– Мерзкая фальшивка! – Пастор почувствовал, что задыхается.
– Вероятно, так, – вздохнула баронесса. – Но мы обязаны передать эту реликвию на экспертизу. Вы знаете, что в духовной консистории у вас достаточно противников. Дело наверняка передадут в Церковный совет. Начнутся долгие споры…
– Которые еще неизвестно чем кончатся, – вставил Генрих.
– Вот именно, – согласилась баронесса, открывая маленький пузырек и капая в рюмку лекарство. – Представьте: победят ваши противники – что тогда? Барон причисляется к лику святых, а его недоброжелатели с позором изгоняются. Поймите, дорогой мой, речь идет о вашей духовной карьере!
Пастор дрожащей рукой опрокинул рюмку с лекарством.
– Боже мой, – прошептал он, – за что такие испытания? Что вы от меня хотите?
– Милосердия! – почти пропела баронесса. – Чуть-чуть милосердия… О, если бы сам пастор Франц Мусс принял участие в торжественной литургии и прочитал проповедь на открытии памятника…
– Нет! Никогда! – У пастора подкосились ноги, и он почувствовал, что теряет сознание. – Я не могу… я не готов!..
– А я вам дам свой конспект! – воскликнул Рамкопф.
– Обойдусь! – оттолкнул Рамкопфа пастор.
– Разумеется, – согласилась баронесса. – Вы сами найдете нужные слова. А можно и под музыку. – Она сделала знак музыкантам. Музыканты запели: «С вишневой косточкой во лбу!»
– И тут вступает орган, – напирал на пастора Рамкопф. – И за ним сразу детский хор…
– И вы, пастор Франц Мусс, стоите на амвоне с Библией в руках, на которой оставил подпись сам святой Матфей! – продолжала натиск баронесса, засовывая Библию пастору под мышку. – Как это величественно!
Ударили колокола Ганновера, раскачиваясь в такт церковному песнопению, в котором легко угадывалась все та же мелодия.
У городских торговых рядов царило предпраздничное оживление.
Особенно бойко раскупались цветы…
В небольшой цветочной лавочке согбенная спина хозяина мелькала перед лицами покупателей.
– Тюльпанчики, господа, тюльпанчики! – звучал скрипучий голос хозяина. – Всего по талеру за штучку!
– Как это «по талеру»? – возмутилась покупательница. – Еще вчера они шли по полталера.
– Вчера – это вчера, – скрипел хозяин, – а сегодня праздник! Годовщина со дня смерти нашего славного барона, упокой, Боже, его душу.
– Гвоздики почем? – спросила покупательница.
– По два талера.
– Да вы что? – возмутилась покупательница, брезгливо разглядывая гвоздики. – Они ж вялые!
– Вялые! – кивнул хозяин. – Наш барон, пока был жив, тоже дешево ценился, а завял – стал всем дорог.
– На, подавись! – Покупательница швырнула монеты, схватила цветы и вышла. Хозяин суетливо стал подбирать рассыпавшиеся деньги.
Открылась дверь. В лавку вошел Томас с корзинкой. Огляделся.
– Чем могу служить? – спина хозяина приняла форму вопросительного знака. – Астры? Левкои? Гвоздики?
– Мне бы фиалки! – сказал Томас.
– Фи! – поднял плечи хозяин. – Дикий лесной цветок. У меня в лавке культурные растения. Оранжерейные! Вот рекомендую калы… всего по три талера!
– Нет! – вздохнул Томас. – Мой покойный хозяин любил фиалки!
– Грубый вкус, – отозвался хозяин и замер на месте.
– Что-что?
– Ваш хозяин не умел ценить истинную красоту…
– Да кто вы такой, чтобы рассуждать о моем хозяине? – Томас приблизился вплотную к владельцу цветочной лавки, и его пристальный негодующий взгляд позволил нам наконец рассмотреть лицо этого человека.
С едва заметной печальной улыбкой на Томаса взирал не кто иной, как несколько раздобревший и отчасти постаревший барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
В первую секунду Томас от неожиданности даже не шелохнулся. Во вторую секунду корзина выпала из рук Томаса, и он осторожно, чтобы отдалить момент возможного потрясения, повернулся к двери и двинулся прочь на цыпочках. Потом силы оставили его и он, резко обернувшись, пошатнулся.
– «С вишневой косточкой во лбу, – громко пропели за окнами цветочной лавки, – я хожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево!»
Слезы выступили на глазах Томаса, он рванулся к Мюнхгаузену:
– Здравствуйте, господин барон!
– Тссс… – зашипел Мюнхгаузен. – Не называй меня так. Я Миллер. Садовник Миллер. Понятно?
– Понятно, – кивнул Томас. – Здравствуйте, господин Миллер, господин барон.
Он бросился в объятия бывшему хозяину, и слезы выступили на его глазах:
– Я знал! Я верил! Не могло быть, чтобы мы не встретились.
– Конечно, конечно – Мюнхгаузен высвободился из его объятий и поспешно закрыл лавку на ключ.
– Я знал, я не верил, что вы умерли, – причитал Томас. – И когда в газетах сообщили, не верил… И когда отпевали, не верил, и когда хоронили – сомневался… Ах, как я счастлив, господин барон!
– Умоляю, не называй меня так, – замахал руками Мюнхгаузен. – Говорят же тебе – Миллер.
– Для меня вы всегда – барон Мюнхгаузен.
– Тогда добавляй «покойный» или «усопший», как тебе удобней.
Новая группа уличных музыкантов подхватила песню. Чуть протяжнее, чуть печальнее. Вечерние тени упали на землю.
В опустевшем трактире они сидели вдвоем за дальним столиком. Перед ними стояла бутыль вина и блюдо с жареной уткой.
– И тогда я пальнул в воздух, – закончил свой рассказ Мюнхгаузен, – попрощался со своей прошлой безумной жизнью и стал обыкновенным садовником по фамилии Миллер.
