- А ты это брось, Федорчук, - остановил его Иван Лаврентьич. - Недосуг мне с вами чаевничать. Сейчас поеду.
   Но мы не отпустили начальника политотдела.
   - Иван Лаврентьич, - заговорили бойцы, - побудьте с нами. Обрисуйте нам текущий момент! Охота знать, что на свете делается...
   Начальник кивнул на свежую пачку газет:
   - Да вы же грамотные. Вот и читайте.
   А бойцы опять:
   - Иван Лаврентьич, вы так складно рассказываете... Вот у нас спор зашел: была нынче весной Советская Венгрия - а где она? Толкуем промежду собой, да все врозь. И Советская Бавария была - опять не стало, как же так? Чтоб люди за свою Советскую власть не заступились. Непонятно.
   - Что ж, давайте поговорим, - сказал Иван Лаврентьич, присаживаясь поближе к фонарю. - Мало еще у них каленого народа - коммунистов мало, большевиков, - сказал Иван Лаврентьич. - И классового опыта нет... Но дайте срок, и они выйдут на дорогу. Слыхали, что товарищ Ленин говорил на конгрессе Коммунистического Интернационала? Говорил товарищ Ленин перед делегатами рабочих разных стран и сказал так: "Пусть буржуазия всего мира продолжает неистовствовать, пусть она изгоняет, сажает в тюрьмы, даже убивает спартаковцев и большевиков - все это ей больше не поможет. Победа пролетарской революции во всем мире обеспечена". И рабочие разных стран запомнят это ленинское слово... Победа, товарищи, за нами!
   Иван Лаврентьич уехал. Я уложил бойцов спать.
   Приказа из штаба еще не было. Я с Федорчуком, Малюгой, Панкратовым и машинистом сделал обход поезда. Мы проверили вооружение, паровоз, ходовые части вагонов - все было в боевой готовности.
   После этого я и своих помощников уложил спать.
   Мне хотелось остаться одному и побыть у орудия.
   Внизу мерно расхаживал часовой. Я его не видел в темноте и только по хрусту песка мог определить, когда он приближается и когда удаляется от меня. Но этот шорох не мешал сосредоточиться.
   Я предупредил часового, чтобы боевой приказ, как только он будет получен, подали бы мне сюда, к орудию.
   Начала всходить луна, похожая на большой неразгоревшийся фонарь. Таким блеклым очком светит только что зажженная железнодорожная стрелка, пока стрелочник еще приправляет фитиль. Вспомнились стрелочные огни, и я почувствовал, как стосковался по ним. Ведь после Проскурова - на станциях ни огонька: все делаем в темноте, все ощупью... И вдруг такой фонарище на небе!
   Луна взошла. Теперь орудие передо мной - во всех подробностях.
   Я прислонился к гаубичному колесу и спросил себя: "Отвечай, Медников, отвечай себе самому по всей совести: способен ли ты идти в бой уже красным офицером?" Рука по привычке потянулась в карман за тетрадкой, но я сказал себе: "В записки не заглядывать!" И убрал руки за спину.
   Могу ли я сказать по совести, что на бронепоезде создана дисциплина? Отвечаю: нет для моих бойцов и для меня самого дома роднее, чем бронепоезд. Здесь наша семья, наша жизнь и счастье. И если бы я вдруг захотел наказать кого-нибудь, то самым страшным приговором было бы: "Иди, брат, на все четыре стороны, возвращайся к себе в деревню, в свою хату!"
   Но мне не приходилось и, уверен, не придется выносить такого приговора. Для революционного бойца лишение оружия мучительнее, чем приговор к смерти.
   Да, отвечаю по совести: дисциплина есть и она прочна, как цемент. Об этом я с гордостью скажу Ивану Лаврентьичу и комбригу на той комиссии, которая соберется, чтобы принять от меня экзамен. И оба порадуются вместе со мной, потому что ведь они сами мне во всем помогали.
   Но знаю ли я свое артиллерийское дело? Иначе какой же я красный офицер?.. "Гандзя", ответь за меня!.. Молчит гаубица... В бою она ответит, вот когда!
