Все прибрали, разложили по местам. Хлам в углах уже больше не скапливался - чистота!
Так из полубронепоезда получился у нас блиндибронепоезд: впереди паровоза вагон-блиндаж с орудием, а позади паровоза бронированный вагон пулеметчиков.
Только вернулись мы в Жмеринку, а навстречу нам конные. Это были комбриг со штабом. Подъезжают все ближе. И вдруг комбриг выпрямился в седле и резко остановил лошадь. Блиндаж увидел!..
Я так и замер в вагоне. Жду, что будет...
В это время к комбригу подъехал верхом Иван Лаврентьич и заговорил с ним, кивая на блиндаж. Комбриг покачал головой и рассмеялся.
Тут я пулей вылетел наружу, подскочил к комбригу - рука под козырек:
- Товарищ командир бригады, разрешите блиндибронепоезду действовать на передовых позициях в открытом бою!
Теслер медленно перевел взгляд на Ивана Лаврентьича.
Иван Лаврентьич хохотал.
- Ты видел такого? Врасплох берет, а? По-боевому!..
Я не опускал руки.
- Раз-ре-шаю! - вдруг сказал Теслер и дал шпоры лошади.
Я как на крыльях пустился обратно к вагону.
- Сапоги почини, эй! - крикнул вдогонку Иван Лаврентьич. - Пальцы босые!
Какие тут сапоги!.. Разве до сапог!
* * *
Весь день и ночь шла у нас подготовка к боевому выходу. Казалось бы, велико ли дело вывести поезд из тыла на передовую линию: десять - пятнадцать минут ходу - вот ты уже и в пехотной цепи. Я и сам сначала так думал, да одного не учел: ведь поезд - машина, а бронепоезд еще и боевая машина. Орудие, пулеметы, ходовые части вагона, паровоз - вон сколько в этой машине отдельных механизмов.
Пока мы с поездом оперировали в тылу, на многое как-то и внимания не обращали. Скажем, тормоза. Ну что значат тормоза при тыловой работе? Мало-мальски держат, не дают поезду скатиться под горку - и ладно. А как эти тормоза действуют в ходу, сколько надо времени машинисту, чтобы остановить поезд, - никому и в голову не приходило последить за этим. Минут мы не считали, нам нужно было только одно - занять хорошую огневую позицию.
Мало нас интересовали и такие вещи, как буксы у вагонов, крюки, сцепки, оси, подшипники, словом, - ходовые части поезда. Передвигались мы последнее время не часто - поезд целыми днями стоял на месте, потому что стрельба шла с телефоном, - и смотрели мы так: колеса под вагонами есть, вертятся - ну, значит, ездим, и на позицию и на ночлег попадем.
А теперь, вижу, не то: каждый болтик и винтик приобретает боевое значение! Не пойдешь же, в самом деле, в открытый бой с разболтанной сцепкой: даст машинист контрпар - вот и оборвался вагон. А еще хуже того, если тормоза не сработают: весь поезд потеряет управление - тут его и расщелкают с батарей!
Все это я очень ясно себе представил, как только мы начали готовиться к выходу на передовую, и понял, что в таком деле спешка не годится.
Чуть ли не полдня ревизовала наш поезд бригада рабочих и техников из жмеринского депо. Они выстукали все колеса, перещупали рессоры, буфера, крюки, цепи, лазили под вагоны, забирались несколько раз на паровоз и спускались обратно, и везде что-нибудь подвинчивали, смазывали, приколачивали. После этого они отвели наш поезд в самый конец станции, выбрали среди свободных путей прямую колею версты в две длиной и давай гонять весь состав из конца в конец. Разгонят на полный ход - и сразу тормоз, колеса намертво. Дрогнет поезд - и станет, только синий дымок из-под колес. Наконец испытание кончилось. Машиниста, Федора Федоровича, пригласили в депо подписать акт. Только он ушел, а на паровоз уже взобрался Никифор с телефоном.
- Нам, - говорит, - теперь наблюдательных пунктов больше не устраивать, так пусть между орудийным вагоном и паровозом связь будет.
- Умно, - говорю, - парень, придумал! Рупор рупором, а телефон тоже не помешает.
Тем временем Панкратов с пулеметчиками подготовлял к бою пулеметы, а Малюга, разделив команду артиллеристов на две партии, принялся чистить гаубицу. Он протянул сквозь ствол орудия канат с пыжом из мешков, один конец каната выбросил из ствола наружу, а за другой взялся сам с племянником.
- Давай!.. - гудел Малюга из вагона, и матрос с двумя бойцами, упираясь в шпалы, тянули канат на себя. Пыж выдавливал из ствола гарь и масло.
- Бери! - кричал в голос ему матрос, ослабляя канат, и пыж уходил обратно в ствол.
- Давай! - выкрикивал Малюга.
- Бери!
Давай - бери!.. Давай - бери!..
Вычистили орудие, наладили пулеметы и сразу же всей командой стали на погрузку снарядов, зарядов, патронов, продовольствия. Покончили с этим подошел черед грузить топливо на паровоз. Тут заодно и еще два дела сделали: проложили из будки машиниста в деревянный блиндаж пожарный шланг, а в самой будке переменили фартуки. Над входами в будку висели два брезентовых полотнища. Они укрывали машиниста от непогоды. Но в бою такие фартуки не годились. Вместо брезентов мы подвесили листы из толстого котельного железа. Броня не броня, а все-таки кое-какое прикрытие машинисту от пуль.
Напоследок я приказал ребятам оборудовать контрольную площадку, такую самую, какая была у Богуша. Без площадки было опасно выводить бронепоезд в бой. Во-первых, следовало иметь под руками рельсы, шпалы и все принадлежности для починки пути. А во-вторых, такая площадка, прицепленная с грузом впереди, сама и путь контролирует: если противник заложит под рельсы фугас, площадка своей тяжестью раздавит его, взорвет, при этом, понятно, она и сама пострадает, но зато целым останется поезд.
Было уже за полночь, когда мы наконец закончили подготовку поезда к бою. Ребята едва стояли на ногах, они наскоро поплескались у тендера, кое-как помылись и пошли спать. Даже ужинать не стали, до того все умаялись.
У меня у самого ноги гудели, как телеграфные столбы. С трудом вытянулся я на шинели. Шутка сказать, сколько в день дела переделали!..