– Откуда такая фамилия? – удивился Томас.
– Самая обыкновенная. В Германии иметь фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой.
Томас улыбнулся:
– Вы шутите?
– Давно бросил. Врачи запрещают.
– С каких это пор вы стали ходить по врачам?
– Сразу после смерти, – объяснил Мюнхгаузен.
– И не шутите?
– Нет.
Томас огорчился:
– А говорят ведь, юмор – он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает…
– Не всем, – перебил барон. – Тем, кто смеется, тем продлевает, а тому, кто острит, – укорачивает.
Томас кивнул:
– И чего делаете?
– Ничего. Живу. Ращу цветочки.
– Красивые?
– Выгодные. По талеру за штуку. А если учесть количество свадеб, юбилеев, премьер… Да одни мои похороны дали мне больше денег, чем вся предыдущая жизнь.
– А по виду не скажешь, – усмехнулся Томас. – Одеты вы скромно.
– Не хочу бросаться в глаза, – подмигнул барон. – Зачем мне разговоры: простой садовник, а живет лучше барона. Вот я хожу в холстине… Зато белье! – Он рванул рубаху на груди. – Батист с золотым шитьем! Можешь потрогать.
Томас с восхищением покачал головой:
– А как фрау Марта?
– Все хорошо, – он принялся жевать мясо, – то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.
– Ну?
– Да!
– Хороший мальчик? – оживился Томас.
– Двенадцать килограмм.
– Бегает?
– Зачем? Ходит.
– Болтает?
– Молчит.
– Умный мальчик. Далеко пойдет.
– Знаешь что, – сказал Мюнхгаузен, – едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…
Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки. Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.
– Мебель павловская… из России, – хвастал захмелевший барон. – Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там – индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь – порядок!
– Извините, конечно, господин… Миллер, – Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. – А не скучно?
– Что? – не понял барон.
– Не скучно вам здесь?
– Почему? – пожал плечами барон. – У меня музыка есть… – он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. – Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…
Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.
– Марта, Марта! – громко позвал он. – Иди к нам!
В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.
Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:
– Где Марта?
Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд.
Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.
Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано:
«Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».
Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск. В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоящие на подставках.
– И это саксонский? – спросил он, указывая на одну из ваз.
– Нет, – ответил барон. – Это древнеиндийский.
– Да как же вы их различаете?
– По звону! – объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. – Слышишь? А это – саксонский! – Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.
– Точно! Саксонский, – удовлетворенно кивнул Томас.
Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.
– Китайский, – заключил мажордом.
Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.
С кресла поднялся ожидающий ее молодой офицер и ринулся к ней с букетом в руках.
– Как вы сюда попали, Вилли? – спросила баронесса с улыбкой.
– Через дверь, естественно, – поклонился офицер.
– Какая проза! – поморщилась баронесса. – Я же вам, кажется, объясняла… Существуют определенные традиции.
– Момент! – Офицер тотчас бросился прочь из дома. Баронесса прошла в свой будуар и выбросила через окно веревочную лестницу.
Сверху было видно, как по ней стал быстро взбираться мужчина.
Баронесса приняла несколько рискованную, но эффектную позу.
– Ты спешишь ко мне?
– Да! – раздался голос за окном, и на подоконник влез Мюнхгаузен.
Баронесса вскрикнула, инстинктивно запахнула пеньюар.
– Не волнуйся, свои! – Мюнхгаузен спрыгнул в комнату.
– Карл! – ужаснулась баронесса. – Какое безрассудство!.. Тебя могли увидеть… Кто-нибудь из прислуги.
– Ничего страшного! – подмигнул ей Мюнхгаузен. – Сочтут за обыкновенное привидение.
– Что тебе надо?
– Поговорить с тобой.
– Сегодня?
Мюнхгаузен кивнул.
– Ты сошел с ума! – Баронесса нервно заметалась по комнате. – Я занята. Завтра годовщина твоей смерти. Ты хочешь испортить нам праздник? Это нечестно. Ты обещал… Сюда идут! Боже милостивый, умоляю тебя, поговорим в другой раз…
– Хорошо. Сегодня в полночь у памятника.
– У памятника кому?
– Мне! – Барон направился к окну.
В окне появилась физиономия офицера.
– Я здесь, – радостно сообщил он.
– Очень приятно, – вежливо сказал Мюнхгаузен. – Прошу!
Офицер спрыгнул с подоконника, барон занял его место и быстро начал спускаться по веревочной лестнице. Несколько мгновений офицер оставался неподвижным, затем бросился к окну:
– Ой! Разве вы не умерли?
– Умер, – спокойно отозвался барон.
– Слава богу, – офицер вытер вспотевший лоб. – Я чуть было не испугался!
Рамкопф с победоносным видом оглядел студенческую аудиторию:
– Таким образом, господа, мой научный трактат разрушает последние возражения моих оппонентов и свидетельствует о том, каким порой извилистым путем шагает истина во второй половине восемнадцатого столетия, иными словами – в наше время. – Он откашлялся и подошел к огромной схеме – плакату, на котором был изображен барон Мюнхгаузен, утопающий вместе с конем в болоте. – Перед нами уже ставшая классической схема вытягивания самого себя из болота за волосы, гениально проделанная в свое время незабвенным бароном! Нынешние схоласты и демагоги и сегодня еще кое-где твердят: не-воз-мож-но! – Рамкопф усмехнулся. – Как близкий человек покойного, я неоднократно видел этот взлет своими собственными глазами… Как ученый и теоретик, утверждаю: главное – правильный вектор приложения рычага! Берется голова, – Рамкопф указал на схему, – берется рука…
Неожиданно из-за схемы появилась чья-то рука и взяла его за шиворот.
– После чего рука подтягивает туловище вверх, – объяснил Рамкопф.
Появившаяся рука подняла Рамкопфа и утащила за схему. Здесь он нос к носу встретился с Мюнхгаузеном.