   Однако не лукавя могу сказать: да, я научился руководить стрельбой с наблюдательного пункта. Самостоятельно подготовляю данные для стрельбы, а открыв огонь, не истрачу лишнего снаряда.
   Только теперь мы редко работаем с наблюдателем. Бронепоезд на передовой, в пехотных цепях - тут огонь молниеносный, с прямой наводки!
   А если пришлось бы заменить у орудия Малюгу, сумею ли я бить прямой наводкой с таким же мастерством и проворством, как это удается старому артиллеристу? По совести говоря, нет, - на прямой наводке я заменить его еще не решился бы. Орудие знаю, материальную часть в теории изучил, но практика мала.
   Нет, оказывается, надо еще погодить с почетным званием красного офицера. Пусть уж до комиссии.
   Я смахнул рукавом росу с граней затвора, надел чехол. Прикрыл и прицельное приспособление - хрупкий и нежный глаз орудия.
   - Эх, голубица ты наша! Не выдай в бою!..
   Я пошел в другой конец вагона. Тут, весь раскинувшись, спал телефонист Никифор и чему-то во сне улыбался.
   Я вытянул из-под него кончик шинели и прилег, ожидая боевого приказа.
   * * *
   Не знаю, сколько я спал. Помню только, что меня разбудили встревоженные голоса и страшной силы взрыв. От этого взрыва у меня перехватило дыхание. Я вскочил как ошалелый и выхватил из кобуры наган.
   Была серая, предрассветная муть.
   Новый взрыв. Пламя.
   Я увидел, что это стреляет наша гаубица, и сразу же сообразил, что и в первый раз был тоже наш выстрел. "Это от сырого воздуха такие удары, догадался я, - в сыром воздухе звук выстрела особенно резкий".
   В отблеске выстрелов я разглядел у орудия Малюгу. Он был весь растрепанный, без рубахи, и возле него - в одном полосатом тельнике матрос. Оба спросонья метались, наводя куда-то гаубицу.
   "Что такое?.. Где мы?.." Я бросился с наганом к бойнице - Попельня. Стоим, как стояли, на станции...
   - Да вы что, - вскричал я, - не проспались? С ума вы сошли - здесь стрелять?
   Перепрыгивая через ящики и расталкивая полуодетых и бестолково суетившихся людей, я побежал к орудию.
   - Он! - яростно крикнул матрос и показал вперед. И в это же самое мгновение словно зарево полыхнуло в сумраке утра. Отчетливо, как на картинке, я увидел на рельсах силуэт башенного бронепоезда.
   Зарево полыхнуло и тотчас погасло.
   - Берегись! Это залп! - только и успел я крикнуть. Раздался грохот, треск, и наша гаубица, подпрыгнув на одном колесе, со всего маху ударила своим хвостом по обшивке вагона. Доски лопнули, из щелей заструился на пол песок.
   Матрос и Малюга, отскочив в разные стороны, секунду, словно оцепенев, глядели друг на друга и потом опять бросились заряжать орудие.
   - Сюда, ребята! Все! - крикнул я, ухватившись за правило. - Никифор, к телефону! Полный ход назад!
   Поезд рванул с места, в ту же секунду мы выстрелили, и звук выстрела слился с грохотом нового неприятельского залпа. Но этот залп уже не причинил нам вреда. Поезд был в ходу, и у Богуша получился недолет: только загремели, рассыпаясь, рельсы на контрольной площадке...
   Мы отмахали от Попельни версты три.
   Ф-фу... Сердце у меня так колотилось, словно я сам пешком эти три версты пробежал...
   Я остановил поезд и присел, чтобы отдышаться.
   Ребята торопливо обувались, бормотали и ахали:
   - Как же это он прорвался? Вот гад! В самый тыл вышел...
   - Проводил его к нам кто-то, не без этого! - сказал матрос и яростно сплюнул. - Давай, ребята, чиниться, живо!
   Он насобирал по полу тряпок и начал конопатить разбитую стену.