Лег я и сразу подумал: "Пожалуй, проверить бы не мешало, не упустил ли чего. Сегодня упустил, а ведь завтра в бою уже и не поправишь". Я достал записную книжку, положил перед собой карандаш и стал припоминать все, чем мы занимались с самого утра. Но вокруг меня ребята так храпели, так засвистывали, что я то и дело сбивался с мысли. Да и самого меня неудержимо клонило ко сну...
- Ну хорошо, - сказал я себе вслух, чтобы сосредоточиться. - Хорошо. Вот, скажем, рассвет. Машинист заряжает топку и поднимает пары до красной черты, на все двенадцать атмосфер. Поднял пары. Стрелочники делают стрелки на главный путь. Команда по местам. Я отдаю приказание трогаться. Машинист отпускает тормоза, берется за рычаг и... Ах ты черт возьми!
Я сел и протер глаза. Да ведь он же гудок даст и затянет во всю ивановскую... Вот наверняка даст гудок отправления, по привычке! А петлюровцы - до них рукой подать - сразу смекнут, в чем дело...
- Федорчук, - затормошил я лежавшего рядом матроса. - Федорчук! Да ну проснись же!
Кое-как растолкал я матроса.
Он присел и, пошарив вокруг себя, ничего не спрашивая, стал натягивать сапоги. Натянув, пошлепал губами и тут только совсем проснулся. Широко, с удивлением раскрыл глаза.
- Пойди-ка обмотай гудок тряпками. Да покрепче сделай. Только уж не заводи, прошу тебя, ссоры с машинистом.
Матрос насобирал тряпок, отрезал с телефонной катушки кусок провода и пошел, обходя ящики и спотыкаясь о спящих.
А у самого меня уже и сон отлетел. Вот из-за пустяка, а могла бы боевая операция сорваться.
Я приподнялся на локте и поглядел на ребят. Тусклый свет дежурного фонаря освещал только небольшую часть вагона. Бойцы спали вповалку. Но вот по скрюченным ревматическим пальцам ног я узнал Малюгу. Лежит - пятки вместе, носки врозь и руки по швам, словно из шеренги его вынули да так и положили. "Должно быть, от казармы привычка", - подумал я.
...Вот доля у человека. Работал всю жизнь не разгибая спины, взрослые сыновья ему помогали, да кое в чем племянник. Сколотил тебе хозяйство, исправное, середняцкое. Разумный мужик, а ему и невдомек было, сколько паразитов его силы точат. Царю подать снеси, помещику, польскому пану, за арендованную землю отдай с урожая первые возы, исправнику с женой - чтоб были подарки к именинам, уряднику всякий праздник нужно на водку, да попу клади денежку на тарелочку... Крепка у мужика шея - всех тащил. Но паразит сыт не бывает, он не отступится. И начались с мужика поборы страшные, кровью... В 1914 году капиталисты затеяли разбойничью империалистическую войну. Царь забрал у Малюги сына - погиб сын. Забрал другого - пропал без вести. Но еще держалось хозяйство - малолетки подросли, работали со стариком. А потом налетели на село петлюровские банды. Старик заперся от них, знаться не захотел с проходимцами - те и пустили ему в отместку красного петуха. С одной кочергой в руках пришел Малюга на бронепоезд - да и ту Богуш украл: взял себе вместо костыля.
И вот он спит, Иона Ионыч. Хоть на голом деревянном полу, а с нами ему не жестко. К друзьям пришел, к братьям, союзникам. Довершим войну победой и встанет старик на новую дорогу, крепко встанет. Ох и нужны будут советской мирной деревне исправные, умелые хозяева!
А матрос? Была у него жизнь? С малолетства толкался грузчиком по черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у человека не было. Только в воинском присутствии, когда уже пошел призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии нельзя было вступить ни в армию, ни во флот. "Рублевку, - говорит, - последнюю, какая была, писарь отобрал за документ". А не дай он рублевку - затаскали бы по этапам как беспаспортного...
Вот она какая жизнь была... И кругом так, кругом. Вот и мой батька: свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли в больницу, провалялся там месяц, вынули ему два ребра. Кое-как поправился. "Иди к адвокату, - посоветовали ему приятели-рабочие, - подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему и говорит: "Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?" - "Пятнадцать рублей". - "Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!" - и с тем выпроводил старика. А трешку "за совет", это уж само собой, взять не забыл.
Я лег на свою шинель, поджидая матроса.
Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула, другая, третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе, запрокинешь голову - а петербургский двор-колодец что подзорная труба - и считаешь звезды. Поведешь рукой - и звезды словно в рукав тебе сыплются. А вглядишься опять в небо - и еще прибавится звезд, и еще... Сколько их там в глубине не убрать и в оба рукава...
Матрос вернулся.
- Готово, - пробормотал он, пробираясь на свое место. - И гудок молчит, и машинист молчит.
- Федорчук, - позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось шевелиться.
- Сделано, все в порядке.
- Да я не про то... Скажи, что ты после войны будешь делать?.. Вот прикончим этих собак, куда ты подашься - опять на флот или как?
Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать сапог.
- Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому... Вот писатель Максим Горький - он много бродяжничал в старое время. Оттого и прозвался "Горький", что жизнь такая была... А теперь ведь все иначе пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш заживет!
- Что ж, можно и побродить, - согласился матрос. - Только будет ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все чинить, поправлять надо... Посмотришь, к примеру, около станции сахарный завод - ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый завален. Или без крыши, без окон... Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин не даст нам отпуска. "Вы, скажет, - что, с гаубицей ездили?" - "С гаубицей". - "Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, - скажет, - хлопцы, беритесь за топоры, за пилы Республику отстраивать!"
Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.
- А ты на звезды глядишь?
- На звезды...
- Давай глядеть вместе, - сказал матрос, но тут же уронил голову и захрапел.
Я завернулся в шинель и закрыл глаза.
В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам выдал полное красноармейское обмундирование.
Глава девятая
На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка.
В переднем вагоне нас ехало десять человек - чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные.
Девять бойцов, все в новой форме - поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих - подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила.
Орудие было на нуле делений - горизонтальная установка для удара в упор.
Малюга заметно волновался - он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом - это все понимали... Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно.
Я осмотрелся. Кажется, все на месте - снаряды, заряды... Никифор наготове у телефона... Глянул на остальных ребят и сразу заметил: что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота, он жадно, открытым ртом хватал воздух.
Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на нашего заряжающего.
- Робеет, - вполголоса сказал матрос, - мало еще он у нас грамоты взял...
- Пойди стань к снарядам, а его давай сюда.
Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами.
Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями, паровоз.
Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья... Тут и там по стволам деревьев, а то и просто через кустарники тянулись провода полевой связи.
Сразу же за станцией нам стали попадаться конные ординарцы с винтовками и с холщовыми сумками через плечо. Каждый из них останавливался и провожал поезд любопытным взглядом... Не видали еще здесь блиндажей на колесах.
Между деревьями показалось полотнище с красным крестом - передовой перевязочный пункт. Вот уже и не видно флага - мы проехали мимо. Миновали несколько ям-окопчиков, забросанных сверху ветками, - передовые патронные пункты.
Вдруг на весь лес раскричался пулемет.
Свой или чужой? Как бы нам не выдать себя раньше времени!..
Я велел убавить ход. Никифор передал мое приказание по телефону.
- И пусть глядит, чтоб дыму не было!
Поезд продолжал медленно идти.
Над травой стали показываться головы бойцов. Деловито помахав нам фуражками, бойцы опять скрывались в траве,
- А ну его!.. Бредем, как слепые, - не вытерпел матрос. - Спросить надо!
Матрос спрыгнул на землю, добежал до окопа. Навстречу ему сразу поднялись двое красноармейцев, навьюченных сухарными и вещевыми сумками, с винтовками в руках и с гранатами-"бутылками" за поясом. Все трое, переговариваясь, подошли к вагонам.
- Богуш-то, вот он как действует, слыхал? - крикнул матрос, подходя. Пока мы спим да чешемся, он уже с "добрым утром" побывал... Так, что ли, ребята?
Красноармейцы кивнули.
- Как? Бронепоезд уже сюда забирается?
Я спрыгнул к пехотинцам.
- Ну, хоть не совсем сюда... - сказал один из красноармейцев и кивнул вперед: - Там у нас препятствие устроено...
- А ты расскажи командиру, как он из пулемета-то садить начал, перебил матрос.
- Да что же тут рассказывать!.. - заговорил пехотинец. - Подошел он, этот поезд, весь в броне, повернул башню и давай поливать нас из пулемета. Кой-кого и задел...
- Троих задел, - сказал другой красноармеец, оглядывая нашу деревянную броню. - А четвертого и совсем уложил. В голову...
- Вот сейчас? Только что? Значит, это он стрелял из пулемета... Едем, Федорчук. Вдогонку!
Матрос полез в вагон, я за ним.
- А вам, пожалуй что, и не пройти, - сказал пехотинец, запуская руку в патронташ и пересыпая патроны, как орехи. - Через наши ворота не пройдете.
- Какие ворота? Где?
- Да ворота же у нас поставлены, препятствие против того поезда. А то бы он к самым окопам добрался... Разнять ворота надо, иначе не пройдете.
Мы с матросом опять спрыгнули на землю.
- Что за ворота такие, покажи, - сказал я красноармейцу. Но тут я и сам увидел впереди что-то темное на рельсах.
Вместе с красноармейцем мы осторожно, где ползком, где перебегая от дерева к дереву, добирались до "ворот".
- Вот тут что... Засека!
Справа и слева на рельсы были повалены деревья. Подпиленными стволами эти деревья прочно держались о свои корни, а вершины образовали на полотне дороги зеленую кучу в рост человека. Все было опутано колючей проволокой, и на поваленных деревьях, как елочные украшения, висели ручные гранаты.
Матрос снял бескозырку и крепко почесался.
- Наворотят же такое!
- Да, - говорю, - засека по всем саперным правилам.
- А как же ее разобрать? - сказал матрос. - Ты небось знаешь?
- Да нет, не приходилось разбирать... Сейчас попробую.
Я помахал фуражкой машинисту, и он начал осторожно придвигать поезд к засеке.
- Товарищ командир, нельзя... - вдруг преградил мне дорогу пехотинец. Мы строили, а вы...
- Как так нельзя? Давай сюда ротного!
Пехотинец побежал обратно к окопам, а я, чтобы не терять времени, велел подать канат. Мы стали привязывать канат к сцепному крюку контрольной площадки.
- Так, так, посторонись-ка, - выхватил у меня канат матрос, - тут на морской узел надо... Готово!
Он перескочил к свободному концу каната.
- А сюда якорек бы, эх, якорек!
- На тебе якорь... - Я кинул матросу пучок колючей проволоки.
Тут подошел ротный.
Он посмотрел у меня документ - предписание штаба бригады, кивнул и молча отступил в сторону.
Матрос забросил канат с "якорем" в самую гущу засеки. Я велел всем отойти подальше, и машинист дал задний ход. Канат натянулся как струна.
Взял якорь.
Зеленая куча поползла, грузно переваливаясь.
С грохотом, в пламени взрывов, под свист гранатных осколков открывались перед нашим поездом "ворота"...
Расчистив остатки засеки топорами, мы двинулись дальше.
Окопы остались позади. Мы были один на один с врагом.
Петлюровцы молчали - ни выстрела... Не видят они нас или только выжидают, заманивают в западню?
Все в вагоне были на местах, никто не шевелился. Я, не сводя глаз, глядел на Малюгу. Он сжимал в кулаке шнур ударника, рука его чуть-чуть дрожала, синели набухшие жилы.
Матрос и его подручные стояли в затылок друг друга - каждый держал наготове по снаряду.
Молчали.
Рельсы перед поездом начали круто забирать в сторону. Песчаный откос с кустарником не позволял видеть дальше сорока - пятидесяти саженей.
- Сто-оп!.. - скомандовал я.
Поезд стал. Кто-то в вагоне шумно вздохнул, словно и не дышал до этих пор. Матрос и все остальные заряжающие, присев, спустили на пол снаряды.
- Кто в разведку, товарищи? - спросил я.
Сразу отозвалось несколько голосов, но раньше всех выскочил вперед племянник.
- Я пойду, товарищ командир... - пробормотал он и замолк, решительно сжав губы.
- Видал миндал?.. - удивленно протянул матрос.
Я подумал, но все же ответил племяннику:
- Нет, пожалуй, что...
- Мы вдвоем с ним сходим, - перебил меня Федорчук.
- Вдвоем? Ну идите. Возьмите винтовки.
Оба осторожно, стараясь не стукать винтовками, спустились из вагона. Постояли, прислушались и скрылись в кустарнике.
По вздрагивавшим листочкам кустарника я следил, как мои разведчики отползали все дальше в сторону от поезда.
- Закурить-то можно? - недружелюбно промычал долговязый пулеметчик и сразу начал крутить папиросу.