– Ровно в полночь! – прошептал барон. – У моего памятника. Важный разговор. Быть обязательно. – И он разжал ладонь.
Рамкопф шлепнулся на пол на глазах изумленной аудитории. Студенты вскочили со своих мест.
– Вот и все, – сказал Рамкопф, вставая с пола. – Видите, как просто. Есть вопросы?
В ответ раздался гром аплодисментов.
Кабанчик бежал по лесу, сопровождаемый далеким улюлюканьем охотников и лаем собак. Неожиданно на него накинули сеть, и кабанчик беспомощно забарахтался в веревках, которые держали егеря.
На лесную поляну верхом на лошади выскочил бургомистр, недовольно посмотрел на кабанчика и егерей.
– Господин бургомистр, – быстро доложил старший. – Его величество герцог опять промахнулись. Четвертый раз гоним этого кабанчика мимо его величества, а его величество, извините за выражение, мажет и мажет.
– Прикажете прогнать в пятый раз? – спросил другой егерь.
– Нет, – сказал бургомистр. – Неудобно… он уже запомнил его в лицо.
– Кто – кого?
– Герцог – кабанчика! – строго пояснил бургомистр. – Позор! И это королевская охота! Докатились! С одним кабанчиком справиться не можем…
– Осмелюсь доложить, господин бургомистр, – заметил старший, – его величество вообще в этот раз лесом недоволен. Вот если бы, говорит, подстрелить медведя!
– Где я ему возьму медведя? – в отчаянии воскликнул бургомистр.
– Разве у цыган одолжить? – предложил кто-то из егерей.
– Одалживайте! – крикнул бургомистр и спрыгнул с лошади. – Через полчаса медведь должен быть в лесу! Все!
Егеря бросились к лошадям.
Бургомистр, тяжело вздохнув, уселся в тени развесистого дуба.
Тотчас чья-то заботливая рука протянула ему флягу.
Бургомистр охотно принял ее и сделал несколько глотков:
– С ума можно сойти!
Он вернул флягу ее владельцу. Им оказался сидящий под тем же дубом барон Мюнхгаузен.
– Кстати, барон, давно хотел вас спросить – где вы, собственно, доставали медведей?
– Уже не помню, – пожал плечами Мюнхгаузен. – По-моему, прямо в лесу и доставал.
– Абсолютно исключено, – отмахнулся бургомистр. – У нас они не водятся.
– И тем не менее нам надо поговорить.
– Докатились! – возмутился бургомистр.
– Сейчас вам не до меня. Буду ждать вас ровно в полночь у памятника.
– У цыган одалживаем медведей!
– Прошу вас. Очень важно.
– А ведь были буквально родиной медведей, – продолжал бургомистр. – А теперь и это проблема.
Позади беседующих появился медведь, который с любопытством обнюхал обоих.
– Итак, до встречи! – улыбнулся Мюнхгаузен и, похлопав бургомистра по плечу, быстро пошел прочь.
Бургомистр задумчиво посмотрел на появившуюся перед ним морду медведя.
– Не надо, барон, – сказал он с недовольной гримасой. – Мне сейчас не до шуток. Оставьте это для другого раза. Нельзя же каждый раз, ей-богу, любое дело превращать в розыгрыш!
Часы на городской башне пробили ровно полночь.
Огромное белое полотнище, закрывающее памятник, глухо трепетало под порывами ветра.
В глубине темного пространства остановилась карета. Через секунду рядом с ней застыла вторая. Еще через мгновение появился третий экипаж.
Одновременно раскрылись дверцы, и на мостовую сошли Якобина фон Мюнхгаузен, бургомистр и Генрих Рамкопф.
Они торопливо приблизились к памятнику и недоуменно огляделись по сторонам.
Некоторое время слышалось только завывание ветра, потом прозвучал звук английского рожка.
Все трое ринулись на звуки знакомой мелодии, откинули край материи и заглянули под белое полотнище.
В глубине образовавшегося пространства, уютно развалившись в кресле возле самого постамента, сидел барон Мюнхгаузен.
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие, – приветливо произнес он и улыбнулся. – Черт возьми, отличная фраза для начала пьесы… Надо будет кому-нибудь предложить…
– Карл, если можно, не отвлекайтесь. – Баронесса вошла под навес вместе с бургомистром и Генрихом.
Мюнхгаузен сделал обнадеживающий жест и решительно поднялся с кресла:
– Итак, дорогие мои, три года назад по обоюдному согласию я ушел из этой жизни в мир иной и между нами было заключено джентльменское соглашение о том, что ни я вас, ни вы меня беспокоить не станем. Я условия этого соглашения соблюдал честно, чего нельзя сказать про вас…
– Но, Карл… – попробовал вмешаться Рамкопф.
– Оправдания потом! – резко перебил его Мюнхгаузен. – Пока вы хоронили мое бренное тело, я старался не обращать внимания, но когда вы стали отпевать мою душу…
– Я не понимаю – о чем речь? – удивился бургомистр.
– Об этом! – Мюнхгаузен поднял вверх книгу. – «Полное собрание приключений барона Мюнхгаузена».
– Что ж вам не нравится? – изумился Рамкопф. – Прекрасное издание!
– Это не мои приключения, это не моя жизнь, – резко возразил Мюнхгаузен. – Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована.
– Не согласен, – обиделся Рамкопф. – Обыкновенная редакторская правка.
– Когда меня режут, я терплю, но когда дополняют – становится нестерпимо. Какая-то дурацкая экспедиция на Борнео, затем чудовищная война в Австралии…
– Да поймите, наконец, что вы уже себе не принадлежите. – В голосе Рамкопфа зазвучали проникновенные нотки. – Вы – миф, легенда! И народная молва приписывает вам новые подвиги.
– Народная молва не додумается до такого идиотизма.