   - Брось, Федорчук, - остановил я его, - не суетись по пустякам. Ты вон Малюге помоги, - гляди-ка, что с орудием...
   Массивный стальной щит орудия, весь перекореженный ударившим снарядом, обвис, как лопух.
   Матрос обомлел.
   - Ах ты, чтоб тебе... Значит, и стрелять нельзя? - И он кинулся к Малюге.
   Артиллерист отстранил его. Старик осматривал со всех сторон орудие и только покачивал головой.
   - Ну? Ну как? Пойдет? - с тревогой спрашивали обступившие его бойцы.
   А я поглядывал на изувеченное орудие со стороны и сам удивлялся своему спокойствию. Меня ничуть не смущали глубокомысленные вздохи Малюги и даже не тревожила порча щита. Что значит - "пойдет" орудие или "не пойдет"? Ствол целый, есть куда закладывать снаряд? Значит, можем вести бой!
   Я терпеливо ждал, что скажет Малюга, и поглядывал в бинокль в сторону станции. Там, в трех верстах от нас, остановился башенный бронепоезд. Солнце еще не всходило, я смутно различал на станции вагоны, но дым паровоза видел вполне отчетливо. Ниточка дыма выходила как бы из неподвижной точки: бронепоезд Богуша не двигался со станции ни туда и ни сюда.
   Я обернулся к Малюге:
   - Ну как там гаубица?
   - Ладно еще, что не по прицелу хватил... - вздохнул наводчик. - Э-гей вы, батарейцы!
   К Малюге подскочила вся тройка молодых артиллеристов:
   - Есть, товарищ начальник!
   Артиллеристы вытянулись, ожидая приказаний.
   Малюга велел им подать инструмент и, зайдя к орудию спереди, что-то там с минуту отвинчивал. Потом скомандовал: "Рраз... Берем!" - и бойцы, взявшись с обеих сторон за тяжелый щит, сняли его со ствола орудия, как воротник, и сбросили вниз.
   Щит с грохотом повалился на контрольную площадку.
   - Так-то лучше, - сказал Малюга, откладывая в сторону инструмент. Теперь можем и стрелять.
   В вагоне весело и шумно загалдели. Я еще раз посмотрел в бинокль на станцию. Башенный поезд стоял все там же.
   - По местам!.. - скомандовал я.
   Малюга шагнул к прицелу. Племянник, поплевав на руки и развернув плечи, отошел к снарядам. Двое батарейцев подскочили к правилу, третий занял место замкового. В стороне, позади орудия, собрались, перешептываясь, наши железнодорожники - починщики пути. Но Федорчук строго обернулся на шепот, и все замолкли.
   Я выждал паузу.
   - К бою!.. Машинист, тихий вперед!..
   Уже совсем рассвело, и теперь ясно был виден белый домик станции с пакгаузами напротив. В пакгаузах черными дырами зияли разбитые ворота... А где же Богуш? Неужели ушел поезд?
   Я торопливо подкручивал окуляры своего призматического бинокля, всматриваясь во все закоулки станции. И вдруг в воздухе запели и заиграли снаряды. Богуш вновь брал нас на прицел.
   "Не ушел, молодчик, дожидаешься? Очень хорошо!"
   Машинист резко протолкнул поезд вперед, сразу на сотню-две саженей, и мы вышли из-под обстрела. В ту же минуту машинист прикрыл дым, и мы начали медленно приближаться к станции.
   Поезд нам был виден, - должно быть, он занял позицию где-то на запасном пути. Укрывшись там, он время от времени посылал нам навстречу снаряды.
   Вот опять прогремел далекий выстрел... С визгом и грохотом лопнула в воздухе шрапнель, и прямо перед поездом повис белый дымок с желтизной.
   Еще шрапнель лопнула - это позади поезда.
   - В вилку взял! - закричали артиллеристы.
   Все, затаясь, ждали третьего снаряда.
   Но поезд успел выйти из вилки, и убойный снаряд не причинил нам вреда. Дымок третьей шрапнели повис в воздухе, распадаясь, как вата.