"Вот за этого молодца надо будет взяться покрепче", - подумал я.
- Курить нельзя. Стать на место!
Долговязый нехотя скомкал папироску и ссыпал табак обратно в кисет.
- Матросу чего-то надо, - буркнул он, отходя.
Я быстро глянул на кусты.
Матрос делал гримасы и махал мне рукой.
- Все остаются на местах, - сказал я тихо. - Иона Ионыч, присмотрите.
Я вылез из вагона.
Матрос подхватил меня под руку и втащил в кусты.
- Он тут, за поворотом, - сказал он мне в самое ухо.
Мы проползли в кустах десятка два шагов. В чаще кустарника дожидался нас племянник. Он, припав к земле, глядел, затаившись, вперед.
Матрос потрогал его за ногу:
- Пропусти-ка, племяш.
Парень грузно, не отпуская сведенных мускулов рук и ног, отвалился в сторону. Мы проползли вперед. Матрос снял бескозырку, пригладил волосы и выглянул. Я выглянул за ним.
За поворотом блеснули рельсы. По обеим сторонам рельсов темнели полосы кустарника...
Я высунулся побольше.
С полверсты - прямой путь, а там другой поворот дороги - и столбы, столбы, одни столбы влево по горизонту...
- Где ты его увидел? Нет ничего.
- Считай столбы... десятый столб... - заговорил матрос нараспев, не шевелясь и не поворачиваясь ко мне. - Дубки на повороте видишь?.. В дубки гляди...
- Дубки... Ах ты черт, как он замаскировался! Теперь вижу: угол вагона, серый угол...
- Что же, с налету возьмем его или украдкой подберемся? - шепнул матрос.
Я, не отвечая, потащил его обратно. Матрос схватил за руку племянника.
- Вперед! - скомандовал я машинисту, с разбегу запрыгивая в вагон. Артиллеристы по местам, к бою. Прицел десять столбов, то есть, тьфу, делений... Двенадцать делений!
- Направление, куда? - быстро спросил Малюга.
- Направление? - Я показал рукой: - Вот так вот угол вагона покажется... Обождите, я правилом. Помогай, племянник!
Мы вдвоем навалились на правило, заворачивая орудие. Поезд тихим ходом огибал песчаный откос...
- Выходим, выходим, ребята, держись!..
- И-эх! - вдруг рявкнул Малюга и наотмашь дернул за шнур.
Взблеск, раскат грома... Серый вагон сразу скрылся в дыму.
- Накрыли его, бей! - яростно взревели бойцы. - Еще снаряд давай, бей! Расшибай гадюку!
Дело было в секундах... Или мы его, или он нас...
Малюга, остервенясь, выпускал снаряд за снарядом... Дым от разрывов все сгущался. В воздухе кувыркались лапчатые дубы, отдельные ветки и комья земли рассыпались в прах...
Я метался по вагону.
- Ах ты черт, не видать бронепоезда!
- Да вон он, вон! - гаркнул Малюга. - И-их, задал ходу!..
- Как? Уходит?.. Упустили!
Поезд уже едва виднелся. Он катил на всех парах вдоль далеких столбов, огибая широкую дугу влево по горизонту.
- Ах, Малюга, Малюга!.. С такой дистанции - и промах!
- Погорячился... - забормотал артиллерист, отводя от меня глаза. - Дубы зеленые, и он меж дубов зеленый... тоись серый... Сразу и не разглядел...
- Замолчи, серо-зеленый! - вскипел матрос. - Молчи лучше. Бороду оборву!
- Федорчук, отбоя не было! - крикнул я. - По местам! Снаряд ему вдогонку!
Все кинулись к орудию.
Мы с племянником, примерившись взглядом к удалявшемуся поезду, рванули в сторону правило. Подскочил матрос, рванул еще раз, втроем.
Малюга ловил бронепоезд в прицельное стекло.
- Еще малость... еще вбок подайте...
Мы рванули в третий раз, и лафет вонзился ребром в деревянную стенку.
Дальше некуда.
- Ну? Взяло? - в один голос крикнули мы с матросом.
Малюга только руками развел.
Я быстро взглянул по направлению ствола: да, не берет... Не хватает поворота у орудия. В белый свет влепим снаряд, как в копейку...
А башенный бронепоезд, объехав широкую петлю железной дороги, уходил все левее и левее...
- Тьфу ты дьявол! Да он так и совсем от нас удерет...
Я махнул Никифору:
- Полный ход, пошли вдогонку!
Поезд рванулся с места.
Вдруг - трах, трах, бумм... В нас посыпались снаряды.
Я выглянул из-за щита гаубицы:
- Ага, это Богуш нас угощает, ребята! Со стороны нас хочет взять, видали? Знает, что не может ответить бортовым огнем. Хитер, собака... Врешь, не уйдешь! Достанем мы тебя!
Поезд несся вперед. Со свистом врывался в блиндаж ветер. Вот проскочили дубняк, прорезали пелену едкого, черного дыма... Опять выскочили на свет. Колеса вагонов визжали на крутых закруглениях дороги. В блиндаж доносился гул взрывающихся вокруг снарядов... "Здорово кроет! Ну подожди... Только бы пройти закругление... Ага, уже выпрямляется путь, выпрямляется... Сейчас выскочим на прямую дорогу!"
Малюга, не отрываясь от прицела, стал нащупывать рукой шнур... Вдруг толчок... Меня бросило вперед на правило, я охнул от боли.
И в ту же секунду все начало исчезать в белом тумане: исчезло, словно растаяло, орудие, пропал из глаз Малюга, Федорчук в полосатом тельнике... Я перестал видеть даже собственные руки.
"Что за туман?.. Откуда?" На минуту мне показалось, что все происходит во сне.
Поезд рывками замедлил ход и остановился. Под вагоном что-то оглушительно шипело, словно тысячи змей напали на нас...
- Ребята, где вы? - Я шарил руками в белом мраке. - Никифор, почему стоим? Вперед!
- Паровоз... В паровоз шлепнуло...
- Что? Паровоз?.. - Меня словно холодом обдало. - Тогда назад! Нельзя стоять ни секунды!
Вагон дернулся вперед-назад и, вздрагивая, медленно покатился обратно.
- Пошел... Пошел! - услышал я радостные голоса команды. До этой минуты никто не произнес ни звука.
Под грохот снарядов, под шипение и свист пара, спасаясь в его белой завесе, мы отходили с позиции.
Так из полубронепоезда получился у нас блиндибронепоезд: впереди паровоза вагон-блиндаж с орудием, а позади паровоза бронированный вагон пулеметчиков.