– Ну знаете ли…
– Да, господин Рамкопф! – повысил голос Мюнхгаузен. – Я требую изъятия этой вздорной книги… Теперь о памятнике. Он мне не нравится.
Мюнхгаузен приблизился к пьедесталу и оглядел барельефы.
– Извини, мы с тобой не посоветовались, – злобно усмехнулась баронесса.
– И напрасно! – Мюнхгаузен сделал над собой усилие и спокойно продолжал: – Скульптура еще ничего, но барельефы омерзительны. Взять хотя бы картину, где я шпагой протыкаю десяток англичан…
– Но, дорогой, – улыбнулся бургомистр, – вы же воевали с Англией?!
– Вы знаете, что в этой войне не было пролито ни капли крови.
– А я утверждаю, что было! – воскликнул Рамкопф. – У меня есть очевидцы.
– Я никогда не шел с таким зверским лицом в атаку, как изображено, – спокойно объяснил Мюнхгаузен, – и не орал: «Англичане – свиньи». Это гадко. Я люблю англичан, я дружил с Шекспиром… Короче, я запрещаю ставить этот памятник.
– Послушайте, Карл! – ласково вмешался бургомистр. – Наверное, мы все виноваты перед вами. – Он взглядом остановил негодующий порыв баронессы. – Наверное, допущен ряд неточностей. Но поверьте мне, вашему старому другу, это произошло от безмерной любви и уважения. Рамкопф прав: вы уже себе не принадлежите. Вы – наша гордость, на вашем примере мы растим молодежь. Поэтому мы и возводим этот памятник. Бог с ними, с неточностями… Через год воздвигнем другой, более достоверный.
– Нет! – покачал головой Мюнхгаузен.
– Сейчас мы просто не успеем переделать! – вспыхнула баронесса. – Съехались гости. Завтра тридцать второе мая!
– Именно поэтому памятник не годится!
– Что за спешка? – Бургомистр подошел вплотную к Мюнхгаузену и внимательно посмотрел ему в глаза. – Вы словно с цепи сорвались… Какие-нибудь неприятности с торговлей? Что-нибудь случилось? Ну, откройтесь мне как другу.
– От меня ушла Марта, – тихо произнес Мюнхгаузен.
– Это не страшно. Мы ее уговорим! – уверенно произнес бургомистр.
– Нет, – усмехнулся Мюнхгаузен. – Вы ее плохо знаете. Чтобы вернуть ее, придется вернуть себя.
– Как это понимать? – удивился Рамкопф.
– Я решил воскреснуть.
– Вы этого не сделаете, Карл! – решительно произнес бургомистр.
– Сделаю, – печально вздохнул Мюнхгаузен.
– Вы умерли, барон Мюнхгаузен, – взволнованно объяснил Рамкопф. – Вы похоронены, у вас есть могила.
– Придется снести! – Настроение Мюнхгаузена изменилось. Он резко поднялся на ноги.
– Как бургомистр, я буду вынужден принять экстренные меры!
– Это меня не остановит. – Мюнхгаузен двинулся к краю полотнища, задержался на мгновение, обернулся к бургомистру: – Прощайте, господа, я искренне сожалею, но…
– И я сожалею, – тяжело вздохнул бургомистр и опустил глаза.
Мюнхгаузен отбросил полотнище и вышел на площадь. Впереди стояли плотные ряды вооруженных гвардейцев. Он огляделся вокруг – площадь была оцеплена со всех сторон.
На лице его возникла печальная улыбка, и он с сожалением посмотрел на бургомистра. Бургомистру было мучительно тяжело.
– Я должен был это сделать, – тихо объяснил он. – Бургомистр не может позволить самозванцам посягать на святые имена. Мне не хотелось бы, чтобы это сделали наши солдаты. – Он раскрыл маленький саквояж и, смущаясь, достал наручники. – Они грубый народ. Наденьте их сами… пожалуйста…
– Вы очень изменились, господин бургомистр, – улыбнулся Мюнхгаузен.
– А вы зря этого не сделали! – ответил бургомистр с тяжелым вздохом.
Перед зданием суда шумела толпа.
Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.
– Какой самозванец?
– Мюнхгаузен.
– А выдает себя за кого?
– За Мюнхгаузена же и выдает.
Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:
– Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.
– Уважаемый суд, – взволнованно произнес Рамкопф, – могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…
Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.
– Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, – продолжал Рамкопф. – Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. – Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. – Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…
– Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? – спросил судья.
– Нет, – ответил Мюнхгаузен.
– Прекрасно! – воскликнул Рамкопф. – Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!
Судья поднялся с места:
– Баронесса, прошу вас подойти сюда!
Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.
– Поклянитесь на Святом Писании говорить только правду.
– Клянусь! – торжественно произнесла баронесса.
– Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, – предложил Рамкопф. – Знаком ли вам этот человек?
– Да.
– Кто он?
– Садовник Миллер.
– Откуда вы его знаете?
– Он поставляет цветы на могилу моего супруга.
Рамкопф сделал многозначительный жест:
– Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…
Мюнхгаузен подмигнул баронессе.
– Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…
– Благодарю вас, – поклонился Рамкопф. – У меня больше нет вопросов.
Судья обернулся к Мюнхгаузену:
– Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?
– Да, господин судья, – весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. – Простите, сударыня, как вас зовут?
– Не понимаю, – фыркнула баронесса.
– Меня интересует ваше имя!
– Протестую! – тотчас возразил Рамкопф.
– Почему? Это тайна? – удивился Мюнхгаузен.
Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:
– Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.
– А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? – быстро спросил Мюнхгаузен.
– Протестую! – Рамкопф рванулся к судейскому столу.
– Отвожу ваш протест, обвинитель, – сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. – Подождите, это интересно…
– Я спрашиваю, – громко повторил Мюнхгаузен, – чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?
– По-моему, это излишне доказывать. – Баронесса старалась оставаться спокойной.
– Отнюдь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают – они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться – вы очень похожи на настоящую баронессу.