   Молодец Федор Федорович, хорошо ведет!
   Я кивнул Никифору:
   - Передай на паровоз: так и держать ровным ходом...
   Богуш пострелял, пострелял и, разбросав попусту с десяток снарядов, прекратил огонь.
   Он стал поджидать нас в своей засаде.
   А мы продвигались, не изменяя хода, и так прошли уже с версту.
   Дистанция все сокращалась...
   Малюга, совсем уткнувшись носом в прицел, медленно, не отнимая руки, вращал штурвальное колесо, и ствол гаубицы ниже и ниже склонялся к горизонту.
   Только один раз наводчик оторвался от своего стеклышка.
   - На прямой! - сказал он, полуобернувшись, и опять ухватился за штурвал.
   Глянул я вперед, на рельсы, - и глаза раскрыл: да прямее и быть не может! Дорога пролегла ровной степью - ни бугорка вокруг, а рельсы как натянутые струны. Вдалеке, у станции, рельсы сходились в одну точку.
   "Вот это для нас позиция! Дождались, наконец-то!"
   Бойцы - я это увидел по их загоревшимся глазам - не хуже меня оценили обстановку.
   Все еще теснее стали у орудия.
   Племянник, шагая на цыпочках, стал подкатывать снаряды поближе к орудию, но переусердствовал, и стальные двухпудовики загремели по полу, как бочки на мостовой.
   На парня со всех сторон зашикали, и сам он в испуге взглянул вперед, словно этот неосторожный шум мог спугнуть Богуша.
   Опять стало тихо в вагоне.
   Только от телефона доносился приглушенный голос. Никифор спешил сообщить политкому, какая нам славная выдалась позиция.
   Панкратов ехал у себя в вагоне с пулеметчиками. Еще с вечера я распределил силы так, чтобы в каждом боевом вагоне было крепкое ядро начсостава.
   Идем. Станция все ближе. Меньше двух верст уже осталось до станции.
   Но Богуш затаился, молчит. И мы молчим. У нас заложен снаряд, и у него, понимаем, тоже все наготове.
   Малюга уже самыми точными, мелкими винтиками подкручивал прицел, давая орудию окончательную установку.
   "Черт, как мы ползем!.."
   Я вытер пот со лба. Велел прибавить ходу.
   Поезд пошел веселее.
   Повеял встречный ветерок. Проворнее стали отступать назад телеграфные столбы. Я попробовал сосчитать, сколько столбов остается до станции. Но из этого ничего не вышло: столбы вдалеке сливались, как солдаты в шеренге...
   И вдруг над станцией вспорхнуло колечко светлого дыма и поплыло, качаясь, в воздухе.
   Еще колечко, еще... Между постройками показалась паровозная труба.
   В следующую минуту я увидел в бинокль башенный бронепоезд - весь целиком.
   Богуш вышел нам навстречу.
   Я быстро осмотрелся:
   - Все на местах?.. По бронепоезду!.. Огонь!
   Грохнула, ударила наша гаубица. По степи прокатилось шумное эхо...
   Бойцы сразу повеселели: кончилось ожидание, началось дело! С присказками и шуточками бросились бойцы подавать в орудие снаряды и заряды. Я отшвыривал в сторону стреляные гильзы, и они с колокольным звоном катились по полу.
   А вокруг поезда уже заплясали черные дымки взрывающихся гранат, комьями начала взлетать земля, застилая пылью росистую полевую зелень...
   Я посмотрел вдоль рельсов в бинокль:
   - Почище наводку, Малюга! Пока мимо!
   Старик нетерпеливо мотнул головой.
   - Снаряд!.. Заряд!.. - покрикивал он, не отзываясь на мои слова.
   Глухой черной стеной уже стоял вдалеке дым от разрывов, и после каждого нашего выстрела стена раздавалась все шире, словно кто-то беспрерывно подставлял и подставлял к этой стене черные вихрастые столбы.