Только вернулись мы в Жмеринку, а навстречу нам конные. Это были комбриг со штабом. Подъезжают все ближе. И вдруг комбриг выпрямился в седле и резко остановил лошадь. Блиндаж увидел!..
Я так и замер в вагоне. Жду, что будет...
В это время к комбригу подъехал верхом Иван Лаврентьич и заговорил с ним, кивая на блиндаж. Комбриг покачал головой и рассмеялся.
Тут я пулей вылетел наружу, подскочил к комбригу - рука под козырек:
- Товарищ командир бригады, разрешите блиндибронепоезду действовать на передовых позициях в открытом бою!
Теслер медленно перевел взгляд на Ивана Лаврентьича.
Иван Лаврентьич хохотал.
- Ты видел такого? Врасплох берет, а? По-боевому!..
Я не опускал руки.
- Раз-ре-шаю! - вдруг сказал Теслер и дал шпоры лошади.
Я как на крыльях пустился обратно к вагону.
- Сапоги почини, эй! - крикнул вдогонку Иван Лаврентьич. - Пальцы босые!
Какие тут сапоги!.. Разве до сапог!
* * *
Весь день и ночь шла у нас подготовка к боевому выходу. Казалось бы, велико ли дело вывести поезд из тыла на передовую линию: десять - пятнадцать минут ходу - вот ты уже и в пехотной цепи. Я и сам сначала так думал, да одного не учел: ведь поезд - машина, а бронепоезд еще и боевая машина. Орудие, пулеметы, ходовые части вагона, паровоз - вон сколько в этой машине отдельных механизмов.
Пока мы с поездом оперировали в тылу, на многое как-то и внимания не обращали. Скажем, тормоза. Ну что значат тормоза при тыловой работе? Мало-мальски держат, не дают поезду скатиться под горку - и ладно. А как эти тормоза действуют в ходу, сколько надо времени машинисту, чтобы остановить поезд, - никому и в голову не приходило последить за этим. Минут мы не считали, нам нужно было только одно - занять хорошую огневую позицию.
Мало нас интересовали и такие вещи, как буксы у вагонов, крюки, сцепки, оси, подшипники, словом, - ходовые части поезда. Передвигались мы последнее время не часто - поезд целыми днями стоял на месте, потому что стрельба шла с телефоном, - и смотрели мы так: колеса под вагонами есть, вертятся - ну, значит, ездим, и на позицию и на ночлег попадем.
А теперь, вижу, не то: каждый болтик и винтик приобретает боевое значение! Не пойдешь же, в самом деле, в открытый бой с разболтанной сцепкой: даст машинист контрпар - вот и оборвался вагон. А еще хуже того, если тормоза не сработают: весь поезд потеряет управление - тут его и расщелкают с батарей!
Все это я очень ясно себе представил, как только мы начали готовиться к выходу на передовую, и понял, что в таком деле спешка не годится.
Чуть ли не полдня ревизовала наш поезд бригада рабочих и техников из жмеринского депо. Они выстукали все колеса, перещупали рессоры, буфера, крюки, цепи, лазили под вагоны, забирались несколько раз на паровоз и спускались обратно, и везде что-нибудь подвинчивали, смазывали, приколачивали. После этого они отвели наш поезд в самый конец станции, выбрали среди свободных путей прямую колею версты в две длиной и давай гонять весь состав из конца в конец. Разгонят на полный ход - и сразу тормоз, колеса намертво. Дрогнет поезд - и станет, только синий дымок из-под колес. Наконец испытание кончилось. Машиниста, Федора Федоровича, пригласили в депо подписать акт. Только он ушел, а на паровоз уже взобрался Никифор с телефоном.
- Нам, - говорит, - теперь наблюдательных пунктов больше не устраивать, так пусть между орудийным вагоном и паровозом связь будет.
- Умно, - говорю, - парень, придумал! Рупор рупором, а телефон тоже не помешает.
Тем временем Панкратов с пулеметчиками подготовлял к бою пулеметы, а Малюга, разделив команду артиллеристов на две партии, принялся чистить гаубицу. Он протянул сквозь ствол орудия канат с пыжом из мешков, один конец каната выбросил из ствола наружу, а за другой взялся сам с племянником.
- Давай!.. - гудел Малюга из вагона, и матрос с двумя бойцами, упираясь в шпалы, тянули канат на себя. Пыж выдавливал из ствола гарь и масло.
- Бери! - кричал в голос ему матрос, ослабляя канат, и пыж уходил обратно в ствол.
- Давай! - выкрикивал Малюга.
- Бери!
Давай - бери!.. Давай - бери!..
Вычистили орудие, наладили пулеметы и сразу же всей командой стали на погрузку снарядов, зарядов, патронов, продовольствия. Покончили с этим подошел черед грузить топливо на паровоз. Тут заодно и еще два дела сделали: проложили из будки машиниста в деревянный блиндаж пожарный шланг, а в самой будке переменили фартуки. Над входами в будку висели два брезентовых полотнища. Они укрывали машиниста от непогоды. Но в бою такие фартуки не годились. Вместо брезентов мы подвесили листы из толстого котельного железа. Броня не броня, а все-таки кое-какое прикрытие машинисту от пуль.
Напоследок я приказал ребятам оборудовать контрольную площадку, такую самую, какая была у Богуша. Без площадки было опасно выводить бронепоезд в бой. Во-первых, следовало иметь под руками рельсы, шпалы и все принадлежности для починки пути. А во-вторых, такая площадка, прицепленная с грузом впереди, сама и путь контролирует: если противник заложит под рельсы фугас, площадка своей тяжестью раздавит его, взорвет, при этом, понятно, она и сама пострадает, но зато целым останется поезд.
Было уже за полночь, когда мы наконец закончили подготовку поезда к бою. Ребята едва стояли на ногах, они наскоро поплескались у тендера, кое-как помылись и пошли спать. Даже ужинать не стали, до того все умаялись.
У меня у самого ноги гудели, как телеграфные столбы. С трудом вытянулся я на шинели. Шутка сказать, сколько в день дела переделали!..
Лег я и сразу подумал: "Пожалуй, проверить бы не мешало, не упустил ли чего. Сегодня упустил, а ведь завтра в бою уже и не поправишь". Я достал записную книжку, положил перед собой карандаш и стал припоминать все, чем мы занимались с самого утра. Но вокруг меня ребята так храпели, так засвистывали, что я то и дело сбивался с мысли. Да и самого меня неудержимо клонило ко сну...