– Вероятно, так, – вздохнула баронесса. – Но мы обязаны передать эту реликвию на экспертизу. Вы знаете, что в духовной консистории у вас достаточно противников. Дело наверняка передадут в Церковный совет. Начнутся долгие споры…
– Которые еще неизвестно чем кончатся, – вставил Генрих.
– Вот именно, – согласилась баронесса, открывая маленький пузырек и капая в рюмку лекарство. – Представьте: победят ваши противники – что тогда? Барон причисляется к лику святых, а его недоброжелатели с позором изгоняются. Поймите, дорогой мой, речь идет о вашей духовной карьере!
Пастор дрожащей рукой опрокинул рюмку с лекарством.
– Боже мой, – прошептал он, – за что такие испытания? Что вы от меня хотите?
– Милосердия! – почти пропела баронесса. – Чуть-чуть милосердия… О, если бы сам пастор Франц Мусс принял участие в торжественной литургии и прочитал проповедь на открытии памятника…
– Нет! Никогда! – У пастора подкосились ноги, и он почувствовал, что теряет сознание. – Я не могу… я не готов!..
– А я вам дам свой конспект! – воскликнул Рамкопф.
– Обойдусь! – оттолкнул Рамкопфа пастор.
– Разумеется, – согласилась баронесса. – Вы сами найдете нужные слова. А можно и под музыку. – Она сделала знак музыкантам. Музыканты запели: «С вишневой косточкой во лбу!»
– И тут вступает орган, – напирал на пастора Рамкопф. – И за ним сразу детский хор…
– И вы, пастор Франц Мусс, стоите на амвоне с Библией в руках, на которой оставил подпись сам святой Матфей! – продолжала натиск баронесса, засовывая Библию пастору под мышку. – Как это величественно!
Ударили колокола Ганновера, раскачиваясь в такт церковному песнопению, в котором легко угадывалась все та же мелодия.
У городских торговых рядов царило предпраздничное оживление.
Особенно бойко раскупались цветы…
В небольшой цветочной лавочке согбенная спина хозяина мелькала перед лицами покупателей.
– Тюльпанчики, господа, тюльпанчики! – звучал скрипучий голос хозяина. – Всего по талеру за штучку!
– Как это «по талеру»? – возмутилась покупательница. – Еще вчера они шли по полталера.
– Вчера – это вчера, – скрипел хозяин, – а сегодня праздник! Годовщина со дня смерти нашего славного барона, упокой, Боже, его душу.
– Гвоздики почем? – спросила покупательница.
– По два талера.
– Да вы что? – возмутилась покупательница, брезгливо разглядывая гвоздики. – Они ж вялые!
– Вялые! – кивнул хозяин. – Наш барон, пока был жив, тоже дешево ценился, а завял – стал всем дорог.
– На, подавись! – Покупательница швырнула монеты, схватила цветы и вышла. Хозяин суетливо стал подбирать рассыпавшиеся деньги.
Открылась дверь. В лавку вошел Томас с корзинкой. Огляделся.
– Чем могу служить? – спина хозяина приняла форму вопросительного знака. – Астры? Левкои? Гвоздики?
– Мне бы фиалки! – сказал Томас.
– Фи! – поднял плечи хозяин. – Дикий лесной цветок. У меня в лавке культурные растения. Оранжерейные! Вот рекомендую калы… всего по три талера!
– Нет! – вздохнул Томас. – Мой покойный хозяин любил фиалки!
– Грубый вкус, – отозвался хозяин и замер на месте.
– Что-что?
– Ваш хозяин не умел ценить истинную красоту…
– Да кто вы такой, чтобы рассуждать о моем хозяине? – Томас приблизился вплотную к владельцу цветочной лавки, и его пристальный негодующий взгляд позволил нам наконец рассмотреть лицо этого человека.
С едва заметной печальной улыбкой на Томаса взирал не кто иной, как несколько раздобревший и отчасти постаревший барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.
В первую секунду Томас от неожиданности даже не шелохнулся. Во вторую секунду корзина выпала из рук Томаса, и он осторожно, чтобы отдалить момент возможного потрясения, повернулся к двери и двинулся прочь на цыпочках. Потом силы оставили его и он, резко обернувшись, пошатнулся.
– «С вишневой косточкой во лбу, – громко пропели за окнами цветочной лавки, – я хожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево!»
Слезы выступили на глазах Томаса, он рванулся к Мюнхгаузену:
– Здравствуйте, господин барон!
– Тссс… – зашипел Мюнхгаузен. – Не называй меня так. Я Миллер. Садовник Миллер. Понятно?
– Понятно, – кивнул Томас. – Здравствуйте, господин Миллер, господин барон.
Он бросился в объятия бывшему хозяину, и слезы выступили на его глазах:
– Я знал! Я верил! Не могло быть, чтобы мы не встретились.
– Конечно, конечно – Мюнхгаузен высвободился из его объятий и поспешно закрыл лавку на ключ.
– Я знал, я не верил, что вы умерли, – причитал Томас. – И когда в газетах сообщили, не верил… И когда отпевали, не верил, и когда хоронили – сомневался… Ах, как я счастлив, господин барон!
– Умоляю, не называй меня так, – замахал руками Мюнхгаузен. – Говорят же тебе – Миллер.
– Для меня вы всегда – барон Мюнхгаузен.
– Тогда добавляй «покойный» или «усопший», как тебе удобней.
Новая группа уличных музыкантов подхватила песню. Чуть протяжнее, чуть печальнее. Вечерние тени упали на землю.
В опустевшем трактире они сидели вдвоем за дальним столиком. Перед ними стояла бутыль вина и блюдо с жареной уткой.
– И тогда я пальнул в воздух, – закончил свой рассказ Мюнхгаузен, – попрощался со своей прошлой безумной жизнью и стал обыкновенным садовником по фамилии Миллер.