   Но станция виднелась вся по-прежнему. Там, в легком тумане пороховой гари, сверкали огоньки встречных выстрелов...
   Снаряды Богуша бороздили землю уже около самого нашего вагона. Сквозь щели блиндажа нас обдавало удушливым дымом. Через бойницы то и дело прорывались осколки, чиркая потолок и застревая в деревянных стенах.
   - Давай ему по башне, что ж ты! - крикнул я Малюге, теряя терпение.
   - Останови поезд, тогда и спрашивай! - запальчиво крикнул он мне в ответ.
   - Сто-оп!.. - скомандовал я.
   Но не успел еще поезд остановиться, как снаряды обрушились на нас ураганом.
   Все потемнело вокруг. Визг, грохот, железный скрежет осколков.
   Мы были в вилке.
   Я подскочил к Малюге:
   - Давай попадание, сию же минуту! Сию же минуту!..
   Старик только мычал в ответ и, суетясь, дергал за шнур.
   - Да что ты, ослеп? - взревел я.
   Но тут я и сам потерял из виду далекие огоньки выстрелов. Все застлало дымом.
   Стоять больше на месте было невозможно... Пришлось скомандовать задний ход.
   - Позор, бойцы! Не можем справиться с негодяем Богушем! Дожидались позиции... Все летит к черту!
   Я в бешенстве обернулся к Малюге:
   - Горе-наводчик!
   Поезд, содрогаясь от близких взрывов, пошел назад.
   - Эй, быстрее вытягивай вагоны из огня... Да ну, живее!
   Никифор надсаживался у телефона, подгоняя машиниста.
   Вдруг ко мне подлетел матрос.
   - Командир! - гаркнул он во всю силу своих легких. И тут же сгреб меня и пробормотал едва слышно: - Некуда уходить. Путь разбит...
   "Отрезаны!" - мелькнуло в сознании.
   Матрос держал меня за плечо.
   - Что делать будем? - прошептал он.
   Тут раздался такой силы взрыв, что я не устоял на ногах и повалился на ящики. В ту же секунду, деревянные балки крыши, как ребра, раздались в стороны и блиндаж наполнился едким дымом.
   - Горим! - услышал я в дыму крики. - Брезент... На снарядах!
   Я вскочил и как сумасшедший бросился на голоса.
   Бойцы топтали брезент, стараясь сбить фуражками языки пламени.
   - Воду сюда! Протягивай шланг! - закричал я. - Никифор, живо!
   Никифор подскочил со шлангом, открыл воду, поливая брезент. И вдруг покачнулся, выронил шланг и упал, как сноп.
   - Что ты, Никифор! - Я бросился его поднимать.
   На помощь подбежал матрос. Он, торопливо пошарив в карманах, выхватил бинт.
   И чистый бинт, разматываясь, покатился у него из рук на пол...
   - В сердце, - коротко сказал матрос, - легко помер. Кончился наш запевала.
   Он снял с мертвеца фуражку - открыл ему побелевший лоб и, подхватив тело на руки, зашагал в глубь вагона.
   Кто-то подхватил шланг и потушил брезент, но я уже не смотрел туда.
   Весь вагон трещал и гудел под ударами снарядов. В несмолкаемом грохоте уже не различить было выстрелов гаубицы.
   - Аааа... черт! Да попадешь ли ты наконец!
   Я бросился к артиллеристу - и с разбегу уткнулся в прицел, да так и отскочил: "Где же наводчик?"
   Старик, закрывшись руками и раскачиваясь из стороны в сторону, сидел на лафете.
   - Ранен?
   Я отдернул от его лица одну руку, другую...
   Малюга зашевелил побелевшими губами:
   - Испортилась окаянная гаубица...
   - Что? Гаубица? - прошептал я, отступая.
   Грохот нового взрыва не дал ему договорить.
   Вагон тяжело качнулся на сторону, боковая стена треснула и вдавилась внутрь. Меня по колени засыпало песком. Я выкарабкался и побежал к орудию:
   - Сюда, бойцы! Будем отбиваться до последнего... Живыми не дадимся!