- Ну хорошо, - сказал я себе вслух, чтобы сосредоточиться. - Хорошо. Вот, скажем, рассвет. Машинист заряжает топку и поднимает пары до красной черты, на все двенадцать атмосфер. Поднял пары. Стрелочники делают стрелки на главный путь. Команда по местам. Я отдаю приказание трогаться. Машинист отпускает тормоза, берется за рычаг и... Ах ты черт возьми!
Я сел и протер глаза. Да ведь он же гудок даст и затянет во всю ивановскую... Вот наверняка даст гудок отправления, по привычке! А петлюровцы - до них рукой подать - сразу смекнут, в чем дело...
- Федорчук, - затормошил я лежавшего рядом матроса. - Федорчук! Да ну проснись же!
Кое-как растолкал я матроса.
Он присел и, пошарив вокруг себя, ничего не спрашивая, стал натягивать сапоги. Натянув, пошлепал губами и тут только совсем проснулся. Широко, с удивлением раскрыл глаза.
- Пойди-ка обмотай гудок тряпками. Да покрепче сделай. Только уж не заводи, прошу тебя, ссоры с машинистом.
Матрос насобирал тряпок, отрезал с телефонной катушки кусок провода и пошел, обходя ящики и спотыкаясь о спящих.
А у самого меня уже и сон отлетел. Вот из-за пустяка, а могла бы боевая операция сорваться.
Я приподнялся на локте и поглядел на ребят. Тусклый свет дежурного фонаря освещал только небольшую часть вагона. Бойцы спали вповалку. Но вот по скрюченным ревматическим пальцам ног я узнал Малюгу. Лежит - пятки вместе, носки врозь и руки по швам, словно из шеренги его вынули да так и положили. "Должно быть, от казармы привычка", - подумал я.
...Вот доля у человека. Работал всю жизнь не разгибая спины, взрослые сыновья ему помогали, да кое в чем племянник. Сколотил тебе хозяйство, исправное, середняцкое. Разумный мужик, а ему и невдомек было, сколько паразитов его силы точат. Царю подать снеси, помещику, польскому пану, за арендованную землю отдай с урожая первые возы, исправнику с женой - чтоб были подарки к именинам, уряднику всякий праздник нужно на водку, да попу клади денежку на тарелочку... Крепка у мужика шея - всех тащил. Но паразит сыт не бывает, он не отступится. И начались с мужика поборы страшные, кровью... В 1914 году капиталисты затеяли разбойничью империалистическую войну. Царь забрал у Малюги сына - погиб сын. Забрал другого - пропал без вести. Но еще держалось хозяйство - малолетки подросли, работали со стариком. А потом налетели на село петлюровские банды. Старик заперся от них, знаться не захотел с проходимцами - те и пустили ему в отместку красного петуха. С одной кочергой в руках пришел Малюга на бронепоезд - да и ту Богуш украл: взял себе вместо костыля.
И вот он спит, Иона Ионыч. Хоть на голом деревянном полу, а с нами ему не жестко. К друзьям пришел, к братьям, союзникам. Довершим войну победой и встанет старик на новую дорогу, крепко встанет. Ох и нужны будут советской мирной деревне исправные, умелые хозяева!
А матрос? Была у него жизнь? С малолетства толкался грузчиком по черноморским портам. Ни отца своего не знал, ни матери. Даже фамилии у человека не было. Только в воинском присутствии, когда уже пошел призываться на царскую службу, писарь сочинил ему фамилию: без фамилии нельзя было вступить ни в армию, ни во флот. "Рублевку, - говорит, - последнюю, какая была, писарь отобрал за документ". А не дай он рублевку - затаскали бы по этапам как беспаспортного...
Вот она какая жизнь была... И кругом так, кругом. Вот и мой батька: свалилась на него в цехе чугунная болванка. Полуживого свезли в больницу, провалялся там месяц, вынули ему два ребра. Кое-как поправился. "Иди к адвокату, - посоветовали ему приятели-рабочие, - подавай на хозяина в суд, проучи эту сволочь!" Пошел он, а адвокат ему и говорит: "Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?" - "Пятнадцать рублей". - "Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!" - и с тем выпроводил старика. А трешку "за совет", это уж само собой, взять не забыл.
Я лег на свою шинель, поджидая матроса.
Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула, другая, третья... И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе, запрокинешь голову - а петербургский двор-колодец что подзорная труба - и считаешь звезды. Поведешь рукой - и звезды словно в рукав тебе сыплются. А вглядишься опять в небо - и еще прибавится звезд, и еще... Сколько их там в глубине не убрать и в оба рукава...
Матрос вернулся.
- Готово, - пробормотал он, пробираясь на свое место. - И гудок молчит, и машинист молчит.
- Федорчук, - позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось шевелиться.
- Сделано, все в порядке.
- Да я не про то... Скажи, что ты после войны будешь делать?.. Вот прикончим этих собак, куда ты подашься - опять на флот или как?
Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать сапог.
- Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому... Вот писатель Максим Горький - он много бродяжничал в старое время. Оттого и прозвался "Горький", что жизнь такая была... А теперь ведь все иначе пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш заживет!
- Что ж, можно и побродить, - согласился матрос. - Только будет ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все чинить, поправлять надо... Посмотришь, к примеру, около станции сахарный завод - ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый завален. Или без крыши, без окон... Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин не даст нам отпуска. "Вы, скажет, - что, с гаубицей ездили?" - "С гаубицей". - "Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, - скажет, - хлопцы, беритесь за топоры, за пилы Республику отстраивать!"
Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.
- А ты на звезды глядишь?
- На звезды...
- Давай глядеть вместе, - сказал матрос, но тут же уронил голову и захрапел.
Я завернулся в шинель и закрыл глаза.
В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам выдал полное красноармейское обмундирование.
Глава девятая
На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка.
В переднем вагоне нас ехало десять человек - чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные.
Девять бойцов, все в новой форме - поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих - подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила.
Орудие было на нуле делений - горизонтальная установка для удара в упор.
Малюга заметно волновался - он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом - это все понимали... Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно.
Я осмотрелся. Кажется, все на месте - снаряды, заряды... Никифор наготове у телефона... Глянул на остальных ребят и сразу заметил: что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота, он жадно, открытым ртом хватал воздух.
Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на нашего заряжающего.
- Робеет, - вполголоса сказал матрос, - мало еще он у нас грамоты взял...