– Откуда такая фамилия? – удивился Томас.
– Самая обыкновенная. В Германии иметь фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой.
Томас улыбнулся:
– Вы шутите?
– Давно бросил. Врачи запрещают.
– С каких это пор вы стали ходить по врачам?
– Сразу после смерти, – объяснил Мюнхгаузен.
– И не шутите?
– Нет.
Томас огорчился:
– А говорят ведь, юмор – он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает…
– Не всем, – перебил барон. – Тем, кто смеется, тем продлевает, а тому, кто острит, – укорачивает.
Томас кивнул:
– И чего делаете?
– Ничего. Живу. Ращу цветочки.
– Красивые?
– Выгодные. По талеру за штуку. А если учесть количество свадеб, юбилеев, премьер… Да одни мои похороны дали мне больше денег, чем вся предыдущая жизнь.
– А по виду не скажешь, – усмехнулся Томас. – Одеты вы скромно.
– Не хочу бросаться в глаза, – подмигнул барон. – Зачем мне разговоры: простой садовник, а живет лучше барона. Вот я хожу в холстине… Зато белье! – Он рванул рубаху на груди. – Батист с золотым шитьем! Можешь потрогать.
Томас с восхищением покачал головой:
– А как фрау Марта?
– Все хорошо, – он принялся жевать мясо, – то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.
– Ну?
– Да!
– Хороший мальчик? – оживился Томас.
– Двенадцать килограмм.
– Бегает?
– Зачем? Ходит.
– Болтает?
– Молчит.
– Умный мальчик. Далеко пойдет.
– Знаешь что, – сказал Мюнхгаузен, – едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…
Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки. Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.
– Мебель павловская… из России, – хвастал захмелевший барон. – Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там – индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь – порядок!
– Извините, конечно, господин… Миллер, – Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. – А не скучно?
– Что? – не понял барон.
– Не скучно вам здесь?
– Почему? – пожал плечами барон. – У меня музыка есть… – он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. – Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…
Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.
– Марта, Марта! – громко позвал он. – Иди к нам!
В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.
Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:
– Где Марта?
Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд.
Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.
Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано:
«Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».
Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск. В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоящие на подставках.
– И это саксонский? – спросил он, указывая на одну из ваз.
– Нет, – ответил барон. – Это древнеиндийский.
– Да как же вы их различаете?
– По звону! – объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. – Слышишь? А это – саксонский! – Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.
– Точно! Саксонский, – удовлетворенно кивнул Томас.
Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.
– Китайский, – заключил мажордом.
Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.
С кресла поднялся ожидающий ее молодой офицер и ринулся к ней с букетом в руках.
– Как вы сюда попали, Вилли? – спросила баронесса с улыбкой.
– Через дверь, естественно, – поклонился офицер.
– Какая проза! – поморщилась баронесса. – Я же вам, кажется, объясняла… Существуют определенные традиции.
– Момент! – Офицер тотчас бросился прочь из дома. Баронесса прошла в свой будуар и выбросила через окно веревочную лестницу.
Сверху было видно, как по ней стал быстро взбираться мужчина.
Баронесса приняла несколько рискованную, но эффектную позу.
– Ты спешишь ко мне?
– Да! – раздался голос за окном, и на подоконник влез Мюнхгаузен.
Баронесса вскрикнула, инстинктивно запахнула пеньюар.
– Не волнуйся, свои! – Мюнхгаузен спрыгнул в комнату.
– Карл! – ужаснулась баронесса. – Какое безрассудство!.. Тебя могли увидеть… Кто-нибудь из прислуги.
– Ничего страшного! – подмигнул ей Мюнхгаузен. – Сочтут за обыкновенное привидение.
– Что тебе надо?
– Поговорить с тобой.
– Сегодня?
Мюнхгаузен кивнул.
– Ты сошел с ума! – Баронесса нервно заметалась по комнате. – Я занята. Завтра годовщина твоей смерти. Ты хочешь испортить нам праздник? Это нечестно. Ты обещал… Сюда идут! Боже милостивый, умоляю тебя, поговорим в другой раз…
– Хорошо. Сегодня в полночь у памятника.
– У памятника кому?
– Мне! – Барон направился к окну.
В окне появилась физиономия офицера.
– Я здесь, – радостно сообщил он.
– Очень приятно, – вежливо сказал Мюнхгаузен. – Прошу!
Офицер спрыгнул с подоконника, барон занял его место и быстро начал спускаться по веревочной лестнице. Несколько мгновений офицер оставался неподвижным, затем бросился к окну:
– Ой! Разве вы не умерли?
– Умер, – спокойно отозвался барон.
– Слава богу, – офицер вытер вспотевший лоб. – Я чуть было не испугался!
Рамкопф с победоносным видом оглядел студенческую аудиторию:
– Таким образом, господа, мой научный трактат разрушает последние возражения моих оппонентов и свидетельствует о том, каким порой извилистым путем шагает истина во второй половине восемнадцатого столетия, иными словами – в наше время. – Он откашлялся и подошел к огромной схеме – плакату, на котором был изображен барон Мюнхгаузен, утопающий вместе с конем в болоте. – Перед нами уже ставшая классической схема вытягивания самого себя из болота за волосы, гениально проделанная в свое время незабвенным бароном! Нынешние схоласты и демагоги и сегодня еще кое-где твердят: не-воз-мож-но! – Рамкопф усмехнулся. – Как близкий человек покойного, я неоднократно видел этот взлет своими собственными глазами… Как ученый и теоретик, утверждаю: главное – правильный вектор приложения рычага! Берется голова, – Рамкопф указал на схему, – берется рука…
Неожиданно из-за схемы появилась чья-то рука и взяла его за шиворот.
– После чего рука подтягивает туловище вверх, – объяснил Рамкопф.
Появившаяся рука подняла Рамкопфа и утащила за схему. Здесь он нос к носу встретился с Мюнхгаузеном.