   Сгоряча я ухватился за правило и тут же отдернул руки: "Да ведь орудие испорчено..." Но бойцы уже теснили и толкали меня, вставая по местам. Племянник подхватил с полу снаряд, поднял его и пропихнул кулаком в ствол. Батареец заложил заряд.
   Замковый защелкнул затвор.
   "Это как же так?.. - Я не верил своим глазам. - Орудие ведь действует!"
   - Малюга! - закричал я, стаскивая старика с лафета. - Что же ты! Орудие исправно!
   - Прицел... - Малюга безнадежно махнул рукой, - скособочило...
   - Прицел? Прицел, говоришь? Только и всего?.. Наводи!
   Старик зашаркал на свое место. Безвольными, одеревеневшими пальцами он подкрутил винты.
   - Огонь! - скомандовал я.
   Дали выстрел. Снаряд ушел колесом в сторону!
   И тут я в первый раз увидел, что творится вокруг нас. Щита на орудии не было; я стоял как в открытых воротах. Выглянул из вагона вперед - и содрогнулся... На сотни саженей в стороны - как не было зеленой степи, пузырилась и в страшном грохоте взрывавшихся снарядов разлеталась в пыль... Я понял, что и вправо и влево, за стенами вагона, и позади нашего поезда все превратилось в пустыню. Каким-то чудом среди этого пожарища мы еще целы! Путь сзади разрушен - двинуться некуда. И предатель белогвардеец Богуш теперь расстреливает нас, как у стенки...
   Я стоял перед орудием... Жалкая, бесполезная, никому не нужная груда металла!
   Я сделал шаг в сторону - сам не знаю зачем.
   Бойцы тоже переступили - они все жались ко мне.
   "Неужели кончено все?"
   Волны черного и рыжего дыма все больше застилали наш поезд. Перед вагоном блеснуло пламя. "Вот он, снаряд... Нет, не долетел..."
   Опять полыхнуло огнем в дыму. Гудя, разлетелись стальные осколки: и второй мимо... третий. Этот кувырнулся совсем в стороне.
   Снаряды вокруг нас падали вразброд.
   - Ребята! Обожди! - вдруг закричал матрос, срываясь с места, и на секунду замер с поднятой рукой.
   - Ребята, да ведь нас дымом затянуло! Глядите все! Ведь он наугад снаряды втыкает!.. Не попасть ему, собаке, в нас.
   Бойцы с минуту, словно не понимая, что он говорит, удивленно глядели на матроса.
   - Дыму, ребята, давай дыму больше! - кричал матрос.
   - Правильно! - скомандовал я. - Жги что попало!
   Тут бойцы горохом рассыпались по вагону и стали выбрасывать наружу обломки досок и бревен, соломенные тюфяки, одеяла, тряпки.
   А Федорчук все кричал и тоже метался по вагону:
   - И бушлат подойдет, и форменка!.. Носовой платок - туда же!
   Я подкинул ногой в кучу одежды свою шинель. А сам за рупор - и к борту.
   - Машинист! - закричал я в рупор. - Машинист!
   Но грохот взрывов гасил мой голос.
   Наконец на паровозе меня услышали. Шевельнулся железный лист, подвешенный над входом в будку, и в щель просунулась голова машиниста.
   Я замахал ему руками:
   - Сифонь!.. Задувай вовсю, Федя, дыму давай, дыму!
   Не прошло и минуты, как из трубы паровоза густо повалил дым, застилая над нами небо серой тучей.
   А по обеим сторонам вагона жарко запылали костры из шинелей и брезентов, посыпанных орудийным порохом.
   Вслед за артиллеристами, смекнув, в чем дело, разожгли у себя костры и пулеметчики.
   - Вот, брат, и дымовая завеса! Живем еще!.. - говорил Федорчук, чихая от едкого дыма и зажимая себе нос бескозыркой.
   Он прохаживался по вагону и, протирая покрасневшие глаза, посматривал, чего бы еще бросить в костер.