- Пойди стань к снарядам, а его давай сюда.
Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами.
Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями, паровоз.
Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья... Тут и там по стволам деревьев, а то и просто через кустарники тянулись провода полевой связи.
Сразу же за станцией нам стали попадаться конные ординарцы с винтовками и с холщовыми сумками через плечо. Каждый из них останавливался и провожал поезд любопытным взглядом... Не видали еще здесь блиндажей на колесах.
Между деревьями показалось полотнище с красным крестом - передовой перевязочный пункт. Вот уже и не видно флага - мы проехали мимо. Миновали несколько ям-окопчиков, забросанных сверху ветками, - передовые патронные пункты.
Вдруг на весь лес раскричался пулемет.
Свой или чужой? Как бы нам не выдать себя раньше времени!..
Я велел убавить ход. Никифор передал мое приказание по телефону.
- И пусть глядит, чтоб дыму не было!
Поезд продолжал медленно идти.
Над травой стали показываться головы бойцов. Деловито помахав нам фуражками, бойцы опять скрывались в траве,
- А ну его!.. Бредем, как слепые, - не вытерпел матрос. - Спросить надо!
Матрос спрыгнул на землю, добежал до окопа. Навстречу ему сразу поднялись двое красноармейцев, навьюченных сухарными и вещевыми сумками, с винтовками в руках и с гранатами-"бутылками" за поясом. Все трое, переговариваясь, подошли к вагонам.
- Богуш-то, вот он как действует, слыхал? - крикнул матрос, подходя. Пока мы спим да чешемся, он уже с "добрым утром" побывал... Так, что ли, ребята?
Красноармейцы кивнули.
- Как? Бронепоезд уже сюда забирается?
Я спрыгнул к пехотинцам.
- Ну, хоть не совсем сюда... - сказал один из красноармейцев и кивнул вперед: - Там у нас препятствие устроено...
- А ты расскажи командиру, как он из пулемета-то садить начал, перебил матрос.
- Да что же тут рассказывать!.. - заговорил пехотинец. - Подошел он, этот поезд, весь в броне, повернул башню и давай поливать нас из пулемета. Кой-кого и задел...
- Троих задел, - сказал другой красноармеец, оглядывая нашу деревянную броню. - А четвертого и совсем уложил. В голову...
- Вот сейчас? Только что? Значит, это он стрелял из пулемета... Едем, Федорчук. Вдогонку!
Матрос полез в вагон, я за ним.
- А вам, пожалуй что, и не пройти, - сказал пехотинец, запуская руку в патронташ и пересыпая патроны, как орехи. - Через наши ворота не пройдете.
- Какие ворота? Где?
- Да ворота же у нас поставлены, препятствие против того поезда. А то бы он к самым окопам добрался... Разнять ворота надо, иначе не пройдете.
Мы с матросом опять спрыгнули на землю.
- Что за ворота такие, покажи, - сказал я красноармейцу. Но тут я и сам увидел впереди что-то темное на рельсах.
Вместе с красноармейцем мы осторожно, где ползком, где перебегая от дерева к дереву, добирались до "ворот".
- Вот тут что... Засека!
Справа и слева на рельсы были повалены деревья. Подпиленными стволами эти деревья прочно держались о свои корни, а вершины образовали на полотне дороги зеленую кучу в рост человека. Все было опутано колючей проволокой, и на поваленных деревьях, как елочные украшения, висели ручные гранаты.
Матрос снял бескозырку и крепко почесался.
- Наворотят же такое!
- Да, - говорю, - засека по всем саперным правилам.
- А как же ее разобрать? - сказал матрос. - Ты небось знаешь?
- Да нет, не приходилось разбирать... Сейчас попробую.
Я помахал фуражкой машинисту, и он начал осторожно придвигать поезд к засеке.
- Товарищ командир, нельзя... - вдруг преградил мне дорогу пехотинец. Мы строили, а вы...
- Как так нельзя? Давай сюда ротного!
Пехотинец побежал обратно к окопам, а я, чтобы не терять времени, велел подать канат. Мы стали привязывать канат к сцепному крюку контрольной площадки.
- Так, так, посторонись-ка, - выхватил у меня канат матрос, - тут на морской узел надо... Готово!
Он перескочил к свободному концу каната.
- А сюда якорек бы, эх, якорек!
- На тебе якорь... - Я кинул матросу пучок колючей проволоки.
Тут подошел ротный.
Он посмотрел у меня документ - предписание штаба бригады, кивнул и молча отступил в сторону.
Матрос забросил канат с "якорем" в самую гущу засеки. Я велел всем отойти подальше, и машинист дал задний ход. Канат натянулся как струна.
Взял якорь.
Зеленая куча поползла, грузно переваливаясь.
С грохотом, в пламени взрывов, под свист гранатных осколков открывались перед нашим поездом "ворота"...
Расчистив остатки засеки топорами, мы двинулись дальше.
Окопы остались позади. Мы были один на один с врагом.
Петлюровцы молчали - ни выстрела... Не видят они нас или только выжидают, заманивают в западню?
Все в вагоне были на местах, никто не шевелился. Я, не сводя глаз, глядел на Малюгу. Он сжимал в кулаке шнур ударника, рука его чуть-чуть дрожала, синели набухшие жилы.
Матрос и его подручные стояли в затылок друг друга - каждый держал наготове по снаряду.
Молчали.
Рельсы перед поездом начали круто забирать в сторону. Песчаный откос с кустарником не позволял видеть дальше сорока - пятидесяти саженей.
- Сто-оп!.. - скомандовал я.
Поезд стал. Кто-то в вагоне шумно вздохнул, словно и не дышал до этих пор. Матрос и все остальные заряжающие, присев, спустили на пол снаряды.
- Кто в разведку, товарищи? - спросил я.
Сразу отозвалось несколько голосов, но раньше всех выскочил вперед племянник.
- Я пойду, товарищ командир... - пробормотал он и замолк, решительно сжав губы.
- Видал миндал?.. - удивленно протянул матрос.
Я подумал, но все же ответил племяннику:
- Нет, пожалуй, что...
- Мы вдвоем с ним сходим, - перебил меня Федорчук.
- Вдвоем? Ну идите. Возьмите винтовки.
Оба осторожно, стараясь не стукать винтовками, спустились из вагона. Постояли, прислушались и скрылись в кустарнике.
По вздрагивавшим листочкам кустарника я следил, как мои разведчики отползали все дальше в сторону от поезда.