– Ровно в полночь! – прошептал барон. – У моего памятника. Важный разговор. Быть обязательно. – И он разжал ладонь.
Рамкопф шлепнулся на пол на глазах изумленной аудитории. Студенты вскочили со своих мест.
– Вот и все, – сказал Рамкопф, вставая с пола. – Видите, как просто. Есть вопросы?
В ответ раздался гром аплодисментов.
Кабанчик бежал по лесу, сопровождаемый далеким улюлюканьем охотников и лаем собак. Неожиданно на него накинули сеть, и кабанчик беспомощно забарахтался в веревках, которые держали егеря.
На лесную поляну верхом на лошади выскочил бургомистр, недовольно посмотрел на кабанчика и егерей.
– Господин бургомистр, – быстро доложил старший. – Его величество герцог опять промахнулись. Четвертый раз гоним этого кабанчика мимо его величества, а его величество, извините за выражение, мажет и мажет.
– Прикажете прогнать в пятый раз? – спросил другой егерь.
– Нет, – сказал бургомистр. – Неудобно… он уже запомнил его в лицо.
– Кто – кого?
– Герцог – кабанчика! – строго пояснил бургомистр. – Позор! И это королевская охота! Докатились! С одним кабанчиком справиться не можем…
– Осмелюсь доложить, господин бургомистр, – заметил старший, – его величество вообще в этот раз лесом недоволен. Вот если бы, говорит, подстрелить медведя!
– Где я ему возьму медведя? – в отчаянии воскликнул бургомистр.
– Разве у цыган одолжить? – предложил кто-то из егерей.
– Одалживайте! – крикнул бургомистр и спрыгнул с лошади. – Через полчаса медведь должен быть в лесу! Все!
Егеря бросились к лошадям.
Бургомистр, тяжело вздохнув, уселся в тени развесистого дуба.
Тотчас чья-то заботливая рука протянула ему флягу.
Бургомистр охотно принял ее и сделал несколько глотков:
– С ума можно сойти!
Он вернул флягу ее владельцу. Им оказался сидящий под тем же дубом барон Мюнхгаузен.
– Кстати, барон, давно хотел вас спросить – где вы, собственно, доставали медведей?
– Уже не помню, – пожал плечами Мюнхгаузен. – По-моему, прямо в лесу и доставал.
– Абсолютно исключено, – отмахнулся бургомистр. – У нас они не водятся.
– И тем не менее нам надо поговорить.
– Докатились! – возмутился бургомистр.
– Сейчас вам не до меня. Буду ждать вас ровно в полночь у памятника.
– У цыган одалживаем медведей!
– Прошу вас. Очень важно.
– А ведь были буквально родиной медведей, – продолжал бургомистр. – А теперь и это проблема.
Позади беседующих появился медведь, который с любопытством обнюхал обоих.
– Итак, до встречи! – улыбнулся Мюнхгаузен и, похлопав бургомистра по плечу, быстро пошел прочь.
Бургомистр задумчиво посмотрел на появившуюся перед ним морду медведя.
– Не надо, барон, – сказал он с недовольной гримасой. – Мне сейчас не до шуток. Оставьте это для другого раза. Нельзя же каждый раз, ей-богу, любое дело превращать в розыгрыш!
Часы на городской башне пробили ровно полночь.
Огромное белое полотнище, закрывающее памятник, глухо трепетало под порывами ветра.
В глубине темного пространства остановилась карета. Через секунду рядом с ней застыла вторая. Еще через мгновение появился третий экипаж.
Одновременно раскрылись дверцы, и на мостовую сошли Якобина фон Мюнхгаузен, бургомистр и Генрих Рамкопф.
Они торопливо приблизились к памятнику и недоуменно огляделись по сторонам.
Некоторое время слышалось только завывание ветра, потом прозвучал звук английского рожка.
Все трое ринулись на звуки знакомой мелодии, откинули край материи и заглянули под белое полотнище.
В глубине образовавшегося пространства, уютно развалившись в кресле возле самого постамента, сидел барон Мюнхгаузен.
– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие, – приветливо произнес он и улыбнулся. – Черт возьми, отличная фраза для начала пьесы… Надо будет кому-нибудь предложить…
– Карл, если можно, не отвлекайтесь. – Баронесса вошла под навес вместе с бургомистром и Генрихом.
Мюнхгаузен сделал обнадеживающий жест и решительно поднялся с кресла:
– Итак, дорогие мои, три года назад по обоюдному согласию я ушел из этой жизни в мир иной и между нами было заключено джентльменское соглашение о том, что ни я вас, ни вы меня беспокоить не станем. Я условия этого соглашения соблюдал честно, чего нельзя сказать про вас…
– Но, Карл… – попробовал вмешаться Рамкопф.
– Оправдания потом! – резко перебил его Мюнхгаузен. – Пока вы хоронили мое бренное тело, я старался не обращать внимания, но когда вы стали отпевать мою душу…
– Я не понимаю – о чем речь? – удивился бургомистр.
– Об этом! – Мюнхгаузен поднял вверх книгу. – «Полное собрание приключений барона Мюнхгаузена».
– Что ж вам не нравится? – изумился Рамкопф. – Прекрасное издание!
– Это не мои приключения, это не моя жизнь, – резко возразил Мюнхгаузен. – Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована.
– Не согласен, – обиделся Рамкопф. – Обыкновенная редакторская правка.
– Когда меня режут, я терплю, но когда дополняют – становится нестерпимо. Какая-то дурацкая экспедиция на Борнео, затем чудовищная война в Австралии…
– Да поймите, наконец, что вы уже себе не принадлежите. – В голосе Рамкопфа зазвучали проникновенные нотки. – Вы – миф, легенда! И народная молва приписывает вам новые подвиги.
– Народная молва не додумается до такого идиотизма.