   А Богуш на бронепоезде, должно быть, уже совсем потерял нас из виду. Снаряды его грохали где-то в дыму, не причиняя нам вреда.
   Воспользовавшись передышкой, я бросился налаживать орудие. Ох как мне захотелось теперь самому заложить снаряд и дернуть за шнур!..
   Но прицел, проклятый прицел...
   У орудия стоял Малюга и о чем-то мрачно раздумывал. Сквозь дым он показался мне тенью.
   Увидев меня, старик сразу, словно он только этого и ожидал, уступил мне место и пошел прочь.
   Я спешил разобраться в испорченном прицеле.
   Снаряды вокруг нас падали все реже и реже. Казалось, бой затихал. Но это только казалось.
   Густой дым, окутавший нас во время канонады, начал рассеиваться, а наши костры догорали. Выдохся и Федор Федорович со своим сифоном...
   Мы стояли под жерлами четырех наведенных на нас пушек, способных посылать сорок восемь снарядов в минуту. И Богуш выжидал только подходящего момента, чтобы снова обрушиться на нас всей силой своего артиллерийского огня.
   Но пока завеса дыма все-таки укрывала "Гандзю" от противника, и я копался в прицеле.
   Винты, стекла, рычажки... Черт, сколько же их! "Дистанционный барабан главная часть прицельного устройства", - вдруг припомнилась мне дословно одна из моих записей. Не доверяя памяти, я выхватил свободной рукой тетрадь из сумки.
   Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук...
   Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.
   Богуш возобновил бой.
   Решающие минуты...
   Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте...
   Стебель на месте... Защелка на месте...
   Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет...
   Стебель, защелка на месте!
   Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.
   Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне - должно быть, тяжелораненый... Но я не оборачивался...
   - Защелка на месте! Отводка на месте! - выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.
   Отводка... Уровень продольный... Поперечный уровень тоже на мес... Нет! Поперечный не на месте!.. Проклятый уровень, где твой пузырек! Где... твой... пу-зы-рек?!
   Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.
   - Малюга, Федорчук, сюда!
   Я сгреб обоих за плечи и толкнул к орудию.
   - Видите? Где пузырек, а? В стороне! Ушел в сторону!
   Малюга так и оцепенел, взглянув на едва приметную трубочку с жидкостью.
   Я изо всей силы встряхнул его:
   - Видишь ты или ослеп?
   - Вижу! - взревел Малюга, вырвавшись от меня. - Вижу! Старый я дурень! Прицел справный! Это... Да это сама орудия косо стоит!
   - Ну да... Ну да... - забормотал Федорчук, озираясь. - У всего вагона крен. На правый борт... Сдала правая рессора...
   Не теряя времени, Федорчук схватил топор и начал забивать под осевшее колесо орудия клинья-колобашки...
   - Богуш!.. - вдруг закричали бойцы. - Сюда идет!
   Я быстро вскинул бинокль. "Да, приближается... Кончать нас идет..."
   - Стой, собака, стой! Гаубица еще стреляет!
   Я прыгнул к орудию. Глянул на уровень:
   - Есть, пузырек уже на месте!
   Дрожащими пальцами я подкручивал винты, стараясь поймать бронепоезд в центр пересечения нитей на стеклышке. Я чувствовал теплые ладони Малюги, помогавшего мне навести орудие. Но дым разрывов то и дело заслонял от меня приближавшийся бронепоезд.
   Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.
   Я делал наводку по его головной башне.
   - Трубу снесло на паровозе! - вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:
   - Башню разворотило у пулеметчиков!
   У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами...
   Собрав все силы, я снова подступил к орудию.
   Нет, чувствую, сдаю... Не поймать мне Богуша в крестик нитей...
   Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.
   - Товарищи! - закричал я. - Помогайте! Песню!
   - Песню! - эхом откликнулись бойцы в вагоне.
   И затянули нестройно:
   Славное море - священный Байкал...
   Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:
   Славное море - священный Байкал
   Славный корабль., броневая...
   Вот он, в крестике!
   Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот...
   И вдруг - полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.