- Закурить-то можно? - недружелюбно промычал долговязый пулеметчик и сразу начал крутить папиросу.
"Вот за этого молодца надо будет взяться покрепче", - подумал я.
- Курить нельзя. Стать на место!
Долговязый нехотя скомкал папироску и ссыпал табак обратно в кисет.
- Матросу чего-то надо, - буркнул он, отходя.
Я быстро глянул на кусты.
Матрос делал гримасы и махал мне рукой.
- Все остаются на местах, - сказал я тихо. - Иона Ионыч, присмотрите.
Я вылез из вагона.
Матрос подхватил меня под руку и втащил в кусты.
- Он тут, за поворотом, - сказал он мне в самое ухо.
Мы проползли в кустах десятка два шагов. В чаще кустарника дожидался нас племянник. Он, припав к земле, глядел, затаившись, вперед.
Матрос потрогал его за ногу:
- Пропусти-ка, племяш.
Парень грузно, не отпуская сведенных мускулов рук и ног, отвалился в сторону. Мы проползли вперед. Матрос снял бескозырку, пригладил волосы и выглянул. Я выглянул за ним.
За поворотом блеснули рельсы. По обеим сторонам рельсов темнели полосы кустарника...
Я высунулся побольше.
С полверсты - прямой путь, а там другой поворот дороги - и столбы, столбы, одни столбы влево по горизонту...
- Где ты его увидел? Нет ничего.
- Считай столбы... десятый столб... - заговорил матрос нараспев, не шевелясь и не поворачиваясь ко мне. - Дубки на повороте видишь?.. В дубки гляди...
- Дубки... Ах ты черт, как он замаскировался! Теперь вижу: угол вагона, серый угол...
- Что же, с налету возьмем его или украдкой подберемся? - шепнул матрос.
Я, не отвечая, потащил его обратно. Матрос схватил за руку племянника.
- Вперед! - скомандовал я машинисту, с разбегу запрыгивая в вагон. Артиллеристы по местам, к бою. Прицел десять столбов, то есть, тьфу, делений... Двенадцать делений!
- Направление, куда? - быстро спросил Малюга.
- Направление? - Я показал рукой: - Вот так вот угол вагона покажется... Обождите, я правилом. Помогай, племянник!
Мы вдвоем навалились на правило, заворачивая орудие. Поезд тихим ходом огибал песчаный откос...
- Выходим, выходим, ребята, держись!..
- И-эх! - вдруг рявкнул Малюга и наотмашь дернул за шнур.
Взблеск, раскат грома... Серый вагон сразу скрылся в дыму.
- Накрыли его, бей! - яростно взревели бойцы. - Еще снаряд давай, бей! Расшибай гадюку!
Дело было в секундах... Или мы его, или он нас...
Малюга, остервенясь, выпускал снаряд за снарядом... Дым от разрывов все сгущался. В воздухе кувыркались лапчатые дубы, отдельные ветки и комья земли рассыпались в прах...
Я метался по вагону.
- Ах ты черт, не видать бронепоезда!
- Да вон он, вон! - гаркнул Малюга. - И-их, задал ходу!..
- Как? Уходит?.. Упустили!
Поезд уже едва виднелся. Он катил на всех парах вдоль далеких столбов, огибая широкую дугу влево по горизонту.
- Ах, Малюга, Малюга!.. С такой дистанции - и промах!
- Погорячился... - забормотал артиллерист, отводя от меня глаза. - Дубы зеленые, и он меж дубов зеленый... тоись серый... Сразу и не разглядел...
- Замолчи, серо-зеленый! - вскипел матрос. - Молчи лучше. Бороду оборву!
- Федорчук, отбоя не было! - крикнул я. - По местам! Снаряд ему вдогонку!
Все кинулись к орудию.
Мы с племянником, примерившись взглядом к удалявшемуся поезду, рванули в сторону правило. Подскочил матрос, рванул еще раз, втроем.
Малюга ловил бронепоезд в прицельное стекло.
- Еще малость... еще вбок подайте...
Мы рванули в третий раз, и лафет вонзился ребром в деревянную стенку.
Дальше некуда.
- Ну? Взяло? - в один голос крикнули мы с матросом.
Малюга только руками развел.
Я быстро взглянул по направлению ствола: да, не берет... Не хватает поворота у орудия. В белый свет влепим снаряд, как в копейку...
А башенный бронепоезд, объехав широкую петлю железной дороги, уходил все левее и левее...
- Тьфу ты дьявол! Да он так и совсем от нас удерет...
Я махнул Никифору:
- Полный ход, пошли вдогонку!
Поезд рванулся с места.
Вдруг - трах, трах, бумм... В нас посыпались снаряды.
Я выглянул из-за щита гаубицы:
- Ага, это Богуш нас угощает, ребята! Со стороны нас хочет взять, видали? Знает, что не может ответить бортовым огнем. Хитер, собака... Врешь, не уйдешь! Достанем мы тебя!
Поезд несся вперед. Со свистом врывался в блиндаж ветер. Вот проскочили дубняк, прорезали пелену едкого, черного дыма... Опять выскочили на свет. Колеса вагонов визжали на крутых закруглениях дороги. В блиндаж доносился гул взрывающихся вокруг снарядов... "Здорово кроет! Ну подожди... Только бы пройти закругление... Ага, уже выпрямляется путь, выпрямляется... Сейчас выскочим на прямую дорогу!"
Малюга, не отрываясь от прицела, стал нащупывать рукой шнур... Вдруг толчок... Меня бросило вперед на правило, я охнул от боли.
И в ту же секунду все начало исчезать в белом тумане: исчезло, словно растаяло, орудие, пропал из глаз Малюга, Федорчук в полосатом тельнике... Я перестал видеть даже собственные руки.
"Что за туман?.. Откуда?" На минуту мне показалось, что все происходит во сне.
Поезд рывками замедлил ход и остановился. Под вагоном что-то оглушительно шипело, словно тысячи змей напали на нас...
- Ребята, где вы? - Я шарил руками в белом мраке. - Никифор, почему стоим? Вперед!
- Паровоз... В паровоз шлепнуло...
- Что? Паровоз?.. - Меня словно холодом обдало. - Тогда назад! Нельзя стоять ни секунды!
Вагон дернулся вперед-назад и, вздрагивая, медленно покатился обратно.
- Пошел... Пошел! - услышал я радостные голоса команды. До этой минуты никто не произнес ни звука.
Под грохот снарядов, под шипение и свист пара, спасаясь в его белой завесе, мы отходили с позиции.