– Ну знаете ли…
– Да, господин Рамкопф! – повысил голос Мюнхгаузен. – Я требую изъятия этой вздорной книги… Теперь о памятнике. Он мне не нравится.
Мюнхгаузен приблизился к пьедесталу и оглядел барельефы.
– Извини, мы с тобой не посоветовались, – злобно усмехнулась баронесса.
– И напрасно! – Мюнхгаузен сделал над собой усилие и спокойно продолжал: – Скульптура еще ничего, но барельефы омерзительны. Взять хотя бы картину, где я шпагой протыкаю десяток англичан…
– Но, дорогой, – улыбнулся бургомистр, – вы же воевали с Англией?!
– Вы знаете, что в этой войне не было пролито ни капли крови.
– А я утверждаю, что было! – воскликнул Рамкопф. – У меня есть очевидцы.
– Я никогда не шел с таким зверским лицом в атаку, как изображено, – спокойно объяснил Мюнхгаузен, – и не орал: «Англичане – свиньи». Это гадко. Я люблю англичан, я дружил с Шекспиром… Короче, я запрещаю ставить этот памятник.
– Послушайте, Карл! – ласково вмешался бургомистр. – Наверное, мы все виноваты перед вами. – Он взглядом остановил негодующий порыв баронессы. – Наверное, допущен ряд неточностей. Но поверьте мне, вашему старому другу, это произошло от безмерной любви и уважения. Рамкопф прав: вы уже себе не принадлежите. Вы – наша гордость, на вашем примере мы растим молодежь. Поэтому мы и возводим этот памятник. Бог с ними, с неточностями… Через год воздвигнем другой, более достоверный.
– Нет! – покачал головой Мюнхгаузен.
– Сейчас мы просто не успеем переделать! – вспыхнула баронесса. – Съехались гости. Завтра тридцать второе мая!
– Именно поэтому памятник не годится!
– Что за спешка? – Бургомистр подошел вплотную к Мюнхгаузену и внимательно посмотрел ему в глаза. – Вы словно с цепи сорвались… Какие-нибудь неприятности с торговлей? Что-нибудь случилось? Ну, откройтесь мне как другу.
– От меня ушла Марта, – тихо произнес Мюнхгаузен.
– Это не страшно. Мы ее уговорим! – уверенно произнес бургомистр.
– Нет, – усмехнулся Мюнхгаузен. – Вы ее плохо знаете. Чтобы вернуть ее, придется вернуть себя.
– Как это понимать? – удивился Рамкопф.
– Я решил воскреснуть.
– Вы этого не сделаете, Карл! – решительно произнес бургомистр.
– Сделаю, – печально вздохнул Мюнхгаузен.
– Вы умерли, барон Мюнхгаузен, – взволнованно объяснил Рамкопф. – Вы похоронены, у вас есть могила.
– Придется снести! – Настроение Мюнхгаузена изменилось. Он резко поднялся на ноги.
– Как бургомистр, я буду вынужден принять экстренные меры!
– Это меня не остановит. – Мюнхгаузен двинулся к краю полотнища, задержался на мгновение, обернулся к бургомистру: – Прощайте, господа, я искренне сожалею, но…
– И я сожалею, – тяжело вздохнул бургомистр и опустил глаза.
Мюнхгаузен отбросил полотнище и вышел на площадь. Впереди стояли плотные ряды вооруженных гвардейцев. Он огляделся вокруг – площадь была оцеплена со всех сторон.
На лице его возникла печальная улыбка, и он с сожалением посмотрел на бургомистра. Бургомистру было мучительно тяжело.
– Я должен был это сделать, – тихо объяснил он. – Бургомистр не может позволить самозванцам посягать на святые имена. Мне не хотелось бы, чтобы это сделали наши солдаты. – Он раскрыл маленький саквояж и, смущаясь, достал наручники. – Они грубый народ. Наденьте их сами… пожалуйста…
– Вы очень изменились, господин бургомистр, – улыбнулся Мюнхгаузен.
– А вы зря этого не сделали! – ответил бургомистр с тяжелым вздохом.
Перед зданием суда шумела толпа.
Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.
– Какой самозванец?
– Мюнхгаузен.
– А выдает себя за кого?
– За Мюнхгаузена же и выдает.
Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:
– Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.
– Уважаемый суд, – взволнованно произнес Рамкопф, – могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…
Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.
– Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, – продолжал Рамкопф. – Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. – Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. – Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…
– Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? – спросил судья.
– Нет, – ответил Мюнхгаузен.
– Прекрасно! – воскликнул Рамкопф. – Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!
Судья поднялся с места:
– Баронесса, прошу вас подойти сюда!
Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.
– Поклянитесь на Святом Писании говорить только правду.
– Клянусь! – торжественно произнесла баронесса.
– Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, – предложил Рамкопф. – Знаком ли вам этот человек?
– Да.
– Кто он?
– Садовник Миллер.
– Откуда вы его знаете?
– Он поставляет цветы на могилу моего супруга.
Рамкопф сделал многозначительный жест:
– Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…
Мюнхгаузен подмигнул баронессе.
– Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…
– Благодарю вас, – поклонился Рамкопф. – У меня больше нет вопросов.
Судья обернулся к Мюнхгаузену:
– Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?
– Да, господин судья, – весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. – Простите, сударыня, как вас зовут?
– Не понимаю, – фыркнула баронесса.
– Меня интересует ваше имя!
– Протестую! – тотчас возразил Рамкопф.
– Почему? Это тайна? – удивился Мюнхгаузен.
Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:
– Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.
– А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? – быстро спросил Мюнхгаузен.
– Протестую! – Рамкопф рванулся к судейскому столу.
– Отвожу ваш протест, обвинитель, – сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. – Подождите, это интересно…
– Я спрашиваю, – громко повторил Мюнхгаузен, – чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?
– По-моему, это излишне доказывать. – Баронесса старалась оставаться спокойной.
– Отнюдь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают – они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться – вы очень похожи на настоящую баронессу.