемникам: "традиції передової російської і української суспільної та філософської думки продовжували видатні українські письменники, які стояли на позиціях революційного демократизму і наближались до марксистського світорозуміння. Це, зокрема, Іван Франко, Павло Грабовський, Михайло Коцюбинський, Леся Українка"(там же).
   При этом революционный накал не ослабевает: "Видатна українська поетеса Леся Українка була переконана, що соціалізм - це єдиний суспільний лад, який може забезпечити здійснення найзаповітніших народних сподівань"(там же). Во время первой русской революции она в антихристианском духе " стверджує, що первісна, теологічна утопія, незважаючи на довгу історію її існування, була замінена пророчою, політичною утопією. Остання швидко завоювала популярність не тільки завдяки своїй поетичній привабливості, а значною мірою завдяки тому, що вона спиралась на реальні події минулого і на сучасні факти класової боротьби" (с.81).
   С детства памятны всем хрестоматийно-кровожадные строки нашей Панночки:
 
Мужики цікаві стали,
Чи ті кості білі всюди,
Чи блакитна кров проллється,
Як пробити пану груди?
 
   Другой революционер "І.Франко також вважав, що рушійними силами суспільства повинно бути прагнення до "вищого ідеалу", який є постійним духовним збудником і сприяє створенню умов для переходу до передового суспільного ладу - соціалізму. Ідеали ведуть народні маси по шляху тяжких випробувань і великих жертв, але в цьому і їх величезний вплив на історичний процес. Франко підкреслював соціальну зумовленість народних прагнень до комуністичного ідеалу і був твердо переконаний в об"єктивності самого процесу поступування до кращого майбутнього"(с. 82).
   И наконец следует научно обоснованный вывод высокоэрудированного эксперта: "Українські революціонери-демократи багато уваги приділяли майбутньому соціалістичному суспільству, основою якого вважали суспільні власність на знаряддя виробництва і відповідний їх характер розподілу. Саме економічна рівність приведе до соціальної рівності, до розквіту духовних сил людини, стверджували українські мислителі, аргументуючи свої висновки поглядами Маркса і Енгельса. Порівняно з західноєвропейським утопічним соціалізмом соціалістичні теорії російських і українських революціонерів-демократів були значним кроком вперед у питанні зближення естетичного ідалу з ідеалом політичнимя. у напрямку теорії наукового комунізму, яка вказувала обгрунтовані, оптимістичні перспективи розвитку людства"(с.83).